ПОВЕСТЬ
Мы в Боге едины!
Перед Богом держать нам ответ…
8 ноября 1991 года
Итак, я снова стал вести дневник заметных событий моей жизни. После пятилетнего перерыва в записях, связанного с до чертиков надоевшей перестройкой. Спешу начать новое повествование, в новых, не побоюсь сказать, исторических условиях.
Чеченская Республика, гражданином коей являюсь, объявила Го сударственный Суверенитет, и теперь мы все граждане свободного ми ра.
Оказывается, как выяснилось, в Чечне оставалось всего 2% от производства и переработки нефти и нефтепродуктов! Все остальное съедали Москва и туча российских чиновников. И не подавились же гады! Теперь мы сами с усами. Будем полно-правными хозяевами своих природных богатств: пусть никто более не указывает нам, как жить и как распределять доходы. У нас есть законно избранный Президент – Дудаев, и парламент!
Всем русскоязычным, в том числе и мне, согласно новой Чеченс кой Конституции, гарантированы все основные демократические свободы. Вот теперь заживем… Будем строить больницы, мечети, новые многоэтажные дома, спортплощадки, культурные центры и т.д. На все денег хватит. Зарплату будем получать в “зеленых” – не менее 1000 долларов в месяц. И это только поначалу. А затем, когда окрепнем академически, из золотых краников польется верблюжье молоко. Я в последнее мало верю, но что жить должны гораздо лучше – очевидно. Даже у меня на работе, в “Провавтоматике”, перемены с каждым днем все отчетливее бросаются в глаза. Прежние руководители, почувствовав свою ненадобность, славно испарились в воздухе – ни слуху, ни духу! Значит совесть не чиста!
Командовать все могут, а вот отвечать за свои поступки – единицы! Незаменимых людей не бывает. Пусть теперь другие порулят на благо народа. Ну да ладно! А то потом не о чем будет писать!
Да здравствует Свобода и Независимость!
14 апреля 1992 года
Что-то странное происходит вокруг… или я что-то недопонимаю. Куда делся благородный порыв созидателя?! Те же самые благороднее тезисы “об историческом шансе”, а все сводится к элементарной растащиловке, о масштабах которой коммунисты могли бы только мечтать.
“Что круглое катим, что плоское тащим!” – этот старый незатейливый лозунг последней стадии социализма только сейчас приобрел свое истинное значение. Несут все, что попадается под руку, причем в таких количествах и темпах, которых так не хватало прежнему “социалистическому соревнованию”. Воруют все.
На предприятии стали появляться какие-то загадочные “темные личности”, и стало все пропадать неизвестно куда – металл, ценное оборудование, стройматериалы, стекло, запчасти и т. д. Даже специнструмент, который нигде в другом месте нельзя использовать, – и тот слямзили, если не сказать более определенно. Проходная предприятия превратилась в проходной двор, где могут остановить для проверки лишь в том случае, если ничего не несешь. Значит не свой! Мы, оставшиеся на производстве старые специалисты, тоже решили не ударить лицом в грязь, но куда нам до неформалов во главе с руководством!
Зарплата низкая, и ее чаще и чаще стали выплачивать с опозданием, поэтому воровской приработок стал основной статьей дохода. Жена все ахает и причитает: “Валера! Не тащи больше! Засудят, как пить дать! Они, басурманы, между собой всегда общий язык найдут, по полной катушке под монастырь тебя подведут!”
Да и неспокойно здесь стало. Вон, на днях Поповых ограбили средь бела дня, а дочку их Ирину пригрозили изнасиловать, если в полцены квартиру не продадут.
А милиция руками разводит, не может справиться с валом преступности и советует продать все и купить оружие для безопасности. Хороша заявка!
А если моей дочери четырнадцать лет, и они до нее, не дай Бог, доберутся! Тогда стрелять будет поздно!
Жена говорит: “Давай, продадим квартиры, нашу и твоей умершей матери, и уедем отсюда подальше от беды. Все равно порядка здесь не будет долго”.
Согласился я с ней, и мы решили в первую очередь продать квартиру моей матери. Для чего это все я пишу?
Дай Бог, чтоб еще хуже не было!
24 августа 1993 года
Вакханалия продолжается.
Теперь центр политической жизни перешел на площади. С одной стороны – президент Дудаев и его сторонники, с другой – сторонники оппозиции. Что-то доказывают друг другу, а простому народу от этого не легче! Несколько ранее, в микрорайоне, стал свидетелем расправы над бандой Лабазанова. Раньше он был в большой милости у теперешней власти, теперь им попользовались и решили, наверное, избавиться от неуправляемого бунтаря, в одночасье ставшего неугодным и опасным. Ведь раньше не мешал, когда делал черновую работу.
Так вот, с утра к лабазановскому дому пригнали пехоту, танки, и началось. Квартира моей умершей матери находится в пятиэтажном доме напротив, и я видел все происходящее своими глазами. Непрекращающаяся пальба из автоматов, глухие разрывы танковых снарядов. Обуянные страхом люди, метались в разные стороны, ста раясь бегством избежать роковой участи. И это все происходит средь бела дня в густо населенном районе. Неужели нельзя было разбираться в менее людном месте, а не устраивать мафиозный разбор для назидания своим вчерашним союзникам, подвергая опасности жизни горожан?
Проверив плотно ли заперта на крепкий замок входная дверь, я залег в пустую ванну – на всякий случай. Только из любопытства изредка покидал свое лежбище, подбегал к окнам, чтобы документально фиксировать великие революционные преобразования.
Кстати, вскоре от рикошетов пуль и осколков окна были разбиты. Хорошо в этот момент меня рядом не было. Потом стали искать чудом уцелевших, сбежавших из-под обстрела лабазановцев, проверяя при этом все квартиры близлежащих домов. Ко мне тоже постучали. В прихожую вошло несколько вооруженных людей, которые, представившись работниками местного КГБ, осмотрели помещения. Уже перед уходом незваных визитеров я узнал в старшем своего бывшего сослуживца – Юсупа. Очень интересный объект для исследования таинства человеческой души. Мы проработали вместе на одном производстве не менее пяти лет. Юсуп работал экспедитором по снабжению и слыл человеком “скользким”, но пробивным и, самое главное, угодливым начальству. Он стучал на всех и вся! Среднего роста, немолодой, Юсуп, словно кошка, крался по территории предприятия, вынюхивая кто что сказал. Причем сам патологически не любил трудиться, обвинял всех нижестоящих сослуживцев в бездеятельности и расхитительстве соцсобственности, хотя в последнем был силен как никто другой.
Партсобрания были его бенефисами. Раздел “разное” в повестке дня заседания парторганизаций, видимо, еще основателями коммунистического движения был задуман специально для Юсупа-громовержца. Он пламенно клеймил неугодных начальству работников и целые отделы, не забывая при этом бросать подхалимские взгляды в сторону руководства: может не все сказал, и еще что пожелаете?! Поэтому его прозвали за глаза – барометром с одной извилиной вместо стрелки.
Хитрый зачастую не значит умный. Как только пришла новая власть, Юсуп первым демонстративно порвал партбилет и оказал: “Клянусь Аллахом, я всегда был правоверным мусульманином и боролся с коммунизмом всеми доступными и недоступными способами и методами”. Такому проходимцу трудно было не поверить! Теперь с пеной у рта, загибаясь в словоблудии, он клеймил позором Ельцина и длинную руку Москвы, не забывая при этом набивать свои бездонные карманы денежными знаками враждебной России. Вот такой фрукт внимательно разглядывал меня в прихожей, пока не признал во мне бывшего сослуживца, словно после нашей последней встречи прошло не полтора года, а несколько десятилетий. Небрежно протянув руку для рукопожатия, Юcyп с глубокомысленным видом оборонил очередную мудрость:
– Если кто-нибудь плохое о Дудаеве будет говорить, сообщи лично мне!
После ухода гостей я убрал осколки разбитого стекла и поспешил домой, где меня ждали жена и дочь. Мой рассказ о произошедшем сегодня в микрорайоне сильно разволновал моих. Жена после непродолжительного молчания сказала мне:
– Валера, то, что сегодня произошло в микрорайоне, следовало ожидать. Это только начало… Но меня гораздо больше волнует этот Юсуп. Он от тебя так просто не отстанет.
Эх, уезжать надо поскорее, тем более, что покупатели на квартиру уже приходили сегодня к нам – знакомые чеченцы. Цену обговорили, мебель тоже покупают – так, без багажа, и уезжать сподручнее, обживемся, а там уже купим что понадобится. Надо ехать на Ставрополье и купить какой-нибудь маленький домик в сельской местности. На наш век хватит! Потом перевезем на новое место мебель с этой квартиры, ну а после – заняться продажей и этой квартиры.
С того разговора прошло более двух месяцев. Жена сдержала свое слово, продала квартиру и мебель, как и говорила, удачно купила дом в Ставрополье. Место мне понравилось, уезжать от размеренной мирной деревенской жизни, семьи не хотелось. Жена умоляла меня остаться и не испытывать судьбу:
– Ты пропадешь там! Бог с ней, с этой квартирой! Если судьба, то мы потом продадим ее в спокойной обстановке. Неспокойно у меня на душе.
Но я был непреклонен, так как не хотел терять с трудом заработанную на производстве квартиру. По приезду, в ручке входной двери я обнаружил прилепленную маленьким кусочком скотча повестку в ДГБ (Департамент Госбезопасности) к начальнику отдела Ю.Ю – моему знакомому Юсупу. “Ну, накаркала”, – злобно вспомнил я предсказания своей жены.
На первом этаже, напротив центрального входа в здание ДГБ, за широким письменным столом сидел молодой дежурный в милицейской форме с капитанскими погонами. Почти одновременно со мной через двери пробрался еще один посетитель, которого следует описать отдельно и в первую очередь. Это был мужчина на вид лет сорока, одетый в разные виды камуфляжной формы с неописуемой обувью на ногах. Проросшую щетину, видимо, не баловала бритва, а немалый нос нависал над лицом, как огнедышащий вулкан, из недр которого вызывалась возмущенное сопение, сопровождавшееся витиеватыми проклятиями неизвестно по какому адресу. На правам плече висел Калашников со спаренными двумя магазинами. Чуть сзади одиноко покачивалась, словно женщина-вдова, двустволка, патронами от которой были забиты под завяз наружные карманы куртки. Левое плечо боевика было занято гранатометом и увесистой сумкой, о содержимом которой можно было только догадываться, но не дотрагиваться! Из-за пояса и карманов штанов торчали гранаты разного калибра и применения. Украшал боевой наряд немалого размера кинжал, с которым смело можно было бы идти на саблезубого тигра. Но главное – глаза, из-под густо нависших бровей они пробуравливали своим упрямым озлобленным взглядом все пространство вокруг. Я, как и многие грозненцы, если и не говорил, то понимал по-чеченски. Поэтому диалог вновь прибывшего и дежурного запечатлелся в моей памяти на всю оставшуюся жизнь. Вальяжно развалявшийся на стуле дежурный при виде необычного посетителя, одетого по последней моде, не на шутку встревожился, если не сказать, испугался, и, потянувшись за своим табельным оружием, вскочил на ноги. Глаза его при этом нервно забегали по сторонам, ища спасительный закуток на случай чего непредвиденного. Затем сильно изменившимся голосом взвизгнул:
– Уважаемый! Ты куда?
– Я же не спрашиваю тебя о твоем имени – оно мне не нужно! Я полтора дня добирался с гор, чтобы драться с Завгаевым, Хаджиевым и их родственниками за нашу независимость, а ты меня как ребенка расспросами донимаешь! Позови самого большого начальника и скажи ему, Инал-ламроевец пришел. Пусть выйдет и покажет с кем воевать на до, чтобы чеченцам жить стало лучше.
Немного успокоившись, дежурный пролепетал не без тени злорадства и желчи:
– Инал, с таким вооружением к начальству ты не попадешь – охрана не пропустит. Тебя самого надо охранять, чтобы со своим бое вым снарядом сам не взорвался и это здание не взорвал тоже. Сложи все оружие на этом скромном столе, а я по телефону вызову кого надо.
Дежурный просто воспользовался заминкой и вызвал подмогу для дальнейшего разбирательства.
Вскользь, осмотрев повестку, он направил меня на третий этаж. Ему явно было не до меня. Я стал подниматься по лестнице. Такое прекрасное здание – умели жить особисты. Вот, наконец, и дверь в кабинет начальника отдела Ю.Ю.
На мой очень осторожный стук из-за двери послышалось раздраженно-сердитое “входите!”.
В кабинете, достойном 1-го секретаря любого райкома партии, за огромным столом из ценных сортов дерева восседал в большом кресле новоявленный хозяин жизни, глубоко убежденный в своей непогрешимости и вечности сегодняшнего бытия.
Руки он, конечно, не протянул – пупок развязался бы от натуги.
– Ну что, пришел? – раздалось жизнеутверждающе. – Садись на свободный стул. Разговор к тебе имеется.
За короткое молчание, воцарившее вслед за этими словами в по мещении, я осмотрелся вокруг. Меня поразило огромное количество религиозной литературы, которой были забиты все книжные шкафы, все свободное пространство, словно это был не кабинет госслужащего, а жилище имама. Одних Коранов я насчитал впопыхах четыре, два из которых – в дорогом переплете – лежали на столе начальника. Тут я вспомнил былые его атеистические выступления по поводу и без повода, и мне стало смешно, но виду не подал. Юсуп по природе своей не мог долго молчать, и вскоре тишину в кабинете нарушили слова:
– Как ты знаешь, вокруг молодой Чеченской Республики нашими недоброжелателями плетутся паутины заговоров и интриг. Осевшие от поедания в огромных количествах свинины московские правители во главе с главным хряком Ельциным стремятся любыми способами задушить наше историческое право быть свободными и независимыми! Поэтому в создавшихся условиях на первый план выходит работа по организации достойного отпора проискам контрреволюции – как то: анархии, саботажу, диверсиям и распространению вредных слухов в частности. Из этого следует, что нам надо знать, о чем говорят местные русские люди в приватных беседах между собой. И на тебя, Валера, возложена великая миссия просветительства великих целей нашего руководства среди русскоязычного населения. Ты должен гордиться этим обстоятельством и вовремя сообщать нам обо всем подозрительном. Мы же, со своей стороны, гарантируем тебе безопасность от бандитов – да и квартиру у тебя никто не заберет, если будешь сотрудничать с нами. Но если откажешься – я тебе не завидую! Мало не покажется. Ну что, каков твой ответ?!
– Предложение заманчивое, – я с трудом подыскивал слова, еле ворочая языком, – я серьезно подумаю и дам ответ.
– А нам не надо, чтобы ты думал и тем более серьезно! Не та контора! В начале каждого месяца будешь приходить отмечаться ко мне лично. А с интересной информацией в любое время, пожалуйста, захо ди, не стесняйся – всегда рады. Будешь хорошо работать – деньгами и продуктами поможем: в обиде не останешься. Когда я покидал здание ДГБ, мне казалось, что я заново родился. Нет, не от испуга, а от ощущения пережитой мерзости. “Бежать надо отсюда, пока из меня христопродавца не сделали!” Эта мысль буравила мозг, все дальше и дальше проникая в отдаленные, сокровенные участки сознания. “Сегодня уже не успею, – думал я, – уехать, а вот завтра с утра духа моего здесь не будет!”
Однако завтра сменяло послезавтра, и ничего не происходило, никто меня не искал и не спрашивал, и все происшедшее стало забываться, как дурной сон.
Но жить стало еще тяжелей…
Приходилось зачастую на стройках подрабатывать на еду.
К декабрю 1993 года все запасы закончились, и я стал периодически голодать. Выручали друзья, соседи, знакомые – кто чем мог, но продолжаться вечно так не могло. Надо было выходить на какое-нибудь дело. Меня, как бывшего технического работника, взяли в бригаду по демонтажу деталей с высоким содержанием цветных и золотосодержащих металлов.
Мы работали в основном в трамвайно-троллейбусном парке. Появились небольшие, но реальные деньги. С лихвой хватало и на жрат ву, и на выпивку. Кое-что при этом оставалась. Вопрос о внезапном отъезде отошел на неопределенный план, так как проблем с жизнедеятельностью стало поменьше, и это обстоятельство убаюкало все тревоги.
А квартира, как назло, не продавалась.
25 ноября 1994 года
Вчера выпустили из тюрьмы.
Очень многое надо описать, поэтому все по порядку. Конец 1993 года для меня прошел более менее успешно. Небольшие деньги бывали в карманах. Всегда был запас продуктов на черный день. Женщины тоже навещали меня, в общем все по-божески. Только после таких попоек в стельку и баб дешевых становилось муторно на душе. Не то я делаю, изменять своей жене – это тоже последнее дело, я считаю… Что тут поделаешь, жена далеко, время неспокойное, проклятое. Укоры совести приходилось заглушать в водке, будь она неладна.
Наша бригада в связи с изменившейся конъюнктурой рынка перешла на широкий профиль оказания всяческих услуг. Мы уже не ограничиваемся ценными сплавами и соединениями, но экспроприируем все, что попадется под нашу ловкую руку, что встречает на пути холодный расчетливый разум и горящее, как путеводный огонь, сердце. Мне стыдно. А что такое стыд и совесть?! Их нельзя унести, продать, обменять, чтобы прокормиться в тяжелое время. Эти понятия созданы для идиотов, не живущих реальной жизнью, в жесткой борьбе за физическое выживание, а витающих в облаках растравляющей душу нравственности.
Кому нужны совесть и стыд в стране, в которой рубль заменил Конституцию, словно кроме рубля нет на свете других ценностей? Мы верили в Бога, но нас лишили веры в светлое будущее, обокрали, оболгали, унизили до скотского существования… Теперь я понял истинный смысл человеческого существования: это день. В любом количестве: чем больше, тем лучше! Любыми средствами и способами: предательством, воровством, обманом и т.д. На деньги можно все купить: положение в обществе, власть, еду, красивую жизнь, вся ческие мыслимые и немыслимые удовольствия. А все остальное – это сказки дедушки Мазая.
Мне еще в 1991 году сказали, что я дурак, только до меня долго доходило. Честный труд – глупо, борьба за лучшую, красивую жизнь – актуально!
