Залина ХАДИКОВА. Фигуры на плоскости

ПРОЛОГ

Она была из тех, кто приклеивает собственной вязкой слюной маленькие серебристые мушки на свои узкие отполированные ногти и на эту блесну ловит проходящих рыбаков.

Ее глаза были точно такого же неопределенно-бутылочного оттенка, что и барная стойка заведения, в котором она каждый день завтракала шестью чашками кофе со сливками и маленькой ложечкой меда.

Глядя в зеркало перед той барной стойкой, я могла бы легко спутать ее отражение со своим, так же, как она путала отражения своих и чужих денег.

Всю жизнь она расплачивалась чужими деньгами. Своего отца, потом своих мужчин, мужчин, отражавшихся рядом с ней. Может быть, поэтому она всегда садилась перед зеркалом. Они так похожи, говорила она тем равнодушным голосом, который заставлял сомневаться, говорит ли она только о банкнотах.

Свои длинные волосы она любила одним движением левой ладони сворачивать в узел, который расплетался от цепляющихся взглядов в течение следующих четырех секунд. Сама же она давно перестала обращать на себя внимание дольше тех нескольких секунд, необходимых, чтобы убедиться в существовании этого очередного взгляда-мотылька, привлеченного к ней.

Она настолько привыкла жить чужой любовью, что ей всегда было неопределенно 23 года, столько же, сколько ей было, когда она поняла, что никогда не любила, что не живет своей жизнью, что движется только время ее спутников, она лишь перемещается по их жизни мелкими шажками, а ее время просто стоит на месте. Чтобы как-то ориентироваться в чужом, всегда привычно-незнакомом времени, она научилась ставить метки и носить два облика. Для нее существовало только два времени, и оба прошедшие.

Время, когда она начинала предвкушать что-то, чаще кого-то – время ее коротких черных волос. И время ее длинных и рыжих волос – время, когда она опять от кого-то уходила.

В день, когда в зеркале она видела свое другое отражение, она понимала, что время опять сменилось.

Но на самом деле, эти два времени существовали только для ее волос и для ее любивших. Для нее же время всегда оставалось временем ее уходящей любви, потому что и черная и золотая она только прощалась. Она не любила никого, и потому с каждым лишь провожала свою не пришедшую любовь.

Так она жила, не имея своей любви и растрачивая чужую.

Чем длиннее становились ее волосы, тем темнее становился их рыжий оттенок. В тот вечер, когда она столкнулась с ним, ее волосы были уже цвета кофе без сливок с большой хрустальной розеткой горького меда.
Это было то время, когда ее опять задевали слова “дорога, ключи, часы”, когда погода для нее была всегда подходящей для путешествия. В ту ночь она впервые шла по мокрому асфальту пустых улиц ведущих не к ее, а к его квартире.

Каждую новую весну она встречала в чьем-то последнем подарке. На дни рождения она получала от кого-то очередного маленький хрустальный флакончик с ароматическим маслом – это обычно совпадало с ее желанием уйти. Она начинала использовать этот запах и уже в ожидании другого, в первую же пятницу после получения подарка, последний раз целовала кого-то теперь уже бывшего. Флакончика же всегда хватало как раз до получения нового. Получалось, что следующего мужчину она встречала в запахе предыдущего, и у нее сохранялось ощущение, что она изменяет им обоим.

В тот вечер она впервые воспользовалась своими новыми духами, и так, одетая в свои еще длинные рыжие волосы и в запах кого-то, еще не ставшего прошедшим, она встретила его. Она не заметила, что нарушила закон своей “чужой” жизни и опередила время, и не поняла, что за это придется все же платить. В тот вечер она впервые расплатилась не отражением чужих, а своими деньгами. Она перестала жить временем своих партнеров и своих волос, она начала жить своей жизнью, и начала, наконец, тратить свою смерть.

Она опустила кончик указательного пальца левой руки в мед, ее отражение в зеркале взглянуло прямо в его глаза, и она пересчитала все пустые бутылки на его балконе, а он все пустые флаконы на ее туалетном столике. В ту ночь она вернулась не к себе домой, она осталась жить в квартире этого, опередившего время, первого в ее собственной жизни любовника.

Утром, когда она проснулась в чужой постели, а ее волосы были все такими же рыжими и длинными, она поняла, что проснулась с мужчиной, который останется в ней навсегда. Она смешала свою жизнь с его жизнью и надела его красное кимоно, когда через неделю он уехал. И это же кимоно было на ней, когда она поняла, что они не будут вместе.

И оно было на ней, когда я позвонила в дверь его квартиры.

1

Вечер. Я захлопнула дверь, положила сумку. Ключи на столик. Теперь я здесь живу. Хватит стоять возле двери.

Я иду на кухню, ставлю чайник на огонь. Я устала. Выключаю чайник и иду в комнату, не в спальню, нет, в другую, я не хочу пока заходить в спальню. Ложусь на диван.

Звонок.

Я здесь. Смотрю на часы. Я проспала почти четыре часа. Надо снять пальто, на нем уже нет тепла его рук.

Снимаю пальто, беру сумку и иду в спальню. Там все по-прежнему. Мои немногие вещи. Полупустой шкаф. Телефон возле кровати. Автоответчик. Кто звонил? Все знают, что он уехал.

– Привет, как дела? Тебя нет? Ну ладно, я еще перезвоню.

Женщина. Молодая женщина. Это она? Какой-то дурацкий звонок. Он говорил о ней. Что она у него есть. Вернее, была. У нее знакомый голос. Она не знает, что он уехал? Не страшно.

Опять ставлю чайник, завариваю чай. Завтра надо будет купить какой-нибудь еды.

Я здесь. Он уехал. Его нет, но все, что меня окружает – это он. Я здесь, и он вокруг меня. Его незнакомая квартира. Почти не осталось его следов, но, кажется, еще сохранилось его тепло. Мне здесь нравится. Я буду здесь жить. Буду ждать его. Я хочу ждать его. Никого больше не хочу. Он мне нравится. Я люблю его. Все так странно, непонятно, непривычно.

Отвезла его в аэропорт. Он уехал. Да, он уехал.

Иду на кухню. Надо чем-то заняться. Попить чай? Кофе? Может, выпить? Нет. Его чашка. Его книги. Они такие же, как мои. Может, что-нибудь почитать?

Весь вечер просидела в каком-то баре. Я еще не жду его по-настоящему, ведь он только уехал. Хорошо, что я не пошла провожать его дальше дверей аэропорта. У него было такое лицо. Он мысленно был уже там.

Не могу читать.

Уже слишком поздно. Ванна и спать. Но…я не хочу смыть его с себя. Его запах. Его руки.

Долго сижу в ванне. Хорошо. И это красное кимоно, оно, кажется, женское, ждет меня, я его надену, оно теперь, мое. Приятно. Я закрываю глаза, потому что он со мной. Я люблю его.

А завтра…не знаю. Не важно. Завтра будет завтра.

Надо продать мою квартиру. Не хочу в нее возвращаться. Надо ее продать Быстро. Завтра. Он скоро приедет. Он сказал “через месяц”.

2

Устала. Квартира. Все эти дурацкие вопросы. Не смогла заставить себя зайти туда, в свою старую квартиру. Не была там с тех пор, как мы ездили за моими вещами. Попросила его подождать внизу, не хотела, чтобы он поднимался, я и сама не хотела. Взяла только те платья, которые купила сама. Три платья, мои любимые, они сопровождали меня в моих одиночествах.

Раздеваюсь. Кладу ключи на столик в прихожей.

Долго сижу в ванне, потом иду пить чай в его халате. Красный шелк с долгой вязью бело-синих ветвей и черных цветов по левой поле. Красивый.

Так хорошо. Я слушаю хорошую музыку, которая мне нравится, я смотрю в зеркало, и мне нравится то, что я в нем вижу. Ему бы тоже понравилось.

Пью чай. Может, что-нибудь почитать? Нет. Я устала. Спать. Не хочу.

В объявлениях нет ничего сверхъестественного. Я выбираю первое попавшееся. Вот кому я продам свою квартиру. Не важно кому, не важно за сколько, только быстро. У меня совсем нет желания выбирать какие-то лучшие варианты, я хочу сделать это быстро.

Продолжаю осваивать новое для меня пространство. Без него здесь как-то пусто.

Звонок. Телефон!

Нет-нет. Не надо хватать трубку. Это не он. Он сказал, что не будет звонить. Он хочет меня видеть, а не спрашивать по телефону, как у меня дела. Это звонок ему, а не мне. Автоответчик запомнит все слова, которые ему скажут.

– Привет. Как дела? Ты куда-то пропал? Мы не виделись уже неделю. Больше.

Ты обиделся на меня? Да нет, думаю, ты просто занят. Не буду тебе мешать. Потом позвоню. Ну, пока.

Опять она.

Странно, здесь так мало света. Только искусственный, хотя он должен бы любить яркий солнечный. Но нет, у него темно. Может, на самом деле, он любит сам создавать освещение и оттенки? Поэтому в его квартире так мало света и белых плоскостей. Мне нравится здесь. Он говорил, что просто выбрал цвета, которые он хотел видеть, так получилась его квартира. Почти пустая, много свободного пространства, но все какое-то замкнутое, это потому, что мало света, и много цвета. Песок, охра, ультрамарин, кармин, киноварь, бордо. И пристрастие к красным напиткам. И мартини. Плотные темно-синие занавеси, такого глубокого оттенка индиго, почти черные. И красные диванные подушки на полу; он тоже привык делать то, что сейчас делаю я – сижу на полу, завалив себя фотографиями.

Его фотографии такие же темные, как его квартира. Мне нравятся его фотографии. Что-то я уже видела, он мне показывал, хочу посмотреть то, что он не показал, сказал “это было давно, неважно, так, глупые мысли, материал”.

Очень много каких-то случайных снимков – улицы, здания, столбы. Я узнаю эти улицы. И этот бар.…А эта спина вполне может быть моей.

Хорошо сидеть на полу в окружении его фотографий. Отобрала те, что мне понравились больше всех. На одной, кажется, все же я. Серая стена и какой-то силуэт на ветру. И еще одна. Ночная улица. Пятна светофора на черном асфальте.

Я помню, как мы шли, в первую ночь, по такой же улице. Кажется так давно, неделю назад. Не могли оторваться друг от друга. Пустая улица, мокрый асфальт. Шли, усталые от возбуждения, от свалившейся на нас любви. Немного осунувшиеся лица, страх и желание в глазах, молчание и лихорадочная болтовня, мелкая дрожь пальцев у меня, теплые руки у него. Шли пешком, потому что хотели идти так, всю ночь, чтобы ничего не кончалось. Было странно и удивительно, что в его глазах тоже страх и любовь. Я люблю. Я люблю его.

3

Он уехал неделю назад. А мне трудно находиться здесь днем. Хорошо, что продажа квартиры отнимает столько дневного времени, хоть я и устала от нее. Скорее бы уж ее продать.

Он уехал неделю назад. Это хорошо. Значит, он приедет через три недели. Это не долго.

Телефон молчит. Тихо. Он мил. Мои тапочки – милы. Его фотографии – замечательные. Песни, которые я слушаю – мне нравятся. Как хорошо.

Опять кто-то звонил, оставил сообщение.

– Привет. Тебя опять нет? Как у тебя дела? Почему ты не звонишь? Ты меня еще помнишь? Это я. Слушай, позвони, когда освободишься. Позвони, ладно?

Кажется, она давно его не видела. Наверное, скучает. Бедная, она даже не знает, что его нет. Может, сказать ей? Нет, не надо. Это не мое дело. Пусть сам ей все скажет, когда приедет.

Он уехал неделю назад. Время. Быстро идет. Напоминаю себе об этом. Он скоро приедет. Он так нужен мне. Вокруг его вещи, ощущение, что он, его руки, его взгляд. Его взгляд материален, как ласка, как прикосновение, мне казалось, он оставляет след.

4

Ну вот. Все. Продала квартиру, куча денег. Даже не знаю, что с ними делать. Думаю, ничего. Мне ничего особенного не нужно. Буду просто тратить.

Теперь мне некуда деваться. Я вся в нем. Я немного нервничаю из-за этого. Все, что меня окружает – еще не мое, но все это – его, и мне все это приятно. На всем, на всех предметах, на всех вещах я вижу его отпечатки. Все это странно, я теряю себя, но приятно, мне нравится.

Хорошо, что я продала свою квартиру. Хорошо, что продала все, что в ней было, могу просто выбросить из своей жизни, из своей памяти все эти мелочи прошлой жизни. Но не могла же я остаться жить там, в своей старой квартире?! В ней все, как картонные декорации. И все какое-то чужое, уже не мое, уже не настоящее. Все эти вещи, мелочи, флаконы, которые я так брезгливо выбросила, я видеть все это не могу. Все эти запахи, которыми пропитана квартира, они какие-то… слишком вычурные, роскошные что ли, они мне не нравятся. И зеркала. Я в них другая. Я сейчас другая, совсем другая. Кажется, сейчас я настоящая. Только сейчас начала чувствовать. Хорошо, что я избавилась от квартиры, от всей той жизни, она мне не нужна. Мне нужен он. Забрала только пару вещей и фотографии. Нет, фотографии выбрасывать не надо, как-то… нельзя. Хотя… Вот я смотрю на них и ничего не вижу, ничего не чувствую. Никого не знаю. Никого, ничего, ни людей, ни места, ни время. И не надо. Куда бы их засунуть? Просто оставить их в сумке. Теперь она будет стоять в его пустом гардеробе.

В его квартире почти ничего нет. Книги. Диван. Компьютер. Кровать. Телефон. Нет его личных вещей. Он все забрал с собой. Как свою жизнь. Вообще, вещей у него было немного, и не было старых, обычного барахла, как будто он начал жить совсем недавно.

Можно поспорить, что звонила опять она. Впрочем, я не азартна. Видимо, он нужен ей. Я могу ее понять.

– Привет. Как ты там? Что делаешь? Да, глупый вопрос.

Хотела бы с тобой увидеться. Хотелось бы с тобой… потрепаться. Как видишь, я избегаю слова “поговорить”. Вполне может быть, что это просто жажда общения с нормальным человеком. С близким человеком. Ты же близкий мне человек? Скажи “да”. Хотелось бы выпить с тобой. С тобой выпивка не обременяет. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Когда взгляд сидящего напротив собутыльника не сверлит и не сползает постоянно к бедрам.

