СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ
– Господи, какой был человек! – слышу голос умудренного жизнью седобородого деда. Будто произносит он эти слова прямо сейчас, при мне, и я вижу его, как когда-то в далеком детстве: сидит он в своем древнем полукруглом деревянном кресле с книгой в руках, уставившись на обложку, разглядывая знакомый портрет, будто впервые видит эти умные, полные тревоги и страдания глаза. И кинжал на украшенном серебром поясе, а на кинжале правая рука, а левая — под бок.
– Вот был настоящий осетин, надежный защитник униженных, – продолжал дед с каким-то душевным сожалением, как будто хотел переложить тяжелую ношу поэта на собственные плечи. – Недаром говорят: человек человеку – рознь. Ведь ни с кем не сравнить бессмертного сына Хетага: действительно, он был послан Господом Богом на нашу землю воспеть вечную правду, указать нам наши грехи. Да зацветет пышным цветом на его могиле древо золотое! Теперь-то нам понятно, о чем он мечтал, когда он так скорбно пел:
Прости, если отзвук рыдания
Услышишь ты в песне моей:
Чье сердце не знает страдания,
Тот пусть и поет веселей,
Но если б народу родному
Мне долг оплатить удалось,
Тогда б я запел по-другому,
Запел бы без боли, без слез.
Прочитав полные скорби строки, дед глубокомысленно замолчал и принялся за трубку. Кстати, деду моему, Парсадану, давно перевалило за сто лет, однако газеты он читал без очков, подшучивал над своим ликбезным образованием.
– Эх! Впустую прожитая жизнь! Не довелось мне в свое время учиться в настоящей школе. Тогда их и в помине не было… Вы счастливцы, дети мои, — с радостью бегаете в школу…
Чаще мы, дети, видели его сидящим в расписном деревянном кресле. Бывало достанет натруженными руками трубку свою собственного изготовления, плотно набьет махоркой (дедушка всегда сеял табак), запалит, раскурит. С каким-то особым наслаждением пропустит через горло серые клубки горького дыма, пристально поглядит на них и, вдохновленный затяжкой, продолжит свой рассказ. Иногда он читал нам наизусть стихи, а чаще рассказывал сказки, легенды и предания. А я о кресле вспомнил потому, что без него жизни дед себе не представлял:
– Кресло – это фарн1 нашего очага. Оно в нашем доме с незапамятных времен. Еще дед мой сидел в этом кресле!
Разумеется, если фарн домашнего очага хранится в этой старой вещи – так считал глава семьи, – то дед не дал ее выбросить, когда из старой сакли семья переселилась в современный дом. И надо креслу отдать должное – оно неплохо вписалось в интерьер современной мебели. Особый смысл для меня, тогда еще ребенка, старое кресло приобретало, когда в нем сидел любимый дед. Мне казалось все, что рассказывает дед, исходит из этого древнего кресла, из его резных орнаментов. Вот почему я так часто вглядывался в эти загадочные линии – хотелось понять, в чем их секрет. Но что ребенок смыслит в искусстве предков?! Потом, уже повзрослев, я понял, что весь секрет заключался в стихах, которые нам с таким упоением читал дед. Правда, те же строчки в моем присутствии часто повторяли и школьники (в ту пору в школу я еще не ходил), но в устах седого деда они приобретали молитвенное звучание, так что хотелось быть чистым и безгрешным.
Все это так. Но где же он научился читать стихи, если никогда не ходил в школу? Об этом однажды мы и спросили его.
– Вы же, дедушка, никогда в школу не ходили. Где же выучили стихи наизусть?
Дед чуть прищурился, это – мы знали, дед улыбался, улыбался под усы. Затем он сказал:
– У настоящего человека имя гремит, точно гром. А его деяния – общее народное достояние. Мы же, простые смертные, не успеваем, только спешим на тот свет… Коста же – Богом одаренный – был послан к нам, чтобы мы стали лучше. Его песни – это крик его души о нас, о всех. А это из уст в уста переходит. Дошли вот и до нашего края. А дошли через сатикарца, через сына Догуза – Датика. Вы – юнцы, не можете его знать. Смышленый был парень. Он работал в садонских рудниках. Там и услышал песни нашего осетинского пророка. Запомнил наизусть и приехал к нам с Севера Осетии на Юг. И читал их на сельских ныхасах. Как мне было не выучить эти кровью сердца написанные песни сына Хетага?
Вдруг дед внезапно замолчал. Потом, сосредоточенно попыхав трубкой, сказал:
– Блажен тот, кто благородную цель в жизни имеет. Как сын Хетага. Его песни — яркий луч солнца в темном лесу, последняя надежда для страждущего. Потому, что его даже царь уважал, вот, к слову сатикарский случай…
Какими-то неясными чувствами отзывался тогда в моей детской душе голос дедушки, ибо не мог я постичь премудрость его взрослой речи. Но по мере моего взросления я стал понимать, что, оказывается, тайна состояла в сложности самой жизни с ее множественными противоречиями и крутыми поворотами…
Так вот: чьи стихи проложили широкую дорогу в сердце народное? И почему?
Когда я смог понять это, то попытался разобраться и в том, что случилось в Сатикаре и почему дедушка придавал такое значение этому случаю.
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В САТИКАРЕ?
Дед рассказывал:
– Орел, говорят, зорок. Еще бы: ему с высот небесных видеть все доступно. Но есть и на земле люди, Богом одаренные, которые обозревают необъятные просторы и так же способны видеть все и вся. Одним из них был Коста, дальновидный и храбрый, точно орел. И был это, говорят, не сон, а было на самом деле, наяву. Говорят, спустились к нашему пророку небесные служители, наделили его зоркостью нечеловеческой. И потому сквозь скалы видел он великое горе в земле Осетии, видел источники зла… Какое беззаконие творили они в селе Сатикар… И вскипела ярость в горячем сердце. И восстал он против зла. Один восстал. И одним выстрелом попал прямо в цель – в царские покои. Пробил толстые стены. Говорят, острием чудесного Пера пробил. И еще говорят, что одним этим выстрелом он вызволил невинных крестьян из алдарского плена! Да, я вам скажу, солнышки мои, похоже это на сказку. Но быль это, быль, дети мои!
– Вот почему имя великого пророка сатикарцы и поныне вспоминают с благодарностью. Считают его избавителем своим, Божьим посланником на земле, подобно Христу, посланному на этот раз к осетинам. Человек бессмертен, говорят, своими славными делами. Он же совершил самое славное дело. Отдал жизнь за свой народ. Да! И воздвиг себе памятник, вечный памятник!
