Предисловие Р. Тотрова
Перевод с турецкого В.Чочиева
Мы сидели в маленьком дворике, пили крепко заваренный турецкий чай, наслаждались относительной прохладой, пришедшей с сумерками на смену дневной жаре. Наша встреча состоялась в поселке Кюмкёй, вблизи небольшого городка Сиде, который был когда-то столицей древней Памфилии, потом – одним из портовых причалов оживленной римской провинции, позже – резиденцией византийского архиепископа и, наконец, обрел себя как один из многих населенных пунктов анатолийского побережья Турции. А это значит, что невдалеке шуршало тихим вечерним прибоем Средиземное море, море античности и древнейших культур человечества.
Нас было пятеро за столом: мы с Ольгой, моей женой, Абдуллах Емек (или Апо, как называют его близкие), с которым мы давно уже приятельствовали и который познакомил нас с очаровательной черкешенкой Зуридой, работающей в Турции, и следом – с Али Катланером. За два с лишним года работы в Турции Зурида освоила турецкий, во всяком случае, вполне сносно справлялась с ролью переводчицы, хоть мы и без того – каким-то образом, по-человечески, наверное – прекрасно понимали друг друга.
Потом Али читал свои стихи, и тут уже все было тем более понятно, потому что стихи есть стихи, на каком бы языке они ни были написаны.
Представляя его стихотворения в нашем журнале, следовало бы, как это принято, хотя бы вкратце рассказать о нем самом, но я не стану этого делать, понимая, что просто не смогу рассказать об Али как человеке и поэте лучше и точнее, чем сами его стихи. Скажу лишь: наша встреча была одной из тех, тепло которых запоминается на всю жизнь.
ИМЯ ЕЕ
Мой возраст – тридцать пять.
За те тридцать, которые я помню,
За все те тридцать –
Если спросите – одно лишь было, за ней одной
Шагал я одержимо.
Крепче любимой впилась она в сердце мое,
Брала мое сердце в теплые руки, вела под небом,
И тогда чувствовал я красоту
Ее тела, ее любви ко мне.
Дня не было, не было ночи,
Чтобы я не вспоминал о ней, не думал.
Она и теперь существует во мне, как эхо,
Та,
В чью смерть я наконец-то уверовал так же, как в жизнь –
Моя надежда…
ВОЙНА
Темными ночами войны начинаются,
Когда месяц закрывает глаза и звезды,
Сбежав с небосклона, оставляют его черным.
Лишь облака нависшие – навзрыд.
Любовь отлетает от сердца,
И ненависть скачет по лицам
Чужим, онемевшим.
И редкий вздох – как судорога войны.
Пыльные площади и чахлые цветы,
Побежденные и победители –
Всё одной краской окрашивается…
Снова война обмакнула в кровь свою кисть.
ЖИЗНЬ
Главное разве не в том, чтобы жить
Досыта, жадно,
Насыщаясь болью и радостью?
Чтобы в горе
Корчиться болью миллионов
Живущих в тебе клеток
И слышать,
Все время слышать плач другого сердца,
Как звон, как отголосок выцветших голосов.
И радость надо пережить. Делясь ею, раздаривая.
И, возможно, именно это станет для тебя главным –
Делиться жизнью!
ИРАКСКИМ ДЕТЯМ
Дети…
Погибли чужие дети.
Ни о чем не ведавшие, спавшие в кроватках
И видевшие свои мимолетные сны…
Опять.
Опять убивают детей. Во сне.
Я с вами.
Я вижу
Безнадежность в как будто знакомых мне лицах…
Если б я мог прикоснуться
К запекшимся волосам,
Обнять
Тела,
Коченеющие под звездным небом,
Если б я мог стереть с ваших щек
Серую бетонную пыль,
Согреть
Озябшие руки,
О, если б я мог…
* * *
Хасан, учитель мой,
Старшего брата не было у меня – ты стал мне братом.
Ребенком я был, мира не видел, не знал,
Ты – рассказывал мне о своих путях и дорогах,
Ты – раскидывал ковер жизни и сворачивал его, возвращаясь.
Рассказывал притчи,
Говорил о горестях и нищете…
Тринадцать мне было, когда мысли мои
В руках твоих птенцами жались друг к другу.
В лавке бакалейщика Назима
Мы полхлеба с маслом
Съедали в полдень.
А дома каша из пшеничной крупы, макароны.
В комнате
Без печки, без электричества, без побелки
В походной тубе варили еду мы.
А в день зарплаты
Ты приводил меня к себе и угощал обедом,
Хоть денег тебе и самому не хватало.
