Люди. Это были люди, одетые во что-то светлое или темное. Люди проходят сквозь маленькую площадь, окруженную невысокими зданиями, никому не известными и только что построенными, и другими, поизящнее, выстроенными в далекие годы счастья.
Из ритма шагов этих людей складывается богатый узор филигранного кружева, который неуклонно запутывается от минуты к минуте.
Однако в этой задаче до некоторой степени обнадеживает та мысль, что вопреки безусловному убеждению этих людей в заранее очерченной ими жизни, им наверняка еще предстоит однажды встретиться с тем, чего они никогда не встречали.
Все начиналось как обычно. Недавно купленный супер-новый меганавороченый телевизор кряхтел, чавкал, и сморкался неприличностями. По его черно-белому в помехах экрану ползли неясные тени. Сегодня праздник! Какой никакой, а все-таки…
И как бы в подтверждение его мыслей, на улице раздалась песня. Она раздалась по всей ширине воображения, и уже неясно было, мелодия это или звук просыпающегося города. Пьяные, с вечера нестройные голоса орали что-то, едва попадая в такт. Звук постепенно удалялся – певуны уходили прочь.
Алан сорвал лист с пыльного календаря. Так и есть. 16 октября, День городской полиции.
Сегодня в десять утра полицейские провели парад. Браво маршировали, сверкая начищенными по случаю праздника сапогами, легко помахивая резиновыми дубинками.
Полицию в городе не любили. Особенно не ладила с ней горячая предгорная молодежь. Возвращавшиеся домой поздно ночью рисковали попасть в лапы патруля и быть избитыми, или еще хуже -оскорбленными.
Поговаривали также, что среди полицейских немало воров и насильников, и начальство знает их имена, но не вмешивается. Торговый же люд утверждал, что нет более страшного рэкетира, чем сотрудник органов.
И все же полиция была той незримой пеленой, что еще хоть как-то защищала город от безмерно растущей преступности.
Участковый инспектор не знал, что предпринять. Ему, деревенскому полицейскому, еще не приходилось сталкиваться с “мокрым” делом. Он стал шагать взад-вперед по обочине дороги. Когда же восходящее солнце пробило туман и осветило мертвеца, ему стало не по себе. Он вернулся к машине, поднял серую фетровую шляпу, лежащую у ног убитого, надел ему на голову и натянул ее так глубоко, что она закрыла рану на виске; после этого участковый немного успокоился.
Алан взглянул на экран. Мэр города вручал награды особо отличившимся полицаям. Это, конечно, рекламный трюк. Все знали, что полиция уже месяц как мобилизована, а добровольческие отряды городского совета не прекращают тренировок. Часто маршируют по улицам окраин, распугивая хулиганов и кошек.
Призыв: “Смерть ментам!” не сходил со стен домов. Говорили, что придумал его сам начальник полиции, генерал Марцепанов, дабы обвинить мэрию в подстрекательстве.
Впрочем, жизнь в городе текла мирно – бизнесменов отстреливали редко, а автоматные очереди в ночи слышались разве что в пригородах. И хотя “ментовские” газеты не уставали поливать грязью городские власти, а муниципальные отвечали полиции тем же, это мало волновало жителей. Горожане успели привыкнуть к разоблачениям и сенсациям.
Гораздо хуже были туманы. Еще в начале осени они накрыли город своим покрывалом. Серые и скользкие, они казались гигантским слизняком, обволакивающим дома и улицы. Синоптики не в силах были объяснить явление. Впрочем, этого от них и не ждали.
Охваченные борьбой газеты едва упоминали о туманах в разделе: “Письма читателей”. А между тем туманы становились все гуще и непроницаемее. Потом вдруг спадали. Иногда даже среди туч проглядывало солнце. Холодное, осеннее…
Владикавказчане не славились особым здоровьем. Число инфарктов, приступов и ударов было не ниже, чем по стране. С туманами же усилились кашли, гаймориты, прочая простудная гадость. Насморк был почти у всех. Даже водка, выпиваемая по старинной осетинской традиции в немереном количестве, больше не исцеляла. Она лишь усиливала головную боль.
Когда он ехал вдоль озера в сторону Брута, туман снова сгустился, и солнца совсем не стало видно. Утро стало мрачное, как последний день страшного суда. Инспектор угодил в длинную вереницу машин, по непонятной причине двигающуюся еще медленнее, чем требовалось туманом; это напоминает похоронную процессию — невольно подумалось участковому. Мертвец сидел неподвижно рядом с ним и только изредка, при неровности дороги, качал головой, как старый мудрый китаец, и инспектор все реже отваживался на попытку обогнать идущие впереди машины. Они достигли Брута с большим опозданием.
