О ЛЮБВИ
Любовь к слесарю Померанцеву пришла нежданно. Просто как-то раз он открыл глаза и понял, что вот она, весна сердца…
Любовь Тимофеевна, толстая рябая баба в халате и шлепанцах на босу ногу, с платком, намотанным на поясницу, стояла в дверях и смотрела на только что проснувшегося Померанцева. Взгляд ее ничего не выражал, лицо было слегка примято.
– Вы?.. – пролепетал ошарашенный Федор Игнатьевич. – У меня? Вы при шли ко мне? Простите, я спал… – бормотал он, сползая с кровати.
Он плохо помнил, что было вчера. Сидели с мужиками на кухне коммунал ки, пили непонятно по какому поводу. Померанцев с трудом вспоминал фи зиономии, что маячили перед его глазами всю ночь. Часу в четвертом он по шел в свою комнату. Зачем? Ах, да! Они с Игорьком, пьяницей и дебоширом, поспорили, что Померанцев сможет надуть грелку. Игорек требовал доказательства немедленно, и пьяному Померанцеву ничего больше не оставалось, как двинуться в дальний путь к своей комнате: вдоль по коридору, слишком, кстати, узкому коридору, потому что и с правой, и с левой стенами он встретился раз двадцать. Что было дальше, Федор просто не помнил. Если некоторые фрагменты прошлой ночи еще как-то удавалось восстановить, то его жизнь после достижения комнатушки в дальнем углу казалась Померанцеву некой черной дырой. Вероятно, он просто вырубился на раскладушке, как только вошел в комнату, и вот сейчас, глядя на Любовь Тимофеевну, озаренную яркими солнечными лучами утра, чувствовал себя зано во родившимся. Он плохо понимал, кто он, вся прошедшая жизнь казалась ему сном. Он осознавал, где находится, но это не имело для него никакого значения. Любовь была рядом, Любовь, Любовь… Он повторял это имя про себя, сползая с раскладушки, кое-как оправляя одежду, приглаживая взлох маченные вихры. Он повторял это имя про себя, говоря вслух какие-то слова, как ему казалось, говоря вполне связно: “Любовь, Любовь…”
Женщина в дверях удивленно вскинула брови.
– Да что вы, ей богу! – сказала она. – Я хотела спросить: когда вы, наконец, почините кран на кухне? Вчера всю ночь сидели с дружками! Столько мужиков – а кран починить не могли! Безобразие! Да и друзья ваши хороши: смылись под утро, про вас и не вспомнили!
Любовь Тимофеевна, к сожалению, а впрочем, скорее, к счастью для нее, не знала, какой эффект произвели её слова на Померанцева. Тот замер и стоял с закрытыми глазами все время, пока она говорила. Гораздо позже, после того, как она замолчала, он посмел открыть глаза. Лицо его светилось.
– У вас такой красивый голос, Любовь Тимофеевна! – прошептал он.
По виду женщины можно было предположить, что она вот-вот упадет в обморок.
– Вы что?.. Вы о чем?.. У меня… голос?.. Да что вы, ей богу… -растерянно бормотала она.
– Вы – самое прекрасное во всем мире. Вы – тот луч света, ради которого я проделал весь этот жизненный путь. Ради вас стоит умереть, но, самое главное, ради вас стоит жить! – Померанцев сам удивлялся, откуда вдруг взялись все эти слова у него в голове. Он стоял посреди комнаты в штанах неопределенного цвета и синей тельняшке. С горящими глазами, с румянцем во всю щеку, он простирал руки к толстой тетке в халате, с платком на пояснице, и восклицал:
– Будьте моею, дорогая Любовь Тимофеевна! Позвольте мне быть вашим Дон Кихотом, любезная Дульсинея! Я ваш – с сегодняшнего дня и навсегда!