Ладно, извини. Пока.

Да, определенно он ей нужен. И не потому, что не с кем выпить.

Когда мы сидели с ним в первую ночь, такие ошарашенные, мы почти не пили, мы забыли про свои бокалы, мы вообще все забыли. И у него был такой адсорбирующий взгляд, впитывающий взгляд влюбленного. От таких взглядов стареют. Я начала чувствовать каждую секунду времени, под его взглядом. Каждый нерв чувствовал, его взгляд касался каждой клетки. Я и сейчас чувствую его взгляд.

Да. Он ей нужен. Потому что мне он нужен. Я тоже хотела бы с ним говорить. Например, спросить, почему у него нигде нет яркого света. Сейчас это важно, потому что он мне нужен. В этой темноте мне его не хватает.

5

Мне так хорошо. Мне так спокойно. Когда я иду по улице, мне кажется, все прохожие угадывают меня. Я как в круге света, окружена любовью, которая просачивается сквозь мою кожу.

Я думаю, что все очень просто, что любовь – это возможность двух людей находиться в состоянии не просто счастья, а в состоянии поразительного покоя. Тогда, собственно, уже ничего не нужно.

Трачу деньги в кафе на случайных собеседников. Получаю от этого удовольствие. Хожу по его улицам, захожу в разные заведения. Часами разговариваю с незнакомыми людьми, которых я угощаю пивом. Они пытаются со мной флиртовать. А я такая спокойная, уверенная в своей любви. Я как каменный монолит. Все эти улицы, бары, люди, слова связаны с ним, я постоянно говорю о нем, я с ним.

А дома я скучаю по нему. Я хочу его видеть. Каждый раз, когда я вижу и надеваю его халат, я возвращаюсь в ту первую ночь, когда под утро мы вышли пить чай.

А сейчас его нет, и есть только его автоответчик.

– Привет. Я соскучилась.

Нет, все же у нее знакомый голос. Она такая настойчивая, постоянная. И звонит в одно и то же время. Почему? В семь вечера. Видимо, в это время его можно было застать дома. Момент между работой и выпивкой? Хорошо, что меня в это время здесь не бывает, я боролась бы с искушением снять трубку.

Как она выглядит? Эти девушки на его фотографиях, которая из них она? Может быть, эта? Наверное. Единственная не подписанная фотография, ни координат, ни даты, ни имени. Очень спокойная фотография, спокойные, кокетливо-равнодушные глаза. Красивая.

– Давно никого не видела, нет времени, я занята. Потом расскажу.

Вот. А в журнале мне сказали, что ты уехал. Не понимаю. Почему ты мне ничего не сказал? Я знаю, ты давно собирался уехать. Но почему ничего не сказал, не попрощался? Ты уехал? Или ты просто занят, снимаешь? Что ты снимаешь?

Меня. Он снимает меня, глупая. Он со мной теперь. И он уехал. Вот глупая. Я не должна с ней говорить. Он сам должен говорить с ней.

– Я хочу тебя видеть. Я тоскую по тебе. Тоскую по времени, когда мы были вместе.

– Слишком много тоски, дорогая.

– Не понимаю. Просто я уже столько раз звонила, а ты не отвечаешь. Не знаю. Работа, плохое настроение, но ты не хочешь разговаривать. Со мной. Я не знаю, что думать. Я не видела тебя уже месяц. Ты умер?

Знаешь, кажется, я действительно скучаю по тебе. Вспоминаю, как мы были вместе. Вместе. Хотя, что у нас было? Мы хотели друг друга. И между нами нет ничего, кроме этого. Или не было. Я не знаю, не знаю. Просто скучаю по тебе. Сколько мы знакомы, мы обычно не выходили за рамки первого этапа развития отношений – не обсуждаемое влечение. Всегда было влечение, но не было страсти, и даже это влечение было каким-то спокойным. А сейчас… Я скучаю по тебе. Сейчас все по-другому. Сейчас, мне кажется, ты заставляешь меня что-то чувствовать. Мне нравится это, хотя объяснить я ничего не могу.

Почему твой сотовый не отвечает? Позвони мне.

Он выбросил его в первую ночь. Мы шли такие напряженные, вместе, не могли оторваться друг от друга. Не могу спокойно об этом думать.

Зазвонил его телефон. И он его выбросил. Сказал, что уезжает, и вообще, телефон ему теперь не понадобится, не нужен, он его не хочет. И выбросил. Сотовый он выбросил.

Все о нем, все пропитано любовью. Я волнуюсь. Руки дрожат. Он меня волнует. Хочется закрыть глаза.

6

Я дома. Радуюсь, каждый раз, когда закрываю дверь, и понимаю, что я опять здесь, в его квартире, и я здесь живу, жду его. Он уехал две недели назад, это значит, что он скоро приедет. А я здесь, жду его, живу здесь. Я дома.

Уютно. Опуститься в горячую воду. Думать о нем.

Сегодня днем я сделала две фотографии, вернее, два кадра. В кафе меня даже спросили, чем я занимаюсь. Я ответила, что фотографией, потом поправилась – “нет, я занимаюсь фотографом”. Бармен так понимающе мне улыбнулся. Смешно. Я пытаюсь жить его жизнью. Сделала снимок бомжа похожего на Хемингуэя. И гипсовых ангелов, которые разбиваются, потому что они не настоящие. Мне показалось, они похожи на нее. На улице маленький художественный развал, двадцать гипсовых ангелов стоят в ряд, с пустыми глазами и красивыми женскими лицами.

Каждый раз, когда надеваю его кимоно, удивляюсь и радуюсь, что оно точно моего размера.

Она что же, так и будет каждый вечер звонить?

– Такая тусклая погода. Я не могла не позвонить.

Хочется с кем-нибудь поговорить. С тобой, например. Знаешь, сделать такое задумчиво-печальное лицо и поговорить о душе. Только я подозреваю, что ты не в настроении. Занят, работаешь. Я хотела, чтобы ты позвонил сегодня, разбудил меня. Хорошо, когда будит приятный голос. Ты не позвонил. Это связка слов такая “позвонит – не позвонит – но надеюсь – дура”. Это просто у меня такая привычка.

Ты всегда помнишь, что и как я говорила. Меня всегда это удивляло. Это признак влюбленного – такая внимательная впитываемость. Или у тебя просто хорошая память.

Не люблю это время, этот час после разных сделанных дел и перед пустым вечером. Обычно в это время мне в башку приходит всякая ерунда. Как быстро происходит остывание? Не забывание. Даже не эмоциональное забывание, оно может длиться годами, нет. Остывание. Тела. Когда оно уже не реагирует ни на что, и даже не делает вид. Я отвлеклась. Граница между забыванием и остыванием.

Ты забыл о моем существовании. Меня нет ни в твоей голове, ни даже в той ее части – памяти, в которой я должна бы быть хотя бы механически. Печально.

Что ты делаешь? Не сейчас, вообще. Что делаешь без меня? Вечера без меня. Ночи без меня. Без меня пьешь, без меня слушаешь музыку, без меня засыпаешь.

Ты пьешь? Мне почему-то приятно думать, что ты пьешь. Жаль только, что без меня. Мне нравится с тобой пить. Это как-то не напрягает, не обязывает, обычно. Пока. Позвони.

Даже не знаю, что сказать. Хорошо, что мне ничего не нужно отвечать.

Я жду его. Я не хочу ничего забыть, пока его нет. Мне нужно это, чтобы он был со мной, чтобы не потерять ощущение его, чтобы чувствовать его рядом. У нас была всего одна неделя, я не хочу ее забыть, пока его нет.

Удивительно, как один день может быть длиннее количества своих реальных часов. Я сидела тогда, пила кофе, вяло размышляла о том, как бы проще попрощаться со своим… как же его назвать? любовник? но я не любила его. Ладно, пусть будет любовник, человек, кто-то. Думала о том, что еще один ускользает из моей памяти так быстро, что, видя его, мне нужно прилагать все больше усилий, чтобы его узнать. Думала об этом, уже заранее равнодушная ко всем словам, которые он скажет. Я могла бы сказать их вместо него, знала наизусть все его жесты и выражения лица, нет, это не жестокость -это равнодушие, я хотела только сделать все – прощание – быстро, сегодня, может быть, завтра, послезавтра, но лучше сегодня, пока я еще помню его лицо, и могу хоть что-то ему сказать, пока еще не прохожу мимо. Думала о том, что хорошо побыть одной, во всяком случае, это соответствует моим ощущениям, и никто не будет сбивать меня и навязывать свои руки и взгляды, и стараться внушить эти дурацкие мысли о любви. Он подошел, сел рядом. Я увидела его. Он увидел меня. И мой взгляд не скользнул дальше. Я ни о чем не подумала, ничего не поняла, просто смотрела на него, на его отражение в зеркале рядом с собой. Я не очень хорошо все это помню. Какие-то взгляды, жесты, какие-то слова. Мы были вместе, и это было хорошо. Это было правильно.

Вспомнила, как погладила его щеку внешней стороной ладони. Такая чувствительность. И эта обнаженность чувств, впечатленность. Каждое слово трогает, жесты, поворот головы, взгляд, все имеет значения. И страшно от обилия смысла.

У меня сейчас такое лицо, как будто он смотрит на меня, как будто он рядом. Закрываю отражение ладонями, чтобы не расплакаться.

7

Вот она какая. Такая пустая неожиданная тоска.

Весь день была чем-то занята. Что-то делала, ходила, гуляла. Проснулась такая спокойная, все знала, все понимала, умиротворенная, как тысяча будд. Это гармоничное состояние не оставляло меня весь день. Ни разу не изменилось, не смутилось. Менялись места и лица, я гуляла по улицам, не встречала когда-то знакомых людей, меня ничто не задевало, все было приятно и не совсем знакомо, все вызывало снисходительную улыбку.

Погуляла немного, зашла в одно кафе, в другое. Разговаривала с людьми, с барменами. Было так хорошо. Носила в себе любовь, как сосуд тайны, осторожно, чтобы не расплескать. Везде встречала одиноких людей, их легко угадать, даже если они научились маскировать свои ищущие взгляды. Когда с ними сталкиваешься, они издают такой полый звук, потому что они пустые внутри. Им не очень уютно было со мной, но они хотели выпить и пили со мной. Все было хорошо. Они рассказывали мне свои дурацкие одинаковые истории, я почти не думала о нем, и даже немного этому удивлялась. Просто весь день ходила с ощущением, что он скоро приедет.

И вот теперь вся в невыносимой тоске по нему. Так хочу его видеть. И даже хочу, чтобы она позвонила. Она конечно, звонила. Естественно. Это уже естественно? Похоже на то. Я рада. Я готова слушать ее, хотя бы потому, что она говорит с ним.

– Ну вот, я опять позвонила. Ты – нет. А я не могу, я позвонила, как видишь. Слышишь. Ну что? Спросить “как дела”? Наверно, замечательно, раз уж ты не звонишь.

Я много пишу. Решила написать роман. Это то, чем я постоянно занята. Почти не выхожу никуда, никого не вижу.

Кажется, я начинаю архивировать свою жизнь. Это как фразы “а год назад”, “а два года назад”, “а помнишь?”. Что-то в этом роде. Моменты моей жизни законсервированы. Иногда во времени, иногда в пространстве.

Я запоминаю фразы, чтобы запомнить какой-нибудь эпизод своей жизни, потом напомню себе эту фразу и вспомню эпизод. Это мнемоническая система. Система консервирования своей жизни. И, кажется, я запоминаю все, что говорю тебе, или хотела бы сказать, и записываю. Это мой роман. Жестокая история про мужчин и женщин. Кровь, любовь и риторика. Если ты можешь правильно меня понять, я пишу его для тебя. Это то, чего ты всегда добивался от меня – не просто вольная чепуха для журнала, слова для скучающих, пробегающих глазами текст, нет, это что-то из самого нутра. Хочешь, я посвящу его тебе? Так уж получается. И моя жизнь в этих словах, сказанных и нет, в этих монологах и в этом романе. И слова этого романа вторгаются в мои реальные слова, в мои монологи. Я уже не различаю их. Они слились. Это плохо? И роман становится слишком нереальным. Или наоборот. Я ничего не знаю, ни в чем не уверена. Реальность создает текст, текст проскальзывает в реальность. Я уже не знаю, где я нахожусь. Я персонаж чьего-то романа, как раньше была персонажем твоих фотографий. Еще буду? Скажи мне. Скажи “да”.

А я никого не помню, никого не знаю. Девушка без прошлого, девушка без памяти. Достала его фотографию. Смотрю на него. Думаю о нем.

Когда он повредил колено, я почувствовала боль в своем. Смотрел на меня ласковым взглядом. Мы говорили ни о чем. Я с самого начала восприняла его, как близкого человека. Он стал моим первым другом, а не только любимым. И мне нравилось, когда он улыбался, немного снисходительно, глядя на меня. Это приятно.

Ладони. Его руки. Мои ладони. Целует мои пальцы и такая безумная нежность на его лице, и болезнь в глазах.

Смотрю на тебя. Мне нравится твое лицо, я уже говорила тебе об этом. Я и правда говорила, но при другом освещении и расположении тел. Теперь, глядя на твою фотографию. Но ты так же улыбался.

Это я не выдержала – сорвалась. Просто глядя на тебя, я только и могла сказать “мне нравится твое лицо”, ничто другое в голову не приходило, все системы отказали. И полночи мы повторяли друг другу, как обещание, “ты мне нравишься, ты мне нравишься”.

И все будет хорошо. Есть он. И уже хорошо. Пусть он есть так далеко и странно, но он есть. И там он тоже для меня, и это хорошо.

8

Купила себе платье. Такое узкое, как у сиамских проституток, и не только. Шелковое, как его кимоно. Это платье для него. В нем он увидит меня, когда приедет.

С утра не знала, чем заняться, хотела даже остаться дома, но ближе к вечеру решила выйти, хотя бы для того, чтобы меня не было здесь, когда она позвонит. У меня даже сомнений не было, что она позвонит. Меня интригуют ее звонки. Мне интересно ее слушать. Хотя есть в этом что-то извращенное. Надо же, я извращенка!

– Все говорят мне, что ты уехал, но я знаю, что ты просто избегаешь меня.

