РАССКАЗ
Перевод с осетинского Таймураза Саламова
Давно это было, еще до того, как Грузия присоединилась к России. Недалеко от Косета, над рекой Арагви, стоял на выступе черной скалы замок с высокой башней. Стены его сохранились и поныне. Жил в этом замке арагвинский князь Нугзар Эристави.
В те времена арагвинские грузины были данниками князя, но осетины, жившие в ущельях Куд и Тырсыгом, и хевские грузины были свободны и власти князей не признавали.
И князь задумал приблизить к себе жителей Кудского ущелья. Он завел с ними дружбу, а самых почитаемых из них произвел в моурави. Вскоре они уже помогали ему собирать подати, а он принимал их как близких.
Прошло еще немного времени, и жители Куда стали доверять князю. Через них он сблизился и с жителями Тырсыгома, и там тоже нашел себе помощников. Кончилось тем, что те и другие начали ходить с ним в набеги, помогая усмирять непокорных и облагать их данью.
Однажды весной, теплым воскресным днем, когда люди сидели на ныхасе, обсуждая свои дела, появился князь со свитой и приветствовал собравшихся. Ему встали навстречу, помогли сойти с коня. Князь сел, как положено по обычаю, и обратился к людям:
– Хевцы возгордились. Они не пропускают по своей земле ни конного, ни пешего и даже птице не позволяют пролететь над собой. Они не признают ничьей власти и ни во что не ставят князей. Пойдем на них войной, сделаем их своими данниками!
Говорят, сноп горел, а его обвязка над ним смеялась. Осетину только намекни, что надо воевать. Сколько их костей белеет в чужих землях, сколько жизней оборвала горячая пуля! Во все времена осетины не ленились заниматься войной, вот и теперь князю не пришлось долго их уговаривать. Условились выступить в следующее воскресенье.
Прошла неделя, и князь повел свое войско на Хеви. По дороге к нему присоединились отряды из Куда и Тырсыгома. Хевцы уже знали о надвигающейся опасности и готовились к битве.
На другой день оба войска стали лицом к лицу на поле под Самтеро. С обеих сторон поскакали всадники, начались переговоры. Князь требовал от хевцев покорности, но они хорошо знали, что тогда им будет суждено век гнуться под княжеским ярмом. Смерть казалась им лучше такой жизни, и они решили стоять до конца.
Солнце уже садилось, и его последние лучи окрасили горы, когда стало ясно, что переговоры ни к чему не привели. Войска двинулись друг на друга.
В наступающих сумерках с обеих сторон засверкали языки пламени, неся противникам смерть. Эхо выстрелов гремело по ущельям над Тереком, земля и небо дрожали от топота копыт и криков раненых. Хевцы вышли на битву все до единого: мужчины сражались, женщины носили им еду, воду и порох.
Теперь никто не помнит, как проходило сражение и сколько дней оно длилось, известно только, что хевцы были разбиты. Их послы сдали князю ключи от крепостей и склонили перед ним головы.
До самой осени пробыл князь с войсками в Хеви. Он установил там свои законы и навербовал сборщиков налогов из самых сильных хевских родов, а тех, кто еще сопротивлялся, приказал казнить или бросить в подземелье Косетского замка. Он отобрал у народа все оружие, какое только смог найти, и поздней осенью отправился, наконец, домой.
Где силой, где хитростью князь и людей Куда постепенно сделал своими данниками. Настали черные времена. Башня, говорят, рушится от тяжести собственных камней. Самые сильные фамилии Куда получили от князя привилегии и стали на его сторону. Благодаря им князь сумел подчинить себе и всех остальных. Свобода, любовь, справедливость – все это оказалось в железной клетке. Даже камни в те времена боялись князей, кто же из людей мог поднять голову? Так тянулись годы, и небо было скрыто от людей черными тучами.
Арагвинский князь зверствовал все больше, не зная жалости. Без его разрешения юноши не могли жениться, девушки – выходить замуж. Если где-нибудь была свадьба, князь требовал, чтобы невесту в первую ночь привели к нему…
Он потерял человеческое лицо, опьяненный кровью, и сделался опасней лютого зверя. Но в том была не только его вина: вокруг было немало негодяев, которые помогали ему, сбивая народ с толку и натравливая людей друг на друга. Обычаи отцов были растоптаны, человек перестал понимать человека.
