* * *
Ветер крутит волчьей стаей,
Гонит павшею листвою
По обглоданным дорогам
Мои старые тревоги.
Все, что знаем и не знаем,
Оставляет за собою
Перемешанной листвою
Ветер.
Переломанные судьбы,
Перевернутые днища –
это есть те горсти сути?
Это все, чего мы ищем?
Чай, вчерашние газеты,
Вымершее за ночь небо –
это все, чего хотел ты,
Все, во что так верил слепо?
Поздний завтрак, ранний ужин,
Тяга к старикам и нищим;
И становится все туже
Узел долгого затишья.
7.10.01
* * *
Я думал – это я раскрашиваю холст,
А оказалось – просто сгусток краски
На волоске средь прочих, и так прост
Мой путь – всего мазок в пространстве.
Бесследное бессонное отчаянье,
Внезапные, как запах лета, строчки,
И ты – мое единственное знанье
О грешном мире, что сошелся в точке,
Когда в ней оказались мы…
29.04.02
* * *
Окунаясь в разъемы холодные пульса,
Ты поймешь, что живешь на пунктирной кривой.
Меж ударами гул, меж ударами – пусто,
Это – степень свободы
под левой рукой.
16.11.02
* * *
Давай влюбимся насмерть –
локоть о локоть, плоть о плоть,
И разобьемся о небо,
О ноздреватое небо,
Черствое, точно старый ломоть.
Или пойдем пройдемся,
Тихо скользнув с балкона,
Тонущим, незнакомым
Городом-водоемом,
Что отражает звезды
И лабиринты улиц:
Вон, будто чьи-то судьбы
Стайкою рыб метнулись.
И нашу комнату-келью
Желтый резной фонарик,
Божию колыбельку,
Бедный воздушный шарик
Видно издалека…
Река,
Теплая зыбка сна…
Волна…
Майская ночь качает,
невод скользит упруго,
Давай влюбимся насмерть
и – обнимем друг друга.
3.05.03
* * *
Это путь в пустоту, это – танец на месте,
Где сойдутся в бесцельности смерть и тоска
Будто капли воды, что срываются вместе
Спусковым механизмом во впалость виска.
И в безветрии сумерек тихого вечера
Я оставлю свой абрис на голом бетоне,
И какой-нибудь Буч,
храня запах, доверчиво
Простоит, провожая, закат на балконе.
16.11.02
* * *
Девушка из радиоприемника,
Сумевшая дотянуться до неба над головой,
Поет о бесконечности,
И мой годовалый сын,
Свесившись с перил кроватки,
Бессовестно оставляет меня моему одиночеству…
И в губах его – обреченность.
Внутриутробная память.
Еще вчера
Мать его бегала в голубых джинсах с плеером.
Теперь
Первое – сложено в желтый кожаный чемодан,
А второе – сломано.
Я смотрю на книги,
Отложенные на потом,
И чудится мне,
Что не вместят они меня ни завтра, ни уже сейчас.
Теперь
Они такие же беспомощные,
Как и голубые джинсы
Той,
Что так любила перебегать из трамвая в трамвай
И слушать плеер…
А девушка без собственного имени
Поет, и я не знаю,
Поет ли она о собственной смерти или бессмертии,
Ведь я слишком давно выпал из возраста
Моего годовалого сына.
23.03.03
СЫНУ
Спи мое зернышко, спи невредимое,
Вся моя сила – тебе;
Реки проносят воды незримые,
Вся моя память – тебе.
Спи мое зернышко, спи золотистое,
Все мое сердце – тебе;
Ночью холодной, ветреной, мглистой
Дождь за стеклом льнул к тебе.
Спи мое зернышко, спи, прихотливое,
Будет черед и тебе
К солнцу карабкаться непостижимому;
Боль моя тоже – в тебе.
14.08.03
* * *
Писать слова только за тем, чтобы сказать, что ты мертв?
И на этом основании считать, что что-то осталось?
Писать потому, что жить получается хуже и черств
Хлеб твоих тридцати прозаических лет,
из которых лишь самую малость
Отщипнул своим ближним, да пару крох
Воробьям в Старом парке.
Но ты… Ты не хорош и не плох.
Ты – ряженый в парике. Товарки
Загорелые,
в паутине, осенние, томные
Продают свое сытое скучное тело,
Помидоры, яблоки, сливы, арбузы неспелые.
Всем подряд. И тебе, гражданину стыдливому, скромному,
Враз прилипшему мухой прибитой к окну.
Это так…
На сей раз я поймал свою мысль – одну.
Жарко. Просто. И, просто, никак.
Не всплакнуть, не прижаться.
И жизнь оказалась…
оказалась совсем неплоха – ха-ха!
И неинтересна.
Мне досталось писать,
чтобы в зеркальцах слов искажать, искажаться
В недостойной надежде на что-нибудь лестное.
Я и ты, длинномерные мысли и своды наши –
Золотистая луковичная шелуха, и дальше
Ничего.
Ибо что человек может сделать, скажи мне, поверх того
Что уже сделал Бог?
Который
Умер… И пережить тебя смог
Всего-то на 2-3 года.
2.09.03
