Слева на темнозеленном фоне вывески изображен шампур с нанизанными на него кусками розового мяса, справа – огромный турий рог с цепочкой, посередине надпись: «Бедный Гиго» (после буквы «Б»-ять). Это вывеска над дверьми небольшого духана (закусочной), чудом сохранившегося, как и его хозяин Гиго, с дореволюционных времен и продолжавшего свою деятельность в тех же традициях, что и раньше. А нужно заметить – это был конец НЕПа.
Метрах в пятидесяти от Военно-грузинской дороги у подножия горы, густо поросшей орешником и кизилом, располагалось сложенное из черных сланцевых плиток невысокое строение, служившее хозяину спальней и одновременно подсобным помещением. К задней стене на ошкуренных кривых деревянных столбах был пристроен навес из плотно сбитых нестроганных досок, куда во время непогоды убиралась нехитрая мебель: столы и стулья. Каждая компания вольна была по своему усмотрению выбрать место для отдыха и перетащить туда нужную мебель. Удаленность от очага никоим образом не влияла на обслуживание посетителей: двое половых с подносами, нагруженными всякой всячиной, с полотенцами, перекинутыми через руки, постоянно сновали среди пышной зелени между столами, предупреждая малейшие желания клиентов. Невдалеке, на освещенной солнцем лужайке, паслось несколько ягнят, предназначенных для приготовления ароматного шашлыка.
Сам хозяин, Гиго, являл собой типичный персонаж из популярной в те времена серии рисованных цветных открыток «Старый Тифлис»: крупный нос, свисающие черные усы, бешмет, застегнутый на все пуговицы – ни дать, ни взять персонаж из оперы «Кето и Котэ». При общении с посетителями лицо его озарялось добродушной с хитринкой улыбкой, а весь его облик был олицетворением почтительности.
В отличие от других подобных заведений, недалеко от строения, на врытом в землю столбе был подвешен настоящий церковный колокол небольшого размера. Благо, борьба с опиумом для народа уже велась повсеместно в стране советов, и приобретение подобного музыкального инструмента не представляло проблемы. Движение по Военно-грузинской дороге в ту пору не отличалось интенсивностью: основным посетителем духана был праздный народ, состоящий из пассажиров автобуса Владикавказ-Тифлис, в большинстве своем – приезжие из России. Нередко в это питейное заведение совершали вояжи более-менее состоятельные владикавказцы, используя для этой цели городские пароконные фаэтоны. Среди желающих отдохнуть на Кавказе большинство составляли женщины – томные, располневшие жены ответработников в широкополых соломенных шляпах, многообразию фасонов которых мог позавидовать не один парижский шляпник. Упомянутый контингент и был тем золотым фондом, благодаря которому духану «Бедный Гиго» удавалось сводить концы с концами.
Пестрая, шумная ватага отправлялась из Владикавказа с автобусной станции, расположенной в самом центре города – на площади у театра. В центре площади, на пъедестале, выложенном из тесанного камня и опоясанном невысокой металлической оградой, внутри которой были посажены цветы, стоял Ленин, указывая перстом в сторону, как шутили тогда, Осетинской слободки, основного производителя национального напитка – араки. Место рядом с вождем было отведено под извозничью биржу – стоянку фаэтонов. В ожидании седоков экипажи располагались один за другим, извозчики, одетые в подобие поддевок с многочисленными оборками в талии, подремывали на облучках; под стать им – лошади, с надетыми на морды холстяными торбами с овсом, лениво отгоняющие хвостами назойливых мух. Часть фаэтонов была на дутых шинах, что служило дополнительным стимулом для мальчишек зацепиться на ходу и прокатиться с ветерком. Однако блаженство езды на бесшумных шинах длилось столько времени, сколько требовалось для встречи экипажа с мальчишкой-ябедой, кричащим со стороны извозчику: «Дядя, сзади!» Мгновенно следовал полновесный удар хлыстом по нелегальному пассажиру, и тот оказывался на мостовой. Сторонника соблюдения правил езды на гужевом транспорте – ябеду тут же, как ветром, сдувало с места оповещения, ибо промедление могло стоить ему расквашенного носа и фингала под глазом. Кроме фаэтонов, на площади базировались линейки-одноконки на рессорах – небольшие платформы, используемые, говоря по-современному, для «грузо-пассажирских перевозок». Пассажиры рассаживались по обе стороны, ставя ноги на металлические подножки, переходящие над колесами в своеобразные крылья, служившие защитой от брызг и грязи. По негласной субординации линейки не могли занимать место в фаэтонном ряду и вынуждены были искать себе свободные места.
