Каждая эпоха вплетает новые нити в хронологическую канву истории. Нити разноцветные и порой никак не сочетающиеся между собой при близком рассмотрении вдруг оказываются не такими уж кричащими и разными, а, присмотревшись пристальней, можно даже обнаружить в канве событий прошлого нити точно такого же цвета, как и в настоящем. И тогда приходит уже не просто понимание, а осознание того, что новое и есть хорошо забытое старое. Историкам, как, может быть, никому другому, справедливость этих слов хорошо известна. И все же бывают эпохи, привносящие в жизнь страны и народов, ее населяющих, столь много нового сразу, что назвать его хорошо забытым старым просто язык не поворачивается. Таким эпохальным периодом в истории нашей державы и стали полные драматических коллизий двадцатые годы нашего столетия, отмеченные разрушением стереотипов и веками наработанных нравственных канонов, на смену которым приходили новые, отнюдь не лучшие идеалы, лозунги, ориентиры. Казалось: мир трещал по швам, под колесо истории попадало все, что хоть каким-то образом тяготело к «старому» миру. И каждый город, село, станица бывшей Российской империи неминуемо ощущали эту железную поступь нового. Правда, одни воспринимали это новое как крах, катастрофу, крушение всех и всяческих надежд и идеалов, другие, напротив, с надеждой.
Притаившийся у подножия синих гор в ожидании своей участи Владикавказ, центр еще недавно обширной Терской области, один из крупнейших городов на Юге России, переживал в начале двадцатых те же потрясения, что и другие города страны. И все же именно в этом городе с разноплеменным населением, соединившим в себе Восток и Запад, Кавказ и Россию, происходило все как-то уж очень надрывно, а трагедии, разыгравшиеся здесь в то время, дают о себе знать и сегодня, на изломе уходящего столетия.
В начале 1921 года изменился статус Владикавказа. После образования на территории бывшей Терской области на основании декрета ВЦИК от 20 января 1921 г. Горской АССР, в состав которой вошли Чеченский, Назрановский, Владикавказский, Кабардинский, Балкарский, Карачаевский округа, Владикавказ стал центром нового административно-территориального образования. И все проблемы, назревавшие на местах в Горской республике, четко проявлялись здесь, во Владикавказе, еще не успевшем оправиться от потрясений гражданской войны. Но приходить в себя опять-таки было некогда, ибо новые беды и новые потрясения уже стояли на пороге. В начале двадцатых в Горской республике, как, впрочем, и в других краях и областях страны, спешно решался земельный вопрос, но решался несколько своеобразно, путем расказачивания, если хотите, уничтожения чересполосицы, т.е. казачьих линий, разделявших горские народы Северного Кавказа. Апеллируя в своих претензиях на землю к так называемым историческим границам, группа сторонников Г.К. Орджоникидзе, радикальных ультра-революционеров, призывала к поголовному выселению станиц бывшей Сунженской линии, т.е. к силовому решению земельного вопроса.
Ссылки на исторические границы, между тем, были абсолютно необоснованными. Более того, некоторые народы Кавказа в Кавказской войне не только не были врагами России, а, являясь ее союзниками, бок о бок с русскими вели войну против Шамиля. И русские, в свою очередь, не отнимали земель, принадлежавших этим народам. История гласит, что до эпохи Екатерины ингушские территории, например, находились в тех самых «тесных горах и ущельях, где и ныне сидят их утесненные в земельном отношении горные сородичи». Большинство же плоскостных селений были созданы ради защиты военно-Грузинской дороги, сначала по старому Моздокскому направлению, а затем по новому – Ермоловскому. Раньше эти земли принадлежали кабардинским князьям, чьими данниками и являлись ингуши, из-за которых, кстати сказать, русскому правительству нередко приходилось конфликтовать с теми же кабардинскими князьями.
Земли же Малой Кабарды, нынешней Осетии, в прошлом принадлжежавшие осетинам, русское правительство просто выкупило у кабардинских князей, одному из которых было выплачено даже 26 тысяч серебром, что по тем временам составляло сумму весьма немалую.
А вот чеченцы, действительно, в последние двадцать лет владычества Шамиля вели жестокую войну с русскими. Но и они, если учитывать исторические границы, могли претендовать только на земли, расположенные лишь в Большой и Малой Чечне, Ичкерии и Аухе, т.е. в горных теснинах и на правом берегу Сунжи. Левый же берег им никогда не принадлежал, как впрочем, и правый. Весь так называемый Надтеречный район, состоящий из ряда богатых селений, мешавших живущим вдоль Терека казакам провозить товары к Владикавказу, был заселен чеченцами отчасти при Екатерине II генерал-инспектором Медемом, отчасти – уже позднее, – ради «политической выгоды» – мирными жителями, подчинившимися русскому царю.
По Сунже и по Тереку от полосы кабардинских владений до самого моря издавна проживали Гребенские и Терские казаки, они владели этими землями еще со времен Ивана Грозного, когда ни об ингушах, ни о чеченцах не было даже упоминаний в исторических источниках.
Поэтому не случайно в своей речи на пятом съезде народов Терека руководитель осетинской фракции Симон Такоев, выражая свое отношение к расказачиванию и к вопросу об исторических границах, между прочим отметил, что только под охраной русских могли в свое время спуститься на плоскость как осетины, так и ингуши и чеченцы, что в своих требованиях земли не следует ссылаться на исторические границы, хотя бы потому, что, например, исторические границы Осетии в разное время были различны, они доходили то до Дуная и Днестра, то сокращались в рамках гор, что тот, кто требует уничтожения чересполосицы, т.е. выселения казаков, имеет какую-то заднюю мысль. Но здравые доводы Симона Такоева, увы, так и не были услышаны, а вопрос о выселении 18 станиц Сунженской линии был решен положительно.
Проблема расказачивания затрагивала Владикавказ и владикавказцев непосредственно, и не только потому, что город на Тереке стал центром Горской АССР, а потому еще, что в число намеченных к выселению попали и станицы Сунженская, Тарская, Фельдмаршальская (ныне Комгарон), находившиеся неподалеку от города и снабжавшие Владикавказ продовольствием.
Станицы Тарская и Сунженская, между тем, выселялись уже во второй раз. Первое выселение происходило еще в 1918-м, когда с благословения председателя Северо-Кавказского революционного комитета Г.К. Орджоникидзе ингуши окружили эти станицы и после четырех- или пятидневной атаки захватили их.
