ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ПОВЕСТЬ
Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.
В. Шекспир
Одно из самых прекрасных мест в Северной Осетии – это ущелье реки Гизельдон. Из Владикавказа туда можно попасть по хорошей асфальтированной дороге, которая, начавшись в самой старой части города, поведет вас на запад. Сначала вы пересечете знаменитый Терек c тихими и спокойными зеленовато-прозрачными водами в зимнее время. Летом они превращаются в бурный и мутный поток, стремительно несущийся к Каспию. За Владикавказом дорога идет параллельно Главному Кавказскому хребту и через семь километров, миновав осетинское село Гизель, круто поворачивает на юг. Нельзя без сердечного трепета рассматривать великолепную горную панораму, раскрывающуюся перед вашими глазами. Ближе всего к дороге располагаются горы, покрытые лесами. За ними видны могучие горные массивы, до глубокой осени переливающиеся всеми оттенками зеленых пастбищ. А еще выше поднимаются нагромождения скал и снежных вершин. Далее дорога пойдет по берегу реки Гизельдон. Там, где к Гизельдону присоединяется его приток, Геналдон, дорога снова поворачивает на запад. Лесные горные массивы обступают ее со всех сторон. И, наконец, перед взором предстает удивительная долина. Ее крутые южные склоны покрыты густым и девственным лесом, а северные, обращенные к солнцу широкими лугами, восхищают путника красотой мироздания. На этих живописных склонах располагается небольшое старинное осетинское селение Кобан, утопающее в садах. В конце долины, там, где горы снова тесно приближаются друг к другу, начинается одно из красивейших на Кавказе ущелий. Его вертикальные склоны образуют тесный проход, на дне которого шумит горный поток. Древняя сторожевая башня, неведомо какими силами вознесенная на одну из скал, смотрит на вас проемами полуразрушенных бойниц. Высоко вверху стены ущелья отполированы водами реки, пробившей за миллионы лет путь к теперешнему ее руслу. Дорога бежит дальше и неожиданно прерывается железными воротами, за которыми видно довольно большое здание с буквами на его фронтоне -ГГЭС. Непрерывный глухой шум доносится откуда-то из его нутра. Стремительный поток воды, клокоча и пенясь, вырывается из объятий этого сооружения и продолжается в виде известного нам Гизельдона. ГГЭС – это Гизельдонская гидроэлектростанция, интереснейшая по инженерному замыслу, построенная здесь в тридцатые годы двадцатого века. С высоты скал, там, где медленно кружат горные орлы, спускается к зданию серебристый трубопровод, по которому подается вода реки к турбинам. Кроме шума воды ничего не слышно. А через несколько десятков шагов уже стоит первозданная тишина, нарушаемая лишь шумом ветра, который колышет сосны и наклоняет к земле нежные оранжевые цветы альпийских маков. Еще через три километра ущелье перегораживает древний ледниковый оползень. Существует и другая точка зрения – ущелье перегорожено осыпавшимися породами в результате давнего землетрясения. Но как бы там ни было, масса природной перегородки так велика, что выше ее Гизельдон образует целое озеро, превращенное усилиями людей в водохранилище для Гизельдонской гидроэлектростанции. Место это на осетинском языке означено как Кахты-Cар.
Тихо в ущелье. Редко пройдет по нему местный житель, спустившийся с Кахты-Cара и направляющийся в Кобан. Или проедет машина, везущая любопытных туристов.
Меня неудержимо тянет сюда. Летом, когда в ущелье, прогретом солнцем, цветут белые, розовые и фиолетовые скабиозы, а ветер доносит приторно-сладкий запах горных азалий, когда в лесных чащах, громоздящихся по южному склону, отцветают фарфорово-белые ландыши и таинственные анемоны, я люблю медленно, любуясь красотой этого удивительного уголка Кавказа, прислушиваясь к пению птиц, брести по извилистой дороге от Кобана до Кахты-Cара. Я обязательно останавливаюсь у здания электростанции, вглядываясь в пенящийся поток воды, вдыхая свежий, озонированный воздух, и слушаю шум турбин. И в моем сознании оживают картины прошлого, к которому меня тянет все больше и больше по мере того, как я становлюсь все старше. Память возвращает мне голоса давно ушедших людей, шум механизмов, стук топоров. Иногда по ущелью прокатываются звуки взрывов, следующие один за другим. И снова все тихо и ничто не напоминает о той бурной жизни, которая кипела здесь 70 лет назад. Почти не осталось свидетелей событий, разворачивавшихся в этом уголке Северной Осетии в те далекие годы. Даже дети непосредственных участников строительства Гизельдонской гидроэлектростанции стали пожилыми людьми. Но я знаю, как они трепетно относятся ко всему, что связано с далеким прошлым их родителей. И они все считают, что это прошлое заслуживает уважения и восхищения. Я думаю так же.
Я боюсь не успеть рассказать о том, что знаю. Беспощадное время уносит с собой память о прошлом. А без прошлого нет будущего… Я посвящаю свое повествование тем, кто строил Гизельдонскую гидроэлектростанцию. И сейчас, и много лет после нас, люди будут с благодарностью принимать энергию их труда, зримую в свете обыкновенной электрической лампочки или в грохоте электромоторов на заводах и фабриках. Электроэнергия Гизельдонской ГЭС все еще определяет работу ряда предприятий Северной Осетии. Влившись в поток единой энергетической системы России, она, может быть, достигнет и моего дома, который сейчас так далек от моей Родины – Осетии.
Памяти всех строителей Гизельдонстроя, и среди них – и моему отцу, Шуваеву Николаю Алексеевичу, я посвящаю свою повесть.
Автор
ЦИППУ БАЙМАТОВ
Снег пушистыми хлопьями медленно падал на притихшие, плохо освещенные московские улицы, на площади и крыши домов. И город, укутанный белым покрывалом, казался прекраснее и чище. Редкие тусклые фонари лишь слегка освещали тротуары, по которым брели немногочисленные прохожие. В тот снежный зимний вечер 22 декабря 1920 года внимание многих привлекал слабо освещенный парадный подъезд Большого театра. Вокруг его колонн толпилось множество людей в солдатских шинелях и в цивильных одеждах. Подъезжали легковые автомобили, фаэтоны, линейки, из которых выходили всё новые участники Восьмого Всероссийского съезда Советов. Весь этот поток медленно втягивался внутрь здания, чтобы потом растечься по его партеру, амфитеатру и ложам. В громадном зале было полутемно. Темным пятном казалась великолепная, но мертвая центральная люстра. Красная обивка кресел выглядела чёрной. Приглушённый свет лампочек у входных дверей едва позволял разглядеть аудиторию. Сдержанный гул голосов, покашливание, скрип сидений свидетельствовали о присутствии большого количества людей.