Потому я не ворую, а экспроприирую то, что за долгие годы рабочего труда мне недодавало государство, обманывало и обкрадыва ло. Я забираю свое и пойду ради этого на все…
В мае месяце на Дудаева было совершено покушение. Вслед за этим, как водится, силовые структуры Ичкерии стали искать виновных, а точнее крайних. Враги мерещились везде. Местное телевидение взахлеб комментировало на свой лад произошедшее. Руководители всех рангов и ведомств наперебой клялись в верноподданстве и жажде мести. Хотя любому мало-мальски разумному человеку было ясно, что маршрут передвижения президента враги могли узнать только из досто верных источников.
А наша комплексная бригада, состоящая из семи подельников, как назло, в это время занималась демонтажем ценного оборудования на нефтеперерабатывающем заводе.
Тут нас и накрыли с поличным, а точнее меня и Николая – бывше го опытного спеца с завода “Оргтехники”. Остальные успели унести ноги. Сначала нас хотели расстрелять без суда и следствия, как мародеров, по законам военного времени. Но в последний момент почему то передумали, зато отлапали нас от души. Затем загрузили в “Уазик” и привезли в какую-то тюрьму, где определили в одну крохотную вонючую камеру.
– Хорошо, что хоть не убили! – после некоторого молчания сказал я.
– Эх, не нравится мне это место, Валера, – ответил Николай. Положение было незавидное, будущее рисовалось в темных тонах. Само помещение, куда нас поместили, представляло собой маленькую оди ночную камеру два на два. Слева прижалась к стене небольшая железная кровать с вмонтированными в пол ножками. Справа в углу находилось что-то наподобие унитаза, от которого стояла невыносимая вонь. В голову стали приходить дурные мысли о самоубийстве. Принесли поесть только на второй день, если это можно было назвать едой. Только от одного вида все перевернулось внутри. Соответ ственно, мы остались голодными. Через маленькое окно дневной свет поступал очень скудно. Где-то ближе к вечеру в камеру ввалилось чет веро здоровенных молодых ребят и стали бить нас. Удары сыпались один за другим. Били очень профессионально и четко, точно зная куда наносить следующий удар. Боль невыносимая, не хватало воздуха, кровь била струйками. Обессиленные, мы лежали как тряпки, которые пинали люди, уподобившиеся зверям на двух ногах… Николай корчился от боли и стонал, просил о пощаде… ради Бога! Мое физическое состояние было такое, как будто по мне проехал танк. Я то терял сознание, то приходил в себя, и, казалось, кошмар этот длится целую вечность.
– На сегодня хватит, – скомандовал один из них. – А этому без божнику, который ни разу не произнес имя Бога можете добавить, чтоб Бога не забывал в тяжелую минуту. Два резких удара пришлись мне по почкам, только тогда я понял, что он имел в виду меня. Николай без конца молил их “ради Бога” пожалеть его.
– Не надо, – вскрикнул я после этих ударов, еле хватая ртом воздух, – ради всего святого.
Я умолял, а они дружно хохотали, потирая свои руки, делая им массаж.
– Вот так-то, Бога забывать нельзя никогда, ни на свободе, ни в заключении. Понял?
Эти слова сопроводились плевком в мою сторону.
Дверь за ними захлопнулась… Как вошли, так и ушли – без “здрасте” и без “до свидания”. Проклятые сволочи учат нас Бога любить, как будто сами в мечеть пришли на молитву, твари, ненавижу… В камере воцарилась гробовая тишина.
– Ты живой? – не удержался я спросить своего сокамерника, после продолжительной тишины.
– Пока еще живой, – донеслось с пола, – но лучше бы я издох, чем попадать сюда, тем более по такому делу.
– Что так? Совесть заела? – не удержался я от подкола и вытер запекшую кровь с губ.
– Таким людям как мы с тобой про совесть вспоминать не надо. Просто не богоугодным делом занимаемся, поэтому здесь и находимся.
– Ах вот оно что! Значит, после хороших пенделей про Бога вспомнил? А когда тащил все, что под руку попадется, пьянствовал, с чужими бабами шуры-муры водил – значит не грех, да? – Не унимался я, зная, что от бессилия мы с ним грыземся, вымещая свое зло друг на друге.
– Видно, тебе мозги отбили, – после этих слов я помог Николаю встать с бетонного пола и уложил его на кровать.
– Грешен я, каюсь… – Николай провалился в беспамятство. Тело мое невыносимо ломило от нанесенных тупых ударов, при этом лицо было не сильно разбито, если не считать запекшую кровь в уголках губ.
Через некоторое время, счет которому я не мог определить, Николай встал с кровати и начал ходить по комнате. Я сразу занял место на кровати, она то у нас одна на двоих. Я так нуждался в гори зонтальном положении… Все тело горело, как в огне. И сразу провалился в забытье… Так прошел еще один день.
На следующее утро я проснулся от какого-то непонятного шума в камере. Вскочив с кровати, я увидел Колю посередине камеры, стоящим на коленях и что-то исступленно бормочущего.
– Что ты делаешь? – в ужасе вскрикнул я.
Повернув ко мне голову, Николай, блаженно посмотрев на меня, ответил:
– Я не спал всю ночь и молился о спасении наших душ. У меня было видение: ко мне приходил Христос.
Он помог мне заново переосмыслить мою прошлую жизнь и начать новую, достойную человека как Божественного создания. Я покаялся перед ним во всех своих грехах, и он укрепил меня в Вере.
“Труба дело, – подумал я, – ко всем бедам еще сокамерник – псих религиозный. Надо поаккуратнее с ним теперь общаться!”
– Я бы на месте Христа сюда не пришел, а скорее наоборот…
Никогда не слышал, чтобы пинками так в вере укрепляли. Вот ведь в идиотское положение попал! Не приведи Господь! Тьфу ты, я тоже его вспомнил…
А может я следующий?!
Вскоре после обеда, примерно в то же самое время, что и день назад, в коридоре послышались шаги приближающихся людей. Это, вероятно, шла знакомая четверка на повторный сеанс. Тогда тоже четверо на двоих явились. Мое чутье не подвело, и на этот раз наши “уважаемые” посетители явно работали по шаблону. Открыв двери камеры, они ввалились грузно и, не раскрывая рта, начали нас дубасить как и в предыдущий раз. Удары наносились молниеносно четко и без промедлений. Крики и стоны не замедлили себя долго ждать; труднее всего было удерживаться на ослабленных ногах, организм был намного слабее, чем в первый раз, побои не успели еще зажить, синяки и кровоподтеки еще свежие, да и питанием не баловали с заселением в камеру. Так что с копыт нас быстро сбили.
Несмотря на град ударов, что-то вынудило меня посмотреть в сторону Николая. Он не пригибался от ударов и не стонал от боли, а лишь прикусив от страдания губы упрямо пялился в потолок, словно ждал оттуда спасения. Вскоре на это обстоятельство обратили внимание и наши мучители, которые с еще большей силой и более изощренно начали его колотить. Однако Николай не издавал не единого стона…
– Ты чего это… того, что ли? Или мало тебе кажется, – промям лил один из избивающих. – Смотри, мы можем ускорить процесс.
– Бейте меня, братья, ради всего святого, – промолвил в ответ Николай. – Бейте меня за то, что не приехал десять лет тому назад на похороны единственной сестры, с которой находился долгое время в пустяковой ссоре. Бейте за то, что обижал и унижал больных родителей в последние годы их жизни. Бейте меня за то, что я, нелюдь, себя до этой камеры довел. Я вас умоляю, бейте за то, что жил без Веры, без Бога в душе!
Удары по мне поослабли, все четверо наших мучителей уставились на Николая.
– А ты принимай нашу, мусульманскую веру, – после непродолжительного молчания предложил один из них. – Наш бог Аллах лучше, да и живым останешься, и мучить, тебя никто не станет!
– Жизнь и предательство, или смерть во имя Веры – что выбрали бы вы? – ответил Николай. – Жить подлой жизнью христопродавца. Теперь я этого не хочу! А Бог – Един и Вера в него – Едина, только называем это святое мы по разному, и идем к Величию Душ самостоятельными, достойными дорогами.
Переглянувшись друг с другом, непрошенные гости, не произнося более ни слова, покинули камеру, заперев за собой дверь.
После некоторой паузы, молча подсаживаясь к Николаю на пол, я обратился к нему: – Ну ты, старик, даешь, косишь под дурика! Как настоящий артист! Не подскажешь, не мы ли с тобой несколько дней тому назад мародерством занимались, нарушая при этом все духовные заветы. Так ты после таких выступлений раньше меня выйдешь отсюда! Во даешь! Сумасшедшего они больше, вероятно, трогать не будут.
– Я не понимаю, что ты ко мне пристал. Я не собираюсь прикидываться душевнобольным для собственного спасения. Прежнего Николая нет! Для меня главное не спасение тела, а спасение моей грешной души! И я это понял, понял, за что я несу эту кару, находясь здесь вместе с тобой. Нельзя так больше жить, изо дня в день совершая непростительные грехи, нельзя, понимаешь, нет нам оправдания, я не хочу умирать здесь, не покаявшись за свои все грехи. Хочешь верь, хочешь не верь – это твое дело. Я тебя не агитирую, у каждого своя жизненная дорога, данная нам свыше, и я хотел бы остаток своей жизни пройти по чистой дороге, с чистой совестью. Я сам виноват и больше никто. И это наказание, находясь здесь, я воспринимаю с покорностью! Постарайся просто понять меня. Это так просто, если захотеть. Ты знаешь, я глубоко уверен в том, что покаяние и тебе понадобится, придет время, я не знаю когда, но ты тоже захочешь только одного – избавится от всех своих грехов, это лишь дело времени. Только когда придет это время, вспомни обязательно меня, хорошо ли я за нас молился Богу, чтоб он направил нас обоих на путь истинный. Ты знаешь, хоть у меня ужасно болит все тело, как и у тебя, но я почему-то чувствую себя очень легко сегодня. Не знаю, как тебе это еще объяснить, но я уверен. тебя ждет то же самое облегчение, рано или поздно. Я очень надеюсь на нашего ГОСПОДА БОГА! ПРОСТИ НАС ГРЕШНЫХ, ГОСПОДИ! Никогда нельзя терять Веру. Как жизнь бы не сгибала тебя, ведь она, жизнь, только испытывает нас. Я твердо уверен, нельзя от того, что жить тяжело, грабить, убивать, насиловать, и я это твердо осознал, раз и навсегда! Помимо денег и развлечений есть на свете и милосердие и сострадание к ближнему, обездоленному. Добро должно всегда побеж дать зло… Николай умолк, отрешенно глядя в сторону. “Значит, точно, крыша поехала окончательно, – подумал я. – С таким уже бесполезно что-либо обсуждать… Да и зачем?”
Где-то через пару часов нашу камеру опять открыли. Вошли к нам двое с какими-то бумагами на руках, охрана из нескольких человек осталась в коридоре.
– Так, я заберу их обоих, – сказал один из них. – У нас в ДГБ разберутся в их причастности к данному преступлению. Все расставим на свои места, и наказание получат по заслугам.
– Ты давай не агитируй меня, Мусост, – ответил второй. – У нас тут тоже контора не хилая, кого попало не тащим, раз сидят, значит есть за что. Непонятно мне, зачем вашей серьезней конторе эти мелкие расхитители. Но раз ты настаиваешь, не буду спорить, поэтому бери вот того – он указал на меня пальцем. И будем считать торг окончен.
– Мне нужны оба, – вскричал Мусост.
– А мне новая жена, – спокойно отпарировал хозяин и добавил. – Но это не значит, что деньги на калым я попрошу у тебя. Довольствуйся малым во многом, это укрепляет дух и тело.
– Я буду жаловаться самому высокому начальнику о твоем неподчинении, – не унимался особист, – Умалт, не надо со мной ссориться…
– Послушай, уважаемый, – последовал ответ, – жалуйся кому угодно и когда угодно! В своей конторе я – генералиссимус! И, пока я еще добр, по старой дружбе, бери, что дают, и не говори, что евреи жадные.
Мусост не стал лишний раз без толку испытывать судьбу, и вскоре я, в наручниках, уже шел в неизвестность по темному коридору каземата.
Больше Николая я не видел. “С Богом,” – это были его последние слова на прощание.
А дальше произошло то, о чем я случайно узнал от наших общих знакомых лишь спустя некоторое время.
Как только стихли шаги конвоя, увозившего арестанта, Умалт, повернувшись к Николаю сказал: – Пошли, – и, не оборачиваясь к охраннику, добавил, – наручников не надо. Сам разберусь, свободен. – Охранник остался стоять с непонимающим лицом … Тюремщики и охранники в этот день могли наблюдать странную картину По коридору широким размашистым шагом шел начальник заведения, а за ним в некотором отдалении семенил без конвоя арестант. Таким образом, они прошли все служебные помещения, миновали широкий внутренний двор и через КПП вышли за пределы тюрьмы. Никто не задал ни одного лишнего вопроса.
– Ну что, будем прощаться – неожиданно сказал Умалт, – ребята сказали о тебе, обрисовали твою внешность, чувствую нутром, что слу чайный ты тут человек. Не воруй и больше не попадайся мне на глаза. В другой раз я тебя собственными руками придушу, чтобы Бога не упоминал вслух.
Другого раза не будет, – ответил Николай. – Я уверовал в Христа, и теперь нет дороги обратно!
– Хотелось бы в это верить, – заметил Умалт. – Но здесь не месте для проповедников и, тем более, душещипательных проповедей. Уходи, а лучше уезжай отсюда, подальше от этого бедлама. Знаешь что… – он залез рукой в карман брюк и вытащил оттуда ворох памятных денежных знаков немелкого достоинства. – Держи, тут как минимум до Владивостока хватит, – он запихнул деньги в рубашку бывшего арестанта. – Мы не ангелы, но пророка Иссу чтим. Живи, будь счастлив и не поминай лихом!
Затем, резко повернувшись, ушел, оставив Николая переваривать произошедшее. Еще минут пять он стоял в размышлении, пораженный превратностью судьбы. “На все воля Всевышнего, – думал Николай, – и сейчас я получил этому подтверждение, что еще сильнее укрепляет меня в правильности избранного пути”.
Сопровождавший меня Мусост всю дорогу клял начальника тюрьмы, который отказался ему выдать второго арестованного. Так, в сопровождении конвоя, я прошел вовнутрь здания ДГБ, где после необходимых процедур и регистрации был препровожден в общую камеру. Камера представляла собой помещение три на четыре. После того, как привык к тусклому свету, я насчитал заключенных одиннадцать человек и четыре спальных места. Самый старший – чеченец лет шестидесяти пяти, видимо, тяжело больной, лежал на кровати, изредка с протяжным свистом захватывая затхлый воздух камеры. Остальные с затаенным интересом и подозрительностью разглядывали новичка.
– Как тебя зовут, откуда родом? – услышал я голос больного. Хоть он и спрашивал по-чеченски, но я понял его. Я ответил на все вопросы старика, разумеется по-русски.
– За что арестовали? – последовал следующий вопрос. – Без предисловий, только честно? Если обманешь, сам пожалеешь.
Мнe пришлось выложить все начистоту. Как было все поэтапно, а что скрывать, что мне это даст?
– Значит мародер, – с издевкой уточнил кто-то в камере.
– Нет. Экспроприатор, – не без гордости ответил я. Мало кто понимал о чем идет речь, но все дружно рассмеялись.
– Меня зовут Хусейн, – примирительно заявил старший. – С остальными потом познакомишься. А теперь проходи, присаживайся, но только будь человеком, и тогда тебя здесь никто не тронет.
Мне удалось довольно быстро узнать что к чему. Восемь человек во главе с Хусейном арестовали за якобы оппозиционную деятельность, хотя, по их словам, вся их вина заключалась в том, что брат префекта их района обесчестил родственницу, и им пришлось наводить соответствующий горский порядок по принципу “око за око”. Виновник, как и полагается в таких случаях, женился – заставили. Но и попутно соответствующее наказание понес. И вот уже больше месяца особисты-следователи искали в происшедшем политический мотив, с далеко идущими последствиями. Один, как и я, был экспроприатором, но только широчайшего профиля. Двое шли по бандитизму, но голос свой не подавали, и лишь ссадины и синяки на их лицах более или менее объясняли столь скромное поведение.
Хусейн страдал астмой, но послаблений в его содержании не предвиделось. Спали по очереди. Только для больного было сделано, несмотря на его протесты и возмущение, исключение.
Так прошло два дня.
На третий день моего пребывания на новом месте меня вызвали к следователю, фамилия которого показалась очень знакома, но я не мог вспомнить, где я слышал ее. Мои раздумья прервал зашедший в кабинет Юсуп. Он меня сразу узнал. И, как мне показалось, решил меня забрать под свое опекунство, если можно так выразиться в данном случае. Как бы там ни было, я сидел в кабинете с видом абсолютного безразличия… Прошло некоторое время. Как я предполагал, между двумя начальниками было заключено какое-то соглашение, после чего я опять сидел перед другим начальником и в другом кабинете. Я не знал, радоваться мне или нет, но в одном не сомневался, в том, что у Юсупа свои виды на меня, что совсем не утешало…
– Тебя мне прислал сам Бог, – с остервенением потирая руки сказал Юсуп, присаживаясь за стол начальника. – Почему ты не приходил ко мне? – не унимался он. – Я же тебе говорил, чуть какая информация – прямиком ко мне. Вот видишь, как получается. Если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе. А мне по работе очень нужны свои люди, и мое предложение остается в силе. Если согласишься, то переведем на более достойное положение, т.е. содержание в камере, а потом, когда закруглимся, вытащу, на свободе деньжатами подогрею – в обиде не останешься.
Мрачное предчувствие сковало тревогой мое сердце, но я спросил, стараясь не волноваться:
– А что за дело такое быстроосвободительное, и какова моя роль в предстоящем?
– Ты сначала согласись, а потом говорить будем! – Ответил Юсуп.
– Как я могу дать согласие, не зная что, как и для чего. Ведь это идиотизм, соглашаться на заведомо рискованный шаг, не имея ни малейшего представления о деле, про которое ты говоришь… И где гарантии! – вскричал я непроизвольно.