Кому доводилось идти пешком в село Уанат, тот не мог не увидеть, как из горла глубокого ущелья, кувыркаясь, вырывается река Малая Лиахва, и, шумя, продолжает путь, устремляясь на дменисскую низменность. Вдоль реки, до самого высокого обрыва, тянется заросшая травой узенькая канавка. Когда-то по этой канавке стремительно бежала вода, падала по желобу вниз и приводила в движение зубчатое мельничное колесо. Крестьяне близлежащих деревень прозвали ее Симановой мельницей. Сами знаете, сегодня Дменис – большое село. Но в ту пору на его месте не было людей. Лишь у подножья горы несколько домов коптили небо. Жители эти были однофамильцы. Отсюда и название села – Уалитикау. То есть село Уалиевых. В этом забытом богом захолустье коротал свои дни и безземельный, но честнейший, от природы стеснительный, крестьянин Симан. Про таких обычно говорят: «Из овечьего рта травинки не вынет». И вот Еристау-алдар углядел в нем его необыкновенную честность и сделал его мельником. А народ, говорю я вам, есть народ: много терпели от Еристау. Зуб на него имели, и потому даже не хотели мельницу по имени хозяина называть. Мельница Симана, да мельница Симана… И больше никак. Так, я вам скажу, и мы будем ее называть.
Итак, отсюда, от мельницы Симана, через просторное поле на восток тянется узкая проселочная дорога. Она вела к невысокой, круглой горке, с площадкой на макушке. А ниже, на восточном склоне, прилепилось село Сатикар. Село в несколько дворов. Из рода Догузовых. Их жалкие лачужки, похожие на берлоги, ушли в землю, так что плоские их глиняные крыши даже было не разглядеть. Особенно издали.
– Истину говорю вам, из уст наших предков слышанную мной: «Человек на земле живет, землей кормится». И вот этой-то земли у них никогда не было в достатке. И оттого плодородная земля была их мечтой. Но где ее взять было? Вокруг же все плодородные земли принадлежали Еристау-алдару. Даже, говорят, птица не смела пролетать над ними… Ох и жаден был алдар! Все прилегавшие к его землям деревни были в ужасе от его злодеяний. Ведь он хотел прибрать их к рукам. Чтобы потом получать за землю дань. Но крестьяне не поддавались. А алдар свирепел. Бывало, теленок мимо его поля пройдет, а алдар уже кричит – «потрава»! Значит – плати штраф! И на его землю ступишь – то же самое! Штраф опять! А не ступить-то как же было возможно? Куда ни повернись, везде алдарская земля! А нашему брату, землепашцу, крутиться надо было. Где по домашним делам походить. Где по хозяйству всякую мелочь приобрести. На базар за керосином и прочим товаром тоже надо сходить. Куда ни ступи – везде гнев алдара. Везде – штраф. Да кто же в ту пору не страдал от алдара?! «Господь милосердный, – взывали к Богу старейшины Догузовых, – в чем наша вина перед Еристау-алдаром, чем заслужили мы твой гнев, господи, что Ты спустил на нас это чудовище? В поте лица, как велел Ты, Всевышний, хлеб наш добываем ведь и едим»… Так вот и просили о пощаде. О спасении… А тут еще и засуха навалилась на них. Чем целый год кормить детишек, если осенью будет недород? Встревожились сатикарцы.
– Земля горит. Хлеба пропадают. О, Господи, за что такая немилость?! – испуганно поглядывая на небо, ворчали они. Наконец решили Богу вознести сердечную молитву на общем кувде2 .
– И захлопотали сатикарцы о кувде своем в честь Хоруацилла3 . Молодые пошли по дворам собирать солод, а когда собрали, принялись варить в большом медном котле пиво. Старшие же занялись жертвенным быком. Все сатикарцы были уверены в том, что Бог и его ангелы услышат их и помилуют, пошлют дождь, дадут обильный урожай. Что и говорить, стол накрыли по-нартовски. А день был воскресный, нерабочий, ибо грехом считалось в ту пору работать в воскресенье. Когда все было готово, мужчины по старшинству расселись двумя рядами на зеленой лужайке. Молодежь прислуживает. Во главе стола сидит белобородый Пидо. Встал и произносит молитвенную речь:
– Господь милосердный, прости нас грешных. О, единый великий Бог на небесах! Помоги нам, избавь нас от злого духа! От поколения к поколению молимся Тебе, благословлял всегда Ты наших предков, так me забудь и про нас – не оставь и нас лишенными земных благ!
– А-ами-и-инь! – сильным эхом отзывается в ущелье голос молодежи.
– О, Великий творец Вселенной! Не лиши нас заботы твоей благородной. Пусть ангелы, Тобой сотворенные, святым духом одаряют наши темные души… Сегодня день Вашей святости, день жертвоприношения – честь и хвала Вам, Святейшие небожители! Примите нашу жертву с улыбкой на устах, да будет вам впрок. Нам же подарите богатый урожай, изобилие во всем!
– А-ами-и-инь! – снова повторила молодежь.
– О, небесный Покровитель плодородных земель и хлебов, святейший Уацилла! Слава, слава Тебе! Да не оставь нас в беде! Хлебом полны амбары твои. Народам щедро раздаешь и нас не обойди – и хлебом, и жизнью счастливой одари!
– О, Бог Богов! Пошли же нам такой обильный урожай, как в тот год, когда святейший из святых Уацилла на плодородной ниве пахал, когда Фалвара погонщиком быков ходил, Майрам семена сеял, а Уастырджи с небес наблюдал… Молиться будем, преклоняться перед вами, коль желание наше исполнится! Чего вы желаете, детки мои? – и опять – гром голосов:
– Хлеба, хлеба, хлеба!..
– Да поклонимся еще, еще и еще раз попросим Хоруацилла, Фалвара,
дождевого Дуага – слава вам, слава, слава! Мы темный народ,
простите нам грехи наши! Достойно святым молиться не умеем, просить только можем… Что вы просите молодые ребята?
– Дождя, дождя, дождя!
– Хлеба, хлеба, хлеба!..
Кто-то из ребят на дерн зеленый деревянное ведро воды выплеснул.
И заразились все примером: начали друг друга водой обливать… Кто
ведром, кто деревянной миской, кто чем… Пусть, мол, вот так
обильным дождем обольет дождевой Дуаг наши хлеба – верование было у них такое.
Пока молодежь, играя, друг друга водой обливала, дед Пидо и
сидящие по обе стороны помощники (тоже белобородые старики) успели
провозгласить несколько тостов во хвалу небожителям. Тем временем
ребята свою дождевую процедуру танцами успели сменить.
Но вдруг торжество односельчан было омрачено неожиданным
появлением Хабе. В селе все знали мальчика-сиротку в лохмотьях,
anqnmncncn и без головного убора. Наемный табунщик села, Бедто,
взял его в помощники. Хотя какой из него помощник, но табунщик
жалел сироту и держал его при себе. Мальчик подгонял скот, собирал
в одно место, когда велел Бедто. За это добрый Бедто не обделял его куском хлеба.
