рассказ
Перевод с осетинского Т. Саламова
1
Еще вчера сердце радовалось при виде полей Уаллагкома. Когда
со стороны Саджил-хох прилетал ветер, по ним, словно по морю, катились волны, – что могло быть лучше этой картины! Необыкновенно уродились хлеба в этом году. Весна была теплая, погожая, и ростки взошли дружно.
– Если удастся собрать этот урожай – будем жить неплохо.
– Хлеба действительно хороши, но пока не увидишь снопов на току, ничего не говори.
– Да не допустит Господь беды! Как-то раз хлеба тоже были хороши, но…
Так говорили косари, глядя на свои поля. Говоривший последним хотел напомнить, как однажды летом весь хлеб выбило градом, но прервал речь на полуслове. Один из косарей сорвал несколько колосьев, растер их на ладони и показал товарищам:
– Какие крупные зерна! Посмотрите: все как на подбор.
– Слава хлебному Уацилла! Если он захочет – мы еще вспомним его имя, – сказал другой.
На следующий день с утра никто не вышел косить. С рассветом начался дождь и лил, не переставая, до вечера. К вечеру тучи унеслись, небо очистилось, на нем не было видно ни пятнышка.
Летом горцы не сидят допоздна. После ужина усталое тело требует отдыха. Обычно в такое время на улицах не увидишь прохожего. Но в эту ночь никто в селе не спал. Мужчины сидели кто у ворот, кто на крыше дома, кто на ныхасе.
– Боюсь, как бы не померзли наши хлеба…
– Если ляжет иней – могут пропасть…
– Если поднимется ветер, ничего с ними не случится.
– Зерно уже восковой спелости, может, обойдется…
«Хлеб может пропасть! Хлеб может пропасть!» – ни о чем другом люди не говорили. Они, правда, подбадривали друг друга, но каждый знал: ни ветра нет, ни восковой спелости не достигло еще зерно.
– Сбегай-ка, мальчик, на башню – может, откуда-нибудь дует ветер! – говорит один из сидящих на нихасе.
Мальчик поднялся на крышу самой высокой башни, поглядел в разные стороны и, не почувствовав на лице дыхания ветра, крикнул вниз:
– Я не чувствую, чтобы дуло!
Он постеснялся сказать «Ниоткуда не дует совсем». Неприятно будет это сидящим внизу.
«Пропадут хлеба!» – было у людей в мыслях, не сходило с языка, слышалось в домах, на ныхасе. Время от времени кто-нибудь ходил за село, проверить, не лег ли на поля иней.
– Не бойтесь, Уацилла не сотворит над нами такого зла. Посмотрите-ка на хребет Санка, там появилось облачко! – весело прокричал с крыши дома один старик.
Все разом повернулись в сторону хребта Санка.
– Если там туман, значит, затянет все небо.
– Наверно, за хребтом есть тучи побольше, иначе откуда взяться маленькому облачку!
– Это отсюда так кажется, а на самом деле оно большое!..
Разговаривают. Перебивают друг друга. Каждый боится, но все же говорит другим: «Не бойтесь!» Люди на ныхасе не сводят с облачка глаз.
«Не бойся» – крепость для бедняка, так говорят в народе. Пусть плохая, но крепость. И для Уаллагкома это облачко наверху – их последняя башня, их спасение. Если оно увеличится, расползется по ущельям, накроет поля, то не ляжет на них иней, и хлеб не замерзнет.
Услышав про облачко, на улицу выбежали и те, кто были в домах; разговаривают, с надеждой глядя в небо.
Но облачко не увеличивается. Многие видят: оно стало не больше, а меньше, но никто не решается сказать об этом вслух – людям будет больно услышать такое.
Тает на глазах жителей Уаллагкома их спасение, рушится их последняя башня. В ответ на людскую тревогу лают собаки. И сами не знают на кого, но все-таки лают впустую.
– Беппо, загони-ка свою собаку, или не видишь – она лает на облако!
Беппо обернулся. И правда – смотрите на нее! – лает в небо.
