Мелитон КАЗИТЫ. Алмас

Повесть

Перевод с осетинского М.А.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Летнее солнце выглянуло из-за гор, и первые лучи его запутались, как в паутине, в верхушках Северного леса. Лес живет своей жизнью. Он независим от аула, не подвластен человеку. Он очень густой и так зарос подлеском, что солнце осветило только верхушки высоких деревьев, а внизу было еще темновато. Дикий виноград, хмель, ежевика и другая вьющаяся поросль бог весть с каких пор тянули свои цепкие стебли от дерева к дереву, от ветки к ветке. Человеку здесь с трудом удается каждый шаг.

Но несмотря на это три охотника, согнувшись, почти ползком, держа заряженные ружья и стараясь быть поближе друг к другу, продираются вперед. Двое взрослых придерживают за ошейники собак. Старший из них, Амурхан, небритый плотный мужчина с пушистыми усами, идет посередине. Колючки цепляются за его старые, залатанные чувяки и пестрые шерстяные носки: «Наконец-то человека видим! Побудь с нами! Побудь!» Затем от мольбы переходят к действиям – давайте, мол, не отпустим его, и все! А он не обращает на них никакого внимания. Удивляется лишь – чем осторожней он старается идти, тем яростней дерут кусты его безрукавку из козьей шкуры.

Сперва он подумал: «Не снять ли ее совсем?» Но под безрукавкой на нем была только старая шерстяная рубашка, и он пожалел ее – клочьями останется висеть на кустах. Наконец догадался вывернуть безрукавку наизнанку. Вывернул и остался собой очень доволен: теперь козий мех был наружу, и он не чувствовал, как скребут по нему ветки.

Справа от Амурхана идет его единственный сын, юный, невысокий, но уже крепкий Абисал. Под носом у юноши еще и пушка нет, щеки еще не почувствовали холодка бритвы; ничего он пока не понимает в охотничьих премудростях, но выбора у отца не было – самый разгар сенокоса, все мужчины заняты. Амурхан боялся, что сын даже выстрелить не сумеет, поэтому хотел поставить его посередине, но юноша разгадал мысли отца, и гордость не позволила ему стать туда. Тогда отец махнул рукой – какая, мол, вообще-то разница. Но все-таки не выдержал и стал посередине сам, поближе к сыну. Если им будет сопутствовать удача, он сможет выстрелить в любую сторону.

На Абисале только тонкая холщовая черкеска, и он не боится колючек, но его вконец измучили старые отцовские сапоги. Вчера на ногах у него были новые, старательно сшитые им самим остроносые чувяки, но в них он тоже замучился. Он не стал срезать с кожи, которая пошла на подошвы, шерсть, понадеялся, что так будет лучше. Но подошва скользила по сухой траве и хворосту, Словно была смазана жиром. Сегодня утром решил обуться в старые отцовские сапоги, но не учел, что подошва у них гладкая, как стекло. И вот теперь расплачивается. Из-за росы на траву, на прошлогодние листья даже ступить невозможно, чтоб не поскользнуться. Сапоги еще и протекают, ноги промокли. Получается, что сначала нога внутри сапога шаг сделает, а потом уже сапог вместе с ногой. На лбу у Абисала выступили капли пота.

Третьим был их сосед. Чернявый, с короткими густыми усами. Не так давно волк унес с пастбища его овечку. Услышав, что Амурхан идет убивать волка, он задумался, потом переспросил:

– Убивать волка? – опять надолго замолчал, потом сказал: – А с сенокосом не запоздаем?

Но Амурхана это не останавливало. Если уж он задумал что-то, то не жди, что откажется, хоть убей. Да и сенокос продлится еще месяца полтора-два, а за это время серый, глядишь, всех овец в ауле перережит. По повадке видно, что это волчица, а у нее, конечно, есть щенки. Если еще и они подрастут!..

И Короткоусый, будем называть его так, не стал возражать. Попросил у соседей одностволку с двумя патронами на медведя, привязал к ошейнику своей дворняжки веревку и отправился с ними. И вот теперь до Амурхана доносится его тяжелое дыхание.

«Осел! От такого сопения не то что волк, и заяц поблизости не задержится», – злился на него Амурхан, но помалкивал.

Ему и так не очень верилось, что волк легко им достанется. Если бы земля была сырой, то по склонам оврагов было бы легко приметить его следы. Но как назло уже столько дней с неба ни капли не упало. Как теперь искать!? Одна надежда, что у волчицы щенки. Иначе бы летом в аул не совалась! А если есть щенки, то логово должно быть где-то здесь, поблизости. Тут речка течет. Серые с приплодом ищут место к воде поближе. Когда волчата начинают есть мясо, их жажда мучает.

Амурхан знает, что если саму волчицу не достать, а волчат унести в аул, то зверь будет мстить и еще больше скота погубит. Но он мог бы отвезти их прямо в город, и пусть она ищет их там. Может, уйдет из этих мест.

«Да чтоб тебе, из-за кого же зверь в аул повадился?» – Амурхан не сдержался и выругался про себя.

Волка ведь можно привадить. И не только он так думает, весь аул. И многие в соседних аулах тоже поговаривают, что волка привадили.

Словом, живет у них в ауле Габил с семьей, у них ум, как говорят, за разум зашел. Попали к ним невесть откуда какие-то книжки, в ауле их дьявольскими называют, они их читают, по ним живут. И старые, и молодые, и мужчины, и женщины в этой семье только и знают, что богу молятся. Когда на земле, мол, свое отживем, бог возьмет к себе наши чистые души. Такие вот они, верующие…

Бывало, забегал ночью к ним во двор волк, прыгал в загон с овцами. Теперь-то такие случаи в Осетии редки, мало стало волков, но тогда еще… Людей удивляло, что хозяева слышали все, видели в окно, как волк хватал овцу, перегрызал ей горло, но никто не побежит, никто на него не крикнет. Мы, говорят, все – и люди, и животные, и звери созданы Всевышним. Он смотрит на нас и лучше знает, что надо делать.

И волк подумал: «Хорошие люди, таких днем с огнем не сыщешь». И повадился в аул. И не только к Габилу. Две ночи назад он прямо во дворе у Амурхана барашка выпотрошил. Собаки учуяли, но испугались. Амурхан выскочил на лай, выстрелил в воздух, да ведь от этого хребет у зверя не сломается.

И тогда Амурхан решил найти этого волка и убить.

Охотничья собака Амурхана, черный, не очень крупный, но длинноногий и поджарый Лопоухий навострил свои большие уши.

Из-за этих ушей Абисал и дал ему такую кличку. Пес остановился, понюхал воздух и посмотрел на хозяина.

– Тс-с-с, – произнес Амурхан и погладил его по спине: успокойся, мол.

Пес лег и замер. Весь превратился в глаза и уши.

Как-то в базарный день Амурхан привез его на руках совсем маленьким – с равнины сюда, в горы. Против зверя он слаб, зато чутье сильно развито. И Амурхан, любитель поохотиться, гордился Лопоухим.

Короткоусый и Абисал все время следили за Амурханом – так им было наказано. Когда Амурхан остановился, юноша застыл на месте. Короткоусый тоже остановился. Абисал поднял ружье. Короткоусый смотрел то вперед, то на Амурхана. Наконец, тот сдвинулся с места. Осторожно, крадучись, они довольно долго продвигались вперед.

Вдруг все отчетливо услышали сердитое рычание, а за ним тяжелый, басовитый рев. Собака Амурхана, припав к земле, потянулась вперед. Щенок Короткоусого начал повизгивать, но хозяин стукнул его по голове стволом ружья, и тот смолк.

К рычанию добавились звуки, говорившие о том, что идет драка, рев стал еще страшнее. Амурхан понял, что это медведь. Он не растерялся, показал товарищам рукой, чтоб подошли к нему поближе.

Абисал, шедший и так близко, придвинулся еще шага на два. Короткоусый стоял на месте, соображал, подходить ему или нет. Он боялся, как бы Амурхан не подумал, что он струсил. Амурхан опять помахал ему рукой: сюда, мол. Тогда тот, пригибаясь, как бы нехотя направился к нему.

– На медведя патроны, – Амурхан сам едва расслышал свой голос.

Но когда он умело и осторожно начал перезаряжать ружье, сын понял, что нужно, и стал делать то же, что и отец. Короткоусый махнул рукой: у меня, дескать, они и так на медведя. Собачонка его, наверное, испугавшись зверя, металась, словно на горячих углях. Собака Амурхана напряглась, легла на землю, притихла. Она только и ждала приказа, чтобы тронуться, и теперь поползла вперед. Но вот беда. Собака Короткоусого заупрямилась, не хочет идти. Хозяин тянет ее за собой, а она упирается, визжит и ни с места. Наконец, голова ее каким-то образом освободилась от ошейника, и – много ли трусишке нужно для счастья! – она бросилась назад в кусты и наутек!

Охотники быстро продвинулись на значительное расстояние. У Амурхана на лбу выступил холодный пот. Абисал то ли от ощущения опасности, то ли от усталости, разве тут разберешь, взмок от головы до пяток. А Короткоусому, как только он избавился от своей «гончей», идти стало легче, он теперь не отставал, но дышал тяжело, словно в горле что-то застревало. Вдруг Лопоухий зарычал, рванулся вперед, но хозяин держал его крепко. Охотники оцепенели.

Впереди, в небольшой, не заросшей лесом ложбине, где трава и лопухи переросли кустарники, дрались большой медведь и волк величиной в два-три топорища. Лесной властелин встает на задние лапы и, заревев, бросается на волка. Волк оказывается под ним. Но в кустах удается выбраться из-под медведя. Он хватает медведя за бок зубами. И опять они становятся друг против друга на задние лапы. Медведю удается достать волка когтями, тот успевает схватить его зубами. И снова они катаются по заросшей кустарником и травой ложбинке. И опять волку удается выбраться из-под медведя. Он бросается на медведя сзади. И снова они становятся на задние лапы.

Серая шкура волка в кровоподтеках. На бурой шерсти медведя тоже кровавые раны. Запах горячей крови приводит зверей в еще большую ярость.

Внезапно медведь передними лапами хватает волка за лопатки. Звери стоят друг против друга. Волк изловчился и вонзил длинные острые клыки в грудь властелина леса. Тот взревел так, что охотники вздрогнули, ухватил волка зубами за короткое ухо и содрал с головы кусок кожи. Кровь залила волку глаз. И снова они покатились.

Охотники, увидев такую страшную картину, растерялись. Амурхан, а о других и говорить нечего, ничего подобного не только сам не видел, но никогда и не слышал. Он даже не смог сразу выстрелить. Наконец, прижал приклад к плечу и прицелился. Абисал и Короткоусый последовали его примеру.

Когда у волка повисло левое ухо с содранной с головы кожей, а его вытаращенный глаз залился кровью, он, очевидно, оробел. Отскочил в сторону, злобно рыча, затряс головой, но не убежал. Зажав свой короткий хвост между ногами, он снова повернулся к врагу. Сейчас опять бросится на медведя. Медведь разинул пасть, поднялся на задние лапы, замахал передними и, рыча, пошел на волка.

И как раз в это мгновение в Северном лесу прогремел выстрел. Покатилось по ущельям эхо. Заревел медведь, зашатался. Амурхан понял, что это выстрелил Абисал, и тоже спустил курок.

Волк, услышав выстрел, вздрогнул, но отскочить не успел. Выстрел Амурхана и рев медведя слились воедино. Медведь передними лапами схватился за грудь. Еще не упал, с ревом, недоумевая, поглядел вокруг себя. И снова от залпа трех ружей застонал лес, заохали горы.

Медведь задрожал, хотел еще броситься на врага, но толстые, крепкие лапы его не послушались. Он сделал шаг, другой,.. попытался хотя бы встать на четыре лапы, но не удержали они его, понесли вперед,.. наискось,.. в сторону. Бедный зверь попытался опять подняться на задние лапы и свалился, как подрубленный, покатился по склону ложбины.

Волк кружился на месте и, не переставая, душераздирающе скулил. От новых выстрелов он подпрыгнул, спина у него прогнулась, и его повело в сторону.

У Амурхана в голове мелькнуло: «От Короткоусого волку тоже досталось. Долго еще он не успокоится из-за своей овечки. Но как долго серый стоит на ногах!? Не дай бог…» Он торопливо перезарядил ружье. Но стрелять не понадобилось.

Передние лапы серого согнулись, головой он уткнулся в кусты, зашатался и упал. Кусты, высокая, по пояс трава вокруг него дрожали, не унимаясь, словно в смертельном страхе.

Лопоухий от выстрелов припал к земле. Теперь вскочил, залаял. Чуть выше, на пригорке зашуршали кусты, послышался глухой визг. Охотники вскинули ружья, но успели увидеть, как из ложбины наверх по склону оврага в лесную чащу бросились словно клубочки, два медвежонка.

Лопоухий метнулся за ними, потащил за собой Амурхана, на руку которого был намотан конец его поводка. Когда собака поняла, что бежать за медвежатами ей не велят, она повернулась назад, но не успокоилась.

Охотники долго молчали. Смотрели то на свою добычу, то вокруг себя. Наконец, Абисал не выдержал:

– Не померли еще?

Никто не ответил ему, и только через некоторое время раздался бас Короткоусого:

– Ха-ха-ха! «Не померли еще»?!

Амурхан тоже улыбнулся и отпустил Лопоухого. В несколько прыжков по высокой траве между кустами собака оказалась возле волка. Залаяла. Потом обнюхала его и снова залаяла. Облаяв волка, оставила его и подбежала к медведю. Залаяла на него. А у умирающих зверей мышцы еще дергались. До их угасающего сознания еще доходил собачий лай, но страха они уже не чувствовали.

– Что уж тут говорить, никогда я не слышал такого, чтобы волк с медведем подрался, – качал головой Амурхан. – Медведица, может, за своих медвежат испугалась, а волк-то ради чего себя погубил?

– Может, тоже из-за волчат? – вырвалось у Абисала.

– Ну-ка, попробуй теперь унести мою овечку, ну! – Короткоусый подошел к волку и ткнул его дулом ружья в зубы.

– Я же говорил, что это волчица с детенышами, – Амурхан тоже подошел к убитому зверю и показал на оттянутые соски. – Видите. Ну-ка, сколько же волчат? Раз, два, три, – считал он соски, – шесть, семь.

Пока они радовались добыче, подаренной им покровителем охотников Тутыром, Лопоухий побежал в ту сторону, куда скрылись медвежата. И в Северном лесу опять зазвенел его лай.

– Место здесь заколдованное какое-то, – вздрогнул Амурхан и взвел курок.

Абисал и Короткоусый сделали то же.

– Гав! Гав! – Лопоухий спустился к ним из чащи, потом, лая, убежал назад.