Площадь постоянно была многолюдна: театр, кинотеатр «Ричи», названный в честь его владельца, переименованный затем в «Юнгштурм», а еще позже в «Пионер», выходящий своим фасадом на проспект, привлекали толпы театралов и любителей кино. Одни ждали начала представления, утреннего или вечернего, для других это было традиционным местом общения. Немые фильмы с участием Гарольда Ллойда или Монти Бенкса, веселые беззаботные комедии, неделями демонстрировались здесь на потеху публике, причем каждый считал своим долгом просмотреть фильмы по два-три раза.
С трудом протискиваясь, в толпе сновали вездесущие мальчишки: кто продавал папиросы «врассыпную» (поштучно), громко рекламируя свой товар, кто лелеял надежду бесплатно проникнуть на сеанс в кино, а кто проявлял определенный интерес к содержимому карманов беспечно беседующих граждан. Короче говоря, все были при деле. Без дела не оставались и старушки, продававшие семечки, падбуды (по-американски – корн), мороженщицы, укладывающие в формочки вафельные колесики, затем набивающие формочку при помощи столовой ложки, выгребая мороженое откуда-то со дна своего волшебного ящика. Затем появлялось второе вафельное колесико и, будучи наложенным сверху, образовывало как бы верхнюю крышку барабанчика с мороженым внутри. Финалом этого священнодействия, за которым, не отрываясь, наблюдали восторженные детские глазенки, полные нетерпения, было незаметное движение пальца мороженщицы, в результате которого вожделенный барабанчик выпрыгивал из формочки и вручался очередному счастливцу.
Шум над площадью не умолкал ни на минуту. Кругом раздавалась разноязычная речь. Несмотря на тесноту и, как следствие, ограниченность пространства, приходящегося на каждого присутствующего, многие в толпе предпочитали вести беседу, жестикулируя, дабы придать своим мыслям более конкретное выражение. Часто реакция рядом стоящего, задетого невзначай, бывала резко отрицательной и могла стать причиной конфликта.
Напротив кинотеатра, в тени высоких деревьев, на бульварных скамейках чинно восседали белобородые старцы в каракулевых папахах, обязательно в галифе, сапогах, часто красного цвета, с кинжалами на узких кавказских поясах, со свисающими серебряными украшениями.
Так, или примерно так, выглядела тогда центральная площадь Владикавказа с расположенной на ней автостанцией, с которой ежедневно отправлялись в кажущийся в ту пору далеким Тифлис длинные, с убирающимся тентом автобусы.
Наставал момент, когда пассажиры, наконец, рассаживались по своим местам. Тент для защиты от нещадно палящего солнца поднят. Духота. Сидящие на своих местах обмахиваются платками, газетами, веерами и с нетерпением ждут, когда эта длинная колымага наконец тронется с места. Но препятствием к немедленному изменению местонахождения их служат неизбежные опоздания путешествующих, которые не появляются, несмотря на увещевания, просьбы и, наконец, угрозы дежурного по станции, произносимые им вконец охрипшим голосом в рупор: «Граждане! Даю немедленное отправление! Ни-ко-го не ждем!» В конце концов, запыхавшиеся, потные пассажиры под неодобрительные, мягко говоря, возгласы отъезжающих протискиваются на оставшиеся свободные места, отнюдь не самые комфортабельные. Наконец, настает момент, когда ждать по общему убеждению уже действительно некого. Приходит минутное успокоение. В наступившей тишине вдруг раздается чей-то неуверенный голос: «А шофер… где?» Как по команде все поворачивают головы влево, где в одиночестве торчит огромный черный руль, как бы несколько сконфуженный отсутствием своего хозяина. Общий поворот голов в противоположную сторону – и в поле зрения оказывается огромного роста шофер и вращающаяся вокруг него тщедушная фигурка его помощника. оба сердечно прощаются у кассы со своими друзьями. Раздаются громкие восклицания на грузинском языке, руки, только что освободившиеся от крепких рукопожатий, уже заключают в не менее крепкие объятия расчувствовавшихся то ли в преддверии разлуки, то ли от выпитого кахетинского вина дорогих друзей. Как и всему, имеющему начало, чередованию рукопожатий и объятий приходит конец: автомобиль вздрагивает всем своим могучим организмом, дает два резких сигнала-свистка, заглушающих на мгновение шум, издаваемый всеми видимыми и невидимыми источниками на всех диапазонах, включая и вопли ишаков, запряженных в маленькие двухколесные арбички. Допуск таких средств передвижения на центральную площадь города по вполне понятным мотивам распорядком не предусматривался. Маршрут этих экипажей пролегал по соседним улочкам, откуда они и вносили свою лепту в общую какафонию.