Позвал собаку, запер в хлеву. Если она хоть как-то виновата в происходящем, то лучше… Кто знает, может, и в самом деле так. Плохая собака, говорят, на облака лает. И пусть себе – но в другой раз, не теперь…
Самоуверенная молодежь в другое время, вероятно, посмеялась бы над ним, но сейчас ни у кого даже губы не дрогнули.
– Просите горных святых, просите Уацилла, – учат старики.
Вот донесся чей-то громкий голос. Люди прислушались. Из дома, стоящего напротив ныхаса, вышел старый Дзибо. В его руке горящая восковая свеча. Он подошел к стоящим в углу двора овцам.
– Любого из моих баранов принесу тебе в жертву, Уацилла! Пошли ко мне того, которого захочешь!
Старик прищурил глаза, ждет. Один из домашних баранов подошел к нему в надежде получить соли. Дзибо поймал его за рог, подпалил свечкой шерсть на голове.
– Посвящаю тебе, Уацилла, этого барана. Убереги наши хлеба!
Люди, слушая Дзибо, думали: разве сможет не принять Уацилла эту жертву, эту искреннюю молитву?!
Дзибо вышел на ныхас. Его поблагодарили: да будет угодна твоя жертва, да поможет твоя молитва…
Посмотрели на облачко, но… облачка уже не было. Исчезло. Растаяла снежная башня. Чего теперь ждать? «Что проку от долгих разговоров? Пропадут хлеба!» – подумал каждый, и по одному, по двое обеспокоенные люди разошлись по домам.
Задремало село. Не уснуло, нет, только задремало. Трудно уснуть глубоким сном в такую ночь. Ниоткуда не слышно шума. Тревожный и печальный, притих в ночной мгле Уаллагком. Лишь иногда то в одном, то в другом доме слышится:
– Сбегай, парень, посмотри, как там наши поля!
2
День еще не отделился от ночи, на небе еще блестели звезды, глаза еще плохо различали дорогу, но уже было ясно, что нет больше смысла следить за полями Уаллагкома. Даже в утренних сумерках они выглядели слишком белыми.
На поля лег иней.
Еще вчера прямые растущие колосья не уставали плясать под порывами ветра, еще вчера спорили: кто устоит перед его дыханием. А посмотрите на эти колосья теперь! Как состарились они за ночь… Головы их склонились, ярко-зеленые шелковые усики стали мертвенно-белыми, и под солнцем с них текут слезы. Плачут колосья. Плачут тайком. Так плачет молодая невестка, узнав, что кто-то умер в родительском доме.
Чем сильнее дневное тепло, тем больше тает иней, открывая потемневшие колосья. Бедные, как они изменились! Пусть теперь ветер резвится над ними, как хочет, – сраженные инеем, не станут они смеяться и играть не будут.
На южных склонах хлеба кое-где почти созрели и с ними ничего не случилось. «Ничего не случилось» – это если сравнивать с тем, что остальной хлеб весь вымерз. Но и то, что сохранилось, почти не годится в пищу. Мороз повредил недозревшее зерно. Теперь колосья больше не будут расти, высохнут, кожица на зерне покоробится, много получится шелухи, мало – зерна. Вы когда-нибудь ели хлеб из мерзлого зерна?
Загоревал Уаллагком. «Пропали мы! Погибли!» – других разговоров не было слышно в этот день. Кое-кто упомянул горных святых и Уацилла, но это не было похоже на вчерашнюю молитву. Теперь им посвящали не баранов, а такие слова, которые в святом месте и произносить-то нельзя.
Все же надо работать, надо косить сено, тем более, что после дождя коса берет хорошо. Что с ними будет, если они не купят зерна в обмен на скот, если не будут иметь молока и мяса зимой! А скоту нужен корм.
Утром каждый обошел свое поле, осмотрел его, а потом все отправились косить сено.