Когда в Бруте началось расследование дела, в Алагире передали о печальной находке комиссару Дудикову, который был к тому же непосредственным начальником убитого.
Дудиков долгое время жил за границей и прославился как криминалист в Константинополе, а затем в Германии. Напоследок он возглавлял уголовную полицию во Франкфурте на Майне, но уже в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году вернулся в свой родной город. Причиной его возвращения была не столько горячая любовь к Бруту, который он частенько называл своей золотой могилой, а пощечина, которую он дал одному высокому чиновнику тогдашнего нового осетинского правительства. В свое время во Владикавказе было много разговоров об этом инциденте, а в Бруте его оценивали в зависимости от политической конъюнктуры в мире — сначала как возмутительный акт, потом как заслуживающий осуждения, хотя и вполне понятный, и, в конце концов, как единственно возможный для настоящего осетина поступок; но так говорили лишь в семьдесят четвертом. Первое, что сделал Дудиков по делу мертвеца, это отдал распоряжение, выполнения которого он добился, лишь пустив в ход весь свой авторитет. “Известно слишком мало, а газеты — самое ненужное из всех изобретений, сделанных за последние две тысячи лет”, — сказал он.
Дудиков, по-видимому, многого ожидал от негласных действий – в противоположность своему “шефу”, доктору Тменову, который читал лекции по криминалистике в университете. Этот чиновник, на алагирский род которого благотворно повлиял богатый дядюшка из Хазнидона, только что вернулся в Брут после посещения нью-йоркской и чикагской полиции и был потрясен “доисторическим состоянием борьбы с преступностью в столице Осетинской Федерации”, как он открыто заявил директору полиции Мисикову, когда однажды они вместе возвращались домой в трамвае.
Алан закурил сигарету. Травы в ней было совсем чуть-чуть, и эйфории не последовало. Трава лишь усилила усталость. Алан выключил телевизор и пошел спать.
Утро в городе прохладное. Не то, чтобы днем было жарко, но утром – еще хуже. Впрочем, как кому. Тем, кто рано идет на работу, это даже по кайфу – холод пробуждает, освежает и заставляет быстрее идти по полутемным улицам.
Алан с трудом втиснулся в переполненный троллейбус. Привычно придерживая карман от воришек, он пробивался вперед. Давка… Первобытное чувство борьбы захлестнуло пассажиров. Они сминали друг друга, борясь за каждый сантиметр пространства. И так -каждое утро, каждый день…
– Что с тобой? – удивился Алан, войдя в комнату. Заур был в очках. Да не в простых, какие носят больше для понта, а толстых, массивных.
– Зрение упало, – ответил он.
– Когда же?
– За выходные…
Заур сидел у так и не включенного компьютера. Алан не знал, что сказать. Да, неприятно… Впрочем, ему-то какая разница?
– Знаешь, я наверное отпрошусь сегодня с работы… – промямлил Заур.
– Как знаешь, – Алан включил свой компьютер.
Погруженный в глубокое раздумье, он против своего обыкновения обедал не в “Дигории”, а в ресторане “Дарьял”. При этом он листал и внимательно просматривал бумаги в папке, взятой в комнате мертвеца, и после короткой прогулки по Проспекту Коста к двум часам вернулся в свою контору, где его ожидало известие, что мертвец прибыл из Брута. Но от визита к своему бывшему подчиненному он отказался, ибо не любил покойников и потому чаще всего не тревожил их. Он охотно отказался бы и от визита к Тменову, но тут уж поделать ничего не мог. Он тщательно запер папку мертвеца в своем письменном столе, не пролистав ее вторично, закурил сигару и пошел в кабинет шефа, отлично зная, что того всякий раз раздражает вольность, которую позволяет себе старик, куря сигару. Только один раз, много лет назад, Тменов позволил себе сделать замечание, но Дудиков лишь презрительно отмахнулся и сказал, что, кроме всего прочего, он десять лет состоял на турецкой службе и всегда курил в кабинетах своих начальников в Константинополе — эта ссылка была тем более весомой, что проверить ее было невозможно.
Доктор Тменов встретил его раздраженно, так как, по его мнению, еще ничего не было предпринято, и указал на мягкое кресло около письменного стола.
— Еще ничего не слышно из Брута? — осведомился Дудиков.
— Пока ничего, — ответил Тменов.
— Странно, — сказал Дудиков, — они ведь работают как одержимые.