А станица Фельдмаршальская была сожжена и разграблена ингушами еще в 1917 году. Жители станицы и в начале двадцатых ютились по чужим углам во всех станицах Сунженской линии. Не допущенные к обработке земли, они были обречены на полуголодное, нищенское существование.
«Пришла беда – открывай ворота», – гласит народная мудрость. Беды близлежащих к Владикавказу станиц начались еще в 1914 году, когда казаки ушли на фронт, а женщины, дети и старики подвергались насилию и грабежам со стороны ингушей, ближайших соседей. Только в станице Тарской с 1914 г. по начало 1919 г. ими было убито 118 человек, здесь проживало 68 вдов с малолетними детьми. И не было в станице ни одного человека, который хоть однажды не был бы ограблен, а некоторые подвергались ограблению до восьми раз. Очередному грабежу подверглись тарцы и при первом выселении станицы после августовских событий во Владикавказе в 1918 г., когда казаки оттуда выехали, согласно приказу, всей станицей сразу. Мало того, 13 человек из них по дороге во Владикавказ были расстреляны.
Итак, 20-ый год окончательно расставил все точки над «и». Землеробы без земли, мира и права были обречены на медленное вымирание, унижение и муки. На пустых телегах покидали они родные места, оставляя чужим людям родной кров и могилы предков. Даже убрать озимые и яровые хлеба, плоды трудов праведных, им было запрещено. Найдя приют в чужих домах, они, наивные, еще надеялись на справедливость. Не знали они, что командир Кавказской трудовой армии И. Коссиор уже в апреле 1920 г. браво докладывал в ЦК РКП(б), что выселению подлежат еще 9000 семей казаков-сунженцев, из которых 1500 семей контрреволюционные.
Переселенцы-казаки стали появляться и во Владикавказе, Здесь, в центре теперь уже Горской Республики, они упорно и безрезультатно пытались найти правду. А по городу вовсю ползли слухи. Говорили, что земли и поместья терских казаков отдаются Советской властью горцам, дабы расположить к себе последних, что казаки вынуждены оставлять нажитое добро, оплата за которое слишком мизерна. Горожане возмущались такой политикой, тем более что ни один из переселенцев не знал истинной цели переселения, а представители Советской власти не принимали никаких мер к разъяснению этих целей.
Последствия недальновидной экономической и национальной политики, надо отметить, сказались незамедлительно. И хотя газета «Коммунист», издававшаяся в ту пору во Владикавказе, 13 мая 1920 года в передовице в ответ на упорно распространявшиеся во Владикавказе слухи о том, что с переходом земли к горцам город обрекается на голод, сообщала, что «трудовые ингуши принялись за обработку земли с таким усердием и жаром, каких и в помине не было у прежних владельцев», статистические сведения о Горской республике за 1923 год подтверждают обратное: «уход казаков – истинных хлеборобов, повлек за собой громадный недосев земли, т.к. спустившиеся с гор, ранее занимавшиеся преимущественно скотоводством и мало знакомые с хлебопашеством ингуши и чеченцы были не в силах обрабатывать земли, отрезанные для них от казачьих станиц, в результате чего в 1921-22 сельскохозяйственном году в Горской Республике под посевом находилось лишь 63% той площади, что возделывалась в 1914 году».
Лишившиеся крова терские казаки были, между тем, не единственными беженцами, прибывавшими во Владикавказ. Еще в годы первой мировой войны нашли здесь приют бежавшие от геноцида армяне, позже появились беженцы из Южной Осетии. (Господи, как все повторяется, как мир, развивающийся по спирали, захлестывают время от времени волны национальной нетерпимости!).
В начале двадцатых стали прибывать во Владикавказ и голодающие Поволжья. (Кавказ всегда считался теплым, плодородным краем.) Вид этих обездоленных, несчастных людей с малолетними детьми на руках, оставлял весьма удручающее впечатление. Владикавказцы с сочувствием и пониманием относились к чужой беде, гостеприимно распахивая двери перед всеми, нуждающимися в помощи. Акции в пользу голодающих Поволжья проводились по всей Горской Республике: расширялись детские дома, а редакция газеты «Горская правда», неоднократно писавшая о проблемах голодающих, принимала пожертвования в их пользу. Заботой о голодающих детях и сочувствием к их проблемам были проникнуты статьи и очерки писателя А.С.Серафимовича, приехавшего во Владикавказ осенью 1921 г. и публиковавшегося на страницах газеты «Горская правда».
Гостеприимный Владикавказ готов был принять всех: потерявших кров, страдающих от межнациональных распрей, голодающих, обездоленных. В городе с давними интернациональными традициями место под солнцем хватало для всех. По переписи населения 1923 года во Владикавказе проживало 72069 человек, из них: 41618 – русские (великороссы), 9246 – осетины, 7554 – армяне, 4763 – грузины, 1673 – персы, 1404 – греки, 1143 – евреи, 996 – поляки, 892 – украинцы, 518 – немцы, 501 – ингуши, 46 – белорусы, 1715 – представители других национальностей.
Национальные общины Владикавказа в начале двадцатых продолжали активно действовать. По-прежнему проводились общие собрания евреев в здании синагоги по ул. Святополковской (ныне ул. Томаева), поляков – в помещении польской школы на углу Бородинской и Евдокимовской (ныне Бородинская и Горького), армян – в клубе им. тов. Шаумяна по ул. Лорис-Меликовской (ныне Ленина). Успешно действовало персидское общество «Новруз» и школа при нем. В июне 1921 г. в зале грузинской школы грузинским драматическим кружком был поставлен спектакль по пьесе Цагарели «Хакума», привлекший многочисленную публику из местной грузинской колонии и оставивший у зрителей наилучшие впечатления. В сентябре того же года в помещении летнего театра Городского сада состоялся ингушский вечер, чистый сбор с которого поступил в пользу голодающих. Подотдел просвещения Наркомпроса открыл с 1 июля 1921 года школу для взрослых поляков, все предметы в которой преподавались на польском языке.