Сегодня не слышно над лугами ни песен, ни веселых разговоров. Иногда кто-нибудь вздыхает: «Пропали мы!», но ему никто не отвечает – каждому и так все ясно, что еще об этом говорить? Только парень из другого ущелья, работавший пастухом у Табита, решил запеть, но кто-то прикрикнул на него, и он умолк.
Что за люди сегодня на лугах? Только звон молотков да свист кос слышны в воздухе.
3
У Темсыра уцелел лишь небольшой кусочек поля на южном склоне, все остальное вымерзло. Он знал, что хлеба не хватит даже до середины зимы, и пошел к родственникам в другое село. «Мне все равно нечего делать. Поработаю у них, может, они помогут мне зерном», – решил он. Но с этим селом тоже случилось несчастье: их хлеба были скошены наполовину, когда прошел такой град, что не только на неубранных участках, но даже в снопах не осталось зерен.
Что теперь делать Темсыру? У него нет коня. В другие годы, когда нужно было съездить куда-нибудь, он нанимал коня, а за это кому косил, кому делал сани или еще что-нибудь. А теперь? Ведь каждый только и думает о том, как привезти зерна для своей семьи.
Зима положила свои белые лапы на вершины гор. Никто у нас не любит суровую голодную зиму, но все же она приходит, и ее холодное лицо не знает смущения. Постепенно спускается она с высот в ущелья. Люди, не щадя себя, торопятся убрать сено и солому. Осень отступает перед зимой, нехотя уходит по той дороге, откуда пришла весна, рассыпая по пути лохмотья своей желтой одежды.
Однажды ночью зима подкралась к селу. Укрыла все вокруг белой шубой, только кое-где чернели отвесные скалы, на которых не держится снег.
Приближается Рождество. В амбаре Темсыра не осталось зерна ни для еды, ни для посева.
Время ужина. Семья собралась у очага. Сырые березовые ветки некоторое время дымят, потом внезапно вспыхивают. Темсыр сидит в кресле, пристально смотрит в огонь, молчит, не решаясь взглянуть на голодных детей. Младшая дочка бросила в золу несколько картофелин и стоит над ними с угольными щипцами – боится, как бы их не стащил старший брат. Сегодня еще ничего: в золе пекутся две ячменные лепешки из непросеянной муки – ужин для пяти человек.
Чем кормить семью? Как жить? Сегодня дети в ожидании смотрят на очаг, ну а завтра? Надо что-то делать, пока он жив.
За лето скопилось около пуда сыра. Если отвезти его в Чреба, за него могут дать хлеба, сколько унесет лошадь. Но на чем везти? Где он найдет лошадь? Туда два дня пути и столько же обратно. Если пойти пешком, что он сможет принести на себе? Да и зима еще впереди. Когда кончится этот сыр, что тогда?
И все же надо что-то делать.
О чем бы он ни думал, возвращался к одному: хлеба нет, но его надо найти; возможности нет, но ее нужно отыскать. Как же быть? Пока человек жив, он должен что-то делать. Но что?
Сидит в кресле Темсыр, сидит неподвижно. Глаза смотрят на горящие угли и ничего не видят, а мысли улетают в разные края: в поля Северной Осетии, где даже коней щедро кормят зерном, в равнинные села Грузии, и возвращаются назад, к голодным детям.
И все же живому человеку нельзя не шевелиться. «Надо идти за перевал. Там родственники могут дать мне пуда три кукурузы даром. Сын тоже пойдет со мной. Дня через два-три вернемся».
На том раздумья Темсыра и кончились. Он сообщил об этом решении жене своей, Бадимат, а на следующее утро пошел в соседнее село, где батрачил его старший сын.
– Со спутником человек смелее в пути, кроме того, мальчик тоже хоть пуд, да принесет.
4
Дорога едва виднелась под снегом, глаз еще плохо различал ее в темноте, когда Темсыр и его сын Доди прошли последнее перед перевалом село. До тех пор они шли по санной дороге, и им было легко, но теперь ступили на тропу: впереди Темсыр, за ним Доди. Немного погодя они дошли до широкой котловины, здесь были летние пастбища Уаллагкома. Здесь Темсыр часто бывал со стадами; теперь он рассказывал сыну о событиях детства. Так, разговаривая, они подошли под перевал. Здесь путники присели и позавтракали.