Теперь, сейчас, вот только что я думала о тебе, как о каком-то другом человеке. Сейчас ты другой, раньше был другим. Я изменяю тебе с тобой. Ты сейчас, когда я вспоминаю о тебе прежнем – другой.

Думаю о тебе, как о привязанности. Одной из тех привязанностей, которые увязывают внутренние события с реальностью. Когда чашка чая согревает душу. Хоть это и звучит, как рекламный слоган. Так вот, ты – та чашка чая. Не потому, что ты согреваешь душу, а потому что неприятно после очередного бессмысленного дня прийти домой и обнаружить полную невозможность выпить чай, потому что это перешло в качество нереальных свершений, нет никакой возможности взять эту чашку в руки.

Я меняюсь, я становлюсь другим человеком.

Непродолжающиеся романы. Они есть, но в них нет ничего, кроме продолжающегося сегодня. Какие-то флирты, маленькие отношения.

Мне иногда кажется, что я глупею, когда разговариваю с тобой, потому что думаю не о том, чтобы сказать то, что хочу, так, как я хочу, полнее, лучше выразить свою мысль, а о том, чтобы ты меня понял.

Продолжаю забывать. Я забываю не тебя. Я забываю свою мифическую любовь, свои рассказанные эмоции. Когда я пытаюсь вспомнить, оказывается, что я не помню ничего и в моей голове только механически зафиксированный конспект событий, серый, сухой, какой-то мутный. Как я сейчас. Прости меня.

Надеваю платье. Показываю тебе, твоей фотографии. Думаю, тебе понравится мое платье. Конечно, понравится. Потому что я тебе нравлюсь. Потому что ты любишь меня.

Мне нравится разговаривать с тобой под твоим взглядом. Как нравилось под твоим взглядом говорить осторожно, следя за тем, чтобы не сказать тебе слишком много откровенных слов. Нужные пропорции искренности и нежелание контролировать свои слова. Только под твоим взглядом мое лицо менялось, и твои жесты и прикосновения отпечатались на мне и стали частью меня.

У тебя старело лицо, когда ты на меня смотрел. Кажется, у меня тоже. Это из-за невозможности быть вместе. Проступает усталость. Закрываю глаза.

9

Повесила новое платье на плечики, на его неработающую люстру. Кажется, это платье и его фотография приближают его возвращение.

А потом я сделала глупость. Не совсем, но неприятно.

Мне захотелось с кем-нибудь увидеться, поговорить. Поговорить о нем. Ну, может быть, не именно о нем, потому что говорить о нем у меня, кажется, не получается. Я позвонила Олегу, он оставлял мне номер его телефона “на всякий случай, если тебе что-то понадобится”. Я позвонила, и мы встретились.

Мне было скучно с ним. Прости. Просто он так явно и в то же время неуловимо похож на этих моих бывших. Я сразу отмахнулась от него, как от ловушки. Было кое-что. Думаю, это была твоя девушка, твоя женщина, то есть бывшая женщина. Не умею я давать такие определения. Она заходила. Очень быстро подошла к стойке, ясно, что часто там бывала, уверена, что с тобой. Скользнула по мне взглядом, как хлестнула, осталось ощущение, что она не увидела меня и в то же время вобрала в себя все мои черты. Она была такая рассеянно-сосредоточенная. Сделала глоток и ушла. Кажется, поэтому сегодня она позвонила позже обычного. Я чуть было не застала ее звонок. Открыла дверь и услышала ее последние слова “все дела, мерзко”. Застыла в прихожей, прислушиваясь, испугалась, что она здесь. Потом поняла, что это не она, а ее звонок.

– Здравствуй. Я только что пришла, сейчас девять вечера. Не знаю, зачем говорю тебе это.

Плотно зашторила окна, не выношу вида улицы, меня раздражают эти улицы, эти люди идущие по каким-то глупым не важным делам.

Мне что-то неуловимо мешает. Запах моих духов. Помнишь, которые тебе нравились? Тот запах, тех духов, который всегда вызывал во мне мягко-романтическое настроение, какое-то расслабленное, невнятное влечение. Этот запах, сейчас он просто есть, я натыкаюсь на него, как на что-то чужеродное. Сейчас это не часть меня, не часть моей нежности к тебе и тоски. Нет. Сейчас я спотыкаюсь об этот запах. Плохо. Я опять анализирую свое состояние. И усугубляю его. Плохо.

Она сейчас сказала слова…Запах. Духи. Ведь сегодня утром я обнаружила, что не выбросила свои последние духи. Что все это время я ходила в чужом, не твоем запахе. Выбросила их, как отравленные. Посмеялась над своим страхом, но как-то испуганно.

Я начинаю ее понимать. Мы чем-то похожи, или становимся похожи. Мне не нравится это. Мне не нравится мысль, что я становлюсь на нее похожа. Пока тебя нет. Я теряю тебя. Тебя нет, я боюсь, что стану такой же, как она, пока тебя нет, такой же зависимой, что я не буду любить тебя, а буду зависимой. Я не смогу так жить. В моей голове звучат ее слова, и мне страшно, что я стану так же зависима. Не знаю, что с этим делать. Нужно, чтобы ты приехал, чтобы я избавилась от этого наваждения. Я понимаю, что я просто скучаю по тебе, хочу тебя видеть, а она постоянно говорит о тебе. С ней я забываю о своей любви. Я нервничаю, но хочу ее слушать.

– Да, сегодня видела Олега. Я зашла в тот бар, помнишь, который тебе всегда нравился больше всех. Там сидел Олег с какой-то девушкой. Знаешь, меня что-то в ней удивило. Он не стал нас знакомить. И она как-то не совсем похожа на этих ваших, никогда не знала, как корректнее их называть, такие полумодели. И в то же время она была, как они. Эти женщины непоколебимо уверенны в своем теле. На них всегда оборачиваются. У них холодные, высокомерные лица, горящие губы и ленивый взгляд. Она была такая, но не совсем. Я не собиралась с ним разговаривать, да и сидеть там не собиралась, не совсем понимаю, зачем зашла туда, может, была мысль, что ты можешь быть там. Тебя там не было. Олег пытался назначить мне встречу, таким вкрадчивым голосом. Сказал, что позвонит. Я вот думаю, я жду, что ты позвонишь, подниму трубку, это окажется он. Он сказал мне, что ты уехал. И отвел глаза. Не понимаю. Впрочем, и не очень хочу сейчас. Я сейчас больше занята романом. Мне это нравится.

Только вот… Как же мне вести себя? Какой статус нам определить? Да на фиг, никакой. Что будет? Ты не звонишь, я не звоню. Ничего нет. Все дела. Мерзко.

Мне становится страшно. Наши жизни сливаются. Ее и моя. Наши слова, наши мысли, даже наши встречи. Где ты? Где ты? Я хочу тебя. Ты мне нужен. Когда же ты приедешь?!

Я жила, ничего не чувствуя, не старея ни от чьих взглядов, и ни- чьи прикосновения не оставляли на мне следов. А его взгляд иногда становился совсем прозрачным, он смотрел мимо меня, и тогда я вспоминала, что мы едва знакомы, то есть совсем незнакомы. А она сравнила меня с ними, другими, которых, конечно, было много в твоей жизни.

Сижу, смотрю на себя в зеркало. Такое грустное лицо. Наверно, как у нее.

10

Я смирилась с ней. Я привыкла к ней. Я согласилась с ней, с ее существованием.

– Привет.

Услышала опять ее голос и подумала, что я не с тобой, а с ней. Фоном звучит какая-то… классика, Шопен? И у нее уже привычный голос. Ей грустно?

– Мне тоскливо. Когда мне так, я начинаю делать глупые бессмысленные звонки.

Как ты? Спроси меня “как ты”?

Сижу у себя, как в какой-то коробке. У меня нет клаустрофобии, скорее наоборот, и мне хорошо здесь взаперти. Но не очень хорошо. Знаешь, здесь у себя я оказываюсь наедине с тобой, со своими мыслями о тебе, и мне очень не нравится, если здесь оказывается кто-то еще. Здесь мне нужен только ты.

Какой-то темно-рыжий сон. Словно мы с тобой ездили обедать или ужинать куда-то за город, в какой-то ресторан на федеральной трассе.

Я дергаюсь и нервничаю, не могу писать. Там, во сне, ты в чем-то меня обвинял и был таким холодным, как ты это умеешь. Никак не могу успокоиться, привести мозги в порядок.

Мы давно не виделись, тебе не кажется? Ты помнишь меня? Помнишь, как я выгляжу? А я не помню. Я даже голос твой не помню.

Странно, я стараюсь, пытаюсь вспомнить тебя и не помню. Я тебя не помню. Какая-то фигура, силуэт. Что-то говоришь. Не помню слов. То есть, я помню, но эти воспоминания не окрашены эмоциями, нет, это холодная фиксация, аннотация к фильму, который я не смотрела – слова, описывающие содержание, но не создающие живой картинки.

Я вспоминаю слова, которые ты говорил, произношу их вслух, и что-то происходит. Картинка оживает. Все. Флеш-бек. Освещение, запахи, положение в пространстве, настроение, атмосфера, твой взгляд, голос. Я вспоминаю. Только так я могу тебя вспомнить – произнести слова, которые ты говорил, вслух – услышать их. О чем ты думаешь? Эта фраза способна вызвать слезы на моих глазах. Что? Смятение. Любовь? Что угодно. Называется пусть хоть как. Не знаю я, как все это называется. Не знаю. Знаю, что иногда я так спокойна, так безмятежна, а иногда дышать не могу, мысль одна, и руки уже дрожат, и, кажется, только глаза поднять, и вот, стоишь, улыбаешься так напряженно и внимательно. Невозможно, невероятно думать об этом связно, тем более, говорить. Не удивляйся, я изменилась. Я знаю, что все это не похоже на меня. Говорить такие слова. Я и сама не понимаю. Я меняюсь.

Не понимаю, как в моей голове одновременно может существовать и память, и непамять о тебе? Вот опять. Ничего не помню. Не хочу опять говорить сама с собой вместо тебя. Опять плоские картинки.

Я живу в круге слов, и каждый раз, собирая их в предложения, я словно создаю мысленную эссенцию, максимально насыщенную моими эмоциями.

Столкнулась сама с собой – увидела свое лицо на стене – взгляд, обращенный к тебе, а обращаться-то не к кому. Помнишь, та фотография, на которой я такая…девушка с обложки, такой взгляд, холодный, бессмысленный, эта фотография понравилась мне тогда именно своей лживостью, этой холодностью. На ней нет меня, есть мое лицо, которое ты сделал. Сейчас эта фотография меня просто убила, я подумала, что она не так уж и лжива, я же была такой безмозглой. И еще, я подумала, что ты все еще делаешь меня. Не могу понять, рада я этому или нет, но ты влияешь на меня. Что-то в этом есть неправильное. Наверно то, что тебя нет. Не знаю. Не знаю. Я все чаще употребляю это слово.

Из-за этой моей растерянности, неуверенности я все чаще думаю о своей прошлой жизни. Ожили все призраки моего прошлого. Я думаю о тех, с кем была раньше, размышляю, не было ли мне с ними лучше, просто не было бы лучше, если бы я осталась с ними, если бы сейчас была с ними, а не с тобой. Впрочем, я не с тобой.

Похудела, длинные волосы, такая ненормальная, такая взвинченная. Пойду, чай попью. Пока.

Я все внимательнее вслушиваюсь в ее голос. Такой глухой, вспоминающий голос. У нее часто такой голос, как будто она постоянно в прошлом. На самом деле, мне кажется, из-за тебя она застряла в прошлом, она же постоянно разговаривает с тобой. Я тоже. Я заметила только, что это плохо. Не знаю, как все это объяснить и понять. Она разговаривает с тобой. Я тоже. Для нее ты в прошлом. Но и для меня тоже. Это ужасно. Что в этом плохого? Просто получается, что в будущем тебя нет. Глупость какая. Это я расслабилась.

Что случилось? Я пришла домой. И тоска навалилась. Мне уже не кажется, что ждать осталось недолго. Когда я слушаю ее, я вообще перестаю чувствовать, что он приедет. И я не могу не слушать ее. Существовал ли он? Он есть? Ты есть?

11

Думаю о том, почему же ты на самом деле уехал. Я такая усталая, ничего не могу. И эта игра в фотографа. Ну какой из меня фотограф, я ничего не могу.

Я так хочу его видеть. Он постоянно где-то рядом со мной, но неуловимо, и время начинает меня угнетать.

Сегодня утром проснулась с ощущением, со страхом, что мне все это привиделось, ты. Со мной что-то происходит. Мне страшно. Что ты не вернешься, что я все придумала, что я ошиблась. Неделя. У нас была только неделя. Ну, что это за срок?!

Нет, нет. Неправда. Я люблю его.

Тяжело и страшно. Это сон. Мне приснился он, но не как он, а как один из них, из тех, из прошлых них. И он. Такой светловолосый, светлоглазый, агрессивный, таким я его и помню, но почему в моем сне он был кем-то прошлым, ненастоящим? Так я проснулась, с этим страхом, что я ошиблась. Плохо-плохо. Так нельзя. Я пытаюсь вернуть себе так внезапно, как-то случайно утерянную уверенность. Цепляюсь за его лицо.

Что-то невероятное, это непреодолимое влечение к мыслям о нем. К нему. Вспоминать, вспоминать о нем бесконечно, подробно, внимательно, штрихи, движения, длинный тонкий шрам на ключице и еще один, маленький, детский, на скуле. Внезапно молчаливый, такой равнодушный к окружающему, такой внимательный к каким-то мелочам.

Я помню, как ловила в твоих глазах твои мелькающие мысли и улыбалась до того, как ты что-нибудь скажешь, и глаза закрывала до того, как ты приблизишься. Но мне не хватает тебя. Этот сон. Эта роль, которую дал тебе мой подлый сон. Я теряю тебя? Мне страшно. Мне нужно больше, больше тебя.

Я опять с ней, и ты где-то между нами. Я уверена, что она опять звонила. Можно сказать, я предвкушаю этот звонок, хоть и ненавижу ее за то, что она уводит меня от моей любви, от тебя к каким-то сомнениям и страхам.

Я думаю о том, почему же ты на самом деле уехал. Как видишь, меня уже захватила эта паранойя, я тоже разговариваю с тобой, как она, и я тоже сомневаюсь в тебе, это она виновата.

