Как были в нем соединены,
Как слиты, – говорю не льстя,
Интеллигентность дворянина
С житейской мудростью крестьян.
Ирина Гуржибекова
Хазби Саввич Черджиев. Человек. Ученый. Политик. Задолго до личного знакомства я слышала о Хазби Саввиче. О его доброте и бескорыстности ходили легенды. Не знала и не вникала тогда я, кто он, каков он. Знала только, что есть где-то хороший человек, не похожий на других. Знала, как знали его многие, те, кто не имели никакого касательства к его разнообразной деятельности – научной, педагогической, общественной.
Потом был год 70-ый. К нам в историко-краеведческий музей поступил на работу милейший и благороднейший человек, безвременно ушедший и незаслуженно забытый Игорь Дзахов – талантливый поэт, журналист, переводчик. Сидели мы с Игорем в двух смежных кабинетах. И каждый раз, когда к нему приходили друзья, я невольно слышала, как он опять рассказывает о своем кумире, Хазби Саввиче. Как тот помогает всем, как в трудную минуту все обращаются к нему за советом и помощью и как он охотно передает свои знания молодым ученым. Игорь не просто рассказывал, он радовался, что у него есть человек, к которому он может обратиться в любое время, как к родному отцу, что сможет опереться на плечо своего учителя. И пока он жив, пока ходят по земле такие люди, не надо бояться ничего. Мне казалось, что он обескуражен, что не может понять и осмыслить тот факт, что есть такой человек. Как-то я посмеялась над ним, что опять у него на устах Хазби Саввич. Он подошел ко мне, мило улыбнулся и сказал: “Лида, когда я думаю о Хазби Саввиче, у меня рождаются странные мысли: был ли Христос как посланник Бога или был какой-то другой, обыкновенный земной человек, но с необыкновенной силой души”.
Не раз и с волнением я возвращаюсь теперь к тем прошедшим годам, и мне становится ясно, почему эти два человека, один – сильный в своей слабости, другой – слабый в своей силе, тянулись друг к другу. Хазби Саввич не мог примириться с тем, что Игорь безнадежно пьет, старался помочь подняться ему, сожалея о погубленном таланте. Хазби Саввич, конечно, знал, что значит быть поэтом в нашей жизни. Он любил поэзию и, наверное, помнил слова, которые в полной мере относились и к нему: “…Я не был трусом. Жизнь рублем не мерил…” или “Я правду не назвал ни разу ложью, /но путал, что можно, что нельзя, /Я лгал себе бездарно и безбожно, /Не научившись лгать своим друзьям…”
Для Игоря Хазби Саввич был единственным благодетелем. Только он видел в нем его самого – правдивого и чистого человека, выпускника Ленинградского университета, окончившего его с отличием, автора осетинского гимна, талантливого поэта и журналиста, и, наконец, человека со светлой душой. Хазби Саввич никогда – ни тогда, ни позже – не обходил его стороной, никогда, как другие, не прятался от него, не отворачивался. Никогда не давал почувствовать свое превосходство. При Хазби Саввиче Игорь выпрямлялся во весь рост, при нем он воскресал. При других нет. От других он чаще получал презрительные, холодные взгляды сверху. И не мог сказать в ответ: я лучше вас, я чище вас.
Иногда я ловила себя на мысли, что завидую Игорю. Несмотря на то, что я сама была как у “Христа за пазухой” – рядом со мной были сильные и умные люди, которые уважали и ценили меня, да так, что и сейчас вспоминаю то время как сладкий сон, я завидовала Игорю, завидовала, что знает такого гиганта, как Черджиев, и даже на короткой с ним ноге. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. И я имела случай не только увидеть Хазби Саввича, но быть принятой им и лично беседовать. Это было в 1977 году. Руководство нашего музея сменилось и на места Хасана Газаковича Лазарова и Генри Измаиловича Кусова пришли в музей ограниченные во всех отношениях люди. В музее начался настоящий террор. Научная работа, которая велась под непосредственным руководством Г.И. Кусова и которая достигла определенных высот, прекратилась. Начались сплошные преследования неугодных и сведение счетов. В течение трех месяцев подали заявления и уволились десять человек. Потеряла работу и я. (Кстати, результат их деятельности сегодня налицо: музей, который считался лучшим в стране, который приводил в восторг московских специалистов музейного дела, разрушен, уничтожен, разворован). Будучи в такой ситуации, я оказалась в кабинете директора Научно-исследовательского института Хазби Саввича Черджиева. Шла к нему со своим хорошим знакомым и большим другом самого Хазби Саввича Юрием Торчиновым. Я очень волновалась. По словам Игоря я создала в своем воображении сверхчеловека. И вот он, Хазби Саввич, о котором я так много слышала. В нем, на нем и вокруг него все было замечательно. Маститый человек и маститый ученый, истинный интеллигент. Он сидел за просторным письменным столом, заваленном книгами. Книги были везде – в шкафах, на полу, на полках. Одет он был в аккуратный темно-коричневый костюм, шею облегал накрахмаленный белоснежный воротничок рубашки. Все изысканно чистое, все аккуратное. Он прост, ясен и проницателен. Кажется, видит тебя насквозь. Он слушал меня так доброжелательно, что вскоре пропал страх, захотелось рассказать о себе все. Но я молчала. Отвечала только на его вопросы. Он понял мое внутреннее состояние, состояние растерянности, встал и подошел ко мне. Я посмотрела ему в глаза. Они были глубокие и чистые, очень добрые. Я не выдержала этой отеческой теплоты, и крупные слезы покатились у меня по щекам. Он обнял меня за плечи и с участием сказал: “Что вы, что вы, это же не конец света…” Хазби Саввич, как мог, старался успокоить меня, ободрить, рассмешить даже. Стал задавать мне вопросы на отвлеченные темы:
– Вы любите грибы?
– Да, – ответила я, – но боюсь их есть.
– А как называются самые ядовитые?
И, не дожидаясь моего ответа, ответил сам:
– Поганки. Они ядовитые, ненужные, но растут, – продолжал он. – Растут рядом с белыми, благородными. Значит они тоже нужны в природе, и мы ничего не можем поделать.
Когда, наконец, до меня дошло, к чему он это говорит, я рассмеялась, рассмеялся и он.