– Ну, теперь тебе некуда деваться от меня, – с ухмылкой заключил Юсуп, – ты в моей власти ровно настолько, насколько захочу… и как захочу. Ты мусор, быдло, и ты будешь делать то, что я скажу, понял? Иначе… Первым делом, через проверенные каналы я сообщу твоим сокамерникам, что ты мой стукач и специально внедрен. А сам буду в окошко наблюдать, с огромным интересом, как будут они тебя избивать и растаскивать по запчастям. И это еще не все, есть и другие камеры, с другими арестантами. Ты понимаешь, о чем я… Так что перспектива у тебя очень большая пройти через все этапы тюремной жизни, хотя жизнью это навряд ли назовешь. Скорее, через ад. Так точней. Будешь и ложится и вставать с одной мечтой, чтоб пришел долгожданный конец твоей паршивой жизни, будешь об этом мечтать 24 часа в сутки, просить Бога только об одном, как путник, заблудившийся в бесконечной пустыне без глотка воды. Это будет очень тяжелая жизнь. Я тебе ее обещаю. Будешь не только просить меня об облегчении своей участи, но и ползать у моих ног. Никуда не денешься, понял! Так что не доводи дела до таких унижений, у тебя нет никакого выбора, и ты это понимаешь не хуже меня. Тебе выбирать по какой дороге пойдешь завтра.
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Я напряженно думал: “Да, широкий спектр альтернатив мне предложен, хоть завались ими. Юсуп еще тот подлец. Ради достижения своей цели пойдет на любую гадость, сделает для этого, все, что в его власти… А кто я? Бесправный человек, над которым можно безнаказанно измываться. Меня сделали таким бесправным не кто-нибудь конкретно, а мое родное государство, ради которого я вкалывал всю сознательную жизнь, иногда без выходных и праздников, и кто теперь меня защитит от таких проходимцев как Юсуп? Государство, где же оно теперь, за что мне такая участь? Да что там и думать. Кроме меня самого мою шкуру некому спасать. А в конце концов, мне предлагают свободу в обмен на маленькую услугу. Ну и что? Главное остаться живым, дальше видно будет. Это мой последний шанс, который нельзя упустить.
– Хорошо, я согласен. Что надо делать? – прервав молчание, сказал я. Моя внутренняя борьба закончилась моей полной капитуляцией перед этим подонком Юсупом. Мне ничего не оставалось другого!
– Это уже лучше, – оживился Юсуп, – можно оказать, очень нужное и мудрое решение. Теперь ты будешь находится под полным контролем работников отдела, а курировать тебя буду лично я. Мы создадим тебе более выгодные условия, чем те, в которых ты находился до сих пор. Для этого есть специальное помещение… С твоей стороны требуется лишь беспрекословное подчинение. А суть дела заключается в следующем: враги замышляют задушить нашу независимость диверсиями, терактами и другими подлостями, чтобы посеять панику среди местного населения, а самое главное, посеять среди населения зерна недоверия к власти республики. Поэтому нагляд ный пример, как поимка вражеского шпиона с детальным раскаянием может иметь в общественном смысле огромную политическую значимость.
– А при чем тут я ? – невольно спросил я.
– Как при чем! – удивленно переспросил Юсуп. – Мы сделаем из тебя, по взаимному согласию, резидента российской разведки с конкретными полномочиями.
– И так без меня этих московских шпионов каждую неделю пачками задерживают, если верить местному телевидению Я-то зачем нужен? – попытался я возразить.
– Вот именно, что все выявляют и задерживают, а наш отдел никого. Нам нужно внести свой вклад в общее дело республики. Неужели трудно это понять? – постарался доходчивее объяснить мне он и предложил придумать соответствующую легенду, оформить задержание и чистосердечное признание с обязательным раскаянием, чтобы можно было в дальнейшем помиловать.
– Все как полагается в таких случаях, – продолжил он. – Снимем репортаж для местного телевидения, а там и другие СМИ перекупят у наших информацию. Это не так сложно, как ты думаешь. Кстати, воинское звание у тебя какое?
– После окончания института дали лейтенанта запаса, – ответил я.
– Значит с этого момента будешь полковником ФСК, курирующим диверсионную работу на территории Чеченской Республики.
– Так меня же половина жителей микрорайона знает, они же сразу поймут, что это липа и другим расскажут, – возразил я Юсупу.
– У нас все прихвачено! – успокоил меня мой шеф, – откорректируем все документы, грим, и т.д., и т.п. Все будет как надо, и не переживай.
В одночасье за меня все было решено, и мне, как казалось тогда, только следовало плыть по течению. С этого момента моя жизнь закрутилась волчком. Меня перевели в отдельную комнатенку с кроватью, заправленной чистой постелью, также в комнате были рукомойник и унитаз. Для меня это в то время были роскошные апартаменты. Со следующего утра началась подготовка к допросам, началось превращением меня в полковника российский армии. Все это проходило, как будто я разучивал роль на дешевой киностудии для низкопробной ленты… Теперь я звался Бородянским Владимиром Николаевичем, полковником ФСК. Меня такое резкое повышение по воинской службе все больше тяготило. Чем больше в лес, тем больше дров. Что там впереди, только Богу известно. Деваться было некуда. Мои опекуны во главе с Юсупом не могли нарадоваться на свою работу. В их отделе кое-кто даже получил повышение, а Юсупа представили к званию подполковника.
И вот пришел день съемок спецрепортажа с моим участием на местном телевидении. По взаимной договоренности Юсупа с оператором и автором репортажа, решено было сделать небольшой видеосюжет с моим участием, и в таком ракурсе, чтоб меня трудно было опознать моим родственникам и знакомым. Никто в этом подлунном мире не волновался перед объективом камеры так, как я в тот злополучный день.
Вместо слов из моего горла вырывался какой-то свист, что было принято за трусость перед возмездием Так что на вопросы, задаваемые мне, отвечал невпопад, неправильно отвечал на вопросы. Пот струился по спине. Одним словом, мой внутренний и внешний вид представляли собой такое жалкое зрелище, что, глядя на меня, нужно было заканчивать все военные операции – с такими полковниками, как я, это было бы наверно не так сложно.
…Конец этой брехне пришел намного быстрее, чем я ожидал. Юсуп сам угодил в свою же ловушку. Кто-то донес на него и его режиссерский талант в вышестоящие инстанции. Сам я особо не вникал в эту кухню. Но факт остается фактом. За комедию с полковником российской армии Юсупа с треском выгнали из его теплого обжитого места. Не один Юсуп же такой способный, нашлись посмекалистее него. Мне ничего не оставалось делать, как признаться во всем. Не моя, как говорится, и задумка, и постановка. Меня снова загнали в общую камеру.
Спустя некоторое время, уж не помню сколько прошло дней, не дель, утром в камеру пришел начальник в сопровождении конвоя и спросил с порога: “Где полковник с такой-то фамилией? На выход!”
Мне ничего не оставалось, как подняться и пойти за начальником под хохот моих сокамерников, которые были в курсе моего внезапного повышения и столь же внезапного снятия с воинского чина. Так закончилась моя тюремная эпопея. Не знаю, как так случилось, но они меня просто выпустили. Не захотели, наверное, держать того, с кем оказались так непрофессиональны, решили, наверное, оставить эту кинокомедию за скобками. Да хрен с ними, мне то какая разница. Все они, “вояки”, стоят друг друга, что с этой, что с той стороны, иначе не затеяли бы этот хаос. Если не знаешь, как закруглить – браться не надо, это мое личное мнение, хотя кому оно нужно…
Соседи мои были немало удивлены моим появлением, так как счита ли меня давно выехавшим из республики. Квартира была в порядке, если не считать, что сломали замок, видимо в поисках ценных вещей.
В первую очередь сделал замок, приготовил себе поесть. Нашел завалявшуюся банку кабачковой икры и пачку просроченных макарон. Сварил макароны, открыл банку и – горячий кипяток вместо чая. Райский ужин. В своей собственной квартире, своя ванная комната, туалет. Что может сравниться с этим? Грехи мои когда-нибудь припрут меня с стенке. Сидел бы сейчас со своей женой и дочерью, жил бы со спокойной совестью. Нет, не получается. Знаю на все 100%, что неправильно делаю, не так живу, а вот ничего изменить не могу, не получается. Или не хочу, не знаю!
Задумал воспользоваться неразберихой в городе и под общий шумок нагрянуть к своему кредитору.
30 декабря 1994 года
На следующий день после моего освобождения, а именно 25 ноября с.г., отколовшаяся по разным причинам от Дудаева промосковская оппозиция – Гантемиров, Лабазанов и им подобные, которых морально и материально поддерживает федеральный центр, предприняли рано утром попытку штурма Грозного с целью переворота. В городе происходило что-то неописуемое, кто за кого и за что – непонятно. Вооруженные люди, бронетехника, до смерти перепуганные мирные жители – все это переплелось в одном городе. Почему это происходило, никто из простых прохожих не смог бы ответить. Кто кого хочет победить, и почему все это затеяли? Сколько таких вопросов без ответа…
Предыдущей ночью мне не спалось. Воспоминания душили болью и безысходностью.
Я твердо решил заработать деньги на дорогу, чтобы уехать к своим, и не испытывать судьбу. Последний раз разговаривал с женой по телефону, не помню когда, но очень давно. Теперь телефон безжизненно молчал. Где-то неполадки на АТС, и теперь в осадном городе никому дела нет до телефонов.
Чутье подсказало мне, что воспользовавшись паникой и неразберихой во время штурма города да и в последующие за этим дни, я смогу решить многие материальные проблемы. То, что в городе будут военные действия, в этом уже никто не сомневался. Главное – собраться с мыслями и вперед. Нужно действовать быстро и четко. На мелочи не тратить драгоценное время. Пусть кому надо делают свою революцию, хоть зеленую мусульманскую, хоть демократическую, я и одной красной революцией сыт уже более 70 лет по горло. Теперь, вот, даже уехать к семье не на что. Так что, каждому свое. С пустыми руками я не уеду никуда, не довезут даже до угла…
В районе ДГБ жила старая знакомая по имени Зина, которая не раз выручала нашу бригаду. Реализовывала товар, деньги не задерживала, одалживала, когда надо. Была, в общем, товарищ, покровитель, компаньон и т.д. Решил я заглянуть к ней, чтоб быть в курсе событий – что к чему, как говорится, какая сейчас конъюнктура на рынке, какие расценки. Много накопилось вопросов к Зине.
Людей на улицах не было видно. Город как будто вымер. Через некоторое время окольными путями, долго петляя по городу, я приблизился к дому Зины и спрятался за недостроенный дом. Подходя к предпоследней улице от места, где скопление военных заполнило близлежащие улицы, до меня дошло, что значит оказаться в центре надвигающих военных событий… Надо же угодить именно в это время и в это место.
Лязганье гусениц танков усилилось, аж уши заложило… Пехота явно не поспевала за бронетехникой, чем незамедлительно воспользовалась противоборствующая сторона. Началась настоящая война. Плотный автоматный огонь рассеял явно не ожидавших такого решительного отпора оппозиционеров по близлежащей округе. Осажденные “конкретно” взялись за уничтожение оставшейся без прикрытия бронетехники. Танки носились, как ошалелые, по небольшому периметру, не зная, куда увернуться от невесть откуда взявшихся гранатометчиков. Отовсюду слышались гулкие удары от прямых попаданий, затем в большинстве случаев раздавался грохот детонирующего в бронетехнике боезапаса.
Я обратил внимание, как после очередного взрыва на высоту не менее двадцати метров взлетела в воздух башня танка.
Все это по моим прикидкам продолжалось не более двух часов. Затем среди наступающих началась паника, и это обстоятельство ускорило их окончательный разгром. Танки были уничтожены, оппозиционеры из тех, что оказывали сопротивление, тоже уничтожались на месте, остальные сдавались в плен. Недаром Дудаева и Масхадова обучали в советских военных училищах! Сегодня они доказали своим на что способны, сегодня они победители, а там время покажет, кто прав, а кто виноват. В любом случае это был кошмар, воочию видеть эту бойню – это тебе не фильм ужасов посмотреть. Только потерявшие здравый ум затеют такое средь бела дня в своем государстве. Изощриться так противопоставить людей, чтоб, не моргнув глазом, они с таким ожесточением уничтожали друг друга! Шоковое мое состояние не проходило долго, но меня подстегивало чувство самосохранения, действовать необходимо было быстро.
Лицевая сторона дома, обращенная к эпицентру взрыва, была разнесена в клочья, дом словно просел на бок, который составляли две комнаты, выходившие окнами в сад. Окна были вырваны вместе с рамами. Одна из решеток – погнута, и через нее можно было проникнуть вовнутрь. Я рад был этому входу. Быстро протиснулся внутрь дома. На улице крики, беготня, стоны, у меня все смешалось в голове… В помещении зависла пыль от упавшей штукатурки, трудно было дышать, виделось совсем плохо. Сделав от окна один шаг, я обо что-то спотыкнулся и чуть не свалился с ног. Когда пригляделся, меня чуть не вывернуло наизнанку. На полу лежала груда человеческого мяса, в которой я узнал хозяйку дома Зину. Взрывом ей со стороны сердца оторвало полчерепа, а мозги разнесло по комнате. Левая рука висела на тонком куске кожи. Нога была вывернута в невероятном положении. Она лежала на спине и была еще, вероятно, жива, так как в нервном тике моргала уцелевшим правым глазом, уставленным в потолок.
Жизнь покидала тело Зины, но мне некогда было ждать наступления конца. Неожиданно для себя я спокойно перешагнул через умирающего человека и принялся обыскивать уцелевшие помещения. В соседней комнате среди обломков шифоньера я обнаружил две новенькие кожаные женские куртки турецкого производства, с нетронутыми ярлыками. Моя находка оправдывала риск, которому я подвергся сегодня. Теперь надо спрятать находку в надежное место, чтоб забрать при первой же возможности. До меня начали доходить голоса соседей убитой, которые вышли из своих домов.
Я быстро выскочил через заднюю дверь, которая вела в подсобку. Спрятал куртки в курятнике за какими-то старыми мешками. Потом обогнул дом с другой стороны, ограды были разнесены в клочья ударной волной.
Уже довольно много народу скопилось у дома и во дворе, и я смешался с толпой. Двое мужчин отделились от толпы и решили проверить дом внутри. Мне захотелось посмотреть, что будет дальше. Вряд ли картина в доме изменилась с того момента, как я покинул его. Мужчинам стало плохо, от увиденного. Спустя некоторое время мы общими усилиями вынесли бездыханное тело женщины и перенесли к родственникам, которые жили напротив, через дорогу. Потом стали потихоньку расходиться, кто к себе домой, а кто к другим пострадавшим – может, кому еще нужна помощь. Меня поблагодарили за помощь, удивлялись при этом моей стойкости. Так закончился мой поход. Куртки спрятал в надежное место.
Теперь, не откладывая в долгий ящик, надо было искать каналы сбыта товара. Через пару дней, поздно вечером при помощи карманного фонарика я без проблем забрал куртки и ушел задними дворами. На следующий день зашел к своему бывшему подельнику Алику в поселок имени Калинина. Он встретил меня очень радушно, знал о моем аресте. Как-то, когда точно – не помнил, он встретил Николая. Тот рассказал ему, что с ним произошло после, как увели меня из камеры. О своих планах не рссказывал, только попрощался и сказал, что может больше не увидятся. Кажется, он собирался насовсем уехать из этих краев.
После того, как мы с Аликом попили чаю, поболтали о том о сем, я кратко изложил ему свою проблему – надо сбыть товар. Нужны позарез деньги. Алик сразу смекнул, что за товар. Не раз мы вместе доставали разное, реализовывали тоже не раз вместе. Правда, раньше товар был государственный, значит ничейный. А куртки это другое дело, частное… Хотя, что долго ломать голову.
Еще Алик вкратце рассказал мне о новом односельчанине:
– Деньжата у него водятся, но говорят жадный и большой крохобор. Приезжают к нему какие то подозрительные люди, что-то разгружают, что-то загружают. Перевалочная база, одним словом. Непонятная птица, вроде бы из бывших шишек. Его интересует все – оружие, цветные металлы, наркотики, алкоголь, ну, в общем все, что в ходу на черном рынке. Может, и барахлом тоже занимается, это ведь самый безобидный доход, никем не преследуемый. Так что, если у тебя товар при себе, можем хоть сейчас отправиться к нему. Он живет через три улицы от нас.
Товар был со мной, и мы пошли… Подошли к высоким воротам большого кирпичного дома. Высокий железный забор, железные ворота. То, что было за забором, представляло собой не частный двор, а какую-то загородную виллу крупной корпорации. Зеленый фасад дополнял величие дома, который из-за высокой ограды был виден с улицы только со второго этажа. Окна были плотно закрыты жалюзями. В общем, зажиточный дом. Подъезд отделан на западный манер цветной плиткой, симпатичные скамейки для отдыха с обеих сторон подъезда. Такие дома развелись и в Грозном, хоть не так много. Европейский стиль вошел в моду у зажиточных людей. Зачастую вкладываются деньги криминальные, ворованные, с государственной казны ловко перекинутые. На зарплату инженера не купишь для такого дворца и петли. Кому дворцы, а кому трущобы холодные…
На звонок долго никто не отвечал. Через некоторое время сердитый голос спросил: – “Кто там?” Что-то до боли знакомое и неприятное послышалось мне, и в груди колыхнулась тревога. Алик ответил, что мы соседи и пришли к хозяину по важному делу.
Ворота издали гулкий лязг отпираемого засова. На улицу вышел среднего роста мужчина в дорогой спортивной форме, в котором я без ошибочно узнал своего “закадычного” друга Юсупа.
Пути Всевышнего неисповедимы!
Алик поздоровался с соседом за руку, по обычаю. А мы молча стояли друг против друга и с нескрываемым интересом разглядывали один другого. Мне было сначала страшно неприятно опять встретить его, как будто меня преследует какой-то рок. Потом это чувство улеглось. В конце концов, не я его заставлял, а он меня, прикинуться российским офицером, и пострадал от этого я не меньше него.
Не знаю, как это вышло, но теперь меня даже стала забавлять наша встреча.
– Ну, здорово, начальник, – с сарказмом произнес я, – значит судьбой нам было уготовано снова встретиться. Не думал, не гадал, что повезет, как утопленнику. Узнаешь, хотя бы?!
– Здравствуй, – с дрожью в голосе ответил Юсуп. – Товарищ полковник, какими судьбами тебя занесло ко мне?
Алик удивленно глядел на нас, до конца не понимая смысл нашего диалога.
– Вы что, знакомы? Вот это да!!! Ты, оказывается, Валера, везде имеешь свои каналы. Ну, я пошел. Вы тут сами без меня.