Однако вздрагивающий от нетерпения автобус обдает присутствующих вырвавшимися из глушителя клубами едкого сизого дыма и, неторопливо набирая скорость, сопровождаемый толпой мальчишек, начинает свое движение по проспекту в сторону чугунного моста. Переправившись на левый берег ревущего мутного Терека, он минует Молоканскую слободку, затем корпуса бывшего кадетского корпуса (по привычке в то время так называли пехотное училище). Маленький уютный Владикавказ с его многочисленными церквями, величавыми соборами, чистенькими мощенными булыжником тенистыми улицами с аккуратными одноэтажными домами – остается позади.
Автобус въезжает в царство неописуемых по красоте Кавказских гор.
А теперь пора вспомнить о «Бедном Гиго». В отсутствие посетителей его владелец Гиго любил коротать время, сидя в старом продавленном соломенном кресле, листая наслюнявленным указательным пальцем страницы толстенной замусоленной книги. Книга была написана на грузинском языке, давно уже не имела обложки и многих страниц, но повествовала она о деяниях святых, коими, по словам Гиго, он всецело руководствовался в своей повседневной деятельности. Со стороны можно было подумать, что он безраздельно поглощен этим занятием, однако стоило в звенящей тишине возникнуть малейшему звуку, свидетельствующему о появлении на Военно-грузинской дороге передвигающегося на колесах предмета, как он, прислушавшись, мгновенно настораживался, становясь похожим на охотничью собаку, сделавшую стойку. По хрусту гравия под колесами и медленному стуку копыт он безошибочно определял арбу, по характерному поскрипыванию ярма – бричку с дровами, которую лениво тащила пара быков.
Десятилетия, проведенные на этом месте, научили Гиго ориентироваться во всем, вокруг происходящем. Звуки, свидетельствующие об отсутствии потенциальных клиентов, могущих поддержать его благосостояние, он вынужден был отбрасывать, констатируя бесполезность для него этого топота или скрипа. Со вздохом сожаления, устроившись поудобней в своем кресле, он приступал к мерному листанию своей бесконечно читаемой книги. Другое дело – дробный цокот лошадиных копыт и едва слышное шуршание фаэтонных шин. Или же, верх удачи – размеренный рокот автомобильного мотора. В этом случае охотничья стойка завершалась броском к столбу с висящим на нем колоколом, и вот уже поплывшие высоко в небо, многократно повторяемые эхом звуки напоминали проезжающим, что свернув с дороги, они встретят отменно приготовленные кавказские блюда и самый сердечный прием.
Волею судеб в описываемое нами время с рабочим визитом в Северо-Осетинскую автономную область прибыл никто иной, как всесоюзный староста Михаил Иванович Калинин. Местные власти, естественно, стараясь не ударить лицом в грязь перед столь высоким столичным гостем, предприняли все усилия, дабы высокопоставленная персона осталась довольной своим пребыванием здесь. Все до мельчайших мелочей пытались предусмотреть радивые хозяева: даже небывало комфортная по тому времени мебель – остатки роскоши некогда процветающего «Дома бр. Туаевых – поставщиков аммуниции и обмундирования воинству Его Императорского Величества» была востребована руководством области в целях организации достойного отдыха почетного гостя. Бережно перевезенная мебель была размещена в доме отдыха завода «Кавцинк», расположенного в зеленом массиве невдалеке от города по военно-грузинской дороге. Однако, вопреки ожиданиям, гость, узнав, что назначение предлагаемой ему резиденции – поправка здоровья трудящихся, категорически отклонил предложение старательных хозяев, чем огорчил и озадачил одновременно.