Одни плясали на головах бедняков и кормились их трудом, другие гнули спину от зари до зари и жили впроголодь.
В те самые времена в небольшом горном селении Ганис на берегу Арагви жили бездетные супруги – Берд и Кызмыда. Люди любили их за доброту и гостеприимство, жалели их и молили Бога дать бедным супругам потомство. Видно, небо услышало эти молитвы, и Кызмыда забеременела. Весть об этом передавалась из уст в уста, но не все в это верили – ведь Кызмыда никогда не имела детей, и годы ее как будто прошли.
Наступил срок, и в пятницу перед Пасхой Кызмыда родила мальчика. Соседи от души поздравляли Берда, радовались, что небо сжалилось над теми, кого они так любили, и благодарили Бога за это.
Но разве мог быть счастлив бедный крестьянин в те времена? И сам он, и его дети, и скот – все было собственностью князя, и тот делал с ними, что хотел.
Той же весной, когда у Кызмыда родился мальчик, борзая сука князя принесла щенков. Сука тут же издохла, из щенков выжил только один, его выкармливали коровьим молоком.
Однажды князь охотился возле Ганиса. Кызмыда сидела у ворот с ребенком на руках. Князь проезжал мимо, его взгляд остановился на ней – рослая, белокожая, полная женщина в летах и мальчик, похожий на нее, пухлый, словно сдобная булка. Он смотрел на мать и улыбался как солнышко.
Окруженный свитой князь остановился у ворот дома, вызвал Берда и сказал ему:
– Слушай! Я пришлю к вам борзого щенка. Пусть твоя жена кормит его грудью и не вздумает оставлять голодным. Я вижу, у нее достаточно молока, она хорошо выкормит его. Но попробуйте только не сделать этого, я вас уничтожу!
Он повернул коня и уехал.
На другой день один из моурави привез щенка и еще раз предупредил, чтобы щенок, упаси Бог, не оставался голодным. Шло время. То ли человеческое молоко было щенку не впрок, то ли в нем самом был какой изъян – одному Богу известно, – но щенок сильно отощал.
Как-то князь снова приехал охотиться в Ганис. У ворот Берда он спешился и вошел во двор. Кызмыда сидела на пороге, ребенок был у нее на руках, а щенок лежал возле ног. Князь посмотрел на щенка, увидел, что он худой, и закричал, сверкая глазами:
– Разве я не говорил вам, ослы, чтобы вы как следует выкормили его?!
Он вырвал ребенка из рук матери, схватил его за ноги и, размахнувшись, ударил об ее голову. У мальчика переломился позвоночник, он несколько раз дернулся и умер.
А князь все кричал:
– Я выколю тебе глаза, если не выкормишь щенка!
…Собрались бедняки, похоронили мальчика. Долго сокрушались и роптали, но что они могли изменить? Дальше разговоров дело не пошло.
Пришлось Кызмыда кормить щенка. Народ тогда был скован железными цепями и не мог распоряжаться даже собственной жизнью. К тому же многие и не подозревали, что человек рожден для свободы, и считали, что им свыше суждено влачить рабское ярмо от рождения до самой смерти.
Чего только не сделает сильный, чего только не простит слабый! Несчастная женщина кормила щенка – ведь князя страшились тогда, как небесного грома.
Щенок подрастал и становился все шкодливей. Однажды он прокусил женщине грудь. Место укуса покраснело и вспухло, грудь отекла, нагноилась. У Кызмыда начался жар, она слегла. Никто не смог помочь ей, и через короткое время она умерла. Снова собрались люди, оплакали ее, похоронили и разошлись.
Эта смерть никого не оставила равнодушным. Берд, человек спокойный и справедливый, жил у самого выхода из ущелья и любому путнику был добрым хозяином, а Кызмыда – веселой и хлебосольной хозяйкой. Всякого, кто попадал к ним в дом, она встречала, как родная мать, и люди были благодарны ей.
Целый год устраивал Берд поминки по жене и сыну – и потратил на это все свои убогие сбережения. Он остался одиноким на старости лет, жизнь опостылела ему. Правда, люди помогали ему, как могли, но все же часто в его доме не было хлеба. В конце концов от горя и лишений он потерял разум, целыми днями бесцельно бродил по округе, безучастный ко всему, а то вдруг с криками бросался бежать, не разбирая пути.
