РАССКАЗЫ
БЛОХИН
Несмотря на то, что сидевший посередине пляжа молодой человек попадал, как и все окружавшие его люди, под определение “отдыхающий”, на такового он был похож меньше всего. Этому, прежде всего, мешала плотная, застегнутая до самого воротника рубашка с длинными рукавами, а также джинсы и черные туфли на каблуке. Кроме этого, на его лысую голову была по-ковбойски надета соломенная шляпа с широкими полями, что в совокупности с высоким ростом, придавало его внешнему виду некоторую суровость и даже безразличность. Это, возможно, имело бы свой эффект где угодно, но только не здесь, среди голых малышей, закапывающих в песок его туфли, и не в разгар купального сезона на побережье Черного моря. Окружавшие ковбоя люди постарше не закапывали в песок его туфли, но иногда окидывали его изучающим взглядом, имея, по-видимому, такое желание. Впрочем, ни те, ни другие молодого человека нисколько не волновали, свидетельством чему была его полная неподвижность, которую он демонстрировал уже в течение нескольких часов. Он прибыл сюда неделю назад и первое, что он сделал, сойдя с поезда, было покупкой шляпы в отделе головных уборов в привокзальном магазине. При этом ему даже не пришлось открывать рот, он просто надел ее на себя и, расплатившись, вышел. Первую фразу за весь день он произнес лишь в половине седьмого вечера, обращаясь к продавщице в магазине, куда зашел за сигаретами. вторую и последнюю уже в полночь – ему пришлось ответить на вопрос прохожего, заблудившегося в центре города. За вторые сутки он не произнес ни слова, а вот на третьи был вынужден вступить в довольно продолжительный диалог с милиционером. Это произошло на вокзале, где он встречал московский поезд. Он просто стоял на выходе из вокзала и в течение получаса всматривался в лица всех прибывших на этом поезде. После того, как перрон опустел, к нему неспешно подошел человек в форме и, с неохотой приставив руку к виску, представился:
– Лейтенант Майоров.
В ответ молодой человек приподнял шляпу и широко улыбнулся:
– Рад приветствовать.
– Кого-нибудь ждете?
– Да. Мою скво. Вы не встречали?
– Поезд уже пуст. Кроме машиниста там никого нет.
– Очень жаль. Это значит, мой вигвам будет пустовать без нее еще одну ночь.
– Вы ведь были здесь вчера, не так ли? Я запомнил ваше лицо. Разрешите взглянуть на ваши документы.
– Прошу, – он протянул лейтенанту паспорт, – не обращайте внимания на песок, я только что с пляжа, помогал краснокожим строить песочные замки.
– Москвич?
– Коренной запорожец.
– Где вы остановились?
– В самом начале.
– Бросьте эти шутки, я серьезно.
– Турбаза “Солнечная”. Одноэтажные домики, спортивная площадка, во дворе летний душ, колодец с питьевой водой. А где остановились вы? Что-нибудь поближе к морю?
– Гораздо ближе. 1-е отделение милиции, приглашаю в гости.
– Благодарю, как-нибудь в следующий раз.
– Тогда до встречи, бледнолицый, – сказал лейтенант, возвращая паспорт.
– Надеюсь, завтра наши дороги пересекутся здесь вновь.
– Завтра не моя смена, – буркнул себе под нос лейтенант, удаляясь.
Следующие несколько дней строились по той же схеме. С 12:30 до 13:00 он проводил час на вокзале, пропуская мимо себя сотни приезжающих, затем шел к морю и остаток дня слонялся из края в край, бессмысленно покрывая километры песчаного пляжа, взбираясь на волнорезы и гоняясь за морскими чайками. Иногда он попросту сидел у воды и наслаждался вареной кукурузой. Потом мыл руки в море, отпрыгивая от волн, пытавшихся залиться ему в туфли, и отправлялся дальше. В один из таких бесцельных дней его вдруг остановил чей-то окрик:
– Блохин!
Из моря, перепрыгивая через волны, к нему бежал высокий человек, на ходу снимая с головы маску для ныряния.
– Блохин! Неужели ты!
Протягивая для приветствия мокрую руку, он широко улыбался. По его черным волосам еще стекала вода. Нужно было как-то ответить на приветствие, и молодой человек в шляпе пожал его руку, для чего пришлось предварительно вытащить ее из кармана, и несмело спросил:
– Виктор?! Ты как здесь оказался? – было заметно, что эта встреча явно застала его врасплох.
– То есть как? Отдыхаю с семьей. Эх, сколько же мы с тобой не виделись? С того раза и не встречались, кажется. Год или два?
– Да, наверное, год или два.
