Многообразие исследовательских подходов к осетинскому этносу, с учетом всех составляющих его (язык, эпос, демонология, верования, традиционная культура), наиболее развернуто представлено в трудах Ю. Клапрота, В.Ф. Миллера, В. Демюзиля, Г. Бейли, Б.А. Калоева, И.М. Оранского и др. Высоких результатов в воссоздании портрета осетинского народа достиг В.И. Абаев, начиная с его известного труда “Аланика”.
Этногенетическое исследование осетин в рамках обширной культурной традиции индоевропейского мира составляет основную доминанту в плодотворной научной деятельности известного ученого-философа, крупного специалиста в области осетинской традиционной культуры, проф. А.К. Хачирти. Новым бесспорным успехом ученого в этом направлении следует считать выход в свет его фундаментального исследования (Аланика. Историко-культурологическое исследование. Книга первая. Владикавказ, 2002. 41 п.л.). Это первая солидная монография по культурологи осетинского этноса в отечественной историографии, что придает ее выходу в свет особый, событийный характер.
Рецензент не претендует на последнее слово при анализе содержания книги, поскольку она многоаспектная и содержит авторское видение многих положений представителей разных направлений научного осетиноведения в преломлении к культурной традиции: археологов, искусствоведов, фольклористов, филологов, политологов, со многими из которых он дискутирует в книге; мы взяли на себя миссию дать общую оценку монографии и представить ее общественности.
На основе беспристрастного анализа обширных многоплановых литературных источников, историко-археологического материала и всего национального культурологического арсенала, ученый исследует культурное творение североиранского мира (арии, скифы, сарматы, аланы, осетины) на протяжении более трех тысяч лет, подтверждая и значительно углубляя выводы своих предшественников о его неразрывной связи и единстве.
Актуальность научных изысканий А.К. Хачирти усиливается в современных условиях: с одной стороны снят запрет на объективное исследование истории народов, прежде рассматривавшееся советскими идеологами хрущевско-сусловского толка как самовосхваление народа, а с другой, когда эта свобода показала свою обратную сторону; на книжных полках появилась печатная продукция, весьма далекая от исторической истины и культурной первозданности.
Первая глава монографии “Истоки. (Штрихи к образу народа)” наиболее значительна по объему и несет большую научную нагрузку. С интересом открывается занавес жизни ираноязычных ариев 11-1 тыс. до н.э., неразрывная связь которых через скифское посредство к современным осетинам иллюстрируется довольно ярко. В ней достаточно предметно представлен скифский мир, раскрыто существенное значение, которое он имел в формировании европейской цивилизации. Автор проводит довольно убедительные скифо-осетинские параллели в области военного дела, религиозных построений, культуры и быта. Обоснованно и резонно суждение проф. Хачирти о том, что скифы были не только посредниками между Востоком, Античным миром и Европой, но и сами создали высокую для того времени культуру. Они оказали влияние не только на своих соседей и на отдельные области Евразии. “Скифские вещи распространились на огромной территории, включая далекий Север”, – пишет автор книги, ссылаясь на известного скифолога А.П. Смирнова. (с.25).
Переходя к характеристике сарматских племен, автор книги сетует, что у них не оказалось своего Геродота, который бы оставил такие же добротные сведения, какие сохранились о скифах благодаря Отцу истории. Сведения о сарматах действительно фрагментарны в исторических анналах, но, вместе с тем, они пригодны для целенаправленного поиска посреднической роли сарматов от скифов к алано-осетинам в обширном культурологическом аспекте. Вопреки устоявшемуся мнению об особой роли женщины у сарматов, проф. Хачирти на примерах из эпоса и древней истории доказывает одинаково ровное отношение к женщине во всем североиранском мире на протяжении тысячелетий.