Они поднялись на Зимний склон. Идти стало гораздо труднее. Ноги скользили, надо было пробиваться сквозь толстый, по пояс, слой снега. Держась за руки, опираясь на палки, медленно ползли они вверх.
– Не легче ли идти по летней дороге? Зачем мы поднимаемся здесь, по крутому склону? – спросил Доди отца.
– По летней нельзя, мое солнце, там сплошные лавины. Однажды зимой Ахболатта шли через этот перевал. Они не знали, где нужно ходить в это время, и выбрали летнюю дорогу. Как только они добрались вон до того склона, сорвалась лавина; возможно, они сами ее и вызвали. Пусть с проклявшим тебя случится то же: даже духа их не осталось. Никто бы и не узнал, что их унесла лавина, но следы обрывались на этом месте. Люди вышли по тревоге на поиски, но что можно было найти в такой большой лавине! До самой весны они оставались под снегом.
Было около полудня, когда отец с сыном поднялись на перевал. Темсыр долго молился святым покровителям, чтобы дорога была удачной и чтобы здоровыми вернуться. домой. Начали спускаться по северному склону. Сначала он оставался пологим, а затем начинал круто уходить вниз.
– Эх, до чего он кровавый, этот перевал, – говорит Темсыр на ходу. – В ту зиму, когда умер Барызбег – ты тогда еще был маленький, – его сын работал на перевале Барзафцаг. Узнав о болезни отца, он отправился в путь один. Ему немного оставалось до этого перевала, но погода испортилась, и он, заблудившись, ушел в сторону вон того ледника. А потом сорвался с утеса, что прямо напротив нас. Люди искали его в другом месте, так что пока полностью не растаял снег, он не получил своей доли земли. Или вот здесь, – говорит, продолжая путь, Темсыр, – трое братьев Гандута пошли за хлебом и все трое замерзли в сугробе. Вот здесь, видишь, стоит памятник.
Темсыр рассказывал Доди о каждом памятнике, попадавшемся им на спуске: вот здесь погиб такой-то, а здесь такой-то. От этих рассказов сердце мальчика сжалось, и он спросил отца:
– А мы сами не заблудимся?
– Я хорошо знаю дорогу. Если выйдем в ясный день – не заблудимся, – ответил Темсыр.
Солнце уже садилось, когда они подошли к крутому спуску. Отсюда были видны села по берегам реки на дне широкого ущелья. Доди, увидев внизу арбу, спросил, что это такое.
– Это, мой дорогой, арба. Здешние жители не таскают грузы на себе, как мы! То, что могут унести шесть-семь лошадей, они грузят за один раз на арбу и везут прямо к порогу своего дома. Ну ничего, может, и у нас когда-нибудь появится колесная дорога…
Солнце еще не зашло, а Темсыр и Доди уже добрались до ближайшего к перевалу села, к своим родственникам.
5
В тот вечер они досыта наелись. Хозяева радушно встретили их. Темсыру хотелось один день отдохнуть, а послезавтра отправиться в дорогу, но он не решился задерживаться: вдруг испортится погода, закроет дорогу. Ночью он приготовил ношу – два пуда для себя, один – для Доди. Хозяйка дала им еды на дорогу: четыре кукурузных чурека и мягкий сыр.
На рассвете они вышли обратно. Пока шли по ущелью, поклажа казалась им легкой, но когда начали подниматься по снежному склону – узнали ее настоящую тяжесть. Темсыр хотел пойти по своему следу, но вчера, идя вниз, они не разбирали пути, спускались напрямик; подняться там было невозможно.
Темсыр решительно идет вперед, Доди за ним.