– Привет. Как дела? Что делаешь?

Я тут подумала… помнишь, ты рассказывал мне о женщине, которая глотала живых золотых рыбок, чтобы вылечить астму. Так и я выстраиваю в своей голове свою любовь, наши отношения, что-то анализирую, игнорирую, придумываю и говорю с тобой, чтобы поймать и проглотить тебя, как золотую рыбку, только ты можешь вылечить меня.

Куда ты мог уехать? В Югославию? Я помню, ты говорил, что тебя привлекает Югославия.

Сколько бы это ни продлилось, ты вернешься ко мне. Жду, когда у тебя это закончится. Я же знаю, что это у тебя закончится.

Ты же знаешь, умирать легко. Тем более умирать на войне. И это так глупо. Что может быть глупее, чем искать на войне смысл и умереть ради чьих-то интересов и даже ради чьих-то идей. Твоя идея идеальности войны мне просто противна. Я не понимаю! Я просто не понимаю. Искать смысл жизни на войне, в чужой идее, которая привлекает тебя только потому, что ради нее умирают толпы идиотов, таких же, как ты. Искать смысл в войне – это самоубийство. Это то же, что девочки глотающие таблетки от несчастной любви и смысла жизни.

Я знаю, что тебя зовет, влечет война, но ты же не настолько глуп, чтобы все бросить и уехать на какую-то чертову чужую войну? Даже под таким приличным поводом – работа, снимать на войне. Я же знаю, ты не сможешь просто снимать. К тому же, для этого ты слишком хорошо воспитан. Я так думаю. Ты обязательно найдешь свою войну, ты все же найдешь свою смерть. Глупо-глупо. Что же поделать? Как объяснить, как отговорить тебя, как убедить тебя в бессмысленности войны?! Если бы ты смотрел моими глазами, не пришлось бы ничего объяснять.

Помнишь тот наш разговор? Я тогда позвонила, сказала, что приеду. Приехала и наткнулась на твою ненависть. Мы сидели, пили вино, и ты говорил, что хотел бы найти такой же смысл в своей работе, какой эти люди нашли в войне. Такой же абсурдный и безоговорочный смысл. Я спросила: “Ты хочешь найти свою войну?” -И не успела я спросить, ты ответил: “Я не хочу об этом больше говорить”.

Я посмотрела в твое лицо, и вдруг за злостью, раздражением проступила растерянность. Кажется, в этот момент я впервые тебя полюбила, подумала, что люблю тебя.

Твоя голова лежала на моих коленях, я медленно целовала твой лоб, губы, виски, скулы, словно накладывала мазки макияжа на твое лицо, усталое, с еще заметными следами предыдущего грима – чужих, не моих поцелуев, а думала о том, что люблю тебя.

Довольно. Все. До свиданья.

Нет. То, о чем я боялась говорить и с таким трудом думала, надо же ей было говорить именно об этом?!

Война в нем. Я это чувствую. Она выражена в виде концентрата энергии, заключенной в нем и постоянно сдерживаемой. Что же мне делать?

Да, я знаю, тебе нужно было уехать. Это твоя внутренняя потребность. Еще недавно я понимала это, а теперь сомневаюсь, не от меня ли уехал, как от нее. Нет. Все не так. Тебе просто нужна была война, нужно было быть в ней, видеть ее, жить в ней. Я знаю, что тебя тянуло это, ты не мог не поехать, тебе нужно было, наконец, успокоиться, найти смысл, который виделся тебе в войне.

Какой смысл ты ищешь? Почему? Кризис 30 лет? Ты понимаешь, это все бессмысленно. Нет, ты фотограф, я понимаю, ты ловишь жизнь. Ты хочешь поймать ее и оставить себе. Ты одинок. Ты одинок, дело в этом?

Ты ищешь смысл. Какой-то восточный смысл. Беспрекословный, идеальный смысл. Чтобы отдать этому свою жизнь. Тебя тянет война именно этим. Бессмысленностью и жертвенностью. Жизнь и смерть ради идеи.

На меня накатывает грусть, какая-то будущая тоска оттого, что мы не увидимся. Но мы же увидимся?

12

Сегодня решила что-нибудь приготовить. Накупила продуктов. Закончилось все тем, что пошла ужинать в кафе. Весь день ходила по магазинам. Покупала себе какие-то штучки. Купила духи, да еще и не одни. Не знаю, какие мне нравятся больше. Кажется, впервые столкнулась с такой проблемой. И надо же мне было встретить его?! Разозлилась. Не хочу думать об этом.

– Опять вспомнился ты. Я тут слушаю песню. Эта песня намертво связана с ожиданием тебя и с моими угрызениями совести, что я… изменила тебе. Не хотела опять говорить об этом, но так уж получается. Да.

Да. Я знаю, ты не хочешь, но мне нужно сказать. Ты не знаешь. Я тогда так мучилась. Но я не жалела. Я давным-давно решила никогда ни о чем не жалеть, ты знаешь. И если уж я хотела что-то сделать и сделала, то жалеть не надо. Все равно, что отказываться от своих желаний. И я не жалела о том, что изменила тебе, я только переживала, что ты слишком тяжело это воспримешь. И еще я очень хотела, чтобы ты узнал об этом от меня. Но ты узнал раньше, и когда мы увиделись, ты был такой… гранитный. И ничего не говорил мне. Ни слова. И я тогда была очень подавлена. Много говорила. О жизни и пустоте, о людях – самураях, мужчинах-воинах. О том, что ты такой и что с тобой тяжело. Мне тогда казалось, что мы разделены стеклянной пуленепробиваемой звуконепроницаемой стеной. Я хваталась за слова. Я готова была говорить что угодно, лишь бы ты меня услышал.

А потом, наконец, ты начал говорить. Ты не говорил о том, что я тебе изменила, и я перестала бояться, что ты уйдешь, порвешь отношения, нет, видимо, потому что ты говорил со мной, не молчал. Я боялась только, что не найду к тебе дорогу, что тот хрупкий контакт, что есть между нами, рухнет.

А потом я успокоилась, мне показалось, что мы стали ближе. Я опять увидела твой взгляд. И я успокоилась. Наверно, я ошибалась. Нам нужно увидеться.

Она ему изменяла? Не стоило. Не надо было этого делать. Чтобы не было стыдно. Я еще подумала об этом сегодня, когда встретила этого…бывшего. Эти люди из моего прошлого, которых я не помню. Они все же есть, существуют, они никуда не делись. И мне это неприятно. Мне плохо из-за них. Стыдно, что они есть, что они были. Что есть он, и есть они. Как я могла? Не понимаю, как я могла быть с ними?!

Я уже привыкла к тому, что не вижу никого из этих прошлых. И встретила именно тогда, когда покупала себе духи. Может быть, поэтому мне не нравятся эти запахи. Спрашивал, где я, почему переехала, что делаю, с кем живу. Не понимаю, как я вообще могла терпеть все это. Когда-то мне казалось это все таким нормальным, все эти вопросы казались мне даже какими-то дружескими. Как?! Не понимаю. Меня все это раздражает. Эти клочки прежних отношений. Меня от них… нет, не тошнит, мне от них… такая мутная волна равнодушия. Даже не лекарство от скуки. Просто – ничего. Ну, может – немного презрения. Потому что сейчас я почему-то очень ясно вижу, что он достоин. Не важно чего, просто достоин. Он сам, его сила, эта внутренняя ярость и честность. Постоянное нехитрое, не прикрытое избегание вранья, так просто, как-то очень естественно -не вру, не причиняю боли, а если причиняю – только специально, и не скрывая этого, чтобы поделиться своей болью – сделаю тебе больно, потому что мне больно. И мне хорошо с тобой, но я не говорю таких слов, просто мы оба знаем, что хорошо, и я слушаю тебя не потому, что тебе надо дать выговорится, а потому что я хочу тебя слышать, мне интересно. И я понимаю то, что ты говоришь, и ты знаешь, что я понимаю, и не надо ничего объяснять, и нам обоим стоит забыть эту привычку – объяснять. А хочешь – можешь молчать, я все равно пойму, ничего не объясняй. Но мне трудно говорить, что я думаю о тебе, что мне хорошо с тобой, мне хорошо с тобой, и я постараюсь сказать, потому что знаю, что тебе надо это услышать, тебе мало знать это и понимать, тебе надо слышать. Ты же знаешь, я не умею этого говорить, но не потому, что я этого не чувствую. Это все он, его слова. Слова, сказанные прямо в лоб. Слова, которые просто разрушают душу, такие они желанные.

А остальные, другие – просто получали отношения и самое большее – может быть, не факт – маленькие внутренние сомнения. А он что-то сделал – он просто взял меня. Просто.

По сравнению с ним, все они какие-то нереальные, ненастоящие, хотя по идее, это он должен быть нереальным. Но просто они такие правильные, нормальные, объяснимые, даже логичные что ли, но лучше всего – объяснимые, настолько, что возникает ощущение просто качественно сделанной продукции, добротной подделки. Такие одушевленные предметы. А он со своей иррациональностью – живой, настоящий. Это конечно, какая-то моя злость. Это оттого, что они и правда ничего не делали для наших отношений.

А тебя нет рядом.

И, возможно, сейчас я уже не была бы так добра к ним, как пару недель назад, и не стала бы беречь их покой. Они, как обои – бумажка с рисунком, но однообразным. Сейчас я не была бы так добра к ним. Сейчас, умея отличить настоящее от их иллюзий. Все они хотели моей любви, и ни один из них не был готов хлопнуть дверью, понимая, что я не люблю его. Все они хотели быть со мной, ни один не был готов от меня уйти. Марионетки. С ними я с удовольствием оставалась капризной, инфантильной, играла в куклы, в них. Значит, с ним я начинаю стареть? Ну что ж, значит, так.

13

Вернулась. Мне было хорошо там. Там, где я пила с незнакомыми людьми и знакомым барменом. Сейчас тоже не плохо. Но я немного нервничаю. Может, просто надо еще выпить?

Красный свет ночника. В круге света синий ковер тоже кажется красным. Верхнего света нет. Потому что там нет лампочки. Почему? Его нет, я не могу его об этом спросить. Когда он был, находились другие вопросы. А сейчас все эти мелочи стали важными, они имеют значение, но я не могу, просто не могу его спросить, почему у него нет лампочки в люстре. Мое платье в этом свете кажется почти черным. Оно так глупо и одиноко висит на люстре.

Слушаю твой автоответчик, это уже стало привычкой. Слушаю автоответчик, слушаю слова твоей женщины, которая еще не знает, что она бывшая, разговариваю, иногда с ней, иногда с тобой.

– Знаешь, оттого, что мы не видимся, и оттого, что я много говорю, я постоянно оказываюсь в зависимом положении, зависимом от твоего молчания.

Вчера смотрела югославское кино – странные, немотивированно агрессивные персонажи, и не только агрессивные, вообще, почти все их поступки произвольны, то есть, подчинены какой-то невидимой, внутренней логике. Вообще, я думаю, человек, совершающий немотивированные действия, всего лишь четко следует своим внутренним мотивам, которые на данный момент времени просто неизвестны окружающим. Это аутичное сознание. Легкое депрессивное состояние активного темперамента проявляется в немотивированных действиях, которые на самом деле для самого человека ясны и абсолютно логичны. Это внутренняя логика.

И я подумала, что они похожи на тебя, что ты такой же безумный. Ты такой ненормальный, что на самом деле мог уехать на эту свою войну.

Слишком часто думаю о войне. Война отвлекает от романа. Да и роман ли это? Меня беспокоит война. Не моя война, но она меня беспокоит. Не знаю, как сказать, как выразить мысль. Война меня беспокоит, ты меня понимаешь? То есть мне неспокойно от войны. От постоянного столкновения с войной, как с некой абстрактной, но все же субстанцией, мне дискомфортно, потому что я не могу этого разрешить, я не могу объяснить и не могу найти во всем этом обилии абстракций – смысл. Все нехорошо.

Мне не нравится то, что теперь я часто оказываюсь словно бы в плену этих мыслей о войне, вернее, даже в плену желания вырваться из этого окружения мыслей о войне.

Я постоянно спотыкаюсь о войну. Все возможные войны меня задевают. Это плохо для меня. Наверное, это полезно для чего-то внутри меня, для того, чему никак нельзя быть в мире и покое -совести? Не слишком ли я опять идеализирую? Ты, наверное, сказал бы, что я что-то о себе возомнила и придаю слишком большое значение, и уж точно упиваюсь своим собственным внутренним состоянием. Может и так. Надеюсь, что так, это значит, что беда скоро пройдет и война перестанет меня мучить и постоянно напоминать о себе. Да, получается так, словно я влюблена в войну и нахожусь в разлуке со своей любовью. Я так же часто думаю об этом, и любая мелочь напоминает мне о войне.

Война. Я хотела бы забыть. Хотела бы перестать чувствовать постоянно этот непокой и это саднение. Я хочу тупого душевного комфорта. Все это из-за тебя. Ты выбрал очень неподходящее время для своих игр и исчезновений.

Я не хочу чувствовать войну как какой-то сгусток около диафрагмы. С тобой я чувствую его не так явно, он не саднит. С тобой мне было бы лучше – твоя боль старее, твоя война родная тебе, как только может быть война родной человеку.

Но что-то тут неладно. Не знаю, чем это кончится, но война эта просто так меня не отпустит. Это как любовь, страсть, ревность, разлука, тоска беспокоит, теребит, является постоянным источником непокоя и лихорадочных мыслей, приводящих всегда в тупик. Я не могу этого разрешить. Даже внутри себя. Думаю, ты мог бы понять, но тебя нет.

Может, я смогу опять стать равнодушной? Если так, мне станет легче, лучше. Конечно, я что-то потеряю. Да. И может, я не хочу этого терять – этот непокой, это неравнодушие, этот дискомфорт, который связан с тупым обживанием своего тела, то есть, противостоит ему – тупому состоянию успокоенного и не шевелящегося разума, тела в покое.

Я не хочу терять эту повышенную чувствительность, восприимчивость, которая связана у меня с войной. Да. У меня тоже война.

Не знаю, идеально было бы успокоиться, но при этом сохранить живые мозги. Ты мне нужен. Позвони мне.

Я слишком нервничаю, я слишком сильно все это переживаю. И мне нужно кому-то все это отдать. Все это непонимание отдать тебе.