Еще более привлекательны страницы книги об аланах-ассах, об их этногенетической связи со скифо-сарматским миром. Говоря об аланах, участвовавших в великом переселении народов, автор сетует на недостаточную их изученность в исторической литературе, вместе с тем отмечая, что дошедшие до нас сведения льют воду на мельницу североиранского единства. Более подробно останавливается автор книги на истории алан на Кавказе, отмечая в ней три основных периода: до Vв., V-IX вв. и IX-XIII вв. В книге особо подчеркнута роль Западной Алании в деле распространения христианства и развития культуры. Извлеченные из алановедческой литературы сведения и их анализ в обширном контексте нартовского эпоса, быта и культуры современных осетин дали основание ученому для заключения, что “скифы”, “сарматы”, “алано-ассы” были разными ветвями единого этноса с родственным языком, диалектами, наречиями. Могли быть под их эгидой и союзы племени, но этническое своеобразие племен скифского мира нельзя подвергнуть сомнению. Касаясь многих изданий последнего десятилетия, в которых тенденциозное, спекулятивное берет вверх над истинно научным подходом к аланской истории, автор критикует их за стремление свои субъективные построения выдать за действительное, хотя ни одному из авторов не удалось опровергнуть органическую связь алано-осетин со скифо-сарматским миром.
Проф. Хачирти с сожалением отмечает большой вред, который нанесло историческому кавказоведению декларативное утверждение известного ученого-археолога Е.И. Крупнова, что аланские племена являлись основой этногенеза не только осетин, но и других народов Северного Кавказа, в частности, чеченцев, ингушей и адыгов. Эта точка зрения в ином варианте была поддержана В.А. Кузнецовым в книге “Аланские племена Северного Кавказа”.
“Эту декларацию, – указывает автор рецензируемой книги, – вразумительно объяснить нельзя с точки зрения науки об этносах и закономерностях их образования и развития: каким образом ассимилированные аланские массивы стали родоначальниками аборигенных племен и народов, ни в чем существенном не изменив их облик, язык и культуру”. И далее: “Аланы на Кавказе жили не в безвоздушном пространстве. Были прежде всего “аланские союзы племен” или объединения племен и народов под эгидой алан и другие народы и племена, в том числе и чеченцы, и ингуши или их предки, и некоторые из адыгских племен. Часть их постепенно ассимилировалась аланами, но масса этих аборигенов сохранила свою этническую самостоятельность” (с.55). В действительности, непонятно, как могли быть у ираноязычных осетин и представителей иберо-кавказской семьи языков (которые и внутри проявляют отличие друг от друга в языке и культуре) общими предками аланы? В подобном утверждении отсутствует элементарная логика. Осмысление значительной научной литературы и фольклорных источников позволило ученому утверждать, что скифо-сармато-аланы – единый североиранский этнос, который просматривается как в исторической, так и в хозяйственно-бытовой и культурной традиции. Для подтверждения этого главного вывода об единстве скифского мира достаточно лишь одного компонента – языка. “Поистине это чудо, – цитирует автор книги Ж. Демюзиля, – что несмотря ни на какие превратности судьбы, язык удержался в течений стольких столетий (две с половиной тысячи лет – Л.Ч.). Осетины… преуспели вдвойне: они сберегли до наших дней не только язык как форму, несущую культурное содержание, но и само это содержание, в котором отразилось состояние скифской цивилизации на последних ступенях ее развития” (с.55).
На всесоюзной сессии по этногенезу осетин (1966) в своем заключительном слове В.И. Абаев поставил перед учеными-кавказоведами задачу, своеобразную программу для последующего исследования происхождения осетин: определить, который из двух компонентов (местный кавказский субстрат или пришлый иранский) был доминирующим в деле формирования осетинского этноса. Основываясь на накопившихся с тех пор новых изысканиях и скрупулезном анализе археологического материала, культурных традиций иранского и кавказского миров, многие из ученых отдают предпочтение первому компоненту. Однако, в отличие от них, проф. Хачирти первым из ученых в полный голос отвечает выдающемуся ученому: “Алано-осетинский народ, сущность которого в связке “Иранство-Кавказ”: первый и основной проявляется в иранской основе, и сущность второго порядка – в кавказском пласте историко-культурных заимствований” (с. 74).