«Сейчас, наверно, Бадимат утешает голодных детей сказками, успокаивает их: вот придет Темсыр, принесет вам много хлеба. К вечеру дети выйдут на крышу, будут вглядываться вдаль – не появимся ли мы. А когда подойдем к дому, они выбегут нам навстречу, уверенные, что у нас полные мешки зерна… И они не обманутся в ожиданиях. У нас еще останется от дорожных припасов, мы раздадим им это сразу. А ужин будет еще лучше: мать сделает им много лепешек, пусть хоть в этот вечер вволю поедят»…
От этих мыслей Темсыр повеселел, ноша его как будто стала легче, и он пошел быстрей.
Доди тоже думал, но мысли его не шли дальше его мешка. Он старался идти по следу Темсыра, но это у него не получалось, а по снежной целине он не мог идти так же быстро, как отец. Веревки от мешка врезались в плечи и грудь. Доди казалось, что мешок остался далеко внизу, в ущелье, а сам он рвется к гребню горы, но мешок не пускает его, тянет вниз. «Вдруг я устану и не смогу идти», – других мыслей не было у него в голове.
– Провалиться бы нашим предкам, поселившимся в этой горной дыре. Будь у нас колесная дорога – осенью садись у своего порога в арбу, отвези товар на равнину, а оттуда привези хлеба на целый год. Тогда бы нам и в батраки наниматься не надо было. Тебе, Доди, еще не поздно пойти в школу… – с этими словами Темсыр обернулся назад и застыл, как вкопанный, не увидев сына рядом с собой. Доди отстал. Услышав, что отец разговаривает сам с собой, он постеснялся сказать ему «иди медленней», но старался догнать, думая, что это ему удастся. К тому же ему было стыдно, вдруг отец скажет: «Как быстро ты устал!»
Темсыр снял с себя мешок, вернулся назад.
– Дурачок, что же ты выбиваешься из сил? Сказал бы мне – я шел бы медленней. А я думал, что ты идешь за мной, и еще разговаривал с тобой. Дай сюда мешок и старайся идти по моему следу. Устал?
– Нет, не устал, веревка жмет.
– Это мы поправим, но ты крепись. Крутого подъема осталось немного, а дальше пойдет пологий, и нам будет легче. Сейчас отдохнем.
Добравшись до места, где лежал мешок, они сели. Темсыр укоротил веревку, обстругал ножом края деревяшки, которой она крепилась.
Доди, и без того неразговорчивый, теперь был совсем печален, и Темсыр пожалел его. «Сейчас его ровесники играют в бабки или сидят в школе, а он здесь мучается… А что делать? У кого нет вола, тот и теленка запрягает».
Они отдохнули и снова пошли вверх. До сих пор день был ясным, но когда им осталось немного до того гребня, откуда можно повернуть к перевалу, на западе появились тучи. Путники еще не дошли до этого места, а тучи уже полностью закрыли небо, пошел густой снег. Сердце Темсыра сжалось, но все же он решил не возвращаться. Снег падал стеной, отец с сыном больше не видели сел внизу. Им стало не по себе. Казалось, если села видны, то в случае необходимости люди смогут прийти к ним на помощь.
Когда они выбрались на гребень, в лицо ударил порывистый ветер. Темсыр, повернувшись к ветру боком, продолжал идти, но Доди, как будто его ударили, резко повернулся, опустил голову и присел на корточки.
– Соберись с силами, нам бы только дойти до перевала. Непогода не держится долго, если дует сильный ветер, – подбадривал его Темсыр.
Доди неохотно встал и, прячась от ветра за спиной отца, пошел. Темсыр идет вперед. Легко сказать «вперед», да попробуй разбери, куда тут идти. Летом на этой дороге Темсыру известен каждый шаг, но теперь… Нет ни одного черного пятнышка, глаз ничего не видит. Кажется, что снег летит отовсюду. Ветер кружит его и швыряет в лицо. Снег слепит глаза, толстым слоем ложится на плечи. «Пока его выпало немного», – успокаивает себя Темсыр, пробиваясь дальше. Доди изо всех сил старается идти за отцом, но не может больше бороться с ветром, вязнет в снегу. В конце концов, сбившись со следа Темсыра, он споткнулся и провалился в глубокий сугроб. Доди с трудом выбрался, но Темсыра не увидел. Испугавшись, он закричал во весь голос. Прислушался. Нет ответа. Он закричал второй, третий раз. Ничего… «Надо догнать его, иначе я заблужусь», – подумал Доди и что было сил рванулся по следу Темсыра. Чем дальше он шел, тем хуже был виден след. Наконец, он потерялся совсем, занесенный снегом. Куда идти, где искать? Доди еще несколько раз крикнул и, не услышав ответа отца, упал на месте, ноги больше не держали его.