Потом он сказал мне, что есть место в аспирантуре, и он отправит меня в Москву. Но я сразу отказалась, сказала, что не могу оставить больного брата и старую мать. Он задумался. Потом с сожалением сказал, что была у него вакансия архивариуса, но я опоздала ровно на один день. – Вчера из обкома прислали своего человека. Но вы будете работать у меня, – пообещал он, – то есть подрабатывать, – и спросил, умею ли я обрабатывать архивные материалы. Я утвердительно кивнула головой.
Дирекция музея часто приглашала из госархива высококвалифицированного специалиста по обработке фондов Лидию Бирюкову. Как-то я посидела рядом с ней с полчаса и поняла принцип этой работы. Так, подрабатывая у Хазби Саввича, я получала больше, чем в музее, пока не устроилась на работу. И надо было видеть его довольное, радостное лицо, когда он подписывал со мной очередной договорный документ. Так я имела счастье узнать этого человека. И я рада, что эти воспоминания сегодня со мной, что жизнь преподнесла мне прекрасный пример честности и любви к человеку.
Когда ко мне обратилась Марина Антоновна Литвиненко – вдова Х.С. Черджиева – с просьбой написать о муже, я растерялась. Хазби Саввич один из лучших представителей нации, ее совесть. Писать о нем непросто и ответственно. С другой стороны, велик был соблазн связать свое имя хоть в чем-то, хотя бы в малом, с этим человечищем. И я согласилась. И когда окунулась в его богатое эпистолярное наследие, полистала его научные труды, монографии, статьи, рецензии, заглянула в папки, где хранится его переписка с обширной географией адресатов, начиная с первых лиц государства и кончая местными чиновниками, я поразилась. Он переписывался с научными центрами страны, со знаменитыми учеными, выдающимися нашими земляками, жившими и творившими в разных городах страны. Обращались к нему с просьбами пенсионеры, фронтовики, осужденные, больные, нуждающиеся в лечении. И он находил время для всех, помогал, не считаясь с усталостью. Писал во все инстанции, ходил, просил, доказывал, требовал.
Он никогда не поручал письма, адресованные ему, своему помощнику, как принято сейчас – “разобраться” и точка, а тот своему помощнику. Как правило, на письмах он оставлял свою надпись: “Прошу сообщить мне, что удалось сделать”. Разбирался сам во всех деталях, в самых сложных вопросах, выясняя самые запутанные истории. Его часто видели в исполкоме, роно, собесе, где он занимался устройством и определением детей, делами ветеранов. Вместо того или иного немощного старца ходил в архивы, по музеям, чтобы собрать документы об участии в революционных событиях и прочее.
И когда, бывало, он оставался в залах музея в ожидании ответа, заворожено ходил он от стенда к стенду, от одного героя к другому, словно вступая с ними в беседу, словно спрашивал и требовал ответа. Он любил искусство, любил музыку, но никогда не было у него времени на это. “В летнем кинотеатре в парке им. К.Л. Хетагурова, – вспоминают его современники, – всегда звучала музыка. Проходя мимо парка, он замедлял шаг и с наслаждением прислушивался, мечтая посидеть когда-нибудь на одной из этих лавочек и отдохнуть, просто послушать музыку”.
У Хазби Саввича никогда не было “приемных дней”. Дверь его кабинета не закрывалась ни в СОНИИ, где он проработал директором тридцать лет, ни в Совете Министров, на посту заместителя председателя Совета Министров, а позже председателя Президиума Верховного Совета Северо-Осетинской АССР. Где бы он не находился, он жил для людей и во имя людей.
“Он обладал удивительным даром, – говорили о нем, – жаждой творить добро”. И это не просто слова. Его жизнь приобретала смысл тогда, когда он был рядом с нуждающимся, шел с ним, хлопотал за него и, в конце концов, добивался своего и побеждал. Тогда он жил. Жил и служил истине, жил и сеял добро.
Сохранился избирательный листок 1947 года. Всего 50 строк из биографии Хазби Саввича и обращение: “Единодушно голосуйте за Черджиева Хазби Саввича, заместителя Председателя Совета Министров СОАССР, преданного сына нашей Родины…” Избиратели Буденовского избирательного округа г. Орджоникидзе все тогда пришли к избирательным урнам, все отдали свои голоса за Черджиева, выполнили свой гражданский долг. Но верили ли они этим трафаретным словам, адресованным всем кандидатам в депутаты? Думали ли они, что избрали истинного защитника их интересов, что будут избирать его вновь и вновь на новые сроки, что он станет воистину их слугой, что к нему будут приходить избиратели из других округов и районов и что он будет носить этот почетный титул “слуга народа” до конца своей жизни. Но никогда не станет лакеем для господ, потому что ему были чужды низкопоклонство и пресмыкательство.
О Хазби Саввиче говорят и пишут. Пишут корреспонденты, сослуживцы, просто знакомые, покоренные великим благородством души и простотой, той самой, о которой писал великий Кони: “Самое сложное в искусстве – да и в жизни – простота, но хороша только та простота, которая дорого стоит”.
Да уж, дорого стоила простота Хазби Саввича. Ни разу не снизошел он до показушных парадов, приемов и банкетов. И это не было высокомерием. Просто считал он это пустой тратой времени, которого ему всегда не хватало, но которое он, однако, не жалел на людей. Лишь однажды он принял участие в вельможной тусовке: настояли на своем, пригласили. Но ему там было душно и противно. “Грязно”, – единственное, что он сказал, вернувшись оттуда.
Занимая высокие должности в правительстве, он не отдалялся от народа, от его проблем и бед. Если к Хазби Саввичу обращался человек за помощью, то он получал ее обязательно. И радуясь тому, что нашел такого покровителя, начинал рассказывать про него другим и советовать, к кому обращаться за помощью. Так по цепной реакции Х.С. Черджиева, как великого Дон Кихота – защитника бедных – узнали не только в республике, но и в других краях.
Из письма Х.С. Черджиева В.М. Агкацеву, первому секретарю Северо-Осетинского обкома КПСС:
“По ул. Серобабова, 34 в г. Орджоникидзе, в ветхой частной комнате, живет вдова покойного Огурцова Павла Владимировича Огурцова Екатерина Максимовна. Она 1896 года рождения, нетрудоспособная. Огурцов Павел Владимирович – бывший член ВКП(б) с 1918 года, активный участник борьбы с деникинскими бандами на Северном Кавказе, один из организаторов и руководителей обороны Курской слободки (Августовские события – Т.Л.) от белых банд, бывший командир Владикавказского Красногвардейского и заместитель командующего Владикавказским фронтом.