Хабе был так напуган, что со слезами на глазах еле смог объяснить
причину печали:
– Наш скот татарины угнали, Бедто поймали, избили… Меня не
видели, убежал…
– Бог мой, я вам скажу, какой сразу переполох поднялся! Молодежи
уже не до танцев было. И торжественная трапеза никого уже не
интересовала. Мужики тут же тревогу забили. А по тревоге, говорят,
даже клубок покатится: соскочили с мест и бросились спасать
табунщика, скот отбивать… И бегут кто с чем: иные колья выхватили
из оград, кто лопатой, кто вилами вооружился, кому что в руки
попало…
– Господи, помилуй, избавь нас от беды! Господи, упаси наших от
греха, – просили старики, молили Бога, чтобы великий этот скандал
обошелся без жертв, однако сами, глядя на обозленных односельчан,
потеряли всякую надежду…
Точно у мельницы Симана настигли сатикарцы татаринов. Их было два
человека – слуги алдара Еристау, и никто не знал откуда они родом,
к какой народности они принадлежат. К тому же ни по-осетински, ни
по-грузински говорить они не умели – вот и прозвали их в народе
«татаринами»… Татарины, не татарины, а преданы были алдару –
берегли его поля и пастбища как зеницу ока.
И в тот день табун погнали, табунщика длинной веревкой привязали
к седлу и лошадь пустили галопом… Бедный Бедто! Бежал за лошадью
пока мог, а потом упал и потащили его по ухабам… И вот, дети мои,
какую нашли причину слуги алдара для наказания: всем известно –
скот есть скот – не знает, кому какая нива принадлежит, просто идет за травой. И надо же было случиться беде: оказывается табун,
блуждая, подошел слишком близко к алдарской ниве…
Что и говорить: люди обозленные разве стали бы разбираться по
мелочам? Опередив карателей, табун обратно заворачивают. Те
рассвирепели, кнуты пустили в ход… «Вот тебе на, вины нашей –
никакой, да еще на рану соль – нам же?!» – еще пуще вскипели
сельчане, стали бить обидчика чем попало. У одного из них даже
кинжал сверкнул в руке… Тут раздался выстрел. Еще выстрел… Стрелял
один из слуг. Правда стрелок он был не из метких, и его жертвой был только воздух. Но этим татарин только подлил масла в огонь –
накинулись на него разгневавшиеся мужики, стащили его с седла,
винтовку о камень разбили, а самого в мельничный желоб пустили.
Представить нельзя, как там, внизу, с ним зубчатое колесо
расправилось… Увидев это, другой татарин догадался, какая участь
его ожидает, огрел свою лошадь и был таков… Сатикарцы, разумеется,
скот свой вернули, а табунщика окровавленного на носилках отнесли
домой. Теперь у всех была одна забота: как выживет Бедто, чем ему
помочь? Но подумать о том, что случилось и чем все это кончится,
никому в голову не приходило. На этом закончился в Сатикаре кувд
засухи в честь небожителей. Но разве это желанный конец? Недаром
говорят, начало веревки тянет за собой ее конец…
АЛДПР4 БЕСПОЩАДЕН
Сатикарцы каялись, обвиняя себя: видимо не по святому канону мы
поступили, не угодили Богу и его ангелам, поэтому не принята нашу
жертву и все беды обрушились на наши же головы… Но они, я вам скажу ребята, даже не могли подозревать, откуда гром грянет. Подумайте
сами: разве после такой неслыханной выходки «этих непокорных
осетин» Еристау Миха мог заснуть мертвецким сном?! Не тут-то было!
Рассказывали мне сатикарцы, что взрыв гнева разорвал его душу и
конца не было его угрозам: «Вот наглецы! На моей земле живут, так
хоть бы подати платили… Бессовестные твари! Непослушные звери! И
еще хотят мира… Подождите, я вам дам мира! Когда еще было, чтобы
эта безмозглая чернь против благородного дворянина пискнуть даже
смела?! Чернь есть чернь, так пусть боится и повинуется своему
алдару! Бог им велел быть холуями, и пусть не рыпаются! А эти
сатикарцы, тем более, – какие вольности себе позволяют»…
Один Бог ему судья, как он мстить задумал, но со злости «крепкую бумагу» составил на сатикарцев и прямо в Тифлис самому Воронцову подал. Царский наместник, разумеется, не благосклонен был к крестьянам, недаром ведь говорят: «Ворон ворону глаз не выклюет!» Зная это, сатикарцы с тревогой ждали расплаты. До них дошли слухи, будто сам Воронцов, собственноручно, распоряжение написал на алдарском прощении: «Направить в село Сатикар роту казаков, чтобы чернь убоялась, чтобы отныне и навсегда платила подати благороднейшему князю Еристау!» Не помню, сколько дней еще прошло после кувда торжественного жертвоприношения, но казаки действительно прибыли. Как победители ворвались в село, спешились и осели там надолго… Вот такая беда – «экзекуция».
А у экзекуции, солнышки мои, «порядок» такой, что закон для нее
не писан: солдаты подвластны офицерам, а те, упрямые, своевольные,
на каждом шагу норовят оскорбить крестьян, чинят произвол… нет
управы на них. Бедного мужика, что ли, пожалеют? Как бы не так!
Нет: корми их – подавай им мясо, масло, сыр… А хлеба то, хлеба! Где его достанешь вдоволь? До нового урожая как бы детишек прокормить.
А эти изверги (как иначе их назвать?) что делают: добрались до
скудных запасов зерна и, представьте себе, скармливают… лошадям.
Грех-то какой – Божьего гнева даже не боятся!
За погибелью погибель стоит, говорят. А сатикарцы, я вам скажу, в
то лето в три погибели согнулись. Словно конец света наступил…
Село. Что с ним стало – вокруг цепью стоят казаки. Ни входить, ни
выходить из села никому не позволяли. Словом, в настоящий ад его
превратили! Легко ли ежедневно на душегубов смотреть?! Ходят-бродят по улицам. Рыщут по хлевам, выбирают пожирнее быка или корову – и
сразу на убой… А хозяина и вовсе не спрашивают. Мало того –
прислуживай им день и ночь. Противиться не смей – тут же плетьми
огреют.
Лето. Разгар полевых работ. Где там… Никого в поле не пускают. А
нашему брату-хлеборобу в такое время дома без дела сидеть – что
смерть!
Тут во весь голос кричать бы, горем своим поделиться, на
карателей пожаловаться… Но куда, кому? Никакой надежды. К тому же
этот самый их начальник, офицер или командир, как его там величали, таким страшным господином показал себя в селу, – всех на испуг взял в первый же день. Солдат он и есть солдат, что с него возьмешь?
Только и знает, что подчиняться своему начальнику. Так вот, послал
он этих самых солдат по селу, велел им всех жителей в кучу согнать. Они всех и согнали, как скот. Всех, от мала до велика… Кричит,
неистовствует:
– Эй, темнота, горцы, безмозглые холуи! Что вы задумали, как
посмели?! По воле Божьей единственный на земле царь царей – это
Его Высочайшее Величество Царь Российский, перед чьей силой и
мощью весь мир дрожит. А вы, дикие звери, как посмели против Его
Величайшего Величества восстать? Как посмели, а ?!
Начальник разошелся. От его угроз даже скалы дрожали. Люди молчали. Бедные, немощные! Не понимали высоких речей «высокого» гостя и отвечать не могли.