– Спасибо, Алик! – сказал я. – Все нормально. Я скоро приду. Твой сосед, оказывается, мой очень хороший знакомый, не раз выручал меня, очень добродушный человек… Пока я с Аликом прощался, Юсуп взял себя в руки. Лицо его теперь приняло другое выражение, как окрас у хамелеона. Алик пошел домой, не оглядываясь, быстрым шагом.
– Проходи во двор, – наконец предложил хозяин, – а то стоим перед воротами, как идиоты, только внимание посторонних привлекаем! Мы прошли на широкий внутренний двор, где Юсуп удосужился наконец протянуть мне руку приветствия. Я ответил тем же и примирительно сказал:
– Нет у меня сейчас желания и здоровья мстить тебе за твои заботы обо мне. Вышел на тебя, деятеля хренова, случайно. Плохая примета с тобой встретиться. Да видно на роду написано. Надо же! У меня проблема со сбытом барахла. Надо сбыть, и я уматываю отсюда, навсегда, до конца своих дней. К семье собираюсь. Нужны бабки. Только не говори мне, что не сможешь – не вздумай, понял! Ты сам меня научил, каким надо быть проворным подлецом в этой непростой жизни, чтоб жить как у “бога за пазухой”. Ишь как живешь! Не сегод ня завтра федералы и к тебе заявятся. Они уже в городе, и твои чекистские дела выплывут наружу. За одно то, что работал у Дудаева в ДГБ, сгноят тебя, как пить дать.
Эта была настолько убедительная речь, что Юсупу не оставалось ничего, как соглашаться со мной и кивать, молча, головой. А мне почему-то доставляло удовлетворение то, что я хотя бы на словах могу унизить его. Хоть пять минут Юсуп простоял передо мной со склоненной головой.
Но помимо морального удовлетворения мне было необходимо и материалное подспорье. Я достал свои куртки из пакета и протянул Юсупу. Словно дешевая торговка на базаре он стал с брезгливым видом рассматривать товар, будто боялся заполучить какую заразу.
– Ты принес какую-то хурду ношенную, как минимум год.
Меня разозлило, что Юсуп свой гнилой характер проявляет и здесь.
– Пошив никудышний, самопал, да и с ворованными вещами свя зываться не хочу. Откуда они у тебя? – не унимался Юсуп.
Я от злости кипел:
– От верблюда. Нет, один российский полковник прислал на день рождения, аж две штуки, за актерские способности, понятно?
– Понятно, – ответил Юсуп, склонив набок голову. – Зачем так агрессивно, можно и по-доброму договориться. Это я так к слову спросил.
– А ты больше не спрашивай ни о чем, понятно. Меня тоже абсолютно не волнует на какие шиши ты так молниеносно разбогател, мне дела нет ни до твоего замка, ни до твоих дел. Это твоя голова должна болеть, как удержать все это награбленное. А с меня – как с гуся вода. Я послезавтра приду за деньгами, надеюсь ты сумеешь их толкнуть. Ты же такой могущественный у нас. Для тебя куртки – так, мусор, а для меня – средство доехать до своей семьи. Так что, будь здоров.
– Ну, зачем же так нервничать, Валера. Мы с тобой старые товарищи и должны помогать друг другу в тяжелые минуты! Я дам тебе за куртки, как близкому человеку, треть цены – больше нет денег, клянусь честью!
“Лучше бы ты честью не клялся. Может я и поверил бы, потому что не стоит твоя честь и ломанного гроша”, – подумал я, но вслух сказал:
– Неси деньги, небольшие они – деньги, чтобы опять приходить за ними, зря время тратить.
Юсуп мигом принес деньги. Протягивая их, он не удержался, чтоб не спросить:
– А еще есть что-нибудь?
Получив отрицательный ответ, добавил:
– Если что добудешь, неси, не стесняйся, не обижу.
– Да я не сомневаюсь, Юсуп.
– Заглядывай почаще, может быть, какую-нибудь подходящую работу тебе найдем.
– Нет уж, хватит! Наработался вдоволь! Уеду куда подальше, сыт по горло жизнью здесь. Может на чужбине покой найду?
– А ты живи спокойно, от меня тебе худо не будет, – все не унимался Юсуп, – земля круглая, никогда нельзя зарекаться…
Махнув рукой, я вышел за калитку на улицу.
– Время все расставит на свои места.
Это были мои последние слова Юсупу. Быстрым шагом я направился к Алику. Устроили с ним небольшой пир на двоих, а рано утром отправился к себе на квартиру.
Собрал свои скромные пожитки, прибрал в доме, закрыл все краны, отключил газ, отключил свет… В общем, ничего не забыл.
Так я наконец уехал на Ставрополье к своей семье.
1 декабря 1994 года
Первый день на Ставрополье. Наконец я вырвался из ада. Теперь заживу с семьей, и ничего мне больше не надо. Ни денег лишних, ни квартиры – если судьба, продам в более спокойные времена. Надо было раньше, еще тогда, вместе с Валей и дочерью уехать. Нет, мне надо было сделать все наоборот! Зато расплатился за свое упрямство по полной программе, так мне и надо. Хватит на ошибках учиться, впредь буду умнее! Первый день так быстро пролетел, с таким блаженством я выспался! Радость переполняла меня, я не мог нарадоваться жизни. Как просто, оказывается, человек может жить. Я радовался всему, что видел: пению птиц на улице, лаю собак во дворе, небу, солнцу. Чувство умиротворения заполняло меня.
… Как сон оборвались мои иллюзии, моя беспечная деревенская жизнь. Меня словно надломили надвое. Почувствовал я холодное отношение к себе не сразу. Спустя несколько дней. Жена, вроде, и рада была меня видеть, но я чувствовал, что что-то не так. Дочка все как-то сторонилась меня. Я не мог понять, в чем дело. То есть, моя семья – уже не та семья, в которой я чувствовал себя хозяином. Может быть, это время виновато, отвыкли от меня? Столько времени… Но ведь я тоже столько же без них был.
… Дочка в школе. Я решил поговорить с женой начистоту. Правда, она всегда лучше, чем ложь и неизвестность. Чем жить в таком напряжении.
Жена выслушала меня до конца молча, не перебивая. И то, что она поведала мне в ответ, не доходило до моего сознания еще очень долго…
– Валера, – она откашлялась и продолжила, – когда я с Олей уезжала из Грозного, помнишь, как я слезно просила тебя бросить эту проклятую квартиру и поехать вместе. Но ты не послушался меня. Не буду говорить, как тяжело переселенцам на новом месте, когда нет постоянной работы, запасов и знакомых людей, с кем можно делить тяготы жизни… Тебя очень долго не было, ты ухватился за грозненскую квартиру и пропал из нашей жизни… боюсь, навсегда. Слава Богу, соседи выручали, когда оставались без куска хлеба. Чтобы на хлеб заработать, я устроилась в школу техничкой. Сколько я ночей провела в слезах, все надеялась, что ты вернешься. Как раз в это время объявился в нашем силе некто Славик из Грозного. Пьяница, бездельник и мелкий воришка. Как встретилась с ним на улице, разговорились, земляки, как никак. Так вот он невольно поведал мне, что вы вместе “работали” в одной бригаде т.е. мародерничали, как могли. Выпивши он был. Но тебя он сразу вспомнил, и понесло его рассказывать, как вы послед каждой сделки пропивали все до копейки, тратили на гулящих баб, в общем, ни в чем себе не отказывали. Мы тут неделями жили на одном хлебе с водой, а ты только и знал, водку жрать с колбасой, да шлюх водить в нашу квартиру, в мою постель… – Слезы текли у нее из глаз ручьем. – Умудрился даже в тюрьму сесть. Ради чего ты все это делал, чтоб нас прокормить? Неправда, мне стыдно за тебя, за свою молодость, которую я провела с таким человеком. Дочь тоже не маленькая, все понимает. Ездила недавно в Георгиевск по делу, знаешь, кого я там встретила? Николая, твоего друга бывшего. Он мне тоже поведал все, что было, как в камере вместе сидели… Он сильно изменился характером, не пьет, не курит. Живет мирной жизнью. У брата живет. Зарабатывает честно себе на хлеб. Работает сапожником, по воскресеньям в церковь ходит, бедным там подает. Человек получил облегчение души, понял? Я надеялась еще, что ты тоже приедешь после тюрьмы, остепенишься, может, думаю, ошибся человек, с кем не бывает, чтоб с пути правильного сбиться. Так нет! Тебе мало мародерства, водки, баб, надо было еще в спектакле сыграть полковника, тьфу… стыдно за тебя. По телевизору случайно увидела. Хорошо они тебя обработали, загримировали. Ну, что заработал ты на этом? Или, может, Оскара дали, вшивый пес! Я и не подозревала у тебя таких способностей. Целый месяц не могла в себя придти из-за этой передачи. Тогда я поняла, что семья наша раз рушилась, что не смогу жить о тобой, под одной крышей, как раньше. И виноват в этом только ты. Чего ты добился, а?! Я не хочу быть твоей женой. С дочерью мы не одну ночь проговорили обо всем об этом, слава богу, она у меня понятливая. Знает, что просто так я ее не лишу отца. Наше решение таково: ты должен навсегда уйти из нашей жизни. Мы будем рады знать, что ты где-то живешь в полном здравии. Денег нам от тебя не надо, сами выкрутимся, самые тяжелые дни уже позади. Имущество мы с тобой уже, можно сказать, поделили… Пусть квартира в Грозном останется за тобой, мы на нее не претендуем! Поживи, сколько понадобится тебе для устройства, ну а потом не обессудь! У нас с тобой разные дорожки. Заодно и развод оформим – зачем тянуть? Так что, вот тебе мое последнее слово. Как хочешь, так и понимай! А будешь ерепениться, я на тебя казаков натравлю, пусть пощупают живого полковника спецслужбы.
– Ну а как ты одна, без мужика в селе хозяйство будешь поднимать? – спросил я с досады. – Это тебе не метлой махать! Жила всю жизнь в квартире. Сельская жизнь, она тяжела без мужика, – болтал я, что придет в голову.
– Не переживай за меня. Доброго человека всегда приметят, тем более опекает нас с дочерью местный казак-вдовец. Как только офор мим развод, он переедет к нам жить.
– Ты, оказывается, уже и замену мне подыскала! Ну что же, бог тебе судья. Скандалить не будем, тоже ради дочери. Уеду на днях к двоюродной сестре в Буденовск, там и постараюсь обосноваться. Не вешаться же теперь! Не тот возраст. А пока не уехал, вы уж потерпите мое присутствие, проживем эти дни без скандала, как никак не один год вместе прожили.
На этом и порешили. Вот как в жизни бывает, прошел через весь ужас и оказался у разбитого корыта, а кто виноват – сам, больше не с кого спрашивать.
– И потом, познакомьте меня с моим сменщиком – ну этим… как его, казаком, чтобы знал я, на кого хозяйство оставляю.
– Хорошо, – ответила Валя, – завтра вечером он должен к нам зайти, там и познакомитесь. Только не дури, не пацаны уже. Я это так, чтоб знал, без драки, без скандала. Если что, быстро на улице окажешься, ты меня знаешь, мне терять нечего. А заявление в загс о разводе сейчас же напиши, мне знакомая бланки дала.
Недолго думая, я оформил все бумаги, которые нужны были для моей жены. Я уже привык к ударам судьбы. Одним больше, одним меньше – без разницы.
– Ну что, твоя душенька довольна? – с усмешкой спросил я, протягивая бумаги.
– Да уж, не плачу, наплакалась вдоволь, слез больше не осталось.
Я бы мог своими руками придушить ее, но зачем? Любовь дочери тоже не вернешь. Твари все бабы, лишний раз я в этом убедился. Как жить, ради кого?
В одночасье меня лишили смысла жизни, малюсенького остатка душевной теплоты. Нет правды на земле, а есть только животная пот ребность в получении удовольствия, которую обеспечивают деньги и власть. Моя перспектива дальнейшей жизни не лучше той, через которую я прошел в недавнем прошлом. Моя душа не хочет этого, я не хочу, мой разум тоже против этого – но я бессилен что-либо изменить b этом замкнутом кругу.
В моей жизни обозначился крутой поворот, на 180 градусов. Искать виновного – в этом у меня желания нет, да и не нужно это никому. Что случилось, того не вернешь…
Ранним утром следующего дня я вышел в сад. Мерзлая земля была занесена тонким слоем снега. Ходить было легко, земля не сильно липла к обуви. Когда я проходил мимо соседской металлической изгороди, мой взгляд упал на небольшой кусочек арматуры, так называемой “десятки”. Внимательно осмотрев этот участок, я увидел еще несколько, видимо, оставшихся после сварочных работ валяться под ногами. Я поднял и осмотрел одну из них. Если подточить с одного конца, а другой конец обмотать черной плотной изолентой, то получится прекрасное оружие. Зачем я тогда ее поднял с земли? Наверно по грозненскому инстинкту, подбирать все, что может потом понадобиться в хозяйстве. Или на дело какое пойти. Мало ли, пусть лежит в кармане, кушать не просит. Аккуратно завернув в носовой платок кусок арматуры, засунул ее в карман своей куртки. Еще некоторое время, от нечего делать, я походил по селу, и когда мой желудок затребовал небольшого завтрака, я пошел домой.
Валя ушла на работу, дочь на занятиях. Прошел на кухню, поставив чайник на плиту, собрал себе завтрак. Ел без особого аппетита. Пустота на душе не покидала меня ни на улице, ни дома. Убрав за собой посуду, прошел в залу, включил телевизор. Показывали какой-то фильм. Сколько бы я не силился сосредоточиться на нем, не мог собраться с мыслями. Посидел еще какое-то время, выключил. Бесцельно прохаживаясь по комнатам, я забрел в кладовку. У Вали, как всегда, был везде порядок. Все на своих местах, все по полочкам: заготовки на зиму, картошка, овощи, лук – все аккуратно разложено по ящикам. На небольшой полке лежали хозяйственные инструменты: молотки, ножовка, топорик, стамески, напильники – большой с деревянной ручкой и маленькие – две штуки, маленькие коробочки с гвоздями, шурупами… Я внезапно вспомнил про свой кусочек железной арматуры в кармане куртки. Сразу воодушевившись, решил занять себя ее заточкой, а то маюсь с утра от безделья, хоть время убью.
Первым делом замотал изолентой будущую рукоятку, намотав предварительно под изоленту плотную тряпку, чтоб помягче рукоятка была, а уже сверху изоленту. Затем, закрепив ее в тисках, начал, не торопясь, с большого грубого напильника натачивать лезвие. Прошло много времени, прежде чем заточка приняла вид лезвия. Потом долго и упорно маленькими напильниками точил ее. Я с наслаждением занимался этой работой. Вообще человеку необходимо заниматься хоть какой-то работой, физической даже лучше. В это время твои мозги заняты только работой, которую ты делаешь, отвлекаешься от всех душевных забот, проблем…
Времени до вечера оставалось еще много. Где-то к трем часам моя работа была закончена. С чувством удовлетворения я положил свое оружие в карман куртки. Затем старательно подмел производственный участок, убрал все инструменты по местам. Невольно вспомнил свои го ды производственной работы, защемило на душе. К сожалению, не вернешь эти годы. Сколько людей, как я проработавшие на производстве долгие годы, оказались ненужными государству, незащищенными! Развалили государство, а о рабочем классе дела никому нет. Хочешь, воруй, хочешь убивай – что хочешь делай, никому до тебя дела нет. А кто не хочет так жить – что ДЕЛАТЬ? Бесконечные вопросы, которым я не мог найти ответа, не покидали меня ни днем, ни ночью. Покинув Грозный, я так надеялся обрести покой, жить по-человечески, в кругу своей семью, а что вышло? За что такое наказание? Не был я никогда тунеядцем, не был. И кого винить теперь?
К шести часам пришла Оля, хотя занималась она с первой смены и в обед должна была быть дома. Я понял, что она не захотела быть в моем обществе, пока матери нет дома, наверно, пережидала у одноклассниц. Если твой единственный ребенок отворачивается от тебя, значит впустую ты прожил свои годы. Комок обиды подкатил у меня к горлу.
Следом пришла с работы Валя. И поставила меня в известность, что скоро придет к нам “казак сердобольный”. В доме все сразу завертелось, на кухне запахло разными вкусными блюдами, выносились из подсобки консервы, помидоры, огурцы и прочее. В общем, подготовка к встрече близкого человека. Мне даже стало по хорошему завидно… Я подзабыл, когда меня так встречали, не помню, когда мы в последний раз дружно, как и полагается семье, ели за одним столом. Вон, как в жизни поворачивается…
Послышался шум подъехавшей к воротам машины. Из “Нивы” вышел здоровенный мужик примерно моего возраста. Аккуратно закрыв машину, он уверенным шагом вошел в дом. Валя нежно подошла к нему, взяла куртку и шапку, повесила их на вешалку. Подала ему комнатные тапочки большого размера, видно, он не раз их надевал. Подошла Оля, он поцеловал ее в щечку и протянул коробку конфет. Прошел в зал и поставил на стол две бутылки водки.
Я сидел в кресле перед телевизором с газетой в руках. Валя стояла в дверях, потом негромким голосом сказала: “Познакомьтесь”. Гость подошел ко мне, я уже стоял на ногах и протянул мне руку для знакомства. После короткого рукопожатия и знакомства я присел на свое место, в кресло. Гость присел на диван. Женщины суетились у стола. Напряженка постепенно нарастала. В принципе, этого и следовало ожидать.
Нас обоих пригласили за стол. Сели молча. Валя мельтешила туда сюда, не зная, что еще поставить на стол. Все от непривычки видеть за столом двух мужчин, один из которых должен уступить другому свое место. Понятно ее волнение. А мне все это было противно.
Выпили за приезд, за знакомство и т.д. Хмелеть я не хмелел, но мысли разные стали буравить мой мозг. Хотелось взять за шкирку этого Петра да вышвырнуть пинком под зад из комнаты. Но нельзя, надо держать себя в руках. Ситуация не та, выбор уже сделан. Так что, мирись. Можно Валю кокнуть за предательство.. Но зачем? Я ее разве не предавал? Да и дочь не поймет, оставлять ее сиротой не входило в мой план.