Существенным подспорьем в цепи доказательств единого образа народа послужила преемственная связь североиранского мира в таких компонентах культуры и быта, как исконная религия осетин (восходящая к скифскому миру), воинское искусство и военная традиция, традиционное застолье, астральная символика, нартовский эпос, философия жизни и смерти, культ чисел. Что касается языкового материала, то исследования Б. Мункачи, В.И. Абаева, Г.Ф. Турчанинова, Г. Бейли, памятники осетинского письма из Трусовского ущелья и Зеленчука, наличие скифских имен в нартовском эпосе дали основание автору для заключения о превалирующей роли иранства в формировании осетинского народа и его языка. В аксиомности этого вывода убеждают и следующие слова В.И. Абаева: “Из всех известных иранских языков он (скифский – Л.Ч.) ближе всего к осетинскому. Эта близость настолько ярка и отмечена такими чертами преемственности, что скифский и осетинский могут рассматриваться как две ступени развития одного и того же языка” (с. 96). Проф. А.К. Хачирти справедливо негодует против той части исследователей скифов, сарматов и алан, в устах которых они – варварский народ. Несправедливость подобных утверждений, хотя бы в отношении скифов, явно бросается в глаза. Как можно говорить подобное о народе, столетиями контачившим с греческим миром, о народе, давшем Токсариса и Анахарсиса, и, вообще, о народе, которому в табеле о рангах творцов древней цивилизации отведено место после древних греков и римлян.
Красной нитью через всю книгу проходит ее полемический дух. При этом автор критикует вульгаризаторский подход к этногенезу осетин части ученых, игнорирующих историко-культурную специфику и характерные явления осетинского этноса. Посредством анализа пущенных в научный оборот источников и литературы, а также логического мышления, на страницах книги воссоздается портрет единого народа на протяжении двух с половиной тысяч лет. На последующих страницах книги, помимо указанной, автор подвергает критике и некоторые другие позиции Е.И. Крупнова (“кобанцы – создатели нартовского эпоса”) и В.А. Кузнецова (“Кавказские племена – далекие и единственные предки осетин”), развенчивает околонаучные спекулятивные суждения В.А. Шнирельмана и таких новоявленных ученых-ультрапатриотов из местной кавказской среды как Н. Кодзоев (“Аланы никакого отношения не имеют к осетинам”), И. Мизиева (“Скифы – тюркоязычный народ”), Х. Закриев (“Ветхий Завет написан на “вайнахском языке”), В. Фриев (“Священное Писание написано на осетинском”). В этом же ряду стоят другие “открытия”, наподобие: Барбаросса родом из Архыза (?!), Христос и его мать Мария были скифами–осетинами).
Автор книги не оспаривает мнение ученых, признающих роль кавказской среды на формирование осетинского этноса, единство кавказского мира, особенно в духовной жизни. Вместе с тем он не разделяет мнение тех, кто излишне преувеличивает роль кавказского фактора в формировании осетинского этноса, и подкрепляет свои суждения убедительными примерами из истории.
В рецензируемой книге приведен значительный материал, дающий предпочтение идее принадлежности кобанского искусства индоиранскому или индоевропейскому миру – в отличие от утверждения, что “кобанцы были чисто кавказским племенем”.
Нельзя обойти вниманием еще одно неоспоримое достоинство рецензируемой книги. Ни в одном исследовании, посвященном традиционной культуре народа, нартовский эпос не был так всесторонне и скрупулезно проанализирован, как это мы видим в монографии А.К. Хачирти. Ученый подверг эпос подробному историко-культурологическому анализу. Буквально “перепахав” его вдоль и поперек, он заставил фольклорными средствами услышать голос предков о языке, культуре и быте всего скифского мира.
Большую научную нагрузку несет глава о скифских мифах, анализ их философско-культурологических аспектов. На основе сравнительного анализа скифского духовного мира и осетинских нартовских сказаний А.К. Хачирти весомо подкрепляет вывод Ж. Демюзиля о том, что истоки формирования нартовского эпоса восходят к скифскому миру. Убедительны страницы книги, иллюстрирующие существенные связи скифского мира, начиная с индоиранских культурных корней и нартовского эпоса вплоть до живых проявлений их в осетинской действительности: представление о космосе как о трехуровневой конструкции; индоиранская концепция о трехфункциональности; скифская легенда об упавших на землю золотых изделиях (чаша, секира и ярмо) и их отражение в осетинском быту; легенды о происхождение скифов и нартов и др.