Любовь Тимофеевна, продолжая в испуге хлопать глазами, еще крепче сжала дверную ручку. Померанцев тихо подошел к растерянной женщине, взял ее теплые руки в свои и, бережно проводив ее в комнату, усадил на стул. Сам он опустился перед ней на одно колено и, не выпуская ее рук из своих, продолжал:
– Когда я увидел вас сегодня, я осознал, наконец, кто я на самом деле, для чего пришел в этот мир. Мне кажется, я любил вас всегда. Одно мне известно наверняка: я не могу жить дальше, не видя вас, не слыша ваших речей…
– Вы издеваетесь надо мной, Федор Игнатьич! Как вам не совестно! Это Игорек-хулиган вас подговорил! Меньше надо было пить вчера! – с дрожью в голосе воскликнула Любовь Тимофеевна.
– Любовь! Моя Любовь! Поверьте мне, дорогая Любовь Тимофеевна! – и Померанцев приник губами к пухлым рукам усталой женщины.
“Дульсинея” начала всхлипывать.
– Господи, да ведь я ждала этих слов всю жизнь. Эх, Федор Игнатьич, не знаете вы, какая я была красивая, парни-то на меня заглядывались. Замуж по любви вышла, да моя любовь сильнее его любви оказалась. Что ж, вот и доживаю свой век одна. Детей бог не послал – не судьба, видно, мне испытать счастье материнства, – женщина заплакала. – Встаньте, Федор Игнатьич. Вы все эти слова, которые мне сейчас вот сказали, для другой -молодой и красивой – приберегите. А мое время прошло.
Любовь Тимофеевна встала и направилась к двери. Померанцев, бледный и взъерошенный, вскочил и загородил ей дорогу.
– Выходи за меня замуж, Люба, – спокойно и просто сказал он, потом подошел к заплаканной женщине с прояснившимися от слез глазами, не потерявшими ни капли молодой синевы, и нежно обнял ее. А она, зажмурившись, все повторяла сквозь слезы: “Не может быть, не может быть…”
– А хотите, я для вас грелку надую? – внезапно спросил Померанцев.
Любовь тихо простонала, повернулась и ушла.
* * *
Дышала розами и плакала спросонок,
И множила сомненья и слова,
И думала, как мир блистателен и тонок,
И что любовь там не всегда права.
А розы тихо полыхали темной кровью,
И шепот ветра незаметно стал чужим,
И, увлекаемая им в густые кроны,
Чужой сама я становилась вместе с ним.
МАЛЫШ И ЗВЕЗДОЧКА
Медленно кружась в воздухе, белая снежинка опустилась на косматую лапку маленького существа. Существо слегка вздрогнуло: слишком долгое время оно находилось в морозном оцепенении. Следом за одной снежинкой полетела другая, третья… Затем они стали падать соединившись друг с другом, хлопьями. Существо радовалось снегу. Во всем лесу никто так его не любил. Старшие сородичи малыша спали – они уже слишком устали от жизни. Солнце, снег, солнце, дождь – они видели это сотни раз. А для него, притаившегося под снежным покрывалом, все еще было полно тайн и загадок. Каждый год он с нетерпением ждал первого снегопада. Он любил наблюдать за этим замысловатым танцем белых красавиц. Он позволял им засыпать себя целиком и озорно выглядывал из-под пушистого покрова.
Cквозь снежную пелену не было видно ничего. Вдруг около существа упало что-то блестящее. Ничего подобного малыш раньше не видел. Если бы он не знал, что сейчас ночь, то подумал бы, что от солнышка откололся маленький кусочек. Неизвестная штука была очень красивой – даже красивее снега. Она переливалась всеми цветами радуги, отчего и снег вокруг становился необыкновенным. “А они спят!” – подумало существо, с сожалением глянув на своих сородичей.
– Кто ты? – наконец решилось оно спросить.
– Я – Звездочка, – малышу показалось, как будто зазвенел
колокольчик.
– Ты такая красивая… Наверное, ты самая красивая звездочка!
– Спасибо, – прозвенела звездочка.
– Ты живешь на небе? – продолжал расспрашивать малыш.
– Да. Я упала, – и звездочка стала плакать. – Мы с сестрами играли
в прятки. Мы прятались в тучах со снегом – они такие теплые. – звездочка
продолжала всхлипывать. – Я подобралась слишком близко к краю тучи и…
и свалилась! Как я теперь попаду обратно на небо? – От слез звездочки
снег вокруг таял и сразу же замерзал.
