В наше время размыты представления о добре и зле. Основы нравственности – «стыд, жалость и благоговение» (В.Соловьев) – порой не выдерживают агрессивного натиска массовой культуры. Важным становится сохранение духовного пространства книжной культуры. Легенды, апокрифы и вся религиозная поэзия христианства, возникая на основе предыдущих ближневосточных культур, были той энергией мира, которая сводила все явления воедино и обращала материальнопреходящее естество мира в духовное и непреходящее.
Евангельские образы, сюжеты, мотивы пронизывают художественный мир европейской культуры. Ориентироваться в этом мире можно, лишь узнавая героев Евангелия.
Великий философ позитивизма Джон Стюарт Милль высказал мысль о том, что невозможно слишком часто напоминать человечеству о том, что когда-то существовал человек по имени Сократ. Это верно, но еще вернее постоянно напоминать человечеству о земной и небесной жизни Иисуса Христа. Согласно центральной концепции христианства Иисус Христос – галилейский проповедник Иешуа, казненный римлянами в 30-е годы I века, – совмещает в личностном («ипостасном») единстве всю полноту человеческой природы и, как «богочеловек», всю полноту божественной. Обстоятельное и достоверное знание об Иисусе Христе дает Евангелие.
Само слово «евангелие» (греч. «благая весть») первоначально в представлениях учеников Иисуса означало проповедь, раскрывающую смысл новой веры. Первые христиане-проповедники меньше всего думали о записи деяний учителя. Странствующие пророки передавали то, что было известно им о Спасителе, распятом в Иудее во время правления императора Тиберия, помазаннике Божьем Иисусе Христе, в воскресение которого они уверовали. Христианские проповедники использовали в качестве образца бытовавшие в иудейской среде притчи, поучения, рассказы об отдельных эпизодах из жизни знаменитых учителей (раби). Так создавалась устная христианская традиция. Само слово «евангелие» в языческом окружении христиан было связано с культом императора: в надписях, прославлявших Августа (27 год до н.э. – 14 год н.э.), день его рождения был назван началом «многих благовестий». Восприняв подобную терминологию, христиане придавали ей принципиально иной смысл: не «благовестия» о вполне земных делах императора, а единственная «благая весть» об Иисусе – спасителе и мессии – стала содержанием проповеди.
После поражения Первого Иудейского восстания, разрушения храма, уничтожения и расселения иерусалимской общины (христианской), которая претендовала на обладание наибольшим авторитетом в вопросах вероучения, усилились расхождения в содержании проповедей. Меньше оставалось людей, которые могли сказать, что слышали слова самого Иисуса или, по крайней мере, слова его учеников. Создается писаное «благовестие», фиксирующее учение Иисуса. Появляется новый жанр, которого не знала ни библейская, ни античная литература – развернутое повествование, «ядром» которого было христианское учение об искупительной смерти и воскресении Иисуса; вокруг «ядра» группировались речения Иисуса и притчи, библейские пророчества о мессии, эпизоды из жизни Иисуса, соответствующие этим пророчествам («да сбудется речение…»), рассказы о чудесах, им совершенных. Складывается своеобразное сочетание поучения и рассказа, характерное для евангелий, вошедших в Новый Завет. Евангелисты – те христиане, которые производили записи традиций и их обработку; записи эти должны были заменить авторитет устного предания. Новозаветные евангелия в греческом подлиннике называются «по Матфею» (в значении – согласно Матфею), «по Марку» и т.д. Имя непосредственного ученика Иисуса или другое авторитетное имя освещало писаный текст.
Каноническими, т.е. принятыми всей церковью, называются четыре евангелия – Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Первые три Евангелия – синоптические (греч. синопсис – обзор). Они содержат единую канву повествования и раскрывают общедоступные стороны новозаветного учения. Евангелие от Иоанна отличается по содержанию и по проповеди Иисуса от синоптических писаний. Согласно церковной традиции, по времени написания оно было последним из четырех. Само начало Евангелия, где Бог назван Словом («И слово стало плотию, и обитало с нами…»), придает особый религиозно-философский смысл всему дальнейшему повествованию.