Против моей воли у меня зрел план, как убрать Петра. Нельзя сдавать без битвы свои рубежи. А может, не надо: что-то кольнуло в груди. Нет надо, даже необходимо – отозвалось в воспаленном мозгу. Мое самолюбие диктовало не уступать, а мой разум – что бесполезно воевать такими методами, ведь жена уже отвернулась, вместе с до черью. Что делать? Петр здесь ни при чем, не он, так другой? А мне какая разница, что он, что другой. Претендент же он, его и надо убрать. Вот какой план у меня созрел. Застолье закруглялось. Петра не отпустили пьяного, Валя так хлопотала вокруг него, что мне хотелось подойти и придушить его на месте. Но всему свое время, утешал я себя.
Уложили нас на ночлег. Дочь пошла спать к себе. Гость в зале, Валя в спальне своей, а мне – на раскладушке в прихожей, из-за того, чтобы своим храпом я не мешал спать гостю. Она, стерва, не забыла, что сильно храплю! Как же – вдруг гость не выспется… Нет, решил я, она просто боится за него. Мало ли что мне придет в голову ночью, выпили-то хорошо… Да, момент был подходящим. Куртка здесь, в кармане самодельный нож, так что сделаю свое дело и рвану. Сейчас или никогда. Нет потом… Так я лежал с открытыми глазами, все думал и думал. Через какое-то время я обратил внимание на шорох в зале, нашему гостю, видать, тоже не спалось. Он тихо подошел к моей раскладушке, я быстро присел готовый ко всему, но то, что я услышал…
– Ты не против будешь, если я к Вале пойду, тем более, твое заявление уже есть, а утром я свое напишу! Я был в шоке от услышанного, а потом неожиданно для себя спокойно ответил:
– Да ради бога, если приспичило, девочку только не будите.
До того мне противно было оставаться под одной крышей с ним, но делать нечего. Подождем утра, а там пути наши разойдутся.
Утром, после завтрака, я заявил присутствующим, что собираюсь к сестре в Буденовск, буду обосновываться там, как-никак сестра – близкий человек, в беде не оставит на первых порах.
– Я подвезу тебя до перекрестка, – с готовностью предложил Петр, – мне это по дороге.
– Да неудобно как-то отрывать вас от своих дел, – заупрямился я.
– Да ладно тебе, как неродной, – запротестовал новый хозяин. – Это не составит мне труда.
Тепло попрощались с дочерью, хоть на прощанье она мне улыбнулась, с женой попрощались холодным рукопожатием. Жизнь моя выпала в осадок.
До перекрестка, как я вычислил, было чуть больше часа по слабому гололеду. Мимо проносились заснеженные поля, мелькали дома и лесополосы. Ехали молча, я был весь занят своим планом возмездия, который у меня возник после вчерашнего. Сколько бы я ни боролся с собой, эта мысль не давала мне покоя. Как будто вселился в меня бес и подталкивал – давай, давай, не уступай. А разум шептал, что не стоит, она все равно не собирается жить с тобой…
Я попросил остановить машину по нужде, Петр притормозил у обочины рощи.
Пошел я по своему делу. Недолго я был в роще. Возвращаясь, я увидел, что Петр возится в моторе. На мой вопрос, что случилось, он ответил, что какой-то провод нужно закрепить. Доли секунды я стоял в замешательстве. Но потом подошел с боку и с такой силой молниеносно ударил его своей заточкой в сонную артерию, что тот, бедный, и не понял, в чем дело – свалился рядом с машиной с отверткой и тряпочкой в руках. Медлить было нельзя, на мое счастье движения по шоссе почти не было в это раннее время. Ведь не было еще и восьми. Я быстро затолкнул его в машину, прежде вывернув его карманы – деньги были, но небольшие, хотя и не мелочь, так, прилично… Машину еле-еле затолкнул в рощу, быстро его зажигалкой подпалил сидение, благо, чехлы были синтетические. Дальше – дело времени. Я быстро направился вдоль шоссе вниз по дороге. Если услышу шум мотора – в кусты. Так я протопал километра три.
Перекладными почти целый день добирался до Моздока. Как раз в это время отправлялся какой-то шабашник на автобусе в Грозный. Все в автобусе говорили о неминуемой большой войне, сильно ругали руководство страны, Дудаева и прочих, до которых мне в данный момент не было дела. На душе у меня была пустота, руки дрожали мел кой дрожью.
Долго мы добирались через многочисленные блокпосты до города. Дорога вымотала меня, нервы были на пределе. Где-то в восемь вечера я был на своей квартире. С ходу закрыв за собой дверь в прихожей, я вырубился, заснув на диване беспробудным сном: были какие-то видения, которые поутру я уже не помнил. На следующее утро я проснулся основательно выспавшимся, но на душе кошки скребли…
6 декабря 1994 года
Случай с Петром старался не вспоминать. Что было, то было. А теперь нужно собраться с мыслями и взять себя в руки.
Человек пока жив, должен двигаться. А как же, кормить кто будет, хлеб кто подаст? Никто! И в этом я уверен на все сто. Только на себя можно положиться. Нужно все свои старые каналы прозондирова ть. Кто, где, чем занимается, и влиться в какую-нибудь команду. Как в стае… Только так сыт и будешь. Благо, знакомые старые есть, лишь бы нюх не подвел. Один Юсуп чего стоит! Зверюга! Тем более рас стались в последний раз не врагами.
Неделю спустя я навестил Алика, семья его переехала в село. Городские почти все разъехались по селам, к своим родственникам. В городе было неспокойно. С Аликом мы договорились разыскать нашего знакомого Апти, о котором давно уже не слышали.
10 декабря был нанесен российской авиацией ракетно-бомбовый удар, по некоторым точкам города.
Жил Апти в районе трамвайного парка. Когда мы с Аликом подошли к парку, нам открылась следующая картина. Разбитые дома, раскуроченный от взрыва вместе с рельсами асфальт, вагоны, сваленные на бок… Не опишешь, это нужно было снять на камеру. От домов в эпицентре взрыва ничего не осталось кроме огромных ям. Всевозможные осколки – шифера, стекол, черепицы, домашней утвари. Чего только не валялось повсюду. Были трупы, видимо, тех, кто оказался случайно в этих краях, т.е. неопознанные, которые так и остались лежать там, где их настигла смерть. Жуткая картина…
В метрах трехстах от места, где мы стояли с Аликом, были еще люди. Они стали приближаться к нам. Среди них были девушка и оператор. Потом оказалось, что девушка – американская журналистка от какой-то известной газеты. Большие деньги получает, наверно, раз приехала в такую даль из-за океана. Мы постояли чуть-чуть и поспешили дальше, что торчать, когда выворачивает все нутро, страшная картина.
Предчувствие надвигающейся беды не покидало нас, и вскоре, следом за звуками пикирующих штурмовиков, раздались взрывы там, где недавно мы стояли. Буквально десять минут ходьбы отделили меня с Аликом от неминуемой смерти. Мы, словно ошалелые, бросились бежать обратно к эпицентру взрыва.
Трудно описать картину, которая предстала перед нами. Разорванные человеческие тела, душераздирающие крики, мольбы о помощи, горящая под ногами земля, тошнотворный запах горелого тела – ужас средь бела дня, это варварство не поддается никакому описанию. Летчик, выпустив ракету, вернулся вновь туда, где скопилось побольше народу, и хладнокровно нанес второй удар, прямо по мирным людям, которые стояли тут, ничего не подозревая. Такому кощунству нет оправдания.
Вскоре подъехали соответствующие службы и начали расчищать мес то обстрела. Трупы собирали в одно место, раненых быстро отвозили в ближайшие больницы. Мы с Аликом активно помогали, как могли. Меня дважды вырвало за это время, Алик тоже терял сознание. В одном из трупов мы опознали Апти, он лежал с оторванными ногам. Алик пошел к его родственникам, которые жили недалеко отсюда. Журналистку, судя по разговорам, тоже разорвало, а оператора вообще не могли найти – повсюду валялись куски человеческих тел. Опрокинутые машины. Горели они быстро. В каких-то из них горели люди. С близлежащих домов снесло крыши, как будто и не было, не говоря уже о стеклах, выбитых подчистую во всех близлежащих домах ударной волной.
Ушли мы оттуда очень поздно. Отвезли Апти к родственникам, там занимались тем, что нам поручали родственники убитого. В этот же день покойного увезли в село хоронить.
… После нескольких дней проведенных в шоковом состоянии дома, решил я наведаться к Юсупу. Чтобы не сойти с ума – до того давили на меня события последних дней.
Встретил он меня на удивление очень радушно, намекая, что приближаются интересные времена и надо хорошим людям держаться вместе… Трудно возразить человеку, столь откровенно смотрящему прямо в корень проблем.
Начинался новый этап моей жизни, и все теперь зависело от моей оперативности. Смотреть, как другие будут заниматься своим обогащением, я не собирался. Надо отрывать свой кусок и не моргать впустую.
20 марта 1995 года
Перед самыми военными действиями, предчувствуя своим лисьим нюхом дальнейшие события, Юсуп сколотил вокруг себя бригаду подельников, в которую впоследствии был включен и я. Нас собралось восемь человек, шестеро русских и двое чеченцев. Мы были поделены на две группы по четыре человека: трое русских и один чеченец. Все были жителями микрорайонов. Работать определялось нам подальше от родных мест, для конспирации.
Юсуп, конечно, был главным и в работе непосредственно участия не принимал. В его обязанности входило выделение средств на про ведение экспроприации (мародерства), хранение и реализацию товара и финансовый расчет бригады. Потому уже заранее старался “жилить” во всем, что касалось предварительных договоренностей, и поэтому за ним нужен был глаз да глаз. Юсуп купил в разных районах Грозного несколько домов с хорошими подвалами, куда мы должны были складывать ворованный товар. Решено было не увлекаться громоздкими предметами и мелкими недорогими вещами.
Многие жители покидали город на время, пока не уляжется. Многие из них не придали значения военным событиям, в том плане, что не стали вывозить свое добро из города, что было на руку нам и нам подобным группировкам. Полупустой город битком забитый народным добром. Ценные вещи, товар, забитый в камерах хранения на городских рынках, т.е. условия – идеальные.
Сам предновогодний штурм во многом напоминал события 26 ноября 1994 года. Все основные бои развернулись в центре города, но были гораздо интенсивнее и продолжительнее.
Такие залихватские атаки в глубине города, в большинстве случаев, как рассказывали очевидцы, проводились без прикрытия пехоты, которая, очумевшая от страха и непонимания происходящего, расстреливалась на месте стойко и грамотно сопротивляющейся противоборствующий стороной. Ценой огромных потерь федералам удалось создать в черте города несколько опорных точек и к концу дня уже самим перейти к активной обороне, так как необходимой поддержки не поступало, а боевые действия, не прекращались ни на минуту.
Преступная разболтанность, низкий уровень исполнительской дисциплины, неразбериха в управлении войсками, несогласованность между силовыми ведомствами привели к катастрофическому для федералов итогу предновогодней авантюры. Сожженная и подбитая из гранатометов бронетехника, сотни трупов солдат и офицеров, разбросанных по автомагистралям города, представляли собой печальное зрелище, абсолютно абсурдное по своей сути. Зачем с таким глупым и безответственным упорством надо было штурмовать большой город, уже каждый дом которго мог стать прикрытием для засады…
Многие, пережившие этот знаменательный штурм 31 декабря 1994 года, окончательно убедились в материальной подоплеке происходящего. Вовсе не наводить конституционный порядок пришли сюда федералы, ведомые “блестящими” военными тактиками и стратегами, а для того что бы “нагреть руки” на крови своих сограждан, прикрываясь демократическими лозунгами. А это дорого обошлось всем – и по ту сторону стоящим, и по эту сторону, а также всем тем, кто случайно оказался в самом эпицентре. Шла натуральная межмафиозная разборка, в которую с преднамеренным злым умыслом были втянуты уже ни на что не претендующие в этой стране люди разных национальностей и вероисповеданий. Это их трупы валялись на всех перекрестках Грозного и растаскивались бродячими собаками, кошками и крысами. Будто сатана вселился в домашних животных – собак и кошек, никогда подобное не видел я в своей жизни, чтоб с таким остервенением они кидались на трупы людей. Хотя их тоже можно где-то оправдать – если человек себе подобного убивает, так что спрашивать с животных …
Такого количества погибших солдат и мирных жителей я не видел даже в кино “Освобождение”. Дополнительные воинские подразделения подтягивались к городу. Можно было предположить, что они – федералы – собираются стереть с лица земли маленькую республику в поисках бандитской группы, которая может быть представляет собой десять процентов от всех бандитских групп вместе взятых по Москве и Московской области. Грабится государство. Продается матушка-Россия со всеми потрохами, начиная от алмазов, кончая поставкой дешевых проституток по всему миру. Но с этим нужно бороться не артобстрелами и сбрасыванием бомб, а элементарно накормить огромную, богатейшую страну за счет собственных природных ресурсов. А что делаем мы? Такое со своим народом не сделает ни один варвар.
Да, что там… Как говорится, за державу обидно…
Дудаевцы, воспользовавшись временным затишьем, перегруп-пиро вались. При этом они не забывали хоронить своих погибших и оказывать посильную помощь местному населению. Помогали, как могли.
Ну, а нашей бригаде тоже работы привалило. Юсуп, как хороший спец перевалочной базы, руководил нами, давая каждому персональное задание – ковры, паласы, всевозможные люстры, бытовая техника, шубы, куртки. Большие сумки, набитые одеждой, обувью, бельем, переносились в подвалы его домов, предусмотрительно купленных в районе центрального рынка.
Вот откуда спокойно переносилось чужое добро – так это из камер хранения. Добро, спешно оставленное в камерах хранения рынка до спокойных дней в городе. Кому война, а кому непочатый край наживы. А сколько людей будут оплакивать свои деньги, вложенные в товар, хорошо если свои деньги, а сколько будет тех, кто под проценты брал деньги, чтобы хоть что-то заработать на барахле…
Нас прикрывали чеченцы, с которыми делился Юсуп. На руках у них имелись удостоверения личностей работников особого отдела ДГБ. Юсуп и сам имел не одно такое удостоверение, все предусмотрел…
При этом накопительстве в пользу Юсупа каждая из бригад мародеров старалась по возможности поработать и на себя. У кого как получалось. Деньги Юсуп за товар платил небольшие, постоянно ныл, что сбыть товар в военное время все труднее и труднее. А нам от этого не легче, рискуем мы, наживая ему добро. Его, конечно, это не волновало, он так и говорил, насильно не держу никого. Вот мы и изощрялись, чтобы и свои сбережения копить-накапливать.
2 января 1995 года
После, как были опустошены все камеры хранения рынка, мы перешли на частные секторы и многоэтажки. Здесь возможности побольше взять втихаря для себя. Бригады рассыпались по квартирам по двое-трое человек. Так, в одной квартире я обнаружил труп молодого чеченца лет 25 с зияющей раной в животе, скрученного в неописуемой позе. Мое внимание привлек огромный перстень на его руке. Никогда, до этого случая, не снимал ничего с мертвых. Но лиха беда начало. К тому же хозяину перстень уже не понадобится ни на этом, ни на том свете, а мне будет в радость, будет говорить мне о потраченном с толком времени. Но мои энергичные попытки снять перстень не увенчались успехом. Тогда, недолго думая, я взял кухонный топорик и отрубил им палец, а потом стянул с обрубка перстак. Быстро спрятал его в карман. Не оборачиваясь на убитого, я покинул квартиру. Так, шаг за шагом, начал и я обогащаться. Никаких угрызений совести не испытывал, вследствие продажности и циничности происходящего вокруг меня. Наилучший период продолжался с января по февраль 1995 года, пока не стали возвращаться беженцы. Люди, спешно покинувшие свои квартиры, как только в городе стало мало-мальски спокойней, стали возвращаться в свои дома. Горе людей было бесконечное. Пропало не только нажитое за всю жизнь добро, но и близкие люди пропали без вести. Кого-то федералы задержали, кто-то заживо сгорел в машине, попав под артобстрел, кого зацепило снарядом или смертельным осколком. В общем, горе почти в каждом доме. Люди от мало до велика только и говорят о несправедливой войне, проклинают и тех, кто ее затеял, и тех, кто в этом принимал непосредственное участие, независимо от вероисповедания. Потому что этому кощунству нет оправдания, ни на этом, ни на другом свете. Простой народ не может понять, как это так, чтоб поймать каких-то бандитов бомбят мирный город, республику. Это где так написано, что таким методом излавливают бандитов! Если этот метод самый оп равданный, так что ж не бомбят самые большие города страны, где бандитские группировки средь бела дня убивают и руководителей страны, и банкиров, и депутатов, и никто не ловит убийц. А какие огромные деньги перекачивают из страны в чужие банки, не говоря о продажи драгметалла, цветметалла в колоссальных масштабах. Где же стражники государства, когда так по-зверски разбазаривают огромную державу? Кто из государственных мужей дает доступ бандитам к бескрайним богатствам, что они беспрепятственно вывозят все из страны? Таких не только не бомбят, оберегают как могут… Такие пересуды на устах почти у всех в городе.
С середины января федералы закрепились почти во всем городе, исключая большую часть Октябрьского района. Однако это обстоятельство никаким образом не отразилось на нашей бригадной деятельности, так как наши покровители-прикрыватели заблаговременно уже успели обзавестись удостоверениями работников российских силовых структур, с правом ношения оружия.
Три подвальных склада – два в Заводском, один в Ленинском райо нах Грозного – были забиты под завяз, при этом сам товар, постоянно обновлялся. Юсуп с самого начала боевых действий оказался в тесном контакте с федералами. Деньги и водка открывали все двери и дороги, обеспечивали транспорт и официальное прикрытие. Странно было на первых порах видеть вчерашних заклятых врагов, которые сегодня хлещут вместе водку за дружбу и братство двух народов, одновременно распихивая по карманам денежные знаки, полученные мародерством или в виде взяток. Надо быть полным идиотом, чтобы верить в чью-то искренность и доброжелательность в этом бедламе.
Но люди, привыкшие бесчестным образом делать деньги, не могут довольствоваться малым. И вот тут зачастую срабатывает правило: жадность фраера губит. Шестеро наших товарищей, двое чеченцев и четверо русских, обиженные на низкую ставку доходов, установленную Юсупом, решили поработать в автономном режиме. Мы с Лехой отказались от этого заманчивого предложения, справедливо посчитав, что лучше червонец в кармане, чем дырка во лбу. Все-таки хоть какой то опыт есть!
… Они погорели через неделю, после опрометчивого поступка. Кто-то навел на них боевиков и непродуманная, видимо, до конца инициатива обернулась трагедией. Чеченцев свои расстреляли на месте, а русских угнали в горы, используя как бесплатную рабочую силу для строительства укреплений и хозяйственных работ.