– Не плачь! Утром я попрошу моего знакомого Ворона, и он вернет
тебя на небо! – сказало существо.
– Ах, ты еще такая маленькая елочка. Это не так просто, как тебе
кажется.
– Как ты меня назвала? Елочка? А что это?
Звездочка даже перестала плакать.
– Как, ты не знаешь, кто ты?
– Мои сородичи не такие уж и разговорчивые, а Ворон всегда называл меня Малышом…
– Ты маленькая елочка, – блестящая красавица на секунду замолчала, -и ты еще многого не знаешь. Мне уже никогда не вернуться на небо. Скоро я умру… – и звездочка вновь заплакала.
– Что значит “умру”? Наверное, это что-то плохое, раз ты плачешь.
– Просто меня больше не будет. Я погасну. Навсегда.
– И никто-никто не может тебя спасти? – Малыш не мог поверить, что так скоро потеряет только что обретенного друга. В ответ звездочка лишь сильнее заплакала. Малыш не знал, как ее утешить. Он, правда, был еще совсем несмышленым. Он никогда не видел, как умирают. И ему было страшно. Вдруг послышался треск веток и звук шагов. Проснулись взрослые ели. Их тяжелые лапы раздвинулись, и появился Человек. На нем был тулуп и лохматая шапка, на плече висело ружье.
– Вот ты где, – сказал он и направился к звездочке. Та в испуге притихла.
– Не бойся, бедняжка. Я видел, как ты упала. Эх, маленькие шалуньи, играете там, на небе, и забываете, что стоит вам упасть на землю, как вы погаснете навсегда. Э-хе-хе… – Человек присел и бережно взял в руки Звездочку. – Не бойся умирать. Рано или поздно умирают все. Не бойся. Это не страшно и не больно.
И тут человек запел песню. Он пел о том, как прекрасно звездное небо и мир под ним, о том, что в жизни часто бывает грустно, но все равно жизнь прекрасна, о том, что смерть не страшна, когда сердце наполнено любовью. Звездочка лежала, убаюканная, на теплых ладонях Человека. Постепенно она стала угасать. Малыш заметил это и беззвучно заплакал. Он тянул свои покрытые снегом лапки к звездочке, но понимал, что ее не спасти. Человек тоже увидел, что звездочке совсем плохо. Он стал петь громче – о том, что звезда не может исчезнуть без следа, что как только она погаснет, на земле родится прекрасная девочка, и у нее будут такие же сияющие глаза, и что ее за них назовут Звездочкой…
Маленький осколок света озарил в последний раз лицо Человека,
плачущую елочку, покрытые снегом ели – и… погас. Человек посмотрел на пустую ладонь, в которой еще секунду назад лежала живая Звездочка, и вздохнул. Потом встал и побрел к своей избушке.
Малыш не мог прийти в себя. Все произошло так быстро. Он не мог поверить, что Звездочки больше не было.
– Это жизнь, Малыш. Не плачь. Все забудется, – проскрипели соседние ели и вновь впали в спячку. Малыш продолжал тихо плакать. Снег все сыпал, и вскоре елочку уже не стало видно под ним. Малыш стал засыпать, но и сквозь сон продолжал всхлипывать. Ему приснилась звездочка, веселая и красивая. Она танцевала на небе в окружении подруг, таких же легких и прекрасных. И Малыш сквозь слезы улыбнулся во сне… А где-то там, далеко, громким криком заявил о своем появлении ребенок. Это была девочка, глаза которой сияли как звезды…
* * *
Смешу кузнечиков – и тем им жизнь калечу.
Смешу и наблюдаю не спеша,
Как надрываются изящные их плечи
И скачет в мир иной кузнечичья душа.
Я отправляю прямиком их с поля
В зеленый рай бессмертных кузнецов.
Пускай они хохочут поневоле,
Но ведь хохочут же в конце концов!