– Что уж тут говорить… Нашел что-то, – Амурхан, не опуская ружья, сдвинул на затылок свою овечью шапку и направился мягкой, осторожной походкой в ту сторону, откуда был слышен лай.

Абисал и Короткоусый пошли следом. Лопоухий, махая хвостом, подбежал к ним и опять пустился назад. «Опасного ничего нет, не то хвостом бы не вилял», – подумал Амурхан и пошел быстрее. Он сразу приметил, что со стороны Немой скалы трава в лесу примята, видно тащили что-то. Подошел поближе… и увидел не растерзанную до конца тушу лани.

«Так вот почему вы дрались! – пронеслось в голове у охотника, но вслух он ничего не сказал. – Нет, здесь что-то не так. Ясно, что приволокла сюда лань волчица. Что уж тут говорить… Медведица бы ее на горбу притащила. Но почему волчица не уступила добычу лесному властелину? Видела ведь, что медведица с потомством. Разве не понимала, что та возьмет силой? Нет, здесь что-то не так…»

– Бедная лань… Из-за нее бились, – пожалел животное Абисал.

– Что уж тут говорить, непременно где-то здесь должны быть волчата, – высказал свое мнение Амурхан.

Он не ошибся. Долго искать волчат не пришлось. Волчье логово оказалось немного выше по склону.

Что стоит трем мужчинам разрыть волчье логово! Да к тому же жилища у волков неглубокие. Они волкам нужны, пока детеныши еще слабенькие, а потом… У волка ведь так; что глаза видят, то и дом; куда зубы достают, то и корм.

Волчата были еще совсем маленькие, но шустрые. Сначала от выстрелов, а теперь от стука лопаты они забились все в один угол. Абисал брал их за шею, они скалили зубы, визжали, а юноша бросал их в кожаный мешок.

– Один. Второй…

Юноша уже ходил с отцом на охоту. Покровитель диких зверей Афсати каждый раз оказывался для них радушным хозяином, но о такой удачной охоте Абисал и не мечтал. Он представлял себе, как они принесут домой свою добычу, живых волчат, как будут толпиться вокруг люди, как будут их расспрашивать об этой удивительной истории, и улыбался. Он внимательно считал волчат, хотел проверить, прав ли отец, на самом ли деле у волчицы семь детенышей или нет.

– Шестой,.. – он бросил волчонка в мешок, и оттуда послышалась возня.

Волчата, когда к ним в мешок попадал еще один брат или сестра скалились, потом узнав своего, начинали повизгивать и успокаивались.

Теперь, когда Абисал бросил в мешок шестого, седьмой, почувствовав, что братьев и сестер рядом с ним нет, вылез и норы. Он отряхнулся, с него посыпалась земля. Оглядевшись по сторонам, он метнулся прочь.

– Эй! Куда?! – закричал Амурхан.

Он хотел схватить волчонка за шею, но тот перевернулся на спину, заслонился от человека всеми четырьмя лапами, а потом укусил тянувшуюся к нему руку. На указательном пальце мужчины выступила кровь.

– Ой, будь ты проклят!.. Что, у тебя иголки вместо зубов! – Амурхан отдернул руку.

Волчонок тут же вскочил на ноги, но охотник не дал ему убежать, наступив ему на шею большой, словно медвежья лапа, ногой.

– Гав! Гав! – звереныш силился освободиться, но нога человека его не пускала. Однако, хотя голова и передние лапы волчонка были прижаты к земле, он не сдавался, продолжал, вырываться, опираясь на задние лапы. Он больше не прятал своих маленьких острых, как зубья пилы, клыков и, не переставая, рычал.

– Семь! Их на самом деле семь! – Абисал еще пошарил в норе и, не обнаружив там ничего, кроме еще теплой травяной подстилки, на которой лежали волчата, обрадовался и подошел к отцу. – Ну-ка, сильно он тебе палец укусил?

– Да, это ничего, вот видишь… Что уж тут говорить, как ишак, упирается, – показал он на волчонка.

– Другие серые, а этот… буроватый, – удивился юноша. – Смотри, у него морда и кончик левой передней лапы – белые.

– Правда! – этого отец раньше не заметил и теперь тоже удивился. – Что уж тут говорить, он на самом деле не похож на других. Да он и резвее.

– А-а, да бросьте вы его. Какой есть, такой есть, – Короткоусый поднес мешок с волчатами.

Отец и сын долго еще рассматривали волчат. Последний явно отличался от других. Они бросили его в мешок, с удивлением покачивая головами.

Волчата набросились друг на друга. Возне, визгу, драке не было конца. И тогда в Северном лесу опять прогремел бас Короткоусого:

– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Последний на самом деле не их, до сих пор драться не перестанут!

Жители аула его тоже долго рассматривали и тоже говорили, что он не похож на волчонка. Говорили, что никогда не слышали, чтобы волки бывали с белой мордой и белыми передними лапами, что у волков шея не поворачивается, вот как у других волчат. А еще этот вроде бы лает… А кто же когда слышал, чтобы волк лаял?!

Но если этот не волчонок, как он мог оказаться вместе с волчатами?! Этого никто не мог объяснить. Одни предполагали, что волчица-мать, встретила где-то щенка, он ей показался похожим на ее детенышей, и она его не загрызла. Унесла с собой и стала выкармливать. Такие случаи, рассказывают, бывали не раз и не два. Абисал тоже так думал. А Амурхан говорил, что детеныши всегда похожи на тех, кто их породил. Разве мог щенок так одичать из-за того, что вольчим молоком питался? Но, с другой стороны, действительно всякое бывает.

Амурхану никто в их ауле не скажет, что лучше него знает повадки зверей, да еще сейчас, сидя за столом в его доме, угощаясь медвежатиной. Никто с ним и не спорил. Наоборот, были такие, что думали так же, как он. Но все же щенок это или волчонок?..

Короткоусого это совсем не волновало. Надо было поймать его или нет? Надо! А то бы он тоже когда-нибудь, как и его мать, украл овечку. А теперь пусть хоть чьим детенышем будет! Ему все равно. Он перетянул медвежью ляжку к себе поближе, вынул из ножен, висевших на боку, кинжал, лезвие которого от многократного затачивания скривилось и стало похожим на орлиный клюв, отрезал от ляжки здоровый жирный кусок, мокнул его в приправу из алычи и отправил в рот. Затем провел ладонями по коротким густым усам и широкому подбородку, которые при свете лампы так и блестели от жира, и, чтобы жир не потек за рукава, стал вытирать свои большие руки о шерстяные штаны, поглядывая вслед выходившей из комнаты жене Амурхана.

– А, может быть, оставим его себе. Вместо собаки! Он вырастет, и тогда увидим, собака это или волк? – такая мысль возникла у Абисала.

Юноша очень ей обрадовался и потому высказал вслух.

А что, чем плохо… Месяц, другой, и будет видно. Но мужчины молчали. Им хотелось остаться в стороне, если вдруг случится плохое. Но один из стариков нравоучения не пожалел:

– Э-э, солнышко мое, тот, кто вскормлен волчьим молоком – зверь, и я не верю, что человек дождется от него добра.

Абисалу эти слова не понравились, но он прикусил язык – младшему оговариваться не следует. А Амурхан почему ничего не скажет, уставился перед собой в одну точку? Почему остальные молчат?

– Э-э, давайте выпьем! Продадим его и все, это тоже деньги, – посыпал Короткоусый соли на рану юноши.

Ему бы, возможно, Абисал и возразил, но тут поднял голову Амурхан:

– Что уж тут говорить… Чтобы мы потеряли, если бы оставили его вместо собаки? Держали б на цепи, чтобы никому вреда не причинил… А там, если уж слишком разойдется… Что уж тут говорить, вот ведь мужчина на своей первой охоте восемь волков и медведя одним выстрелом добыл. Что же, он одного не сможет? – показывая в сторону Короткоусого, обратил в шутку этот разговор Амурхан, и за столом опять все повеселели.

Короткоусый на охоте был первый раз в жизни. Да к тому же с чужим ружьем. И все из-за своей овечки. А так, на что ему нужна эта охота! И вот на тебе, сразу такая удача!

– Кто знает, если на цепи, так, может быть, и вправду…

У Амурхана нашлись сторонники, и Абисал засиял от радости.

– Держи! – Амурхан наполнил рог прозрачным араком и протянул его Короткоусому.

Никто еще не знал наверняка, на самом ли деле оставит Амурхан себе волчонка вместо собаки, не знал, какой бесподобной собакой тот станет, какие чудеса совершит… А Абисал про себя уже начал подбирать кличку: Зорба, Мила, Корис, Буто, Бугого… И, кто знает, сколько бы кличек еще промелькнуло у него в голове, если бы вдруг одна ему не понравилась. – Алмас. Он сидел и повторял про себя: «Алмас, Алмас, мой Алмас…»

Посадить рожденного на воле на цепь… Маленький дерзкий Алмас несмотря на то, что Лопоухий не спускал с него строгих, недоверчивых глаз, не переставал выть ни днем, ни ночью. Хватался за цепь зубами, старался вырваться. Но был он еще слабым, и Абисал то открыто, то тайком посмеивался над ним. Щенок понимал причину смеха, и его маленькое сердце на части разрывалось от злости и обиды. «Ешь, ешь, злостью жира не нагуляешь:, – приговаривал Абисал, с некоторой опаской подходя к нему с куском медвежатины. Алмас все-таки решился отомстить – попытался укусить Абисала за руку, но это у него не вышло. Абисал быстро отдернул руку и громко рассмеялся. Тогда Алмас обхватил ногу парня передними лапами, вонзил свои острые зубы в штанину, затряс головой и потянул к себе.

На ноге Абисала остались следы зубов, хоть и не очень заметные, и он перестал смеяться. А Алмас еще больше разозлился и опять завыл. Всю ночь выл. И собаки в ауле всю ночь лаяли, слыша его вой.

Летом, в короткие во время сенокоса ночи горцы спят крепко, на рассвете им нужно идти косить, но тем не менее на следующий день некоторые мужчины говорили, что будто бы из Северного леса всю ночь слышался волчий вой. Потом кто-то дважды выстрелил, и вой прекратился.

Но Алмас выть той ночью не переставал. Не сомкнули глаз и собаки во всем ауле.

Наутро Абисал уехал собирать скошенное сено. Амурхан еще не вернулся из города, куда повез с Короткоусым волчат. В их отсутствие во двор пришел набожный Габил, высокий, сутуловатый, худощавый пожилой мужчина. Хозяйка вышла на лай Лопоухого и, увидев Габила, смутилась.

Теперь никто их женщин уже не соблюдает этого обычая, а раньше считалось большим позором заговорить с мужчиной, родственником мужа. Жена Амурхана похолодела: мужчин в доме нет, кто с ним будет разговаривать.

– Доброе утро, сноха! – никто никогда не слышал, чтобы Габил повысил голос, даже если он сердился.

И сейчас его приветствие прозвучало тихо и хрипловато. Женщина в ответ кивнула головой. Теребя кончик платка, она ждала, что скажет гость дальше.

– Я слышал, будто ваши мужчины оставили волчонка, чтобы сделать из него собаку. Я хочу его увидеть. Где он?

Вот что было причиной прихода Габила. На женщину он и не смотрел, искал взглядом во дворе волчонка. Дзигида оставила в покое платок и, смущенно потупясь, пошла впереди родственника. Остановилась перед небольшой конурой. От воткнутого в землю недалеко от конуры железного столба тянулась в конуру тонкая самодельная цепь из крепкой проволоки. Габил догадался, что волчонок там, и остановился поодаль. Нагнулся, заглянул в конуру. Но Алмас, наверное, намаялся да и проголодался, а потому забрался в темный угол.

– Есть? – спросил, наконец, Габил.

Женщина покачала головой.

Мужчина велел принести кусочки мяса и стал бросать их к конуре, ласково и тихо приговаривая:

– Ешь! Ешь! Что же ты моришь себя голодом? Терпи. На земле все в воле божьей.

Мужчина стоял далеко от конуры. Дзигида тоже стеснялась подойти поближе, удивляясь про себя, что он боится маленького щенка.

Насторожился, учуяв запах мяса, Лопоухий. Он прошел по двору в одну сторону, в другую, потом не утерпел и пробрался к мясу задами, за конурой. Женщина хотела прикрикнуть на него, но обычай не позволял ей сделать этого. А мужчина тоже молчал – ему вера не позволяла вырывать у собаки кусок изо рта.

В это мгновение цепь задвигалась, и из конуры послышалось злое протяжное рычание. Габил отошел еще дальше. Лопоухий последовал за ним. Из конуры показался Алмас. Притаился, оскалил маленькие острые зубы, короткие его уши встали торчком, светлые, налитые кровью глаза перебегали от Лопоухого к Габилу, от Габила к Дзигиде, от Дзигиды к кусочкам мяса, а от них опять к Лопоухому. Наконец, он схватил один кусок, тот, что лежал поближе, и исчез в конуре. Оттуда послышалось его сердитое рычание.

– Да-а!.. Нехорошо! Нехорошо насильно приручать того, кто рожден диким зверем, – пятясь, выпалил скороговоркой Габил и перекрестился.

Потом он повернулся, сделал несколько шагов к выходу, еще раз оглянулся на конуру и быстро пошел со двора.

Постепенно Алмас стал смиряться со своей участью. Ел он все: и молочное, и мясо, ничего не перебирал. Начал на удивление всему аулу быстро расти. Полинял так, что трудно было сказать, серой была его блестящая шерсть или бурой. Мордочка же и кончик левой передней лапы сверкали, как снег. Был он пока маленьким, но если бы бесхитростной душе Лопоухого было доступно чувство зависти, то он наверное позавидовал бы сильным жилистым ногам и большим лапам Алмаса. А вообще-то, может быть, он и завидовал, кто знает? Бывало, уляжется в отдалении, – если он приближался, Алмас, не переставая, рычал, – и часами пристально смотрит. Кто знает, может быть, и завидовал?

Сначала собака-волк подружился с Абисалом. Наверное, потому, что тот его кормил, занимался с ним. И когда еще юный, но уже стройный, подтянутый Алмас становился на задние лапы, а передние клал Абисалу на грудь, приветливо терся об него головой, то с лица юноши потом долго не сходила улыбка.

Постепенно привыкал Алмас и к другим людям, вот только с Короткоусым никак не мог подружиться. Если собака-волк замечал его даже краем глаза или слышал его голос, он просто зверел: рычал, рвался с цепи, метался…

Раньше всех это заметил Абисал и подшучивал над Короткоусым. Берегись, мол, не может Алмас тебе простить смерть матери.

Однажды вечером, когда Короткоусый пришел спросить у Амурхана, нет ли у него лишней косы, Алмас зарычал, залаял, начал грызть цепь, и на его лай собаки всего аула подняли такой страшный шум, что хозяину пришлось в конце концов закричать на него: «Чтоб ты бездомным стал! Загрызть его хочешь, что ли?» Только тогда Алмас немного успокоился.