Вряд ли это возможно. В принципе, это все вопросы этики и философии, морали, наверное, вопросы влияние этики на мозги. Что-то в этом роде. Не думаю, что для таких категоричных материй могут применяться хитрые двойные человеческие законы. Если уж играешь в эту игру, то получаешь все по ее правилам – или совесть и восприимчивость, или покой и тупость.

По идее, есть еще этапы освобождения от правил. Но это все софистика, а если честно, так просто слова, говоримые одним человеком другому с высокомерным выражением лица.

Я помню, как разговаривала о войне с разными людьми. О войне там, тут, еще где-то, о войне, как о погоде.

Но не с ним. С ним это какой-то особый уровень откровенности, мы оба избегали этого.

Когда-то давно, когда мы только делали те огромные шаги навстречу друг к другу, мы просидели всю ночь, говоря о его войне. Но тогда это было мое любопытство, мое эгоистичное желание знать о нем больше и садистское желание узнать о самом больном и постоянно болезненном.

Ты говорил о том, что тебе стало душно и тебя раздражают даже друзья. Они раздражают более всего.

Что когда ты думаешь о войне, слышишь это слово, ты думаешь о людях, жизнь которых полна смысла. Я не стала спорить, я не могла спорить, потому что отговаривать тебя глупо, у тебя был такой светящийся взгляд. Я не понимаю этого, хотя понимаю, что тебе нужно было поехать. Ты хотел найти вкус. Я не стала говорить тебе, но было немного больно, что из-за меня ничего не изменилось. Ты сказал, что наша встреча еще более укрепила твое намерение ехать. Не вижу того, что видишь ты. Мне недоступен этот сокровенный смысл, которым полнится для тебя все, что связано с войной. Меня пугает это.

Все. Хватит. Пора пить. Отдыхать от этой бестолковой тоски по тебе.

14

Как-то странно и скучно, отсутствие ожидания тебя. Не хочу выходить, не хочу опять встретить кого-нибудь из этих… Все такое бледное, блеклое, тусклое, безвкусное. Не успела проснуться, а уже устала. Устала. Не помню тебя, сегодня это как предательство. Кто из нас предатель?

Тусклое отсутствие мыслей о тебе. Даже странно, несколько непривычно.

Сняла это платье с люстры. Глупо. Да и оно постоянно мне мешало.

Вкрутила лампочку, чуть не сломала себе шею, включила и тут же выключила – комната напугала меня, такая ненастоящая.

Я не сниму трубку. Не отвечу. Я просто буду слушать, как обычно для нас. Обеих.

– Дурацкий день. И настроение уже поменялось. Хреновое какое-то. С чего? Не знаю, не хочу об этом думать. Только жду тебя. И больше ничего нет. Я в ступоре. Нет слов. Скрытая угроза.

Просто я слушаю такую хорошую музыку, хочу, чтобы меня любили под нее, смотрели на меня отчаянными глазами, утопая сознанием в чужих словах, как в своих. Накатывает. Волна. Волна. Много. Отсутствие связности. Нет сил. Только слова. Слоги. Звуки. Падают в меня, долго-долго, туда, где ты прячешься ото всех, иногда от меня.

Я опять тянусь к японскому кино. У меня это волнами. Как и ты. Опять волна. Напоминает о тебе. Кадры из фильма Осимы и тоже, как кадр, в моей памяти – ты, похожий на сутенера, в моем красном кимоно, усталый растрепанный, пьешь кофе, такой красивый. Давно тебя не видела.

Плохо спала. Постоянно просыпалась и, вообще, было как-то неспокойно. Надо успокоиться. С вечера решила разобрать фотографии, посмотреть на тебя, на себя. Но оказалось, что я не готова на тебя смотреть. Не могу.

Фотографии как напоминание о существовании реального времени. Это не сейчас, но это было, оглянись вокруг – это сейчас, и это уже было. А там, на кусках фотобумаги – не сейчас, было, но может еще будет.

Я постоянно мучаюсь оттого, что мне приходится осознавать твое отсутствие. И эта постоянная беспомощность.

И все это причиняет не то чтобы боль, но как-то саднит, что ли, и преследует постоянное желание теребить эту болячку, касаться ее. Постоянное влечение к войне, все эти сводки новостей, газетные статьи. Мне нужно говорить с тобой. Долго. Мы словно недоговорили.

Да и к тому же, у меня война, чужая, твоя, кажется, это еще более непонятно и нелогично, чем если бы война была моей. Ну, пропала.

Остается только изо всех сил радоваться этому неожиданному обострению нервных окончаний и стараться обезопасить те из них, которые были ободраны раньше. Надо что-то делать. Надо думать избирательно. Поставить посты и избегать того, что проходит слишком уж болезненно, избегать соприкосновения или даже приближения тем или предметов, которые сразу вызывают реакцию скованной истерии, отчаяния. Увы, эта осторожность может и не слишком красива и честна, но уж слишком хорошо знакомо мне состояние жесткого отчаяния, чтобы не стараться его избегать. За последнее время я хорошо узнала и не тороплюсь добровольно изучать те оттенки отчаяния, что мне еще не знакомы. Я не спешу, я избегаю. Я хочу жить. Может, и война, но я не хочу быть на ней убита.

Стараюсь говорить абстрактно, чтобы не нагонять мелодраматизма, не пускать пузырей, но выпирает пафос, потому что чувства живые и бьют они по живому, и истерика еще в голосе, и боль в пальцах и запястьях, еще в них, еще не ушла, потому и хлещет даже через абстракцию. Акварель. Абстракция, размытая дождем мелодрамы. Неизбежным. Я понимаю. Это как мой роман. Грустные-грустные истории о женской глупости и мужском упрямстве. Или наоборот. Не имеет значения, потому что в любом варианте результат один – неудавшаяся любовь. Девушка с короткими волосами, грустным взглядом и тонкими пальцами. Всегда отстраненная, немного вдаль или в себя. Она бы тебе понравилось.

Забыть бы все это, эти стили, жанры. Забыть и что? Нет, нет, не стоит.

А тут еще война с войной.

Что-то тут неладно, что-то у меня увязано с войной.

А может, я стала взрослым человеком, и мне небезразлична чья-то, даже абстрактная, смерть? Или просто я постоянно стараюсь смотреть на мир твоими глазами? Нет, дело не в этом.

Я переселяюсь в нереальность. Моя голова полна каких-то словосочетаний, которые не имеют никакого отношения к реальности. Я и не думала, что способна так оторваться. Это мне не свойственно. Последние две-три недели я все больше ухожу, спускаюсь вглубь какого-то подземелья. Это из-за тебя.

Сейчас я так многое начала чувствовать и понимать, и мне нужно говорить с тобой, мы недоговорили. Я понимаю, что мы никогда не говорили. Но я хочу с тобой говорить. А тебя нет, ты не позволяешь мне быть с тобой. Это нечестно.

Она словно ворует мои мысли. Я думаю о том же. Но я иногда еще чувствую твой взгляд, смотрю на себя твоими глазами, война и смерть тут не при чем. Не при чем?

Жаль только, что постоянно приходится отгонять мысли о тебе. Это неприятно, словно я отгоняю тебя. Но если я не буду этого делать, меня накроет бесполезная тоска, бесполезная, потому что объективно между нами куча километров, границ, виз, штампов и получится, словно ты отгоняешь меня, а это не так, и у меня может случится какой-нибудь бардак, смятение, как у нее. Уже случилось. Твоя война, внутренняя и ненужная.

И ее бесконечные звонки. Она когда-нибудь спит?

– Почему тоскливо так невыносимо?

Грустные улыбки, адресованные ближайшему соседу – самой себе в зеркале.

Не могу сообразить, какое сегодня число. Знаю, что больше 2-х ночи, посмотрела, когда выключала компьютер. Он долбит мои веки, мои тонкие вены, мои усталые нервы.

Наверное, уже поздно, но это не имеет значения, ты не поднимешь трубку. А может, тебя нет? Сидишь где-нибудь. С кем-нибудь. Попиваешь мартини, а она уже раздевается перед тобой, и думает, когда же ты, наконец, это заметишь. Она облизывается и встает подкрасить губы, не забывая, что это повод продемонстрировать свою фигуру и сногсшибательную походку. Ей кажется, что спиной она чувствует твой взгляд, только она не видит, что на самом деле ты уже болтаешь с барменом. Ты это любишь. У тебя легко это получается. Не разглядывать своих спутниц, разговаривать с незнакомцами, обмениваться фразами и взглядами с барменами, как с лучшими друзьями. Я все о тебе знаю. Нет. Это не так. Я знаю, как ты можешь себя вести, но не знаю, почему именно так. А твоя дама вернулась из туалета, где она убедилась, что макияж в порядке и вид не очень усталый. Но она уже не уверена, что эту ночь вы проведете вместе. Потому что, вернувшись, она находит тебя у стойки бара, увлеченно говорящего с кем-то. Впрочем, ты сразу возвращаешься за столик, но у нее остается ощущение, что делаешь ты это неохотно. Но ничего. Скоро она скажет, что устала и уже поздно, и она останется у тебя, если ты не против. Конечно, ты не против. Но, даже войдя в твою квартиру и спросив, где ванная, она не будет уверена, что ты не постелишь ей где-нибудь отдельно, на диване. И, может быть, она немного пожалеет, что пришла к тебе “зачем мне это нужно?”, но вспомнит тебя, твое лицо и опять почувствует влечение, замешанное на любопытстве. Да, я все это знаю.

Не понимаю, что со мной опять. Меня одолевают смутные противоречивые желания. И еще сомнения. Предчувствия? Глупости. Просто я просматривала какой-то журнал и наткнулась на твою фотографию. И я увидела твое лицо. Что мне с этим делать? Я запуталась в людях, в лицах. Кажется, я могу увидеть твое лицо в чем угодно. Но не только твое, но теперь еще и целой кучи призраков, вереницы бывших людей, прикованных ко мне цепью моей памяти и моей реальности. У меня из-за всего этого сбой в программе, потому что получается, что я делю себя на части.

О тебе стараюсь не думать, просто бесполезно, абсолютно виртуальная вещь. Жаль. Но и говорить не о чем. Так какие-то осколки, не факт, что еще случатся. Больно об этом думать.

И, правда, больно. Как-то несправедливо? Глупости, не в этом дело. Вот я думаю, ты когда-нибудь придешь? Мы увидимся? Я думаю, ты захочешь меня увидеть, если не забыл, как это делается, если не забыл ощущения. Но нет, я тебе верю, знаю, что не забыл. Обстоятельства? Да. И еще мысль о том, что никогда, ничего, кроме осколков. Впрочем, мне же не нужно от тебя большего.

Без тебя уже трудно. Ты бы удивился. Я просто впечатлительная. Это все песни.

Плакать. Глупо. Что оплакивать в этом акте моих моноспектаклей для одного зрителя – меня?

Все. Стоп. Все хорошо. Просто… давно, долго. Странно, было и дольше. Тогда. Может, просто потому, что в последний раз мы нашли какой-то особый язык и поняли, согласились друг с другом. И мне было так хорошо. А сейчас война. Я так часто думаю о ней, что перестаю в нее верить.

Я ревную тебя. Ко всему, что тебя окружает, ко всему, где меня нет.

С трудом сдержалась, чтобы не раздолбать автоответчик.
Нет сил. Нет сил. Я не могу слушать ее, она разрушает меня. У нее бардак в голове. Хотя я сама такая же. Она раздражает меня.

Я пытаюсь, как можно подробнее вспомнить то, что ты говорил, чтобы понять тебя, чтобы перестать сомневаться. В том, что ты любишь меня.

Я не сомневалась, все казалось таким простым, очевидным. Теперь я сомневаюсь. Нужно, чтобы ты приехал, чтобы я убедилась, что не ошиблась.

Но как я могла ошибиться? Я, которая наблюдала за своей лживой жизнью, как скучающий зритель за хорошей, но не блестящей постановкой. Как я могла ошибиться? Нет, нет, я не ошиблась.

Может, я зря так оторвалась от своей прежней жизни? Но эта лживая жизнь, ненастоящие люди, нет, не может быть, чтобы я ошибалась. Хотя бы потому, что ты настоящий, а они все – нет. Их нет. Я не помню их. Правда, не помню. Но зачем мне их помнить? Только почему мне приходит это в голову? Это она меня растлевает. Своими злыми словами. Что со мной? Что я, Красная Шапочка? Почему меня так задевают ее слова? Почему я боюсь ее слов, как боюсь тех, прошлых людей? Куда делась моя уверенность в тебе? Просто тебя нет рядом, а она есть. Она всегда рядом. Может, отключить автоответчик? Но она говорит о тебе, как бы ни было, но она говорит о тебе.

А я теряю легкость. Эту воздушность. Меня прибивают ее слова, но, видимо, я сама виновата, какая-то неустойчивая, я сомневаюсь, и меня злит это. Тебе не надо было уезжать. Что еще тебе искать, если у тебя есть я?

15

Какая-то невероятная пустота и бездумность. В баре неожиданные и разозлившие меня разговоры какой-то парочки о войне, любви и сферах души. Злость. Ненависть. Не могу слушать такую чушь. Не могу спокойно смотреть на все эти похотливые телодвижения. Пришлось уйти, не было никаких сил это наблюдать. Переходила из одного заведения в другое, но везде были люди, которые меня раздражали. Дожила до ночи, чтобы вернутся сюда спать.

Звонок. Мне все так же не нужно брать трубку. Это она.

– Все это ненормально. Война. Я подумала. Я не верю. Не верю. Может, ты женился?

Люди легко сходятся, говорят о любви, легко расходятся. Мир полон разбитых сердец, даже если эти сердца из папье-маше. Просто людям нравится любить. Именно нравится. Они такие. Мы такие. Я была такой. Зная тебя, я и думать не хотела, что люблю тебя. Когда ты приходил ко мне среди ночи, усталый и потерянный, я никогда не могла понять, вернулся ли ты от очередной любовницы или просто закончилось очередное рабочее наваждение. Мне нравилось думать, что мы вместе, что у нас ровные отношения.

Проще сходиться на ночь, потому что любить больно, и люди убегают от любви.

Я ревную тебя. И я постоянно делаю не свойственные мне вещи. Я пытаюсь поговорить с тобой, и в то же время пытаюсь забыть тебя, перебить этот привкус, найти тебе замену. А если точнее, заполнить вакансию, которую ты оставил.