В осетиноведческой литературе имеются лишь поверхностные сведения и упоминания о загадочном народе царциата; следует приветствовать инициативу А.К. Хачирти, который первым из нас повернулся лицом к истории этого загадочного народа и его культурному вкладу. С целью выявления исторической и этнической принадлежности царциата, автор книги по крупицам анализирует сюжеты богатырских сказок о них и существующие о них литературные сведения. Представляется удачной попытка ученого восстановить жизненную дорогу загадочного народа, начиная с легенд об их происхождении (брак Царцо с Бонварнон), хозяйственных занятий, болезнях, походах, отношений с небожителями и соседями до… очертания территории обитания и их чудесного исчезновения. В результате автор проходит к заключению: у царциата – осетинская природа происхождения и проживали они как на Юге, так и на Севере Осетии. При этом, если нарты более превалировали на Севере, то царциата – на Юге Осетии. Об их этнической природе говорит и то, что они поддерживали близкие отношения с такими известными осетинскими фамилиями, как Цъыбырттё, Хурумтё, Бирёгътё, Цъылынгтё, а отдаленные – с нартами. Древность мира царциата автор книги возводит к переходной эпохе от матриархата к патриархату, считая бесспорным их принадлежность к скифскому миру. Не имея прямого отношения к миру нартов, они, тем не менее, как этнокультурное явление, четко вписываются в культурную традицию осетинского народа (с. 190). Такая разветвленная характеристика возможно спорна в некоторых деталях, но импонирует в целом, хотя бы потому, что представлена впервые.
Вслед за тщательным анализом скифской мифологии в книге рассматривается религиозно-мировоззренческая основа этого же мира. Отталкиваясь от древнеарийского семибожного трафарета, Ригведы и учения Зороастра, А.К. Хачирти рассматривает скифские религиозные представления, в основе которых цифра семь (Табити, Папай, Ойтосир, Аргимпаса, Таргитай, Арес), и проводит параллель с поразительно ярким проявлениям аланского семибожия, тщательно исследованного В.И. Абаевым. Автор книги четко различает три основных элемента в религиозном мировоззрении осетин – скифский, христианско-исламский и собственно алано-осетинский с традиционной связью со скифским пластом верований – и пытается осмыслить проблемы осетинской религии как национально оригинальной. Автор говорит о роли христианства в жизни и быте алан, ушедших на запад, а также в их ассимиляции, об успехах христианской миссионерской деятельности в Западной Алании, которая не получила своего логического завершения из-за нашествия монголо-татар, сломавших структуру государственности у алан, прервавших культурные процессы, развивавшиеся в аланском обществе на протяжении многих веков. Тем не менее, охристианизация языческих культов (Уацилла, Никола, Уастырджи, Тутыр) и заимствование некоторых христианских праздников свидетельствуют о существенном влиянии христианства на прежние религиозные верования осетин. В меньшей степени, но то же самое произошло и с мусульманством. Проникновение христианства и ислама в быт алано-осетин произошло лишь за счет отдельных уступок как догматического, так и обрядового характера, что, по мнению проф. А.И. Робакидзе (на которого ссылается автор), стало возможным потому, что они застали на территории Кавказа высокоразвитые народные представления в виде определенных космогенических систем, стоявших намного выше того, что обычно именуется язычеством (с. 204). При всем этом исконные верования алан-осетин сохранились настолько сильно, что “даже в христианском и исламском аспектах верований осетин основная масса осетин молилась с оглядкой на старину” и народ так упорно держится за исконные верования. Как выражение более высоких духовных ценностей “Эти верования обращены к человеку, в них полно жизненного оптимизма и отсутствует мистика; они доступны, понятны, тогда как непонятны догматы христианства и ислама. Эта традиция простоты и жизненности осетинских культов, может быть, тянется от зороастризма, в котором так же откровенно проявляются земные заботы человека” (с. 204). Далее, в той же главе, раскрываются принципы и откровения зороастризма и их близость к верованиям осетин: дохристианские культы, божество Артхурон, природа семидневной недели, функции понедельника, аграрная основа календаря, пантеон и функции отдельных отраслевых культов, природа понятия “карна” и др. Обращает внимание акцент, который делает автор, говоря о значении исконной осетинской национальной религии в сохранении осетинского народа как религии далеко ушедшей от язычества.