– Не может мне простить, что я ему хвост отрубил, – пробурчал Короткоусый, и Амурхан вспомнил тот день, когда они, продав братьев и сестер Алмаса, вернулись из города.

Короткоусый тогда, увидев Алмаса, пнул его ногой – зачем, мол, он тебе нужен, надо было и его продать. Абисал не забыл его слов, что это, мол, тоже деньги, и не выдержал.

– От этих копеек мы бы богаче не стали. А из него, может быть, такая собака получится…

– Собака… Волк волком и останется! – буркнул себе под нос Короткоусый и опять зло пнул щенка в бок носком сапога.

Алмас взвизгнул и схватил сапог зубами, но Короткоусый отпихнул его и отошел в сторону.

– Я ему еще хвост обрежу. Посмотришь, какая собака из него получится, – снова, не удержавшись, вступил в разговор Абисал.

«Ушей у него и так не видно, а хвост этому волчонку обрезать можно», – подумал Короткоусый и сказал Абисалу:

– Принеси-ка ножницы.

– Хвост обрежем? – обрадовался тот и быстро пошел в дом.

– Что уж тут говорить, не мучайте его. Если в нем есть волчья кровь, то можно и так оставить, – возразил было Амурхан, но, не получив ни от кого поддержки, махнул рукой, а Короткоусый, наступив ногой на цепь, прижал шею Алмаса к земле… и скрежет больших ножниц для стрижки овец слился с душераздирающим воем волчонка.

Дзигида вышла из дома вслед за сыном. Она думала, что волчонку хотят обрезать уши. Увидев, что волчонок убегает с окровавленным хвостом, а на земле еще подергивается обрубок хвоста, она покачала головой и, сказав «Эх, грех вам!», вернулась в дом.

– Ха-ха-ха! – прогремел низкий голос Короткоусого. – Вот так. Овечку-то мою и ты, небось, попробовал.

И Алмас не забыл обиды. Но цепь да еще взгляд хозяина мешали ему за эту обиду расквитаться.

А первой жертвой острых зубов Алмаса стал Лопоухий.

Случилось это ранней весной.

Может быть, произошло это потому, что внимание всей семьи, особенно Абисала, доставалось Алмасу. Лопоухий оставался в стороне, и к вечеру, как заметил Амурхан, охотничья собака начинала злиться. Она уходила в угол двора и обиженно там укладывалась. Когда кто-нибудь подходил к Алмасу и ласкал его, Лопоухий, положив голову на передние лапы, не отводил от них глаз. Но обиду свою проглатывал, не мстил, побаивался острых клыков собаки-волка. А иногда начинал по-своему капризничать.

Его позовут, а он лениво обернется и переведет глаз на Алмаса: может быть, это к нему обращаются, просто клички перепутали. И с места не сдвинется.

Алмас же будто в пику ему даже если лежит, а бывало с ним такое редко, он и на цепи все время метался, на знакомый голос сразу вскакивает и начинает вилять своим коротким хвостом. В светлых глазах искорки вспыхивают.

Стоило Лопоухому заметить, что Алмасу достался кусок мяса, сколотина, сыворотка или еще что-нибудь вкусное, а ему несут хлеб да объедки, он места себе не находил. Приляжет, завистливо глядя в сторону Алмаса, вскочит, побегает, опять ляжет. Иногда даже и не притронется к своей еде. В такие минуты не дай бог какой-нибудь скотине оказаться с ним рядом – обязательно цапнет.

В тот день теленок, который бродил по двору и пощипывал молодую травку, нечаянно наступил Лопоухому на хвост.

Собака вскочила и бросилась на теленка. Тот, бедный, не чуя ног, понесся прочь, но куда уж ему убежать от быстрого пса, и когда теленок, пробегая мимо конуры Алмаса, хотел завернуть и бежать к дому, Лопоухий догнал его и вцепился в ногу. Раздалось жалобное мычание, и тут же лязг цепи и отчаянный визг Лопоухого.

Дзигида в это время наливала во дворе курам воду в деревянное корытце и видела, как Лопоухий укусил теленка за ляжку, как тут же на него набросился Алмас, легко, словно цыпленка, повалил его и вцепился клыками в горло.

– Эй, чтоб вы бездомными стали, – поспешивала к ним Дзигида.

Алмас отпустил Лопоухого, но убегать у того уже не было сил. Покачиваясь он доковылял до угла дома и там свалился. Из раны у него сочилась кровь. До пищи он уже не дотрагивался. А вечером на следующий день Алмас начал выть.

Амурхан да и Абисал несколько раз прикрикнули на него: что за беда, мол стряслась?! Собака-волк замолкал, но проходило какое-то время, и снова раздавался его жалобный вой.

Амурхан сказал, что это он чувствует смерть сородича, а поскольку он выл, повернувшись к лесу, они не знали, что и думать. Отец долго смотрел на Алмаса, потом повернулся к сыну:

– А, может, отпустим его с цепи? Что уж тут говорить, если он увидит таких, как сам, корноухих… – он не договорил.

– Ты что?! – удивился сын. – А зачем мы тогда его растили?

– Это правда, – задумался мужчина, – но… Что уж тут говорить, до каких пор мы будем держать его на цепи? Пока-то он щенок. Года еще нет. Но чем дальше, тем он будет злее. Когда-нибудь все равно сорвется с цепи… Что уж тут говорить… Или он должен к людям привыкнуть, или…

Абисал еще не мог понять, шутит отец или говорит всерьез. Но когда Амурхан тяжелым шагом направился к Алмасу, он не выдержал:

– Ты на самом деле его отпускаешь? Убежит ведь.

Но отец уже не слышал его. А Алмас словно понял, что его освобождают: выгибая спину, радостно махая коротким хвостом, он выбежал навстречу, лизнул своим длинным тонким языком широкую и шершавую, как коровий язык, ладонь Амурхана, положил ему на грудь свою красивую голову.

– Бедненький… Умаялся в неволе. Что уж тут говорить… Трудно, когда родители дурную славу оставили. Трудно. А ты то ведь не виноват!

Амурхан будто впервые его увидел, будто только сейчас осознал, что Алмас жил в неволе. Большой своей рукой он ласково гладил его по голове, бурчал что-то про себя, возился с ошейником.

– Ты правда его отпускаешь? – Абисал не мог сдвинуться с места, будто онемел.

Алмасу сначала и не поверилось, что он свободен от цепи, и он не спускал лап с широкой груди Амурхана. Потом, словно очнувшись, он отскочил в сторону и начал прыгать, как бы танцевать вокруг мужчины. И снова зацарапали козью безрукавку Амурхана длинные когти передних лап собаки-волка. Потом он опять отскочил и стал радостно носиться из одного конца двора в другой.

Абисал никогда и не замечал, какой он сильный, поджарый. Вот сейчас, подумал он, прыгнет через плетень и убежит в Северный лес. Алмас резко развернулся, из-под больших его лап поднялась пыль, он подбежал к Абисалу, запрыгал вокруг него, потом вскинул лапы ему на плечи. Шеи паренька коснулся белый-белый кончик морды Алмаса, показавшийся ему очень холодным. Он обнял Алмаса, но чуть не свалился под его напором и оттолкнул.

Алмас отпрыгнул и убежал. Из-за дома раздался его громкий лай.

– Как бы он не загрыз нам пса? – сказал Амурхан и быстро пошел на лай Алмаса.

За ним заспешил и Абисал. Лопоухого слышно не было. Алмас стоял над вытянувшейся, неподвижной собакой и лаял ей прямо в пасть. Отец и сын некоторое время стояли молча, затем Абисал подошел поближе:

– Сдохла.

– Э-эх! – наконец, вымолвил отец. У порога сдохла. Говорят, хорошая собака умирать далеко уходит.

Алмас тоже постоял немножко молча, потом вспомнил, что он свободен, перемахнул через высокую изгородь и помчался в сторону ущелья.

– Волк Амурхана сорвался с цепи! У Амурхана волк с цепи сорвался! – раздались по аулу вопли разбегавшихся по домам детей.

Но Алмас их даже не заметил. Он остановился у ручья, пенившегося чистыми, как слеза, брызгами. Полакал было из него, но вода, наверное, показалась ему холодной, он перепрыгнул через ручей и скрылся в лесу. Потом показался из леса чуть ниже, на лугу, постоял, понюхал землю и опять скрылся в лесу.

– Убежал! – Абисал стоял и смотрел ему вслед.

– Что уж тут говорить, нужно зарыть труп, – донеслись до него слова отца, но он будто не слышал их, продолжал стоять, держась рукой за плетень.

Отец не стал настаивать, сам взял лопату, привязал к ноге собаки веревку и поволок ее за собой к оврагу.

Абисал долго еще смотрел в сторону леса, но собаки-волка не было видно. Тогда он пошел в хлев, залез на чердак, встал у окошка, приложил руки ко рту и начала звать:

– Алмас! Алмас! Алмас!

В маленьком горном селении тихо, особенно к вечеру, и его крик заглушал даже шум речки. С другого берега речки услышать его, наверное, было уже труднее, но один раз ему показалось, что где-то в лесу лает собака. Он подумал, что это Алмас откликнулся, и начал опять звать его. Но ответа не было.

К этому времени Амурхан с лопатой на плече уже возвращался обратно и позвал сына:

– Ладно, пойдем домой. Что уж тут говорить, если ему суждено жить с людьми, он и сам вернется.

И сын понуро пошел за отцом. Но, уже переступая порог их низкого одноэтажного дома, он услышал с дальнего конца аула тревожный лай собак. Догадался: дерутся. Абисал замер и стал слушать: нет ли там Алмаса. И действительно, среди собачьего лая, визга он различил голос собаки-волка.

– Алмас!.. Алмас подрался с собаками! – он схватил во дворе большую толстую палку, выскочил за калитку и побежал на другой конец аула.

На узкой улочке собаки со всего аула – какой же это горец, если в его доме нет собаки, собрались вокруг Алмаса. Те, кто посильнее, наскакивали на него. Кто послабее, стояли поодаль, и то и дело оглядывались назад, проверяя, как бы прямой путь к своему двору не оказался заросшим травой, не переставая, подстрекательски лаяли.

А бедный собака-волк прижался задом к плетню, зажал между ног свой маленький хвост, присел на задние лапы. Готовые вцепиться острые клыки оскалились, блестящие глаза бегают от одной собаки к другой, рычит. Подскочит к нему собака, он на нее оскалится, и другие уже на какое-то время не отваживаются.

Несколько мужчин, у кого в руке дубинка, у кого камень, стоят в сторонке. Смотрят, что будет дальше.

– Почему не разгоните? – остановился около них, тяжело дыша, Абисал.

– Не трожь их, не трожь! – схватил его кто-то за руку.

– Ага, волк, придется тебе отдуваться!

– Как вы можете!.. Видите же, сколько их, – вырвал руку Абисал.

Алмас тоже, наверное, услышал голос хозяина. Прыгнул, свалил широкой грудью белую собаку, которая была к нему поближе, схватил за горло другую, ударив ее оземь, но еще шесть-семь собак набросилось на него, и все смешались в одну кучу. Невозможно было уже разобрать, кто с кем дерется, кто кого кусает. Но вот из кучи выскочил Алмас и белая собака. Встали на задние лапы и вцепились dpsc другу в морды. Тогда другие собаки перестали драться между собой и опять набросились на Алмаса. Свалили его.

– Это тебе за мою овечку! – донесся до Абисала бас Короткоусого.

До сих пор Абисал веселился, глядя на драку, теперь же, когда собаки повалили Алмаса, он забеспокоился, а тут еще слова Короткоусого словно подстегнули его, и он вспомнил про свою палку. Никто и опомниться не успел, как Абисал оказался возле собак и пустил в ход палку. То одну собаку, то другую огреет. И, как зерна на раскаленной плите, один за другим подскакивают их хозяева:

– Ты что делаешь?

– Зачем собак бьешь?

Та из собак, которую достанет палка Абисала, отскочит, заскулит от боли и опять бросается в драку. Но никто из мужчин не стал на сторону Абисала. Очень они хотели увидеть, как будут рвать собаки волка.

– Вот, водой их облей, водой, – подала Абисалу одна женщина ведро воды.

Абисал подхватил ведро, облили собак, и те разбежались. Он увидел окровавленную белую морду Алмаса, из-за уха у него текла кровь. «А другим что ж, ничего»? – мелькнуло в его голове, и когда он наткнулся взглядом на белую собаку, у которой свисала содранная с челюсти шкура, а большая ее голова была вся в крови, ему вроде даже приятно стало.

Собака-волк удивился, что от него так неожиданно отстали, и вскочил на спину самой близкой к нему собаки, но Абисал, боясь, как бы драка не началась снова, подбежал и замахнулся на него палкой:

– Вы посмотрите на него, посмотрите!

Алмас отпустил собаку, перемахнул через изгородь, побежал, прихрамывая на ногу с белым носком, в сторону леса и растворился в сумерках.

Абисал еще долго сидел во дворе на бревне, подперев щеки ладонями, смотрел в сторону Северного леса. Но луны не было, мерцающий свет звезд едва-едва просачивался до земли, между Северным лесом и аулом стояла такая густая мгла, что даже тропу под ногами с трудом можно было разглядеть. Абисалу хотелось позвать Алмаса, но горное селение засыпает рано, и ему неудобно было будить людей. Будь он уверен, что собака-волк услышит его крик, он бы, конечно, крикнул, а так… Он сидел молча, уставший, печальный, однообразный глухой шум речки наполнял душу необъяснимой тревогой… Он сгорбился, обмяк, иногда ему даже чудилось, будто кто-то прибил его к этому бревну.

– Иди, солнышко мое, отдохни. Иди. Может быть, он и сам явится, – несколько раз звала его в открытую дверь мать, но Абисал не шевелился.

– Сын! – раздался, наконец, из дома низкий, густой голос отца.

– Что? – не сразу отозвался юноша.

– Почему не ложишься спать?

Абисал ничего не ответил. Он посидел еще немного, бросил взгляд в сторону Северного леса и медленно встал. Он лег, но сон не приходил. Ни о чем он вроде не думал, а голова была тяжелой, спать не хотелось, он все время крутился, скрипела кровать.

– Что-нибудь болит? – несколько раз спрашивала его мать.

– Что болит? – капризно отзывался он на ее вопрос, но потом понял, что мать из-за него тоже не смыкает глаз, и затих.

Он долго еще лежал без сна, стараясь не шуметь, но под утро все же задремал.

Алмас не появился ни на следующий, ни на третий, ни на четвертый день. А неделю спустя мальчишки будто бы слышали из Северного леса лай и в один голос уверяли, что это был Алмас. Алмас ведь не часто лаял, и лаял-то по-особенному, с каким-то прищелкиванием.