– Князь идет, князь! Ребенок! Спасайте ребенка! – кричал он.
Так он бежал, пока его не покидали силы, а потом ничком падал на землю и бессвязно жаловался, если кто-нибудь пытался успокоить его.
Однажды в январе Берд исчез. Через некоторое время его нашли замерзшим на перевале Дзимыр. Когда в ущелье узнали об этом, вновь собрался народ. Тело Берда привезли домой. Соседи похоронили его рядом с женой и сыном, сказали: «Светлая вам память» и сделали за общий счет поминки. Опустел дом Берда, и только крик совы доносился оттуда по ночам.
Всякому терпению приходит конец. Народ изнемог от притеснений, а после гибели Берда и его семьи людей охватил гнев. Кто ушел в абреки, кто укрылся в горах. Податей больше не платили, многие моурави были убиты. Но змеиный язык и хитрость князя делали свое дело: он побеждал одних с помощью других, а люди не могли понять друг друга и снова попадали в рабство.
Время шло, народ по-прежнему жил во мраке, не видя просвета, а если где-нибудь появлялся человек, призывающий к свободе, княжеские слуги убивали его, и все оставалось по-прежнему.
Как-то весной, в праздник, на площади возле крепости собрался народ. Зашла речь о князе, и тогда взял слово седобородый Мистала Рубайты:
– Солнце погасло, и луна нам больше не светит. Земля дрожит от гнева, звезды падают с неба, не в силах больше смотреть на наши страдания. Подлый князь позорит наших дочерей, а жен заставляет кормить грудью собак. Он обманом привлек к себе молодежь. Мы не верим друг другу и идем к гибели. Так протянем же друг другу руки, объединим наши сердца и дадим перед святынями клятву единства!
– Поклянемся! – в один голос вскричала толпа.
Снова наступила тишина.
– Скрепим нашу клятву, друзья мои! – сказал Мистала. Он выстрогал из березовой ветки трехгранную палочку; каждый сделал на ней надрез в знак того, что он будет верен общему делу. Палочку положили в часовню и стали решать, что делать дальше. Встал Тохти Дзанайты:
– Будущее в ваших руках, храбрые юноши! Мы состарились, и наше время состарилось вместе с нами. Мы много прожили, много видели, но me можем вспомнить ничего хорошего. Скажите нам, что вы собираетесь делать, мы внимательно выслушаем вас.
Долго совещались люди, каждый высказал свое мнение. В конце концов решили отправить к князю посла.
Выбрали Реваза Рубайты, человека умного и смелого в речах, и сказали ему:
– Иди, Реваз, и скажи князю так: «Мы все, как один, были свободными людьми – ты же сделал нас рабами. Ты стравил нас с нашими соседями хевцами и заставил нас истреблять друг друга, так что теперь нам придется до века платить кровавые долги. Ты принуждаешь наших женщин вскармливать грудью собак, не оставляешь нам ни доброго коня, ни красивой девушки. Дай нам жить спокойно, тебе же будет лучше. Предки наши не были твоими рабами – и мы не будем!»
– Скажи все это князю в лицо! – напутствовал Тохти посланника. Тот сел на коня и ускакал.
В полдень Реваз спешился во дворе князя и послал стражника доложить о себе. Князь приказал впустить Реваза и важно спросил:
– Говори, с чем пришел?
Реваз передал все, что было ему поручено.
Князь, запылав злобой, вскочил, схватил стул, на котором сидел, и ударил Реваза по голове. Реваз выхватил саблю, но стражники налетели на него, выволокли во двор и там убили.
Люди до самого вечера ждали своего посла. Не дождавшись, они разошлись, поручив Тохти и Мистала утром узнать, что сталось с Ревазом.
А князь в ту же ночь разослал гонцов, и уже утром появился в Кудском ущелье, ведя за собой войско. Он скакал впереди своих воинов на белом коне. Из башни, что стояла над дорогой, по нему открыли стрельбу. Тохти выстрелил и убил под князем коня. Тогда князь снова послал гонцов, вызвал подкрепление и ворвался в ущелье. Кудцы с боем отступили в горы, но женщины и дети остались в селах – нападение застало их врасплох, никто не успел подготовиться к войне.