Дудиков сел и мельком взглянул на развешанные по стенам картины Есенова, цветные рисунки пером, на которых солдаты то с генералом во главе, то без генерала, маршировали под большим развевающимся знаменем справа налево или слева направо.
— Опять мы с новой, все возрастающей тревогой убеждаемся, — начал Тменов, — что в нашей стране криминалистика еще не вылезла из пеленок. Видит бог, я ко многому привык в Осетии, но те действия, которые предпринимаются по отношению к убитому лейтенанту полиции и, по-видимому, считаются вполне естественными, бросают такой страшный свет на профессиональные способности нашей сельской полиции, что я просто потрясен.
— Успокойтесь, доктор Тменов, —сказал Дудиков — наша сельская полиция столь же искусна, как и полиция в Чикаго, и мы уж найдем, кто убил мертвеца.
— Вы кого-нибудь подозреваете, комиссар Дудиков?
Дудиков долго смотрел на Тменова и, наконец, ответил:
— Да, я кое-кого подозреваю, доктор Тменов.
— Кого же?
— Этого я пока не могу сказать.
— Ну-ну, это интересно, — сказал Тменов. — Я знаю, вы, комиссар Дудиков, всегда готовы оправдать ошибки в применении великих открытий современной научной криминалистики. Но все же не следует забывать, что время движется вперед и не останавливается даже перед самыми знаменитыми криминалистами. В Нью-Йорке и Чикаго я знакомился с такими преступлениями, о которых вы в нашем милом Бруте не имеете, пожалуй, и отдаленного представления. Но вот убит лейтенант полиции, а это верный признак того, что и здесь, в самом здании общественной безопасности, дело неблагополучно и, значит, надо действовать решительно.
– Разумеется, это и делается, – заметил Дудиков.
— Тогда все в порядке, — ответил Тменов и закашлялся.
На стене тикали часы.
День прошел как обычно. Перед сном Алан просмотрел полицейскую сводку. Три убийства, одно изнасилование, 15 краж и угонов. Водитель 8-го маршрута не справился с управлением и едва не врезался в столб.
Предупреждение санэпидемстанции: в городе – грипп, дифтерия. Мойте руки перед едой…
– Все мы скоро ослепнем.
Эти слова произнес мужчина в потертой кожаной куртке. В кафе он сидел за соседним от Алана столиком.
– Сначала незаметно, – продолжал он, – Но ты посмотри, сколько людей очки нацепили. Месяц назад такого не было.
– Просто контактные линзы подорожали, – отозвался его собеседник.
– Правильно, а почему? Почему народ-то их раскупает?
Алан расплатился и вышел. Мало ли, какую ерунду болтают…
Заур уволился. Или его “ушли”. Алану было все равно.
— Поскольку я должен работать с вами, мне необходимо знать, против кого направить следствие, — вежливо пояснил Блумберг.
— Прежде всего мы должны оставаться объективными. Это касается меня, имеющего подозрение, касается и вас, который в основном поведет следствие. Не знаю, подтвердится ли мое подозрение. Я подожду результатов вашего расследования. Вам надлежит найти убийцу мертвеца, невзирая на мои подозрения. Если тот, кого я подозреваю, и есть убийца, вы сами к этому придете, но, в противоположность мне, безупречным научным путем; если же он не тот, вы найдете настоящего убийцу, и вам ни к чему знать имя человека, которого я неправильно подозревал.
Они помолчали некоторое время, потом Дудиков спросил:
— Вы согласны с таким методом работы?
Блумберг помедлил, прежде чем ответить:
— Хорошо, я согласен.
— Что вы намерены предпринять, Блумберг?
Блумберг подошел к окну:
— Сегодняшний день помечен в календаре мертвеца буквой “Г”. Последний месяц он жил где-то в Дигории. Я хочу поехать в Чиколу и посмотреть, что там можно выяснить. Поеду в семь, в то самое время, в какое всегда ездил и мертвец, когда собирался в эту область.
Он снова повернулся и спросил вежливо, но словно шутя:
— Поедете со мной, комиссар?
— Да, Блумберг, я поеду с вами, — ответил тот неожиданно.
— Хорошо, — сказал Блумберг в замешательстве, ибо никак не рассчитывал на такой ответ. — В семь.
В дверях он еще раз обернулся:
— Вы ведь тоже были в доме мертвеца, комиссар Дудиков. Вы ничего не нашли там?
Старик ответил не сразу, сперва он запер папку в письменном столе и спрятал ключ.
— Нет, Блумберг, — произнес он наконец, -— я ничего не нашел. Вы можете идти.