И все же жизнь национальных общин Владикавказа в начале двадцатых и в 1917-м заметно. Это тогда, вскоре после февральской революции, все ждали скорых, значительных, благоприятных перемен. Слова: «свобода», «равенство», «братство» были у всех на устах. Почувствовав себя хоть ненадолго свободными и изменившись сами, представители разных национальностей в предвкушении лучшего общего будущего потянулись друг к другу. Армяно-польский вечер, мусульманская оперетта «Аршин Мал-Алан», спектакли на татарском языке, первый свободный митинг сионистов города Владикавказа, публичное сообщение хорвата Крунислава Геруца на тему «Славянство и международное трудовое общение», лекции бывшего политического ссыльного Юзефа Жискара о польском восстании – все это были приметы нового времени. Активно действовали владикавказский комитет армянской революционной партии «Дашнакцутюн», местный армянский демократический союз, латышский комитет вспомоществования беженцам, владикавказское литовское общество, ознаменовавшее свою деятельность рефератом на тему «Литовцы и свобода», польские организации в г.Владикавказе, в том числе секция польских бой-скаутов. В августе 1917 года во Владикавказе прошли двухнедельные курсы по подготовке осетин-учителей к преподаванию в начальной школе на родном языке.
Совсем иная картина предстает перед нами в начале двадцатых. Политической и экономической нестабильностью, неверием в завтрашний день, ожиданием перемен – увы, не к лучшему – тот период удивительно сродни нашему сегодняшнему смутному и тяжелому времени. И уже не об объединении мечтают хлебнувшие лиха в годы братоубийственной гражданской войны жители многонационального Владикавказа. Разбегаются по национальным квартирам, уезжают из страны те, кому есть куда уехать. (Как это напоминает сегодняшний день!) В 1923 году во Владикавказе уже не осталось литовцев, латышей, эстонцев, французов. Готовились к отъезду поляки, вопрос о репатриации которых на родину на основании соглашения РСФСР с Польской республикой встал на повестку дня еще в 1921 году.
За кордоном, вдали от родных берегов оказались и многие из тех, кто в годы Гражданской сражался в рядах Добровольческой армии. А таких было немало. В газете «Горская правда» от 9 марта 1922 г. было опубликовано доставленное в редакцию из Константинополя письмо полковника Георгия (Цымырза) Икаева, в котором он как раз и писал о тяжелой судьбе оказавшейся в Турции прекрасной интеллигентной осетинской молодежи, положение которой было значительно более тяжелым, чем у чеченцев, ингушей, черкесов и дагестанцев, которые, с одной стороны, имели немало родственников в Турции, с другой, были с турками единоверцами. Молодым людям, не имевшим даже теплой одежды, приходилось ночевать на папертях, на голых камнях, под дождем.
Но не только чувство сострадания к лучшим представителям осетинской молодежи (ведь уезжали, действительно, лучшие) вызывает письмо Георгия Икаева, но и чувство гордости за тех молодых кадровых военных, которые, присягнув однажды Богу, царю и Отечеству, остались верны воинской присяге, считая делом чести сражаться за Осетию в составе великой, единой, неделимой богоносной России против тех, кто эту Россию разрушал.
Давайте не забывать, что уже к концу XIX века в Северной Осетии из общего числа жителей каждый пятый был офицером. Это была большая группа блестяще образованных осетин, осознавших свой долг граждан России и верности присяге. Начав служить в русской армии с 1756 года, осетины принимали участие в отечественной войне 1812 года, русско-турецкой 1828 года, венгерском походе 1848 года, в крымской кампании 1853-1856 годов, в русско-турецкой войне 1877-1878 годов и русско-японской 1904-1905 годов, первой мировой войнах, проявляя отвагу, патриотизм и преданность Отечеству.
Теперь уже можно сказать прямо, что в годы Гражданской войны осетины в большинстве своем, особенно офицерство, оставались преданы той России, которой присягали на верность и которая дала им немало: возможность получить хорошее образование, приобщив к общечеловеческой культуре, с христианским милосердием и терпимостью. Неслучайно и полковник Беликов, один из руководителей августовского восстания во Владикавказе, писал, что «осетины – единственный народ на Северном Кавказе, искренно и глубоко ненавидящий большевиков», против которых «они снова пойдут, если увидят непосредственную помощь Добровольческой армии».
Августовские события 1918 года во Владикавказе, как, может быть, никакие другие, показали, что верность воинской присяге и понятие о чести для осетин-офицеров были не пустые слова. В этих событиях и истоки трагедии не одного поколения и начало трагедии целого города, обреченного впоследствии на разрушения и нелепые преобразования.
А тогда, в 1918 году, еще в марте, после зверского расстрела на вокзале в Владикавказе группы офицеров, в районе Верхне-Осетинской сободки под видом самообороны начали организовываться силы дя борьбы с большевиками во главе с одним из руководителей гядущего августовского восстания полковником М.С. Ивановым. ак в течение марта были сформированы 1-я осетинская конная сотня, затем последовательно 2-я, 3-я и 4-я конные и 5-я пешая осетинская сотни.
Власть Владикавказского совдепа, как и сам октябрьский переворот 1917 г., осетинами не признавались. Распоряжение о немедленной сдаче оружия в большевистский штаб Верхне-Осетинской слободкой не было исполнено, как не была допущена и попытка разоружить городскую самооборону.
Знаменателен и характерен тот факт, что комиссаром своей слободки осетины избрали русского полковника Горшкова и трижды выразили ему письменно свое доверие, хотя у них было немало своих единоплеменников, могущих занять эту должность. В те дни у осетин был лозунг: «Не отделяться от России, а защищать ее неделимость». И эта преданность России особенно наглядно доказывалась тем, что во главе осетин стоял русский полковник Горшков, к которому относились с особым уважением, всегда подчеркивая, что таким сотрудничеством осетины гордятся.
К началу мая 1918 года осетины, благодаря стараниям и хлопотам полковника Иванова, избранного начальником обороны Верхне-Осетинской слободки, были уже в достаточной степени снабжены оружием, патронами и другими средствами обороны. В организованных осетинских сотнях была введена строжайшая дисциплина, благодаря чему на Осетинской слободке, не признавшей Советской власти, был образцовый порядок: прекратились хулиганство, грабежи, разбои и даже мелкие кражи. Дошло до того, что в борьбе с абреками Советская власть не раз обращалась сюда за помощью, которая иногда и оказывалась.
После поражения Советской власти под Прохладной, Моздоком и Котляревской началась кампания по вербовке осетинского населения в Красную Армию, на что пускались в ход крупные суммы полученных из Москвы общегосударственных денег, как это делалось ранее при вербовке в Красную Армию ингушей.