Автор книги прав, подчеркивая, что осетинское застолье – это не просто прием пищи, а “ритуал с четко определенной обрядностью”, что “это обращение к святым-носителям идеи Справедливости, к людям (человеку), создающим жизнь и жизненные обстоятельства и к ушедшим из жизни, всегда живущим в памяти живых и помогающих им вершить их земные дела” (с. 230). Глубже, чем его предшественники (проф. В.Уарзиати и др.), автор книги вникает в суть традиционного осетинского застолья, характеризует его составные особенности, его отличие от застолья других кавказских народов, порядок рассаживания, нюансы поведения старшего за столом, зависимость продолжительности застолья от характера сбора и т.д. Не обойдены стороной и такие важные атрибуты традиционного стола, как ритуальные пироги (форма, количество, начинка), голова жертвенного животного и сопровождающие его части, преподнесение за столом почетного бокала. При всем соблюдении этих правил, самое главное зависит от умения вести стол старейшиной-тамадой, который, как правило, должен быть старшим по возрасту, но среди других старших он должен быть компетентным в осетинской традиции, искусным, авторитетным, его слово должно быть весомым и занимательным” (с. 241).
Вслед за выведением родстваосетинского застолья с иранским миром, автор книги акцентирует внимание на том, что из традиционных обычаев, сопровождающих застолье, отвечает требованиям времени и должно приветствоваться и с чем из них нам не по пути.
В главах “Ревность богов” и “нравственные устои” дана социально-философская характеристика высших идеалов нравственного совершенства – правда-справедливость, фарн, добро, ёгъдау, ард ёхсар, ёфсёрм, кад, рёстдзинад, сыгъдёг, фынг, хёс, туг, цёсгом в сопоставлении с их антиподами и значеним в духовной жизни общества.
“Понятие красоты” – одно из заглавных в книге. В ней рассматривается жизненная философия и культура народов скифского мира в таких художественно-эстетических проявлениях, как звериный стиль, орнамент, украшения, танец, песня, слово.
Знаменитому скифскому звериному стилю как феномену искусства в мировой цивилизации уделено должное внимание в трудах М.Н. Ростовцева, А.И. Тереножкина, К.Ф. Смирнова, Д.С. Раевского, Е.Е. Кузьминой, В.А. Ильинского, А.И. Мартинова, Б.В. Техова и др., и в этом плане автор книги ничего не собирается открывать. Его заслуга заключается в том, что он высветил это искусство – во взаимосвязи – как традицию североиранского мира, в котором нашли отражение уровень художественной культуры скифо-сарматских племен и культурологическое значение этого явления. А.К. Хачирти не разделяет мнения тех, кто утверждает, что с искусством звериного стиля скифы не были знакомы до их походов в Переднюю Азию (Д.С. Раевский) или же рассматривает его как результат внешних влияний (Е.Е. Кузьмина). Более обоснованным он считает мнение А.И. Мартынова, который писал, что “основа мировоззренческой системы скифо-сибирского мира была местной, возникшей в евразийских степях в начале сложения производящей экономики” (с. 281). Говоря о связях и влиянии скифской культуры на кобанскую, автор солидарен с Б.В. Теховым и А.Х. Слановым, доказавшим взаимовлияние этих двух культур.
Переходя к анализу содержательной стороны скифского искусства, автор приходит к заключению, что скифы подходили к изображению животных в символико-мировоззренческом ракурсе как к семиологичным носителям определенных идей (баран – носитель фарна, плодородия; олень – олицетворение солнца, силы, быстроты и красоты). Таким образом, было запечатлено понимание мира и обстоятельств, в которых жили и мыслили созидатели этого искусства. В книге много удачных параллелей – от сюжетов скифского звериного стиля с алано-осетинской средой через нартовский эпос до доказательств их преемственной культурологической связи. Мотивы красоты в скифском мире ярко иллюстрируются на основе культурологического анализа образа оленя (как культурного героя), образа барана (особо предпочительного из мира домашних животных) и других тотемных животных. С позиции красоты в книге анализируются предметы скифского звериного стиля и кобанской культуры (мифологические сцены, боевые картины, сцены охоты, предметы быта и др.), выявляется их взаимовлияние друг на друга. В том же ключе рассмотрен орнамент, его непрерывное единство, начиная с культуры древних кобанцев, скифов, сарматов, алан до шедевров осетинского изобразительного искусства в художественных произведениях М.С. Туганова, С. Едзиева и других. Эстетические вкусы скифского мира автор книги раскрывает на основе анализа многообразного мира украшений (серьги, браслеты, гривны, кольца), добытые археологами из памятников племен ираноязычного мира.