Амурхан им не поверил. Дети ведь, может быть, показалось. Зато Абисал мысленно только и блуждал по Северному лесу, искал Алмаса. Теперь, после рассказов детей, он совсем себе места не находил, по ночам спать не мог. Стоило какой-нибудь собаке нарушить ленивым лаем безмятежный сон аула, или шакал из Северного леса завоет вдруг, заскулит, словно ребенок в плаче зайдется, как Абисал тут же просыпался, искал среди ночных звуков милый его сердцу голос Алмаса, не находил и долго еще не мог успокоиться.

И когда однажды в полночь его слух сквозь дрему уловил откуда-то издалека лай Алмаса, для него будто солнце посреди ночи взошло – он вскочил и в одном белье выскочил во двор. Небо слегка синело. Абисал оглядел улицу, но Алмаса не обнаружил. Позвал его негромким, чтоб не разбудить отца с матерью, свистом. На свист с другого конца аула раздался знакомый лай, затем вскоре послышался легкий шум, и Абисал увидел перелетающего через плетень во двор Алмаса.

– Алмас… – от радости Абисал больше ничего и произнести не смог.

Но ошалевшему от свободы-собаке волку никаких слов и не надо было, он и так был рад встрече с юношей. Алмас встал на задние лапы, передние Абисал подхватил руками. Алмас, ласкаясь, лизнул парня в левое ухо. Абисалу так приятно было теплое дыхание собаки.

– Что это было? – Дзигида, оказывается, тоже не спала, и теперь вышла вслед за сыном во двор.

– Алмас… Алмас вернулся! – светящиеся счастьем глаза Абисала искали в мерцающем ночном свете цепь – нужно привязать, чтобы опять не убежал.

Мать понимала состояние сына. Она была благодарна Алмасу, который вернул ее сыну радость. Женщина пошла в дом, решила побаловать Алмаса молоком.

Но собака была чем-то возбуждена. Что-то не давало ей покоя – то ляжет на землю, то снова вскочит, заскулит, то на Абисала залает, бегает из одного угла двора в другой, к молоку и не притронулся.

Амурхан вставать не захотел, но мнение свое высказал: это, мол, он от радости такой. Привяжите его, а миску с молоком рядом поставьте.

И вдруг задрожала земля, заскрипели дома. А из Северного леса, со стороны Немой скалы раздался страшный грохот будто что-то взорвалось. В ушах был сплошной шум. А потом от земли в небо стало подниматься что-то похожее на клубы дыма. Повисли эти клубы в небе, закрыли звезды. Люди повыскочили из домов. Собаки завыли.

Потом, когда все стихло, кто-то из стариков вспомнил, что деды рассказывали, как когда-то часть Немой скалы обрушилась. А когда рассвело, стало отчетливо видно, что половина скалы рухнула, как ножом отрезанная.

«Как Алмас мог это почуять заранее?» – раздумывали Амурхан и Абисал. К тому времени одна из женщин погнала на пастбище коров и вернулась перепуганная: у речки белая собака с разодранным горлом мертвая лежит. Аул заговорил о том, что среди собак ей равных не было и что это только волк Амурхана мог ее загрызть.

Набожный Габил уставился в землю, подумал, перекрестился и печально покачал головой:

– Посадить на цепь того, кто родился свободным… Если у него сейчас такая сила, то скажите, каким он будет, когда станет взрослым?!

Абисал так гордился своим Алмасом, что даже смастерил ему железный ошейник, а на внешней стороне приделал шипы.

И совсем немного времени понадобилось, чтобы Алмас удивил не только селение, но и вообще всех, кто только слышал эту историю.

Было это перед самой зимой.

С дальних горных лугов сено вывозить очень трудно. И так уж было заведено, что эту работу откладывали то тех пор, пока не выпадет первый, небольшой еще снег. Тогда в сани запрягали волов и вывозили. Вот и Амурхан оставил до снега сено на своем самом дальнем лугу, но зима пришла неожиданно рано.

Сначала пошли дожди. Они шли, шли, будто небо раскололось. В горах даже летом ночи холодные, а уж теперь – листва сразу опала, трава завяла, земля разбухла от дождевой воды. Ветра не было, тучи затянули небо над ущельями, и снегопад получился почти такой же, как в январе, когда стоят самые трескучие морозы.

Первый снег обычно бывает неглубоким, но тут навалило до колен, а во многих местах чуть ли не по пояс. Амурхан испугался: если такая погода установится надолго, а от зимы всего можно ожидать, чем скотину кормить? Большая часть его сена еще в горах. Того, что он привез, только на ползимы хватит.

И на следующее утро он вывел из хлева кормильцев семьи – двух рогатых волов.

– Э-ге-гей, крутолобые мои, солнышки вы мои!.. – похлопал он их по хребтинам, – Если мы сегодня не привезем сюда хотя бы два-три стога, ваши враги будут зимой слушать голодное урчание в ваших животах.

– Может, останешься?

Знала Дзигида, что раз муж решил, то лучше и не отговаривать, но все же тревожилась:

– Может, еще распогодится?

Да еще Алмас злится. Глянет на Амурхана, зарычит, цепь зубами хватает, не к добру это. Амурхан постоял молча, опустив глаза, потом поднял их на Абисала:

– Сын! Ты оставайся!

– Как? Один поедешь?

– Возьми сына, поможет тебе! – подошла к ним Дзигида.

– Я, может, привезу из тех стогов, что в лесу со стороны Лысой горы, – пробурчал Амурхан будто сам себе и, прикрикнув на волов, тронулся в путь.

– Почему один едешь? А я что тут делать буду? – удивился Абисал.

– Сказал тебе, один еду! – отцу не хотелось отвечать сыну грубо, но все же получилось чересчур, он и сам это понял.

Неприятно, конечно, парню, но самолюбие не позволило отцу смягчиться. Молодой еще, должен уметь терпеть.

– Ну, и мучайся один, если меня не берешь! – обиженно пробурчал юноша, но так, чтобы только мать слышала.

– Что с ним случилось, – женщина так и осталась стоять на пороге, глядя вслед Амурхану.

А тот, откинув полы овечьего тулупа, тяжелым шагом уходил все дальше и дальше.

Алмас хрипло лаял и рвался за хозяином.

Низко нависшие тучи, хотя еще и не перестали налезать друг на дружку, наверное устали и кое-где начали расползаться. Но солнца из-за них еще не было видно, и лишь свежевыпавший снег то там, тот тут отражал его редкие, случайные лучи, холодный свет которых тревожил душу.

– Ладно. Наверное, ему помощь не нужна, – Дзигида сказала это, чтобы успокоить сына, хотя самой ей было совсем не спокойно.

«Проклятое сердце! Будто он ребенок! Не в первый же раз за сеном поехал!» – выругала она себя и, чтобы не показывать сыну своей тревоги, ушла в дом. Но через некоторое время не выдержала, снова вышла на крыльцо. Увидела, как муж скрылся за поворотом, и сердце словно сжали острые когти.

– Иди в дом! Зачем на холоде стоишь? – позвала она сына и опять ушла, чтобы он не видел, как она волнуется.

Алмас, не переставая, лаял вслед ушедшему Амурхану.

Вокруг конуры, насколько позволяла цепь, снег был вытоптан его лапами. Он то метался, натягивая цепь, то останавливался, лаял, жалобно скулил.

Время шло, и Дзигида все больше тревожилась. Она и сама не понимала, чего боится, но словно горячие угли были у нее под ногами: то заспешит в дом, то выбежит во двор. Взгляд ее невольно устремлялся к повороту, туда, где скрылся с санями муж.

Абисал старался занять себя работой. Вместо матери сходил к роднику за водой, выпустил скот, почистил хлев. Но язык у него будто к небу присох, слова с утра не произнес. Украдкой тоже посматривал на поворот: «Почему отец не взял меня с собой? Нужно ведь, чтобы кто-то помогал поддерживать стог на склонах».

Время шло. Хотя солнце спряталось за тучами, с крыш лились слезы – снег пока еще не окреп.

Абисал пошел сбросить с настила сено скоту и увидел, как от поворота идет, сгорбившись, Дзигида.

– Куда ты ходила, мама? – спросил он, хоть и понимал, что она ходила смотреть, не едет ли Амурхан – куда еще она могла пойти.

– Уже вторая половина дня… Что так долго нет твоего отца? – едва донесся до него ее голос.

– Пойду-ка я ему навстречу, – сын тоже сказал эти слова будто бы про себя, но мать их услышала и обрадовалась.

Он зашел в дом, надел безрукавку из козьей шкуры, взял в руки толстую палку.

– Смотрите, чтоб сани не соскользнули вниз… Или стог не упал… Чтоб со стороны обрыва никто с ним рядом не шел… Не дай бог… Дорога не такая уж хорошая, – тревожно напутствовала его мать.

Алмас, наверное, догадался, куда идет Абисал – лаял, рвался за ним. Абисал остановился и посмотрел на него через плечо.

«Может, отвязать? Пусть немножко отдохнет, побегает», – мелькнуло в голове Абисала. Он подумал и повернул назад.

Радость Алмаса трудно было описать. Освободившись, он бросился под ноги Абисалу, затем ринулся по санному следу. Принюхиваясь на бегу, мигом очутился на повороте. Убедившись, что Абисал идет за ним, громко залаял и скрылся.

Юноша поспешил за Алмасом. Прошел поворот, зашагал по узкой дорожке в лесу. Чем ниже он спускался, тем больше было талого снега, к ногам сквозь чувяки начала просачиваться вода.

Лес с северной стороны Лысой горы рос узкой полосой все время ond уклон, и юноша почти бежал, чтобы совсем не промочить ноги. Лысая гора виднелась как на ладони.

Интересно, кто ее так назвал? Она будто грудью в небо уперлась. Как на остриженном козьем боку, то там, то тут торчат одинокие кусты, иногда всего две-три сухих хворостинки. А какие стойкие! Летом оживают, зеленеют… А ведь зимой сколько раз пройдет снег, а в горах снегопады ждать себя не заставляют, столько раз снежные лавины сдирают с горы шкуру, и жалкие одинокие растения скатываются в ущелье.

Абисал с детства привык к пустынному виду Лысой горы, но теперь, когда увидел ее под прямыми лучами солнца, у него потемнело в глазах от слепящей белизны. Ничего не видно было, кроме тысяч радужных звездочек. Он протер глаза, открыл их, и взгляд его побежал по санному следу.

Вон мчится вперед Алмас, вытянувшись на бегу во всю длину своего тела. Взгляд юноши некоторое время следил за ним, затем опередил его и наткнулся на идущий из ноздрей волов пар, их рога, стог сена в санях… А где же Амурхан?

Волы заметили Алмаса, остановились, испуганно набычились. Из-за стога что-то показалось, потом скрылось и показалось снова. Что-то живое – двигается. «Это рука отца», – догадался юноша и обрадовался. Волы шли сами, а Амурхан поддерживал стог. «Наверное, сани вниз соскальзывают», – подумал Абисал.

Теперь, когда волы, испугавшись Алмаса, стали, Амурхан начал было подгонять их – но куда там?! Мужчина выпустил стог, подошел к волам и тоже увидел Алмаса.

«Что он здесь делает?» Не успел Амурхан это подумать, как Алмас подбежал к нему, радостно скуля. Он приостановился, завилял хвостом и вместе с хвостом, словно этот короткий хвост был очень тяжелым, задвигалось все длинное тело собаки-волка.

– Алмас, – ласково проговорил мужчина.

Алмас встал на задние лапы, положил передние на грудь Амурхану, потерся о него головой. Потом он отпрыгнул, посмотрел на мужчину и тревожно залаял.

До Абисала донесся не то лай, не то вой. Когда Алмас увидел Абисала, он побежал было к нему, но остановился, посмотрел назад и, увидев, что Амурхан стоит на месте, вернулся. Потом залаял и все-таки побежал в сторону аула, к Абисалу. И опять вернулся к Амурхану. И так несколько раз. Затем, как издалека показалось Абисалу, вцепился зубами в полу тулупа отца и потянул его в сторону дома.

– Что ты хочешь, никак не пойму, – Амурхан некоторое время постоял, потом махнул рукой, скрылся за стогом и крикнул на волов.

Тогда Алмас оставил его и пустился назад, к аулу. Но где-то на полдороге между Амурханом и Абисалом он внезапно остановился, присел на задние лапы, поднял голову к небу и тихо-тихо то ли заскулил, то ли завыл. От этого воя сердце юноши сжалось, и он заспешил вперед.

Алмас опять вскочил, бросился к Амурхану, и в то мгновение, когда он добежал до него, Абисала вдруг оглушил какой-то страшный грохот. Глаза его перестали видеть, будто кто-то швырнул в них горсть песка.

«Лавина!!!» – вспыхнуло в голове Абисала. Он вскочил на ноги, протер глаза, но из-за снежной пыли ничего не было видно. Ущелье наполнилось бело-молочной пеной.

– Лавина!!! – закричал юноша. – Лавина! – и бросился бежать в аул.

Ноги дрожали, подкашивались, скользили. Он даже не заметил, как вскарабкался на четвереньках наверх, к повороту.

– Лавина прошла… Ла-ви-на-а… – он упал, и мокрый снег проглотил его вопли. До аула они, конечно, не донеслись, но грохот обвала там наверняка услышали и всполошились. Он увидел, как бежит по санному следу мать, падает, вскакивает, рвет на себе волосы.

Это встряхнуло Абисала. Он поднялся и бросился назад, к месту обвала. Он даже не побежал, а покатился вниз, к кромке леса.

– О-о-тец! – закричал изо всех сил охрипшим, испуганным голосом, приложив руки ко рту.

– О-оо-те-е… – шум обвала еще не совсем смолк, и серые, нагие склоны Лысой горы будто стонали.

Юноша увидел, что склоны приобретают свой прежний суровый облик, и в сердце его словно острием кинжала кольнуло. Он стал вглядываться в заваленное снегом ущелье.

Снежная пыль рассеивалась. Только ущелье все еще было покрыто дымкой. Юноша по-прежнему не отрывал от него глаз.

– Ав!.. Ав!.. – слух юноши уловил лай.

– А…А… – отозвалось эхом ущелье.

– Алма-а-ас! – в сердце юноши молнией сверкнула надежда, и он весь превратился в глаза и уши.

– А-ал-ма-а… – от дразнящего эха задрожали напряженные, как натянутые струны, мышцы.

И тут Абисал увидел, как из снежной пелены выкатилась какая-то черная точка. Собака-волк! Алмас! Его Алмас!!!

Алмас то ли упал, то ли припал к снегу. Медленно, тяжело, словно ствол пушки, поднял к небу морду, и по ущелью понесся его душераздирающий вой.

– Ал-ма-а-ас, – Абисал не сдержал слез.

Крупными, блестящими бусинами покатились они, оставляя следы на его покрытых инеем щеках. Он бросился к Алмасу, но когда достиг лавины, и ноги стали все глубже и глубже вязнуть в снегу.