Вокруг мясо, я чувствую себя вампиром. Эти люди вокруг меня – мясо, еда. Не самого высокого качества. Ненужные одноразовые отношения. Я не только думаю об этом, я это реально делаю, но постоянно теряюсь,потому что всюду вижу твое лицо. Твоя печать на лицах всех мужчин, которые подходят, приближаются ко мне. Это неприятно. Это очень похоже на паранойю. Нахожу кого-то, делаю какие-то шаги, ищу тебе замену, но вижу твое лицо.

Мечусь от одного воспоминания к другому. От одного человека к другому призраку. И происходит перенос. Я переношу эмоции, которые испытываю к тебе, на кого-то и наоборот.

Я действительно заблудилась в призраках. Моя реальность полна призраков. Они постоянно проявляются. В мелочах, песнях, словах, вывесках, названиях парфюмерных линий. Они просто заполонили мою реальность своими знаками, посланиями из моей памяти. Задолбали меня своими пентаграммами разных цветов. Какого ты цвета? Когда-то был синего. А сейчас? Призраки меняют окрас в зависимости от моего настроения. Что за разговоры с тобой в моей голове?

Я живу в круге слов – написанных и произнесенных, я словно заговариваю свою любовь. Хотелось бы придумать что-то умное, важное, найти какие-то значительные, значимые слова, что-то такое сказать тебе, чтобы ты, наконец, снял трубку или, может быть, поколебавшись, все же не выдержал бы и позвонил мне. Может быть, даже тянул, говорил себе, что не знаешь, что сказать, да и поздно уже и, окончательно решив не звонить, все же позвонил бы мне, вспомнив два-три, не знаю, четыре моих слова. Но я не могу ничего придумать. Знаю только, что у меня уже нет никаких сил терпеть твое равнодушие, твое молчание. Я не могу. У меня просто фантазии не хватает на свои домыслы. Женщина, мужчина, девочка? Не знаю. Прости меня. Это просто жуть какая-то. Кажется, меня уже параноит на тебя. Просто любовь – это потеря достоинства. Во всяком случае, готовность к потере достоинства. Когда и слово это, и понятие его – достоинство – теряет смысл, становится просто звуком. Я опять тебе изменяю. Позвони мне.

Она лживая. Все ее слова – ложь.

Ей приятно играть в любовь, потому что ее любовь ненастоящая. А настоящая любовь – как война, потому что женщина всегда знает, что мужчина уйдет, и хочет его удержать, а он даже не знает, что уйдет, потому что у него инстинкт, который он не определяет.

Ненавижу ее. Она глупая. Выйти за него замуж, значило бы выйти замуж за все эти войны и за все эти окружающие его в прошлом и настоящем смерти, он сам себя ими окружил.

Я вспомнила, как в последнюю ночь я смотрела на него двумя взглядами. Я видела его таким близким, родным, моим. Моим любовником, моим любимым. Мои чувства и мысли о тебе, часть моего тела, моя давно не ожидаемая любовь. И в тоже время я видела почти незнакомого человека, который носит серебро на худых пальцах и курит так, словно его война в два раза длиннее его жизни. Таким я видела его. Такой он сейчас, вдалеке от меня, на своей войне. И мне больно его таким любить.

Мне не надо его помнить. Как только мы попрощались, мне нельзя было его помнить.

Нельзя. Так странно звучит это слово. Произношу и не понимаю его – странное слово, какое-то чужое, инородное.

Что происходит? Все хорошо, только нетерпение и страх, боязнь разочарования. Ничего. Я вижу жестокость в твоем лице. Ты улыбаешься, как улыбался мне, но за улыбкой, в твоих глазах, я вижу жестокость и равнодушие, которые меня ждут. Я думаю, ведь на самом деле для тебя ничего не имеет значения, ничто не важно, кроме твоего стремления к войне. Рядом с войной все теряет смысл. Ты ошибался, когда хотел найти его в войне. Нет в ней никакого смысла.

И опять телефон. У нас с ней на двоих одна бессонница.

– Ну, где ты? Не понимаю, ты злишься из-за моих слов, что я тебе изменяю? Но это нечестно. Тебя же нет. Что же мне делать?

Нет-нет, я, конечно, не хочу причинить тебе, чуть не сказала “беспокойство”, да-а, до чего же ты меня довел, конечно, я очень хочу, чтобы ты побеспокоился на мой счет, я хочу, чтобы постоянно беспокоился обо мне. Но. О чем это я? Нет, увы, все не так, и я просто разговариваю с твоим внимательным автоответчиком.

Или ты злишься, что я изменяла тебе раньше? С этим… забыла, как звали, друг твой, с Олегом, неважно.

Да, я изменяла тебе. Ну и что?! Я изменяла тебе только для того, чтобы заполнить пустоту, стать ближе к тебе.

Когда мы разговаривали об этом ночью, когда мы виделись последний раз. Ты же ничего не сказал. Ты ни слова не сказал именно о том, что я тебе изменила, но говорил о том, что этого не надо было делать. А я говорила о том, что это не имеет значения, что ты не должен думать об этом. Тебе же никогда не было дела, люблю ли я тебя! Я вообще не понимаю, что держало нас вместе. Просто так получилось. Тебя устраивало, как складывается мозаика наших отношений. Да если не считать каких-то моментов – довольно блеклая картина.

Вообще, кажется, наши отношения складывались из того, что было у нас не вместе. Из того, о чем мы молчали. Наши дела, наши связи. Чаще мои дела, а связи – твои. Самое напряженное и насыщенное в наших отношениях было то, о чем мы молчали. Не потому ли страстнее всего мы любили друг друга после каких-то отгулов? Не потому ли ближе всего мы становились, возвратившись от кого-то, полные чьих-то чужих взглядов и жестов, покрытые поцелуями других людей. Вспомнила, как подходила к тебе утром. Тихо садилась рядом с тобой, спящим, на кровать. Смотрела, как ты спишь, так чутко, уже догадываясь обо мне. И точно знала, что когда ты откроешь глаза, в них уже ничего не будет из того, что было ночью.

А твои любовницы? Я же все знаю. У тебя в голове война, и к каждой новой женщине ты подходишь как воин, оккупант. Ты насилуешь их своим сознанием. Не спорь, я знаю. Каждая женщина для тебя – это конфликт, маленькая война. За одну ночь ты разыгрываешь с ними полный сценарий отношений, от начала до конца. Эти женщины идут на встречу к тебе, привлеченные твоим равнодушным интересом, твоей независимостью, тем, что тебе все равно, окажутся ли они в твоей постели, в конце концов, или нет. Они слетаются к тебе, желая получить человека, независимого даже от своей собственной жизни. Ты равнодушен к ним. Они стремятся тебя заполучить, надеясь, что одна ночь родит привязанность. И остаются в растерянности, не понимая, почему после столь бурной ночи, а я знаю, каким ты можешь быть, ты не звонишь, не ищешь встречи. Я узнаю всех этих женщин, на них осталась печать стремления к тебе. Я такая же, с таким же клеймом. Все это так мерзко.

Нет, у меня нет ощущения, что я делила тебя с ними. Потому что ты не мой. Да, ты всегда возвращался ко мне, как всякий солдат возвращается домой. Да? Ты вернешься?

Это легче всего – уйти. Уходить, вообще, легко. Ты думаешь, я не хотела уйти, думаешь, я не могла уйти? Уходить легко. Труднее остаться и владеть. Нет, я не владела тобой, но я и не сбежала. Может, надо было? Не знаю. Сейчас как-то глупо об этом говорить, тебя нет. Где ты?

Ты бросил меня? Я не верю, что ты мог так просто исчезнуть, не сказав ни слова. Конечно, бросить легко. Но ты же не такой, я не думаю, что ты можешь так. Ты просто занят. Работой, или новой женщиной. Раз уж ты не сказал ни слова, значит, еще скажешь. Ты вернешься и объяснишь. Ты вернешься, как всегда возвращался.

Привычно желающий. Узнаю в твоем лице – равнодушие.
Мне будет неприятно, я буду тоскливо сожалеть, что все так, как я думала – ничего нет, а ты – спокойный, равнодушно-дружественный. Все как обычно, ты такой же спокойный, равнодушный.

Нет, я не хочу причинить тебе боль. Но, увы, и не могу. Где ты? Я ничего не понимаю.

Знаешь, вчера я много думала, все хотела позвонить еще раз. Когда услышала гудок твоего телефона, один, второй, подумала, что, может, ты сейчас ответишь, и положила трубку. Постояла десять секунд и отошла от телефона – дышать. Поняла, что мне нечего тебе сказать.

Просто я люблю тебя. Мне нужно было сказать это, хотя бы твоему автоответчику.

Стерва. Она долбит меня. Держаться.

16

Время изматывает меня. Я не могу больше ждать его. Но когда я думаю, что не стоит его ждать, тут же возникает мысль, что тогда мы не увидимся, раз я не жду его. А ждать страшно. Что же делать? Полу-ждать.

– Почему ты сделал так, что сейчас, когда я начала понимать тебя, ты не даешь мне быть с тобой рядом? Почему? Почему, когда я начала принимать, понимать твои стремления, ты даже не звонишь. Ты разозлился из-за того, что я тебе тогда наговорила? Не стоило. Но все меняется. Я подумала, что надо быть честной. Просто, может, эта честность тебе не нужна? Может, надо как ты – не говорить ничего. Не говорить о других людях, любовниках, любовницах. Надо как ты? У меня все это не выходит из головы.

Я же знаю, что ты мне изменяешь, всегда изменял, но ты сам говорил, что важно только то, что между нами. Я не верила тебе. Да. Я хотела причинить тебе боль, надеялась на это. Я хотела, чтобы ты знал, что я живая. Это больно. То, что ты говорил всегда – у тебя своя жизнь, у меня своя, хоть мы и вместе. Как же я тебя ненавижу. Когда я начала по-настоящему что-то чувствовать, что-то понимать, когда я хочу быть с тобой, потому что это важно для меня – тебя нет, ты не хочешь меня видеть. Я не могу простить тебе этого. Не могу простить, что ты лишаешь меня этого, этих чувств. Так же нельзя. А ты ничего не видишь, не можешь и от осознания своего равнодушия становишься все более и более равнодушным!

Она. Она меня окружает. Я не могу и, кажется, уже не хочу избавиться от нее. Она меняет мое представление о тебе. Может быть, дополняет? Я же совсем тебя не знаю. Она окружает меня своими словами, как цветными призмами, как окружают меня стены твоей квартиры.

Смотрю на его фотографию и не узнаю его. Теперь я думаю, что он не узнает меня, когда вернется. Или я боюсь, что я не узнаю его? Я точно знаю, что он вернется другим человеком, как глупо это ни звучит. И я почти уверена, что он не ожидает меня здесь найти. Не знаю, почему вдруг я стала так уверена. То есть, неуверена.

Я никогда не хотела, чтобы нас что-то особенно связывало. “Никогда” в нашем случае звучит немного преувеличенно. Но, на самом деле, я не хотела, чтобы у нас было что-то кроме нас двоих. Мне не нужны твои дела, твои друзья и тому подобное. Но сейчас… Все так сложно. Просто я так ясно… так определенно понимаю, что ты не узнаешь меня, когда вернешься. Я вижу это. Вижу твое лицо… чужое. Наверно, мы никогда больше не будем вместе. По-настоящему. Не знаю, что это значит. Просто мне кажется, ты больше никогда не увидишь меня, как видел раньше. Надо удержаться. Это трудно, но не страшно, не надо этого боятся.

Больно любить. Потому что я заранее знала, что это ненадолго, me навсегда, мы все же расстанемся. Я знала это уже в первый вечер. Не знала, сколько это продлиться, но знала, что когда это закончится, опять наступят на горло пустота и одиночество.

И вот я осталась в пустоте, в которой, кажется, еще звучит твой голос, он очень похож на ее голос и говорит ее слова, и, кажется, мне стоит открыть глаза, и я увижу ее, а не тебя.

17

Я вернулась. Там пусто, все чужое, здесь тоже. Перестаю узнавать окружающие предметы, чашки, книги, не вижу, моя голова переполнена ее словами, это просто оккупация какая-то. Убрала его фотографию в ящик.

Автоответчик смотрит на меня.

– Опять разговариваю сама с собой, с тобой, и все как в тумане, и плохо слышно, потому что между нами не пространство, а время, мое время.

Мне не нужны твои объяснения, почему ты не звонил и тому подобное, любые твои объяснения меня не интересуют. Строить догадки, выдвигать версии я и сама умею, я и сама могу высказать кучу предположений, и в моем распоряжении просто целый арсенал твоих возможных объяснений. Нет, в этом нет нужды. Нет, милый, я испытываю потребность в фактах. Мне нужны только факты: твоих звонков, твоих взглядов, твоей любви. Все остальное я могу придумать сама, может быть, даже лучше тебя – варианты, оправдания, объяснения, понимания. Конечно, я могу тебя понять. Всегда. Но мне не нужно, чтобы ты что-то объяснял. Я понимаю тебя, мне нужно фактическое подтверждение твоей любви. Мне нужна от тебя материализация.

Иногда мне кажется, что мы с ней одно целое, потому что часто она говорит мои слова. А иногда она – это то, чего я не знаю, но что могла бы знать и чувствовать.

Выключаю эту чертову машину – автоответчик. Дослушаю потом. Знаю, что дослушаю. Кажется, я уже не могу без нее. Привыкла к ее круглосуточным бредням. Пойду, попью чай. Надо что-нибудь съесть. Весь день бродила. Слишком много алкоголя. Надо хоть что-нибудь поесть.

Споткнулась о валяющуюся диванную подушку.

– Я понимаю, ревность – это банально, но ты даже не можешь претендовать на что-то большее, чем мое бабье отношение, только ревность и обида, и не надо жестов.

Интересно, а какой ты с ней? Говоришь ли ты ей “не останавливай меня” таким глухим, каким-то невидящим голосом… ну, ты знаешь.

Все, я, как всегда путанно и расплывчато изъясняюсь, как всегда, когда я говорю о чем-то слишком трогающем меня. Голос меняется. Все, пока.

Жаль. Жаль, что я не могу раздолбать автоответчик. Остаться без нее, как осталась без него.