Вечером они с ребятами пили пиво. Забегаловка, где они это делали, была полна народу. Разная публика, больше – молодых. Дети пролетариев… Транзисторный приемник наполнял кабак дешевой музыкой. Сидевший за соседним столиком полицай поднялся и, шатаясь от выпитого, пригласил на танец размалеванную девчонку. Та замотала головой.
– Быстро, стерва! – крикнул полицай, хватаясь за кобуру. Девушка встала, покорно позволив заключить себя в объятия.
– Это так теперь приглашают дам, – тихо прокомментировал Алан.
Парочка заскользила в медленном танце, и руки “кавалера” обнимали партнершу чуть ниже талии. Внезапно полицай рухнул на четвереньки. Его рвало. Двое парней вывели беднягу на улицу.
Все в порядке вещей…
“Полиция, – надрывалась радиоточка, – эти ясные соколы нашего небосвода, продолжают нелегкую, но почетную борьбу с криминальными элементами и их высокопоставленными пособниками! Оплевываемые и оклеветанные, наши герои все же смогли понизить уровень преступности в городе на 4 процента”.
Здание это было построено еще в Эпоху Великих Вождей. Серое, массивное, оно давило землю своими колоннами. Высоко над парадной дверью красовался декоративный балкон, а еще выше – часы. Алан взглянул на циферблат. Стрелки расплывались перед глазами. Не поймешь, который час… Раньше Алан без труда разбирал положение этих стрелок. Даже в сумерках. Циферблат огромный, белый. Ну как тут ошибиться? “Все из-за тумана”, – решил Алан.
В выпуске новостей предупредили об ухудшении видимости в среднем на 15% по городу. Затем – сенсационное сообщение: бойца горсовета нашли с пулевыми ранениями. В больнице пострадавший умер…
В семь часов вечера Блумберг поехал к Дудикову в Гизель, где с тысяча девятьсот восемьдесят первого года комиссар жил в доме на берегу одноименной речки. Шел дождь, и быстроходную полицейскую машину занесло при повороте на Беслан. Но Блумберг ловко управился с ней. По Гизели он поехал медленно, так как никогда еще не бывал у Дудикова; сквозь мокрые стекла он с трудом рассмотрел нужный номер дома. На его неоднократные гудки никто в доме не откликнулся. Блумберг вышел из машины и побежал под дождем к дому. В темноте он не нашел звонка и после недолгих колебаний нажал дверную ручку. Дверь была не заперта, и Блумберг вошел в прихожую. Он увидел другую дверь, полуоткрытую, из-за которой падал луч света. Он шагнул к двери и постучал, но, не получив ответа, распахнул ее. Перед ним был холл. Стены были заставлены книгами, на диване лежал Дудиков. Комиссар спал, но он был уже готов к поездке к Брутскому озеру — он лежал в зимнем пальто. В руке он держал книгу. Блумберг слышал его ровное дыхание и не знал, что делать. Сон старика и это множество книг показались ему жуткими. Он внимательно огляделся. В помещении не было окон, но в каждой стене — дверь, ведущая в другие комнаты. Посередине стоял письменный стол. Блумберг испугался, когда взглянул на него: на нем лежала большая бронзовая змея.
— Я привез ее из Константинополя, — донесся спокойный голос с дивана. Дудиков поднялся. — Вы видите, Блумберг, я уже в пальто. Мы можем идти.
— Простите меня, — ответил ошеломленный Блумберг, — вы спали и не слышали, как я вошел. Я не нашел звонка у двери.
— У меня нет звонка. Он мне не нужен, дверь никогда не запирается.
— Даже когда вас нет дома?
— Даже когда меня нет дома. Всегда очень интересно вернуться домой и посмотреть, украдено у тебя что-нибудь или нет.
Блумберг засмеялся и взял привезенную из Константинополя змею в руки.
— Этой штукой меня однажды чуть не убили, — заметил комиссар слегка иронически, и только теперь Блумберг разглядел, что голову змеи можно было использовать как ручку, а тело ее остро, как кинжал. Озадаченно рассматривал он причудливый орнамент, поблескивавший на страшном оружии. Дудиков стоял рядом с ним.
— Будьте мудрыми, как змеи, — сказал он, долго и внимательно разглядывая Блумберга. Потом улыбнулся: — И нежными, как голуби. — Он слегка похлопал его по плечу. — Я спал. Впервые за много дней. Проклятый желудок.
— Так плохо? — спросил Блумберг.
— Да, так плохо, — ответил комиссар хладнокровно.