На четвертый день князь, согнав всех детей, каких смог захватить, приказал своим всадникам затоптать их конями.
Одному Богу известно, сколько было там детей. От воплей их матерей и камень бы обратился в воду, но князь только ухмылялся в усы: жалость ни на минуту не шевельнулась в его сердце. Он собрал все добро, весь скот, какой был в ущелье, и ушел, оставив после себя черные пепелища.
После его ухода люди собрались на площади, где были растоптаны дети. Каждый искал своего ребенка, но большинство из них были изуродованы до неузнаваемости. Плач и стон стояли над ущельем…
Эта площадь и сейчас еще называется «Мепис кало», что значит «Царский ток».
Черная скорбь переполнила сердца, погибшие дети взывали к мщению, но силы народа были сломлены. Делать нечего, надо было как-то жить – и люди начали восстанавливать сожженные дома. А князь обложил их еще большей данью.
…Опять настала весна, снова в праздничный день собрался народ.
– Лучше всем нам погибнуть, – сказал Мистала, – чем простить этому зверю его черные дела!
– Ты прав, – сказал старый Тохти, – лучше умереть, чем оставить потомков рабами. Хищник повадился к нам, надо с ним что-то делать!
Задумались люди и, поразмыслив, решили:
– Надо убить его, другого средства нет. Смерть ему!
Снова заговорил Тохти:
– Легко решить, добрые люди, труднее выполнить. Не так-то просто добраться до князя. Нужно хорошо все обдумать и подготовиться, чтобы не пришлось потом жалеть. Пусть будут едины наши мысли и действия, тогда даже скалы не устоят перед нами.
– Мы согласны! – вскричали все как один и вторично принесли клятву верности, и каждый в знак этого оставил в часовне пулю.
Был ясный весенний день. Ярко светило солнце, склоны сверкали зеленью, во весь голос пели птицы. Арагви, в радужных брызгах и пене, извивалась серебряной лентой. Природа пришла в движение, ожидая лучших дней, и у людей на душе посветлело.
Теперь дни князя были сочтены.
И вот настала Пасха. В этот день все, у кого был скот, должны были дать князю по одному барану, у кого не было скота – индюка или курицу. Отовсюду к княжескому замку тянулись вереницы людей, несущих дары, поэтому ни у князя, ни у его стражи собравшийся народ me вызвал подозрений.
Люди рядами стояли в большом дворе княжеского замка. Князь важно вышел к ним, и его тотчас обступили со всех сторон. Сердце князя дрогнуло, почуяв беду. Он заговорил, стал поздравлять народ с праздником, но слова застревали у него в горле. Он смотрел на молчаливую вооруженную толпу и все больше бледнел. Пальцы его дрожали, ему хотелось стать птицей и улететь отсюда подальше. Он был бы рад поменяться местами с самым убогим из своих рабов, но деваться было некуда, и он стоял, ожидая своей участи. Иногда князь посматривал в сторону башни, где скрылись его приближенные, но те не смели даже выглянуть наружу.
Из толпы вышел Тохти.
– Сядь, арагвинский князь. Сегодня последний день твоей власти, но все же мы выслушаем тебя.
Князю вынесли стул. Он сел, и вид его был настолько жалок, такими несчастными глазами смотрел он на людей, что многие готовы были смягчиться. Но они помнили о данной клятве, помнили прежние дела князя, и никто не сказал ни слова в его защиту.
Старики сели напротив. Народ притих. Встал Тохти Дзанайты:
– Эристави! Сегодня мы судим тебя, и ты должен ответить на наши вопросы. Скажи, зачем ты заставил нас и наших соседей хевцев истреблять друг друга? Зачем, обманом отняв у нас свободу, превратил нас в рабов?
Князь молча, со страхом глядел на людей.
– Скажи, что сделали тебе малые дети, которых ты растоптал? Чем мешали тебе бедные наши жилища, которые ты сжег? Что плохого сделал тебе Берд, которого ты погубил вместе с семьей? Зачем ты вскармливал собак священным человеческим молоком?
Князь не смог выдавить из себя ни слова, только глянул опухшими красными глазами на вершину башни, откуда на него смотрела перепуганная жена.
Тохти повернулся к народу:
– Судите его по обычаям предков! – сказал он.