Тяжелый, отсвечивающий тусклым золотом театральный занавес медленно пополз вверх. Яркий, переливающийся разнообразными цветовыми оттенками свет залил зал. Он отразился в тысяче глаз, устремленных на сцену, осветив внимательные, удивленные, восторженные лица. Громадная карта Плана электрификации России, где каждая лампочка определенного цвета означала существующую или планируемую электростанцию, светилась всеми цветами радуги. Гром аплодисментов приветствовал открытие Съезда Советов. В своем выступлении В.И. Ленин изложил основы Первого хозяйственного плана развития России, особо подчеркнув роль электрификации. На втором заседании съезда Г.М. Кржижановский предложил знаменитый план ГОЭЛРО, предполагавший строительство 10 крупных электростанций и позднее дополненный строительством целого каскада более мелких. В этот дополнительный план входила и гидростанция на Кавказе, позднее получившая название Гизельдонской. Так началась история этого удивительного строительства.
Созданию Плана электрификации России предшествовало несколько десятков заседаний специальной комиссии, которая начала свою работу еще в феврале двадцатого года. Председателем ее был Г.М. Кржижановский. В работе принимали участие известные специалисты того времени (около 200 человек), ученые, инженеры, среди которых хочется назвать имена Г.О. Графтио (автора проекта электростанций на Волхове и Свири), академика И.Г. Александрова (автора Днепровской ГЭС), проф. Б.И. Угримова, К.А. Круга, Н.Н. Вашкова, М.А. Шателена, Е.Л. Шульгина. Этим планом предусматривалось восстановление и модернизация существовавших электростанций. Также планировалось в течение 10-15 лет произвести строительство 30 новых и объединение их в энергосистему, которая продолжает развиваться и по настоящее время. В списках по Кавказскому региону значилась и электростанция на реке Терек (мощностью в 40 тысяч киловатт).
В связи с планом ГОЭЛРО все проектно-изыскательские работы на Кавказе были возложены на проектную организацию СКЭПС (Северо-Кавказский Электропромстрой), подчиненную в то время Наркомату тяжелой промышленности.
К 1920 году Осетия уже располагала целым набором небольших тепловых электростанций, обеспечивающих нужды Алагирского свинцового завода, владикавказского трамвая, уличного освещения. Нарождающаяся промышленность, строительство электроцинкового и маисового комбинатов требовали увеличения производства электроэнергии. Особенно остро этот вопрос встал в середине 20-х годов.
Северная Осетия обладала большим потенциалом горных рек, пригодных для строительства гидростанций. Особенно привлекателен был Терек. Еще до революции существовало мнение о возможности использования его энергии. В Донском политехническом институте даже планировались студенческие дипломные работы, посвященные строительству такой гидростанции в Дарьяльском ущелье. Однако этим планам удалось осуществиться лишь много позднее.
Слабая материально-техническая база тех времен, технические трудности и экономические соображения заставили отказаться от первоначальных планов строить ГЭС на Тереке. Тут и начался поиск замены, более подходящих условий для осуществления проекта.
В 1921 году к корреспонденту газеты “Горская правда” М. Пантюхову обратился некто Ц. Байматов, личность неординарная, о ком речь еще впереди, с просьбой помочь ему убедить местные власти послать в комиссию ГОЭЛРО предложение построить гидростанцию на водопаде Пурт на реке Гизельдон, что в Даргавском ущелье в Северной Осетии. При этом он ссылался на выступления В.И. Ленина, посвященные электрификации России. Строительство этой электростанции имело значение не только для развития промышленности в Северной Осетии и в соседней Ингушетии, но и изменяло весь уклад хозяйственной и культурной жизни на Северном Кавказе. Обосновывая свое предложение, Байматов самостоятельно обошел множество селений, добрался даже до Нальчика, собирая сведения о будущей потребности района в электроэнергии, пытаясь таким образом привлечь внимание местных властей к этой проблеме. При этом он демонстрировал свои собственноручно составленные графики многолетних (с 1908 года!) наблюдений за изменениями объемов воды реки Гизельдон. Сам Ц. Байматов был родом из этих мест и знал их очень хорошо.
В 1923-1924 годах во Владикавказ приехала экспертная комиссия Главэлектро из крупных специалистов Края и Центра, под руководством Куколя-Краевского. В результате осмотра места предполагаемых работ на реке Гизельдон и соответствующей съемки был составлен первый проект строительства Гизельдонской районной гидроэлектростанции, потом, 6 мая 1927 года утвержденный Советом труда и обороны РСФСР. Мощность станции планировалась в 22500 квт, при стоимости 11200000 рублей.
Авторы этого проекта Гизельдонской ГЭС (инженеры Ефимович, Владимир Иванович Крокос и Лавров) посетили Владикавказ в конце лета 1925 года. Об этой поездке я знаю со слов одного из первых строителей Гизельдона – Михаила Ивановича Тихова, старого инженера, организатора (в 1918 году) первого Управления гидротехнических работ во Владикавказе, начальника производственного отдела Гизельдонстроя, много лет работавшего в Горисполкоме г. Орджоникидзе. Вместе с ними к месту будущей гидростанции отправился и инициатор поездки Циппу Байматов.
Близился конец лета. У гостиницы “Империал” на Александровском проспекте Владикавказа собрались участники похода: пожилой невысокий и плотный В.И. Крокос, худощавый и подвижный Лавров, Ефимович и спокойный, с тихим голосом М.И.Тихов. Ждали Циппу Байматова. Он появился на старенькой линейке, запряжённой одной лошадью. Экипаж лихо подкатил к дверям гостиницы. Циппу, 46 летний человек с приятными чертами умного выразительного лица, был одет просто и удобно. Серая его рубаха со стоячим воротником перепоясывалась несколькими ремешками, на которых висели фляжка, бинокль и кинжал. Рядом на сиденье лежала туго набитая сумка. Удивление приезжих вызвала мягкая обувь из телячьей кожи – чувяки, очень удобная для ходьбы в горах. Голову Циппу венчала широкополая шляпа из белого войлока. Циппу объяснил, что на линейке они доедут до Гизели, а затем пересядут на верховых лошадей, нанятых им у местных жителей.
Путь их сначала лежал по центральной части города, вдоль прекрасного бульвара с вековыми липами, городского сада, еще пустынного в этот час. Солнечные лучи падали косо и слепили глаза. Они выехали на большую площадь, где стояли конные экипажи городской пожарной команды. Здесь, на площади их обогнал отчаянно сигналивший зеленый трамвайчик. Потом дорога пошла вдоль шумной реки, скрытой от глаз зарослями сирени, густо покрывавшими берег.