— Оставайтесь дома, погода холодная, идет дождь.
Дудиков посмотрел на Блумберга и засмеялся:
— Ерунда, речь идет о том, чтобы найти убийцу. Вам, может быть, было бы на руку, чтобы я остался дома?
Суббота – хороший день. Алан проспал до часу дня. Он спал бы и дольше, но разбудил звонок. Алан открыл глаза. В комнате -сумерки. Он поднял трубку.
– Здорово, Алан! – донесся знакомый голос.
– П-привет, – прохрипел Алан. Вчерашняя попойка давала о себе знать.
– Слушай, у тебя все в порядке с электричеством?
– Не знаю. А что?
– У меня свет горит вполсилы. И в телевизоре изображения нет.
– Подожди… – Алан подошел к стене и неторопливо нащупал выключатель.
– Нормально, – сказал он через минуту. – Тускловато, правда, но не беда. Ну, бывай…
Алан повесил трубку.
“Среди населения наблюдается существенное ухудшение зрения”, -говорил диктор. Сидевшие в кафе повернули головы к приемнику. Голос был четок и монотонен. “Особенно подвержены недугу дети и молодежь. Будьте бдительны. Старайтесь не нарушать правил уличного движения. Водитель, внимательней следи за дорогой”…
Тихий стук остановил Алана. Из тумана выплыла фигура человека. Тот был слеп. Темные очки скрывали невидящие глаза, трость колотила по асфальту, нащупывая путь.
Вечером мэр давал очередное телеинтервью, обвиняя полицию в бездействии и нежелании помочь слепнущим гражданам. А по другой программе генерал Марцепанов утверждал, что причиной падения уровня зрения стали неоновые вывески, установленные недавно по приказу мэра.
— Определенного плана у меня нет, комиссар. Я пока недостаточно проник в дело мертвеца, да и вы еще блуждаете в потемках, хотя у вас и есть подозрение. Я решил сегодня построить все в расчете на то, что там, где мертвец был в среду, вечером снова соберется общество, на которое многие приедут на машинах — ведь общество, в котором в нынешнее время носят фрак, должно быть многочисленным. Это, конечно, лишь предположение, комиссар Дудиков, но предположения в нашем деле и существуют для того, чтобы исходить из них.
— Расследования по поводу пребывания мертвеца в Чиколе, проведенные полицией Хазнидона, Чиколы, Толзгона и Урсдона, не дали никаких результатов, —заметил довольно скептически комиссар в ответ на рассуждения своего подчиненного.
— Мертвец стал жертвой человека более ловкого, нежели полиция Брута и Чиколы, — возразил Блумберг.
— Откуда это вам известно? —проворчал Дудиков.
— Я никого не подозреваю, —сказал Блумберг. — Но я уважаю человека, убившего мертвеца, если только можно при этом употребить слово “уважение”.
Дудиков слушал его неподвижно, немного приподняв плечи.
— И вы хотите поймать человека, Блумберг, к которому питаете уважение?
— Я надеюсь, комиссар.
Они снова умолкли и продолжали ждать. Вдруг Тарский лес осветился. Фары залили его ярким светом. Лимузин проехал мимо них по направлению к Южному и скрылся в темноте.
Блумберг включил мотор. Проехало еще два автомобиля, большие, темные машины, полные людей. Блумберг поехал вслед за ними.
Лес остался позади. Они проехали мимо ресторана, вывеска которого освещалась сквозь открытую дверь, мимо деревенских домов печально известного ГЭСа; перед ними маячили задние огни последней машины.
Они достигли Южного. Небо очистилось, ярким светом горели заходящая Вега, восходящая Капелла, Альдебаран и огненное пламя Юпитера на небосводе.
Дорога повернула на север, и перед ними выступили темные контуры Владикавказа, у подножья которых мерцало множество пригородных огней.
Тут идущие перед ними машины свернули налево, на проселочную дорогу. Баев остановился. Он опустил стекла, чтобы можно было выглянуть. Далеко в поле угадывался дом, окруженный тополями, перед освещенным входом останавливались машины. Оттуда доносились голоса, потом все влилось в дом и наступила тишина. Свет над входом погас.
— Больше они никого не ждут, — сказал Баев.
Дудиков вылез из машины и вдохнул холодный ночной воздух. Ему было хорошо, и он смотрел, как Баев ставил машину на луг, так как дорога на Владик была узкой. Наконец Баев вылез из машины и подошел к комиссару.
Они зашагали по тропинке в сторону видневшегося вдали дома. Почва была глинистой, стояли лужи — здесь тоже был дождь.