Считая положение Огурцовой Е.М. крайне тяжелым и высоко ценя заслуги мужа, прошу обязать Совет Министров СОАССР принять срочные меры к обеспечению тов. Огурцовой жилплощадью в одном из новых домов и возбудить ходатайство о назначении ей персональной пенсии Союзного значения… 1960 г.”.
Второе письмо по поводу Огурцовой Хазби Саввич писал министру социального обеспечения Северо-Осетинской АССР Т.У. Басиеву. Третье – депутат Верховного Совета СОАССР Х.С. Черджиев писал Председателю исполкома Еремееву А.И., просил ускорить решение (уже решенных) вопросов по поводу Огурцовой и по выполнении поставить его в известность.
Из письма Председателя Верховного Совета СОАССР Х.С. Черджиева начальнику отдела планирования поставок медикаментов РСФСР:
“Убедительно прошу выслать через Северо-Осетинское отделение ГАПУ возможное количество “Круцина” для профессора местного пединститута Тарасенко Георгия Денисовича, страдающего раком легких. О результатах прошу поставить меня в известность по адресу…”
Из письма Х.С. Черджиева главному врачу онкологической больницы г. Ленинграда:
“Убедительно прошу разрешить приехать к вам для операции по поводу рака легкого крупному специалисту, физику, профессору местного пединститута Тарасенко Георгию Денисовичу…”
Из письма Депутата Верховного Совета СОАССР Х.С. Черджиева заместителю председателя исполкома Орджоникидзевского горсовета тов. Мамсурову:
“По договоренности с Вами направляю Вам заявление Ли Ден Сик с просьбой включить его в список остронуждающихся в жилплощади…
Считаю нужным обратить Ваше внимание на то обстоятельство, что в г. Орджоникидзе и вообще в Северо-Осетинской АССР учителей-корейцев единицы. В связи с этим о тов. Ли Ден Сик и его семье следовало бы проявить особую заботу…”
Из письма Ли Ден Сик Х.С. Черджиеву: “Я бесконечно благодарен Вам, дорогой Хазби Саввич, за помощь, которую Вы оказали мне в получении квартиры… Я отнял у Вас много драгоценного времени, но Ваши хлопоты и усердие были не напрасны. С получением квартиры в нашей семье каждый день праздник…”
Из письма Хазби Булацева, бывшего первого секретаря Северо-Осетинского обкома ВЛКСМ, ученого, жившего последние годы в Ленинграде:
“Дорогой Хазби Саввич! Не знаю, смогу ли когда-нибудь хоть немного, хоть чем-нибудь отплатить за доброту Вашу, какой Вы меня часто балуете и поддерживаете. И всегда это оказывается как нельзя кстати. Вот и сейчас был в командировке в Казани – почерпнуть из тамошних архивов для диссертации – и невольно подумал о том, что Новый год придется встречать скучновато и бедновато. Но мне позвонила туда Земфира и сказала, что Вы сделали нам подарок в виде солидного гонорара. Настроение подскочило, как ртутный столбик в хорошую погоду. Работа пошла веселее и даже хотел покопаться в архивах Духовной Академии, поискать что-нибудь новое о Гиго Дзасохове…”
Да, его сердца хватало на всех – на родных, друзей, далеких земляков. И все, казалось бы, понятно – он сын своего народа, он любит свой народ. Но как осмыслить, как понять, как в уме уложить тот факт, что про него знали и в других краях нашей страны и обращались к нему за помощью.
Вот письмо из далекой Удмуртии. Здесь в Саракульском районе Удмуртии никто не услышал крик души маленького человека. Но человек узнал, что там, в краю далеком, есть маленький народ – осетины. И есть у них волшебник с невероятно добрым сердцем, который помогает всем. И он пишет ему: “Депутату Верховного Совета Северо-Осетинской АССР Х.С. Черджиеву от Сергеева Анатолия. (Письмо представлено в том виде, в каком было написано). Хазби Саввич. Получил от Вас письмо, за которое спасибо. Спасибо за все, за письмо и помощь. Недавно меня опять избили, и человека, избившего меня, судили товарищеским судом, но его не обвинили, а меня. Он налетел на меня, когда я пас коров. Был он с ружьем и избил меня прикладом и кулаками по голове. Я пожаловался управляющему и дежурному деревни, и они сказали, что им некогда. А за что меня бить. Жил, работал, питался своим куском хлеба. Зарабатывал рублей 50 в месяц, чужого не брал. Я хочу попросить, чтобы Вы попросили наше начальство, чтобы отправили меня в дом инвалидов или малоумных. Там никто меня не будет обижать. До свидания товарищ…”
Хазби Саввич не оставил письмо без внимания и на этот раз. Он писал и просил местное руководство, коллег-депутатов, просил разыскать Сергеева Анатолия Васильевича в совхозе “Удмуртский” и устроить его в подходящее для него общество. И было еще письмо, письмо благодарственное от Сергеева. Что тут скажешь?
Великий Гейне писал: “Человек в разгаре своей деятельности похож на солнце. Чтобы его рассмотреть как следует, надо видеть его при восходе и при закате”. Так, многие современники со скорбью и гордостью стали писать свои воспоминания о Хазби Саввиче после его смерти.
Из воспоминаний Зары Корнаевой:
“Окончив в 1972 году философский факультет МГУ, я осталась без работы – все только обещали (Зара в 13 лет после тяжелой болезни полностью ослепла). Мне посоветовали обратиться к директору Научно-исследовательского института Хазби Саввичу Черджиеву. Я очень боялась. Он принял меня очень внимательно и долго говорил со мной про мою жизнь, учебу – это был доверительный и душевный разговор. Он пообещал, что, уходя в отпуск, поручит своему заместителю А.К. Джанаеву все устроить. Я не поверила и больше не пошла. А Хазби Саввич, вернувшись из отпуска, разыскал меня и тут же оформил на работу вне штата, а через два месяца в штат принял, оформил мне и помощницу-чтицу…”
Из воспоминаний Агуза Бациева:
“С Хазби Саввичем Черджиевым, с этим поистине святым человеком, я познакомился в 1957 году. Хазби Саввич тогда работал заместителем директора Северо-Осетинского пединститута, а я заканчивал историко-филологический факультет института. К тому времени на меня обратили внимание в министерстве культуры республики и решили послать меня в Московский театральный институт им. Луначарского. Но почему-то преподаватели и руководство кафедры препятствовали моим планам. Тогда я решил обратиться с жалобой к директору института. Но тут мне посоветовали доброжелатели: “К заместителю иди, к Черджиеву, а не к директору, если хочешь добиться своего”. Я так и сделал. Пришел и протянул ему свое заявление. Он взял и отложил его в сторону. Потом произошел между нами короткий, но интересный диалог:
– Ну, говори, что за вопрос у тебя.