Алмас вскочил и тоже бросился навстречу Абисалу. Юноша и пяти шагов сделать не успел, как Алмас оказался возле него, начал прыгать вокруг, лизать его пальцы.

– Отец… Отец где?.. Куда делся отец? Куда? – голос Абисала дрожал.

Он двинулся вперед.

– Гав! Гав! – Алмас смотрел ему в глаза, лаял прямо в лицо, лаял так, будто спрашивал что-то.

Абисал будто не слышал ничего.

– Отец… – шевелились его губы. – Отец…

Снежная пыль осела, но Амурхана нигде не было видно. Юноша упал на колени, двумя руками обнял Алмаса и только тут заметил, что собака вся дрожит.

– Отец… – тело юноши тоже затряслось, и он зарыдал во весь голос.

Вдруг Абисал почувствовал, как напряглись мышцы Алмаса. Зрачки его расширились. Он тревожно и жалобно залаял, вырвался из объятий Абисала и, увязая в снегу, прыжками бросился вперед. Иногда он останавливался, принюхивался к снегу и опять бежал.

– Пропали мы, сын! Пропали!.. – Абисал услышал знакомый голос, обернулся назад и увидел мать.

Дзигида упала на колени и зарыдала:

– Ой-ой-ой! Упали с неба горящие уголья, сгорел мой дом дотла!.. Ой-ой-ой!..

Алмас залаял на плач женщины, бросился к ней, скуля, походил вокруг и вернулся на место обвала. Абисалу от причитаний матери стало еще горше. Он сидел на снегу, опустив голову на колени, плечи его вздрагивали.

Но вот ветер донес до него с кромки леса тревожный разнобой голосов. Он понял, что это прибежали на помощь из аула.

Промелькнула мысль: мужчине стыдно плакать при людях, а он уже мужчина. Некоторое время он еще всхлипывал, потом украдкой вытер слезы мокрой, жесткой ладонью, с трудом поднял тяжелую, словно дубовый пень, голову. В ушах у него звенел, словно жужжание пчел в улье, тревожный гул людских голосов. До него дошло, что это утешают его мать. Теперь их все будут утешать. Каждый будет стараться показать себя поблагороднее, поискреннее. А Амурхан…

И молнией перед ним промелькнуло видение: Амурхан сидит во дворе на бревне, ножом, обстругивает топорище. К нему подходит босоногий мальчишка в старой рубашке.

– А мне топол сделаес? – спрашивает он, обнимая ногу отца.

– Да, мое солнце, да, – мужчина прячет радость.

Он едва заметно улыбается и ласково гладит сына по голове. Затем встает, чтобы ребенок не залез к нему на колени – по старинному обычаю мужчине стыдно прилюдно ласкать своего ребенка. Но по тому, как нежно ложится на его голову тяжелая мужская ладонь, мальчик чувствует отцовскую любовь.

А когда они шли убивать мать Алмаса?

– Держись ко мне поближе, – в спокойном, сдержанном голосе отца юноша слышал и тревогу, и любовь.

– Фандыр!.. 1 Фандыр никто не взял? – чей-то голос прервал воспоминания юноши.

– Вот он! – Абисал узнал по голосу Габила.

Абисал встал. Его обступили люди. Мужчины, парни, дети, старики, женщины… Все взволнованные, в глазах тревога, страх.

«Почему он один поехал за сеном?!» – терзался Абисал.

– О, господи, все мы тобой созданы… – в людском гомоне он опять уловил голос Габила.

Габил, сутулясь, вышел вперед, и юноша увидел в руках у него фандыр. Из его маленького, похожего на деревянную саблю основания выступает деревянная ручка, натянуты две струны. Считается, что если, играя на фандыре, идти по тому месту, где прошла снежная лавина, то там, где под снегом лежит пропавший человек, ее звуки становятся глуше.

Абисал об этом только слышал. А вот теперь…

Габил левой рукой прижал фандыр к плечу, а правой провел по струнам похожим на лук смычком. Застонали струны, заплакали, и Габил пошел впереди скорбного шествия. У многих в руках были деревянные лопаты.

– Ох, горе, не суждено тебе было спокойно умереть в постели, – Абисал оглянулся на рыдающую мать, и когда увидел ее с распущенными косами, как и положено по обычаю жене и близким родственницам, сердце его опять забилось в груди, как пойманная птица.

– Сдержи себя, гармони не слышно, – две женщины взяли мать под руки, не давая ей царапать себе щеки.

– Гав-гав-гав! – от неожиданного лая Алмаса люди остановились.

– Гав-гав-гав! – Алмас снова залаял, подбежал к людям и, повернувшись, убежал, как бы призывая их идти за ним.

– Гав-гав-гав! – крутился он на одном месте, нюхая снег.

Видя, что никто к нему не идет, он принялся передними лапами быстро разгребать снег. Выкопав небольшую нору, он сунул туда морду, опять залаял, бросился к людям, подбежал к Абисалу, залаял еще раз и вернулся к выкопанной им норе.

– Алмас нашел его! Нашел! – глаза юноши заблестели, он выхватил у оказавшегося рядом мужчины деревянную лопату и, проваливаясь в снег, падая и снова вскакивая, побежал за Алмасом. – Точно, вон там, на том месте они были…

Люди пошли за ним. Сначала поодиночке, потом повалили гурьбой.

– Здесь!.. Точно здесь! Здесь, здесь он должен быть! – словно обезумев, кричал юноша.

– Скорее! Может, он еще жив! – зарыдала опять Дзигида.

Люди бежали к Абисалу, обгоняя друг друга. Подбежал и Габил. Снова раздался плач гармони. Но уже глуше.

– Тс-с-с, – Габил весь обратился в слух.

Водя смычком по струнам, он отошел в сторону, подошел опять. Все, кроме тех, кто выгребал снег, застыли. У людей словно по сто ушей выросло. Вроде бы в этом месте гармонь звучала глуше. Это удвоило силы. Лица людей заливало потом, но никто уже себя не жалел.

Габил постоял немного, опустил гармонь и, обращаясь к небу, заговорил:

– О, Господи, все в твоей воле! Кто, кроме тебя, после первых же снегопадов может лавину спустить!.. – он перекрестился.

Заиграв снова, Габил пошел дальше. Несколько стариков двинулись за ним – не могут они лежать тут все вместе, и мужчина, и волы. Да еще и Алмас все время мечется, на месте не стоит.

– Он же видел, что Лысая гора вся в снегу, зачем пошел?.. Да уж от того, что на роду написано, не уйдешь, – услышал Абисал сквозь скрип снега чей-то голос.

– Если у человека сено… готовое добро пропадает… – в отличие от первого Абисал сразу узнал голос Короткоусого и разозлился: «Ишак! Только о выгоде и думает!» – но промолчал.

Габил со стариком остановились неподалеку. Фандыр замолчал, старики переглянулись. И снова раздались его негромкие звуки… А Алмас все метался от одного места к другому.

– Давай еще раз, еще! Поиграй еще раз тут! – они порядочно отошли от ямы, потом под звуки гармони вернулись.

– Гав-гав! – Алмас опять принялся разгребать лапами снег: остановится, понюхает, сунет в снег морду, потом вскинет ее вверх и опять лает.

– Люди…

– Кто-нибудь с лопатой, сюда! – морщинистые лица стариков вроде бы опять чуть просветлели.

Амурхан!.. Амурхан это!..

– Отец!..

– Ой, кормилец ты наш, как нас бог наказал! Как в ясный день молнией ударило!

Взволнованный шум людских голосов нарастал. Из-под снега показались травинки, носок тщательно сшитого чувяка…

– Отец! – Абисал бросил лопату, упал на колени, стал разгребать снег руками, другие за ним.

– О, горе нам! Осиротели мы! – Дзигида забыла, что женщине при стариках обычай велит молчать – холодный ветер разносил вместе со снежной пылью ее плачущий голос, она вся дрожала, не в силах сдержаться, казалось, даже слышно было, как зубы стучат.

Из-под снега показались крупные, сильные руки, белое лицо. Кто-rn из мужчин, почти оторвав пуговицу, открыл ворот шерстяной черкески. Толстые пальцы замерли на левой стороне волосатой груди.

– Тс-с-с!

И люди онемели.

– Дышит!.. Еще дышит! – слушавший вскинул вверх руку.

Жесткие ладони начали растирать снегом небритые щеки Амурхана. Кто-то силой раскрыл его замерзшие губы, припал к лицу, стал дышать ему в рот.

– Люди… А кто знает, может, и волы отыщутся… – и несколько человек послушно откликнулись на эти спокойные слова Габила и подхватили лопаты.

– Гав-гав! – Алмас продолжал лаять, выгребая лапами снег, нюхал, опять лаял и выгребал.

Солнце, еще не скрывшееся за горами, раздвинуло тучи. Слабые его лучи освещали оживавшие щеки Амурхана. Озабоченно бегавший вокруг Алмас нагнулся к Амурхану и залаял ему прямо в лицо.

– О, будем благословлять тот день, когда ты попал в наш дом, – ничего больше Дзигида произнести не смогла, она обхватила, обвила руками шею Алмаса.

– Люди… Нужно домой его отнести, – несколько мужчин принялись делать из лопат носилки, кто-то постелил шубу, на нее положили Амурхана.

– О-о-о, – застонал он, – что со мной? Поясница… О-о-о…

Про себя люди подумали: то, что он первым делом пожаловался на боль в пояснице, признак нехороший, но вслух никто ничего не сказал. Те, кто раскапывали снег пониже, крикнули, что нашелся один из волов. Живой… И все, кроме тех, кто нес носилки, поспешили туда. Но вол не поднялся на ноги. Передняя нога и хребет были переломаны, и его тут же на снегу зарезали. А второй вол остался под снегом.

В горах два вола – это целое состояние. Но тот, у кого рухнул дом, о разбитой чашке не горюет. И за кормильцев крестьянина, за двух работяг-волов никто не переживал.

Эх, Амурхан, Амурхан… Из разных сел водили к нему самых признанных народных лекарей, но он так уже на ноги и не поднялся. Повредилась у него поясница, и перестал он чувствовать свое тело ниже пояса.

А Алмаса сажать на цепь им стало жалко, и иногда он подходил к самому порогу дома. Радостно махая коротким хвостом, смотрел он на хозяина и не понимал своим коротким умом, почему тот не выйдет, почему не погладит его по голове. Грустный – так, во всяком случае, казалось домашним – он отходил и укладывался во дворе.

И к людям он привык. В дом без разрешения хозяина никого не пускал, но зато и на улице никого не пугал. Но Короткоусого, как и раньше, ненавидел. Даже услышав его голос, рычал и, злясь, бегал по двору. Но на это ни домашние, ни даже сам Короткоусый не обращали внимания.

– Это он все не может простить, что я ему хвост обрезал, – смеялся он.

Откуда он мог знать, что ему не смеяться, плакать надо было. Но это случилось уже потом.

В наших горах зажиточность семьи издавна определяли по числу мужчин. Зажиточной считали и семью Амурхана. Хотя их было всего три брата, но в любом деле они были удачливы. Таких, как они, наши предки настоящими джигитами называли, они и полумертвыми на бой с врагом поползут. Когда разговор заходил о том, кто самый радушный хозяин, кому в ауле принять самого почетного гостя, взоры сразу на них падали. И уважали их не только в их ауле, но и во всей долине. Однако, как говорят люди, от того, что человеку предопределено судьбой, не убежишь.

Еще в начале века, когда где-то в далекой России люди стали собираться в «красные сотни», чтобы извести богачей, вырвать их из земли с корнем, у нас тоже появились какие-то «сотники», и старший брат Амурхана с ними связался. Вроде бы даже они кого-то там пристукнули под горячую руку и попали в руки казакам. А от тех пощады не бывает – сослали в далекую Сибирь. Оттуда какие только слухи не доходили: большая часть тех, кому удалось спастись от казачьих нагаек и сабель, погибла от холода, а те, кому удалось бежать, стали жертвой волков.

Говорить неправду – позор, и куда делся, куда канул старший из братьев, я тоже точно не знаю. Это сейчас, если тебе карман позволяет, садись в самолет и через несколько часов ты в Сибири. А на следующий день ужинать уже дома будешь. Не один и не двое наших славных парней сейчас там. И поехали по доброй воле. Но в те времена Сибирь считалась местом погибельным, и смелый, могучий парень пропал без вести. Ни слуху о нем, ни духу.

При небольшом населении наших гор потеря мужчины была равна гибели рода. Горевали по парню горцы. Если бы хоть дочь от него осталась, и то лучше, чем ничего – имя после смерти не забудется.

Не зря говорят, что тот, кто обжегся горячим супом, и на холодную воду дует. Не прошла еще у убитых горем отца с матерью боль по пропавшему старшему сыну, как в доме никого их четвероногих, кроме собаки и кошки, не осталось – ничего они не пожалели на калым да на свадьбы, за два года женили двух младших сыновей.

В дружной семье всегда мир царит. Ожил дом. Но если на кого с неба горящие уголья падают, тому уже на ноги не встать. Жена среднего, теперь уже старшего брата была как огонь: на минуту не присядет, все время в работе. Да и статью подходила мужу – высокая, крепкая. Но со дня свадьбы уже больше года прошло, а произвести на свет потомство все никак не могла. А вот младшая сноха, простите за неделикатность, живот свой уже начала от людей прикрывать, старалась незаметно в хлев забежать, тошнит мол. Вот и стали женщины в ауле шептаться, что старшая сноха поносит дитя месяц-другой и выкидывает.

Врачей тогда не было, лечили знахарки. И женщине, которая хотела иметь ребенка, они старались помочь, как могли. У каждой был свой, верный способ: молодую жену растирали, мяли ей поясницу, низ живота, стягивали и перевязывали живот и бедра шерстяными платками. А когда несчастная, измученная женщина стала жаловаться на боли в животе, когда она не то что месяц не могла носить ребенка, вообще переставала беременеть, знахарки тоже потеряли надежду и свалили все на бога. Он, мол, сам все решает, и мы отменять его решений не можем.

Зато Дзигида, жена Амурхана, отличилась – родила сына. Радости в семье не было конца. Прошло еще немного времени, и родилась у нее дочь. А затем и Абисал появился.

Амурхан старался не смотреть в глаза старшему брату и снохе. Стеснялся их так, будто он из их объятий вырвал своих детей, но про себя своему счастью радовался. Доволен был собой и потому, что не послушался тех, кто охаивал Дзигиду, когда он к ней посватался, что пропустил их слова и оговоры мимо ушей.

Дело в том, что Дзигида и в девушках была худенькой. Болеть не болела, но руки у нее были нежные, будто она никогда не коснулась ладонью шершавой поверхности камня, а тоненькая была такая, что, кажется, в кольцо можно было ее продеть. Но Амурхан ее тонкую талию узнавал, даже глядя в ущелье с гор. А когда он ловил быстрый взгляд ее пугливых, как у лани, глаз, сердце у него замирало, а сильное, стройное тело дрожало, словно осина.