– Алан, какого хрена?! Когда наконец рассветет? – говорил голос из трубки.
– На улице светло, – ответил Алан.
– Темнота! Хоть бы фонари зажгли! – голос срывался на истерику.
– Протрезвей, – Алан повесил трубку.
По телевизору выступил председатель Городского общества слепых. “В нашей организации хватит места всем гражданам, утратившим зрение. Каждому гарантированы работа и койка в общежитии”. В заключение слепой поблагодарил мэра за предоставленную финансовую помощь.
За ночь в городе повесили троих полицейских. В ответ полиция насмерть забила корреспондента газеты “Растдзинад”. Газета принадлежала мэрии…
Троллейбус, как всегда, был забит. Люди цеплялись друг за друга, толкались, ходили по чужим ногам. Ловкие малолетки деловито шарили по карманам. Алан не смотрел по сторонам – в полумраке салона это бессмысленно. Странно, еще неделю назад освещение было нормальным.
– Во всем мэр виноват, – прошамкала старушка, обращаясь к попутчикам. – Я вчера в газете читала. Награбил, наворовал, а теперь еще и народ калечит.
– Вот зря вы так, – возразил седовласый человек в шляпе. Несмотря на возраст, он был еще весьма бодр и крепок. Вот только тоненькая тросточка в его руках… – У мэра, между прочим, тоже ухудшилось зрение – от переутомления, говорят…
– Ухудшилось! – передразнила старушка. – А семья его где? Небось, своих-то всех из города вывез…
– А где семья генерала? – спросил человек средних лет. -Думаете, в городе?
– Хоть бы нам помогли, – сказала женщина с трехлетним ребенком на руках. – Грызутся между собой, грызутся…
– На полицейских складах медикаментов полно, – бросил парень в джинсовом костюме. – Должна быть и вакцина.
– Да кто ж нас туда пустит…
– Все замолчали – в троллейбус вошел полицейский. -Приготовить документы, – скомандовал он.
С каждым днем слепых становилось все больше. Они гуськом шли по улицам, попадали под машины, просили милостыню в подземных переходах. С каждым днем все тусклее казался свет тем, кто еще мог видеть.
Мэр призвал к немедленной ревизии полицейских складов. Там должна быть вакцина! Он намекнул также, что причиной трагедии стала утечка из арсеналов полиции биологического оружия. Генерал назвал мэра провокатором и потребовал его отставки. Он прямо обвинил главу города в хищении средств, выделенных два года назад на ремонт городского водопровода. Полицией заведено уголовное дело.
Мрак был почти непроницаем. Неразбитые еще фонари казались белыми точками. Временами Алан шел почти на ощупь. Мало кто решается теперь ходить по улицам так поздно, но у Алана нет выбора: работа до восьми, а троллейбусы в такое время уже не ходят.
Он шел по Бутырина мимо серых корпусов своего бывшего института.
– Алан! – окликнули его.
Алан обернулся. К нему спешил низенький, бедно одетый паренек.
– Привет! – радостно крикнул он, протягивая замерзшую руку. -_ тебя не сразу узнал!
– Привет, – ответил Алан, брезгливо пожимая протянутую руку. -Как дела?
– Да все так же! Аспирантура, денег не платят… Вот, диссертацию пишу… А у тебя как?
– Нормально, – отрезал Алан. Теперь он узнал собеседника – это был Цуцик с параллельного курса. Алан всегда считал его дураком, теперь предположение подтвердилось.
– Не женат еще? – спросил Алан, чтобы что-то сказать.
– Да нет пока…
– Почему?
– Ну, не сложилось… – Цуцик виновато улыбнулся. – А ты?
– Тоже нет. Ну, счастливо!
– Подожди… Какой у тебя сейчас хоть телефон? – спросил Цуцик.
Алан протянул ему визитку.
Было десять часов, когда Баев покинул полицейское управление, чтобы поехать в ресторан у ущелья, где его ожидал Дудиков. Вообще-то во Владике было много мест и поуютнее, но было уже поздно.
Неожиданно Баеву пришла мысль проследить за лимузинами без Дудикова. К чему тревожить старика, тем более это будет опасно.
Дом имел прежний вид, он стоял темный и одинокий, окруженный огромными тополями, гнущимися под ветром. Лимузины все еще стояли в парке. Баев не пошел вокруг всего дома, а лишь до угла, откуда мог наблюдать за задними освещенными окнами. Время от времени на желтых стеклах возникали тени людей, и тогда Баев плотней прижимался к ограде, чтобы не быть замеченным. Он посмотрел на поле. На земле лежало тело собаки, и в падающем из окон свете блестела черная кровавая лужа. Баев вернулся к машине.