Однако увещевания и обещания золотых гор на большинство осетин не подействовали. Более того, когда Владикавказский штаб Красной Армии командировал свою делегацию из осетин-красноармейцев во 2-ю конную осетинскую сотню отряда полковника Иванова с предложением сотне выступить и стать в резерв у станции Муртазово, за что будет единовременно уплачено 8000 рублей общегосударственными деньгами и 800000 рублей советскими кредитками, сотня в полном составе публично доложила об этом гнусном предложении своему командиру полковнику Иванову и просила выразить громкий протест по поводу столь подлых попыток подкупа, заявив, что с казаками они связаны исторически и кровно на полях брани, и их они будут защищать до последней капли крови. (Терское казачество составляло значительную, если не главную силу, выступившую против Советской власти во время августовских событий во Владикавказе).
Так, оставаясь верными присяге, осетинские сотни в течение 12 дней в августе 1918 г. участвовали в кровопролитных боях на улицах Владикавказа. Дороги гражданской войны впоследствии завели многих лучших сынов Осетии за кордон, где по-разному, подчас драматично, складывались их судьбы. Они, конечно же, мечтали вернуться домой. И об этом недвусмысленно писал в письме, переправленном из Константинополя во Владикавказ полковник Георгий Икаев. А газета «Горская правда», отвечая на письмо, констатировала, что амнистия Гор. ЦИК в 1921 году дает право уехавшим вернуться с покаянием. «Рабочие и крестьянская беднота, – писалось в газете, – не кровожадны. Они отвечают мечом на меч. Но протянутую руку они никогда не отвергали».
И все же, как ни тяжела была ностальгия и участь эмигрантов, оставаться за пределами родины всем инакомыслящим и даже раскаявшимся было безопаснее, чем возвращаться в страну, тягостно переживающую очередной исторический излом, с размытыми границами между правдой и кривдой, насильственной сменой нравственных и жизненных ориентиров. Вспомним, к примеру, как был расстрелян в 1930 г. крупный военачальник, дипломат, всесторонне образованный человек, генерал Афако Фидаров, кстати, занимавший в годы гражданской войны пробольшивистскую позицию.
Новое время стремительно шагало по просторам нашей необъятной родины, меняя облик городов и сел. Прислушиваясь к ритму времени, на глазах менялся и Владикавказ, некогда живший размеренно и неторопливо. Канули в лету многочисленные владикавказские общества, союзы, благотворительные организации, объединявшие пекущуюся о просвещении и благоденствии народа интеллигенцию. Им на смену широко шагнуло новое.
Утратили свои негромкие, но милые сердцу каждого владикавказц названия улицы города. Улица Тифлисская стала носить имя Ноя Буачидзе, Михайловская – Ленина, Тенгинская – Триандофилова, Марьинская – Маркуса, Ремесленная – Черноглаза, Купеческая – Чермена Баева, Воздвиженская стала именоваться Августовских событий, Червленая – Интернациональной, Офицерская – Красноармейской, Гимназическая – Советов, Мещанская – Революции, а Александровский проспект – Пролетарским.
Вместо гостиниц с экзотическими названиями «Париж», «Гранд-отель», «Нью-Йорк», «Метрополь», «Европа», «Одесса», располагавшихся в центре Владикавказа и принадлежавших состоятельным горожанам, главным образом, из купцов, братьям Зипаловым, Казарову, Оганову, Папкову, Артемову, Алиеву и др., гостей в центре Горской республики встречали теперь советские меблированные комнаты №№ 1,2,3, и т.д.
Проводилась в начале двадцатых в жизнь – и, надо, сказать весьма успешно – акция по очистке центра Владикавказа от буржуев: крупные домовладения конфисковывались и передавались, главным образом, советским учреждением. Так, в торговом доме купцов Киракозова и Оганова, например, на Пролетарском проспекте (ныне проспект Мира), обосновался Политотдел, дом Киракозова по ул.Воронцовской (ныне Бутырина) был передан Отделу юстиции, дом Оганова на Пролетарском проспекте – Исполнительному Комитету Совета Теробласти, дом нефтепромышленника Замкового, убитого в 1916-м году и известного тем, что у него первого в Терской области появился автомобиль, по ул. Ремесленной (ныне Черноглаза), достался Отделу труда, было муниципализировано помещение табачной фабрики на углу Пролетарского проспекта и ул.Евдокимовской (ныне ул. М. Горького), принадлежавшее Багратиону Вахтангову, отцу нашего знаменитого театрального режиссера Евгения
Вахтангова, в здании бывшего Азово-Донского коммерческого банка на углу улиц Московской (ныне Кирова) и Лорис-Меликовской (ныне Ленина) разместилась Рабоче-крестьянская инспекция, здание Войскового правления Терского казачьего войска по ул. Воронцовской (ныне Бутырина) досталось Совнархозу, помещение общества взаимного кредита на углу Пролетарского проспекта и ул. Евдокимовской – Терцентропечати, в Ольгинской женской гимназии по ул.Марьинской (ныне Маркуса) обосновалась административная часть военкомата.
А дом на углу улиц Осетинской и К.Хетагурова под №820, в котором проживал Андрей Васильевич Баев, родной брат последнего городского головы г.Владикавказа Г.В.Баева, был отнят у хозяина как раз за то, что один из его братьев был городским головой, а второй – сослан на Соловки за контрреволюционную деятельность. Заслуги перед Советской властью третьего брата Чермена Баева при этом в расчет почему-то не брались. Та же вина вменялась и Баевым Александру и Захару Романовичам, двоюродным братьям последнего городского головы. Их дом по ул.Чермена Баева, 14 (не правда ли, символично, в гражданскую войну и братья могли быть по разные стороны баррикад) был конфискован, а братья сосланы на Соловки за контрреволюционную деятельность.
В новое время не только до неузнаваемости изменялся облик города, но и отмечались новые, революционные праздники: 7 ноября – годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, 1 Мая – день Международной солидарности трудящихся, 4 сентября – международный юношеский день. Молодежи, между тем, уделялось большое внимание. Кому, как не ей отводилась роль борца за грядущую мировую революцию. И коммунистическая идеология, внедрявшаяся повсеместно, тоже делала ставку на молодежь. Поэтому не удивительно, что революционному комсомолу был передан трек, некогда красивейший парк во Владикавказе, полюбоваться красотами которого приезжали не только из разных уголков России, но даже из-за рубежа. Трек сразу же был переименован в «Сад Красной Молодежи».