Дедушка Пидо огляделся вокруг. В тот момент он хотел увидеть
Датика. Его и искал взглядом… Он, наверное, смог бы ответить этому
зарвавшемуся начальнику. Спросил бы его, за что такой гнев, в чем
наша вина? Вот и Датика! Когда он приблизился к нему, старик
обрадовался и тут же говорит ему на ухо:
– Спроси-ка его, что за напасть…
Но спросить уже не пришлось: в этот момент рядом с офицером
появился переводчик-толмач и высокомерно передал мысли своего
начальника, а в конце своей речи добавил:
– Зарубите себе на носу приказ начальника-офицера: пока
полностью не соберете и не отдадите алдарские подати, пока убийц не сдадите жандармам, мы никуда не уйдем отсюда!
Дед Пидо приблизился к начальству и, упершись о палку, которую он называет своим постоянным спутником, начал так:
– Пусть фарн да будет к вам благосклонен, высокие наши гости!
Угодно было бы Богу и не лишил бы вас, господ, милости своей, если
бы вы позволили и мне сказать несколько слов… Выслушали мы вас
терпеливо, слава Богу, поделились с нами вашими заботами, одарили,
можно сказать, своими горькими мыслями… Жаль, очень жаль: мы –
темные дикари… Безмозглый, черный рабочий скот. Но мы никого не
грабим, в поте лица добываем кусок хлеба… А к его величеству царю и вовсе не имеем никаких претензий, ибо немой скот знает свое место…
в яслях!..
– Хватит болтать! – переводчик прервал его речь.
– Пусть, пусть! – вмешался офицер. – Пускай выворачивает на
изнанку преступную душу свою, скотина!
– Скажи-ка, ты – парень, кажется, нашенский, – снова начал дед
Пидо, обращаясь прямо к переводчику, – скажи-ка своему начальнику,
скажи ему так: царем ты нас не пугай, пусть он с фарном сидит там
на своем золотом кресле. Мы к нему никакого отношения не имеем.
Только вот… алдар один. Замучил нас совсем: ни жить, ни умирать не
дает… Во-от… спросили бы вы его: видит Бог, ни в чем мы не повинны
перед ним, а страдаем как, слов нет. Ой, как страдаем! Недаром
говорят, сила чашу весов всегда перетянет… а так… мы податей
никогда не платили Еристау Михо… Убийц ищите? Это он натравил вас.
А вы и рады стараться. Бог – на небе, смотрит сверху вниз и видит
все: за что они нашего пастуха до смерти замучили, за что ребра
поломали? Надо бы и об этом царю рассказать…
Одному Богу известно, как передал толмач своему хозяину полные горечи слова дедушки Пидо, но офицер вдруг вскипел, подпрыгнул на месте, захрипел, будто голосовые связки лопнули:
– Прекратить крамолу! – размахнулся и плеткой огрел старика.
Односельчане, особенно молодежь, эту неслыханную выходку офицера
приняли за оскорбление и гуртом набросились на карателя. И готовы
были разорвать его на куски, но тут подоспели солдаты. И площадь
превратилась в молотильное гумно, нельзя было понять, кто кого
колотил… Женщины запричитали, дети испугались, визжат, плачут. И
тут же в ход пошло огнестрельное оружие – солдаты не смогли смирить разбушевавшуюся толпу и начали палить в воздух. У страха, говорят,
глаза велики. Значит – подальше от беды! Но дальше своих темных
лачужек куда могли деться сельчане?
На площади остались одни солдаты.
КОГДА СУДЬБА – НА ВОЛОСКЕ
В почете был Датика среди своих соплеменников – Догузовых. В селе его любили, считали его умным и практичным во всех отношениях, словом, был он видавшим виды человеком: прошел, как говорится, и воды, и медные трубы, познал горести солдатской жизни. Вернувшись же в родной уголок, вместе с односельчанами делил свою крестьянскую долю, был справедлив, всегда готов заступиться за обиженных и стал он им как бы общей надеждой.
Вот и теперь – не спится, не сидится ему: день и ночь только о том и думает – как бы добиться какого-нибудь облегчения для односельчан. Но попробуй-ка придумать что-нибудь, когда судьба на волоске висит…
«Как же так, – думал в отчаянии Датика, – говорят, даже в зимнюю стужу иногда молния осеняет небо»… И постепенно осветил его разум луч слабой надежды. Посоветовавшись с дедом Пидо, он ночью собрал (днем было невозможно) всех взрослых мужчин в саклю старика. Все расселись вокруг очага. Тусклый свет огня слегка высвечивал их угрюмые лица. Пидо – у священного столба ангела-хранителя домашнего очага – сидит в своем деревянном кресле. Говорили, рядили, советовались – как же иначе!..
– Я думаю они нас не оставят в покое, если не восстать открыто против. Если не пустить их в расход… А что на них, сложа руки, смотреть? Вы же знаете, как моего брата искалечили. Лежит… с постели подняться не может. Да поднимется ли еще – ни жив, ни мертв. Кровью харкает… За что, за что?! А эти изверги туда же – за алдара… Нет, чтобы интересы бедняка защитить!.. Истребить их надо! Смерть им, смерть немедленно! – изливал свое горе брат табунщика Бедто – Гагудз. Сосед его, сидящий рядом, высказал другое мнение:
– Нет, это не дело! По-моему нам надо подойти всем вместе к их
начальнику, пасть перед ним на колени… Неужели не дрогнет у него
сердце, ведь человек же он, православный!
Третий выступил против:
– Удивляюсь твоему суждению: о каком человеке, о каком
православии может идти речь? Они нас мучают, унижают ни за что, ни
про что. Нет, не христиане они, а богоотступники. Как же можно им
верить?.. А не лучше ли, если бы мы попросили самого алдара? Как
никак – сосед…
– Тоже мне, нашел добряка, пожалеет он тебя, простит, поможет!
Еще много было предложений, каждый из оскорбленных выражал свой
протест, вносил свое предложение. Но к одному решению долго не
приходили. Наконец, раздался тихий голос дедушки Пидо:
– Да будьте вы всегда под правым крылом Уастырджи, младшие мои сородичи! В одном огне горим, одной болью болеем. Однако каждый имеет свой разум. Каждый вправе свою боль высказать. Сделайте одолжение, выслушайте и меня… Известно, враг нас к обрыву подогнал. И безвозвратно в бездну толкает. Что же делать, как поступить с врагом? Разве мы этого не знаем? Наши предки недруга уничтожали. Хорошо… «Давайте истребим их», – это тебя, дорогой Гагудз, твое великое горе заставляет говорить. Брат дорог каждому. Дорог, да! Но твое предложение – это дорога, ведущая в бездну… Спастись как? Объявить им войну? Но где наше оружие? Подумать только – царю российскому войну объявить? Это невероятно и невозможно. Не лучше ли написать жалобу и рассказать ему, Великому Государю, о нашем горе? Да, но кто напишет?.. И к алдару тоже – почему бы и нет! Пошлем к нему наших представителей. Спросим его, допустим: какую же подать ты с нас требуешь, когда было, чтобы наши предки платили дань вашим предкам? Побойся Бога, или ты не православный христианин?.. Давайте выслушаем и Датика. Бывалый человек, по-русски говорит, может быть, лучший выход найдет…
– Какой тут выход найти можно? – начал Датика. – Я много думал, думал… и так пробовал, и эдак… Никак не подойдешь к ним… Славный наш Пидо. Мы на твою мудрость надеемся! Вот и здесь: правда глаголет твоими устами. Только… Еристау-алдар, пойдет ли он на какую-нибудь уступку – этому, простите, я не верю. А вот что ты сказал насчет жалобы, об этом я тоже долго думал… и о том, кто ее напишет… Одним словом, надеяться можно только на такого человека, кто вместе с нами переживает наше великое несчастье, чье сердце тревожно забьется, узнав о нашей боли… Вот послушайте, что говорит защитник обездоленных, Богом посланное Солнце нашей Осетии:
Бедняк живет в хлеву и стойлах,
К труду его – внимания нет,
И жесток ложа серый войлок,
И плод забот его – обед.