С большим интересом читаются страницы книги о древнейшей форме искусства – танцах. Рассматривая разнообразные формы традиционного танцевального искусства в хронологическом разрезе, автор книги особо заостряет внимание на их эстетической стороне и соревновательном духе, которые выявляли как физическую красоту исполнителя, так и его нравственные качества. Удачны суждения автора о том, что из большого многообразия танцевального мира является сугубо национальным творением и что привнесено соседними народами. Вклад народной хореографии в традиционную культуру очень весом, ибо танец – это не только развлечение, но и важная форма самоутверждения человека и народа в целом. Это соревнование в достоинстве (благородстве), грации (красоте) и силе (выносливости). От характеристики особенностей национальной хореографии (плавность, изящество движений, эмоциональная выразительность) автор книги переходит к нынешнему уровню этого искусства и дает полезные рекомендации для сохранения лучших традиций народного танца, ставшего изюминкой национальной культуры.
Говоря о народной песне, А.К. Хачирти подчеркивает сложность музыкального искусства осетин, его широкие выразительные возможности, необычное богатство песенного творчества как по жанрам, так и по конкретному песенному содержанию (героические, трудовые, мифологические, исторические, календарные, свадебные и т.д.). Автор прав, говоря, что перед выдающимися мастерами народной песни наш народ в неоплатном долгу, ибо “народная песня – это емкое свидетельство достаточно высокой культуры и высокой души народа. В ней он, как и в других видах народного искусства, исповедует свое представление о человеке, красоте его деяний, потому она и летопись народной жизни, а в целом – неувядаемая культурная традиция” (с. 334).
Емкое понятие красоты было бы недостаточно полным без слова в значении “изящное слово”, “словестность”. Раскрывая смысл слова в данном аспекте, автор отталкивается от не претерпевшего существенных изменений повествовательного полотна – нартовского эпоса, который содержит “драгоценные образцы народной словесности” (Ж. Демюзиль). Автор акцентирует внимание на выразительных средствах эпоса. Как образцы он приводит в книге фрагменты из сказаний о любимых героях нартиады, начиная от общепризнанного старейшины Урузмага до хитроумного Сырдона. От ярких иллюстративных образов нартиады в книге перекидывается мост к Нузальской надписи (18 в.) и к “Поэме об Алгузе” И. Ялгузидзе, и от них к осетинской профессиональной литературе, созданной гением Коста.
Две последние главы монографии “Традиция живет” и “Традиция будет жить” как бы аккумулируют основные выводы и заключения рецензируемой книги.
В первой из них сжато представлены основные характерные скифо-осетинские параллели: мотивы происхождения скифов и нартов, космогонические представления и верования скифов и осетин, мифы и легенды скифов и осетин о змее, олене, общие корни в культе мертвых, в культе домашнего очага, обычае побратимства, традиции воинственности и высоком положении женщины в скифском мире и среди осетин. Совпадают многие нравственные установки, которыми руководствовались создатели нартовского эпоса, царциата, обитатели сказочного мира, мира легенд и других культурных ценностей, которые по духу, структуре и содержанию совпадают с современными установлениями такого же порядка осетин. Былое и современность перекликаются в образе мысли, пословицах, поговорках, в этнических стереотипах, старшинстве, застольном этикете, видах соревновательных игр и многом другом. Знакомство со всем этим многоплановым материалом ведет и читателя вслед за автором от ариев до современных осетин, отбрасывая всякие сомнения в основной идее книги – единстве скифского мира. Эта основная канва книги неопровержимо доказывается данными осетинского языка, его непосредственной связью со скифским языком. Это и понятно, ибо как подчеркивает автор книги: “Язык, если он исконный, является главным проводящим нервом, основным кровеносным сосудом национальной культуры, психологического статуса этноса от истоков его зарождения и до самых зрелых уровней” (с. 368). Заключение к которому приходит А.К. Хачирти безупречно: культурная традиция скифского мира жива, живет она и в современной осетинской культуре и только в ней в наиболее полном виде (с. 368). В этом выводе – главная ценность и достоинство рецензируемого труда. Хочется выразить проф. Хачирти глубокую признательность за колосальный труд, который он проделал, чтобы осветить культурологический аспект исторического трехтысячелетнего пути развития нашего этноса.