ВРЕМЯ ГОРОДА
Наступило время года. До этого оно тоже было, но только теперь вся молодежь Выколиглаза заметила это. И сказала: “Ах! Наступило время года! Прилетели пернатые животные, повылазили луковичные растения!” Весь Ведиканас собрался на Площади и беспорядочно перемещался по ней, ни в коем случае не выходя за ее рамки. “Смотрите, какое время года наступило в нашем Блондинкаввазе!” – говорили одни. “С временем года вас!” – вторили другие. И даже если кто-то спрашивал: “Сколько времени?”, – ему отвечали: “Время года”, – и добавляли: “С праздником!”
“Так молодые видоккакстарцы поздравляли друг друга всю солнечную часть ночи, и даже всю остальную ее часть слышалось: “Смотрите, какое темное время года! С праздником времени года вас!” И только немолодые жители Владусмаразма говорили: “Нет, Плеватьнавас уже не тот. Да и время года не то. А разве это празднование? Раньше мы знали о приходе времени года заранее. Нам всегда сообщали об этом по телевизору за три ночи до наступления времени года. Хранитель Времени объявлял, что сейчас будет Минута на экранах телевизоров, и мы наблюдали ее, не смея шелохнуться. А когда Хранитель Времени говорил, что Минута закончилась, мы начинали звонить к нему по телефону. Кто первым дозванивался, тот объявлялся Избранным, и счастливее его не было человека. А если первым дозванивался иногородний, год объявлялся Особенным годом, а этому человеку присваивалось звание Героя города. Посмертно. Тотчас после объявления имени победителя весь Видалзараз стекался на Площадь. Прибывали Избранный и Хранитель Времени, и под всеобщее ликование Избранного приносили в жертву. Хранитель Времени торжественно проламывал Избранному голову кирпичом, специально для этого изготовленном и расписанном лучшими мастерами художественных промыслов Вампоказа, стреляли из пушек, ночь расцвечивалась огнями салюта, а в центре Площади разводили костер, в который бросали тело Избранного. Дети водили хоровод вокруг костра, молодежь пела и плясала – то-то радости было в городе! А через три ночи все знали, что наступило время года, и тут уж город веселился, не жалея сил и денег. Сравнишь ли те празднования с нынешними?”
Так вздыхали немолодые жители. И ворчать они будут еще долго: целое время года, пока не наступит другое время года, доселе им не известное. Тогда они тоже станут молодыми. Будут встречать каких-нибудь других животных, какие-нибудь другие растения и говорить всем встречным: “С временем года вас!”
* * *
Весельчаком скользя по краю
Непрочных крыш,
Неверных стен,
Провозглашая солнце пьяным,
А слово – сном,
А троном – тень,
Я разбужу павлинью стаю,
Седьмой трамвай,
Сгоревший цвет
И запущу букет из стали
Лететь за кем-нибудь вослед.
ПОДВОДНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ
Люди бывают разные. Бывают люди добрые, а бывают и злые. Встречаются люди добрые не со всеми и злые не всегда. Злые люди очень любят обижать добрых. Добрые, наоборот, никого не обижают – поэтому их и называют добрыми, а не злыми.
Часто случается, что трудно сразу разобраться: добрый человек или злой. Это все потому, что люди любят надевать маски. Чаще всего злой человек надевает маску доброго, а добрый – злого. “Почему?” – спросите вы. Потому, отвечу я, что у каждого свои цели. Злой человек надевает маску доб рого, чтобы втереться в доверие и при случае обидеть сильнее, чем он сделал бы это без маски. (Самое смешное бывает, когда двое злых в масках добрых пытаются втереться в доверие друг к другу. Впрочем, они быстро догадываются, кто есть кто, пожимают друг другу руки и расходятся.)
Добрый человек надевает маску злого, чтобы не выделяться среди злых и чтобы они не обижали его. (Случается, что два добрых человека в масках злых при встрече начинают обижать друг друга. У них это не очень хорошо получается: они же добрые! Вскоре они все понимают, тоже пожимают руки и тоже расходятся.)
Примечательно, что злые люди, хотя и обижают добрых, на самом деле их любят. (Кстати, чем больше любят, тем сильнее обижают.) Друг от друга злых обычно тошнит: хоть они и злые, но все же люди. И наоборот, добрые люди часто привязываются к злым. “Почему?” – спросите вы. Да потому, что сердцу не прикажешь…
“Люди вообще очень странные существа”, – сказала улитка лупоглазой желтоватой рыбе с белым хвостом и продолжила путь по стенкам аквариума.