– Неужели отпуск взял? И что за шляпа у тебя на голове? Загорать надо, а ты в шляпе ходишь. Ну, так как у тебя в институте?
– Неплохо. Хотя, в общем-то, не совсем. По правде говоря, я ушел оттуда. Уволился.
– То есть как? Почему? Нашел что-нибудь получше?
– Нет, просто уволился и все. Сказал, что ухожу, и ушел.
– Так ты где сейчас работаешь?
– Нигде, понимаешь, я просто не хотел там больше оставаться.
– Позвонил бы, мы бы поискали тебе чего-нибудь. Это когда случилось?
– С неделю назад, может больше.
– Ну, ничего, без работы не останешься, ты парень толковый, не пропадешь. Ты ведь, наверное, первый среди нас, кто начал деньги зарабатывать. Помнишь, как ты на первом курсе этого монгола русскому языку учил.
– Помню. Он сам меня попросил. Не знаю почему.
– Брось, ты всегда самый умный был. Моя Наташка до сих пор вспоминает. Она ведь сначала в тебя влюбилась, а уж потом только в меня. Ты помнишь, как она за тобой бегала? Ну, помнишь или нет? Думаешь, чего ради она приходила смотреть, как мы в футбол играем? Не ради меня, это уж точно.
– Да ладно тебе, все равно у нас с ней ничего не было.
– То есть как это не было? А ребенок чей? – он начал заливаться хохотом, одновременно сильно хлопая по спине товарища. – Ладно, шучу. А где твоя Ира, вы вместе? Что-то я ее не вижу. Она с тобой?
– Она… да, она здесь. Она там… купается, – Блохин показал куда-то дальше рукой и тоже зачем-то громко рассмеялся, – купается.
– Слушай, так вы заходите к нам вдвоем, я сейчас тебе объясню. Мы с Наташей в пансионате остановились, а детей к теще отправили, а то они и отдохнуть по-человечески не дадут, ну, сам понимаешь…
Блохин промолчал.
– Пансионат “Приморский”, здесь недалеко, вон за той вышкой, комната 902, на девятом этаже. Вы заходите с Ирой… Зайдете?
– Да, обязательно зайдем, о чем речь, – он опять начал по-идиотски широко улыбаться.
– Вечером зайдете?
– Вечером так вечером. Договорились. Домой только заскочим и прямо к вам, – в этот момент Блохину показалось, что он похож на маленького и худого китайца, и ему даже захотелось поклониться своему бывшему однокурснику, но он сдержался, – ну, пока. – Он повернулся и пошел прочь, стирая на ходу с лица китайскую улыбку.
Тем же днем, около семи вечера, Блохин сидел в кресле в большом зале пункта междугородних переговоров и, сжимая в руке квитанцию на 20 минут, следил за людьми, входящими и выходящими через вращающуюся дверь. Поначалу это занятие его увлекло, но потом у него начало рябить в глазах от лиц загорелых людей в шортах, и он, откинув голову назад, надвинул на глаза шляпу. В таком положении он посидел еще немного, ощупывая языком две знакомые дырки в зубах верхней челюсти, пока он не услышал, как женский голос объявил: “Ростов, вторая”. Тогда он стремительно встал, пересек зал и, войдя в кабинку, снял трубку:
– Ма, это я.
– Ну, наконец-то! Ты куда пропал? Где ты находишься? Это что, межгород? Девушка сказала, что звонит…
– Я в Сочи.
– И что тебя туда понесло, ты мог хотя бы предупредить, сказать, что ты уезжаешь? Я тут чуть с ума не сошла.
– Ну, понимаешь, так получилось. Мне надо было уехать.
– Что получилось? Ты мог хотя бы предупредить? А если бы со мной что-нибудь случилось? А если бы мне нужна была твоя помощь? Тебе совершенно наплевать на свою мать.
– Ну, ладно тебе, перестань.
– Перестать? Ты хочешь, чтобы я перестала? Мне скоро на тот свет отправляться, а ты говоришь, чтобы я перестала. Мог бы тогда вообще не звонить. Ты, кажется, хочешь, чтобы меня инфаркт разбил. Ты этого хочешь?
– Ладно, ма, хватит. Я ведь позвонил.
– Что с того, что ты позвонил через неделю, после того как пропал? Я уже кому только могла, всем позвонила, всем твоим знакомым, даже этому, бородатому, трубачу…
– Который в цирке работает? Да я его уже лет пять не видел.
– Он мне то же самое сказал, и в цирке он уже не работает. Он сейчас на базе какой-то, я толком не поняла. И знаешь, что он мне еще сказал? Ты слышишь?