Канонические Евангелия являются основным источником сюжетов, получивших различные художественные интерпретации в культуре на протяжении двух тысячелетий.
Единство Ветхого и Нового Заветов представляет собой Библия. Уникальным литературным приемом в ней являются прообраз и соответствующий ему образ. Сочетание их представляет характерные соотношения между определенными людьми, событиями в Ветхом Завете и соответствующими им людьми, событиями в Новом Завете. Предназначение образа – показать связь между Ветхим и Новым Заветами, а также раскрыть единство цели книг Библии. В религиозном искусстве символика принимает множество оттенков в сочетании с различными знаками и образами. Символ соединяет прообраз и образ. Символами могут быть не только определенный образ, цвет, предмет или композиция, но и большой цикл композиций, как, например, комплекс алтарных сюжетов, из которых складывается образ Воплощения и Жертвы Спасителя, или иногда евангельские сюжеты символизированы изображениями ветхозаветных пророков, предрекавших эти события.
Говоря о символике, уместно вновь напомнить первые строки евангелия от Иоанна: «Вначале было Слово». Слово как Глагол, Логос – одновременно Мысль и Слово речи: Слово есть Божественный Ум и Потенциальное все. Оно обнаруживает и выражает себя посредством творения, которое есть дело Слова, Глагола; оно есть Его внешнее выражение. Поэтому мироздание предстает как бы Божественным языком для тех, кто умеет его понимать. Поэтому вся природа может считаться символом сверхприродной реальности. От одного образа к другому все сущее сплетается между собой, взаимодействуя и стремясь к универсальной и полной гармонии, которая есть как бы отражение самого Единства.
Именно это соответствие является подлинным основанием символики, и поэтому законы низшей сферы всегда могут быть приняты за символизацию высшего порядка, где они обретают свое самое глубокое обоснование.
Первый человек сотворен был по образу Божию, и этот образ есть Христос Логос. Именно потому, что Адам получил от Бога знание природы всех живых существ, он и мог давать им имена, т.к. подлинное имя существа не может не составлять единого целого с его природой и с его сущностью. В грехопадении способность духовного зрения и прозрения сквозь видимое в невидимое Адам потерял. Первообразы стали скрываться за символами. Небесное, невидимое открывается теперь для опосредственного познания через символ. Именно христианский символизм превращает любое явление в метафору, возведенную созерцанием к постижению божественных таинств.
Раннехристианская культура практически не использовала антропоморфных изображений Христа, ограничиваясь символико-аллегорическими изображениями. В 82-м правиле Трулльского Собора (692 г.) утверждается необходимость перехода от символико-аллегорических древних христианских изображений к антропоморфным, особенно применительно к образу Иисуса Христа. «На некоторых изображениях, – гласит оно, – находится показуемый перстом Предтечи агнец, который принят во образ благодати, через закон показуя нам истинного Агнца, Христа Бога нашего. Почитая древние образы и сени, как знамения и предначертания истины, преданные Церкви, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оною как исполнение закона. Сего ради, дабы и в изображениях очам всех представляемо было совершение, повелеваем отныне на иконах, вместо ветхого агнца, представлять по человеческому виду Агнца, внемлющего грехи мира, Христа Бога нашего, дабы через уничижение усмотреть высоту Бога Слова и приводиться к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти».1 Это правило узаконивало уже осуществлявшуюся в христианском мире художественную практику изображения Христа в человеческом облике. Антропоморфные изображения Христа, показывая в образах-документах Его страдания и унижения в человеческом облике, призваны подчеркнуть и раскрыть миру его величие как Бога.