В горах старики до сих пор судят о достоинствах женщины по ее физической выносливости, И когда выбор Амурхана пал на Дзигиду, отец с матерью и расстроились, и обрадовались. Радость была грустная, тайная. Расстроились они потому, что подумали – Бог проклял их семью, у этой девушки душа едва в теле держится, умирать ее в дом приведем. А обрадовались потому, что свой лучший скот отдали на калым за жену среднего брата и теперь надеялись, что родители Дзигиды за своего весеннего козленка не станут запрашивать большого калыма.

И они не ошиблись. Девушка будто бы сказала матери, что даже если, мол, за нее совсем никакого калыма давать не будут, то все равно ей никто, кроме Амурхана, не нужен. Вырвалось это у нее, и она, закрыв от стыда лицо руками, убежала во двор. А что родные девушки могли сказать? Они, наверное, рады были, что их дочь сватает такой уважаемый парень, каким считался Амурхан.

Но однажды… Да не однажды, а на следующий день после того, как Амурхан по обычаю оставил залог, утром встречается ему на улице Короткоусый, усов у него, правда, тогда еще не было, и подходит прямо к нему.

– Это правда, что ты за эту девушку залог оставил? – спросил он вместо приветствия.

Амурхан думал, что тот хочет его поздравить и улыбнулся:

– И тебе пора, так что торопись.

Короткоусый некоторое время молча смотрел на него, затем повернулся и пошел, что-то бурча, словно медведь. Амурхан из всего этого бурчания разобрал только «тьфу!» Он подумал, что Короткоусый тоже не одобряет его выбор, и, смеясь, крикнул ему вдогонку:

– Тебе сосватаем такую же здоровую, как ты сам.

Не знал Амурхан, что Дзигида Короткоусому тоже нравится, но тот из-за своей нерасторопности никогда ничего сделать вовремя не мог. Он смеялся над Короткоусым, как смеялся над всеми, кто охаивал Дзигиду. А когда та родила ему таких славных детишек, стал смеяться еще сильнее.

В горах все чаще и чаще говорили о революции. Надо, мол, всех богачей на земле искоренить. Правда, от плеток богачей больше доставалось жителям равнины, в горы они не так смело лезли, боялись совать голову в пекло, но гордых, свободолюбивых горцев очень обижали их высокомерные речи: вы, дескать, живете на нашей земле и должны платить нам налоги.

– Если они приедут в гости, одного-двух баранов мы и так зарежем, пусть их хоть волки потом съедят, но что это еще за налог такой? Почему они наши земли называют своими?

Средний брат встал за революцию. Твердо решил бороться за нее и Амурхан:

– Пусть и я сгорю в том огне, где мой брат будет гореть. Хоть за старшего отомстим.

Средний брат его отговаривал:

– Сиди себе. Вырасти своих перепелят. Если погибать придется, то одного от нашей семьи достаточно.

Но Амурхан от природы упрямым был, пошел. Поглотила та борьба его последнего брата. А старшие дети Амурхана, мальчик и девочка, внезапно заболели дизентерией и один за другим умерли. Недолго после революции пожили и мать с отцом. И сноха его после гибели мужа совсем слегла. Будто судьба их семье так предопределила: каждый год хоронить кого-то. Люди удивлялись, говорили, что околдовали их.

Кто видел много горя, много терпел, тот в конце концов обязательно опять на ноги встанет. «Может, теперь и поправятся наши дела», – думал, бывало, Амурхан. И вот, пожалуйста, новый удар судьбы, да еще сильнее прежних. «Как сможет выдержать тяжесть крестьянских забот его еще растущая опора? Сколько смогут вынести его еще не окрепшие плечи?» – грустно смотрел отец на Абисала и вспоминал свою тяжелую жизнь. Но его единственный наследник превзошел все его ожидания. Что дрова заготавливать, что за скотом ухаживать, что другая работа по хозяйству…

А тем временем, прямо в разгар сенокоса, пошли разговоры о том, что колхозы в наших краях будут делать. Кое-кто только и рассуждал о том, как скот заберут, земли заберут, зато хлеб будут прямо в рот класть, дома топить задарма, и жизнь, в общем, будет барская.

Эти посулы барской жизни на многих наводили страх, и люди старались запасаться впрок. Думали, может, жизнь эта тоже недолго продлится, надо чтобы потом запасов хватило.

Абисал чуть свет выпускал Алмаса, отправлялся с ним на луга и дотемна не возвращался домой. Иногда он так уставал, что, казалось, руки, ноги отваливаются, едва-едва вместе все держится, как та рубаха, которую мачеха шила. Бывало, что, приходя, он даже не ужинал, падал на постель и засыпал мертвым сном.

А однажды в обед повесил он косу на дерево, нагреб скошенной травы и прилег немного отдохнуть. Сырая трава была так приятна уставшему разгоряченному телу, что совсем лишила его сил. Ресницы как бы нехотя сомкнулись, а размыкать своих сладких объятий уже не захотели, и Абисал задремал. Может, он и поспал бы немного, но услышал злое рычание Алмаса, клацанье его зубов и какую-то возню.

Юноша поднял голову. Алмас в двух-трех шагах от него рычал и тряс головой. Из пасти его до самой земли свисала, извиваясь, длинная блестящая змея шириной в солдатский ремень.

– Алмас! Алмас! – он и сам не заметил, как оказался на ногах.

Алмас отбежал подальше. Юноша за ним. Алмас, не выпуская змеи, опять отбежал. Змея еще некоторое время пыталась освободиться, потом перестала дергаться и повисла безжизненной лентой. Бросил ее Алмас, нагнулся, стал внимательно рассматривать, потом завыл, заскулил, сунул морду в траву. Постоял так, не двигаясь, поднял морду и опять сунул ее в траву.

– Алмас!.. Укусила она тебя? Алмас! – подошел к нему Абисал.

Алмас отошел в сторону и опять засунул морду в высокую траву. Потом быстро вытащил и затрусил напрямик по склону в сторону Северного леса. Вскоре он скрылся за поворотом.

В ауле, услышав про этот случай, наперебой поздравляли семью Амурхана. Этот волк, говорили, родился на ваше счастье. Нужно теперь испечь три пирога и поблагодарить покровителя волков Тутыра за то, что он не пожалел вам такого подарка. Ползучая наверняка собиралась укусить юношу.

Но радость семьи Амурхана была не без грусти: прошел день, второй, третий, одна неделя, другая, а Алмаса все не было. Они понимали, что без укуса там не обошлось, но поверить в то, что он, как хорошая собака, ушел умирать подальше, в такое место, где люди ecn не найдут, никак не хотели. Об этом никто даже не говорил, сказать такое язык не поворачивался.

У Абисала руки совсем опустились. Не хотелось работать. Когда раньше он на рассвете отправлялся на сенокос, впереди бежал Алмас, и ему не было одиноко, теперь же по утрам его будто к кровати привязывали.

В тот день Абисал опять проспал. Он просунул ручку косы в ручку кувшина с узким горлышком и закинул косу за плечо. Кувшин был пуст, но родник был недалеко от лугов, и он решил, что воды наберет там. Что для молодого человека за тяжесть коса, точильный брусок и молоток?! Но и они казались ему непосильным грузом, словно тащил он огромную, скособочившуюся ношу. Ноги поднимал, как дубовые пни.

Абисал вышел к речке, спрямил себе путь по подножью Лысой горы и с поворота окинул взглядом свой лучший луг.

Это было довольно ровное, без камней, безветренное поле, и трава выросла здесь сочная на удивление. Амурхан тоже оставлял этот луг напоследок. Косить его после скудных лугов – это все равно, что после редьки меда поесть.

Но кто там косит? Кто оставил за собой эти широкие валки? Сердце у юноши забилось. По какому праву кто-то косит его луг? А, может быть, уже колхоз сделали?! Он пожалел, что не скосил этот луг в первую очередь. Некоторое время Абисал, не отрываясь, смотрел вдаль, потом не стерпел, поднес ладони рупором ко рту, и по ущелью понеслись поначалу хрипловатые, но потом все более и более звонкие звуки:

– Э-ге-гей! Что это за собака, что это за осел, кто это там чужой луг косит?

– Э-э-э… Са-ба-ака-а… А-а-се-е… – отозвались горы.

Косарь остановился, перестал косить, посмотрел, как показалось Абисалу, в его сторону и снова принялся за работу.

«Будь я проклят, если это не Короткоусый! – мелькнула догадка. – А ведь у собачьего сына наверху луг, на буграх! Зачем же он на моем косит?!»

– Э-ге-гей!.. Я кому говорю!

Косарь больше уже не останавливался, но его движения стали как будто медленнее, это было заметно по поблескиванию косы. Или Абисалу так показалось?!

С ног юноши будто колодки спали. Словно раненый зверь, он бросился бежать, бормоча про себя: «Косит, собака… Где косит? На нашем лучшем лугу! Ишь ты»… Он вспомнил, как когда-то между Короткоусым и Амурханом произошла из-за этого луга ссора.

Насколько это было правдой, юноша не знал, но говорили, что когда-то этот луг принадлежал отцу Короткоусого. Тот обручился с девушкой, но она оставалась в доме своего отца: Короткоусому никак не удавалось выплатить калым. Родные девушки были очень недовольны и вроде даже собирались расторгнуть обручение: тот, кто не может собрать на калым, не сможет и их дочь прокормить.

О том, что будет завтра, говорить не будем, но сейчас, в наши дни, некоторым не то что обрученную девушку, жену бросить ничего не стоит. Мы, мол, современные люди, и ничего здесь особенного нет. Еще и радуются, что опять можно, как у нас говорят, на какую-нибудь девушку шапку свою накинуть. Но в те давние времена это было равносильно тому, чтобы похоронить себя заживо. Вот отец Короткоусого и обменялся с отцом Амурхана: отдал свой лучший луг за вола.

О мертвых плохо говорить не принято, и пусть не переворачивается в гробу из-за этих слов отец Короткоусого, но тогда он еще был жив, и то ли он сына натравил, то ли Короткоусого собственная тупая башка подтолкнула – так или иначе случилась у них с Амурханом ссора. Они схватились уже за рукоятки кинжалов, но повезло им – оказалась рядом какая-то женщина и бросила между ними платок.

В наших краях люди могут помочь и вражду разжечь, но помогут и помирить. Как будто бы между Амурханом и Короткоусым тоже добрые отношения установились. Так какой же черт подговорил его отнять чашку масла у искалеченного человека?

«Короткоусый косит!.. Кому ж еще?! Думает, Амурхан-то лежит… Обо мне он даже не вспомнил», – кровь юноши закипела, ударила в виски, от висков хлынула к затылку.

Коса была обернута, и он бежал, не боясь порезаться. Но вот чувяки, чувяки… Они скользили по росистой утренней траве, как смазанные медвежьим жиром сани. Они страшно мешали, но все равно Абисал даже не заметил, как по протоптанной скотом, чуть заросшей узкой тропинке добежал до ущелья, напрямик вскарабкался вверх и, обливаясь потом, скатился в овраг.

Теперь луг был виден, как на ладони. Короткоусый шел по самой середине, оставляя за собой большие валки.

Юноша понял, что люди уже не чувствуют рядом с ним крепкого плеча отца, а с ним самим не считаются. Обида сдавила ему горло. Он стоял, как вкопанный. Лицо было мокрым от пота, но он этого не ощущал.

– Что ты делаешь?! – не выдержал он, наконец. – Чей ты луг косишь, твою…

Он запнулся, вспомнил, что Короткоусый – ровесник отца. Как можно говорить с ним таким тоном! Бог не дал ему, собаке, детей, а то бы его сыновья были бы старше Абисала. Но потом он все-таки не сдержался: грубо выругался и большими шагами направился к Короткоусому. Он не знал, что сделает, но шел, все время как бы измеряя уменьшающееся расстояние между ними. А тот и в ус не дул, будто не то что здесь, но и вообще нигде и никогда даже не слышал имени Абисала. Рукава его рубахи были слегка закатаны, видны волосатые руки, широкая спина ходуном ходит, шагает легко, словно и не коса в руках.

Когда Абисал подошел совсем близко, он увидел, какая длинная ручка у косы Короткоусого, да и на саму косу не пожалуешься, иначе откуда бы такие широкие валки. От этой мысли злость его вроде бы чуть ослабла, но теперь он разозлился на самого себя – сейчас только об этом и думать!

– Почему вы косите наш луг? – он стоял на не скошенной еще траве прямо за спиной Короткоусого, но даже сам едва расслышал свой хриплый голос.

Короткоусый тоже не слышит его? Почему не останавливается? Почему не отвечает?

– Я разве не вам говорю?! Чей луг вы косите?

Юноша повысил голос, но Короткоусый не остановился. Лишь бросил через плечо, подлив этим масла в огонь:

– Убирайся!

– Что?!

То ли такой ответ стал для Абисала последней каплей, то ли еще что, кто будет разбираться в такую минуту, но он швырнул в сторону косу и, словно барс, бросился на Короткоусого.

Тот, наверное, не ожидал этого от юноши, а потому опомниться не успел, как Абисал вырвал из его рук косу, и она зазвенела на камнях. Короткоусый услышал этот звон, и сердце его сжалось: «Сломалась?!» Только он подумал и тут же покачнулся – не столько от силы толчка, сколько от тяжести навалившегося на него Абисала.

– Ах, так?! – услышал юноша низкий голос Короткоусого.

Затем он увидел над своей головой огромный, с медвежью лапу, кулак. Он хотел увернуться, но поскользнулся, и удар пришелся ему в плечо. Абисал от удара присел, но тут же вскочил, и они вцепились друг в друга.

Нанести удар ни одному, ни другому не удавалось, пока они только трепали друг друга. Тут Короткоусый поскользнулся. Падая, он уцепился за рукав юноши, разодрал его, потом ухватил Абисала за ногу, и они покатились по траве. Абисал изловчился и оказался сверху, но бить не стал: может быть, потому, что Короткоусый ему в отцы годился, а может быть, испугался. Он попытался оторваться от него и встать. Но Короткоусый вцепился своей медвежьей лапой ему в горло и стал душить. Потом в голове Абисала зазвенело – это Короткоусый кулаком ударил его по затылку. Лучи утреннего солнца брызнули Абисалу в глаза тысячей радужных капель. Он даже не почувствовал, как свалился, как Короткоусый верхом сел ему на грудь, как кулак, словно обух, опускался ему на голову. Он лишь прикрывал лицо. До сознания Абисала доносились обрывки слов:

– Земля… Луг… Хватит… Не наелись еще… Губители мои… Этой вот косой тебя зарежу…

Он понял, что его куда-то тащат. Но что это? Он услышал лай Алмаса… Сон?!