Двери дома твоего всегда раскрыты были,
Как сердце твое…
Тоскую я, Хасан, учитель мой,
Как тосковал раньше, когда,
Бог знает зачем, уходил ты из дома.
Тоскую я по времени ушедшему
Теперь, когда тебя уже нет в этом мире.
НАШИ ДЕТИ
Наши дети,
Желанные дети. Велика их любовь –
Жар солнца в ней
И волнение водопада.
Наши дети.
Словно ластиком в тетради,
Стирают свои огорчения
И живут настоящим.
Плачут слезами-бусинками
И тут же в ладошки их собирают, смеясь.
Наши дети!
Всегда глубока их любовь,
Потому что исходит от сердца.
А мы… Мы любим остатками дней,
Уставшие и пустые.
Любя, оставляем детей
Один на один с их игрушками, куклами,
С их фантазиями,
Мультфильмами и синяками.
Один на один.
Мы готовы любить в них
Озлобленность нашу,
Отраженную в их глазах,
И наши слова в их сердцах,
И холодность нашу в их душах.
Мы любим так сильно, что их от себя
И себя от них
Отдаляем, не видя подмены, обмана.
О, наши любимые,
Всегда одинокие дети.
Я ТЕБЯ ПОЛЮБИЛ
Я жизнь полюбил –
Все сущее на земле и саму землю,
Тепло и холод ее, и вечность неба над головой…
Но больше всего – я тебя полюбил.
Я все многоцветие жизни люблю,
Все оттенки – от белого до черного,
Но больше всего – я твой цвет полюбил.
Я каждому дереву рад. Я люблю
И дуб, и сосну, маслину и липу,
И яблоню, и акацию, и каштан,
Но больше всего – твое деревце я полюбил.
Снежные вершины, сверкающие под солнцем,
Горы, скалистые и покрытые лесами,
Вы страсть моя и любовь!
Но больше всего – твои горы я полюбил.
Черное море, похожее на имя свое,
Жаркое Средиземное, колышущее светлыми волосами,
А между ними – Мраморное и Эгейское –
Их тоже я полюбил,
Но больше всего – твое море я полюбил.
Дожди во все времена я люблю.
Дождь шумный, падающий из распахнутого неба,
И тихий, словно безответный плач…
Но больше всего – твой дождь я полюбил.
Дороги, их спуски и подъемы,
Крутые и пологие,
Пыльные, каменистые,
Глухие тропинки и даже бетонные тупики
Городских кварталов я люблю,
Но больше всего – твою дорогу я полюбил.
Люди,
Хорошие и плохие,
Уродливые и красивые,
Высокие, худые, плотные, коренастые,
Любых цветов кожи –
Я всех вас люблю!
Люблю голодных, сытых, нищих,
Абдалов*, цыган, бродяг –
В каждом светится
Человеческая сущность…
Но больше всего – твою человечность я полюбил.
Мать моя, для тебя слова мои – сухие зерна.
Отец – для тебя все дела мои – ветер.
Братья и сестры – вы близки, а иногда далеки, как никто.
Друзья-товарищи, что поддержкой мне были
В бедах и горестях,
Те, на кого я мог опереться,
И те, что растаяли вдруг, как утренний иней,
Исчезли,
Я всегда вас любил и люблю,
Но больше всего – хоть останься ты, хоть уйди –
Я тебя полюбил.
Дети! Правду моего мира,
Светлые луны моих ночей,
Все цвета и оттенки моего дня,
Картину счастья, которую не в силах написать
Все художники мира и даже Абидин**,
Вы нарисовали своими маленькими ручонками,
Своим огромными сердцами…
Я всех детей, как своих, люблю,
Но больше всего – того, который из них твой,
Я полюбил.
Я тебя,
Еще тебя не зная,
Я тебя,
Когда ты далеко,
Я тебя,
Когда ты рядом,
Я тебя,
Когда я сплю и когда бодрствую,
Я тебя,
Пока живу,
Я тебя,
Умирая, в сердце остановившемся моем,
Я тебя
В камне над моей могилой,
Тебя,
Обреченную вечно жить в моей душе,
Что, отделившись от тела,
Найдет приют в моей влюбленности в небо и землю,
В моих горах,
В полевых цветах,
В веселом гомоне детей,
В облаках, в лунном свете и, возможно, в корнях
Какой-нибудь молоденькой сосны,
И ты услышишь вдруг, стоя возле нее,
Узнаешь,
Что больше всех – я тебя полюбил.
* Абдалы – кочевое племя, живущее в Анталии.
** Абидин Дино – известный турецкий художник 20-го столетия.