Темсыр никогда не считался беспомощным и нерасторопным. Будучи человеком бедным, безземельным, он всегда находил возможность поправить свои дела, так что многие даже завидовали ему. Но жизнь взвалила на него такую ношу, что он никогда не мог поднять головы. «До каких пор так будет? Долго ли мы будем таскать зерно через перевал на собственных плечах? Что, если мальчик устанет?..» – подумав это, он обернулся и словно окаменел: Доди опять не было рядом. Темсыр закричал во весь голос. Не услышав ответа, он сбросил мешок с плеч, воткнул рядом с ним в снег палку, надел на нее свою кожаную рукавицу, чтобы было видно издали, и пошел назад. Идет по своему следу, но чем дальше идет, тем незаметней след. В конце концов он стал совсем неразличим, но Темсыр все шел в ту же сторону. По его расчетам, он уже должен был добраться до Доди. «Когда я шел сюда, ветер дул слева. Теперь, на обратном пути, он дует справа, значит, я иду правильно», – думал Темсыр и, крича, продолжал путь. Откуда ему было знать, что ветер переменился и теперь дул с запада.
Доди остался сидеть на снегу. Прошло немного времени, когда до его ушей донесся какой-то крик. Прислушавшись, он узнал голос Темсыра. Встал, закричал что было сил. Прислушался. Темсыр не перестает кричать. Доди отвечает ему. Но странно: если отец приближается, то и голос его должен звучать все громче, а он становится слабее. «Может, ветер заглушает меня», – испугался Доди. Говорят, низко над землей голос летит дальше. Доди присел на корточки и снова крикнул. Вот опять донесся едва слышный голос Темсыра, но на этот раз где-то далеко в стороне. «Он не слышит меня!» – подумал Доди и закричал так громко, как только мог. Нет! Уходит Темсыр все дальше, уходит надежда Доди.
Пытался еще докричаться Доди, но только охрип. Что-то тяжелое, как камень, засело в горле, мешает дышать; ноги под ним подогнулись, и он упал навзничь на свой мешок.
6
Ветер заметно ослаб. Снегопад прекратился, но опустился такой туман, что в двух-трех шагах ничего не было видно. Доди продолжал лежать там, где упал. Голова кружилась, он не мог собраться с мыслями и не понимал, во сне это все или наяву. Какой-то шум дошел до его сознания. «Может, это мне кажется?» – подумал он. Но вот он второй раз услышал крик. На третий раз он узнал голос отца. Встать он не смог, но сел и крикнул. Видимо, на этот раз Темсыр услышал его: вскоре голос послышался ближе.
Темсыр очень устал. Сначала он хотел отругать сына, но, застав его лежащим в снегу, только спросил:
– Куда ты запропастился, Доди? Не замерз?
– Пока нет, но…
– Я же сказал тебе: не мучь себя. Почему ты не позвал меня, когда отстал? Ты же измотал и меня, и себя.
– Я провалился в сугроб и не смог позвать…
– А почему ты не отвечал, когда я звал тебя? Сколько мне пришлось ходить зря!
– Я тоже кричал, но ты не слышал меня из-за ветра.
– У тебя не замерзли ноги?
– Не знаю…
Доди и вправду не знал. Ниже колен по ногам бегали мурашки, и он не мог понять, от холода это или от усталости.
Темсыр осмотрел ноги Доди, растер ему руки, стряхнул с него снег.
– Ну что, Доди, сможешь двигаться? Теперь нет ветра, нам будет легче.