– К чему я вам это говорю? Подумайте-ка сами: тот, кто так глубоко принимает к сердцу муки и невзгоды бедняка, разве не наш защитник? И не кажется ли вам, что тот, кто писал эти строчки, откуда-то издалека наблюдает и видит все, что творится теперь у нас, в Сатикаре? Какая у него божественная прозорливость и пророческая мудрость! И мудростью своей он силен. И отдана вся его сила нам подобным, бедным, несчастным людям… В этой силе и моя надежда. Я верю Нарону, Хетагову сыну, только он поможет нам. А для этого надо поспешить к нему туда, в его родное село Нар, – заключил Датика.
Дед Пидо, как бы продолжая его мысли, начал снова:
– Спасибо тебе, дорогой Датика! Светлый у тебя ум. Будь здоров и живи на радость соплеменникам! Ты всегда первый по тревоге, часто нас вызволяешь из беды. И нынче, чтобы твои хвори моими стали, кому же лучше поручить, где лучшего нам гонца сыскать к такому человеку? Ведь недаром говорят, кто много видел, тот много знает. Учить тебя не надо. Не раз бывал ты в тех краях, дороги знаешь. Кто же лучше расскажет о нашем горе сыну Хетага?
Все согласны были с предложением дедушки Пидо. Датика тоже долго упрашивать не пришлось. Только попросил он себе еще одного товарища-спутника. Опять пошли разговоры, были разные предложения и, наконец, остановились на Тате Догузове. Тот заупрямился было, куда, говорит, мне, темному человеку, ни говорить по-человечески не умею, ни дороги, куда идти, не знаю. Но Датика уговорил его:
– Ты будешь меня только сопровождать. Все остальное я беру на себя. Дорога трудная. Не дай Бог, чего только не случается. А вдвоем друг друга поддержим…
На том и порешили. И не стали откладывать дело в долгий ящик. В ту же ночь самые запасливые из сельчан вспомнили о своих скудных запасах в «кисетах». Собрали им два рубля, или около этого, серебром, два ячменных хлеба положили им в торбу, у старушки Шено (супруги дедушки Пидо) кусок сыра нашелся. Тоже к хлебам положили. И готова еда на дорогу… И тут же благословили ходоков в путь.
В ГОСТЯХ У КОСТА
– А путь-то, дети мои, прямо вам скажу, был нелегким. Как никак – ночной глаз. К тому же нехоженные горные тропинки, крутые ухабистые подъемы, над бездной извивающиеся узкие дороги… Однако нельзя было и мешкать – летняя ночь коротка. Помня об этом, посланцы постарались, не жалея сил, и на рассвете были уже в джавском ущелье. Далее по устью Большой Лиахвы направились на север. Переночевав в селе Нижний Рук, на другой день через рукский же перевал достигли села Закка. А оттуда, говорят, рукой подать в родное село Коста.
– В тот же день мы прибыли в Нар,– рассказывал мне Датика, – и угодили прямо на ныхас. Радушно приняли нас нарцы, а когда узнали, откуда мы и по какому делу пожаловали в Нар, заботливо притихли.
– Коста!.. – глубоко вздохнув, начал белобородый дед, как бы выражая мысли своего ныхаса. – Наш защитник, наша надежда, советчик по любому делу… Безусловно, примет вас и не оставит вашу жалобу без внимания…
– Только он, – сказал другой пожилой человек, – только наш Коста! Чужим даже помогает, вам тем паче – наши же кровные братья…
– Нрав у него такой, у нашего Коста, вернее, у него данный Богом дар – ежели взялся за дело, обязательно доведет до конца! Слов нет, как он любит свой народ…
– Дай Бог ему здоровья! – облегченно вздохнул Датика, – надежда на его силу и доброту перенесла нас через вершины гор, иначе что привело бы нас сюда, в Нар?!
– Эх дорогие гости, хотя бы на день раньше успели к нам – как раз вчера провожали его всем селом, – с сожалением сказал крепкого телосложения чернявый мужчина, близкий сородич Коста, кажется, Бзаром называл его Датика.
– Значит, напрасно старались одолеть трудную дорогу! – свое отчаяние выразил Тате.
– А вы не переживайте, дорогие братья. Почему напрасно? – обнадежил их Бзар. – У Коста много дел, нет у него времени долго оставаться в родном селе… Но по возможности приезжает к нам. Вот и теперь обрадовал своим посещением после ссылки. Правда, поспешил обратно, не наслушались его пророческих стихов, его умных речей… И вы можете встретиться с ним. Завтра утром я собираюсь в Дзауджикау, вместе и будем коротать наш путь. А пока идемте ко мне домой. Небось проголодались, дорога была нелегкая, перекусим тем, чем Бог порадует, отдохнете, а там… На все – Божья воля.
Пригласить гостей были и другие охотники, но все уступили Бзару, так как первым предложил он. И приняты были с почестями, а на второй день рано утром вместе с Бзаром отправились в Дзауджикау… Честное слово, откровенно скажу я вам, солнышки мои, однажды Датика поделился со мной своими впечатлениями:
– Поверь мне, Парсадан, не знал я счастья в жизни, ничего на белом свете не видел кроме насилия, коварства, унижения и невыносимых мук. Но после трудного этого путешествия в Дзауджикау я убедился, что кроме коварства есть и счастье под синим небом, Богом сотворенным. А что же это, как не великое счастье для меня – простого смертного: пророк, великий ангел небесный один на один разговаривал со мной, приняв мои муки и невзгоды на свою душу! Вот где я впервые в жизни почувствовал себя настоящим человеком! Интересуется моей жизнью, будто я ему ровня, товарищ… Ну, скажи-ка на милость, не слишком ли это великая честь для меня, мужика? Давно ведь я слышал о его славном имени, о его геройских деяниях, о его чудо-песнях!
– Да, но… мог ли я подумать, что с ним рядом сидеть буду и разговаривать как равный с равным?.. Такой ученый. Ровня царю. «Как он нас примет?» – думал я по дороге. И напрасно беспокоился, нас встретил самый-самый, что ни на есть, земной человек! Его ласковое слово – источник надежды. Правдой бьет прямо в цель! Точно ангел, видит мечты и чаяния родного народа, родной Осетии. Ну, как тут не вспомнишь им написанные строки:
Возлюбленный друг мой! Мой друг незнакомый!