Факт создания изображения Иисуса Христа является знаком выражения любви к Спасителю. И любовь, и целование, и поклонение, по глубокому убеждению иконопочитателей, через посредство иконы переходят к первообразу, т.е. осуществляется акт общения, хотя и не непосредственного, с изображенными святыми. В этом – одна из главных функций иконы как поклонного образа. Нерукотворный образ Христа, созданный самим Богом Словом, явил миру свет, без которого живопись иконы была бы невозможна. Именно в иконе, в которой слово и зримый образ неразрывны, дано показать вневременной мир, соединяющий мир Земной и мир Небесный. Критерием различия «явленного» и придуманного «иконографического символа» в Православии служит художественная традиция, устойчивый иконописный канон, который является своеобразным священным Преданием в области церковного искусства.
Идеал образа Спасителя в культуре России (по Г.П. Федотову) укоренен в Евангелии. «После всех колебаний, преодолевая все соблазны национальной гордости, решаемся сказать, что в древнерусской святости евангельский образ Христа сияет ярче, чем где бы то ни было в истории»2 . Христос провозглашает важнейшие две заповеди: любовь к Богу и любовь к человеку. Особо следует отметить вольную жертву за Христа. Через жития святых, страстотерпцев, как через Евангелие «образ кроткого и страдающего Спасителя вошел в сердце русского народа навеки как самая заветная его святыня…»3 .
Сопоставление различных интерпретаций помогает глубже понять краткую по объему и бесконечную по содержанию великую Книгу-Евангелие.
Прообразы символов евангелистов: лев – Святого Марка, ангел – Святого Матфея, бык – Святого Луки, орел – Святого Иоанна – взяты из Библии. В Ветхом Завете, в видении Иезекиля (Иез.I:4-12) описываются четыре существа с головами льва, человека, тельца и орла, несущие престол Господень. Христианские теологи считают, что создания, подпиравшие престол, означали четырех евангелистов. Евангелисты вместе выражают знак духовного всеприсутствия Бога. Орел как символ созерцания и духовного знания связан с Иоанном Богословом. Пророчество Исайи дает библейскую символику льва, мирно покоящегося рядом с овцой, что означает человека, трансформировавшего свою необузданную волю в мужество, силу и любовь. В Новом Завете крылатый лев стал символом святого Марка, а с 12-го века – Венеции, покровителем которой считается святой Марк: он – знак отшельничества и одиночества, ввиду чего соотносится со многими христианскими святыми. Согласно притче, святой Иероним вынул занозу из лапы льва, который с тех пор стал его преданным другом (этот сюжет лег в основу картины В. Карпаччо из серии о жизни Святого Иеронима). На раннехристианских погребениях льва изображали как символ Воскресения.
Тема видения (Христос во Славе с символами 4-х евангелистов) была признана в романскую эпоху подходящей для обрамления церковных врат. На карнизе под тимпаном располагаются 12 фигур сидящих апостолов. Выше, по левую руку от Христа – души грешников, осужденных на пребывание в аду, а по его правую сторону – благословенные на вечное блаженство души праведников с обращенными к Судии лицами. В нижней части портала застыли строгие фигуры святых – эти статуи должны были напоминать прихожанам об их заступниках, о тех, кто в час Страшного Суда будет молить об из душах, таким образом, скульптурное убранство портала зримо представляет учение церкви о конечной цели человеческой жизни.
Один из 12 апостолов, Иуда, предал Учителя. С тех пор его имя и цена предательства – 30 серебряников – стали нарицательными, обозначающими зло («Иудин грех») в одном из крайних проявлений. Причины предательства изложены в евангелиях достаточно четко. В основе нравственного преступления – корысть. Противопоставление бескорыстия Учителя и корыстолюбия ученика находит отражение и в художественной культуре, в том числе в иконографии образа Иуды: как правило, изображенный на иконах и картинах Иуда сжимает в руке кошелек. Сюжет «поцелуй Иуды» составляет часть макросюжета «Гефсиманский сад». «Предающий же Его дал им знак, сказав: кого я поцелую, тот и есть, возьмите его. И тотчас подошед к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его» (Мф.26:48-49). Обычный на востоке знак приветствия становится символом предательства.