– Да, мам, я слышу.
– Знаешь, что он мне сказал? Вы, говорит, не беспокойтесь, он, говорит, всегда немного со странностями был, где-нибудь да найдется. Это он мне про тебя говорит, ты понял? У всех, значит, дети нормальные, а у меня со странностями. Идиот! Я на него трубку кинула.
Блохин начал смеяться, на этот раз не по-китайски. Он просто не мог удержаться от смеха, проигрывая в голове, как это было. Ему стало жарко.
– Он, наверняка, не имел в виду ничего плохого.
– Я прекрасно знаю, что он имел в виду. И знаешь, что я тебе скажу… в чем-то он прав. Ты и вправду иногда такие вещи выделываешь, я и не знаю что сказать.
Нависла небольшая пауза. Потом она продолжила.
– Звонили с твоей работы. Не знаю, как они нашли мой номер, но они мне звонили. Ты бы мог хотя бы в институте предупредить.
– Что ты им сказала?
– А что я могла сказать? Сказала, что ты болеешь, причем соврала автоматически, как будто ты в школу не пошел. Мне звонил твой начальник, этот, как его… разговаривал со мной очень вежливо, но, по-моему, не поверил ни одному слову. И это все ты, со своими выходками… заставляешь взрослых людей врать друг другу.
Они помолчали еще немного, и за это время он успел взять трубку в другую руку, а она выключить пультом телевизор.
– Ты там с Ирой?
– Да, она здесь. Мы… в общем, мы опять вместе.
– Ну и ладно, отдыхайте. Только не загорайте много днем, ты ведь знаешь какая у тебя кожа.
– Да.
– Днем загорать вредно.
– Я знаю.
– И больше плавай, это полезно для твоей спины, она у тебя больная.
– Хорошо, ма.
– И не ешь всякую дрянь на пляже, испортишь себе желудок, у тебя и так гастрит.
– Ладно. Буду есть больше фруктов, а зимой витамины, я все знаю, ма.
– И не трать там попусту деньги на всякую чушь. У меня этих ракушек весь шкаф забит.
– Хорошо.
– А если вдруг сгоришь, намажешь себя кефиром, понял.
– Да, ма. Кефиром, я понял.
– Ну, вроде бы все.
– Ладно, я позвоню тебе, когда вернусь.
– Да, когда приедешь, сразу же позвони мне.
– Пока.
Положив трубку, он забрал у диспетчера сдачу, вышел на улицу и направился в сторону пляжа.
На пляже было еще светло и по-прежнему людно. Купив себе пакет поп корна, он взобрался на волнорез, и усевшись на самый край, не двигался в течение часа. Хотя, нет, челюсти все же двигались. Потом он погулял еще немного вдоль моря и даже прошел мимо и не заметил в вечерних сумерках вдребезги пьяного человека в плавках, стоящего на милицейской фуражке, и, тем более, Блохин не мог слышать его, свернув с пляжа в сторону дома, когда тот кричал ему вслед:
– Эй! Бледнолицый! Трус позорный! Тебе не уйти от карающей руки последнего из каманчей!
Поздно ночью бледнолицый лежал на пружинистой кровати в своей комнате, уставившись широко открытыми глазами в потолок. На полу рядом с кроватью валялись спортивные журналы прошлых лет с пожелтевшими рисунками, которые он нашел здесь, и полная окурков пепельница. Пустая пачка лежала дальше, на столике, рядом с включенной настольной лампой. У стены лежала сумка, с которой он сюда приехал с большой цифрой “5” на боку. Кроме того в углу стояла урна, забитая пакетами от поп корна и белые, так ни разу и не надетые кеды.
Он уже около часа думал о том, чтобы встать, но сознание того, что деревянный пол будет неизменно скрипеть под его ногами, не давало ему сделать этого. Наконец, что-то заставило его подняться. Стараясь не шуметь, он вышел во двор и пошел было в сторону моря, но, вспомнив, что во дворе есть колодец, остановился.
СТАРИК И ГОРЕ
Был уже конец сентября, когда старик, вдруг оторвавшись от своей работы, вспомнил, что он еще ни разу в этом году не спускался к морю. Отложив в сторону чью-то обувь, он достал из-под стола завернутый в газету кусок сыра, хлеб и немного кислого вина в пластиковой бутылке. Поглощенный своей идеей, он быстро покончил с едой, вышел на улицу, повесил на двери замок и, сжимая в кармане брюк большой ключ, направился к берегу. По дороге он даже почувствовал какое-то возбуждение, чего с ним давно не бывало, и начал торопиться. Это видимо оттого, думал он, что впервые за долгое время ему хочется увидеть море, посидеть на пляже среди отдыхающих, в окружении запаха горелого шашлыка и громкой музыки. Он соскучился по этому ощущению праздника, которое он когда-то так любил и ради которого он и поселился много лет назад у самого берега моря. И теперь этот сгорбленный старик в старой рубашке и сандалиях ручной работы, проведший последние годы в одиночестве, суетливой походкой шел в сторону моря, надеясь поймать там за плавки уходящий купальный сезон.