Проехали кирпичное здание армянской церкви и повернули к чугунному мосту через Терек. И тут открылась великолепная панорама Главного Кавказского хребта. Очень близко, казалось, совсем рядом, нависая над городом, высилась знаменитая Столовая гора. Сине-сиреневая, она привлекала внимание своей необычной формой. Справа от нее ослепительно сверкала вершина Казбека. Ниже громоздились скопления горных пиков. А еще ниже, совсем близко к городу, радовали оттенками начинающейся осени горы, покрытые лесами. Тихий ветерок шевелил волосы людей, гладил их лица и сулил радость общения с природой. По длинной улице с многочисленными магазинчиками, базарчиком, уже заполненном людьми, выехали на окраину города с его маленькими одноэтажными домишками, утопавшими в зелени садов. Потом началась проселочная дорога. Ехали молча, подавленные величием открывающейся горной панорамы.
Показалось село (Гизель) с длинными, плетеными из лозы заборами, маленькими домиками, опоясанными верандами. Из-за оград на улицу свешивались грозди сине-фиолетовых слив, алели и желтели яблоки, прятались в гуще листвы тяжелые груши. Выглядывали из-за заборов стройные ряды желтеющей кукурузы.
На окраине села их уже ожидали двое мужчин, державшие на поводу лошадей. Их приветствовали на осетинском языке, после чего Циппу распределил живой транспорт соответственно умению участников похода. М.И. Тихову досталась смирная и спокойная кобылка, которая, как оказалось впоследствии, все стремилась продолжить свой ночной сон. Скоро маленькая кавалькада двинулась дальше, углубившись в ущелье, по которому широко разлившись, нес свои воды Гизельдон.
Солнце стало припекать и появились первые признаки усталости. Умница Циппу заметил это и сделал привал у родничка с чистой и холодной водой. Деловито разместив на траве кусок холщовой ткани, он вынул из сумки помидоры, пучок зеленого лука и разложил свежие, обильно политые сливочным маслом осетинские пироги с сыром и бурачными листьями. Потом он достал небольшую бутыль с мутноватой жидкостью и пригласил к столу путешественников. Гости, уставшие от непривычного для них способа передвижения, сидели в тени развесистой ивы и с удовольствием поглощали угощение. Не отказались они отведать и местной водки – араки с резким непривычным запахом.
Циппу и Тихов, выпив по стаканчику и закусив великолепными пирогами, изготовленными руками жены Циппу, не замедлили задремать. Однако долго спать не пришлось. Неутомимый Циппу скоро поднял всех и маленький караван снова пустился в путь.
Ехали долго, пересекая многочисленные ручьи, образованные рекой, и самую реку в местах, известных лишь их провожатому. Наконец, лес расступился и они оказались в прелестной широкой долине. В конце ее, где виднелись утесы и плавная линия альпийских лугов сменялась лесистыми горами, они увидели небольшое селение Кобан. Их приветствовал лай собак и удивленные взгляды ребятишек, игравших у дороги. Циппу что-то сказал им на осетинском языке, и они немедленно исчезли, чтобы показаться вновь в сопровождении нескольких стариков. Байматов слез с коня и поздоровался с каждым за руку. Здесь его знали. Он что-то говорил, указывая движением головы и рук на сопровождавших его инженеров. Ему одобрительно отвечали, приветливо поглядывая на участников конного путешествия. Потом старики по очереди подошли к спешившимся людям и пожали им руки. Циппу сказал, что он объяснил им цель и задачи своей маленькой экспедиции. Так закончилась официальная часть визита в село Кобан.
Сразу за селом началось узкое ущелье, на дне которого бежал бурный поток. Вдоль его берегов шла конная тропа. По мере продвижения вперед ущелье становилось все уже. Северная его часть была ярко освещена солнцем, а южные склоны тонули в тени. В некоторых местах ущелье становилось похожим на готический собор, своды которого простирались до самого неба. А там, в синеве, парили орлы и невольно вспоминались знаменитые строчки стихов Пушкина и Лермонтова. Через три километра ущелье закончилось. Его перегораживала целая гора, состоявшая из отдельных скал и громадных валунов. С правой стороны этой естественной запруды падал поток воды, превращаясь в бурный Гизельдон. Циппу назвал этот водопад Пуртом. Силу его падающей с высоты воды он и предлагал использовать для целей получения электрической энергии. Это здесь в течение нескольких лет он наблюдал водный режим реки. Проект его был оригинален и прост. Надо использовать завал как плотину. Собранную таким образом воду Гизельдона забрать в трубопровод и пустить ее на лопасти турбин. Здесь, у подножья Кахты-Сара имелась довольно большая площадка для строительства здания гидростанции. Этот проект Циппу потом был использован для строительства временной силовой станции, обеспечившей электроэнергией всё строительство. Потом Циппу повел своих спутников по узкой тропе вверх, на перемычку. Идти было трудно, солнце уже склонялось к закату, когда они, наконец, закончили свой подъем по серпантину Кахты-Сара. Картина, которая предстала перед их глазами, поразила всех. За перемычкой ущелье расширялось в большую горную долину, на дне которой образовалось небольшое озеро. Слева вода озера промыла себе проход и устремлялась водопадом в ущелье. Горы, как гигантская чаша, окружали нерукотворное водохранилище и отражались в его зеркальной глади. А далеко на западе высились снеговые вершины, залитые расплавленным золотом лучей заходящего солнца. Все стояли завороженные необычайным зрелищем. Это происходит со всеми, кому посчастливилось побывать в этих местах.
Циппу, довольный произведенным впечатлением, улыбался в черные, не без кокетства подрезанные усы. Возможно в эти минуты, показывая посторонним свою Родину во всей красоте и блеске ее непередаваемых пейзажей, он неосознанно гордился ею.
Быстро наступили сумерки. Всезнающий проводник привел своих спутников к хижине пастуха, где они были так же приветливо встречены и накормлены свежим овечьим сыром и осетинским чуреком – особым хлебом, выпекаемом из кукурузной муки. Довольно холодную ночь они провели у костра, подстелив под себя охапки сена и закрываясь тулупами и одеялами, любезно предоставленными хозяевами. В записках моего отца есть указание, что Циппу организовал охрану экспедиции силами жителей Какадура, Даргавса и Тменикау. Почему это понадобилось? Я не нашла ответа на этот вопрос…
А утром приезжие занялись исследованиями: измеряли высоту Кахты-Сара, ширину водопада, чертили какие-то схемы, что-то записывали в блокнотах, много и горячо спорили. Они были специалистами по энергетике и гидротехнике и лучше других понимали перспективы открывающихся возможностей. Циппу постоянно расспрашивали, что-то объясняли ему и себе. И он проявлял не только заинтересованность происходящим, но и был активным участником всех споров.
Павел Тауразович (Циппу) Байматов родился в 1875 году в селении Даргавс, расположенном на берегу Гизельдона, недалеко от описанного мною Кахты-Сара.