Сюжет «Поцелуй Иуды» оказался одним из самых значимых для художников. На протяжении столетий живописцы изображали здесь столкновение добра и зла, истины и лжи, красоты и безобразия. Из ранних интерпретаций наиболее известна ярчайшая по драматической выразительности фреска итальянского художника Джотто (нач. 15-го века). Композиционный центр произведения – лица героев в профиль; строгий светлый лик Иисуса и приближающееся к нему мрачное лицо Иуды.
У живописцев Андреа дель Кастиньо, Гирландайо сюжет «Тайная вечеря» представлен в рамках средневековой изобразительной традиции. На фреске Доменико Гирландайо Иуда композиционно отделен от апостолов, он сидит один на другом краю трапезного стола. Иуда – без нимба, и изображен в профиль. Интересна деталь – рядом с Иудой черная кошка. В картине Н.Н. Ге «Тайная вечеря» предатель «отделен» от света. Он не просто выходит из сакрального круга «во тьму», но его черная зловещая фигура сама заключает в себе тьму.
Обращаясь к теме «Религиозные сюжеты в живописи» нужно отметить, что в искусстве Возрождения и Нового времени проявляется приоритет авторского видения над каноном. Для западноевропейского искусства характерны экспрессивно-натуралистические изображения пыток христианских мучеников и страданий Христа. Так картина «Смерть Христа» Ганса Гольбейна Младшего (1521 г.) из Базельского Кунстзамимунг поразила Ф. Достоевского и своим натурализмом повергла в ужас Анну Григорьевну, описавшую так ее в своем дневнике: «удивительное произведение, но которое на меня просто произвело ужас, а Федю так до того поразило, что он провозгласил Гольбейна замечательным художником и поэтом. Обыкновенно Иисуса Христа рисуют после его смерти с лицом, искривленным страданиями, но с телом, вовсе не измученным и истерзанным, как в действительности было. Здесь же представлен он с телом похудевшим, кости и ребра видны, руки и ноги с пронзенными ранами, распухшие и сильно посинелые… лицо тоже страшно измученное… это до такой степени похоже на настоящего мертвеца, что, право, мне казалось, что я не решилась бы остаться с ним в одной комнате. Положим, что это поразительно верно, но, право, это вовсе не эстетично, и во мне возбудило одно только отвращение и какой-то ужас. Федя же восхищался этой картиной» 4 .
Как стало известно, при пожаре в одном из помещений московского Манежа, чудом сохранилась икона Спасителя. Это напоминание о последних временах, когда остается мало времени для спасения душ человеческих. Дмитрий Соснин, магистр богословия 19-го века, писал о чудесах, связанных с иконами: они «беспрекословно возможны и сообразны с началами «здравого и просвещенного верою разума»… Чудеса вообще совершаются для достижения высочайших целей в царстве Благодати, для исполнения премудрейших Божественных планов о человеке, следовательно, они и могут быть при обстоятельствах, особенно важных, которые бы могли расположить нас к нравственной перемене и обращению к Богу. Где вера человека жива и действенна без помощи чудес, там она сама может производить новые чудеса5 .
Евангелие – особая книга, не приемлющая скорочтения. Необходим особый способ «вхождения» в мир великой книги, подобный отчасти созерцанию иконы как «умозрения в красках».
Древняя религиозная культура копила свой духовный опыт именно в образах искусства, вера и зрение в христианской культуре были синонимами. Живые образы музыки, живописи и литературы помогают нам осознать подлинное значение евангельских слов.
«Странная книга: ее нельзя прочесть; сколько ни читай, всё кажется, не дочитал или что-то забыл, чего-то не понял, а перечитать – опять то же, и так без конца. Как ночное небо: чем больше смотришь, тем больше звезд» (Д.Мережковский).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Цит. по: Правила православной Церкви с толкованиями
Никодима, епископа Далматинского. Спб, 1911. Т 1. с. 596.
2 Федотов Г.П. «Святые древней Руси». М.1990 с. 236.
3 Там же с. 49-50.
4 Достоевский Ф.М. «Об искусстве» М. 1973. с. 506.
5 Философия русского религиозного искусства. М.1993 г. с. 48-61.