– Меня посылают в Москву на учебу в театральный институт, а меня не отпускают.
– А в какую Москву ты хочешь ехать? – улыбнувшись спросил он. Его лукавая улыбка помогла мне понять суть вопроса.
– В Москву, где есть театральный институт, – ответил я.
– Если в ту Москву, где сосредоточены научные и культурные центры, тогда с Богом. Там много молодежи из Осетии учится в различных вузах, и достойно несут честь осетин. Но есть такие, которым большой красивый город вскружил голову, и они позорят нацию.
– Да, я еду в первую Москву, – сказал я уверенно. Он подписал моё заявление, и я оправдал его доверие”.
Из воспоминаний Н.М. Ардасенова:
“Помнится такой случай. Когда вышла моя книга “Алихан Ардасенов”, Хазби Саввич первый предложил защитить кандидатскую диссертацию по изданной работе. Я стал объяснять, почему не следует этого делать. Тогда он сказал: “Никогда не поздно бросать добрые семена”. Совет Хазби Саввича оказался добрым. Защита состоялась… Не помню, по какому вопросу я спросил Хазби Саввича, в чем суть руководства? Он ответил: “Не мешать работать подчиненным”. Х.С. Черджиев останется в моей памяти как человек, с которого можно делать жизнь”.
Из воспоминаний Е. Цугулиевой:
“Встретились мы с Хазби Саввичем в нерадостное время – время войны. В 1942 году мне пришлось претерпеть множество невзгод: весть о гибели мужа, неизвестна судьба дочери, эвакуированной вглубь Осетии, и, наконец, катастрофа другого плана – во время налета вражеской авиации разбомбило дом, в котором я квартировалась по ул. Августовских Событий. Я осталась в чем была…
Редакция газеты “Растдзинад”, где тогда я работала, решила оказать мне помощь, выдала ордер на хлопчатобумажный костюм хаки. Я выкупила костюм, а дальше что?
– Ты пойди в базарный день в село и обменяй его на еду, – посоветовали мне мои сослуживцы. Я последовала их совету. И вот, в попутной бричке еду в Дигору. Я и еще молодой, худенький человек с усталым, добрым лицом. Это был инструктор обкома КПСС Хазби Саввич Черджиев. Расспросил меня. Я сразу почувствовала, что это не пустое любопытство, что он принимает искреннее участие в моих бедах. Сделали свои дела и вернулись в город кое-как, когда уже смеркалось. Когда он увидел, где я живу, ничего не сказал, только лицо помрачнело. Так мы и простились. Но вскоре я почувствовала чью-то заботу. Мне позвонили из политотдела Орджоникидзевской железной дороги и предложили перейти на работу в дорожную газету “Магистраль нефти”.
– Зайдите к заместителю начальника дороги тов. Гугкаеву, – сказали мне в политотделе. И я, недоумевая, пошла.
Сергей Савельевич встретил меня приветливо.
– Зарплата в нашей газете невелика, – сказал он, – но вы сможете ездить и где-то, как-то добывать продукты для себя и ребенка, да и с квартирой поможем. Я перешла в “Магистраль нефти”, дали мне хорошую комнату по ул. Томаева. Дела мои стали поправляться…”
Многие читатели, догадываюсь, уже подумали о том, почему, ведя речь о большом ученом, я ничего не говорю о научной деятельности Х.С. Черджиева. Другим, думаю, не терпится узнать где, когда он родился, какая земля его вскормила, от кого все то прекрасное унаследовал. И я с полным пониманием отношусь и к тем, и к другим.
Конечно, он был ученый, конечно, его труды не теряют и сегодня своей актуальности, конечно, он политик, умнейший и образованнейший человек. Да, он обладал даром творчества в высшей степени, но ведь это еще не дает власти над сердцами. И я никогда не преклонюсь перед каким бы то ни было большим художником, в широком смысле этого слова, если он с черствой душой, если он живет ради своего живота и по принципу “моя хата с краю”, если он подчиняет все свое уменье, весь свой талант и способности одной цели – карьере.
Черджиев был все-таки гением добра, рожденным для добра. Перед ним склоняют головы, как перед мифическим героем. Кто бы не вспомнил сегодня о Хазби Саввиче, какого бы периода его жизни и деятельности не касался, каждый считает определяющей чертой его личности потрясающую доброту. И потому сегодня, именно потому, каждый чувствует его необходимость и нужность.
В его груди билось сердце Данко, которое пылало любовью ко всему тому, что его окружало: к людям, к природе, к отечеству. Любил Осетию с его изумительной по красоте природой – горами, живописными ущельями и альпийскими лугами. Любил животных и говорил, что это те же дети, требующие к себе особого внимания. Зимой его балкон и подоконники превращались в кормушки для пернатых.
Сейчас стало модным хвастаться своим благородным происхождением, благородными кровями, не сознавая, что природа объективна, что аристократизм и благородство не наследственны.
Хазби Саввич не мог похвастаться дворянскими корнями. Вот посемейный список прямых предков Хазби Саввича за 1886 год в сел. Кадгарон:
Черджиев Бици Инарикоевич – 39 лет. Жена его – Фирдаус. Сыновья их: от первого брака – Саиб (Савва) – 19 лет, рождения 01.09.1867 г., от второго брака – Бимболат (Борис) – рождения 24.07.1879 г., дочь Ханысят – 3 года, сын Елбыздико – 6 лет. Хозяйство состоит из деревянного дома, двух лошадей, трех голов рогатого скота.