В июне 1921 г. подрастающему поколению было передано помещение бывшего Покровского женского монастыря, в котором тогда же, в июне, был торжественно открыт Детский городок, насчитывающий 450 человек детей от 3 до 14 лет, сирот и полусирот, из них 180 человек – дошкольного возраста. Интересная деталь: оборудован был Детский городок силами нескольких субботников, устроенных сотрудниками ЧК.
Меж тем у красной молодежи тоже были свои проблемы и создавала их, как это ни странно, так называемая «интеллигентская» молодежь, желавшая изо всех сил повернуть вспять колесо истории, т.е. остановить революцию, и не желавшая влиться ни в какой рабочий клуб или организацию, такую, как РКСМ, по той простой причине, что «там есть чистая рабочая молодежь». «Интеллигентская» молодежь создавала свои культурно-просветительские и спортивные клубы типа владикавказского клуба «Мукаби», и писала на стенах лозунги капиталистов: «Да здравствуют кадеты!»
В прессе начала двадцатых слово «интеллигенция» уже начинает звучать как ругательство, а к представителям этой враждебной прослойки относятся с откровенным подозрением. Поэтому не удивительно, что газета «Горская правда» бросила клич членам РКСМ следить за кружками учащейся молодежи, т.к. «в единой трудовой школе остались еще буржуазно-интеллигентские остатки».
Под лозунгом борьбы со старым миром проводилась весной 1922 года и кампания по изъятию церковных ценностей в храмах Владикавказа. «Улов» предполагался богатый, т.к. в то время во Владикавказе насчитывалось только православных храмов более 20. Изъятие церковных ценностей, как отмечали газеты, происходило весьма спокойно. И лишь в Апшеронской церкви при проведении этой акции собралась группа прихожан и пыталась вмешаться в действия комиссии. Так или иначе, но к 1 июня 1922 года работа по изъятию церковных ценностей воинствующими атеистами была завершена.
А впереди на повестке дня уже стоял вопрос о разрушении культовых зданий, которые Советская власть к памятникам архитектуры, истории и культуры, увы, не причисляла, подходя к ним лишь с классовых позиций. Так и канули в небытие более двадцати только православных храмов, возведенных в дореволюционном Владикавказе. Признанный классово чуждым, был разрушен первый памятник, воздвигнутый в центре Терской области в 1881 г. в честь подвига простого солдата, сына крепостного крестьянина, рядового Архипа Осипова, первого навечно зачисленного в списки русской армии. 26 февраля 1922 года газета «Горская правда» по этому поводу писала: «Раньше буржуазия и дворянство старательно украшали город, воздвигая различные памятники, церкви, которые должны были напоминать о прошлом этого города или об именах тех, кто «потрудился» в деле укрепления самодержавного строя. Буржуазия в лице городских управ тщательно берегла свои памятники, не жалея денег, украшала их цветами. Революция воздвигла свои памятники… Таким памятником революции во Владикавказе являются братские могилы на площади Свободы и за кадетским корпусом… В то время, когда на одном конце Пролетарского проспекта стоит нелепый памятник (имеется в виду памятник Архипу Осипову. – О.М.), оставшийся от самодержавия, целый и невредимый, на другом конце – тоже памятник, но памятник революции, и там мерзость запустения».
И все же будем объективны. В чем преуспела Советская власть уже в первые годы своей деятельности, так это в развитии народного образования. Обращенные Лениным к молодежи слова: «учиться, учиться и учиться» претворялись в жизнь повсеместно. Во Владикавказе, как и в других городах страны, появилась целая армия учителей – ликвидаторов неграмотности, с которой они боролись так же активно и эффективно, как медики с чумой или холерой.
Еще за 25 лет до установления Советской власти неоднократно поднимался вопрос об открытии высшего учебного заведения во Владикавказе, но его решение постоянно откладывалось. И лишь в 1918 году в помещении реального училища был наконец открыт первый Владикавказский политехнический институт. К 1921 году в институте работали: ученик академика И.П.Павлова профессор Н.В.Рязанцев, профессора И.Г.Есьман (первый ректор института), В.Ф.Раздорский, С.А.Гатцев, В.К.Покровский, М.Н.Соболев, М.К.Дукельский и др. Правда, в конце 1921 года Наркомпросом было принято решение о закрытии института ввиду тяжелого финансового положения страны и отсутствия средств на его содержание. И только благодаря профессору А.Р.Гютнеру, срочно выехавшему в Москву и лично встретившемуся с Лениным, институт не был закрыт. Весомым аргументом в пользу существования вуза стало то, что только при Советской власти было открыто высшее учебное заведение для горцев и что даже контрреволюционное правительство, временно захватившее власть на Северном Кавказе в 1919 г., не закрыло институт. Вопрос, по словам Ленина, приобрел политическую окраску, и потому был решен положительно.
Поначалу Владикавказский политехнический институт состоял из агрономического, горно-химического, экономического и гидро-электромеханического отделений. Позже были открыты медицинский и педагогический факультеты. В феврале 1920 г. Осетинское историко-филологическое общество довело до сведения Совета профессоров Владикавказского политехнического института необходимость учреждения в последнем кафедры осетиноведения, на учреждение которой обществом отпускалось 50 тыс. рублей.
В феврале 1922 года Горское представительство в Москве уведомило по телеграфу Наркомпрос ГССР о том, что Горский политехнический институт признан Центральной властью высшим техническим учебным заведением РСФСР, половина расходов по содержанию которого будет оплачиваться из средств Центра.
Кроме политехнического института во Владикавказе в начале двадцатых успешно действовали Народный художественный институт, располагавшийся в помещении бывшего Николаевского училища на Пролетарском проспекте, Горский институт народного образования в составе четырех отделений, учрежденный 21 августа 1920 года для подготовки работников просвещения, Владикавказский промышленно-экономический техникум.
В тот же период были открыты Горская консерватория на улице Московской (ныне ул.Кирова), Главный комитет по делам музеев и охране памятников искусства, старины и природы, Государственная опера ГССР, Государственный симфонический оркестр ГССР, 17 рабочих и красноармейских клубов. В июне 1921 г. в рабочих красноармейских клубах симфоническим оркестром были устроены концерты, посвященные творчеству немецких композиторов Шуберта, Гольтермана, Листа. Концерты посетили 4650 человек.