– Не знаю… – снова ответил Доди.
– Дай-ка сюда мешок, попробуем снова. Пусть съест голову собаки тот ангел, который опекает бедняков. Впрочем, если бы была дорога, на что нам ангелы и духи…
Доди встал. Ноги тяжелые, как будто к ним привязаны колоды. Правда, теперь немного легче оттого, что за плечами нет мешка. Доди с трудом идет за Темсыром.
– Снега выпало немного. Если там, с нашей стороны, кто-нибудь прошел, будет легко идти по следу. Может, и туман поднимется повыше, не будет же так продолжаться вечно! Даже если не сможем добраться до дому, остановимся в ближайшем селе, а завтра утром уже будем на месте.
Успокаивает сына Темсыр. Не поймет, что Доди говорит «не знаю» потому, что стесняется сказать «не могу».
Они долго поднимались по склону. «Должны уже дойти до того места. Но где же мешок?» – засомневался Темсыр. В тумане видно недалеко. Они смотрят по сторонам. Нет, нигде не видно мешка. Он же был где-то здесь, куда ему деться? Вот тебе еще несчастье. Отправиться за хлебом и вернуться ни с чем! Надо искать, другого выхода нет.
– Парень, сиди здесь, никуда не отходи. Если я буду звать тебя – кричи в ответ.
Темсыр взял у Доди палку и, ощупывая ею путь, пошел на поиски. Он долго бродил туда-сюда, но обнаружить мешок не удалось. «Что теперь скажут мне люди? Пошел за зерном, наелся хлеба сам и вернулся с пустыми руками. Ребенок принес свой мешок, а у взрослого мужчины ноша пропала. Хоть назад возвращайся»…
С такими невеселыми мыслями вернулся Темсыр к сыну. Пока его не было, Доди раздумывал: «Теперь уже больше полудня. Я и на перевал подняться не смогу. Если мы остановимся на полпути – пропадем оба. Из-за меня… И кто знает, что получится, если повернуть назад!.. Да и семья, наверно, уже голодает… Если отец не найдет свой мешок, пусть отнесет мой – этого им должно хватить на неделю. А я, может, сумею вернуться обратно, а не смогу – так что ж поделаешь»…
Темсыр вернулся расстроенный. Он не принял пока никакого решения и некоторое время стоял молча. Доди, посмотрев на него снизу вверх, тихо сказал:
– У меня уже нет сил. Возьми мой мешок и иди домой…
Темсыр вздрогнул: «Это еще что!?» Не зря затеял его сын этот разговор! Какое-то время он не мог произнести ни слова. Потом резко спросил мальчика:
– А ты?
– А я, как прояснится, пойду назад, туда, где мы ночевали. А когда кто-нибудь пойдет в нашу сторону, приду с ними.
Слезы бегут по холодным щекам. Он утирает их меховой рукавицей, чтобы не видел отец.
Не на шутку испугался Темсыр. Бросился к сыну.
– Что с тобой, Доди? Ну-ка, ты жив еще? О, в какой несчастный день я родился! – простонал он в полный голос.
Его стон затерялся в пространстве. Немые утесы уснули в тумане, не замечают никого, укрытые толстой снежной шубой. Многие путники прошли под ними в дни, подобные этому. И редко кого отпустили с миром поедающие гостей истуканы.
Темсыр стал тормошить Доди.
– Пальцы замерзли? В обувь набился снег? Покажи-ка свои руки! – Темсыр, не дожидаясь ответа, хватает руки Доди, ощупывает ноги, и по обледенелой его бороде текут слезы.
Увидев отца плачущим, Доди почувствовал острую жалость к нему. Ему хотелось как-нибудь ободрить Темсыра, но он не нашел слов.
Доди никогда не ждал от жизни каких-нибудь особых благ. Самая большая его мечта была – ходить в школу. Но если бы сейчас кто-нибудь спросил его, чего ему больше всего хочется, он бы ответил: найти свой мешок, а еще стать таким же сильным, как великан Бола, о котором рассказывали люди, побывавшие в Дзауджикау. Тогда бы он закинул за плечи оба мешка, пошел бы впереди отца, пробивая путь, и они сегодня же добрались бы до дому.