И эти цвета, эта квартира. Нет, мне не то чтобы плохо, просто это пространство захвачено ею, и она искажает его, она начинает говорить, и я перестаю его узнавать, и только когда я надеваю кимоно, становится немного лучше, можно представить, что он рядом, смотрит на меня. Ложное тепло. Ведь тебя нет рядом. Ложная сердечная боль. Ложная боль? Ложного сердца?

Купила себе чашку. Теперь это будет моя чашка. Хотела выпить из нее чая, но… почему-то продолжаю пить из его чашки. Убрала свою в шкаф. Она какая-то неподходящая. Как я.

Звонок. Это опять она. Знаю, что она. Всегда только она.

– Возьми трубку! Не понимаю. Я не понимаю!

Ты научил меня не жалеть, никогда ни о чем не жалеть. И тогда, в последний раз, мне показалось, мы стали ближе.

Изменяла почти у тебя на глазах с одной только мыслью – поймать, наконец, твой взгляд. И в тот вечер, когда я изменила с твоим другом, ты же был там. Но ты ушел. Ты ничего не видел, тебе было все равно. Ты ушел. Я осталась. Ненавижу тебя.

Неужели из-за этого? Ты не можешь игнорировать меня из-за этого!

Вчера порвала скатерть. У меня все горит в руках.

Не смей ни с кем меня сравнивать! Так же нельзя. Я же ни с кем тебе не сравниваю. Ну да, да, я изменяла тебе, но это же не имеет значения. Никогда не имело.

Возьми трубку.

Ее гудки срываются в хрип, как ее голос.

Нет. Сволочь он, конечно, что не сказал тебе этого. И я не скажу, потому что не от меня она должна это услышать. Дело в том, что он понял тогда, как вы далеки, он понял, что задето только его тщеславие. Он думал, что ты нуждаешься в нем, и вдруг узнал, что нет и что задета не любовь его, а только его тщеславие, что его друг способен переспать с его женщиной – вот что его задело, да и то неглубоко. Но услышать это она должна не от меня.

Я струсила и не сняла трубку, не поговорила с ней. Потому что понимаю, что моя жалость к ней, для нее – это жалость счастливой любовницы, счастливой преемницы. И если бы я поговорила с ней, она убедилась бы в своей паранойе, и ей стало бы совсем никуда.

Все, что женщина может, это поймать мужчину на свое тело и убедить его, что это именно то, к чему он стремится. Мужчины же доверчивы, нужно только внятно им объяснить, что ты, твое тело – это и есть его гавань. И он верит. Она сама может в это поверить, если же вдруг забудет, она изменяет и возвращается с новыми силами, веря в себя, в свою окончательность.

Мужчина не может без идеи, даже если это всего лишь мечта о своем доме, своей семье, о таких простых вещах, даже это мужчина идеализирует. Такие мужчины самые несчастные, потому что, осуществив эту свою мечту, они теряются и умирают, живут в этом своем доме и тихо разлагаются, потому что родить новую идею и поверить в нее их мозг уже не способен. Лучше, если мужчина уходит не далеко, не подозревая, что ему просто позволили погулять во дворе, чтобы он не убежал на дорогу.

Только женщины знают, почему больно любить. Потому что мужчину не удержать. Мужчина в лучшем случае может подумать, что любить больно, потому что женщина его не понимает и он не понимает ее. Женщина может сама уйти от любимого, зная, что его не удержать, к другому, к тому, кого удержать физически получится, зная, что этот нелюбимый изменит и вернется. Она причиняет боль, навязывая мужчине мысль, что он не может без нее жить, мысль, что он все же сам вернется к ней. Это женская стратегия, так женщина воюет с мужским инстинктом дороги, с мужским инстинктивным влечением, стремлением к идее. Но есть и внутреннее противоречие, наверное то, что называется женской логикой – женщины любят только тех, кто уходит, тех, кто постоянно уходит навстречу своей идее. Через любовь к такому мужчине они сами стремятся к идее. Женщина не может любить идею, абстракцию, она может любить лишь мужчину, стремящегося к этой идее, но понять этого стремления не может.

Да, наверное, любовь – это покой, иногда. Я понимаю, что злиться лучше на себя – все же это форма эгоизма, и любая мысль не о тебе – успокаивает, укрепляет меня. Сейчас я достигаю покоя другим путем, не любовью, хоть качество этого покоя, возможно, и хуже. Это покой одиночества, горделивости от равнодушия. Такая холодность, вернее, прохладность. Целовал мои ладони. И лицо. Было. Разбитое. Заранее разбитое, убитое любовью.

Помню, как на него навалилась страсть, ударила отбойным молотком. Его лицо, лицо человека столкнувшегося лицом к лицу со своей страстью.

Теперь я поняла, почему у него было такое лицо. Такое усталое и разбитое. Потому что, может быть, впервые он хотел быть с кем-то, быть со мной, и поэтому сам себе впервые ответил “нет”, потому что впервые узнал такое “нет”. Не завтра не быть, а никогда. Это его выбор. Я поняла, что это была печать отказа от любви. Когда мы шли, в последнюю ночь, по все тем же улицам, усталые от тяжести любви и ужаса расставания, и даже с подлой мыслью, что от расставания станет легче, не так тяжело и больно. Только сейчас мне кажется, что, несмотря на это, а может, именно из-за понимания этой боли от расставания, мы шли, предвкушая разлуку, потому что не готовы были и, оказалось, не хотели выносить этой любви. Я понимаю, я знаю, мы не будем вместе. Ты уйдешь и от меня тоже.

Ты скоро приедешь.

Но печать обреченности на твоем лице. И меня почти ничего здесь не держит.

Сегодня утром мне пришла в голову мысль – что я здесь делаю? Я так и не нашлась, что ответить. Я просто переключилась на что-то. А сейчас вот опять. Что я здесь делаю? Жду тебя. Хороший ответ. Правильный?

Такая нервная, постоянно что-то роняю.

Уже разбила две чашки и крышку чайника. Меня это просто убивает. Что-то не так, я разучилась двигаться, что ли. Постоянно обо что-то стукаюсь и спотыкаюсь.

И мне смутно плохо, смутно тяжело, словно я смотрю на себя в пыльное зеркало и не вижу его рядом с собой. И в то же время я так спокойна. Это плохо. Но искусственно вызывать в себе эмоции я не могу, разучилась, что ли? Впрочем, это скорее похоже на отказ от реанимации. И я спокойно смотрю, как я тут погибаю, но это слово совершенно не соответствует этому тихому погружению в зыбучий песок моей реальности. Что-то с тобой приключилось. Может, я просто тебя разлюбила?

Мне нужно тебя увидеть, хотя бы для того, чтобы попрощаться. Мы никогда не увидимся.

18

Все муть, ничто не радует, не удивляет, да ничего и не надо, нет и желания удивляться, все – муть.

Те, другие. Все, кто были там, в прошлом. Надоели. Долбят меня. Мысли о них постоянно, каждый день возникают в моей голове. Я пытаюсь откопать в своей памяти какие-то хорошие их черты, что-то приятное, чтобы мне было приятнее о них думать, раз уж они появляются в моей голове. Но нет, не получается. Все какая-то злость, презрение. Просто они же равнодушные. Зомби.

Вокруг меня слишком много призраков. Это же ее слова! Но правда. Эти люди из моего прошлого. Они все еще есть. Потому что его нет. Они отрывают от меня по кусочку. От меня ничего не осталось. А его нет. Он сейчас влюблен в войну, и я могу лишь оплакать его и его дороги, которые ведут его только на войну, даже когда он не ожидает этого – со мной, когда он не знает этого – в моих мыслях о нем.

– Глупо, вспоминаю песню, вспоминаю эмоции, чувствую их. Ты слышишь эту песню, но она ни о чем тебе не расскажет. Ни слова больше того, что ты услышишь в тексте, ни слова из того, что слышу. Потому что эта песня не разговаривает с тобой, только со мной, потому что ты не звонишь. Это от тебя я ждала звонка, это твой голос будил меня во сне, это с тобой я говорила долгими, потому что бессонными, как сейчас, ночами.

Сижу в пустой квартире, разговариваю с твоим автоответчиком.

Ты помнишь, как приходил ко мне по ночам, в два-три часа ночи? Помнишь, как тогда же, в такие ночи, ты смотрел, как я сижу в ванне, и водил пальцами по воде – с совершенно отсутствующим лицом. Я боялась тебя в такие моменты, я не понимала, злилась, ревновала, я не понимала, почему ты сидишь на корточках перед моей ванной, совершенно одетый, куришь в открытую дверь, смотришь в никуда и медленно-медленно водишь пальцами по воде, как будто разговариваешь с кем-то. Я говорила “мне холодно”. Тогда ты вставал, выходил и закрывал дверь ванной, оставляя меня одну с этой горячей водой, одну со своей наготой и растерянностью. Я быстро выходила и заставала тебя лежащим на ковре голым. Ты смотрел на мой махровый халат и говорил, что он тебе не нравится. В нем уютно, отвечала я немного раздраженно, настороженно глядя в твое расслабленное лицо, и ты говорил, что мой шелковый халат красивее. Потом, чтобы сменить тему, ты просил меня прикурить тебе сигарету, мы вместе курили ее, потом занимались любовью. Смешно звучит. Знаю, тебе не нравится это выражение.

Так повторялось, с небольшими вариациями, всегда, когда ты приходил ко мне среди ночи. После какого-то перерыва, после очередной любовницы, серии работы, после любого этапа чего-либо в твоей жизни ты являлся ночью, усталый и потерянный.

Я устала думать о тебе даже когда думаю совсем не о тебе. Устала, но, кажется, я разучилась по-другому. Все ведет к тебе, все приводит меня к твоему автоответчику. Не помню твой голос. Странно, помню интонацию, но не помню голос. Так не может быть. Что-то не так. Где-то неправда.

Ложь. Дурацкое слово.

Зачем я слушаю ее? Кажется, была спокойна, а теперь мне опять больно от него.

Я думала так о разных людях, теперь вот о нем. Должно быть, я действительно застряла в одном времени. Просто для других время движется, и я, находясь в своей статике, просто передвигаюсь по чужому времени. Меняются люди и лица, не меняются мои чувства, меняются объекты. Так? Нет. Все ложь. Такие мысли ненадолго создают иллюзию моей непричастности, незатронутости, разрушая мой спинной мозг, потому что такие мысли я отодвигаю подальше, но они не перестают меня разъедать. Поэтому, наверно, у меня постоянно болит спина. Мне неудобно спать в его постели.

Жаль. Мне так заранее жаль. Я знаю, что ничего я не смогу вынести и просто уйду.

Потеря. Но это не мой выбор.

Мелодрама. Увы. Нет. Расстановка предметов.

Спокойно. Да, никого не остается, да, и уже некого будет терять. Не значит ли это, что наступит свобода? Чушь. Себе я это могу не рассказывать.

Милый, я не умею быть бывшей любовницей, только настоящей, или меня просто нет.

19

Снять пальто и ботинки. Я пока еще дома. Надо понять, что я дома. Снять пальто, перестать ходить как кошка по углам. Здесь нет чужих. Это мой дом. Здесь вообще никого нет.

Грустное лицо в зеркале, ожесточение в глазах, мысли о тебе.

Смотрю в зеркало, думаю о нем, хочу увидеть себя красивой, как раньше. Зеркала. Смотрю на себя тут, там, в полутьме, на свету, на ходу, ловлю свою красоту, ловлю твой взгляд. Не могу. Не могу. Не вижу. Что? Забыла коды доступа. Что? Почему твои зеркала перестали меня видеть и почему я отвечаю им тем же? Где ты? Так нельзя. Мне плохо. Я тебя забываю. Я тебя забыла. И стала такой же истеричкой, как она. Это все ты. Это ты из всех женщин делаешь истеричных марионеток, так на всех действуешь. Не знаю, не знаю. Нужно просто забыть. О тебе, обо всем, и о твоих зеркалах. Просто уйти от всего этого, достаточно далеко, чтобы не попадать в поле зрения этих стекол. Все. Хватит. Я ухожу. Мне нечего здесь делать. Я даже не помню почему, зачем я здесь.

Я опять смотрю по сторонам. Я опять замечаю лица, хотя еще не всегда нахожу в них смысл. Я опять замечаю взгляды. Похоже на реанимацию, возвращение из клинической смерти. Ко мне возвращается память, как в порошковых фильмах. Все это мерзко, неприятно, твое предательство. Глупо, глупо все. И я перестаю понимать, узнавать твои стены и подушки, как в гостинице.

Ты приедешь завтра. Мы попрощаемся.

Сколько-можно-долбиться-в-это-завтра? Завтра. Что там было в этом “завтра”? Память. Я должна вспомнить не только слово “завтра”, но и то, что оно значило. Что же было в этом “завтра”? Ты приедешь. Так ждала, привыкла к ожиданию, а ты приедешь уже завтра. Завтра. Легче спуститься в ночь, напасть на постового, отобрать у него пистолет и застрелиться при попытке к бегству, чем дожить до этого “завтра”. Но ничего, не надо сходить с ума. Я же ухожу. Да, я ухожу от тебя.

Я ухожу от него. Буду разгонять и отсеивать мысли и предметы, и, наверное, песни, и немного книги. Дозировать мысли и тоску, как она говорит. Только она говорит со мной.

– Здравствуй. Что ты делаешь? Ты что-нибудь делаешь, или просто слушаешь меня? Я тут хожу. Не знаю, как объяснить.

Переступаю узкими ступнями. Что это? Звучит, как кусок библейского стиха или языческого гимна. Переступаю через что? Нет, вряд ли. Просто я хожу по квартире мелкими шагами. Браслет на щиколотке, оставляю следы – это черная тушь, которой я нанесла узоры. А ты стал таким старым за это время, что мы не видимся.

Обогащаюсь картинками. Какими-то символическими жестами. Эти символы нужны мне, они важны для меня. Кольца, ключи, кожаные шнурки. В сознании я совершаю акты, тоже ритуальные, в реальности – пока нет. Фантазии. Мысли.

Смотрю на телефон. Жду, что ты позвонишь. Я одна, мне слишком невыносимо, я жду. Ты не звонишь.

Ты испугался? Нет, если бы смотрел в мое лицо.

А я постоянно чувствую себя, как на минном поле.