Прошлую зиму старик провел взаперти. Просто лежал на своем немецком диване и читал газеты. Когда ему становилось скучно, он откладывал газету и рассматривал потолок. Ему казалось, что он видит там свое лицо – копна спутавшихся седых волос и растрескавшаяся, обветренная морским ветром кожа вокруг узких слезящихся глаз. Зеркала у него не было.
Он мог не выходить из дома по три-четыре дня, и только когда заканчивались продукты, ему приходилось идти на другую сторону улицы, где находился огромный, как ему казалось, магазин. Старик любил подолгу бродить там из одного отдела в другой, между высокими холодильниками и суетливыми покупателями и читать названия на блестящих упаковках. Затем он возвращался в свой пыльный дом с пакетом продуктов и свежими газетами. Как-то он прочитал, что это называется “шопинг”.
Иногда, засунув руки в карманы брюк и бесцельно расхаживая по комнатам, он замечал вдруг какую-нибудь вещь – половую тряпку, в которой узнавал бывший халат, или, в другой раз, моток ниток с воткнутыми в него иголками, и тогда вспоминалось о том, что когда-то он был не одинок. Впрочем, никаких особенных чувств у него это не вызывало, воспоминания были тусклыми и, вернувшись в свою комнату, он надевал на большой, некрасивый нос толстенные очки и возвращался к детальному чтению газет.
За зиму у него собиралась приличная кипа ненужных газет, которую весной он относил на чердак. Он не знал, что можно еще с ними делать, поэтому за несколько лет у него там образовались настоящие информационные горы. Весной он переставал читать газеты до следующей зимы. Это случалось, потому что как раз в это время все люди переходили с зимней обуви на летнюю, и старику приходилось открывать свою мастерскую и начинать работу. Немного позже, в мае, начинался купальный сезон. На это время старик перебирался жить в мастерскую, а дом сдавал отдыхающим. С открытием сезона работы у него становилось только больше, и порой он безвылазно проводил в своей лачуге несколько дней, прибивая каблуки и подклеивая подошвы, отвлекаясь только на еду, сон и папиросы. В этот год история повторялась без изменений.
Дорога от мастерской до берега моря заняла у него 20 минут, и за это время день успел превратиться в вечер, так что, когда старик присел на деревянный лежак у самой воды, было уже темно. Неподалеку от него сидели молодой мужчина и женщина, и прежде чем старик стал невольно подслушивать их разговор, он успел внимательно их разглядеть. На мужчине были белые, надетые на босу ногу спортивные тапочки, зашнурованные крест-накрест. Он сидел, закинув ногу на ногу, курил сигареты с фильтром и иногда поглаживал густые усы. Его спутница не была обута, но около ее слегка полноватых ног лежала пара совершенно новых с виду шлепанцев на высокой поролоновой подошве. Она сидела очень ровно и после каждой фразы слега поводила плечами. Мужчина, наоборот, сидел сильно сгорбившись. Опершись локтем правой руки на колено, этой же рукой он подпирал подбородок. Они оба смотрели в море, но взгляды у них были совсем разные. Казалось, что женщина пытается разглядеть Турцию на том берегу моря, а мужчина просто ждет, когда мимо проплывет корабль. Они так и разговаривали, ни разу не взглянув друг другу в глаза, как будто боялись, что их кто-то увидит.
– Дорогая, ты не находишь, что сегодняшний вечер чудесен?
– Ради бога, оставь эту свою манеру разговаривать как… не знаю кто.
– Это, наверное, оттого, что это первый вечер. Ты так не думаешь?
– Думаю. Я думаю, что мы могли бы найти квартиру и поближе к морю, а не в этих чертовых закоулках.
– Мне кажется, нас ожидают четырнадцать прекрасных дней, полных солнца, веселья, песочных замков, скользких медуз, игры в lw на песке и ныряния за ракушками.
– Если только я не сгорю на этом твоем солнце. Я забыла свой крем. Завтра мне надо…
– У тебя чудесная кожа.
– Если бы мы позвонили твоему этому, бывшему, ну как его…
– Шефу.