Как отмечено, в своем фундаментальном исследовании профессор Хачирти поднял огромные пласты устного народного творчества и почти всю существующую вокруг темы литературу, что свидетельствует о широком научном диапазоне ученого и его высокой эрудиции.
Однако мы были бы неискренни, если бы стали утверждать, что книга лишена недостатков и упущений; их вряд ли можно избежать даже при издании небольшой брошюры, не то что при обработке столь обширного круга источников и литературы.
Недостаточно обосновано автор ставит знак равенства между терминами “аланы” и “ассы”. На таком же основании могут претендовать на идентичность и другие племена, из которых сложились аланы: аорсы, сираки, роксаланы, массагеты… Не лучше ли алан не смешивать с другими родственными им племенами? Тем более, что о степени их идентичности на страницах рецензируемой книги спорят ученые (с. 51, 52 и др.).
На наш взгляд, не соответствует действительности утверждение автора книги, будто бы готы были племенем, жившим в III в. до н.э. Согласно письменным источникам германское племя готов известно в районе Нижней Вислы с I в. н.э.; к III в. н.э. оно опустилось на Северное Причерноморье, поделившись на вестготов и остготов.
Понятно, когда автор книги говорит о феодальных отношениях в средневековой Алании, но совершенно непонятно, когда он сообщает о развитии феодальных отношений в Скифии (?!) (с. 84).
В книге имеется научный аппарат, но к сожалению, он выборочный, не полный. Использованные в ней материалы устного народного творчества и литературные источники не всегда подкрепляются ссылками, что, кроме прочего, затрудняет проверку достоверности тех или других положений книги. Так, например, на странице 95 написано: “К концу XIX в. в Северной Осетии из общего числа жителей каждый пятый был офицером” (?!). Вызывает сомнение утверждение автора об осетинской природе топонимов в Англии: “Кройдон”, “Сиундон”, “Донифанх” и др. (с. 106) Несколько пожеланий автору книги, касающихся суждений о религиозных верованиях. Перечень праздников, перешедших к нам из христианского мира следовало дополнить “Майрёмы куадзён” и “Цыппурс”. Суждения автора книги об осетинском пантеоне, подогнанные к арийской семибожной традиции (с. 211), на наш взгляд, недостаточно убедительны. Автор прав, утверждая, что рядом с Хуцау в религии осетин стоят Солнце и Небо. Однако в этом перечне не хватает имени Уастырджи, который в молитвах осетин и сегодня ставится рядом с Хуцау (“Хуцау ёмё нё Уастырджийы хорзёх уёд”). Далее на с. 205 читаем: “Ничем иным является построение, когда Хуцаубон объявляется днем домашних культов (Сафа, Хуцау), что в рамках религиозной традиции в построении “божественных сил” явно не корректно, ибо Хуцау как верховный бог ставится рядом и после Сафа”. Во-первых, в религиозном миропонимании осетин Сафа раньше Хуцау никогда не ставился и, во-вторых, из цитируемого текста выходит, будто и Хуцау – домашнее божество, что не соответствует действительности.
Общее направление суждений А.К. Хачирти в главе, посвященной осетинскому застолью, импонирует, хотя не со всеми его рекомендациями можно согласиться. Вместе с головой закланного животного и частью шеи на стол, как правило, ставилась лопатка (уён), а не сердце, как утверждается в книге. На наш взгляд, слишком категорично и нереально требование свести количество поминальных тостов до крайнего минимума (до четырех). По большому счету, дело не в количестве произнесенных тостов и продолжительности застолья, а в уровне общей культуры сотрапезников, нравственных устоев общества, в том, насколько в его среду проникло убеждение в соблюдении трезвого образа жизни.