В город вернулись почти все горожане. Теперь работать в городе стало накладно и небезопасно, с мародерами не церемонились, а расправлялись на месте. Так что Юсупу пришлось задуматься о переходе на другой вид бизнеса, Юсуп без зазрения совести продал свой награбленный товар здесь же в городе – кто докажет, откуда товар. Люди, оставшиеся раздетыми после посещения мародерами их домов, вынуждены были как-то выкручиваться и покупать одежку, обувь и т.д. Народ стал потихоньку приводить в порядок свои дома. У кого-то ковры сгорели, у кого-то паласов нет. Кто привык к домашнему уюту, всегда будет стремиться создать прежний вид в своем доме.
Так что и покупателей, и продавцов хватало в городе, где потихоньку налаживалась мирная жизнь. Хотя везде установлены блокпосты, сам город забит военными, и военная техника шныряет повсюду, люди считают, что если нет бомбежек, значит наступила мирная жизнь. Надеются на это. И каждый, как может, обустраивает свой быт и приводит в порядок свой дом, кто крыши меняет, кто двери, окна. Всем хватает проблем.
Моя хата тоже приобрела новый вид, сам я одет с иголочки, а как же, зря я рисковал жизнью что ли? Мне тоже нужны и телевизор, и музыкальный центр, и видеомагнитофон – все стоит, жду только подачи электричества в городе. Питаюсь лучше, чем когда-либо, когда жил на свою голую зарплату. Выпивка тоже самая дорогая. Хоть самому президенту предлагай. Я так быстро привык к этому, что даже забывать стал свою прежнюю жизнь.
Как-то в один день пришел ко мне Юсуп. Оповестил меня о предстоящих настоящих мужских и серьезных делах. Я получил задание, вместе с напарником подготовить один из наших подвалов в частном доме для того, чтобы можно было поселить туда инкогнито на непродолжительный срок одного важного человека. Следовало в кратчайший срок отремонтировать забор и калитку в железных воротах, установить на ней крепкий замок. Денег, что удивило, на сей раз Юсуп не пожалел.
В доме творился страшный беспорядок. Осыпавшаяся штукатурка, груды разбитого оконного стекла, разбросанные повсюду предметы и вещи. Во дворе не лучше, чем в доме. Мы с Лехой работали, не разгибая спины, в течение двух недель. Почти все сделали в условленный срок. Юсуп без конца подгонял, как будто от этого дома зависела его дальнейшая жизнь. Соседи нас с Лехой уже знали в лицо. Мы с ним терялись в догадках, для чего так спешно готовился этот дом, да еще подвал, куда подвели газ, поставили плиту, да еще и кровати, а на пол постелили войлочный палас.
Решили ждать дальнейших событий и не спрашивать Юсупа, что к чему. Нам какая разница. Деньги он нам дает исправно, на наши нужды хватает, а там хоть трава не расти…
С особой радостью я посещал свой тайник, который значил для меня больше, чем что-либо в жизни. Он был полон прекрасных вещей, общая ценность которых грела мою душу и жизнь. В такие минуты я был уверен в себе и в завтрашнем дне, и это делало меня хоть на какое-то время счастливым. Да, деньги имеют большую власть над человеком…
Так не раз мне казалось, и я был почти уверен, что так это и есть.
22 мая 1995 года
Самое страшное, оказывается, в жизни человека это одиночество. Не потому, что рядом нет людей или в кармане пусто, нет, а потому, что на душе пусто. Именно так, нечем мне заполнить эту угнетающую пустоту. И непроходящая тоска постоянно гложет меня внутри. Продал я свою душу дьяволу и теперь скучаю без ее присутствия, наверно, хотя некоторое время тому назад этим обстоятельством особенно не тяготился. “Человеку до тех пор хорошо, пока другому плохо” запо ведь, овладевшая разумом многих, я из этих многих. Вот такой сумбур у меня в голове. Ну, да ладненько.
… В первых числах апреля Юсуп самолично проверил и принял нашу с Лехой восстановительную работу. В общем, осмотрев всю проделанную работу и ее качество, он остался доволен нами и даже похвалил, указав на недоделанную мелочь.
– Ну, ребята, – начал Юсуп, – теперь самое главное – завтра часам к пяти я привезу сюда клиента. Это будет военный человек, чином не менее подполковника, согласно предварительной договоренности. Ваша задача будет заключаться в том, чтобы его никто не видел из соседей и чтобы он ни в чем не нуждался, это касается в первую очередь еды и выпивки.
– Шеф, а можно задать наводящий вопрос, – перебил нашего начальника нетерпеливый Леха.
– Задавай, – миролюбиво согласился он.
– Этого мужика в наручниках надо будет держать, таскать на себе в сортир и обратно, при всем том, и рот кляпом забивать, чтобы не орал?
– Ничего этого не понадобится, – успокоил нас Юсуп. – Все де лается по взаимной договоренности, и главное – силком никто никого не тащит. Дело в том, что у некоторых средних чинов, скоро заканчивается срок служебной командировки, а кроме голой зарплаты и командировочных ни хрена не успели “заработать”.
Для получения дополнительных денежных средств и была орга низована следующая цепочка: надежный местный житель, якобы насильственно похищаемый военспец, ответственный работник штаба, военный финансист, выручающий потерпевшего, а там, видимо, все выше и выше, я не знаю… и дела мне до этого нет. На нашей стадии все уже было решено, доли каждого определены, осталось дело за малым. Привести “товар” и недели две-три не давать ему испортиться. Оберегать. Тем более, это сделка на добровольных началах.
– А оружие будет у него при себе? – заинтересовался Леха.
– А это, как мы договоримся, – ответил Юсуп. – На этот раз оружия не будет, так как клиент панически боится его потерять. Днем, желательно, держать его в подвале, подальше от случайных глаз, ну а ночью, пожалуйста, ложитесь наверху в доме. Деньги на продукты я вам дам, от проверок паспортного или другого режима, не мохайте, избавлю. Кстати, после завершения каждого дела будете получать очень неплохие деньги. Ну, а теперь, вот вам деньги на все приготовления для встречи важного гостя. Он протянул деньги мне в руки и, попрощавшись, уехал на своей красной “Ниве”. Опять “Нива” – неожиданно подумалось, словно какой-то рок преследует меня. Я вспомнил “Ниву” Петра на Ставрополье…
В ту ночь я не мог долго уснуть. Мрачные мысли лезли в голову. Чувство неопределенности и тревоги бередило душу. События последних лет протянулись передо мной чередой безнравственности и унижения, подлости и малодушия, цинизма и предательства. И не надо было искать виновных в моих бедах на стороне. Вся беда заключалась собственно во мне, как человеке с неустойчивыми жизненными принципами, давшими трещину при первом же испытании.
…Этот Петр никак не выходит из памяти. Зина, бьющаяся в агонии, через которую я перешагнул, тот парень, палец которому я отрубил, чтобы снять перстень, и еще много-много разных лиц. Все они сурово смотрят на меня из темени, осуждающе взмахивая руками. Только сейчас, на очередном жизненном изломе, я стал задавать себе вопросы, ответы на которые становятся серьезными обвинениями в свои адрес.
Вспомнил я Николая. Думал я тогда, что он “коптит”, чтобы избежать наказания, а оказалось – совсем другое. Вот так бы очиститься и уверовать в Бога. О чем еще можно мечтать?
На следующий день, как и было условленно, около пяти часов вечера, из-за ворот послышался сигнал подъезжающей машины, в которой несложно было узнать средство передвижения нашего шефа. Я открыл ворота, въехала машина с нашим гостем. Это был чуть ниже среднего роста военный человек, плотного телосложения с непропорционально большой по сравнению с туловищем головой, которую смело можно было бы назвать тыквой. Да еще рыжие волосы.
Юсуп кивнул нам с Лехой головой и повел гостя в дом. Некоторое время мы оставались во дворе. Затем нас позвали в дом. Мы расселись в жилой комнате и молча уставились друг на друга.
– Итак, знакомьтесь, – заговорил Юсуп. – Зовут нашего гостя Василием Васильевичем. А это – Валера и Алексей, прошу, как говорится, любить и жаловать. – Юсуп еще раз уточнил нам наши роли:
– Вам придется постоянно общаться или, как лучше сказать, сосуществовать вместе до определенного времени. Я надеюсь, что вре мя это пролетит быстро и без эксцессов.
– Вам, Василий Васильевич, не следует появляться ни в коем случае на улице, даже лишний раз выходить во двор, особенно днем, хоть ворота и забор высокие, береженого Бог бережет, как говорится. Старайтесь не шуметь во дворе, это касается всех, чтоб не привлекать внимания со стороны соседей и прохожих. Всем понятно?
Мы закивали головами в знак согласия.
– У меня предложение, – вдруг заявил гость. – У меня с утра голова болит, перенервничал слегка, может, обмоем наше знакомство, заодно и голова перестанет болеть, а, мужики?
– Нет проблем, – сказал Юсуп. – Мои орлы все заранее приготовили, без этого как? Это тебе не хутор какой-то в России, а гостеприимный Кавказ. Гостю все по чести, в первую очередь, так что не беспокойтесь Василий. Только женщин не просите, ради конспирации, нежелательно светиться, да и мне спокойнее за вас будет! А теперь мне пора, должен заехать в одно место по очень важному вопросу. Так что отдыхайте сегодня без меня, втроем. В другой раз посидим. Завтра в течение дня заскочу к вам. А теперь я поехал.
Он быстро выехал со двора.
Мы с Лехой, проводив Юсупа, пошли хлопотать на кухню. Гость сидел на диване, закинув ногу на ногу и что-то мурлыкая себе под нос.
– Слушай, Валера, – обратился ко мне Леха. – Как тебе наш гость, а? Мне кажется, этот Василий большой любитель водки, особенно халявной. Бутылки в день с него хватит. Нечего его баловать. Нажрется, как свинья, потом нам с тобой головные боли. Усмирять этого кабана после пьянок у меня нет желания.
– Да, точно, – согласился я. – Тем более, мне и Юсуп шепнул на ухо, пока ты открывал ворота, не особенно баловать его. А если начнет выпендриваться, так, сказал, не выпускать из подвала, пусть сидит там и не дергается. Не с подарками новогодними от Деда Мороза они приперлись в республику. Пусть знает свое место, сидит пусть и ждет безропотно, пока его выкупят, сам напросился, тем более. Так что Леха, нам руки развязаны, будем действовать по обстоятельствам. Василий Васильевич на первый взгляд показался пристойным человеком и в первый день не вызывал никаких нареканий. После отъезда Юсупа он предложил нам называть его просто Васей, к чему нам официальности… Чем проще, тем легче в общении.
Накрыли мы стол по-барски, все как полагается, ни к чему не придерешься.
– Ну что, братья-славяне, – начал наш гость гостевать, – как говорится, за знакомство.
И пропустил свои сто граммов, не моргнув глазом.
После первого бокала, я твердо заявил нашему гостю, что мы с Лехой на работе и больше пить не будем. На что наш гость особенно не среагировал.
– Нет, так нет. Как говорится, на нет и суда нет, пусть мне достанется больше, я не возражаю.
Ели молча, наливали стаканы до краев, которые он залпом и осушал.
После обеда ВВ, как мы его прозвали, пошел отдыхать в спальню. Мы стали убирать со стола.
– Нет, ты посмотри на него, – не унимался Леха, – даже и не предложил второй раз нам, хотя бы ради приличия, козел.
– А зачем ему это? – сказал я. – Чихать он хотел на все эти приличия, вылакал всю бутылку, нажрался себе вдоволь, а на приличия некогда время терять. Пошел себе, тепленький, на боковую. А ты сиди и охраняй его покой. У нас с ним разные задания на этом боевом посту.
Где-то через час гость наш встал и пошел по нужде на улицу. Зашел в дом, в ванной привел себя в порядок и потом с порога заявил нам с Лехой:
– Ну что, брательники, продолжим дегустировать…
Мы переглянулись.
– Знаете, Василий Васильевич, – начал я объяснять ему, – если вы голодны, нет проблем, а пить – на сегодня лимит исчерпан. У нас инструкция сверху, для вашего блага предусмотренная.
– Ну что ж, нельзя так нельзя! – на удивление спокойно согласился с моими доводами объект охраны, – будем готовиться ко сну, тем более света нет. – И с тяжелым вздохом отправился спать… Где-то через часа два, когда в доме давно уже воцарилась тишина, я был разбужен какими-то необычными звуками. Прислушавшись повнимательнее, я расслышал знакомую с детства песню. Песню о Щорсе. Причем повторялась она раз за разом, как заевший патефон. Спел ВВ куплет и опять его заново, так раз пять, наверно. Ну, думаю, не вовремя ударила водка в голову. Сейчас и Леху разбудит… Тут мои нервы не выдержали, и я подпел ему с известной долей издевки: “Эй, эй, эй, по сырой земле”. Думал, если закончить за него, он успокоится. Куда там, лучше бы я не делал этого, потому что уже в следующее мгновение Василий завел шарманку следующего куплета, и мне пришлось вместе с ним, естественно, петь. Леха мой спросонья стал минут десять нас крыть… Причем ВВ исполнял все громче и громче, я тоже не отставал. И Лexa присоединился к нам от бессилия и невозможности остановить наш дуэт. В конце мы уже орали втроем, превратив песню в сплошную какафонию звуков.
Чуть отдышавшись, в полной темноте ВВ гордо объявил нашей вокальной группе поддержки свое мнение:
– А вы, как я вижу, хорошие ребята, мне такие мужики нравятся, с душой люди…
Потихоньку, вдоволь напевшись, наш гость стал успокаиваться. Утром, около десяти часов, приехал Юсуп. Расспросил нас, как вел себя наш гость и есть ли какие-нибудь претензии. Я рассказал ему, как мы провели время в его отсутствие. Особых проблем, сказал я, нет, если не считать тягу нашего гостя к спиртному. На что хозяин заявил:
– До моего особого разрешения водкой не опаивать, но со жратвой не экономить. Без водки, конечно, ВВ скучал, иногда даже молчал в знак протеста, но в категорической форме спиртное не требовал.
– Вы же славяне, – говорил он нам, – а не чеченцы, как вы можете не пить водку? У нас ведь ее не запрещают, наоборот, рекомендуют для аппетита.
На что Леха отпарировал:
– А у нас и без нее нехилый аппетит… Сказано не положено, значит не положено. Мы тут на работе, а не на Гавайских островах. Да и не хочется подставлять свои брюки. Если мы тут вдрызг будем жрать водку, на нас быстро наведут соседи, а боевики – тут как тут. Нам таких сюрпризов не надо. Носить бошки еще не устали. Так что успокойтесь, дорогой Василий Васильевич, и живите спокойно, скоро ваша командировка закончится, уедете к себе домой на рязанщину и будете с утра до вечера бухать себе на здоровье, только нас не доставайте.
Прошло еще несколько дней. Мы жили в обычаем ритме. Юсуп ре гулярно наведывался, давал деньги на продукты, иногда сам привозил. Один раз он привез две бутылки водки. Пусть не обижается, что каждый день не поим. Но и вообще отказать человеку – тоже грех, если знаешь, как он ее ждет не дождется… В этот же вечер во время ужина мы поставили бутылку Василию. Как он, бедный, обрадовался! Мы с Лехой понимаем его, и у него ведь нервы могут не выдержать. Дни и для него, и для нас тянутся медленно-медленно.
Василий и мы поужинали молча. На улице началась сильная перестрелка. Иногда даже минометы стреляли. После ужина мы спешно убрали со стола, а ВВ попросили спуститься в подвал, для его же безопасности. Любой снаряд или осколки могли залететь в дом. Юсуп строго наказал нам, чтобы во время обстрела офицер находился в подвале.
Сегодня ВВ был в настроении, еще бы, целый литр вылакал… Люк подвала мы оставили открытым, чтоб воздух поступал. А сами сидели сверху, на кухне. Еще один люк из подвала выходил на улицу, то есть во двор дома.
– Братцы, – послышался снизу голос ВВ, – можно с вами буду общаться хотя бы отсюда? А то мне скучно.
“А откуда же еще?” – подумалось мне.
– Ведь как интересно получается? – продолжал он. – Я – дома, в России, считаюсь в плену у чеченов, а охраняют меня двое русских, которые не пьют горькую! Нонсенс, можно оказать. Вы, наверное, презираете меня, – доносилось из подвала, – и правильно делаете.
Леха кивнул в сторону люка: ну, мол, пошла водка плясать у него в организме.
– А я боевой офицер, подполковник, который ничего не умеет делать в этой жизни, кроме как воевать. И вместо того, чтобы сражаться с бандитами, как баба, спрятался здесь. У меня за плечами Афган, Карабах, Приднестровье – кому как не мне наводить порядок в Чечне. Ан нет! Просто насмотрелся я, ребята, на все эти дела и пришел к печальному выводу: используют нас, военных, в своих преступных планах разного рода проходимцы, делая на пушечном мясе огромные деньги и строя при этом грязную политику. Особенно тяжело военным стало после предательского развала Союза…
Когда воевал в Афгане, – продолжил он, – знал, позади огромная сильная держава, с которой считается весь мир. В Приднестровье защищал русских, надеясь на скорое улучшение политической и экономической обстановки в стране. Теперь, в Чечне, я ничему и ни во что не верю, так как ранее неоднократно был жестоко обманут высокими должностными лицами, говорившими от имени моей любимой Отчизны. Везде, где бы я ни служил, никогда не унижал подчиненных, солдат и офицеров, и они верили мне… В боевых условиях не выслуживался на крови личного состава. Но часто сталкивался с фактами закулисных махинаций начальства, которые не брезговали негласно сотрудничать с врагом. У меня в подразделении служили в Афгане чеченцы, и они показали себя в экстремальных ситуациях мужественными и стойкими солдатами, хотя по части некоторых правил дисциплины их поведение нельзя было назвать образцовым. Но зато в разведку всегда старались брать ребят с Кавказа. Там, где риск стопроцентный, можно было смело положиться на них. Инстинкт горский срабатывал четко, храбрости их можно было позавидовать, чувство братства было у них сильно развито. На моей памяти был случай один. Попали мы в засаду однажды в горах. Завязался бой, часа на два. Служили у меня двое ребят отсюда, с Грозного, тезки, оба Магомеды. У этих была особая дружба между собой. Домой письма писали всегда вместе. Оберегали друг друга, как братья. Так вот в тот день, когда мы попали в засаду и вели ожесточенный бой с афганцами, они дрались, как одержимые, до последнего патрона. Магомеду, что был повыше, попали в ногу, другой рядом был. Когда отступали, он нес его на себе, как ребенка, и уже под самый конец – видно, афганцы получили еще в помощь моджахедов – как начали они по новой бить по нам… Когда закончились патроны у второго Магомеда, он прикрыл своим телом друга своего, чтоб в него пуля не попала. После сражения их нашли обоих мертвых. Когда прикрывавшему попало в голову, из-под него выполз раненый в ногу Магомед, непонятно, как ему удалось дотащить друга до укромного места. Вернулся кое-как обратно, подобрал автомат своего друга – мне потом рассказывал про это один осетин, который оказался рядом с ним в этом сражении – встал во весь рост, с обезумевшими глазами, и стал стрелять в афганцев и кричать во всю глотку: “Это вам за моего друга, за всех моих земляков с Кавказа”. В один миг он опустошил целых два рожка и сраженный пулей упал на землю. Тот осетин подполз к нему и вытащил с поля боя. Перед смертью Магомед успел сказать: “Передай, Алан, чтоб нас с Магомедом похоронили рядом, на нашем родовом кладбище в Алхан-юрте… Пусть мама не плачет, пообещай мне, Алан…” Так они погибли в тот день.