– Так он бы нам все заранее устроил. Надо было тебе позвонить. Да, я знаю, что ты не хотел его ни о чем просить, но мы бы сейчас жили в хорошем месте, а не в этих… где и днем можно заблудиться. Подумаешь, у вас там какие-то разногласия были, ну и что, ты же у него не корову просишь. Я уверена, он бы тебе помог. Тебе нужно было позвонить.
– Дело не в этом.
– В чем же тогда? Ты всегда говоришь, что дело не в этом, а толком никогда не объясняешь.
– Просто, мне не хотелось.
– Великолепно! Ему не хотелось. А тебе вообще когда-нибудь что-нибудь хочется? Ты даже в парикмахерскую не зашел перед отъездом. Ты посмотри на себя, как ты зарос.
– Ты же знаешь, она закрылась.
– Господи, теперь мы до самой смерти стричься не будем, пока на том самом месте снова не откроют парикмахерскую.
– В общем, мне наплевать.
– Что ты сказал?
– Мне наплевать.
– Отлично. Так ты бы мог остаться дома, торчал бы в своем институте. Я и так тебя с трудом оттуда вытащила, ты ведь уже лет пять или шесть никуда не ездил, даже отпуск не брал. Какого черта я тогда старалась, если тебе наплевать. Торчал бы в своем институте. Зачем тебе море? По-моему, оно тебе совершенно не нужно.
– Я хотел сказать, что мне и на этом месте не плохо. По-моему, чудесное место.
– У тебя все чудесное. Боже мой, кажется, я уже сгорела, плечи болят.
– У тебя чудесные плечи.
– Я тебе говорю, перестань называть меня этим дурацкими словами: “чудесные плечи, чудесные там еще что-то”.
– Ты просто чудо.
– Где ты взял эту идиотскую манеру разговаривать? Ты говоришь, как… я даже не знаю, как кто. Ах да, как же я сразу не догадалась! Ты говоришь, как твой чокнутый двоюродный братец. Кто же еще? Наверняка ходил к нему перед отъездом.
– Он не чокнутый.
– Ну, конечно же, нет, и под наблюдение психиатра он попал совершенно случайно.
– Это еще ни о чем не говорит. Если бы не та история с балконом, никто бы и не подумал.
– Господи, да ты бы видел, как он всех тогда перепугал. А раньше мало за ним странностей было? Сколько раз он попадал в аварию на своей старой машине. Он ведь толком так и не научился ее водить.
– Ну и что с того?
– Сам знаешь что.
– Все же не стоит называть его чокнутым.
– Ладно.
– Ты ведь знаешь, мы выросли вместе и всегда дружили с ним, и хотя мы были ровесниками, он всегда казался мне старше. И до сих пор так. Он всегда что-то придумывал, и это было всегда интересно. Например, когда он в прошлом году сломал руку и попал в больницу, он исписал левой рукой весь гипс какими-то фразами, от кисти до самого плеча. Он там что-то типа больничного дневника вел, разговоры с больными записывал, ну, и фразы всякие. И было чертовски занимательно разглядывать его руку, к нему даже главврач приходил, посмотреть. У него этот гипс до сих пор где-то дома кусками валяется, грязный уже до ужаса, но он его все равно не выбрасывает. И не переписывает.
Мужчина опустил ногу и принялся носком раскапывать ямку в песке. Докопав до воды, он бросил туда окурок от сигареты и засыпал его сверху, прикидывая в уме, сколько таких гробниц на всем пляже.
– Я был у него незадолго до отъезда, зашел после работы.
– Как он сейчас?
– Он в порядке. Пьет какие-то таблетки. Мы с ним долго болтали о всякой ерунде, пока я не сказал, что мы собираемся на море. Тогда он здорово обрадовался, начал меня расспрашивать, куда мы едем, ну, и всякие подробности. Потом он начал ворошить вещи на своем столе, ну, знаешь, у него там гора всякого хлама на столе валяется, и вытащил оттуда вот это, – он поглубже залез в карман брюк и вытащил оттуда небольшой плоский камешек: – Он сказал, что это он вроде как тебе написал, вроде как стих он сказал, что ли… В общем, я не знаю, но он здорово волновался, когда давал мне его.
Она взяла из его рук камень и прочла нацарапанную там одну единственную фразу – ИРА УБИЛА ВАМПИРА (СЛУЧАЙНО). Она немного повертела камень в руках и, пожав плечами, кинула в набегавшую волну.
– Пойдем. Мне еще вещи надо разобрать.
Прошло еще некоторое время, прежде чем старик, оставшись в одиночестве, оторвал взгляд своих слезящихся глаз от горизонта. Затем он встал и медленно побрел в сторону дома, оставляя на песке длинные следы.