Обстановка становилась напряженной. Слышны были перестрелки. По городу ходили самые невероятные слухи. Люди слепли все быстрее.
Черт возьми, как хреново! Голова раскалывается. И с такого похмелья – на работу? Сейчас бы пива… Но пивзавод “Дарьял” ведь закрыт уже вторую неделю…
Зазвонил телефон.
– Алло, – проговорил Алан, снимая трубку.
– Алан, привет, это Цуцик!
– Здравствуй, здравствуй…
– Я у мэрии!
– Какого ты там делаешь?
– Времени мало. Полиция стягивает сюда свои силы. Приезжай.
– Зачем?
– Мы должны отстоять законно избранную власть.
– Ты рехнулся? Какого черта!
– Но это же наш город… И сегодня решается его судьба!
– Меня это не касается.
– Но послушай… Ведь Марцепанов рвется к власти! Без нас мэру не устоять.
– Мэр – такой же говнюк, как Марцепанов.
– Это так. Но он хоть что-то делает для города…
– Например?
– Он прижмет полицию, проверит склады, достанет вакцину…
Алан бросил трубку. Нет, это невозможно – такой бред, да еще с утра… Защищать мэрию от Марцепанова? Нашел дурака!
– Мы ведем прямой репортаж с Площади Свободы. Несколько минут назад полиция начала штурм здания мэрии, где забаррикадировалась кучка мятежников. Здание охраняется боевиками горсовета. К ним присоединились сотни деклассированных элементов.
Камера показала разношерстную толпу у входа. Люди что-то скандировали. В первом ряду Алан заметил Цуцика. Потом камера задрожала. На экране замелькали дубинки, сапоги, искаженные болью лица. Алан увидел изуродованное тело Цуцика. Допрыгался, идиот!
– Дорогой Баев, – сказал комиссар, – я не считаю все это столь уж сложным. Разумеется, осетинские промышленники имеют право вести частные переговоры с теми, кто в них заинтересован, и даже с той самой державой. Я не отрицаю этого, полиция в такие дела не вмешивается. Мер—твец был в гостях в этом доме, повторяю, как частное лицо, и в связи с этим нам принесли свои официальные извинения хозяева; конечно, они были неправы, пустив в ход обман, хотя впрочем, полицейские часто наталкиваются на всякие препятствия. Но он ведь не один бывал на этих встречах, там были также и люди искусства, дорогой инспектор.
В комнату вошел доктор Тменов.
– Коммисар, я с вами не согласен. При чем здесь те, кто бывал в этом доме? Какое значение имеют люди искусства?
— Это необходимая декорация. Мы живем в культурном государстве, Тменов, и нуждаемся в рекламе. Переговоры должны были сохраняться в тайне, а люди искусства наиболее подходящие для этого. Общее празднество, жаркое, вино, сигары, женщины, беседы, художники и артисты скучают, усаживаются вместе, пьют и не замечают, что капиталисты и представители той державы сидят вместе. Они и не хотят этого замечать, потому что их это не интересует. Люди искусства интересуются только искусством. Но полицейский, присутствующий при этом, может узнать все. Нет, Тменов, дело мертвеца внушает подозрения.
Алан выключил телевизор и хлебнул коньяку.
Рассвет окрасил обгоревшее здание мэрии. Мэр скрылся. Генерал отстранен от власти. Президент ввел в городе чрезвычайное положение. Наконец-то наведен порядок!
Алан открыл глаза. В комнате стоял непроницаемый мрак. Он на ощупь достиг стены и достал выключатель. Ничего не изменилось…
Теперь Баев поехал быстрей. Дождь немного утих, и вдруг у самого здания Правительства Дудикова ослепил яркий свет: солнце прорвалось сквозь тучи, опять скрылось, снова показалось в вихревой игре тумана и громоздящихся облаков-чудовищ, несшихся с запада, скапливавшихся у гор, бросающих причудливые тени на город, лежащий у реки, безвольное тело, распростертое между холмами и лесами. Усталая рука Дудикова скользнула по мокрому пальто, щелки его глаз блестели, он жадно впитывал в себя эту картину: земля была прекрасна. Баев остановился. Дудиков вышел из машины. Дождь перестал, был только ветер, мокрый, холодный ветер. Старик стоял, ожидая, пока Баев повернет большую тяжелую машину. Он подошел к Тереку. Терек вздулся грязно-коричневой водой; на волнах качались старая ржавая коляска, ветки, маленькая елка, за ней подпрыгивал бумажный кораблик. Дудиков долго смотрел на реку, он любил ее. Потом через сад направился к дому.