Сам Х.С. Черджиев родился 27 декабря 1908 года в сел. Кадгарон. Родился в бедной крестьянской семье и гордился этим. Гордился, что унаследовал от родителей чистую совесть и человеколюбие, пожалуй, самые неоспоримые, самые ценные качества во все времена и у всех народов. А далекими предками своими он гордился, потому как не лыком они были шиты, к царям были вхожи, царских невест сопровождать им доверяли, и дорогими подарками дарили их цари за умные идеи и благородные поступки. Передо мной копии документов из госархива г. Тбилиси:
“Царевич Александр приказал Вам Куртатинцам Хаджа и Самур Черджиевым после как только получишь приказ, тот же час сопровождай царскую невестку и приезжайте сюда к нам и от нас получите милость нашу. Нельзя никак, чтобы не приехали, и если поедете оба, то будет хорошо, а если нет, то одному непременно нужно прибыть.
Апрель 28 дня 1701 год”
“МЫ царь Ираклий определили жалованое тебе нашему усердному умному куртатинцу Керги Черджиеву на 12 марчинов красного товару, так что, если ты пребудешь к нам усердным, то это нами определенное тебе будешь получать без утайки от наших правителей.
Мая 22 дня 1702 г.”.
Отец Х.С. Черджиева Саиб (Савва – имя в крещеннии) окончил церковно-приходскую школу и был одним из редких, умеющих читать и писать людей. “Отец мой любил читать, – вспоминал Хазби Саввич, – и часто при чтении втихоря вытирал слезы, плакал. Я спрашивал тогда у матери, почему он плачет, не понимая, что сюжет книги мог трогать душу…” Мать Хазби Саввича – Мария (Наго) Сергеевна Гарисова. Хазби не было еще и трех лет, когда большая семья Черджиевых переехала в Фиагдон. (Хазби был третьим ребенком в семье, где кроме него было ещё двое мальчиков и трое девочек).
Не успела семья обзавестись хозяйством и стать на ноги на новом месте, как умер отец. Семья осталась почти без средств. Но мать трудилась и воспитывала детей. На всю жизнь запомнил Хазби Саввич наказ матери: “Твое богатство – это твои знания. Материальные ценности можешь потерять в любое время, а то, что в голове и в сердце, никто у тебя не отнимет, это вечно твое”.
Хазби с детства обращал на себя внимание своими способностями и любознательностью. Первым учителем Хазби был квартирант – бедный украинский студент Петр Николаевич Заремба, которого привела в дом старшая сестра. Он и выучил русскому Хазби и младшего брата Мурата. Доброе дело Заремба продолжила потом Клавдия Ермолаевна – казачка, учительница начальных классов Фиагдонской школы, учившая уму-разуму фиагдонских ребят.
Закончив семь классов начальной школы, Хазби не смог продолжить учебу из-за материальных трудностей. Помогал матери по хозяйству. А она, неграмотная, но наделенная умом и мудростью от природы, видя, что сын много читает, что его путь иной, страшно переживала, оттого что Хазби не учится. И состоялся у них разговор, и сказала она ему: “Иди сын, иди в большой город и учись. Так хотел твой отец, так хочу я”.
В 1923 году юный Хазби стал студентом педагогического техникума, первой и единственной на тот момент кузницы национальных педагогических кадров в Осетии. Но вот опять беда. Не успел он проучиться и года, как умирает мать. Хазби не было пятнадцати лет. И старший брат Салам, старший из детей-сирот, заменил Хазби и отца, и мать. До конца своей жизни отношения у них были не как между братьями, а как у отца и сына. Забегая вперед, хочу привести маленькую, щемящую душу историю из воспоминаний Т.Т. Худалова:
“Будучи уже в преклонном возрасте, старший брат Хазби Саввича Салам – участник империалистической, гражданской и Великой Отечественной войн, часто приходил в научно-исследовательский институт к брату. Он, конечно, понимал, что Хазби занят, что ему не надо мешать, и он не мешал. Он просто садился напротив и смотрел на него, долго смотрел, не отводя глаз. И старческие усталые глаза его выражали теплоту, любовь и гордость. Потом шли вместе домой. Эта картина всегда трогала наши души, мы все относились к ним с благоговением, старались в те минуты меньше заходить к нему в кабинет, не мешать им…”
Несмотря на невзгоды, талантливый юноша с жадным вниманием слушает преподавателей и глотает знания. То было время, когда не только образованных, но и умеющих читать и писать можно было сосчитать на пальцах, а они, ох, как были нужны для укрепления и налаживания новой жизни. Партийное руководство искало их. Оно не прогадало, когда выделило молодого самородка, студента первого курса педагогического техникума Хазби Черджиева. Направили его председателем бюро гизельдонского окружкома ВЛКСМ. И только в 1927 году было ему разрешено вернуться во Владикавказ и продолжить учебу в техникуме. Но горячий и деятельный парень чувствовал, что уходит зря много времени, что получает мало знаний в техникуме. И трое молодых смельчаков – Черджиев, Баскаев, Маккоев по окончании второго курса техникума едут в далекий Иркутск и поступают на хозяйственно-правовой факультет Иркутского госуниверситета, который вскоре был реорганизован в самостоятельный экономический институт.
“Преподаватели наши были как на подбор выдающимися, – вспоминает Х.С. Черджиев, – это были лучшие умы страны, сосланные в Сибирь в годы репрессий. Учиться у них, общаться с ними было для меня великим счастьем”. С первых же дней Х.С. Черджиев стал душой общества. Весь профессорско-преподавательский состав был в плену его обаяния. Отличался от других он не только своим высоким ростом, обаятельной внешностью да соколиным взглядом. Воспитанный в духе строгой горской морали, плюс врожденный его аристократизм, доброта, способности и любовь к наукам – вот, что отличало его от других. Еще будучи студентом, Хазби Черджиев преподает на рабфаке при институте, выполняет другие общественные поручения ректората.
В 1931 году он успешно окончил институт и один из всего выпуска остался в институте в качестве преподавателя политэкономии. Здесь он влюбился в науку, здесь уже проявились особенности его характера. Он никогда и нигде не будет ремесленником, во всех делах его всегда будет творчество.