Каким тебя именем надо назвать?
Увижу ль, неясной надеждой влекомый,
Тебя я счастливой, о родина-мать!
Родная земля! Твоим стонам я внемлю,
Звучащим из твердой, гранитной груди…
Мой друг! На земле ты ли, скрылся под землю,
Где б ни был, – на клич мой скорей выходи!..
Откликнись! Призыв мой звенит и в могиле!
Иль в женской одежде скитайся, скорбя!..
Осетия бедная! Кровью, насильем
Пришельцы-алдары смирили тебя!
Но, может быть, в поисках правды желанной
Нарочно права свои вверил ты им?
Умри ж от раскаянья, друг безымянный,
Признавший пришельца алдаром своим!…
Оказался Бзар хозяином своего слова: как только прибыл с гостями в Дзауджикау, сразу же повел их во двор дома, где Коста снимал квартиру. Ввел их в дом. И тут же раздался голос Тате:
– Фарн да посетит ваш дом и Божья вам благодать! – сказал и неизвестно почему вдруг посмотрел на свои арчита5 и тут же добавил, – простите нас, мы бедные люди…
Датика обвел глазами помещение и удивился: никого из хозяев нет, кого же Тате приветствует? А вот у окна на стене большой портрет белобородого старика в черной бурке, черкеска, черная каракулевая шапка на голове. Живыми глазами будто улыбается. И вообще – перед тобой живой старик. Тут как же нарушить обычай, не поклониться и не поприветствовать его?! Так подумал Датика, и сразу же понял ошибку Тате, незаметно улыбнулся, посмотрев на Бзара. Тот, не желая смутить гостя, будто не расслышал неуместные слова Тате, повел разговор о другом:
– У Коста никогда нет свободного времени. Особенно, когда рисует, совсем забывает об отдыхе… А вот результат его труда, – Бзар указал на портрет, которому поклонился Тате, – это он своего отца Левана изобразил, точно, как живой! Извините, я сейчас! – вдруг сказал Бзар и поспешил в комнату. Тате снова посмотрел на портрет и покраснел, как ребенок. Когда Бзар вошел в комнату, Тате обратился к Датика:
– Просить, умолять не люблю, но перед тобой, как перед Богом на коленях стану, заклинаю тебя прахом твоих родителей – не опозорь, умоляю, забудь о моей оплошности, дай слово, что никогда никому не заикнешься об этом!
Датика опять улыбнулся:
– Замок повешу на губах, если на все село кувд устроишь!..
Тате успокоился. Если Датика будет молчать, значит, никто не будет знать о его оплошности. Но разве утаишь шило в мешке? Как-то после этого, когда вернулись домой, Датика однажды где-то случайно проронил слово и Тате стал предметом смеха и шуток. Нет, нет, да кто-нибудь из сверстников начнет:
– А ну-ка, расскажи, как ты там челом бился и кому?
– Ишь, ты букашка какая! Чего пищишь, или подобно мне царские ворота переступил, рядом с мудрейшим пророком сидел, беседовал с ним?! Ничтожная душа, надсмехаться еще изволит! –зло, но не без гордости, отвечал Тате. А молодежь все равно заливалась смехом.
Простите, опять я отвлекся: все это было потом, я же хотел поведать вам, как хозяин принял гостей… Датика и Тате только перекинулись словами, как открылась дверь и из комнаты вышли двое незнакомых мужчин. Бзар за ними. На ходу он объяснил:
– Они тоже в гостях были у Коста. Один из Кабарды, другой из Балкарии. Так вот с разных краев тянутся к нему за помощью. А теперь он ждет вас. Я провожу их…
Датика и Тате встали у порога. В тот же момент из комнаты раздался приятный голос хозяина:
– Что же ты замешкался, Бзар, почему не пригласишь гостей в комнату? Ответа не было от Бзара. И тогда хозяин сам вышел навстречу гостям:
– Вот где он их оставил! Заходите, заходите, пожалуйста, в комнату! С незапамятных времен у нас, в Осетии, пословица такая существует: «Гость – Божий гость!» Значит, хозяин должен принять его радушно, обеспечить его покой и защиту. А мы что делаем? Гостей без присмотра оставили… Ай-ай-ай, Бзар!.. – говоря так, он сделал знак рукой, чтобы следовали за ним, и гости робко переступили порог. Тате, будто извиняясь, снова посмотрел на свою обувь (арчита) и опять повторил:
– Как от Бога извинения просим. Мы бедный народ…
Датика косо посмотрел на него, и Тате понял, что опять не то брякнул… Опять «не в тот колокол позвонил». Но было уже поздно… Мудрый хозяин не мог не заметить, чем обеспокоен его гость, чем вызваны были его извинения и чтобы оба свободнее чувствовали себя, подвел их к столу, посадил, сам сел рядом, будто были они его давние друзья. И как бы прогоняя их стеснительность, повел речь:
– Бедные мы люди, говоришь? – тут он посмотрел на Тате. – Да. Но это не порок. Весь мир на плечи бедноты опирается. Без нас, без обездоленных, пропали бы господа. Поэтому упрекать человека за бедность сам Бог не велел. Что же мы сами себя наказывать будем за это? Наоборот, гордиться надо. Давайте подумаем вместе, те, которые носят такой великий груз, такую непосильную ношу, терпят такие невыносимые муки, – не герои ли они все вместе взятые? Как же не гордится той великой силой, которую мы имеем? А это надо, чтобы мы узнали сами себя, поняли бы друг друга… Вот тогда мы сможем обрести свое место в этом несправедливо устроенном мире! Мы все, кто ходит под одним ярмом, – братья! Сам Бог велел нам любить, уважать, поддерживать друг друга. Иначе совсем заедят нас эти кровожадные разбойники-пигмеи. – Тут Коста на мгновение умолк, вспомнил об упущенном и тут же добавил: – Тоже мне хозяин – разошелся, толкую о том, о сем, нет, чтобы гостей выслушать… Небось, без нужды не стремились бы вы по опасным тропинкам высокого Кавказского хребта… Извините, какие у вас вести-хабары, рассказывайте, чувствуйте себя как дома. Пожалуйста, я вас слушаю!..
Но не так легко было начать гостям трудный разговор. И снова затишье в комнате. Тате, я вам скажу, вообще не представлял с чего начать. Боялся, как бы еще не ляпнуть какую-нибудь несуразицу… А Датика ушел в свои мечты.
«Коста!.. Вот какой он! Нет, его «пояс не из прутьев скрученный», а настоящий, сам он – простой земной человек… Совсем, совсем – наш! И его мечты – наши мечты! Недаром писал ведь:
Если б я принял чужую кручину
В песни свои,
Если б увидел я счастья вершину
Только в любви!
«А сколько скорби в его мечтах, сколько страданий в его строках!.. Печален… Тосклив… К вискам седина пробирается, а в глазах – огонь любви и надежды!»
Казалось не было бы конца мыслям Датика, но вдруг слышит голос хозяина:
– Читаю великие страдания по вашим унылым лицам. Говорите обо всем, что вас беспокоит, откровенно, без стеснения – ведь мы братья единокровные. Какое горе вас ко мне привело?