– А-а-а!.. – заорал Короткоусый, вскочил, зашатался.

Юноша с большим трудом приподнял голову и увидел, что Алмас стоит на задних лапах перед Короткоусым, а в пасти у него рука мужчины.

– Алмас… – юноша и сам не понимал, чему он больше обрадовался – тому, что он снова видит свою собаку, или тому, что она спасла его от убийцы. Но тут в голове промелькнуло: Алмас целится в горло, Короткоусый горло рукой прикрывает.

– Алмас! – Абисал сам удивился, каким строгим получился его окрик – испугался он, что собака-волк горло Короткоусому перегрызет.

И Алмас отпустил Короткоусого, разжал клыки. Но запах крови разъярил его: щетина встала дыбом, он уставился на мужчину, не пряча уже своих больших белых клыков, не прерывая свирепого рычания.

– Алмас, – привстал Абисал. – Алмас, иди сюда. Оставь его, говорю тебе. Я сам с ним рассчитаюсь. С этим псом, с этим ослом.

Ему было трудно говорить. Хотелось заплакать навзрыд. Он прикусил нижнюю губу. Теперь этот короткоусый пес будет говорить, что избил его.

И Алмас понял хозяина. Оглядываясь на Короткоусого, он направился к юноше.

– Алмас… – Абисал только сейчас увидел, какой усталый вид у собаки, как запали у нее бока, ему стало жалко Алмаса, захотелось встать на колени, обнять его.

– Чтоб твоим усопшим… – услышал он грубую брань Короткоусого, скрежет его зубов.

Юноша оглянулся и увидел, как огромный мужик покачнулся, упал, как прижал к груди искусанную левую руку, а правой схватился за ногу. Только сейчас Абисал заметил, что одна штанина у Короткоусого обвисла, потемнела от крови. Значит, Алмас и ногу прокусил. Рука к груди прижата – ей тоже сильно досталось.

Юноша растерялся. Никто никогда не слышал, чтоб Короткоусый хоть охнул от боли, а теперь с него пот катился градом, он стонал, бубнил что-то себе под нос, видно, заглушал боль бранью. Но слов Абисал не слышал, голова все еще гудела от тяжелых кулаков Короткоусого. Он не отрывал от Короткоусого глаз, видел, как тот дрожит всем телом, но, что делать, не знал. Он и сам дрожал, словно в лихорадке…

– Что с вами? Что случилось? – он даже вздрогнул от чьего-то тревожного хриплого голоса, оглянулся и увидел, что к ним спешат два косаря из их аула. Только тут он будто пробудился ото сна: поднялся и направился за своей косой.

– Стал тут… Чужой луг косит… – перестал сдерживать себя Абисал.

Короткоусого унесли домой, а Абисал до самого обеда косил без передышки. Но вялым он был. А много ли вялый человек сделает? И когда в обед прибежала Дзигида и сказала, что его зовет отец, он ничего не ответил, закинул косу за плечо и пошел впереди матери. Алмас плелся за ними грустный, будто понимал, что виноват.

Когда в ауле все узнали, за Короткоусого никто не вступился. Но сам-то он разве мог считать себя виноватым?! Только то, что из-за ран он вынужден был лежать в постели, заставляло его сдерживать свою злость.

Недели через две Короткоусый начал шевелить рукой. Кость осталась целой, и рука заживала, правда, работать ею он не мог. Но вот нога, нога!

Его счастье, что Алмас только раз его цапнул. Но укусы бывают разные! Наверное, острые клыки разорвали мышцу, и вот прошел месяц, другой на исходе, а Короткоусый все еще не мог встать толком на ногу.

В наших горах и сейчас так, но в те времена тем более – именно летом нужно работать, не покладая рук, чтобы обеспечить себя на зиму: складывать сено в копны, возить его с лугов, копать картошку, убирать хлеб, в общем, многое…

Короткоусый ни с кем не разговаривал, да и что он мог сказать. Все село знало, что луг принадлежит Амурхану. Теперь он слег, вроде бы можно спокойно косить! И недоброе сердце Короткоусого разрывалось от дикой злобы. Он скрипел зубами, но когда и на ком выместить злобу, этого он и сам не знал. А еще до него дошло, что Амурхан свою кровать у самых дверей поставил, и под матрацем ружье держит. Грозит! Говорит, что рано этот короткоусый пес его немощным посчитал! Увижу, говорит, на расстоянии выстрела, на мелкие части его тупую башку раздроблю!

Короткоусого распирало от злости. А ну, как на самом деле будет стрелять?!

Иной день он с утра до вечера просиживал у окна, все смотрел и смотрел на улицу. О чем думал, кто знает? Иногда так и засыпал. Однажды проснулся он от рычания собак. Посмотрел во двор – к его суке кобели со всего аула сбежались. Все понятно: гуляет его сука. Стал взглядом искать Алмаса. Но того не было. Почему его нет? Из-за меня, что ли, побоялся во двор зайти? От этой мысли на душе у него стало как будто бы легче…

Он стал наблюдать за собаками. Кобели, не давая друг другу прохода, старались привлечь внимание суки. Иногда ощеривались, показывали друг другу клыки, но она никого не выбирала, ходила среди них с поднятой головой, ждала «женихов» княжеского рода.

Мужчине было приятно. Его собака не снисходит до местных кобелей. Чего же она ждет? Он и сам не заметил, как подумал об этом. Лицо его потемнело: может, этого… волка ждет? И теперь он разозлился на свою собаку. Некоторое время еще сидел, потом встал, опираясь на палку.

Скрипнула дверь, кобели испугались. Уходить совсем не хотели, но со двора выбежали. Сучка за ними.

– Пуци, Пуци, – позвал Короткоусый.

Собака остановилась. Думала, наверное, возвращаться или нет. Кобели остановились рядом.

– Пуци, иди сюда, – снова позвал Короткоусый, и собака вернулась, подошла смущенно, робко виляя хвостом.

– Ты что же это, ослица такая, ко мне во двор всех кобелей собрала, замуж я тебя, что ли, выдаю? – нагнулся он к ней и прижал к земле, положив на холку свою медвежью лапу.

Собака, наверное, пожалела, что подошла к нему: «Зачем я вернулась, делать мне, что ли, сейчас больше нечего, как с ним ласкаться». Она заскулила и легла на землю. Короткоусый знал натуру своей собаки. Он не стал искать цепь. Заметив на стене сарая веревку, накинул один конец собаке на шею, а другой привязал к плетню.

Собака еще раз с завистью посмотрела на ворота, на своих многочисленных поклонников, затем заскулила и улеглась к кобелям мордой.

– Вот так. Будешь теперь женихов в дом приглашать, – пробурчал Короткоусый, кивая в сторону кобелей.

Вид у них был тоже смущенный. Те, что были, видимо, поскромнее, ушли. Другие остались, и Короткоусый, подумав, что «зятья» опять полезут к нему во двор, запустил в них палкой. Женихов как ветром сдуло. Теперь они, видно, поняли, что зря суку домой отпустили и, лая, будто сваливая вину друг на друга: «ты виноват», «нет, ты виноват», понеслись по улице. Мужчина, хромая, пошел за своей палкой, поднял ее, зашел в дом и прилег на низкую широкую лежанку.

Перед глазами стояли несмелые «женихи». Потом вспомнилось время, когда он сам был еще неженатым парнем. То самое время, когда Амурхан оставил залог за Дзигиду. Он ведь тогда шел сказать ему, Амурхану, что Дзигида его избранница. И Короткоусый разозлился, очень разозлился на свои же воспоминания, на то, что не смог тогда сказать Амурхану все, что хотел.

Зачем он опять вспомнил луг, своего отца, заскрежетал зубами: «Не можешь жениться, сиди на месте! Кто тебя заставляет землю продавать?»

В это время со двора донесся визг, потом шум. Короткоусый понял, что кто-то из кобелей осмелился перепрыгнуть через плетень. «Собака на привязи, как бы веревка не задушила ее!» – подумал он лениво, но прохладные доски лежанки будто притянули его к себе. Ничего он уже не хотел слышать, ничего не хотел знать. Он закрыл глаза, и перед ним возникли картины давнишних времен, когда он еще ходил в женихах.

Было это в праздничный день. Люди со всего ущелья собрались на поляне в священной роще. От веселых звуков гармони у молодых словно крылья вырастали. Каждый старался танцевать подольше и получше. И Короткоусому выпало счастье станцевать с Дзигидой.

Когда он сделал один круг, надо было приглашать девушку. Он обвел их своим тяжелым взглядом и остановился на Дзигиде.

Кто знает, может быть, они действительно подходили друг к другу… Он был похож на медведя, а Дзигида на серну. И тут до Короткоусого донеслось, как кто-то из мальчишек крикнул: «Лежит сало в тайном месте». Это было начало присказки, которую говорят, когда видят вместе влюбленных парня и девушку. Теперь кто-нибудь должен был крикнуть: «Жить счастливо будут вместе». Короткоусый поднял выше голову, расправил грудь, поступь его стала легче, он весь превратился в слух. Он верил, кто-нибудь скажет эти шутливые слова, закончит присказку, и хотел узнать, кто же пожелает ему счастья. Но рты у всех, оказались как на замке – иди, жалуйся!

Как же это было неприятно! Он попытался как бы невзначай поймать взгляд девушки, но наткнулся лишь на ее гордую улыбку. Эта улыбка на ее тонких губах до сих пор была у него перед глазами. Он хотел узнать, приятно ли ей было бы услышать конец присказки. Хотел узнать, но не смог и опять разозлился. «Надо было украсть ее тогда, и все. Вот и остался бы Амурхан ни с чем, несмотря на залог и договор».

Он лениво встал, посмотрел в окно, и его словно бритвой по сердцу резануло. Там, во дворе, возились его сука и Алмас. Амурханов волк, который ногу ему прокусил, чуть горло не перегрыз. А эта? Только что с другими, теперь… Ах, чтоб тебе…

Короткоусый рассвирепел. Он пошарил глазами по сторонам, не нашел ничего лучше своей кизиловой палки и, позабыв про боль в ноге, выскочил на крыльцо…

Алмас краем глаза заметил его, но убегать не стал, только чуть отскочил в сторону. А Короткоусый, подумав, что тот убежит, изо всех сил швырнул в него свою палку. Алмас одним махом перескочил через плетень. Палка упала на землю возле плетня, подняла пыль, и мужчина даже не смог разобрать, попал он или нет. С улицы донесся визг и лай других кобелей.

Когда Короткоусый направился за своей палкой, он глянул через плетень на улицу. Алмас стоял у соседского плетня. Другие псы убежали, а этот стоял, ждал, когда Короткоусый уйдет в дом.

– Эй, чтоб отцу и матери твоего хозяина… Исчезни отсюда! – мужчина грязно выругался и кинул в Алмаса камень.

Пес даже с места не сдвинулась. Камень пролетел мимо, и Алмас обнажил свои огромные белые клыки. Ты, мол, прекрасно понимаешь, почему я здесь стою. Если тебе это не нравится, освободи из тюрьмы свою красавицу, и я уйду на твое счастье.

Короткоусый еще больше разозлился. Хромая, он вернулся в дом, но не успел и дверь закрыть, как опять услышал скрип плетня, и понял, что этот проклятый волк снова у него во дворе. Он открыл дверь, и Алмас опять нехотя перемахнул через плетень.

– У, проклятый… – злость комом застряла у Короткоусого в горле, он, бурча про себя, ходил по двору, и вдруг взгляд его наткнулся на топор с длинным топорищем, лежавший на крыше амбара. «А-а-а! – в глазах Короткоусого сверкнула радость. – Ну-ка, ну-ка! Я тебе покажу, как заходить ко мне во двор», – он достал топор, попробовал его пальцем и унес в дом.

Через некоторое время он опять услышал, как Алмас прыгнул через плетень во двор. Посмотрел в окно, увидел, как возятся волк и его сука, как другие кобели заглядывают во двор сквозь щели плетня. Сердце разрывалось от злости, однако предвкушая свою месть, он изо всех сил сдерживался, не давал ей пока выхода. Но смотреть на них все равно не мог, опустился на лежанку, топор прислонил рядом.

Шло время. Со двора донесся испуганный крик жены:

– Ой, черный день к нам пришел! Что делает здесь кобель этих ничтожных людей?!

Мужчина вскочил, хотел выбежать во двор, но, увидев в окно Алмаса, открыл дверь дома тихонько. Собаки замерли. Алмас посчитал ниже своего достоинства прыгать через плетень, убегать, он стоял, переводя взгляд с женщины на мужчину.

– Иди сюда и хорошо прикрой дверь, – хрипло позвал Короткоусый жену, высокую, стройную женщину.

Та, бедная, не сводя глаз с Алмаса, вошла в дом, закрыла дверь. Колени у нее дрожали от страха, и она опустилась на табуретку у печки.

– Что его сюда занесло? – наконец выговорила она.

– Т-с-с… – поторопился с ответом Короткоусый. – Сиди на месте и не вздумай даже выглянуть во двор.

– Что случилось? – снова не вытерпела она.

Но Короткоусый вытянулся на лежанке и не отвечал. Женщина смолкла, но вскоре опять не выдержала: встала, подошла к окну. Некоторое время стояла, не двигаясь, молча, затем, не поворачиваясь к мужу, заговорила:

– Собака же гуляет, зачем ты привязал ее? Отпусти, пусть уберутся куда-нибудь!

Короткоусый молчал.

– Где ты видел, чтобы собаку в такое время привязывали?

– Сиди на месте! – он не нашел лучшего ответа.

Женщина села, но ненадолго. Опять встала, подошла к окну и закрыла ладонями лицо.

– Посмотри на них. Что скажут люди, если увидят их сейчас?!

Мужчина не торопился. Наконец, он встал, подошел к окну и отстранил жену рукой:

– Ну-ка, посмотрим теперь…

Поглядев на склещившихся собак, вернулся к лежанке, взял топор, пощупал большим пальцем лезвие и направился к двери.

– Что ты делаешь?! – закричала женщина. – Что ты делаешь? – она встала у него на пути, положила руки на свое горло, будто хотела себя задушить. – Опозоримся ведь!

Мужчина ничего не ответил, оттолкнул жену и открыл дверь.

Алмас, увидев Короткоусого, наверное, понял, какая ему грозит опасность. Он рванулся к калитке, потащив за собой суку, но короткая веревка затянула ей, бедной, шею, и она заскулила.

– Теперь не уйдешь, чтоб у матери твоего хозяина…

– Вот несчастье свалилось! Не сходи с ума! Не позорь себя! – женщина, боясь Алмаса, не решалась выйти из дома и причитала с порога.

Но Короткоусый ничего не слышал. Кровь стучала в виски. Его обуяла жажда мести. Даже нога вроде перестала болеть.

Алмас, увидя в руке мужчины топор, взъярился. Он свирепо ощерился, рычал.