МЫ
Сметает ветер желтых листьев шелк
И недопетые молитвы на устах…
Еще два месяца – и год разлук прошел.
Еще две жизни – и забыт ненужный страх.
Мы вечно ищем на вопрос прямой ответ
И, не прицелившись, попасть хотим в любовь.
Нам и не много и не мало – 20 лет.
И каждый третий умереть всегда готов.
Мы продлеваем день, обманывая ночь,
Мы жжем огни – и в них, как тени, мы.
Нам все игра. Улыбок не вернешь.
Оглохли и кричим – но мы немы.
И грохот пушек вдруг рождает гимн.
И, недоспав кошмар, мы все еще во сне.
Ты хочешь убежать? – давай беги!
Не забывай, что бегать надо по весне.
Круши ее, дави весну – и пой!
Бей в металлические кольца и звонки.
Иди, беги, лети… – постой, постой!
Не слушай, упади в мои стихи.
Мы не далекие, не близкие огни.
И нас погасит скоро бог – Великий Бег.
Нам – 20 лет. Прохожий, оглянись!
Нам – 20 лет. Нам 20 тысяч бед.
МЕМУАРОВЫЕ ОБЛАКА
Что может заставить вполне здравомыслящего человека удобно устроиться в кресле, взять ручку и блокнот и начать писать мемуары? Вообще, что значит “писать мемуары”? Ведь это не одно и то же, что “писать стихи”. И уж совсем не то, что “писать письмо”… Еще в далеком детстве, когда впервые услышала это слово – мемуары, я поняла, что писать их могут только очень непростые люди. И настроение у них при этом должно быть непростое. И выражение лица. Ведь нельзя же, в самом деле, писать их в перерывах между копанием картошки или жуя бутерброд. Мемуары представлялись в моем детском сознании чем-то совершенно необыкновенным – эдакой воздушной, как сахарная вата, и такой же сладкой и розовой витиеватой массой. Даже не массой, а маленькими такими облачками (по одиночке мемуары в природе не встречаются). Хотелось потрогать их на ощупь, попробовать на вкус. Не верилось, что мемуары – это всего лишь ворох исписанных страниц, позже подшитых и изданных тиражом, соответствующим величию или богатству автора. Мемуариста то есть.
Что может заставить вполне здравомыслящего человека удобно устроиться в кресле, взять ручку и блокнот и начать писать мемуары? Уже в детстве я представляла себе, как однажды наступит момент, и я пойму: пришло время писать мемуары. В том, что буду их писать, я не сомневалась. И вот в тот самый момент я удобно расположусь в кресле, возьму ручку и бумагу и… Мысль о том, что же напишу в этих самых мемуарах, ставила меня в тупик. Пришлось признать, что уже сейчас припоминается далеко не все, а ведь этот момент “Ч” должен был настать, по моим расчетам, не раньше пятидесяти лет. Но за это время я все забуду! Забавная штука человеческая память… Вообще-то мемуары, скорее всего, для того и существуют, чтобы ничто не забывалось – даже самая мелочь.
Впрочем, написание мемуаров – занятие довольно печальное. По закону жанра, жить человеку после того, как он поставит последнюю точку, остается не так уж и много. Он как бы растворяется в этом мемуаровом облаке. Мне представлялось, как ручка выскальзывает из моих пальцев, несколько листов падают на пол, и я застываю в красивой театральной позе смерти. Тут же меня окружает мемуаровое облако, и я попадаю в отряд мемуаристов всех времен и народов. Они машут мне со своих мемуаровых облаков цветами и платочками, которыми поминутно смахивают с глаз слезы умиления. Картина вырисовывалась заманчивая, однако умирать, даже театрально, все равно не хотелось. Удивительно все-таки, что заставляет вполне здравомыслящих людей…
…Продолжая размышления, я сделала себе бутерброд и медленно, с удовольствием его съела. Потом натянула садовые руковицы, взяла лопату и пошла копать картошку, пока не начался дождь – на небе сгущались мемуаровые облака…