Несомненно прогрессивное значение имел и проходивший 19 июня 1921 года первый областной съезд женщин Востока в Горской республике. Отстаивая свои гражданские права, женщины выступали против уплаты калыма и похищения невест, требовали равноправия с мужчинами.
А шестью днями позже, 25 июня 1921 г., впервые во Владикавказе проходила Олимпиада Горской ССР. Болельщиков не оставили равнодушными состязания по легкой атлетике, в пятиборье и десятиборье, гимнастические состязания, а также тяжелая атлетика, борьба, бокс.
Велением времени для мечтавших о скорой мировой революции стали и занятия на курсах по изучению международного языка эсперанто. Курсы активно посещались владикавказцами, желавшими изучить международный язык.
Ярчайшей и интереснейшей страницей в истории Владикавказа 20-х годов была, без сомнения, театральная. Здесь, в городе богатых традиций, неоднократно бывала на гастролях выдающаяся актриса М.Г. Савина, на сцене местного театра играл родной брат знаменитого Мамонта-Дальского – артист С.В. Лановой с женой, актрисой М.Н. Нееловой, отсюда вынес свои первые театральные впечатления и здесь поставил первые любительские спектакли уже известный в то время режиссер, уроженец Владикавказа В.Б. Вахтангов.
В апреле 1920 года владикавказский театр стал называться «Первым советским владикавказским театром», а в июне 1921 года был переименован в «Государственный театр ГССР». Зимний театральный сезон 1921 года был открыт постановкой драмы Шиллера «Разбойники». В главных ролях были заняты популярные артисты Гонтарина, Добровольский, Поль, Горин. Зрителями спектакль принимался тепло, проблемы, поставленные Шиллером, были им близки. И все же для рабочих, красноармейцев – зрителей новых, нужен был новый репертуар: агитационные, революционные пьесы и современные комедии.
Над новым репертуаром для владикавказского театра в числе других работал и М.А. Булгаков. Здесь, во Владикавказе, он навсегда оставил врачебную практику и начал писать. Обстоятельство это, на первый взгляд, могло показаться странным и в то же время вполне объяснимым. Ведь А.П. Чехов и В.В. Вересаев тоже были врачами, а потом, взявшись за перо, прославились как писатели. И, тем не менее, что же заставило его, Михаила Афанасьевича Булгакова, заняться литературной деятельностью? В автобиографической повести «Записки на манжетах» он отвечает однозначно: голод. Но в то же время каждая строка этой повести дает другой, более обстоятельный ответ на этот, казалось бы, немудреный вопрос. Рушился привычный старый мир, обрывалась связь времен. В душе будущего писателя оставался уголок, в котором хранились доставшиеся от старого мира реликвии. Это и поэтические образы русской старины, и понятия о чести и справедливости, добре и зле.
А на Кавказ он попал в 1919 г. в составе деникинских войск в качестве военврача. Был направлен во Владикавказ в военный госпиталь. Врачевал солдат и офицеров, раненых в боях против Красной Армии, разыскивал, но безуспешно, служившего на Кавказе и заболевшего сыпным тифом брата Николая.
Разгром Белой армии весной 1920 года он воспринял как катастрофу и, быть может, оказался бы в числе белоэмигрантов, не заболей он возвратным тифом.
Именно в те дни болезнь стала началом перелома во всей судьбе Булгакова. Поправившись, он уже не вернулся к врачебной практике – ушел в журналистику и в литературу. В своей автобиографии Михаил Афанасьевич писал: «В 1920 году в городе Владикавказе служил в подотделе искусств, сочинял первые пьесы, работал в качестве лектора при областном театре, начинал играть на сцене, участвовал в создании театрального факультета местного художественного института».
Заведующим подотделом искусств в то время был Юрий Слезкин, известный писатель, автор многих романов, повестей и рассказов. Михаил Булгаков сначала стал заведующим литературной, а с мая 1920 года театральной секцией, читал лекции, так называемые «вступительные слова» перед спектаклями и концертами, участвовал в литературных диспутах, писал рассказы и читал их с эстрады, сотрудничал в местных газетах, писал рецензии на театральные постановки.
Вступив в должность заведующего театральной секцией подотдела искусств, Булгаков 28 мая 1920 г. направил в осетинский отдел Наробраза письмо с просьбой доставить в срочном порядке списки осетин, желающих заниматься в Народной Драматической студии сценического искусства, которая начинала функционировать на днях.
Работа в Драматической студии Михаила Афанасьевича явно увлекала, а студия, между тем, крепла, пополнялась новым учащимися, укомплектовывалась преподавателями. Занятия вели Слезкин (история искусств), Бели (история литературы), Евангулов (история театра), Башкина (мастерство актера) и конечно же, Булгаков, выступавший с лекциями о роли музыки в театральном спектакле. Один из первых актеров Осетинского театра Борис Иванович Тотров помогал в работе с группой студентов-осетин. В документальной повести Девлета Гиреева «Михаил Булгаков на берегах Терека» приводятся воспоминания Тотрова об интереснейших беседах Михаила Афанасьевича со студийцами о сценическом воплощении «Горя от ума» А.С. Грибоедова, «Маскарада»
М.Ю. Лермонтова, «Ревизора» Н.В. Гоголя, «Власти тьмы»
Л.Н. Толстого, «Чайки» А.П. Чехова.
Пять пьес было написано Михаилом Булгаковым в течение одного года для владикавказского театра. И четыре из них во Владикавказе шли.
Сам писатель невысоко ценил свои первые драматические произведения. В 1923 году он уничтожил все экземпляры владикавказских пьес, среди которых была и четырехактная драма «Братья Турбины», которая, по словам самого Булгакова, «четыре раза в месяц шла с треском успеха». И хотя материал, на котором строился сюжет этой пьесы, связан с другой эпохой (1905 г.), можно думать, что отсюда тянутся идейно-тематические нити к знаменитым мхатовским «Дням Турбиных».
Первой пьесой Булгакова, написанной для владикавказского театра, была одноактная комедия о гражданской войне «Самооборона», поставленная 6 и 8 июня 1920 г. вместе с пьесой Ю. Слезкина «Пламя» и композицией «Красноармейцы» из стихов Демьяна Бедного. Тема комедии была зрителям близка и понятна, ибо еще не стерлись в памяти «отряды самообороны», составлявшиеся из горожан для защиты учреждений от банд, орудовавших во время гражданской войны.
В конце 1920 года Булгаков написал трехактную комедию «Глиняные женихи». Эту «салонную» комедию, к великому огорчению автора, в репертуар не взяли.
