* * *
Cегодня тяжелый день. Медвежны объятья дивана.
Заводью синей лень к утру натекла из крана.
Стальной медицинский свет взрезает больные шторы.
Зевает заря в Москве и греет свои моторы.
Вставать и брести, как лось, под грузом косматой шубы
И снова пройти насквозь метро родовые трубы,
Напиться идей чужих блокнотом и диктофоном
И тут же забыть о них и слиться с вечерним фоном:
Чудовищный эскимос – ель рукава вздымает,
Троллейбус, унылый мопс, в заносах увяз до мая,
Хвалебная пыль витрин блекнет под снегопадом,
Лицо мое – как мандарин – холодным пунцовым гадом:
Созрела в аду метель и бьет по щекам ботвой,
И сквозь утомленья хмель по нервам проходит вой
Небесной бензопилы. И кровь застывает в жилах,
Когда за спиной из мглы такси подползет крокодилом…
Проглочены я и день, голодного Бога пища,
Законно ли есть людей, изъяв из тепла жилища?..
Суровая наша мать – Святая рабочей недели,
Не лучше ли спать и спать, покачиваясь в колыбели?..
* * *
В подъезде пахнет сыростью речной,
И плесень расцветает, как мимоза.
Укрыта кошка шалью шерстяной,
В колонке дышит газовая роза.
В шкафу окоченевшие штаны
Отпугивают, словно жабья кожа,
Портреты наблюдают со стены
За лужами под обувью в прихожей,
За каплями на ребрышках зонта,
И словно прозревают осторожно:
Вот эта жизнь – она совсем не та,
Но и другую выбрать невозможно.
Она скрипит артритным колесом
Соседкиной заполненной тележки,
Журчит на клумбу писающим псом,
Сипит майора утренней пробежкой,
Она молчит сияньем облаков,
Рыдает голосами электричек, –
Все вплетено заботливо в покров
Из ряда устоявшихся привычек,
Что пропитался влагой пустоты,
И протекает, капая безбожно,
И все не так, и ты уже не ты,
Но ничего исправить невозможно.
* * *
Есть города с оттенком волшебства
На старых стенах,
Восточны и влекущи, как халва,
Со вкусом тлена.
Акации над крышами домов
Цветут ванилью,
И веет из расщелин и углов
Старинной гнилью.
Гремят под пелеринами листов
Стручки катальпы,
Прохожие с каштановых плодов
Снимают скальпы.
На улицах лениво и тепло,
После обеда,
И ливень ударяет о стекло
Рукой соседа.
Лохматые, босые города
Зеленоглазы,
Ваятели по камню и садам,
И скалолазы.
Хранители подземных крепостей,
Внутри которых
Есть ниши для загадочных костей
И свитков Торы.
Их имена – как эхо от струны
Из древней меди,
В них криками гортанными полны
Дворы соседей,
И свадьбой оглашается квартал,
И дружным лаем:
Тбилиси, Феодосия, Цхинвал,
Ирушалаим…
Обманчиво-наивны города,
Где нет секретов,
Жестоко убивают иногда
Своих поэтов.
И летом здесь цветенье и покой,
Зато зимою
Задушат пересудами, тоской
И нищетою.
Но те, кто жил и умер в городах,
Что пахнут хлебом,
Упорно возвращаются сюда,
Покинув небо.
Они скользят по древним кирпичам,
Пугая вора,
Целуя и лаская по ночам
Свой синий город.
ВИД ИЗ ЛАРЬКА
Уютно и тесно в фанерном киоске,
Снаружи глазурь по экрану струится,
Фигуры, мерцая, сливаются в лоске,
Скользя по дорожному глянцу страницы
Альбома набросков гуашью и кистью,
В которые золотом брызнуты листья,
Где ртутью дома обрисованы цельно,
И город плывет облакам параллельно,
Пронзая огнями глубины циклонов,
Чертя провода в океане туманов,
Шумя на ветру парусами балконов,
Грозя артиллерией спелых каштанов,
Блестя широко водяным покрывалом
На крыше театра, где конница встала,
Где бьют параллельно бушующей влаге
Трагедии черно-лиловые флаги.
Тепло и уютно и пахнет помадой,
И шум непогоды погашен эстрадой,
И в музыке томной, без бремени смысла
За стеклами плоть мирозданья повисла,
Окутав собою и сладко пытая
Того, кто глядит на нее и мечтает
Писать невесомо, светло, акварельно,
Как движется небо земле параллельно.
* * *
Невесомые жители временных комнат,
Невидимки в глотающих свет коридорах,
Мы соседи больных алкоголем драконов,
Мы озябшие тени на кухонных шторах.
Озаренные газом, под музыку рубмы,
Мы медузы в сияющей дымке капрона –
Уплываем сквозь водопроводные трубы
К берегам, на которых поет Барселона.
Улетаем стрекозами в теплые страны,
Рассекая беззвучную плоть снегопада,
Чтобы мелких ракушек насыпать в карманы
И журчать, возвратившись, загадками складок –
Возвратившись под окон волшебные лупы,
За которыми утро швыряет пернатых
И выносят драконов холодные трупы
На холщовых носилках и без провожатых –
Отражается в каплях застывшего взора
Подмосковной зимы безнадежная кома,
Утверждая покорность стране приговора
И пожизненность статуса временных комнат.
***
Протекая по улицам сонного Владикавказа,
Растворяясь то в солнечном душе, то в пене теней,
Длинноногое время, румяно и зеленоглазо,
Мимоходом касается нами непрожитых дней.
Не преследуй его – заскользишь по спирали обратной!
Невозможность затянет: мы сами алкаем ее!
Не удержат ни сквер, ни балкончик с лозой виноградной,
Ни покой переулка, что к Тереку вьется змеей,
Никакие твердыни… В ином, нефизическом, поле,
Прислонившись к платану, взволнованный ждет человек:
Поглядеть на него – утоленье пожизненной боли –
На подсохшие губы его, на младенчество век…
Серебрится под елью ресниц отраженье фонтана,
От усердия бритвы на скуле прозрачный синяк –
Он реальней, чем лопнувший панцирь опавших каштанов,
Чем кривые ступени у лавки «Дербентский коньяк».
Он влечет через годы и страны космической тягой
Провалиться в небывшее, чтобы коснуться его,
Только вдруг прозвенит переулок ребячьей ватагой,
И окажется мир настоящим – и нет никого…
Но, задеты невольно, мечты – эти древние глыбы
Начинают катиться, и в гуле рокочут слова:
Нам же было дано, мы могли бы, могли бы, могли бы…
И побитое сердце во мраке сидит, как сова.
И, мерцая, по городу шествует юное время,
Невидимка – лишь такса ощерилась из-за угла,
Одинаково скоро оно на расправу со всеми,
Никому не желая ни смерти, ни прочего зла,
Просто делает вдох – и зияет в пространстве прореха,
И клубится за ним, оседая морщинами, страх.
А ему все равно, и его беззаботного смеха
Чабрецовое эхо звенит на альпийских лугах.