Разменяла свое тело на мелкие монетки для твоих фонтанов и на пару телефонных жетонов, просто так, звонить тебе при пожаре.

Безобразно дрожат руки. И ты постоянно куда-то уходящий. И я, постоянно отстающая от тебя на полшага, всегда целующая тебя немного в затылок.

Может, мне просто это надоело, и подсознательно я хотела вскрыть это и поэтому изменила тебе с твоим другом, чтобы ты узнал об этом. Чтобы, наконец, кончилось это молчание. Наверное, я подозревала, что даже моя измена оставит тебя равнодушным. А может, я надеялась, что наконец-то закончится это молчание. И после того, как мы поговорили, мне показалось, что мы стали ближе и кончилось равнодушие.

Ты сказал: “Конечно, я люблю тебя, но у тебя своя жизнь, у меня своя, и мне нравится такая независимость наших отношений”. Когда я услышала это, я подумала, что как я не первый раз слышу эти слова, так и ты не впервые их говоришь. Я впервые подумала, что ты любишь меня так же, как любишь других. Потом эта мысль вернулась, окрепла, и, в конце концов, я со всей ясностью поняла, что ты просто не любишь меня. В этот момент я почувствовала тошноту – я поняла, что нахожусь рядом с человеком, который тратит мою жизнь, который убивает мою любовь и даже не замечает этого.

Дышать не могу, так тебя ненавижу.

Все будет хорошо.

Стоило ли собираться с мыслями, чтобы сказать это?

Ненормальная. Ничего, скоро этому конец. Я ухожу от него. И от нее. Не будет больше ее голоса рядом со мной, потому что не будет меня рядом с этим автоответчиком.

А нам могло быть на самом деле очень хорошо, если бы мы отпустили себя навстречу друг другу.

Ты, конечно, не обязана. Ты, конечно, не обязан. Как во сне, в тумане. Говорились ли вообще эти слова, или они просто живут сами своей жизнью, определяя наши отношения? Все эти слова. Вместо того, чтобы просто идти навстречу друг другу. “Тебе никто не нужен, и я не нужен, и ты, конечно, не обязана любить меня, ждать меня”. А ты просто люби меня! Закрыв глаза на все, быть вместе, потому что так надо, потому что только так нужно, потому что больно смотреть, только ближе, только рядом, вместе, в толпе, вдвоем. Нет, не стоит думать об этом сейчас, вообще не стоит об этом думать, я уже все решила, решила уйти.

Надо уйти. Не здесь мое место. Не знаю где, но не здесь. Он никогда не будет со мной, так что же мне здесь делать? Всегда ждать, всегда ловить его взгляд, быть зависимой и почти любимой? Почти, потому что он не будет со мной. И мне не нужно быть здесь. Нужно просто уйти. Ну, что будет? Он вернется, до краев заполненный своей войной и опустошением. Увидит меня в этом платье – на доли секунды, а потом будет смотреть сквозь меня. Будет изменять мне. Я буду мешать ему, как бы он ни любил меня. И мне придется уйти. Стоят ли эти страдания того, чтобы остаться? Лучше уйти сейчас. Ничего страшного в этом нет. Ведь на самом деле, я уже попрощалась с ним, а значит забыла. И будет лишь неглубокое падение в тоску.

Жаль нашу абортированную любовь. Такие умные, понимающие, такие глупые.

Пафос. Дура. Убили любовь! Да и не факт, что любовь. Нет, не любовь. Я ненавижу его. Просто я ненавижу его. Это пройдет. Мне заранее жаль, что я забуду его. И его лицо, и его взгляд, и что он говорил, как говорил, как целовал, и его ладони, и худые пальцы. Ненавижу его за то, что я забуду все это, забуду его. Потом, может быть, через годы встретимся, наши тела будут покрыты поцелуями других людей. И я пожму плечами – кто это? И что это было? Наваждение любви, накрыло чем-то. Кто это был? Мираж. Некто. Неидентифицируемый кто-то. Останется только выражение его лица в памяти. Ненадолго. Это не страшно. Нужно только понять, что любовь закончилась войной. Конец. Капитуляция. Конец моей войны с войной.

Я все так же безобразно постоянно слушаю все те же прекрасные песни, которые цепляют, ковыряют, напоминают, возбуждают, но только не удовлетворяют, не успокаивают. Все хорошо. Все живы, наверное, здоровы, все хорошо, кого же я так настойчиво хороню под эти прекрасные песни? Такого больше не будет. Не стоит сокрушаться. Нет ничего страшного, все это ничего не значит, все это пройдет, закончится. Еще один эпизод из жизни, таких много. Только эпизоды, только маленькие фигурки. Стоит ли задумываться над одним из многих? Все будет хорошо. И спать. Перед сном думать о чем угодно, только ни о чем.

20

Этого следовало ожидать. Все правильно. С утра сходила к парикмахеру. Вернулась, и все так совпало. Не думать! Но ничего. Ничего. Я же знаю выход. Сделать так, как решила. Я ухожу. Ни о чем не думать. Не плакать. Мне нужно быть красивой. Пойти выгулять свою новую губную помаду. Надо попрощаться с этим, который меня помнил и искал. Завершить то, что не сделала в тот вечер, когда встретилась с ним. Не думать о нем. О чем переживать? Ведь я уже похоронила его. Он умер для меня в тот момент, когда я впервые решила уйти, попрощалась с ним. Только не терять разума. Не дрожать. Никогда ничего не бояться, не падать, не разбиваться. Только скорее отвлечься.

И она не звонила. И не надо. Не сейчас. И вообще, мне больше не нужен ее голос, не нужны ее слова. Сейчас я как персонаж ее романа – короткие волосы, грустный взгляд, но это ненадолго. Ее слов уже нет в моей голове. Все. Довольно. Я больше не повторяю эти слова, не думаю о них. У меня теперь мой голос.

Я ухожу. В платье, которое покупала для него. Он его уже не увидит. Я знаю, что делать. Я ухожу. Красивая в этом платье и в своем обычном аромате – смесь высокомерия и равнодушия.

Посмотрела в зеркало – взглянула на него напоследок. Хлестнуло и прошло.

21

Я здесь. Пустая, чужая утренняя квартира. Кажется, за ночь здесь все изменилось.

Все прошло как обычно. Это опять стало обычным. Мое прощание, стремительный новый любовник. Лучшее лекарство от ненужных переживаний.

Надо принять ванну. Сначала нужно собрать вещи. Ни о чем не задумываться.

Приняла ванну. Все вернулось, все стало как раньше. Потерянное лицо этого, бывшего. Он же не знал, что я позвонила только для того, чтобы вернуться к своей жизни, попрощаться, завершить то, что не сделала тогда, в тот вечер, когда познакомилась… не думать, не думать о нем.

Последний раз надеть кимоно, оно останется здесь. Последний раз послушать автоответчик. Ведь ее слова больше не трогают меня. Меня больше ничто не трогает.

– Я не спала всю ночь. И не важно, что сейчас почти утро. Я не боюсь тебя разбудить, я даже надеюсь на это. Но я же точно знаю, что ты не поднимешь трубку.

За все это время ты ни разу не позвонил. Так и не позвонил. Я не понимаю, не позвонил. После всего, что я тебе говорила, злилась, просила, умоляла, ты не позвонил. Тебе действительно все равно. Как это возможно, я не понимаю, но, кажется, ты ставишь меня перед фактом. И я не знаю, как с этим справиться. Кажется, мне остается только одно.

Тяжело. Трудно быть выносливой. Очень трудно сохранять стройное течение мыслей в таком пограничном физическом состоянии.

Ненависть, жестокость. Ты в моем сне. Разрезал меня на куски. Медленно, все для тебя, все как ты любишь. Фотографии красивых женщин. Внимательно смотрят со стен. Брызги крови на них. Брызги моей крови. Удовольствие в картинках. Безумие в глазах. Ненависть без слов.

Паранойя. И я совсем тебя не боюсь.

Слова. Я разговариваю с тобой, ты разрезаешь меня на маленькие кусочки. Я улыбаюсь, тебе все равно.

Я поняла, после того, как изменила. Я вспомнила, как в последнюю ночь, после нашего разговора, после того, как мы были вместе, и мне тогда показалось, что наконец-то мы стали близки, я нашла тебя на кухне в моем красном шелковом кимоно – на голое тело. Ты сидел в полутьме, начинало светать, серый утренний свет мешался со светом маленького ночника, ты сидел, как-то ссутулившись, отвернувшись от окна и глядя прямо в крышку стола, курил, вцепившись в чашку кофе. Ты спросил, почему я не надеваю такой дивный халат, и сказал, что если он мне не нравится, ты забираешь его себе. Я спросила “зачем тебе?”. Ты ответил, что будешь его носить, “ну, или моя любовница”. Я улыбнулась. Но… ты не посмотрел на меня и не улыбнулся в ответ. Ты на самом деле забрал тот халат. Я ни разу его не надевала.

Тебе легко и просто. Ты забыл. Трудно не причинять боль, когда уже не любишь. Глупости. Уже. Ты и не любил меня. Никогда. Такие жуткие слова. Мне так плохо, так больно из-за тебя. Я понимаю, ты не вернешься, не придешь неожиданно среди ночи, даже не позвонишь. Может, мы случайно столкнемся на улице, если я смогу тебе найти. Но ты не придешь. Куда ты ушел? К кому? Меня немного успокаивает мысль о том, что и от нее ты уйдешь. Ты всегда будешь от кого-то уходить. Но не к кому. По направлению от, всегда. Еще одно страшное слово. Но это все философия, а мне нужен ты. Мне больно от тебя. Сама мысль о твоем существовании унижает и причиняет боль… как же я тебя ненавижу. Что же я все так понимаю? Я тебя понимаю и могу объяснить, может быть, даже могу оправдать. Легко быть таким жестоким, как ты, потому что ты равнодушен. Так нельзя. Женщин нельзя так бросать, так – не говоря ни слова. Так нельзя. Как ты не понимаешь? Женщина, которую оставили, ничего не сказав, она просто попадает в параноидальный ад. Все грехи мира обступают плотным кольцом. Как же ты можешь быть такой сволочью и поступать так с живым человеком, со мной, ты только вспомни, что я существую, что я живая. Скажи что-нибудь!

Ненавижу тех, других, которые хотят быть со мной, они отвратительны, они так добры, они готовы даже быть заместителями. Унижаются до роли утешителей, надеются на любовь, говорят – это пройдет, он недостоин, ты забудешь, они думают, что могут помочь, попрошайки, ловят мои слова, ненавижу их, они унижают меня своей готовностью утешить, быть заменителями. Прогнала всех, никто не нужен, ни друзья, ни любовники. Мне никто из них не нужен. Такие привязанные, ненавижу их. Им ничего не нужно, только добиться от меня этих слов “я люблю тебя”, или хотя бы “я тебя тоже”. Да не люблю я “тоже”! Я не хочу говорить “тоже” и видеть твое лицо, улыбающееся, жестокое. Они звонят, приходят, я видеть их не могу. Они даже готовы слушать мои слова о тебе с таким сочувствующим лицом – “ей надо выговориться”. Какие они…убогие. Под рукой. Убогие, мерзкие, бумажные, восхищенные, оскорбленные, но всегда рядом, под рукой. Им нравится страдать, они думают, что это любовь, им больно, значит, это любовь, значит, меня надо завоевать. Идиотизм. Я никого не вижу. Это ты виноват. Я не могу одновременно с тобой жить. Никогда не смогу. Больше не смогу. Думать не могу о тебе. Не думать не получается. Надо что-то делать. Мы не можем оба существовать. При мысли, что ты есть, есть без меня, равнодушно без меня, я просто жить не могу. Да, милый, или ты, или я. И даже не вместе, и даже не врозь, только я или только ты. Ты убиваешь меня. Это война, милый, и ты меня убиваешь. Ты просто уничтожаешь меня. Я так не могу. Я больше ничего не могу.

Паранойя. Ты знаешь, как это? Ничего не видеть вокруг, только тебя, ничего не слышать, кроме твоих слов, понимать только твою измену, ощущать только твое равнодушие. Знаешь, как это? Только темно, тускло, я словно влажной ватой обложена, вязкими мыслями о тебе. Был ты рядом и просто ушел. Ты смог просто уйти. Словно ты удалил меня, стер, я постоянно ощущаю, что меня нет, что ты меня удаляешь, уничтожаешь, в каждый момент времени. Все одно. Только одно время – долгий момент моего уничтожения. Я отсутствую. Для самой себя. Меня нет даже для меня. Разве можно так? Что это? Моя зависимость? Неужели я не могу без тебя? Пока есть ты – не могу. Пока ты есть – меня нет. Это даже не тупик. Это пустота, конец географии, конец моего пространства. Так нельзя. Нет, нет, дело не во мне. Это не самоубийство. Ты просто ставишь меня перед фактом моего убийства. Ты убиваешь меня. Я уже не могу сопротивляться. Надо что-то делать, пока я окончательно не развеялась на атомы.

Я поняла, что ты просто ушел. С моим кимоно для своей любовницы, и ты уже не вернешься, я не могу всего этого вынести. Я не могу с этим жить. Мне остается только одно.

Она сошла с ума. Что такое она говорит? Она просто сошла с ума. Ну что, мужчина и более ничего, глупости. Ушел, больно, но не конец же света. Нет. Нет. Да, ушел, да не вернется, и, ну бог с ним, пусть и идет своей дорогой. Мужчину нельзя удержать, и не надо удерживать, пусть идет. Все уходят, это не страшно. Есть другие, которые останутся. Я знаю точно.

Вот опять закончился еще один эпизод. Все прошло, как болезнь, как ветер, дождь, просто закончилось.

А я стала собой, такой, какой была раньше. Невесомой и изменчивой, как зеркало, потому что стала опять равнодушной, отражающей взгляды и поцелуи. Это хорошо, потому что от взглядов и поцелуев люди стареют. Я все смогу, я справлюсь.

Звонок. В дверь. Я знаю, кто это. Конечно, это она. Она спрашивает его. Я открою ей дверь.

ЭПИЛОГ

Я позвонила, услышала шаги возле двери, и спросила его. Она открыла мне дверь и сказала, что его нет, что она за него.

Она лежит в двух шагах от двери, я держу ее за руку, и некрасивое темное пятно расплывается по красному кимоно, про которое он сказал, что оно для его любовницы и которое я последний раз видела на нем.