Тут Датика вспомнил стихотворение Коста «Горе», которое он знал наизусть и чуть было не начал: «Горы родимые, плачьте безумно…», но вдруг подумал, что это будет неудобно и некрасиво, и прервал сам себя на первом же слове «Го»…
– А? – спросил Коста. Он не понял по какой причине снова замолчал гость. Датика не растерялся и тут же сообразил по-другому речь повести:
– Горы, я хотел сказать, родные, но жизни мы здесь не видим. И все из-за этого жадного алдара. Замучил нас совсем. Разумные люди лучше обращаются со скотом… Как в пословице говорится: «С дубинкой в руках гонит на водопой, но и напиться не дает». Словом, и не живи, и не умирай! И ни конца, ни края его произволу!
Гости постепенно освоились и начали смелее излагать свои грустные мысли. Будто о своих бедствиях исповедуются перед самим Богом. То, что упускает Датика, напоминает Тате. Датика дивился его смелости. «Во рту языка не имею, куда ты меня ведешь?» – все время твердил тот по дороге. А тут и язык развязался…
– Да-а… – с глубоким вздохом молвил Коста. – Нелегко, братья мои, стонать под тяжелым ярмом жизни… Ваши тревоги и переживания, унижения и муки сатикарцев, ваших односельчан, не легко переносить и мне. Да разве только вас постигла такая тяжелая участь? Со всех сторон слышу жалобы, жалобы, жалобы… Честному труженику нигде покоя нет, ибо властьимущие горе народное никогда не поймут, их муки и страдания в сердце не возьмут. Но где же тот пастырь, кто бы пламенным словом нас, обездоленных, собрал?
– О, Бог наш милосердный! – подняв глаза к потолку, мягко сказал Датика, – и в чем же наша вина, неужели никогда правде не бывать на этой земле?!
Коста глазами обвел своих гостей: в вопросе Датика он усмотрел обиду и возмущение без вины виноватых, и это сильнее его; мгновение, пока собирался с мыслями, помолчал, а потом начал опять своим тихим, убедительным голосом:
– Нет нам благословенья от времени. Нет от него покоя! Суровое оно. Жестокое. Неспокойно-мятежное… Сильный слабого гнет, унижает, готов его сожрать. В чем наша вина, говоришь? – Коста обратился к Датика. – Нет, не по Божьей воле расцвели на земле зло и преступность. Неспроста завещал нам Иисус Христос: «Оберегайтесь лжепророков, которые к вам приходят в овечьей шкуре, а внутри у них волчья душа». Чересчур много развелось их, этих волков. Вот в чьих руках судьба трудового народа. И судьба нашей Осетии тоже. Наше отечество! Что его Север, что Юг: я слышу стон из его скалистой груди! Как же не стонать Отчизне нашей? Горы – облезлые, стонут под снежным обвалом, зимой здесь – ад, а летом не меньше трудностей. О, эти суровые горы – ни тебе дорог, ни связи никакой!.. Их можно любить только за то, что в жесточайшие времена истории они сохранили наших предков-алан. Защитили их, и вот мы – нынешнее поколение – их потомки, выжили… Только обидно то, что одно сердце, как переметная сума, осталось висеть на обоих склонах Кавказского хребта. Это наше горе, горе единокровного народа. О, эти тупые истуканы! Не дают нам общаться. На одном просторе легче нам было бы жить…
– Скажу вам и о правде, коль хотите о ней знать. Не ищите ее под закрытым черными тучами небом. За тридевять земель железной цепью к горе прикована. Ключ от цепи у царя. Вокруг царя – стража, сатанинское племя. У них в руках сила. И управы нет над ними. За что, скажем, ворвались эти каратели в селение Сатикар, за что душат беззащитных людей? У них грубая сила, а вас считают рабами, вот и вся причина, вся ваша вина! Но будьте уверены, что сильнее этой неслыханной черной мести есть еще и другая сила – гнев народа! Это великое будущее – небо должно проясниться, да взойдет тогда Солнце. Солнце трудового народа! Вот там будет правда, там будет счастье, счастье, за которое я молюсь Богу:
Счастье… О чем я, безумец, мечтаю?
Где в наше время счастливца найдем?
Нет, не о счастье я к богу взываю…
Друг мой, о чем?
Закончив свой сказ собственным стихотворением, Коста обвел взглядом гостей, будто хотел выявить их настроение. Датика, вдохновившись стихами, глубоко вздохнул и сказал:
– Фарн да говорит твоими устами – это было бы великое счастье, настоящая свобода, но когда Богу будет угодно исполнить эту нашу вековую мечту?!
– Когда? Трудно сказать. Но надеяться надо! Теперь народы всего мира только и живут надеждой… И мы другого выхода не имеем: если сплотимся, если будем жить любя и понимая друг друга, легче будет переносить все невзгоды. А там, как говорили наши предки: «День за днем с фарном идет!»
Гости, я вам скажу, не могли наслушаться хозяина. Своей речью он приковывал к себе их внимание, снимал с их плеч вечные их заботы. Своим приятно уважительным тоном вселял в их души уверенность в возможность осуществления их желанной мечты, хотя далеко не все его слова для них были понятны. И новая тревога охватила их обоих: чем кончится их дело, что получится из их жалобы? С каким ответом вернутся они обратно в родное село? Наконец Датика выразил их общее волнение:
– Легко дышать рядом с ученым человеком! Спасибо! Будь здоров и живи долго! Но… все-таки… что будет с нами, неужели никакое послабление не выйдет нам, прощение какое-нибудь?!
Этот откровенный вопрос заставил хозяина повнимательнее присмотреться к гостям: его сердце сжалось от их убогого вида. «Вот кому надо срочно помочь, обнадежить, дать им тут же удовлетворительный ответ!» – подумал он. Но, как говорится, желание желанием, а дело делом. В ту минуту хозяин думал о том, как отвести несправедливую кару властей от неповинных перед алдаром бедных крестьян там, за хребтом, в далеком Сатикаре, как и чем успокоить гостей? И снова, как песня души, прозвучал пророческий голос Коста:
– Как вам сказать? Хочу чтобы вы меня поняли правильно. Мне понятно и больно как вы под Балгсаговым колесом стонете… Знаю, как трудно выворачиваться из под его стальных зубьев… Великое горе нашей Осетии заключается в том, что эти грубые великаны разбросали нас по обеим сторонам хребта. Хоть умри – не протянешь руки помощи родному брату, не предстанешь пред ним, когда нужно. Вот и сам – сколько ни стараюсь посетить наших южных братьев и сестер, ближе познакомиться с их жизнью… Но… все никак не выкроишь времени. Никак из повседневных забот и невзгод не выкрутишься. А так, всеми фибрами души чувствую, что там у вас жизнь тоже не малина – тягостна и мучительна… Но чем обрадовать соотечественников, не знаю, чем обнадежить ваши тревожные сердца? На кого опереться, кому доверить судьбу вашу, чье начальственное сердце дрогнет, узнав о трагедии сатикарцев?! Воронцов? Но он ведь правая рука царя и ему абсолютно безразлична судьба трудового народа. И оба защищают себе подобных богачей, черный люд у них даже не в счету. Иначе не послали бы к вам карателей целый отряд… Наместнику жалуйся, не жалуйся, без разрешения царя он ничего сделать не сможет. Но как нам быть? Сложить оружие? Ни в коем случае! Посмотрим. Попробуем… Жалобу напишем. Вы только не беспокойтесь, братья мои! Недаром говорят: «И преследующий и спасающийся оба Богу молились». Не легко развязать тут гордиев узел, но милостив Бог, быть может, на этот раз услышит молитву нашу.