От этих мыслей у него словно прибавилось сил, и он сказал:
– Темсыр, ничего со мной не случится, вот увидишь! Когда прояснится, я сам найду дорогу к нашим вчерашним хозяевам. А ты иди домой, а то стемнеет.
Ничего не ответил Темсыр, глаза его устремились в туманную мглу, мысли спутались в голове. «Если прояснится»… Да если бы прояснилось – о чем тогда беспокоиться! Они и мешок бы отыскали, и с дороги бы не сбились. В том-то и беда, что никак не проясняется.
Пока они искали мешок, пока разговаривали, время шло. Снова поднялся ветер. Не оставалось ничего другого, как повернуть назад.
– Соберись с силами, Доди, пойдем обратно, – с деланной бодростью сказал Темсыр, поднял мешок на плечо и потянул Доди за руку.
Они повернули назад. Довольно долго шли по пологому склону. Темсыр с мешком впереди, за ним с трудом плетется Доди. Пора бы уже быть спуску, но что-то его долго нет. «Может, мы опять идем не той дорогой?» – только Темсыр подумал об этом, как, вскрикнув, сорвался вниз на глазах у Доди. Мальчик закричал, но тут же услышал голос отца:
– Стой на месте! Со мной ничего не случилось.
Темсыр говорил это, чтобы успокоить сына. Упав с невысокой отвесной скалы, он наткнулся ногой на острую сланцевую плиту, которая распорола ему голень до самого бедра. Мешок разорвался, в нем не осталось ни зернышка. Темсыр с трудом, кое-как выполз. Из раны, не останавливаясь, текла кровь. Он перевязал ногу мешком.
– Не в добрый час мы отправились, Доди, – сказал он, обвязывая ногу, – боюсь, не дойти мне. Хоть бы встретился нам кто-нибудь…
Помолчав некоторое время, Темсыр взглянул на сына и виновато спросил:
– Доди, не попробовать ли тебе спуститься самому? Если бы ты сообщил нашим родственникам, они бы пришли мне на помощь.
Ничего не ответил Доди. Крупные слезы текут по его лицу, он с трудом держится на ногах.
– Я все же немало прожил. Но ты, когда вырастешь – все равно ведь когда-нибудь построят эту дорогу – постарайся обзавестись лошадью и арбой, не будешь мучиться, как я.
«Может, мои слова пугают мальчика, лишают его надежды», – подумал Темсыр и, резко повернувшись, сказал:
– Не плачь, вот пройдем немного дальше, а там съедем вниз.
Тут сердце его сжалось: «А вдруг мы снова заблудились?.. Что ты за дорога, будь ты проклята! Ведь я исходил тебя вдоль и поперек, как неузнаваемо изменилась ты теперь!»
Нет, дорога не изменилась. И Темсыр не виноват: глаза в тумане слепы, а наощупь здесь ходить нельзя…
Не может Темсыр ступать на раненую ногу, но все же пробивается сквозь снег, работая здоровой ногой. Хорошо, что они идут вниз: в таком состоянии он не сделал бы вверх по склону и трех шагов. Наконец, спуск стал заметно круче. Темсыр подстелил под себя полу шубы и заскользил вниз. Так легче и ему и Доди.
– Не бойся, Доди, скоро мы возле теплой печки…
Внезапно перед ним открылась чернота.
– Пропасть! Назад! – закричал Темсыр. Он еще судорожно пытался удержаться, но схватиться было не за что – руки провалились в свежий снег, и Темсыр, сорвавшись с вершины отвесного утеса, исчез в туманной мгле…
Не исполнил Доди отцовской воли, не вернулся назад. Со всех сторон белая круговерть, кружится голова, темнеет в глазах. Оступился Доди и полетел во вслед за Темсыром.
…В глубоком ущелье, в снежной могиле встретились снова отец и сын, но на этот раз уже не узнали друг друга.