Нужны были срочные меры, дабы сгладить диссонансом прозвучавшую в общем хоре благополучия фразу. После непродолжительной дискуссии, учитывая недостаток времени, было решено использовать многократно испытанный способ – ударить по московскому гостю красотами Кавказа. Правда, ответная реакция зависела от способности адресата воспринимать таковые. К воплощению плана в жизнь приступили немедля: три легковых автомобиля-газика со сверкающими на солнце спицами колес, весело пофыркивая, неспешно покинули пределы Владикавказа и покатили по Военно-грузинской дороге навстречу сказочно-красивым горам, изумрудно-зеленым у подножий, коврово-многоцветным на альпийских лугах, горделиво взмывающим высоко в небо белоснежные вершины с цепляющимися за них облаками. Где-то далеко внизу, «дробясь о мрачные скалы», ревел Терек, гулко перекатывая по дну огромные валуны. Чтобы оценить все это великолепие, не нужно было быть обладателем утонченной поэтической души. Любой человек, независимо от его интеллекта, не мог оставаться равнодушным: восторг, охвативший высокого гостя – некогда слесаря Путиловского завода, был долгожданной наградой его сопровождающим, физиономии которых сияли, выражая глубокую радость по поводу отменного настроения гостя. Очарованные красотами природы, все участники вояжа находились в самом наиблагодушнейшем состоянии. Все складывалось как нельзя лучше.
Неожиданно воздух раскололи звуки церковного колокола, раздающиеся с определенным интервалом. Они уносились высоко в небо, отражаемые многократным эхом, и таяли там. Лицо Калинина приняло озабоченное выражение: глаза за толстыми стеклами очков сузились, словно он, прицеливаясь, собирался выстрелить в невидимого противника. Ведь его убеждали, что борьба с религией – опиумом для народа – повсеместно активно ведется: действующих церквей нет и в помине, многие из них продолжают служить новой власти уже в другом качестве – в виде клубов, складов, конюшен и прочих заведений. Часть церквей разрушена, он сам видел это, и вдруг этот малиновый звон…
Божий свет померк в глазах безбожников-сопровождающих. Они мгновенно уловили ход мыслей столичного гостя, что в данной ситуации не предвещало для них ничего хорошего. Первый из сопровождающих, оправившийся от шока, заикаясь, робко обратился к Калинину: «Михаил Иванович. Вы не подумайте, пожалуйста… Это не церковь… Это, как вам сказать, приглашение от «Бедного Гиго». Михаил Иванович с недоумением посмотрел на говорившего смельчака и перебил его: «Это что – бедняки у вас своими церквями распоряжаются, а что ж тогда богатеям делать?» Зажмурив глаза, преодолев дрожь и набрав в легкие воздуха, обескураженный «экскурсовод» выпалил на одном дыхании: «Это, понимаете, никакая ни церковь, это духан, ну, по нашему закусочная, а ее хозяин – добрейший души человек, грузин по имени Гиго, а закусочная называется «Бедный Гиго», вроде для романтики. Блюда у него отменные: шашлыки бесподобные из ягнят, которые тут пасутся, а вино – так лучшего на всем Кавказе не сыщешь! У нас говорят – кто его пьет, тот меньше ста лет не живет».
Монолог внезапно оборвался. Сидящие в автомобиле, затаив дыхание, ждали ответной реакции Калинина. Лицо последнего посветлело, на нем появилась улыбка и, будучи не лишенным определенных человеческих слабостей, он произнес: «Ну, раз события приняли такой оборот, я, товарищи, принимаю приглашение, даже с удовольствием!»
Гиго стоял с широко распростертыми руками, с добрейшей улыбкой на лице, какую мог изобразить человек, прикинувший заранее опытным глазом внушительный доход в червонцах, который принесут ему эти веселые приветливые люди, судя по всему – высокое начальство. Гиго ждал желанных гостей, спешно покидавших свои места в автомобилях вслед за человеком с бородкой и в очках, одетым в парусиновый костюм и такую же фуражку. «Дорогие гости! – произнес с сильным грузинским акцентом, сдерживая радостное волнение Гиго. – Проходите, генацвале, пейте, кушайте на здоровье! Веселитесь! Мне от вас ничего не надо. Чтобы вам, дорогие, приятно было, и чтобы бедного Гиго когда-нибудь вспоминали!»