Там, в маленьком домике старинного осетинского села прошли его детство и отрочество. Совсем рядом были снеговые вершины Джимары и Тбау-Хоха. Из села можно было попасть через горные перевалы на Военно-Грузинскую дорогу, по берегу Гизельдона добраться до Владикавказа или углубиться на запад, в ущелье реки Фиагдон. У подножья далеких гор были видны небольшие поселения Ламардона, Фазикау и Какадура. В.А. Кузнецов писал: ” У берегов бурных рек и на головокружительной высоте по скалистым склонам застыли осетинские селения – теснящиеся друг к другу низкие каменные сакли с плоскими крышами, окруженные башнями и склепами… Трудно представить себе пейзаж горной Осетии без них – настолько гармонично и естественно слиты селения с окружающей их природой”. Этому определению вполне соответствовал и Даргавс, напротив которого на склоне горы Раминырах располагается таинственный древний склеповый могильник, называемый “Городом мертвых”. И сейчас широкая Даргавская котловина с блестящей на солнце серебряной нитью Гизельдона, окруженная со всех сторон горами, склоны которых покрыты альпийскими лугами, с древними каменными сторожевыми башнями в селениях, с необычными кладбищами в виде башенных склепов, в которых покоятся многие поколения живших некогда людей, производит впечатление чего-то нереального. Здесь современный человек сталкивается с далеким прошлым. Стоят, овеваемые ветрами ущелья, многочисленные каменные склепы, смотрят проемами квадратных окон на протекающий у подножья горы Гизельдон и домики Даргавса. Их (склепов) возникновение относят к XVII веку. По старым преданиям во время эпидемии чумы сюда собирались жители села и умирали в них целыми семьями. Поэтому окружены они мрачными поверьями. Когда в эти места потянулись археологические экспедиции, связанные с открытием знаменитой бронзовой кобанской культуры, местные жители не разрешали чужакам приближаться к погребениям.
А в нескольких километрах от Даргавса, в районе Кобана, были обнаружены еще более древние захоронения (III – II тысячелетие до н э.), в которых были найдены предметы из бронзы: удивительной красоты и изящества украшения, бронзовые топоры с орнаментом, булавки для одежды, женские гребни и многое другое. Эти предметы были вывезены из Осетии и экспонируются в музеях Парижа, Вены, Берлина. Хранятся они и в нашем Государственном историческом музее в Москве. В них ощущается необыкновенная гармония и красота. Древним людям, как и нам с вами, было не чуждо чувство прекрасного…
В поисках сведений о Ц. Байматове мне довелось побывать в старинном Даргавсе, поразившем мое воображение. Позже я обнаружила, что много других людей тоже были очарованы суровой красотой этого края. Так, в альбоме Б.А. Калоева “Материальная культура и прикладное искусство Осетии” на одном из рисунков, относящихся к 1879 году и сделанных экспедицией археолога графини П.С. Уваровой, изображен один из домов в верхней части села, который легко угадывается и сейчас, спустя столетие. Все так же возвышаются над селом фамильные башни рода Мамсуровых и Дегоевых. Есть и башня Байматовых, окруженная глухими заборами, сложенными из камня. Сейчас дома селения преобразились. Но совсем недавно это были обычные сакли. Здесь и родился мальчик, который получил осетинское имя Циппу, но при крещении ему дали и другое имя – Павел.
С ранних лет Циппу был помощником в доме. Ему поручалось стадо, которое он пас недалеко, на альпийских лугах, окружающих селение. Позже он косил вместе с отцом на высокогорных лугах, помогал возделывать пшеницу и другие сельскохозяйственные культуры. Когда его младший брат стал учиться грамоте у местного священника, Циппу самостоятельно овладел русским языком, а потом научился и писать. Очень большое влияние на него оказали встречи с геологами иностранных экспедиций, работавшими в его родных горах в конце восьмидесятых годов XIX века. Эти встречи во многом предопределили будущую жизнь этого удивительного человека.
Кавказ давно привлекал к себе внимание не только своей историей, но и богатыми залежами полезных ископаемых. Северная Осетия не была исключением. В ее недрах были обнаружены цинк и свинец, начиналась эксплуатация Садонского месторождения. Иностранные исследователи недр ехали сюда целыми группами. Некоторые из них работали в местах, где жил Циппу. Так мальчик впервые увидел приборы. Сначала он таскал рейку, позволявшую снимать топографический план местности, позже овладел и методами определения металлических руд в породе. Он не имел специального образования, но очень много знал в геологии. В газетах двадцатых годов сохранились его статьи о залежах графита у подножья Джимара-хох. Он писал о сланцах и залежах охры в Геналдонском ущелье. В его доме хранились коллекции минералов из Даргавского и соседних ущелий.
О Циппу Байматове я впервые услышала от своего отца и Михаила Ивановича Тихова, хорошо его знавших. Но к тому времени, когда я стала осознанно интересоваться им, М.И. Тихова уже не стало. Поиск новых сведений я начала с телефонного обзванивания однофамильцев Байматова. Его помнили. И скоро я уже знала, что его родственники живут там же, где некогда жил и он. В доме, что стоит на левом берегу Терека, где теперь живут потомки его брата Афанаса, меня встретили очень приветливо. В современном интерьере комнат я почувствовала всю специфичность осетинского дома: трое подростков, сидевших на диване и смотревших телевизионную передачу, при моем появлении моментально ретировались, освобождая для меня место. Их родители мягко и тактично пригласили меня, неожиданную гостью, о которой они ничего не знали ранее, к столу. Смешливая девочка уже тащила мне бокал осетинского пива. А мое внимание привлек большой портрет, висевший над диваном. В черноглазом молодом мужчине я сразу узнала Циппу. В кавказской папахе, в черкеске с серебряными газырями он лукаво улыбался нам. Его родные знали о нем немного – слишком большой промежуток времени разделял их поколения. Но они поведали мне, что еще до революции в поисках лучшей доли Циппу вместе со своими братьями уехал в Турцию. Он пытался организовать там свое дело, но в те годы “чужакам” сделать что-то в этой средневековой стране было очень трудно. Не хватало капитала, да и сам Циппу был неважным предпринимателем и коммерсантом. Кроме того, он будто побывал и в Европе, и даже в Англии. Его путешествие длилось несколько лет. И все это время его ждала невеста, привлекательная девушка (уроженка Даргавса), которая отказалась от других партий. С нею Циппу прожил в дружбе и согласии много лет. По-осетински ее звали Гозе, мой отец уважительно называл ее Марией Ивановной. Она славилась своими удивительными пирогами и умением варить пиво. Когда в 1934 году М.И. Калинин приезжал в Осетию, пиво для него варила Мария Ивановна.