На кухне стояла тишина, молчал и Василий в подвале. Через некоторое время мы услышали, как он всхлипывает там внизу. Чтоб как-то отвлечь его, Леха спросил у него:
– А что потом, отправили в Союз их гробы?
– Да, конечно. Тому осетину Алану дали десять дней отпуска, он полетел спецрейсом на Кавказ. И до конца своего отпуска находился в Чечне. Дружил он с ними крепко, даже девушек их знал поименно. В тех семьях тоже крепко уважали Алана. Вот так мы несли службу в Афгане. Как так могло случиться, что в одночасье бывшие однополчане и сограждане превратились в ненавистных врагов? Не могу я найти ответ на этот вопрос, и это меня мучает и гложет. Это неправедная война против собственного народа, в которой не будет никогда победителя, а будут только побежденные да кучка подлецов всех мастей, наживающихся на несчастье народа. Нигде я не дозволял себе и своим подчиненным мародерничать, поэтому ничего на сегодняшний день не накопил. Живу на квартире, жена постоянно занята двенадцатилетней дочкой. У дочки несколько лет тому назад врачи обнаружили тяжелое заболевание костного мозга, и экстренно нужно делать дорогую операцию за границей. Поэтому я здесь, не от хорошей жизни. И водка эта проклятая не в радость мне, а чтобы глушить душевную боль.
На некоторое время установилась тишина, каждый из нас думал о своем.
Я тоже мысленно вернулся к тому времени, когда я работал у себя на предприятии (и сейчас бы работал себе до пенсии). Квартиру дали, дачу купили в пригороде, что еще надо простому человеку. Доживай потихоньку свой век, тем более государству от тебя только польза одна. Никому не мешал, ничего не оспаривал, ни на что не претендовал… И теперь, после всего этого вынужден вести такую жизнь собачью, иначе не назовешь. Заниматься недостойным делом. Противно!
Мои размышления прервал голос из подвала:
– Давайте выпьем за нашу Родину стоя.
Мы с Лехой переглянулись, небось и вторую бутылку он взял с собой в подвал. Как это ему удалось, ведь она стояла в холодильнике? Леха махнул рукой. Какая, мол, разница, когда он ее выпьет – сегодня, или завтра. Пусть отрывается до упора, заливая свое горе водкой.
– Прости нас, родная, что пропиваем свою совесть, тебя продают христопродавцы, при этом ссоря народы между собой! Прости недостойных сынов своих за временные приступы малодушия, знай, мы возродимся твоей лаской и любовью, заботой и вниманием. Я выпью за тот день, когда ты, встав с колен и гордо расправив плечи, воздашь должное своим подданным и друзьям, а также твердой, державной рукой накажешь предателей и врагов, бесчинствующих сейчас от твоего имени. После этих слов снова воцарилась тишина.
Прошло довольно много времени. Мы с Лехой хотели пойти спать, как опять донесся голос Василия из подвала:
– Братцы, а давайте, негромко споем. – И запел медленно. – Черный ворон, что ты вьешься над моею головой…
Мы с Лехой начали потихоньку подпевать Василию. Пели так, что слезы выступили на глазах. Со слезами на глазах допели последний куплет.
Где-то через дней пять заехал к нам Юсуп и забрал с собой Василия, не дав нам толком попрощаться с ним.
– Ребята, не поминайте лихом! – махнул рукой нам Василий и сел, не оборачиваясь, в машину.
Юсуп приехал на следующее утро и поведал, что не удалось по лучить той прибыли, на которую мы рассчитывали, так как “похищенный” был служащим Мин. Обороны, а там, оказывается, платят за освобождение негусто… Было решено, следующего взять из МВД или другой богатой конторы. Юсуп рассчитался с нами гораздо меньшей суммой, чем было оговорено раньше. Нас с Лехой не радовали эти день ги, “грязные деньги”.
В этот день мы с моим напарником впервые за много дней раз бежались по домам с ночевкой, чему были неимоверно рады после добровольно-принудительного заточения. Нам был предоставлен отпуск на неделю. По пути домой я завернул на базарчик в Микрорайоне. Здесь неожиданно мне повстречалась Алла, соседка моя по лестничной площадке. Оказывается, недели две тому назад, поздно ночью, сломав входную дверь в мою квартиру проникли незнакомые люди, вероятно, бандиты, и унесли с собой все имеющиеся там ценности: телевизор, приставку, ковры и прочее… Никто не вышел из соседей урезонить преступников, все и без того напуганы до смерти происходящим вокруг. Единственное, что сделали, это утром большими гвоздями намертво заколотили сорванную с петель дверь. Но это сообщение не расстроило меня так, как последующее: через пару дней после этого на милицейском “Уазе” приезжали работники уголовного розыска, интересовались у соседей моим местонахождением. Если появится, сказали, пусть немедленно идет в райотдел милиции по какому-то важному делу. Мне без лишних слов все стало ясно – по делу Петра… Я поблагодарил Аллу за информацию, дал ей хорошую сумму денег, чему она была сильно удивлена, и попросил ее присмотреть за моей квар тирой. А также убедительно попросил ее не говорить никому о нашей встрече, сказав, что скрываюсь от бандитов, преследующих меня как русского с целью овладения моим недвижимым имуществом – квартирой. Пришлось соврать, что сейчас сошелся с одной вдовой и проживаю в Октябрьском районе. С женой, соответственно, разошелся во время пос ледней поездки на Ставрополье.
Итак, домой ходу нет, так как меня могла поджидать засада. Пришлось вернуться в дом своего работодателя, где мне все так приелось, хоть вой на луну. Юсуп, соответственно, не отказал мне в крове, и я ему благодарен, это по крайне мере лучше, чем ночевать на улице.
Через пару дней объявился Леха. Не найдя меня у себя на квартире, перепугался не на шутку и прибежал к Юсупу… Деньги свои он отправил своей семье со свояком в Ростовскую область и теперь, как и я, был с полупустыми карманами. Так проходили дни…
Однажды, во время последнего посещения, Юсуп протянул какую-то военную газету. На первой странице газеты обведенный черной рамкой “красовался” портрет нашего знакомого ВВ, но под другой фамилией, чему мы не удивились. В статье сообщалось, что освобожденный несколько дней тому назад из вражеского плена подполковник… пал смертью храбрых, прикрывая своих товарищей при нападении боевиков, проявив боевую отвагу настоящего российского офицера. За этот ondbhc государство наградило его орденом Героя России посмертно, семье и родственникам искреннее соболезнование.
Никогда мне не было так муторно и погано на душе… Сказать честно, в душе я считал ВВ предателем, и мне стало стыдно и гадко за себя, уже неспособного поверить человеку на слово. Такое же состояние было, уверен, и у Лехи. Только Юсуп один оставался хладнокровным, непоколебимым, хотя кто его знает, “чужая душа потемки”.
– А вы знаете, – сказал Юсуп, – мне кажется, что эту засаду сделали специально, заранее договорившись с другой стороной, чтобы не заплатить его долю, долю ВВ за то, что он здесь сидел. Какая изворотливость, а! Вот у кого надо учиться, чтоб они подавились его долей. Неплохой был мужик, не мелочный!
Мы с Лехой стояли с разинутыми ртами, уставившись на Юсупа. Недели через три Юсуп сообщил нам, что завтра привезет нового квартиранта. Мент, подполковник.
– Слушай, Юсуп, – неожиданно спросил Леха, – у них что, в российской армии и милиции кроме подполковников никто не служит что ли? Хоть бы генерала привел раз, пообщались бы о том, о сем, как живется им, генералам, на Кавказе.
– У генералов своя кормушка, не хуже нашей, – ответил Юсуп. – Им нет необходимости рисковать своими дорогими шкурами. Им и там неплохо живется.
15 июля 1996 года
За прошедший период с момента последних записей произошло не так уж много важных событий в моей жизни. Через нас с Лехой прошли еще несколько “узников”, но вскоре пик этого бизнеса прошел, и надо было искать другие средства для существования. С июня по декабрь очень хорошо заработали на гуманитарной помощи, выделяемой федеральным центром и различными международными политическими и общественными организациями.
Чтобы залезть в эти структуры наш руководитель и покровитель Юсуп отстегнул значительную сумму кому надо. Но ни в коем случае не прогадал. С января по март 1995 года раздачей поступающей в город гуманитарной помощи занимались в основном комендатуры, так как другие учреждения в разбитом городе, не функционировали. В этот период город обеспечивался более или менее продуктами питания и средствами первой необходимости. Активно работал и Красный Крест, и другие международные организаций.
Картина резко изменилась, когда за раздачу взялись местные доброхоты. Они быстро нашли коррумпированных чиновников в этих организациях, замазали валютой глаза последним и полным ходом стали обкрадывать свой собственный народ, причем внаглую и беспардонно. В короткое время организовалась пирамида “гуманитарной” мафии, на верхушке которой маячила фигура международного коррупционера. Подделывались цифры реально нуждающихся в помощи людей, нормы раздачи, подписи, приписывались мертвые души. Почти по каждой фамилии подделывались свидетельства о рождении детей, по 10-12 на фамилию. Каждую неделю регулярно списывались продукты. Работал механизм четко, как часы.
Пока сам не столкнулся, не думал, что можно так внаглую об манывать свой собственный народ, который, можно сказать, еле выполз из-под бомбежек. Хаджиев еще старался в затишьях между военными событиями противостоять этой напасти, но с приходом Завгаева все происходящее приняло законный вид.
В республику огромными партиями поступали всевозможные ма териалы для восстановления республики, продукты, автотранспорт для пострадавшей экономики. Все это добро проваливалось, как в бездонную бочку, неизвестно куда. Некоторые строительные организации федерального и республиканского подчинения просто зверствовали, приписывая огромный фронт невыполненных работ.
Было, конечно, множество положительных явлений, но все они то нули в бездонной пропасти хищения и обмана. А простые люди были довольны уже тем, что их не бомбят сверху. А кто запачкан в этой войне, тем и отвечать за содеянное, каждому. Без божьего возмездия ничего на свете не остается. Каждый стоит в этой цепочке. И добро, и зло получат по заслугам сполна.
Воспользовавшись относительным затишьем, Леха по очень хорошей цене продал свой частный домик в Октябрьском районе соседям, у которых при бомбежке разбили дом полностью. Увез свой скарб домашний в Ростовскую область, где его семья жила у свояка. Купил рядом с ними дом небольшой, ну а после приехал снова в Грозный, чему я был сильно удивлен.
Но он объяснил мне свое решение тем, что не смог найти работу на новом месте. – Жена работает дояркой на ферме, только зарплата маленькая. На жизнь им пока хватает. Продержатся до моего приезда. Хорошо, что свояченица рядом, в беде не оставит. Подарила им в хозяйство одного поросенка и пять несушек.
Я был рад его приезду и предложил ему пожить у меня на квартире. И ему будет, где жить, и квартира моя будет не заперта наглухо. Чего доброго кто-нибудь так ее и захватит. Сам я жил у Юсупа. Временно.
Леха был только рад такому обороту событий.
Иногда я приходил к Лехе в гости. Мы с ним очень хорошо ла дили. Новый, 1996 год встретил у него в своей квартире. Стол был шикарный, жратвы и выпивки навалом, фрукты, сладости и т.д. Деньги водились у нас, так что жизнь текла своим чередом. Запасы своего тайника я реализовал, перевел все в валюту, которую я через своего племянника передал Вале и дочери для успокоения своей совести. Сумма была приличная, 3200 долларов. Приезжал как-то племянник в Грозный забрать свои документы из Нефтяного института, вот я и вос пользовался этим моментом – сестра из Буденовска прислала его в Грозный на свой страх и риск.
Уже потом, спустя два месяца, я случайно узнал, что моего племянника зверски избили и забрали все деньги на какой-то станции прямо в электричке, на которой он выехал из станицы Червленой. Хорошо, что оставили в живых, что бы сестра делала одна там, в чужом городе. Ох, как не любят по всей России приезжих из Грозного, независимо от нации. Мне это урок на будущее, грязные деньги не приносят счастья никому. Хотя у меня не было никакого выбора, в чем я стараюсь утешить себя.
В данное время мы занимались целой бригадой из шести человек конденсатом – смесью воды и нефтепродуктов, которые за много лет нефтепереработки и вследствие ветхости старых нефтепроводов под Грозным образовали, как выяснилось, несколько огромных озер. Работа была не из легких, но приносила неплохой доход, и мы были довольны. Хоть какой-то заработок.
Этот бизнес только набирал силу, и надо было действовать энер гично в преддверии конкуренции, ожидавшейся при более массовом пред принимательстве такого рода.
Конечно большой доход от этого бизнеса получали организаторы. Те, которые вложили деньги, закупили и поставили мини-заводы, хоть и примитивного образца. Ставили такие мини-заводы далеко за пределами города. Наш тоже стоял в заброшенном Октябрьском районе.
На работе при варке бензина-сырца надо было быть очень осторожным, малейшая ошибка в технологии грозила неминуемой бедой. Взрывались эти цистерны с конденсатом, сметая все вокруг. Горели они целыми сутками напролет – пока сгорят все 5-10 тонн. Человеческие жертвы тоже были всегда. Любая искра, случайно зажженная сигарета играли фатальную роль на таком мини-заводе. Все вложенные хозяином деньги превращались в пепел, и это не считая человеческих жертв.
Юсуп хорошие деньги имел с этого бизнеса. Вообще нужно отдать ему должное, умел он держать нос по ветру. Он ни разу не взялся за дело, которое не принесло бы ему доход. И таких людей много развелось с развалом социалистических ценностей. Настали новые времена – демократических процессов. Дикий капитализм, так правильней будет сказать. Есть на свете люди, которые независимо от политических событий в стране умеют пополнять свои карманы, не думая о завтрашнем дне. Кушать хочется ведь всегда, и при социализме, и при капитализме.
Мы с Лехой, неплохо зарабатывали, откладывали на черный день. На работе сильно уставали, но мы не жаловались на судьбу. Тех денег, что Леха делал в Грозном, он в жизни бы не заработал в Ростовской области даже трактористом у себя в колхозе, где гнула спину его жена.
Прошел пик нашего бизнеса. Жители близлежащих сел, интенсивно принявшиеся за новый бизнес, стали чаще болеть. Причем зачастую онкологическими заболеваниями и всевозможными кожными. Не проходило бесследно такое добывание денег. Никаких правил не соблюдалось, отходы, опасные для жизни человека, отправлялись тут же рядом. В атмосферу выбрасывалось столько вредных выбросов, что даже человеку несведущему и то понятно, что это очень вредно для здоровья. Целыми днями, месяцами стоял в воздухе смог, который оседал в легких. И никто не задумывался над этой проблемой. Зарабатывают большие деньги и нет дела до экологической катастрофы, которая ожидает нас. Не только в республике реализуют этот бензин-сырец, но и за ее пределами продают тоннами, почти во все ближайшие регионы. Некоторые предприимчивые умудряются аж до Прибалтики довозить, покупая на всем пути беспрепятственную дорогу. А для бюджета несчастной, обессиленной республики остается на счетах ноль от бублика.
И нет хозяина этому добру на государственном уровне, кто смог бы за счет своих же недр, в данном случае нефти, поднять экономику республики до нужного уровня. Есть только мафиозные разборки при дележке этой нефти, которая принесла своей республике только горе и слезы.
И нет в этом безобразии главного – спроса с кого бы то ни было, официально идет антитеррористическая кампания, наведение порядка в республике. Такой порядок навели, что все только и проклинают и тех, и других на чем свет стоит.
… Вскоре Юсуп пристроился в Грозном к компенсационной комиссии при правительстве. Никак не пойму, как ему это удается, ей богу, как хамелеон, человек. Выгодно продал свой прекрасно функционирующий мини-завод и перебрался в город, для более чистой работы. Дела у него, вроде, ничего шли, если судить по настроению. С нами он об этом не делился. После, как мы свернули нефтяные дела, Леха уехал к семье.
Свою квартиру я продал соседям–чеченцам. Деньги переправил бывшей жене, на сей раз через ее подругу, которая приезжала в Грозный переоформлять свою пенсию по инвалидности. Совесть моя чиста, квартира была честно заработана на производстве. Главное, дочери нужны деньги, ей нужно и одеться, и учиться. Может, на приданное. Мать лучше сориентируется…
Юсуп попросил меня присматривать за своим домом в п. Калинина, где мы с Лехой провели не один месяц под опекой Юсупа. Чему я был очень рад, на то время я был без крыши, и эта перспектива меня устраивала.
Я планировал немножко сколотить денег. Небольшая часть еще от продажи квартиры у меня имелась, от нефтяных промыслов тоже. Но уехать я хотел далеко, на Дальний Восток или на Камчатку, и попробовать начать там новую жизнь. Деньги нужны в такую дорогу немалые, поэтому у меня каждая копейка на счету. А потом в тех краях я быстро соберу деньги. Заработки там высокие…
Целый день почти скитался по городу и где-то после обеда поехал домой, т. е. в дом Юсупа.