Тяжело было всему преподавательскому составу расставаться с молодой и яркой личностью, поражающей какими-то благородными штрихами, свойственными национальной культуре поведения. Но они понимали, что его незаурядные способности, его аналитический ум принесут пользу науке. И в 1932 году направляют его в аспирантуру Ленинградского института народного хозяйства им. Энгельса. Провожая его, преподаватели и студенты института просили: “Обязательно возвращайся, Хазби, в родной институт, что бы не случилось”. В родной институт не получилось. Но в Иркутск он вернулся. Это было в 1935 году. После окончания аспирантуры Управление кадров наркомторга СССР направило его в Восточно-Сибирский институт Советской торговли, где Хазби Саввич проработал до 1938 года. Его манили родные края, к тому же по ряду объективных причин институт был расформирован. И в том же, 1938-ом, он уже дома, преподает политэкономию в Северо-Кавказском педагогическом институте. Одновременно работает над темой диссертации, но не спешит защититься, да и некогда. Яркую страницу в творческой биографии Черджиева представляет его педагогическая деятельность. Проявив себя как исключительно одаренный организатор учебного процесса (его лекции стали популярными задолго до защиты диссертации), он уже был известен среди экономистов Кавказа. Между ним и студентами не было ложной официальности, он любил студентов от души и был в курсе всех их проблем и трудностей, проявлял заботу о них. Оберегал их от ошибок, отдавал им все, но и требовал многого от них, потому что жил ими.
“Сочетание в этом человеке огромной эрудиции и обширных знаний, – пишет в своих воспоминаниях о Черджиеве М.И. Серебряная – доцент кафедры географии СОГУ, – доброжелательности и подлинной интеллигентности мне приходилось наблюдать не однажды и при разных обстоятельствах. Однако наиболее полно они проявились в обстановке не совсем обычной. Дело в том, что на протяжении ряда лет руководство Северо-Осетинского госуниверситета приглашало Хазби Саввича в качестве председателя государственной экзаменационной комиссии на отделении географии химико-биологического факультета, и для нас, коллектива преподавателей и студентов, это было не только важно, но и в высшей степени отрадно. И не от того радость исходила, что мы надеялись на снисходительное отношение к нашим питомцам. С появлением в нашей среде Хазби Саввича значительно менялась обстановка, другим становился микроклимат в коллективе. Его воспитанность и сердечность, внимание и заинтересованность облагораживали не только студентов, но и нас. Мы все старались быть лучше, избегать повышенного тона, окриков, приказных форм общения, а студенты, и это надо подчеркнуть, из чувства величайшего уважения к Хазби Саввичу (наслышанные от выпускников прошлых лет) считали для себя невозможным приходить на экзамены плохо подготовленными…”
“Одним из самых популярных из числа преподавателей на историческом факультете нашего пединститута был Хазби Саввич Черджиев, – пишет в своих воспоминаниях бывший его студент, кандидат исторических наук Т.Т. Худалов. – Он был скромен и прост, величав, но доступен. Был интересен и глубоко содержателен. Вокруг него создавалась необыкновенная душевная атмосфера. Никогда не смотрел в текст, когда читал лекции. Лекции его были настолько умны, содержательны и интересны, в них было столько живых и интересных примеров, что они ходили из рук в руки, из поколения в поколение. Они привлекали нас искренностью, сердечностью, живостью.
Нужно отметить, что немногие из студентов могли записывать его лекции. В числе тех немногих был и я. Дело в том, что лекции Хазби Саввича были настолько интересны, настолько захватывающи, что студенты бывали заворожены, и некогда было им записывать. После Великой Отечественной войны, будучи уже капитаном Красной Армии и начальником 4-ой части Коста-Хетагуровского райвоенкомата, я развернул военно-учебный пункт в станице Карабулакской. Дочь казака, у которого я жил на квартире, показала мне мою тетрадь с лекциями Хазби Саввича и спросила, не родственник ли мне этот Худалов, и рассказала, как они, четверо студентов, по этим лекциям успешно сдали экзамен по политэкономии и как эта тетрадь стала лучшим для них учебным пособием…”
Великая Отечественная война внесла свои коррективы в жизнь советского народа. Хазби Саввич ни минуты не колебался, что он должен быть на передовой, что должен сражаться с оружием в руках. С первых же дней войны он пошел в военный комиссариат с просьбой отправить его на фронт. Ему отказали. Три раза обращался он к первому секретарю обкома партии, просил и приводил свои доводы, почему он должен идти на фронт, что есть у него жизненный опыт, что сможет повести солдат и сориентироваться в сложных ситуациях и, в конце концов, когда там гибнут ребята, он не может находиться в тылу… Не унимался, пока партийное руководство твердо не противопоставило его доводам свои: одной из первостепенных задач в тылу является воспитание в народе непоколебимой веры в победу над врагом, веры в могущество нашей страны.
– Пойдешь на фронт, погибнешь, а дальше что? Кто будет вести такую работу здесь, кому это поручим, как мы будем оголять тыл? – говорили ему.
Убедили. И пригодились Хазби Саввичу его кипучая энергия, умение увлечь людей словом. В начале Великой Отечественной он был утвержден лектором Северо-Осетинского обкома КПСС и заместителем заведующего отделом пропаганды обкома, заместителем начальника управления трудовых резервов по политчасти, одновременно лектором Дома Красной Армии Орджоникидзевского гарнизона, комиссаром 8-го строительного батальона 1-ой саперной армии, комиссаром 1-го строительного батальона по строительству оборонительных сооружений. Он руководил и читал лекции в воинских частях, среди ополченцев, появлялся на оборонительных рубежах и убежищах среди населения.
Истощенный изнурительной круглосуточной работой, он часто впадал в голодный обморок, а свой паек делил с больным братом Муратом и его семьей, с семьей брата Салама, который со старшим сыном был на фронте, с сестрой Даго, оставшейся с четырьмя детьми.