Зато в марте 1921 г., в дни памяти Парижской Коммуны, была поставлена и с успехом прошла несколько раз специально написанная Булгаковым к этим дням пьеса «Парижские коммунары».
Последней пьесой владикавказского периода стала драма «Сыновья муллы». Сам Булгаков отзывался о ней весьма критично. Но ирония судьбы заключалась в том, что текст именно этой пьесы, столь невысоко оцененной автором, сохранился. И сохранился в двух вариантах – на русском и осетинском языках (перевод пьесы на осетинский язык осуществил Б.И.Тотров).
Успешная постановка в мае 1921 года «Сыновей муллы» дала Булгакову достаточную сумму для отъезда из Владикавказа, в котором единственное, что было хорошего, по словам писателя, это очень яркое солнце. Такое отношение к городу, в котором ему было суждено познать не только голод, но и крушение надежд и идеалов, конечно же, понятно.
И все же именно Владикавказу мы обязаны рождением Булгакова – писателя, который не мог не восторгаться красотой южного города: «Огромный чудный вечер сменяет во Владикавказе жгучий день. Края для вечера – седые горы. На них вечерний дым. Дно чаши – равнина. И по дну, потряхивая, пошли колеса. Вечные странники. Навеки прощай… Прощай, Владикавказ!»
Совсем по-иному воспринимал и новую эпоху, и преобразования, происходившие в центре Горской ССР, пролетарский писатель А.С.Серафимович. Он приехал сюда осенью 1921 года, чтобы подлечиться, отдохнуть, поработать над новым своим произведением о походе Таманской армии. Писатель сразу с головой окунулся в общественную работу, был избран членом Горского областного комитета партии и делегатом на Всероссийскую конференцию РКП(б). 2-го декабря 1921 г. он принимал участие в работе третьей Горской областной партийной конференции, а на состоявшемся 5 декабря 1921 г. пленуме облпарткома был избран в состав президиума и секретариата и утвержден заведующим агитационным отделом Горского обкома партии. И хотя на партийной работе Серафимович пробыл недолго, сделать он успел немало. По его инициативе было проведено торжественное собрание, посвященное 100-летнему юбилею Н.А.Некрасова, на котором сам писатель выступил с речью, при активном его участии было начато издание журнала «Горская мысль». Писал Александр Серафимович также статьи и очерки для газеты «Горская правда», выезжал в национальные округа Горской республики: в горную Осетию, Чечню, Ингушетию. Под впечатлением этих поездок им был написан очерк «Горное утро» для «Правды» и очерк «Две встречи».
Частые встречи Серафимовича с молодыми писателями Осетии привели к тому, что писатели и журналисты запросто собирались у него на квартире, где непринужденно велись беседы, диспуты, читались отрывки из «Железного потока».
В конце весны 1922 г. Серафимович по состоянию здоровья вынужден был покинуть Владикавказ. Но внимание столичных литераторов к городу, между тем, не ослабевало. Михаил Булгаков в повести «Записки на манжетах» упоминает и Евреинова, бывшего здесь проездом с Черного моря в Петербург, и Осипа Мандельштама, и Рюрика Ивлева, и беллетриста Пильняка и других, которые проездом, ненадолго, но все же собрались во Владикавказе. Открытый некогда для читателей еще А.С.Пушкиным Кавказ по-прежнему притягивал и завораживал русских писателей. Они приезжали сюда за вдохновением, новыми сюжетами и небывалыми впечатлениями. А Владикавказ, как и прежде, оставался городом с особой духовной культурой, вмещая в себя как русскую культуру, так и культуру горцев Кавказа.
Во Владикавказе двадцатых годов более плодотворно, чем когда-либо, начинает развиваться осетинская культура и осетинская литература в частности.
29 мая 1921 г. торжественно отмечалось 15-летие со дня смерти К.Л.Хетагурова. Окружной отдел народного образования, заведующим которого был известный ученый-лингвист, первый советский профессор на Северном Кавказе, председатель историко-филологического общества Б.А. Алборов, рассылал на имя председателей всех окружных исполкомов Горской республики приглашения следующего содержания: «Прошу Вас делегировать двух своих представителей на всенародное празднование 15-летия со дня смерти осетинского поэта и общественного деятеля Коста Хетагурова, имеющее быть в городе Владикавказе 29-го сего мая, в 12 часов дня в помещении Осетинского народного клуба на углу ул.Вревской и Церковной (ныне Армянской и Димитрова – О.М.)». В программе значился доклад члена историко-филологического общества Г.Г. Бекоева о жизни и творчестве первого певца горской бедноты К.Л. Хетагурова, а также приветствия представителей национальных и культурных организаций. После зачитки приветствий состоялось торжественное открытие «Осетинского Народного Дома им. Коста» на углу Вревской и Церковной улиц. А вечером в первом Советском театре состоялся спектакль – концерт, посвященный памяти поэта.
В мае 1921 г. в том же первом Советском театре Осетинской Драматической труппой были поставлены на осетинском языке пьесы «От ней все качества», сочинение Л.Н. Толстого в переводе Дзахсорова, и «Медведь», сочинение А.П. Чехова, в переводе Гулуева. Спектакли прошли с большим успехом. В газете «Горская правда» отмечалась, кроме всего прочего, хорошая игра актеров Гаглоева, Тотрова и Борукаева, занятых в спектаклях.
В том же году в первом Советском театре шел еще и спектакль «Две сестры» по пьесе Е.Бритаева с живыми картинами на сюжеты из произведений писателя.
В марте 1922 года вышел первый номер литературного сборника на осетинском языке «Малусаг» (Подснежник). Сборнику суждено было познакомить читателей с творчеством сразу многих талантливых осетинских писателей. В нем были опубликованы стихи А. Гулуева, Д. Хетагурова, Г. Малиева, Б. Алборова,
Ш.Абаева, Ц.Гадиева, А. Токаева, Б. Гоцоева, рассказы Г. Габоева, С. Гадиева, Г. Малиева, А. Тотиева, Г. Баракова, драма в четырех действиях «Две сестры» В. Бритаева.