Перекусил тем, что купил по дороге на базарчике, и пошел отдыхать. Через некоторое время меня разбудили какие-то голоса, которые раздавались во дворе. По интонации я понял, что там какие-то разборки, решил не выдавать себя, наоборот, спустился в подвал, до конца не прикрывая люк. Во двор из подвала выходило маленькое окошечко для вентиляции закрытое металлической сеточкой. Как только я спустился, прошел к этому люку и поэтому всех, кто стоял во дворе, я мог отлично видеть, на расстоянии пяти метров.
Юсуп о чем-то спорил с пеной у рта, его собеседники тоже не отставали от него. Хотя они говорили по-чеченски я хорошо понял, о чем они говорят. Разговор шел о каких-то больших деньгах, которые Юсуп кому-то не отдал, т.е. кинул кого-то на большую сумму. Мой бывший хозяин все это отрицал, но те мало верили ему. Становилось жарко. Один из спорящих предложил зайти, чтобы не привлекать внимание соседей. Все вместе они зашли в дом.
Теперь я перешел ближе к люку в подвале, который выходил в кухню. Опять я слышал все, весь разговор. Тот, что поспокойнее остальных, предложил Юсупу вернуть деньги без кровопролития, на что тот рассмеялся ему в лицо. Он не терял самообладания и предложил ему вернуть деньги хоть товаром, хоть недвижимостью или домом. Им все равно. Но Юсуп был непоколебим. “Откуда у меня все это – сказал он. – Еле свожу концы с концами, постоянно в долгу, на хлеб еле хватает”. Потом один из гостей, что повыше всех и поздоровее, влепил ему пощечину и предупредил его не играть с огнем. Сказал, что они давно его пасут, все знают про его жизнь за последние десять лет. Юсупа это абсолютно не удивило. Он стоял так спокойно, что те едва сдерживали себя. Потом один еще раз спросил, собирается ли он возвращать деньги или нет, на что Юсуп сказал, что не знает, о чем идет разговор. Тогда они все по очереди начали его избивать. Юсуп лежал у них в ногах весь в крови. Мое присутствие ничего бы не изменило, поэтому я сидел и не проявлял себя. Чем я мог помочь? Ничем. Не зря они приехали. Для меня не было новостью, что Юсуп мог кого-то кинуть. Не раз он нам с Лехой делал кидняки по мелочи, но у нас не было выбора, поэтому мы всегда довольствовались малым. Но это был другой случай. Там, где большие деньги, разборки бывают немалые. Жадность, как говорят, фраера губит. Зачем Юсупу эти разборки, ненасытный человек. Ему все мало. Мои мысли прервал звук выстрела, прозвучавший на кухне. Через малую щель люка я увидел, как тот, кто просил Юсупа решить вопрос по мирному – деньги были его, наверное, – выстрелил. Юсуп и так лежащий на полу, дернулся от выстрела и кровавое пятно расползлось у него на боку, потом пистолет по очереди переходил из рук в руки, пока всю обойму не спустили. Бросив пистолет, все четверо быстро покинули двор. Как только за ними захлопнулась калитка я выбрался по лестнице. Подбежал к Юсупу, тот умирал на глазах, лужа крови расползлась по всему полу. Я попытался растормошить его, он еле приоткрыл глаза и, узнав меня, шепотом сказал: “Передай… Саидов…. убил…”, – и потом откинулся в сторону. Я закрыл ему глаза и вышел на улицу звать соседей. После необходимых обрядов Юсупа вместе с его семьей отвезли в его родное село на похороны.
Прошло около трех месяцев со дня смерти Юсупа. Я потихоньку занимался маленькими заработками, не трогая основной капитал, отложенный на дальнюю поездку. Сгруппировался с местными мужиками, кому дом стеклили, кому гравий переносили, заработки бывали разными. На хлеб хватало, крыша тоже пока имелась – дом Юсупа. Родственники даже были рады, что хоть кто-то присматривает за ним.
5 августа 1996 года
Вечером, прогуливаясь перед домом, я заприметил несколько вооруженных молодых чеченцев явно не федерального подчинения. Перебежками продвигались они по улице. Чуть позже мне на глаза попалась более многочисленная группа боевиков. Сомнений в предстоящем наступлении не оставалось. По городу прошел слух неделю тому назад, что шестого августа боевики будут наступать на город – командование боевиков объявило “джихад”, т.е. борьбу с неверными, если растолковать по-арабски это слово.
Но я про себя сделал следующий вывод. Никакой это не джихад, а просто город купили у федералов на некоторое время, я это не раз слышал на базаре от разных людей. В своих корыстных целях одни и те же мафиозные кланы ведут свои грязные разборки из-за нефти…
Не может быть, чтобы о перемещении внутри небольшого города немалых отрядов боевиков не знали действующие силовые структуры города. Ведь вся эта катавасия и была затеяна, чтобы уничтожить бандформирования, а теперь как это понять, что весь город квартал за кварталом занят боевиками, когда на всех подступах к городу стоят до зубов вооруженные федералы, везде столько блокпостов.
6 сентября 1996 года
На рассвете начался штурм города, блокированы все комендатуры, воинские части, райотделы МВД и другие опорные пункты функционировавшей власти. Везде стрельба, люди в панике мечутся, машины носятся по городу, как угорелые. Начался новый виток военных действий, опять столько же жертв, смертей, город фактически в один день перешел в руки боевиков. Опять город втянут в военные действия с соответствующими последствиями, и мародеры опять вышли на тропу своих похождений. Кое у кого уже есть опыт в этих делах.
В этот день не хотел я идти в город, успеется, удерживал я себя. “Нет, а что делать дома?” – говорило мое второе “я”, как будто у меня внутри шла борьба двух людей. И все равно, я пошел в этот день в город. Автобусы не ходили, и личного транспорта в городе было мало. Горожане перемещались по городу пешком.
Но несчастье поджидало меня недалеко от 19 школы в пос. Калинина. Через эту школу я хотел пройти часть дороги в город, не выходя на автотрассу. Где-то в районе этой школы в метрах трехстах находилась и военная комендатура.
Уже я прошел школу и приленающий к ней участок… Помню только хлопок под ногами и все…
И только сны черно-белые и цветные, какие-то ужасы и кошмары, словно потоки воды обрушились на мою голову. Вначале был болевой шок, сменившийся беспамятством со сновидениями. Что самое удивительно, но некоторые детали увиденного в этих снах мне крепко засели в мозг. Помню себя, стоящего в длинном и мрачном коридоре. Невероятно тяжело дышать, хотя затхлым воздух не назовешь. Стараюсь идти навстречу свету, но это мне не удается. Дьявольщина, да и только! “Ты вспомнил обо мне! – послышался чей-то скрипучий голос, – я рад за тебя, что не забыл родственную душу! Пойдем, клиент, а то тебя уже заждались. Там все свои, поэтому не удивляйся, если что не так! К чему шел, к тому и пришел! Больно старался ко мне попасть”.
Это значит, как я понял, меня приглашают в ад! А что я там забыл? – временный просвет у меня вроде бы. “Нет, я к свету хочу, туда, в конец тоннеля”, – мне пришлось кричать во всю глотку!
– Уважаемый, – последовало в ответ, – а что ты сделал такого, особенно в последнее время, чтобы общаться с чистым, непогрешимо светлым? За какие такие чистые дела, тебя должны ждать в раю? Ты разве был честен, морально устойчив, предан в дружбе? Не воровал, не грабил, не обманывал и, наконец, разве не убивал ты? Назови мне хотя бы одно обстоятельство, из-за которого я мог бы что-нибудь изменить в отношении тебя. Нечего сказать? Тогда пошли, труба зовет!
Я невольно на мгновение оглянулся назад, в свое прошлое, и мне стали безразличны жизнь и смерть, тем более, настоящей жизнью мою не назовешь! Мое тело стало погружаться куда-то в пропасть, куда-то в царство нечистой силы, где уже все было готово к приему очередного грешника. Темень вокруг, и только огромные языки пламени, пробивающиеся откуда-то снизу, указывали направление моего последнего пути. Жар становился нестерпимым, и вскоре огонь достиг моих ног. Страшная боль потрясла тело, но не было сил остановить эту боль. Но что это? Перед моим взором проходила вся моя жизнь, и все что я делал, все мои поступки. Грех на душе моей давил меня все ниже и ниже.
Смотреть на собственные творения уж не было сил. Стыд, нестерпимый стыд за совершенное мной в полном сознании и со злым умыслом овладел моим рассудком, и волна искреннего раскаяния обдала разум. “Боже мой, что же я наделал!” – кричал я. Как я мог продать душу Дьяволу? Как мог усомниться в вечности доброты и справедливости, дав себя обмануть темным силам? Я забыл заветы своих родителей и перешагнул через недозволенное так легко, что не заметил всей подлости и низости этого шага! Боже, если ты меня слышишь, верни мне жизнь, хотя бы на короткое время, чтобы на коленях просить прощения у тех, которым принес горе! Я не должен умереть, не совершив искупления, так как вина моя огромна, а последствия поступков так печальны. Не о себе пекусь. Боже, Боже, дай мне шанс!
Слишком поздно люди вспоминают о своем божественном происхождении, – неожиданно прервал мои стенания чей-то мужской голос, – вы грешите на каждом шагу, когда вам выгодно, а в минуту расплаты за содеянное призываете на помощь Бога, которому ранее не думали поклоняться… Вера в Бога – это в первую очередь нравственность и наоборот! Человек безнравственный не может быть верующим, а человек бездуховный не может быть нравственным. Люди довольно часто, забывая о бренности и вечности души, в пылу достижения материального благосостояния ставят себя в ряд со Всевышним, жестоко страдая от гордыни. Не все можно изменить в этом мире, но ты будешь еще жить, чтобы не на словах, а на деле покаяться в совершенном зле и попросить прощения у тех, перед кем виноват. Но наказание не обойдет тебя стороной… Живи и знай, кому обязан возвращением в мир людской для покаяния.
После этих слов вокруг словно все закрутилось в смерче, и через некоторое время я проснулся в незнакомом месте. Это была больничная палата. Рядом с моей койкой стояла женщина в белом халате – медсестра. Подорвался, как мне объяснили, на фугасе. Осколочное ранение обеих ног, руки тоже были перебинтованы. Грудь и голова – в бинтах. Врачи целых пять часов оперировали меня. Так сказать, боролись за мою жизнь. Лежал я в военном госпитале в городе Владикавказе. Доставили меня на военном вертолете вместе с ранеными солдатами. Кто именно на меня наткнулся и подобрал, я не знал…
Был обход лечащего врача, который поздравил меня с тем, что я сумел выкарабкаться с того света. Я слабо ему улыбнулся. Потом меня стали кормить какой-то пресной кашей. Был я очень слаб. Не помню, сколько дней я провел так. Почти каждый день бывал в беспамятстве. Но жизнь потихоньку возвращалась, и я уже мог сидеть в постели.
Ногу ниже колена мне ампутировали, рука висела плетью. Врач сказал:
– Может, со временем разработается, хорошо, что не правая. Так что ты благодари бога, что отделался так. В таких случаях, как с тобой, часто не выкарабкиваются. Тебе еще повезло, что не всем корпусом задел фугас, а то часовой мастер не собрал бы твое тело… – как мог, успокаивал меня доктор. – Сделаем тебе новую ногу, здесь в городе делают протезы, не переживай и не сдавайся.
Хоть какие-то слова утешения. Но покой я потерял конкретно. Жизнь разделилась на до и после операции. Часто я думал о своей впустую прожитой жизни, о том, что делал не то, что надо. И наказание по сравнению с моими грехами – мелочь. Каюсь я во всем, что делал, искренне… Хотя нет мне прощенья.
Раны мои заживали нормально. Бинты с груди и головы сняли. Как-то приехала в наш госпиталь съемочная группа ЦТ делать репортаж о наших солдатах, которые принимали участие в боевых действиях в Чечне. Прошли почти по всем палатам, брали интервью у ребят и врачей. Меня тоже сняли, доктор рассказал о милосердии нашей армии – хоть и не военный, мирный житель подорвался на фугасе, подобрала меня медчасть и переправила во Владикавказ, сделали операцию, оказали всю возможную помощь. Вот, пошел на поправку, скоро можно будет и выписывать. Раны заживают хорошо, состояние удовлетворительное. Так как среди солдат я был один мирный житель, подошла ко мне журналистка и попросила сказать несколько слов своим родным, может и увидят по телеку. “Что я могу сказать, – подумал я про себя, – и кто меня ждет?” Но перед журналисткой не подал виду и сказал в объектив, что у меня все нормально, поправляюсь потихоньку и еще, не стесняясь никого – почему-то сами по себе у меня вырвались эти слова:
– Люди добрые, если кто меня видит и знает, или кого обидел ненароком, я прошу вас, простите меня ради Христа!
И слезы покатились у меня из глаз! Такой оборот телеработники не ожидали, да и медики тоже. Хотя, человек вышел из горячей точки, его можно понять, и, пожелав мне скорейшего выздоровления, оператор и журналистка вышли из палаты, закруглив на том свой репортаж. На следующий день в хронике “приветы фронтовиков” показали нас по ЦТ и по местному, североосетинскому, в новостях.
В нашей палате тоже стоял маленький телевизор. Конечно наши больные, включая и меня, смотрели на себя по телевизору.
Ребята в палате были очень хорошие и добродушные, подбадривали друг друга. Угощали, кто чем мог. У всех родные были в разных городах России. Кто ходил на ногах, покупал на улице с лотков разные конфеты, жвачки и давай угощать друг друга. Такие минуты приносили мне душевный покой, умиротворение, я радовался всему, что меня окружает, и всем, кто находится со мной в палате. Это такое счастье, маленькое или огромное, простое общение с людьми, когда знаешь, что ты уже выкарабкался с того света. Радость на душе просто от того, что светит солнце, наступает новый день.
Так текли мои больничные дни, о завтрашнем дне я старался не думать. Мне было страшно представить себя с костылями на улице, без семьи и родных. Кто мне мешал находиться рядом с ними? Нет, мне нужно было заработать все деньги Грозного. Вот и заработал себе костыли.
Чем ближе время моего выздоровления и выписки из больницы, тем страшнее мне было представить свою дальнейшую жизнь. Так лежал я однажды в своей палате, на своей кровати, отвернувшись к стене лицом. Пришла к нам в палату посетительница, я еще не видел, только слышал, как она спрашивает, где ей найти Валеру. Я лежал, особо не прислушиваясь к разговору в палате. Но потом меня окликнул больной наш из Тулы, Серега:
– Слышь. Валера, магарыч с тебя. Пришла к тебе твоя половина…
Я не понял сразу, что он обращается ко мне.
– Ты что, оглох, с тобой разговариваем, разворачивайся, – уже четко слышу я и понимаю, что обращается он ко мне. Минуту я лежал, не смея повернуться. Потом почувствовал на своем плече теплую женскую руку.
– Валера, любимый, это я, – это был голос моей Вали. В считанные секунды проплыла передо мной вся моя жизнь с ней, от первого поцелуя и до последнего рукопожатия. Я потихоньку развернулся к ней. Она стояла на коленях у моей кровати и рыдала, уткнув голову в мое плечо. Палата наша опустела потихоньку, ребята по одному вышли в коридор.
– Валера, миленький, любимый, – шептала она, целуя мои руки. – Прости меня за все, ради Бога, я тебя не брошу никогда, и я простила тебе все, мы оба виноваты, что жизнь косо пошла. Но ничего, лишь бы ты жив был. Все у нас будет хорошо, вот увидишь.
Она не давала мне рта раскрыть. Тараторила, как будто на самолет опаздывает.
Прошло еще некоторое время, пока она успокоилась.
Приехала она только что из Моздока, чему я был удивлен, и поведала мне целую эпопею.
После, как ей передали деньги от меня за квартиру, она сделала обмен на Моздок, дочка поступила в Ставрополе в институт, на врача. Не ужилась на старом месте, соседи стали коситься на них после того, как нашли Петра в сгоревшей машине. Еле узнали его, обгоревшего. Она не стала меня спрашивать, как мы расстались с ним в тот день…
– Случайно оказались в гостях у подруги здесь, во Владикавказе, – говорила она, – приехала по магазинам пройтись, dnwjs приодеть немного. Случайно включила телевизор и увидела тебя среди солдат. Пока подруга возилась на кухне с обедом, я рванула сюда, ничего ей не сказав…
Оля тоже сильно переживает нашу разлуку с тобой, – продолжила она. – Всегда вспоминает о тебе с любовью, как часто ты ей в детстве сказки читал, как из детсадика забирал. Так что, больше нас жизнь не разлучит. Никогда! Ведь мы одна семья – куда нам друг без друга. Прошу тебя, возвращайся домой. Я не уеду без тебя.
– Зачем я вам такой, – вырвалось у меня, – инвалид, не кормилец, а обуза в семье.
– Миленький,– заворковала, как в молодости, Валя, – ты у нас сильный мужик. Хватит жить порознь – людей смешить!
– Валя, я должен тебе сказать, – начал я. – Прости за все зло, которое я совершил.
– Валера, я все тебе прощаю,– тихо сказала Валя со слезами на глазах.
– Знаешь, это ведь я со злости убил Петра, а потом спалил машину, – тихо сказал я, получая от этого какое-то облегчение. – Я виноват перед тобой, прости если сможешь. Я не хотел его смерти, бес попутал, и зачем я только приезжал к вам туда. Хотел жить со своей семьей, по-человечески, а получилось совсем наоборот. Честное слово, я хотел, вырвавшись из того кошмара, с вами жить-доживать свой век.
– Это ты меня прости, дуру. Кто меня просил заводить с ним дружбу. Ведь я была замужняя женщина. Меня тоже бес попутал. Когда мне сказали, что ты в Грозном пьешь, гуляешь, водишь баб в наш дом, я сильно разозлилась на тебя. Мы оба виноваты. Не будем обсуждать, кто больше, а кто меньше. Дочка у нас дома, которая одинаково нуждается в нас. Мы должны ради нее жить вместе, одной семьей.
– Не жизнь это сделала, а мы сами совершили неправильный выбор между злом и добром. Я много лет тому назад ушел от себя и Бога. И только теперь осознаю свои ошибки и прошу прощения во всем, ради Господа Бога. Я уверовал, и это самое главное, пусть в конце жизни, но навсегда.
…Новый 1997 год мы встречали всей семьей и с родственниками в г. Моздоке.
24 июля 2001 г. Владикавказ