“Такое случалось нередко, – вспоминал Хазби Саввич, – когда во время беседы с солдатами в минуту затишья темнело в глазах и чуть ли не терял сознание. Однажды во время очередной лекции в истребительном батальоне, расположенном между сел. Гизель и г. Владикавказом, ко мне подошел командир, стал рядом и полушепотом спросил: “Вам плохо? Вы не голодны?” – Нет, нет, – запротестовал я и собрался с последними силами, чтобы закончить лекцию. После лекции он позвал меня к себе и накормил. Я попрощался с молодыми и веселыми бойцами, которые даже во время боя не теряли чувство юмора и рассказывали смешные истории. Успел отойти метров сорок, как на них налетела вражеская авиация. Когда обернулся, вместо части увидел огромную воронку, трупы молодых солдат и офицеров. Я не мог сдвинуться с места. Передо мной лежали только что улыбавшиеся солдаты. Вокруг свистели пули, взрывались бомбы. Но я не боялся. Куда-то исчезло чувство страха, не хотелось жить. Я не помню, когда и как пришел в город…”
“2–3 ноября 1942 года, – пишет Х.С. Черджиев, – в дни nfeqrnwemm{u боев мне было поручено быть в районе ул. Кесаева, где концентрировалось большое количество наших войск. Район между с. Гизель, ст. Архонской и гор. Орджоникидзе был в кромешном аду… Убитых подбирали днем и ночью, несколько бортовых машин их перевозили через Кировский мост в северо-восточную часть города. Как-то я подошел к шоферу одной из груженых машин. Она сверху была прикрыта, трупов не было видно, но из щелей сочилась кровь… Ужасную эту картину я запомнил на всю жизнь…”
“Много я испытал во время войны, – говорил он, – но самое страшное – видеть погибших девушек…”
Много рубцов оставила война на ранимом сердце Хазби Саввича. Удары судьбы один за другим обрушивались на него. В 1942 году умер его младший брат Мурат. Не выдержала трагедии войны и единственная его сестра Даго. На его попечении остались сироты-племянники. А к нему, как и прежде, обращались за помощью мирные жители. И он, как и прежде, не говорил не могу. Помогал эвакуированным из других районов страны, вдовам, сиротам, отвечал на многочисленные письма.
“Сел. Саниба. 10 декабря 1942 г.
Хазби! Рада до безумия за твое письмо, за то, что ты единственный человек, который сообщил мне кое-что о моих родных… Сколько я не старалась узнать о них что-нибудь, но никто не знал, где они… Тысячу раз, Хазби, тебя благодарю за это письмо. Я от радости плакала. С дружеским приветом Дина”.
В трудные военные и послевоенные годы, в разрушенной войной Северной Осетии Хазби Саввичу досталась ответственная работа – заместителя председателя Совета Министров республики. Его заботой было возрождение и становление образования, науки, культуры и здравоохранения республики. Он бывал в институтах и техникумах, знакомился с их планами и проблемами, выбивал средства для строительства новых кинотеатров и домов культуры, вникал во все вопросы культуры и здравоохранения.
Лично руководил восстановительными работами школ, больниц, детских лагерей и лично проводил собирательную работу для истории о злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на оккупированной территории Северной Осетии. Впоследствии, уже будучи директором СОНИИ, он их издал. Четыре тома рукописей стали бесценным историческим источником. В 70-х годах их использовал в своей книге крупный ученый из института военной истории в Москве Ибрагим Бейли – как опровержение издаваемой на западе литературы о “гуманном” поведении немцев на Кавказе в Великой Отечественной. Да разве один Ибрагим Бейли? Не одно, не два поколения будут защищать кандидатские и докторские диссертации на материалах, собранных и разработанных Хазби Саввичем в разное время. А ему самому время и обстоятельства никак не позволяли работать над избранной темой и защищаться. Редко, почти не бывало, чтобы Хазби Черджиев не совмещал несколько должностей. Будучи заместителем председателя Совета Министров республики, он по совместительству заведовал кафедрой политэкономии совпартшколы при обкоме ВКП(б).
Но вот, в 1956 году, неожиданно для всех сослуживцев он подает заявление об уходе с поста зампреда. Почему? Что его заставило? – вопрошали все. – Добро должно быть с кулаками, – отвечал он, смеясь, – но я исключение.
К сожалению, часто, если не всегда, во властные структуры наряду с истинными политиками проникают и “пиджаки” в галстуках, в которых Бог забыл вложить душу. Такие “пиджаки”, которым, впрочем, не раз Хазби Саввич писал умные доклады, и были недовольны его работой, часто ругали. Ругали за непозволительно мягкий и доброжелательный прием посетителей. И, конечно, за коридоры, которые занимал Совет Министров, всегда полные народу. И все к Черджиеву.
Вторая просьба Хазби Саввича – перевести его в педагогический институт в качестве преподавателя политэкономии – тоже была удовлетворена. Х.С. Черджиев даже был назначен заместителем директора института. А в 1958 году он был назначен директором научно-исследовательского института.
Наконец-то он целиком уйдет в науку, которая была неизменным его стремлением! Но нет. Его вызывают снова в обком партии и предлагают вернуться в правительство, на этот раз председателем Президиума Верховного Совета Северо-Осетинской АССР, совмещая это с должностью директора СОНИИ. Он не сразу согласился. Согласился не ради престижа, не ради власти, не ради личной выгоды – жил Хазби Саввич скромно, даже более чем скромно для зампреда. Соглашаясь, он видел перед собой молодых людей, которым не успел вручить путевки на учебу в крупные города, престарелых, больных ветеранов войны и труда, детей на руках у мам, которых нужно устроить в детские сады и ясли и для которых никогда не бывало мест без звонка сверху. И он сказал: “Да”. И вечный труженик на поле добра, засучив рукава, без паники и страха приступил к своим обязанностям. Он депутат, он председатель Президиума Верховного Совета, он директор Научно-исследовательского института. И как тут не вспомнить слова Белинского, сказанные о Н. Полевом: “Он был всем во всем и был во всем первым”.
Он, конечно, понимал, что велика роль руководителя научных исследований, конечно, знал, что трудно и ответственно совмещать две такие должности. Знал…
На должности директора научно-исследовательского института до него было десять человек. Но таких гигантских успехов и такого ошеломляющего всплеска научных достижений институт добился только при Х.С. Черджиеве. Надо сказать, что научно-исследователь-ские институты занимаются исследованием не в одной какой-то сфере, а комплексно. Вопросами истории народа, его культуры, искусства, языка, литературы, экономики, межнациональных связей и т. д. Ясно, что успех коллектива такого института во многом зависит от его руководителя. Он должен разбираться глубоко в сути всех научных проблем. Всеми этими достоинствами обладал Хазби Саввич. Он был экономистом, историком, литератором, этнографом, искусствоведом…
И в первую очередь надо отметить его заслугу в том, что он сохранил институт, сохранил крупный научный центр для республики. Подобные институты были сохранены и в других автономиях, благодаря Черджиеву.