Пока знатные гости рассаживались, два юрких половых успели расставить на столе зелень, сыр, всяческие приправы, вино в глиняных бутылях, горячие лаваши и прочую снедь. Вскоре, жонглируя шампурами, половые принесли шашлыки. С каждым бокалом выпитого вина обстановка за столом становилась все свободнее, всесоюзный староста, будучи по натуре человеком общительным и не настроенным оппозиционно к бодрящей влаге, с удовольствием пил за произносимые многочисленные тосты. Веселье было в полном разгаре, когда к сидевшему за столом Михаилу Ивановичу подошел Гиго и остановился в почтительной позе, показывая всем своим видом, что хотел бы обратиться к высокому гостю. Воцарилась тишина. Головы сидящих повернулись в сторону Калинина, которому, судя по тени, набежавшей на его чело, такой ход событий пришелся явно не по душе. Гость прекрасно понимал, с чем обратится сейчас к нему этот, казавшийся мгновение назад бескорыстным добряком, грузин: он использует выгодный момент, как наглый проситель. Ленинский НЭП доживал свои последние мгновения… Частные заведения, подобные этому, где находились знатные гости, в России уже приказали долго жить и, конечно, хитрый грузин будет просить Калинина помочь ему в продлении его деятельности. Возникшая угрожающая пауза была нарушена негромким заискивающим голосом Гиго: «Генацвале, Михаил Иванович (незадолго до этого он узнал, что за гости удостоили его своим посещением), мине есть маленький просба». Было произнесено именно то, к чему уже подготовил себя внутренне Калинин. Он строго взглянул из-под насупленных бровей на Гиго. Сейчас он разъяснит этому торгашу-грузину, что советский народ сметет со своего пути паразитов, мешающих строить социализм! «Ну, говори», – буркнул Калинин, продумывая хлеский ответ, который окончательно уничтожит в глазах присутствующих этого нэпмана.
«Дорогой Михаил Иванович! Приедешь в Москву, пожалста, давай мине телеграмму – хорошо приехал, не дай бог – плохо приехал. Если так можно». Растерявшись от неожиданности, Калинин машинально спросил: «Куда же тебе писать?» – на что Гиго тотчас ответил: «Пиши: Владикавказ, «бедный Гиго». Калинин бросил взгляд на свое сопровождение, и те в знак подтверждения дружно закивали головами. Гость что-то сказал сопровождавшему его секретарю, и тот, раскрыв блокнот, что-то быстро записал…
Прошло два месяца, и в духане «Бедный Гиго» появился агент Владикавказского горфинотдела. Громко окликнув хозяина, он бесцеремонно умостился в хозяйское соломенное кресло, пододвинув его ногой к столу, бросил на стол кожаную командирскую полевую сумку и вытащил из нее несколько бланков и лист копировальной бумаги. С явным чувством своего превосходства и уверенности в правоте проводимого им государственного акта, победоносно оглянувшись вокруг, он изрек: «Завтра, Гиго, чтоб твоего духа здесь больше не было! По советскому закону твой духан немедленно ликвидируется!» После торжественно произнесенной фразы финагент подмигнул стоявшим рядом половым и, достав химический карандаш, подложив аккуратно копирку, приступил к написанию исторического документа, подтверждающего окончательную гибель проклятого прошлого.
Стоявший все это время со спокойным выражением лица Гиго тронул представителя власти за рукав и тихо произнес: «Генацвале, один минут иди за мной, пожалста». Агент с готовностью поднялся, ибо расценил это приглашение, как и любой собрат по его профессии, совершенно определенно. Гиго подвел его к стене, на которой в рамке под стеклом висел какой-то документ. Ткнув в него пальцем, Гиго сказал: «Читай, пожалста, дорогой!» Готовый совсем к иному развитию событий и мысленно уже распланировавший, куда он потратит полученное от Гиго, финагент прочел: «Правительственная телеграмма. Город Владикавказ. Бедный Гиго. – Москву прибыл благополучно благодарю за оказанный прием М.И.Калинин». Не поняв сути прочитанного, финагент перечитал текст и, как бы протрезвев, растерянно спросил: «Какой Калинин?» На что, улыбнувшись, Гиго ответил: «Каторий в Москве, с бородой и очками!»
На ожидавшей одноконной линейке представитель закона ретировался во Владикавказ. После его доклада начальству о виденном им в духане документе факт получения правительственной телеграммы «Бедным Гиго» был подтвержден почтовой службой.
Долго еще всесильное налоговое ведомство не решалось беспокоить друга всесоюзного старосты товарища Калинина – бедного Гиго.
Но время шло, все подобные заведения повсеместно были уже закрыты, текст телеграммы выцвел, мухи нанесли густой орнамент на стекло в рамке, в финотделе сменилось начальство, и сам духан, наконец, канул в лету, оставив по себе память в виде описанной здесь истории.