В двадцатых годах во Владикавказе творила плеяда талантливых, блестяще образованных осетинских писателей. Многие из них: Арсен Коцоев, Хох Тлатов, Гино Бараков, Андрей Гулуев, Георгий Малиев – учились в разное время в Ардоне в Александровской духовной семинарии, ставшей настоящей кузницей осетинской интеллигенции. Выпускником юридического факультета Киевского университета был Александр Кубалов, известный во Владикавказе адвокат. На основе фольклорных произведений он писал прекрасные по своему гражданскому звучанию поэмы, герои которых совершали подвиги, борясь за честь и свободу своего народа. Юристом по образованию (закончил юридический факультет Петербургского университета) был и Елбыздыко Бритаев, блестящий драматург. Выпускником историко-филологического факультета Дерптского университета (ныне Тартуский университет) в Эстонии был поэт Цомак Гадиев, учившийся до поступления в smhbepqhrer сначала во Владикавказском, а затем в Ставропольском духовном училищах.
Если разобраться, то большинство осетинских писателей, творивших в двадцатые годы, сформировались и как писатели, и как личности значительно раньше, они сами в какой-то степени были частицами того старого, уходящего мира, в котором культивировались понятия о чести, долге, милосердии. Многие из них были учениками тех самых священников-подвижников, о которых Георгий Цаголов, смелый, хлесткий писатель-журналист, хорошо известный своими публикациями во Владикавказе двадцатых, писал как о небольшой горстке сильных духом людей, пожертвовавших личным благом и счастьем во имя блага и счастья своего народа, не щадивших ни сил своих, ни средств, ни даже жизни для достижения цели. А цель эта – религиозно-нравственное просвещение своего народа в духе Православия.
На первый взгляд кажется непонятным, как могли люди, получившие прекрасное духовное образование, принять большевиков с их материализмом и воинствующим атеизмом? А дело в том, что осетинские писатели той поры были неисправимыми романтиками, они верили в идеалы, стремились к ним и, естественно, идеализировали и новый строй, и новую власть. Уж очень им хотелось, чтобы понятие «свобода», «равенство», «братство» не были пустыми словами. И как мечталось видеть свой народ свободным, неугнетенным, видеть всех одинаково богатыми, а не одинаково бедными, как это сложилось в реальной жизни.
Поэтому многие осетинские писатели восторженно приветствовали Октябрьскую революцию, надеясь на лучшее скорое будущее всех народов России. Да что России? Всего человечества! Георгий Цаголов, к примеру, выражая веру в окончательную победу трудового народа, сравнивал революцию с «ярко-прекрасным солнцем». Давид Хетагуров, радуясь опять-таки освобождению трудового народа, воспринимал революцию как весну, несущую обновление. А Георгий Малиев, которого В.Абаев справедливо назвал «вдохновенным поэтом-романтиком и великим мечтателем», был даже председателем революционно-демократической партии «Кермен», и именно он от имени «Кермена» подписал телеграмму В.И. Ленину, в которой говорилось, что «сыны Осетии жаждут осуществления лозунгов третьей революции».
Будучи людьми социально активными и свято веря в гуманность строящегося социалистического общества, осетинские писатели принимали самое живое участие в работе советских учреждений, действовавших во Владикавказе в двадцатые годы.
Так, драматург Е. Бритаев работал в разные годы заведующим внешкольным образованием отдела народного образования при Осетинском ревкоме, заведующим юридическим отделом ревкома, руководителем отдела искусств при Осетинском отделении народного образования, много сил отдал организации Осетинского театра.
Ответственные должности занимал поэт Цомак Гадиев. Он был председателем Осетинского народного Совета и его исполкома, заместителем Народного комиссара просвещения Терской Советской республики (1918-1919 гг.), а, начиная с 1920 года, работал заместителем председателя Владикавказского ревкома, заведующим облоно, редактором газеты «Растдзинад», ректором Северо-Кавказского горского педагогического института, директором Северо-Осетинского научно-исследовательского института.
В Совнархозе Горской республики работал поэт Давид Хетагуров. Еще в декабре 1917 г., вскоре после октябрьского переворота, был избран в состав Владикавказской городской думы поэт Георгий Малиев. Редактором первой большевистской газеты «Кермен» стал поэт Гино Бараков. Позже он был заместителем прокурора области, редактором газеты «Растдзинад», директором научно-исследовательского института. Сотрудничал в советских газетах «Горская беднота», «Народная власть», «Горская правда», работал в Осетинском окружном отделе народного образования, возглавлял литературную коллегию подотдела искусства, в 1923-1925 гг. состоял ответственным секретарем газеты «Растдзинад» будущий народный поэт Северной Осетии Андрей Гулуев.
И все же соприкоснувшиеся еще в юности с христианскими нравственными канонами и истинным гуманизмом и вовремя не понявшие, что насилие порождает только насилие, осетинские писатели-романтики первыми и поплатились в жестоком 1937-м за свою наивность. Им не простили ни излишней мечтательности и возвышенности, ни прекрасного образования, полученного еще в царской России, ни интеллигентности, к которой большевики всегда относились с большой подозрительностью. В 1937-м были репрессированы поэты Александр Кубалов, Илас Арнигон, Гино Бараков, Георгий Малиев.
Время испытаний набирало ход. Рушилось старое, веками наработанное, то, что, казалось, будет неизменно и свято, создавалось новое, потом и оно разрушалось, становясь ненужным. Но двадцатые годы были только стартовыми. И город у подножия синих гор настороженно ожидал, что же будет дальше. Пройдет еще 70 лет и не останется здесь ни красивейших православных храмов, ни действующих мечетей, ни синагоги, ни польского костела, ни немецкой кирхи, формировавших особую духовную культуру многонационального Владикавказа. На долгие годы утратит свое звучное имя и сам город. А образ кровавого революционера, чьим именем его нарекут, еще долго будет витать здесь.
Изменится и морально-нравственный облик горожан, думающих подчас лишь о хлебе насущном и растерявших что-то главное по дороге к светлому, коммунистическому будущему.
Вместе со старой интеллигенцией исчезнут в городе и те одухотворенные лики, которые встречаются сегодня лишь на старых фотографиях, сделанных когда-то во Владикавказе в фотоателье братьев Хмара, Квитона или Джанаева-Хетагурова.
И все же надежда умирает последней. Окунувшись с головой в двадцатые годы, трагичные по своей сути, мне вдруг нестерпимо захотелось побыть в моем городе спустя лет двадцать, уже в XXI веке, и увидеть преображенный и обновленный Владикавказ, очнувшийся, наконец-то, от страшного сна, в который погрузился еще в двадцатые годы нашего столетия.