В 60-х годах встал вопрос о закрытии научно-исследовательских институтов в автономных областях, как непозволительной роскоши, недопустимого излишества. Чья была инициатива, кто конкретно стоял за такой идеей и почему? Дело уже в прошлом. Но как бы то ни было, ликвидировали бы институты, если бы ни Хазби Черджиев, если бы ни его авторитет, если бы ни его имя и в научном мире и в политике, если бы ни его обоснованный доклад на совещании в Москве, когда его мягкий, спокойный, ровный голос вдруг приобрел металлическую жесткость, если бы ни его доводы и факты, доказывающие нужность и перспективность научно-исследовательских институтов.
“Это был акт высокого мужества, – пишет Феликс Тотоев, – который надо всегда помнить всем тем, кто интересуется историей науки, кто дорожит своей историей и не только здесь…”
“Тридцать лет, в течение которых Хазби Саввич возглавлял коллектив, без преувеличения можно назвать “черджиевским”, – пишут сослуживцы. И это поистине так.
Первое, на что обратил внимание Хазби Саввич, когда стал директором института – это история древних алан. “Она не изучена, – сказал он, – и этого нам не простят потомки”.
По его инициативе и при его непосредственном участии был разработан и осуществлен целый комплекс актуальных мер для ликвидации белых пятен в разработке истории Осетии. Он стал искать специалистов в других городах страны, находил их и приглашал. Пригласил замечательного археолога, ученого-самородка В.А. Кузнецова. Тогда в институте было создано отделение археологии, которое и возглавил Владимир Александрович.
Оживилась разработка академического текста Нартского эпоса после того, как пригласил в институт К.Ц. Гутиева. В 1980 году Х.С. Черджиев пригласил в СОНИИ первого в Осетии кандидата искусствоведения А. Бациева в новый отдел искусства в целях изучения и развития культуры республики. На новую ступень поднялось осетинское литературоведение, благодаря осуществлению академических изданий собраний сочинений К. Хетагурова, Э. Бритаева, И. Джанаева.
Привлек для работы в институте Лауреата Ленинской премии С.М. Абаева, который одним из первых в республике стал исследовать вопросы экологии, проблему нерудных ископаемых в Северной Осетии.
Такому расширению круга исследуемых проблем способствовало создание новых отделов – экономики, социологии, искусствоведения. В годы управления институтом Черджиевым были созданы фундаментальные труды: “История Северной Осетии”, “Научная грамматика осетинского языка” в двух томах, “Очерки осетинской литературы”, академическое издание пятитомника Коста и т.д.
За годы работы директором СОНИИ Х.С. Черджиев подготовил к изданию и отредактировал 19 томов “Известий СОНИИ”, учебников, книг, монографий по разной тематике. В числе их авторов были такие известные ученые как Е.И. Крупнов, Б.В. Скитский, Л.Т. Семенов, В.И. Абаев, М.И. Исаев, В.К. Гарданов и другие.
Хазби Черджиев был и организатором, и ученым, сумевшим получить поддержку разнопрофильного коллектива. В организационной деятельности Черджиева предметом постоянного внимания была и подготовка национальных кадров, для чего он отправлял молодежь в крупные города России. Малоимущим платил командировочные из директорского фонда.
Немалым вкладом в развитие научной мысли в республике явились исследования по малоразработанным проблемам народного хозяйства Осетии самого Черджиева. В своих научных трудах он подчеркивал возможность извлечения практической пользы для республики и неоднократно обращался к правительству с различными проектами по разработке тех или иных природных богатств края. И чаще, если не всегда, его предложения бывали отвергнуты.
О научных заслугах Хазби Саввича можно говорить много, они актуальны, потому что он их писал не для степени, не для корочки, а искал средства для умножения богатств, для поднятия материального благосостояния народа.
В 1949 году, находясь в Академии общественных наук при ЦК ВКП(б), Х.С. Черджиев защитил диссертацию на тему: “Влияние потребительской кооперации на колхозно-базарную торговлю”. Тема была актуальна, актуальна она и сейчас. Он показал в ней ряд проблем политической экономики социализма, анализируя и обобщая большой конкретный материал. Доктор экономических наук, профессор Академии общественных наук при ЦК ВКП(б) Л. Гатовский писал о работе Черджиева:
“Работа Черджиева в данном виде является в значительной мере оригинальной. В настоящее время отсутствуют подобные литературные работы, в которых была бы дана такая научная систематизация проблем. Интересен анализ, данный автором, колхозной торговли и ее форм. Автор рассматривает колхозную торговлю как экономическую категорию, более широкую, чем колхозно-базарная торговля…”
Труды Хазби Саввича, его монографии, в основном, по экономике являются краеугольным камнем всей его научной деятельности. Грани его творчества проявлялись и в других областях истории осетинского народа. Он создал два капитальных труда: “Очерки по истории народного образования в Осетии” и “Народное хозяйство СОАССР”, множество крупных проблемных статей: “Северо-Осетинская АССР. Административно-экономическая характеристика”, “Культурное строительство в Северной Осетии 1933–1941 гг.”, “Народное образование Северной Осетии за 40 лет”, “Просвещение и здравоохранение Северной Осетии”, “Возникновение и укрепление советской государственности в Северной Осетии”, “Экологическая структура Северной Осетии”, “Северо-Осетинская нация” и т. д.
Особого внимания к себе требуют статьи: “Карл Маркс”, “Теория трудовой стоимости Маркса”, “Изучим экономику республики”, “Цены колхозного рынка” и другие.
Х.С. Черджиев переписывался с учеными Японии, Германии, Чехословакии, Франции и других стран. Среди его корреспондентов были Х. Мугуев, М. Шагинян, Н. Атаров, ученые и военные. Долгое время он дружил и сотрудничал с редакцией БСЭ, писал для них статьи, статьи писал и для институтских сборников (причем специально для машинисток все переписывал набело).
В 1975 году Х.С. Черджиеву за заслуги в науке было присвоено звание заслуженного деятеля науки Северо-Осетинской АССР. Его вклад в науку отмечен орденом Трудового Красного знамени. Необычайно широкая и плодотворная деятельность Х.С. Черджиева – это целый пласт в истории Осетии и осетинской культуры. Он открыл и показал, что его народ имеет свою древнюю историю, очень интересную, очень разнообразную и что она является неотъемлемой частью Российской истории.
Живое воплощение прекрасного, Хазби Черджиев принадлежит нашей истории. Он воздвиг своему имени прочный памятник. Пусть его пример будет упреком тем осетинам, которые утратили мужество и честность предков, став равнодушными созерцателями людских бед, всего происходящего вокруг.
8.02.2002 г.