– Спасибо большое за откровенность! Каждое твое слово – душе светлый луч солнца, надежду огромную вселяет! Будем всегда молиться Богу за тебя, за твое здоровье… Однако нам пора обратно, – забеспокоился Датика.
– Давно пора, – робко поддержал товарища Тате. – Сколько драгоценного времени отняли мы у радушного нашего хозяина…
– Что вы, что вы, братья мои, слыхано ли отправлять гостей на ночь глядя.?! Никогда этого не было в Осетии испокон веков! Или не помните поговорку: «Гость приходит по своей воле, а проводить его – право хозяина!..»
– Да, но … – так же робко возразил Датика. – Это слишком… Замучили тебя своими жалобами. А нам даже нечего предложить за услугу такую щедрую… Еще раз огромное спасибо!
– Ради Бога, о чем речь? Разве между братьями бывает мелкий расчет?! Да никогда такое не было принято у наших предков! Совсем иная нынче наша общая забота: молить Бога о благословении, чтобы до вашего возвращения в родное село ваша мечта сбылась! Где же ты, Бзар, замешкался, гости наши покидают нас, опозоримся на всю Осетию!
В это время Бзар появился на пороге и вошел в комнату со словами:
– Что, бежать собрались? В ночную тьму?! Бойкот нам объявят, Коста, наши старейшины в родном селе Нар, если узнают, что на одну ночь не приютили наших братьев!..
Короче говоря, хозяева накрыли стол и угостили гостей чем Бог послал. После ужина Бзар приготовил постель. Гостям указал на единственную в комнате деревянную кровать. Но они заупрямились: «Как можно отнять у Коста кровать и лишить его отдыха?» Наконец, они устроились на полу, где постелил им Бзар. Сам он тоже прилег. А Коста еще долго сидел у стола и под тусклый свет керосиновой лампы писал… Что писал и отдохнул ли хоть немного, никто из гостей не узнал. На другой день, утром, после завтрака, южан провожали, как почетных гостей.
– Счастливого пути желаю вам от всего сердца! – говорил Коста, прощаясь, – Хетаг Уастырджи да будет всегда вашим спутником, да покровительствует всегда вам, дорогие братья! Возьмите с собой с Севера на Юг нашим единокровным сородичам искренний привет с сердечным теплом! Односельчанам – наше сочувствие и поддержку. Передайте им, что жалоба составлена, даст Бог, Государь обратит внимание и, узнав о вашей трагедии, вдруг положительно решит вашу судьба… Дай Бог!
…Возвращались посланцы Сатикарского села с хорошим настроением. Я вам скажу, шли обратно с большой надеждой, но иная тревога прокралась в их души: всю дорогу думали о том, как смогут они незаметно пробраться в село? Эта проблема не давала им покоя. Однако они представить себе не могли, что напрасно об этом беспокоятся…
Дело в том, что пока они добирались до Сатикар, прошло некоторое время, и они не знали, что за их отсутствие произошло «чудо» в их селе. Это случилось неожиданно. И я сам, солнышки мои, был очевидцем этого случая. Тем утром я шел в сторону Сатикар. Жили там наши родственники, хотелось узнать, как они там, что с ними случилось? В село, разумеется, никак нельзя было проникнуть, но у знакомых близлежащего села можно было кое-что выведать, до них все-таки доходили слухи… Так вот, наблюдаю с восточного склона горы площадку – «Плоскую макушку». Вдруг заиграл там горнист… Тут же и барабан загремел. Это была тревога. А что солдату остается делать, когда его поднимают по тревоге? Встань и катись, кувыркаясь, куда тебе прикажут! Смотрю, солдаты, как журавли, цепью потянулись по дменисской низменности, а когда достигли проезжей дороги, направились в сторону Гори. Из под копыт лошадей поднялась пыль, и всю дорогу тянулась она за ними. Казалось, все невзгоды сатикарцев тащит за собой эта ненавистная серая «веревка», уходя все дальше и дальше… Я понял, что карателей сняли и пришел конец сатикарской «экзекуции», и не искал уже окольные пути, а прямо вошел в село. Посетил наших. Слава Богу, никто из них не умер с голода (а такие случаи были), правда, многие были в состоянии, как говорится, «еле-еле душа в теле»…
В селе еще никто не знал, откуда явилось такое счастье, но карателей уж нет – значит, конец кошмару и всем тяжким мукам. И все, кто остался в живых, легко вздохнули. Повеселели, передавая друг другу приятнейшую новость.
Не помню сколько времени точно прошло после ухода карателей, но, наконец, явились и Датика, и Тате. Оказывается, они коротали время – шли по дороге не спеша, все обсуждая, как им ухитриться войти в село, оставались ночевать в близлежащих селах у знакомых. У них же и узнали об уходе карателей.
Когда отдохнули с дороги, односельчане опять собрались в доме Пидо, и путники поведали им о своих мытарствах, о встрече с великим сыном Хетага Коста… И узнали сатикарцы имя своего добродетеля, имя святого человека, усилиями которого они избавились от большого несчастья. И как Богу молились его святому имени поколения Догузовых. Позже в селе Сатикар устроили кувд в честь святого для них человека, хотели его пригласить, но в то время, как мне рассказывал Датика, Коста на месте не оказался…
И в заключение я вам хочу сказать, дорогие мои, чтобы все ваши невзгоды ко мне перешли, мне неизвестно, каким образом Коста добился царской милости, только часто мне говорил Датика:
– Коста Божьей наградой был для нас, бедных. Защищая нас, угнетенных, он памятник себе возвел. Памятник вечный! Ты подумай только, Парсадан, как далеко видел его прозорливый глаз: узрел он наши беды и несчастья. Тут же при нас написал жалобу в Петербург. А еще подбадривал, прощаясь с нами: «Да поможет вам Бог, да придет конец вашим мукам. А там, может статься, когда возвратитесь в родное село, вас встретят с доброй вестью». На самом деле так оно и получилось. Значит, неспроста обнадеживал нас царю равносильный человек. Дай Бог ему светлой дороги, крепкого здоровья и многих лет жизни!
Вот каким чудесным пером владел, мои солнышки, славный сын Хетага, наш великий Коста! – закончил свой сказ дедушка и снова уставился в любимый портрет.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Фарн – благодать.
2. Кувд – молитва, пиршество.
3. Хоруацилла – святой, покровитель хлеборобов.
4. Алдар – владетель, помещик.
5. Арчита – обувь из сыромятной кожи.