Дома во Владикавказе Циппу организовал небольшую мастерскую, где по его проектам изготовлялись небольшие деревянные турбины для сельских мельниц. Сохранилась в архивах Республиканского музея краеведения фотография водонапорной деревянной трубы в 13 аршин, которую Циппу построил в 1907 году для забора воды для мельницы. Сохранилась и фотография электрических приборов, которые были смонтированы Циппу для каких-то, только ему известных, целей. Писатель Савва Дангулов, побывавший на строительстве Гизельдонской ГЭС и познакомившийся с Ц. Байматовым, писал о нем: “…великолепный умелец, мастер на все руки, доморощенный техник и инженер…”.
На строительстве Гизельдонской гидроэлектростанции Циппу пользовался всеобщим уважением. Живой, с быстрой реакцией, хорошо знавший обычаи своего народа, он служил переводчиком и посредником в общении рабочих, в большинстве своем осетин, многие из которых не владели русским языком, с руководством строительства. Его понятливость, живость восприятия действительности, умение находить общий язык с каждым, любознательность и недюжинные знания вызывали уважение не только его соотечественников, но и многих профессоров, членов многочисленных комиссий, приезжавших в те годы на Гизельдон. Он принадлежал к тому виду людей, которые, одержимые одной идеей, не отвлекаются уже ни на что другое. Они живут интересной жизнью, заполненной творчеством. Они знают, для чего живут. Сейчас появилась тенденция изображать людей нашего недавнего прошлого тупой и бессловесной массой. Но чем больше я знакомлюсь с этим, уже ушедшим поколением, тем больше убеждаюсь в том, что во многом они были умнее и значительнее нас. Отец рассказывал, что первые годы общения с Байматовым он не переставал удивляться его уму, пытливости и находчивости, его врожденной интеллигентности. Когда теперь меня спрашивают о Циппу, я, не знавшая его, всякий раз вспоминаю слова своего отца. И мне кажется, что этот человек является неотъемлемой частью и моего прошлого.
Отец рассказывал, что в первые же дни его пребывания на строительстве Гизельдонской ГЭС ему пришлось убедиться в необыкновенной изобретательности этого человека. Отправляясь на строительство водонапорного тоннеля, где отец руководил работой по проходке одного из его участков, он намеревался подняться на Кахты-Сар, где эта работа уже велась. Однако был остановлен у поворота дороги.
Оттуда открывался вид на склоны завала. Все стоявшие внизу рабочие прятались за большой скалой. В ущелье слышался грохот падавших камней. Утреннее солнце хорошо освещало склон. Было видно, как громадные валуны, движимые невидимой силой, начинают раскачиваться и срываются в ущелье. Они и сейчас лежат там, стоит только внимательно присмотреться. Рабочие объяснили, что эти камни представляют собою угрозу для всех, кто находится внизу. Для того чтобы проложить на склоне рельсы для будущего подъемника -бремсберга, необходимо сбросить самые неустойчивые и ненадежные из них. Сделать это очень трудно, так как можно сорваться в пропасть вместе с камнем. Однако камни продолжали падать один за другим. Присмотревшись, отец понял в чем дело. У верхнего края завала, на высоте более 250 метров, какие-то отважные люди, подвешенные на канатах, поддевали ломами, раскачивали камни. Через какое-то время камень оставлял место, на котором пролежал века и летел в пропасть. Придумал это оригинальное решение и показал на собственном примере Циппу Байматов, в это время уже работавший на строительстве. Волей случая он числился десятником в том самом подразделении, которым пришлось командовать Н. Шуваеву. Там они и познакомились, пронеся через всю свою жизнь взаимную симпатию друг к другу.
Обращаясь к рабочим, которые боялись повторить его пример, Циппу, сказал: “Кто отсюда убежит, тот здесь посторонний человек. Потому что не знает, как тяжело подниматься на измучанной лошади по дороге на Кахты-Сар. Потому что не носил на своем хребте сено по этому пути. Если собрать все слезы, пролитые на этой дороге, получилась бы река слез. Очистить скалы от камней необходимо. Я сам спустился на канате и показал, что надо делать. Кто сознательный, тот спустится вслед за мной, кто трус – останется. Станцию эту строят для нас!”
Работы по очистке места для строительства бремсберга были закончены лишь к концу третьего дня. А потом была построена горная подъемная железная дорога, длинною в 580 метров, поднимавшая людей и грузы на высоту 253 метра. В 1949 году еще существовала железная платформа, тележка, которая подняла на Кахты-Сар меня и моих однокурсников – студентов Северо-Осетинского медицинского института, направлявшихся в верховья Кармадона для ознакомления с его целебными источниками. Нам, нагруженным бутылками для кармадонских вод, которые мы исследовали на кафедре патологической физиологии, руководимой профессором Б.М. Брином, так не хотелось подниматься пешком. Одна я знала, как нужно позвонить по телефону, аппарат которого находился на специальной стойке у подножья Кахты-Сара. Там, на другом конце провода, меня выслушали и ответили. Я узнала знакомый голос Алихана Дегоева. А вскоре показалась и сама тележка, на которой мы, студенты, и совершили головокружительное путешествие.
Потом на этом месте начал работать фуникулер с желто-красным вагончиком, перевозившим туристов на турбазу в Кахты-Саре. Работает ли сейчас этот бремсберг? В прошлом году я не нашла знакомого телефона. Да и веселого вагончика не было видно. Тихо и пустынно в этих местах. Лишь знакомый ветерок гладил мои щеки и дружески ерошил волосы на голове. И чудилось мне, что стоит на минуту закрыть, а потом открыть глаза, и передо мною возникнут картины прошлого, которые я только что описала. Увы! Все течет, все изменяется…
Летом 1928 года было закончено и строительство временной силовой электростанции у подножья Кахты-Сара. Она должна была обеспечить электроэнергией все строительные работы и нужды рабочих городков, которые, как грибы, выросли по трассе строительства. Это значительно облегчало быт рабочих. А их было уже немало. Так, на строительстве дороги в 1928 году одновременно работали 470 человек.
Хочу рассказать еще об одном эпизоде во время строительства временной силовой станции на водопаде Пурт, случившимся тем же летом. О нем рассказал мне тоже отец
В комплект, если так можно сказать, этой временной силовой станции входили не только здание, но еще и небольшая временная плотина на Пурте, от которой вода по трубопроводу подавалась к турбине. Строительство этого объекта уже близилось к концу, как вдруг, во время сильного паводка, обусловленного ускоренным таянием снегов в жаркое лето 1928 года, воды Гизельдона прорвали преграду и устремились вниз, минуя трубопровод. Все попытки преградить путь бешеному потоку кончались неудачей. Вода продолжала размывать цементную стену плотины, возведенную с таким трудом. Кто-то из инженеров вспомнил, что Шуваеву приходилось усмирять реки в Сальских степях. Послали за ним на участок водонапорного тоннеля, где он работал на проходке вместе с рабочими Самсоном Багаевым, Иваном Дзебоевым и Джамботом Мисиковым.