Автор книги не придерживается единого правила написания осетинских имен и терминов. В разных контекстах настолько часто приводятся одни и те же термины то на иронском, то на дигорском диалектах (Орозмаг и Урузмаг, Уастырджи и Уаскерги, Фарна и Фарн, Тотур и Тутыр), что недостаточно осведомленный в осетинском читатель может их принять за разные понятия. Некоторые имена и термины даны только в дигорской форме. Во избежание разнобоя, нам думается, что было бы более целесообразно всю эту терминологию давать в том виде, в каком они представлены в официальном литературном языке – с обязательным приведением их дигорской формы рядом, там, где они впервые упоминаются в тексте.
Бросается в глаза некоторое структурное несовершенство, тематический разброс материала по всей книге, что привело к ненужным повторам и затрудняет освоение ее. Например, о скифском мире говорится во второй, четвертой и шестой главах, а между ними вставлены главы о царциата и о воспитании детей. Судя по содержанию, главу “Осетинское застолье” следовало переместить ближе к концу книги. Не всегда названия параграфов соответствуют их содержанию. Половина объема небольшого параграфа о внешнем облике не соответствует теме, а параграф “Быт” следовал озаглавить “Хозяйственные занятия”, ибо “быт” – понятие более широкое. В окружении иллюстраций из скифского мира неуместны страницы книги с портретами осетинских генералов.
И, наконец, книга настолько объемистая и многоаспектная, что практическое пользование ею сложно из-за отсутствия тематических указателей, которые были бы весьма желательны. В целом пожелания эти несущественны и, разумеется, нисколько не влияют на общую высокую оценку солидной и весьма интересной книги проф. А.К.Хачирти.
Завершить же рецензируемую работу хочется следующим.
Монография А.К. Хачирти “Аланика. Культурная традиция” обращена лицом не только в прошлое, но и в настоящее и будущее осетинского народа. Из огромного массива традиционной культуры автор книги рекомендует, что из него должно стать достоянием истории, а что продолжить свое служение народу. В свете недавнего заседания Совета республики, посвященного борьбе с негативными явлениями в традиционной культуре, книга А.К. Хачирти весьма актуальна. Ученый призывает к бережному отношению к традициям предков, восстает против тех новшеств, которыми мы сегодня “обогатили” традиционное застолье, освободить его от пьянства, сквернословия и хулиганства, от чревоугодия, призывает блюсти за столом замечательные традиции предков – красоту, трезвость и воздержанность. “Мы должны нашу традицию освободить от ритуальных тяжестей и сложностей, от тех нажитков, которые добавили новые поколения к старым обычаям, обрядам, праздникам и другим формам традиции” (с. 377). “Законом осетинской культуры должен стать трезвый стол. Единственное должно быть непреложным”.
“Века и тысячелетия, – продолжает А.К. Хачирти, – не могут бездумно отвергать пройденные этапы культуры, смысл в том и заключается, чтобы продолжить их. Мы и должны осмыслить то, что работает в нашей культуре и будет работать и в следующих временах, если мы даже поднимемся во всей инфраструктуре к европейскому уровню” (с. 377). И далее: “Особенно большие требования к поминальному столу, который должен стать поминальным с очень ограниченным количеством тостов и коротким пребыванием за столом. То, что сегодня имеет место, позорно для нации, и от этого надо уходить как можно решительнее” (с. 378). А.К. Хачирти призывает: “На основе доброй традиции, через омоложение, укрепление здоровья дулжно идти к вершинам культурной цивилизации – таково божественное предназначение, если мы родились для жизни. Нужно создать все условия к самоутверждению осетинского народа в целом, ибо на нем лежит ответственность сохранения имени и такой культурной традиции, которые достойны жизни, пока существует человечество”, – вот таким колокольным набатом звучат заключительные строки рецензируемой монографии проф. А.К.Хачирти.