Старик сидел теперь неподвижно, казалось даже, что он не дышал, мерцающий свет обдавал его все новыми вспышками — то был красный огонь, разбивавшийся о лед его лба и его души.
— Вы играли мною, — медленно произнес Баев.
— Я играл тобою, — ответил Дудиков необычайно серьезно. — Я не мог иначе. Ты убил моего мертвеца, и теперь я должен был воспользоваться тобой.
— Чтобы убрать мэра, — докончил Баев, разом все поняв.
— Ты верно сказал. Половину жизни я отдал, чтобы уличить мэра, и мертвец был моей последней надеждой. Я натравил его на дьявола в человеческом обличье, благородное животное на дикую бестию. Но тут появился ты, Баев, с твоим смехотворным преступным честолюбием и уничтожил мой единственный шанс. Тогда я взял тебя, убийцу, и превратил в свое самое страшное оружие, ибо тебя подгоняло отчаяние, убийца должен был найти другого убийцу. Свою цель я сделал твоей целью.
— Это было адом для меня, — сказал Баев.
– Это было адом для нас обоих, — продолжал старик с жутким спокойствием. — Вмешательство толкнуло тебя на крайность, ты должен был любым способом разоблачить мэра как убийцу, всякое отклонение от следа, ведущего к нему, могло навести на твой след. Помочь тебе могла только папка мертвеца. Ты знал, что я извлек ее из его компьютера, но ты не знал, что мэр забрал ее у меня.
— Защитники мэрии первыми открыли стрельбу, — сказал Баев.
— В воскресенье утром я сказал мэру, что я пошлю человека убить его.
Баев закачался. Мороз прошел по его коже.
— Вы натравили меня и мэра друг на друга, как зверей!
— Чудовище против чудовища, — неумолимо донеслось из кресла.
— Значит, вы были судьей, а я палачом, — прохрипел другой.
— Именно, — ответил старик.
— А я, который только выполнял вашу волю, вольно или невольно, я теперь преступник, человек, за которым будут охотиться!
Баев встал, оперся правой, здоровой рукой на край стола. Горела только одна свеча. Горящими глазами Баев пытался разглядеть очертания старика в кресле, но видел лишь какую-то нереальную черную тень. Рука его неуверенно и ищуще скользнула к карману.
— Оставь это, — услышал он голос старика. — Это не имеет смысла. Тменов знает, что ты у меня.
— Да, это не имеет смысла, — сказал Баев тихо.
— Дело мертвеца закончено, — сказал старик сквозь темноту в комнате. — Я не выдам тебя. Но уходи! Куда-нибудь! Я не хочу больше видеть тебя, никогда. Довольно, что я вынес приговор одному. Уходи! Уходи!
Баев опустил голову и медленно вышел, пропал в ночи, и, когда дверь захлопнулась и немного погодя отъехала машина, погасла и последняя свеча, еще раз осветив старика, закрывшего глаза, яркой вспышкой пламени.
Дудиков всю ночь просидел в кресле, не вставая, не подымаясь. Чудовищная, жадная сила жизни, еще раз мощно вспыхнувшая в нем, сникла, грозила погаснуть. С отчаянной смелостью старик еще раз сыграл игру, но в одном он солгал Баеву и, когда рано утром, с наступлением дня, Тменов ворвался в комнату и растерянно сообщил, что Баев между Брутом и Бесланом найден мертвым под своей машиной, настигнутой поездом, он застал комиссара смертельно больным. С трудом старик велел известить своего врача, что сегодня вторник и его можно оперировать.
— Еще только год, — услышал Тменов голос старика, уставившегося в стеклянное утро за окном. — Только один год.
Вступив в мир, затрагивающий тебя различными совпадениями, ты всякий раз стремишься разрешить их в хитросплетении повседневных событий.
Они могут нести в себе больше или меньше смысла, подчас их бывает трудно связать. Бывают и кажущиеся совпадения, приманки, подставленные, как ты понимаешь, чтобы отвести тебе место в предполагаемом смысле твоей жизни.
Ты плохо схватываешь, отчего тебе иногда выпадают суровые испытания: для тебя они – своеобразная роскошь, от которой ты вполне мог бы быть и избавлен.
В то же время, твой взгляд на мир лишен опасений. Ты просто ждешь, что все прояснится.