Был уже вечер, когда Николай оказался у подножия завала. Бешеные струи, вырвавшись на волю, размывали остатки того, что недавно называлось плотиной, у которой теперь копошились фигурки людей, пытавшиеся усмирить поток сбрасываемыми камнями. Но вода просачивалась сквозь щели и продолжала буйствовать. Расстроенные рабочие, собравшиеся сюда со всей стройки, молча и сокрушенно смотрели на содеянное природой. Среди них находился и Циппу Байматов. Увидев нового инженера, все они вместе с инженером М. Кречко обступили его и с напряженным вниманием ждали нового решения.
Луна уже взошла и заливала место действия своим сиянием. В темноте прятались скалы ущелья. Был отчетливо виден край завала, на котором двигались темные фигуры людей. Сверкали в свете луны струи водопада Пурт. Все это создавало необыкновенно красивое зрелище, но этого никто не замечал. Все смотрели на Николая. А тот лихорадочно перебирал в уме подобные эпизоды из своей небольшой практики.
– Если бы у нас были мешки, – неуверенно сказал он вслух и объяснил присутствующим, что в мешки можно насыпать гравий, кучами лежавший у дороги, а потом сбросить их в поток. Плотно прилегая друг к другу, они преградят дорогу воде. Циппу, стоявший в группе рабочих, мгновенно понял идею.
– Мешки есть на третьем участке, – быстро сказал он и оглядел всех своими живыми, сверкавшими даже в лунном свете, глазами.
– Но они предназначены для других работ – возразил ему один из рабочих. – Да и заперты в сарае.
– Для такого дела сарай не помеха, – возразил он, – можно и скоробчить (т.е. похитить). – Циппу выжидательно смотрел в лицо новому начальнику участка, готовый сорваться с места. Дисциплина, все таки.
– Давай, Циппу, – поддержал его Михаил Кречко.
Через мгновение Байматов и несколько других рабочих вскочили на стоявших у скалы лошадей и исчезли в тенях ущелья.
А еще минут через 15 они уже сбросили тяжелые тюки с 300 мешками. И тотчас же все столпившиеся рабочие начали наполнять их гравием. Работа кипела. Раздавались смех и шутки. Мешки тащили к перемычке и устанавливали их по ее краям. Среди них мелькала тонкая фигурка нового инженера М. Кречко, указывавшего, куда нужно укладывать гравий. По мере накопления мешков в верхней части Пурта людей внизу становилось все меньше. Когда последняя пара рабочих поднялась на завал, Николай подал команду. И тотчас же сотни рук столкнули в бурный поток весь подготовленный материл заграждения. Тут же наступила тишина. Река была усмирена!
А потом вдруг кто-то запел протяжную мелодию осетинской песни, песню победителей. К солисту присоединилось множество других голосов.
Пишу эти строки, а перед собою вижу ущелье, погруженное во тьму теплой летней ночи. Вижу темный Кахты-Сар, на фоне которого отраженным лунным светом выделяются отдельные валуны. Вижу громоздящиеся к небу скалы северной стороны каньона Гизельдона, освещенные луной. Вижу их, строителей, объединенных общей победой. Вижу своего отца, молодого и тоненького, рядом с Камбулатом Тембулатовичем Хасиевым. Вижу Циппу Байматова и Михаила Кречко. Вижу братьев Вассо и Самсона Багаевых, Карпа Пепенко, старшего прораба строительства А. Федосеева. Все они идут вместе пешком до самой Кобани. Идут строители дороги, жители Гизели, Кобани, Кани, Санибы, Тменикау. Идут курские плотники, трудившиеся на возведении временной силовой станции. Идут проходчики тоннеля.
Высокий голос ночного певца что-то поет, рассказывая, очевидно, о сладости победы. Его сменяет удивительно слаженный многоголосый хор. Такое мужское пение можно услышать только на Кавказе.
Умер Павел Тауразович Байматов, Циппу, в возрасте 66 лет в 1941 году. Похоронен на старом гизельском кладбище Владикавказа. Кто знает, может быть придут к его могиле благодарные граждане Осетии?
А в архиве моего отца хранится старая фотография, подаренная ему Циппу в июле 1935 года. Аккуратная фигура немолодого человека, подтянутого и экипированного по правилам того времени для путешествия в горах. На нем аккуратная косоворотка. На голове темная мягкая шляпа необычного покроя (такие носят тирольские горцы). У пояса – бухта спасательных веревок, неизменный бинокль, фляжка с водой. На ногах -мягкие чувяки – дзабарта. Циппу стоит, опираясь на палку, на фоне его любимых гор. Вглядываюсь в приятное и волевое лицо. Смотрю на руки с переплетением вен, выдающие его возраст и привычку к труду. Что думает этот человек, рассматривающий нас сквозь завесу времени?
И есть в ущелье Гизельдона электростанция, появлением своим обязанная его идеям и его настойчивости. Она стоит как памятник всем, кто очень давно своим умением, энтузиазмом и трудом создавал наше будущее.
ИНЖЕНЕРЫ
В основе всякого действия лежит предварительный план его выполнения. Так и в основе строительства Гизельдонской гидроэлектростанции был заложен некий вариант плана, пришедший в голову Ц. Байматову. Потом этот план, многократно пропущенный через сознание многих творцов идеи, превратился в грандиозное произведение, которое и стало началом созидания. Отдельные фрагменты этой работы лежат сейчас на моем столе, поражая воображение. Сколько же вложено в них знаний и творчества! Я разглядываю кружево чертежей, хитросплетения инженерных расчетов, непонятные для меня схемы, читаю старые тексты и удивляюсь лаконичности и красоте инженерной мысли тех, кто придумал и построил это удивительное сооружение. Одни придумывали и рассчитывали, другие – выполняли опытные модели и привязывали их к специфике местности, третьи – испытывали разные варианты строительных материалов, мастерили сложные электрические агрегаты и схемы, продумывали сложнейшие варианты строительных работ. Я все это хорошо знаю, так как выросла в инженерной среде и всегда с величайшим почтением относилась к этой профессии. О них, инженерах, о “мозговом” центре строительства я и хочу рассказать в этой главе. Одним из винтиков этого центра был и мой отец.
Я, конечно, не могу быть полностью объективной в оценке близкого мне человека. Но кто сказал, что надо излагать только сухие факты? Разве не интересно знать, как преломляется в сознании жизнь другого человека? Разве нельзя рассказать другим людям, как МНЕ представляются события того времени, несмотря на романтичность, с которой я оцениваю поколение наших родителей?