И суд постановил: князь виновен и не имеет оправданий. Предлагали разное: забить его камнями, повесить, сбросить со скалы, но в конце концов решили:
– Окажем ему последнюю честь: пусть умрет от оружия.
Сверкнули, засвистели клинки, бросили блики на стены замка – и черная княжеская кровь хлынула на молодую траву. Люди вытерли свои сабли и ушли, а с башни неслись вопли княгини.
Кто-то из стражников поскакал к ксанскому князю Дзимсеру – княгиня была его дочерью. Дзимсер приехал, похоронил Эристави, а дочь вместе со слугами забрал к себе в Ксан. С тех пор дом арагвинского князя опустел, в нем никто больше не живет, только птицы вьют там свои гнезда…
Ксанский князь Дзимсер постепенно стал прибирать к рукам людей своего зятя, жителей Хада, найдя себе среди них добровольных помощников. Но он боялся трогать Кудское ущелье, потому что кудцы объединились и больше не пускали к себе ни князя, ни его слуг. Они снова стали свободными.
Теперь жители Хада платили подати Дзимсеру, а он притеснял крестьян еще хуже, чем арагвинский князь. Он сумел обложить данью и осетин, живших близко к грузинским селам. Дзимсер сначала не решался сам появляться в Хадском ущелье – он посылал туда своих моурави, но потом и сам стал наезжать за данью, отбирая у людей все, что ему нравилось, будь то конь, бык или красивая девушка. Без его разрешения никто не мог жениться или выйти замуж. Останавливаясь в чьем-либо доме, он требовал себе на ночь девушку. Он творил еще большее зло, чем его предшественник, и жители Хада снова оказались в ярме.
Как-то осенью Дзимсер стал собираться в Хад за данью. Жена решила отговорить его.
– Не езди, – сказала она, – я видела дурной сон, будто кто-то разрушил наш замок.
Дзимсер расхохотался в ответ:
– Бог с тобой, княгиня, о чем ты говоришь! Ведь скалы дрожат и камни трескаются от страха, когда я появляюсь в Хаде! Не беспокойся, я пригоню стада быков и отары овец, а тебе привезу шелка и драгоценности.
И в тот же день отправился в путь с двенадцатью всадниками.
На берегу Арагви, в селении Млета жили семь братьев. Старшего звали Хуца. У братьев была единственная сестра Тамар; все вокруг только и говорили о ее красоте. Дзимсер прослышал о ней и с тех пор не находил себе места. Мысль о красавице не давала ему покоя, поэтому, выехав со двора, он направился прямиком в Млета.
Семеро братьев понимали, что Дзимсер не успокоится, пока не обесчестит их сестру, поэтому подготовились заранее. Они сплели два больших плетня и поставили их вдоль стен внутри дома.
Когда появился Дзимсер со свитой, Хуца, как радушный хозяин, вышел им навстречу, помог сойти с коней и пригласил в дом. Дзимсер, увидев девушку, не сводил с нее алчных глаз и был похож на дракона, готовящегося проглотить свою жертву.
А сердце Тамар от гнева и отвращения сжимали железные обручи.
Подоспел ужин. Накрыли на стол, и князь со своими людьми приступил к трапезе. После того, как они наелись и напились, князю постелили у одной стены, а его телохранителям – у другой. Они улеглись, тогда князь сказал:
– Вы ведь знаете, что мне теперь нужно? Приведите сюда вашу сестру!
– Да, да, мы знаем это, и девушка уже предупреждена, – с готовностью ответил Хуца, – но здесь светло, она стесняется.
Дзимсер, потянувшись, приказал:
– Погасите свет.
Светильники погасли, в доме стало темно. Тут братья опрокинули плетни и бросились на них сверху, и князь и его люди ворочались снизу и кричали. Вошла Тамар с факелом в руке, братья выхватили кинжалы и, нанося удары сквозь прутья, перебили незваных гостей всех до одного.
На другой день собрался народ, живущий вдоль Арагви – и осетины, и грузины. Убитых похоронили недалеко от Млета, а Хуца, избавившего народ от жестокого князя, с почетом избрали смотрителем Ломисской святыни. И по сей день все смотрители Ломиса происходят из рода Хуца – Бурдули.
С той поры жители Хадского ущелья тоже стали свободными людьми, а на берегах Арагви никогда больше не знали князей.