– Не сходи с ума! Не сходи с ума!.. – женщина плакала, упрашивала, умоляла, но Короткоусый с длинной палкой в одной руке и с топором в другой все ближе и ближе подходил к несчастным собакам.

Алмас рванулся к плетню. Сука, не ожидавшая этого, прыгнула в другую сторону. Но Алмас был сильнее, он потянул суку за собой, смог перевалиться через плетень, но она осталась во дворе, так они и повисли на плетне, словно брошенный на него мешок: Алмас с одной стороны, сука – с другой.

Увидев это, Короткоусый испугался, что собака-волк опять уйдет от него. Он подбежал, занес топор, но ему помешала его же собака: хотела его укусить. Однако он все равно попал – топор вонзился в ляжку Алмаса, и тот понял, что человек просто так не отступит. Когда Короткоусый во второй раз занес топор, Алмас попытался вцепиться ему в руку, но не достал – топорище было слишком длинным. Короткоусый ударил еще раз. Голову Алмас успел повернуть, но правое ухо у него повисло. Зато, когда он, пытаясь увернуться от топора, дернулся изо всех сил, сука тоже перевалилась на другую сторону плетня и, пока Короткоусый бежал к ним через калитку, Алмас схватил зубами веревку, оборвал ее и, истекая кровью, поволок суку в сторону Северного леса.

Абисал, узнав о случившемся, стал рваться к Короткоусому. Амурхан тоже был вне себя. Охая, он колотил от злости свои онемевшие, бесчувственные ноги, однако, увидев, что сын слишком разошелся, стал сдержаннее.

– Оставь их. Оба они собаки, пусть хоть загрызут друг друга. Где ты видел, чтоб заступались за ребенка и за собаку, – сказал он Абисалу и вытянулся на постели.

Юноша не посмел ослушаться отца.

А Алмас пропал, больше не появлялся. Это очень пугало Абисала: может быть, он не залечил ран, сгинул где-нибудь. Однако не прошло и недели, как дети, ловившие в речке рыбу, известили аул о том, что идет волк Амурхана.

Раны у Алмаса еще не зажили, на заднюю левую ногу он прихрамывал, бока запали от голода. А может быть, не столько это его изнурило, сколько накопившаяся на сердце обида. Вошел он во двор медленно, устало. Оглядел дом, двор, никому и ничему не обрадовался, лег в углу двора, опустил голову на передние лапы, зажмурил глаза, будто всех людей возненавидел и смотреть ни на кого не хочет.

Но не зря, наверное, когда говорят о добром, чистом сердце, сравнивают его с собачьим. Прошло немного времени, и Алмас пришел в себя, повеселел. Однако, Абисал теперь боялся за него и посадил на цепь. Когда сам уходил куда-нибудь, развязывал и уводил с собой, чтобы тот погулял.

И вот однажды поздней осенью, когда зима уже показала свой норов, и земля после первого снега вся побелела, потянуло юношу на охоту. Он отвязал Алмаса, и пошли они в Северный лес за зайцами. Еще и время обеда не пришло, как пес стал вести себя беспокойно. Его перестали интересовать следы, он вдруг исчезал, потом появлялся, скуля. Юноша понял, что это неспроста и хотя держал наготове отцовскую двухстволку, углубляться в лес не осмеливался. Всякое бывает в лесу, кто знает, какой зверь там притаился. Не зря боится его Алмас. От Амурхана он слышал, что старики рассказывали о том, что когда-то давно в наших лесах тигры водились. Кто знает, куда подевались потом. А вдруг теперь…

А Алмас гавкнул два раза Абисалу прямо в лицо и замолчал. Опустил морду к земле, прислушался, повернулся и умчался в сторону аула. Причем даже не по дороге, а напрямик, по заснеженным кустам. Перемахнул через речку, но не домой, а дальше через аул побежал. Собаки цепочкой растянулись за ним, но им хорошо были знакомы его клыки, и шкуры свои они берегли – никто на него не нападал.

На них никто не обратил никакого внимания и, промчавшись по аулу, Алмас скрылся за оврагом.

Сено скоту еще не давали – берегли на зиму, и хотя земля была уже покрыта снегом, скот в тот день погнали пастись.

Торопилась отогнать скотину в небольшой лесок за селом и Дзигида. Утром она завозилась с домашними делами и припоздала. А теперь, когда увидела, как далеко угнали люди свой скот, даже обрадовалась, что не нужно будет пробивать скотине в снегу дорогу среди деревьев. Может, наедятся до того, как намнут. Тихо напевая что-то, так тихо, что даже ей самой слышно не было, она возвращалась лесной тропинкой домой. Вокруг стояла тишина, лишь только что выпавший снег приятно скрипел под ногами.

Вдруг она услышала шорох, остановилась и увидела, как впереди, шагах в двадцати, с деревьев посыпался снег – что-то двигалось к тропинке. Дзигида задрожала, словно в ознобе. Потом показалось толстое бревно, а за ним большой овчинный тулуп.

У женщины замерло сердце: она узнала Короткоусого. От одного его вида ее передернуло – словно горькую грушу съела, захотелось спрятаться, скрыться в чаще. Пусть уберется, собака. С девичества она избегала его.

Но Короткоусый обернулся, бросил на нее долгий взгляд из-под заснеженных лохматых бровей, затем с бревном на плече двинулся дальше.

Дзигиде словно весенний луч солнца в душу заглянул. Но она все равно замедлила шаг, нарочно нагнулась к чувякам, будто снег из них вытряхнуть. Не хотелось ей догонять Короткоусого. Но не сделала она и нескольких шагов, как заметила, что Короткоусый тоже пошел медленней. Женщина опять нагнулась, стала поправлять свои пестрые носки и краем глаза увидела, что мужчина тоже остановился, повернулся и смотрит на нее. Она отвела глаза, но, услышав глухой удар, поняла, что мужчина сбросил ношу, свое бревно, на землю. И, подняв голову, убедилась в том, что не ошиблась: Короткоусый стоял на тропинке, поддерживая бревно, один конец которого опустил на землю, и смотрел прямо на нее.

«Пока он отдыхает, надо его обогнать», – заторопилась Дзигида. Она не хотела здороваться. Пройдет мимо молча. Пусть у него и увечье, она тут не виновата. У нее есть своя причина. Он ее сына на лугу чуть не убил, а она с ним еще и здороваться должна.

И действительно, молча, нахмурив брови, прошла мимо. Но словно раскаленный уголь, коснулся затылка упрек Короткоусого:

– Дзигида… Ты даже доброго утра мне уже не пожелаешь… Это из-за него? Неужели из-за него на меня обиделась?

Женщина не хотела отвечать, но услышала позади себя его шаги, и сердце ее забилось, как пойманная птичка. Она даже не поняла, чего испугалась, и рассердилась на себя же: «Скажи ему два-три достойных слова. Пусть знает»…

– Сам знаешь.

Сказать-то сказала, но голос ее был слишком неуверенным, да и слова не те, и она еще больше на себя рассердилась.

– Но ведь… – догнал ее мужчина – она не оглядывалась, но чувствовала, что он совсем рядом. – Вы сами виноваты… Ваша собака чуть меня не загрызла…

– Ну, и ты ее в подходящее время поймал! – Дзигиде понравилось, как она ответила: если у него есть голова на плечах, он поймет, что человек, который мстит собаке, сам, как собака.

– И потом… снова заговорил мужчина. – Ты же помнишь, конечно. Мы вместе принесли его из леса. Я тоже имел на него право…

Теперь, при Дзигиде, Короткоусому и самому было неприятно, что nm чуть не убил у себя на дворе их собаку. Он через силу улыбнулся. В голове мелькнуло: «Амурхана покалечило… Интересно, живут они с Дзигидой, как муж с женой?» А вслух произнес:

– Возможно, некрасиво получилось… мешать ему в такое время.

Женщина почувствовала, что голос у мужчины как бы задрожал. Ничего не ответила, пошла быстрее. Короткоусый тоже. Некоторое время он молчал, потом заговорил опять:

– В такое время… Наверно… Давай отдохнем, – и оглянулся вокруг. В лесу было тихо. Все замерло. Только снег начал таять, и капли глухо шлепались с веток деревьев на заснеженную землю.

– Мне некогда. Отдыхай сам! – сердито ответила женщина.

«Уже немного осталось, – думала она, – выйдем из леса, пойду к аулу, и он тоже уберется своей дорогой».

«Что еще Амурхан может?! – в теле мужчины оживала какая-то глухая, не подвластная разуму сила, ударила в голову. Он отбросил в сторону бревно, медвежьей лапой ухватил женщину за плечо.

Женщина не ожидала этого, но вырвалась. Но он опять схватил ее и стал грудью теснить к кустам.

– Дзигида… Ты ведь знала… еще до Амурхана… Ты ведь моей должна была быть… Дзигида… – бормотал Короткоусый.

Женщина поняла, чем всю жизнь пугал ее взгляд Короткоусого. Настал час ее позора. Она снова вырвалась из его рук.

– Собака! Осел! Наглец! Бесстыжий! Зверь! – бранные слова одно грубее другого вылетали из ее рта, но грузный, словно медведь, мужчина опять схватил ее, бросил на землю и так придавил своей тяжестью, что она не в силах была пошевелиться.

– Дзигида… Не бойся, Дзигида…

Вспотевшую спину женщины обжигали холод мокрого снега, вдобавок под ней оказался пенек, было нестерпимо больно.

– Бесстыдник! Чтоб ты кровью из горла изошел! – Она поняла, что его уже никакие слова не остановят, и закричала во весь голос: – Пропала! Про-па-ла я!.. Эта собака… – она стала кусать мужчину, ногтями, словно ястреб, вцепилась ему в лицо, и каким-то чудом ей удалось вырваться. Хотела отскочить, но он поймал за ногу и потянул к себе.

– Про-па-аа-ла! – разносился ее крик.

– Дзигида… Не бойся… Не бойся… – бормотал Короткоусый.

Ногти женщины раздирали его небритое лицо, но он уже и этого не чувствовал. И Дзигида начала слабеть, перестала даже ощущать холод, будто какая-то скрытая сила в ней начала мешать сопротивляться. Ресницы сомкнулись, в них блеснули слезы. Но вдруг ее слух уловил воющий лай Алмаса, затем его рычание и рев Короткоусого. Душераздирающий рев, напоминающий рев быка, которому вонзили в шею нож, предсмертный рев.

Женщина осталась сидеть под кустом, обхватила руками шею. Волосы ее были растрепаны, одежда разорвана, она вся дрожала. Испуганные глаза видели, как покатились между кустов Алмас и Короткоусый, как Алмас оказался сверху, как вонзил свои клыки в горло мужчины. Она слышала его рычание, смотрела, как дергались взад-вперед подобно ногам умирающего быка ноги Короткоусого. Затем он затих. Успокоился и Алмас. Успокоилось и тело Дзигиды, перестало дрожать. Голова ее склонилась набок. Но высохшие от слез, усталые глаза остались широко открытыми, она, не отрываясь, смотрела на Алмаса.

Тот отпустил горло Короткоусого, обернулся к Дзигиде.

– А-а-а!.. – завопила женщина, наконец, очнувшись.

Ее испуганный взгляд метнулся от окровавленной пасти Алмаса к окровавленной шее Короткоусого, к окровавленному снегу, опять к окровавленной пасти Алмаса, к красным, остекленевшим глазам Короткоусого, к окровавленному снегу…

– Ой, чтоб дом твой рухнул!.. – женщина вдруг снова почувствовала, как холод иглами впился в ее тело, вскочила и, даже забыв поднять с земли свой платок, плача, падая и снова вскакивая, бросилась бежать.

Она не помнила, как добежала до дома.

– Пропали мы!… Алмас загрыз Короткоусого! – закричала она мужу.

– Как?! Как загрыз?! Где?! – мужчина сел на постели.

Постель была у окна, и когда он увидел возбужденного Алмаса, облизывающего окровавленную пасть, то закричал жене:

– Ружье! Сними ружье! – он показал на одностволку сына.

– Ой, рухнул наш дом!.. – продолжала причитать женщина. Она сунула в руки мужу одностволку, послышался щелчок курка, звон разбитого оконного стекла…

Алмас увидел испуганные глаза Амурхана, наставленное на него дуло и понял, что пришла беда. Он перепрыгнул через плетень. Раздался выстрел, но он к тому времени уже скрылся. Растаял, исчез в Северном лесу и больше не появился, не показался хозяевам.

А они, вообще-то, были довольны, что он исчез, пропал. Хоть и не хорошо это, но все-таки про себя они радовались. В горах у нас тогда кровная месть еще в почете была, и у семьи Амурхана и их родственников были причины радоваться. Габил говорил: «Теперь, если кто хочет мстить, пусть идет в Северный лес, Алмас себе приют там нашел».

Может быть и так, но наверняка никто и не знал, где он.

Миновала зима, и у Амурхана как раз в ту самую пору, когда стала появляться листва и пошла трава, пропал бычок. Он пасся около аула, а потом словно сквозь землю провалился.

Абисал пошел искать. Обошел лес, осмотрел все места, где скот может свалиться в пропасть… Ничего – ни слуху, ни духу, как сквозь землю провалился.

На третье утро кто-то сказал, что вроде бы со стороны Немой скалы слышали рев бычка, собаки, мол, лаяли, беспокоились.

Юноша не очень поверил этим словам: не осень ведь, в лесу травы еще нет, не такое уж это глупое животное, чтобы уходить от поляны с зеленой травой к Немой скале. Но скотина без пастуха может куда угодно уйти, и еще не пришло время завтрака, как юноша добрался до Немой скалы.

– Му-у-у! – прокричал он несколько раз, и с той стороны скалы, где был обвал, послышалось в ответ глухое, хриплое «му-у».

Абисал подумал, что это эхо, но решил все-таки проверить и, насвистывая, направился туда по узкой звериной тропе. Он спустился в ложбину. Вот и обвал, на верхушке и по склону в разных местах уже выбивается зеленая травка. А вот и его бычок: застрял по пояс.

Но что это? Чуть ниже взгляд юноши натолкнулся на распластавшееся тело волка.

– Волк? – не поверил своим глазам, заморгал, от неожиданности и невольного страха волосы у него стали дыбом, и он схватился за ружье, но не успел взвести курок, как услышал рычание, вздрогнул, еще больше испугался и увидел выше по склону обвала Алмаса, своего Алмаса…

– Алмас?! – юноша опустил ружье, но голос у него словно пропал.

Мертвый волк опять притянул к себе взгляд юноши. «Так это волк напал на скотину… И Алмас убил его»…

Алмас, рыча, поднялся, пошел прочь.

– Алмас… Алмас… Мой Алмас!..

Но Алмас, его Алмас, его пес даже не оглянулся. Он ушел в чащу, и лес, укрыл его в своих объятиях.

Окончание следует