Николай проснулся от наступившей тишины. Где-то по инерции еще хлопали двери, скрипели тормозные колодки, слышался шум льющейся воды. Прекратились ритмичный шум и постукивание колес, мерное убаюкивающее покачивание. Вместе с ними исчез и сон. В темном еще купе уже просматривались силуэты людей, лежащих на полках. Слышалось дыхание спящих, приглушенные голоса. Некоторое время Николай лежал тихо, пока вдруг не вспомнил, почему он оказался здесь, в полутьме и духоте железнодорожного вагона. Ощущение внутренней тревоги и радостного сознания своей полной самостоятельности, ожидания нового в жизни и чисто физическое ощущение молодости сменялись в нем, как в калейдоскопе. Он бесшумно спустился со своих антресолей, нащупал туфли, засунутые от чужих взоров еще вечером за чей-то баул и, осторожно пробираясь между чемоданами, какими-то ящиками, торчащими в вагонном проходе, вышел в тамбур. Вагонная дверь была широко открыта, лестничный затвор поднят. После нечистых испарений закрытого помещения в легкие ворвался холодный, насыщенный ароматом цветущих трав воздух, прогнавший остатки сна. И тут Николай увидел – совсем близко над землей парили в воздухе снеговые вершины. Серо-голубая дымка испарений пробуждавшейся под солнечными лучами земли закрывала их подножье, создавая иллюзию невесомости горной гряды. Солнце уже окрасило в малиновый цвет самые высокие вершины, подчеркивая суровую красоту синих, серых и фиолетовых пиков, утесов, нагромождений первозданных скал. Вскоре поезд медленно проследовал мимо станционной будки с надписью “Разъезд Шанаево”, а Николай еще не мог оторвать взгляда от величавой панорамы.
Во Владикавказ поезд пришел уже в разгар весеннего дня. Невысокие станционные здания, маленькая площадь с небольшим сквериком, обнесенным деревянной решеткой, расположившиеся на узлах и чемоданах темноглазые и громкоголосые люди, маленькие, отчаянно трезвонившие зеленые трамвайчики, продавцы воды, мальчишка -чистильщик сапог, сидевший на тротуаре – все привлекало внимание нашего путешественника. Потом он ехал в одном из таких переполненных трамваев в центр города, где, по рассказу его недавних спутников, находились городские гостиницы. Он и вышел у первой из них на углу красивого проспекта, в центре которого тянулась аллея высоких акаций, усыпанных гроздьями белых ароматных цветов. Красные кирпичные двухэтажные здания по обеим сторонам проспекта радовали глаз выразительной кладкой стен, кирпичными кокошниками крыш, орнаментальным оформлением оконных проемов, вязью кованых решеток балконов. В гуще листвы о чем-то спорили голосистые воробьи, конкурируя со звонками трамваев. У городского кинотеатра “Гигант” толпились люди, привлеченные афишей нового кинофильма “Прокаженная”.
В полутемном и прохладном холле гостиницы с помпезным названием “Грандъ-Отель” его встретила дежурная-армянка, вязавшая платок. Место в гостинице освобождалось через три часа, и Николай зарезервировал его. Почувствовав голод, отправился искать столовую. На дворе стоял май 1928 года. В отечественной истории это время обозначено словом НЭП.
Николаю Шуваеву шел тогда 26 год. Он только что окончил Новочеркасский политехнический институт, получив специальности инженера-гидротехника и инженера-строителя. Был у него уже и опыт работы с гидротехническими сооружениями – последние студенческие годы он занимался ирригационными программами для сальских степей и на реке Маныче (строил мосты, плотины, небольшие оросительные каналы и многое другое). Теперь он ехал через Владикавказ в Тифлис, куда был приглашен на работу одним из кураторов его дипломного проекта. Проект был посвящен водному хозяйству верхнего бассейна реки Иоры в Грузии и водохранилищу у Тифлиса. Однако заманчиво было и другое приглашение – познакомиться с начавшимся строительством Гизельдонской гидроэлектростанции, куда уже уехали многие его однокурсники, защитившие дипломы вместе с ним. Он отстал от них, отправившись после защиты на встречу со своими родителями в Ставрополь. Управление строительством, как сказала ему дежурная, находилось в конце проспекта. Однако голод давал о себе знать. Шагая по Пролетарскому проспекту, который многие жители Владикавказа называли еще по привычке Александровским, он скоро обнаружил маленький духан, подвальчик, из которого неслись заунывные звуки восточной зурны. По крутым ступенькам он спустился в небольшой зал, в котором стояли несколько мраморных столиков, за один из которых он и уселся. После жаркого солнца в полутемном и прохладном подвале было приятно посидеть. Пряно пахло тархуном, кинзой и другими травами, разложенными на столах в небольших керамических блюдах. На тарелках лежали тонкие лаваши. Тихо пел древний струнный инструмент. В углу сидели старые персы с крашеными хной бородами. Они перебирали шарики четок и, закрыв глаза, казалось, вслушивались в звуки протяжной музыки и речитатив музыканта, певшего о походах и победах древнего царя Дария. Перед каждым из них стоял кальян, украшенный инкрустацией и искусной резьбой. Николай догадался, что они курили гашиш. Тонкий аромат каких-то снадобий, добавленный в кальяны, перемешивался с острым запахом трав.
Вскоре перед новым посетителем духана уже стоял глиняный горшочек, в котором под пергаментной крышечкой чуть ли не клокотал горячий чанах, только что снятый с плиты. Температура блюда и красный жгучий перец придавали этому восточному блюду особый вкус. Потом был принесен и стакан красного охлажденного кизлярского вина, успокоивший полыхавшую огнем глотку.
Николай шел по незнакомому проспекту, все больше пленяясь красотой его архитектуры. Особенно хороши были балконы, увитые диким виноградом. Из многочисленных кофеен на улицу вырывался аромат кофе. В витринах большого кондитерского магазина Хасиева были выставлены диковинные пирожные и торты, шоколадные раковины, наполненные взбитым кремом. В хлебном магазине и в пекарнях продавался тонкий, как бумага, армянский лаваш, толстый овальный грузинский, осетинский чурек, “французские” булочки, караваи серого и белого хлеба. Женщины были одеты нарядно, по моде тех времен – в узкие и длинные до щиколотки платья или в короткие складчатые юбочки, в фетровые, туго облегавшие голову шапочки или пестрые головные уборы, сотворенные из платков и украшенные перьями. Мужчины и женщины сидели на скамьях, стоявших на центральной аллее проспекта. На щитах, выставленных около городского театра, висели афиши спектакля “Сиятельный парикмахер или тайны гарема”. С других афиш на прохожих скалили зубы громадные оранжевые тигры цирка Шапито, улыбались пестрые клоуны и розовые слоны. В городском парке играл духовой оркестр. Афиша у входа сообщала о концерте симфонического оркестра, посвященном 125-летию со дня рождения М.И. Глинки В программе значились Лядов, Балакирев, Чайковский. Изредка по проспекту проезжали конные экипажи – фаэтоны с сидевшими в них седоками. Обращали на себя внимание вывески многочисленных ресторанов и ресторанчиков, парикмахерских, фотоателье. Здесь же размещалась реклама частнопрактикующих врачей -чаще всего зубных. Было многолюдно и шумно. Незаметно для себя Николай дошел до старинного здания пожарной команды, перед которым на площади в ожидании вызова стояли два конных экипажа. Здесь проспект разделялся на две улицы. Николай выбрал ту, что была правее и не пожалел об этом. Шум Терека привлек его внимание. Терек, полноводный и грозный в это время года, переполненный водами таявших в горах снегов, шумел и клокотал в своей пойме. На берегу стояла красная кирпичная армянская церковь с заколоченным центральным входом. Дорога поворачивала вправо, на мост. Об этом сооружении Николай знал – знаменитый мостостроитель профессор Г.Б. Заславский рассказывал студентам Новочеркасского вуза о первом в России чугунном мосте через Терек во Владикавказе, построенном в 1869 году. Наш путник собирался уже направиться в его сторону, как его внимание привлек шум, доносившийся из квартала многочисленных лавок и лавчонок, расположившихся вокруг другой небольшой площади (сейчас это площадь Штыба). Шум был так оглушителен, что звонки трамваев тонули в нем. Десятки людей были заняты ковкой и лужением медной посуды. Одни раздували меха горнов, другие колдовали над металлическими изделиями. У дверей лавочек и маленьких мастерских были выставлены медные тазы, блюда, каганы, котлы, пузатые кувшины. Тут же предлагалась и деревянная тара. Медово желтели бочки, обтянутые обручами. Громоздились один на другой ящики разных размеров. Шла бойкая торговля бижутерией, серебряными украшениями, яркими бусами. Лезгины и тавлины (выходцы из Дагестана) не только паяли, клепали, стучали разнокалиберными молотками и молоточками, но и продавали знаменитые серебряные кубачинские гравированные кубки, блюда, кувшины. Висели на специальных распорках дагестанские ковры или навалом лежали прямо на тротуаре. Место это издавна называлось Краснорядской улицей (теперь это улица Свободы). Любуясь удивительным зрелищем, Николай вдруг увидел скромное объявление на стене одного из домов. На нем значилось: “Управление строительством Гизельдонской гидроэлектростанции”. Он легко взбежал по крутой лестнице на второй этаж и распахнул дверь.
Владикавказ 1928 года, описанный мною выше, чистенький и провинциальный, был вовсе не так благополучен, каким мог бы представить его себе читатель этих строк. Таким он запомнился лишь мне по рассказам моих родных о тех далеких временах. Кое-что я видела сама, как и описанный мною квартал ремесленников, находившийся там, где сейчас расположен небольшой сквер. На самом деле, внешнее впечатление не имело ничего общего с тем, что происходило тогда во владикавказском обществе. Еще живы были воспоминания времен революции и гражданской войны. Еще сочились раны потерь. Только одна часть людей тщательно скрывала их, хороня своих покойников тайно и так же тайно оплакивая их. Другая заявляла о своих потерях громко, обвиняя первую половину во всех грехах. Одних лишали прав, другие выступали в роли судей. Тех, кого обвиняли, объявляли “лишенцами”. Быть лишенцем в те времена означало быть вне общества, вне работы, вне жизни. Работа – это возможность выжить. А работы действительно не хватало.
Оживление частной торговли, сопровождавшей новую экономическую политику, приводило к легкому обогащению одних и обнищанию других (разве не те же картины мы наблюдаем и сейчас?) К сожалению, уроки истории не всегда принимаются во внимание. Скудные сведения о проблемах того времени нам дают газетные материалы и рассказы очевидцев. Но последних уже не осталось. Кроме всего прочего, человеческий мозг склонен все забывать. Кто расскажет нам, теперешним, о контрастах и трагедиях тех дней?
В городе процветали пороки всех времен и народов. В переполненных новыми коммерсантами ресторанах новоиспеченные господа, демонстрируя свои предпринимательские успехи, отплясывали чарльстоны и канканы. Многочисленные буфеты, столовые-обжорки, духаны, закусочные, питейные заведения, как грибы вырастали на его главных улицах. Расцвела наркомания, проституция – постоянная спутница неправедного обогащения. Газеты сообщали об употреблении несовершеннолетними кокаина, о притонах на Военно-Грузинской дороге. Реклама врачей, особенно венерологов, косвенно свидетельствовала о распространении венерических болезней, затем – реклама “Торгсина”, куда стекались остатки былой роскоши, новых богатых магазинов, и одновременно со всем этим – безработица, очереди на бирже труда, подорожание продуктов, электроэнергии. На 1 января 1927 года во Владикавказе было зарегистрировано 2429 безработных.
В конце двадцатых годов во Владикавказе проживало 83600 человек. На 27 промышленных предприятиях были заняты 1163 рабочих. Основные отрасли производства – пищевая, швейная, кожевенная, обработка дерева, полиграфическая, добыча и обработка минералов. Госпредприятия по отраслям промышленности: по пищевой – спиртово-водочный завод № 4, винокуренный завод № 1, крахмально-паточные заводы № 1 и № 2, засолочно-консервный пункт “Им. 8 марта”, макаронная и табачная фабрики, швейная фабрика № 5, кожзавод №10, лесозаводы № 3 и № 5, типографии газет “Растзинад”, “Сердало” и “Власть труда”, два кирпичных и известковых завода, каменотесные мастерские. Жилплощадь -499300 кв. метров, обеспеченность – 6,03 кв. м. на человека. Коммунальное хозяйство – водопровод с протяженностью сети 73,6 км., 2 бани с пропускной способностью 3620 человек в сутки. Имеется трамвай, длина пути 14,3 км., с возможностью перевозки 28925 человек в сутки. Электростанция мощностью 815 квт. Школ 1-ой ступени – 7, семилеток -6, ФЗС – 1, девятилеток – 7, техникумов – 3, профессиональных школ -3, общеобразовательных курсов – 16, вузов – 2. Лечебных учреждений 14, на 1000 человек 3,1 койки. Эти данные взяты мною из справочника “Весь северный Кавказ” за 1931 год.
Но уже в те же годы появились и первые признаки перелома в жизни людей. Начиналось строительство отечественной индустрии. В Осетии это были – Беслановский маисовый комбинат, Мизурская обогатительная фабрика, Ардонский консервный завод.
Поэтому не удивительно, что появление в местной газете “Власть труда” объявлений о наборе рабочей силы для строительства Гизельдонской гидроэлектростанции всколыхнуло всю общественность города и Осетии. И не только Осетии. Первые наборы технического персонала, не находившего себе применения в городе, начались в 1927 году. К этому времени уже были завершены геологические изыскания на месте будущего строительства, уже прошли предварительные совещания и согласования на разных уровнях (“Эскизный проект Гизельдонской гидроэлектрической станции, представленный на заседание Центральной экспертной комиссии 29.01.1926 г.”, “Дело постройки Гизельдонской электростанции. 28.05.1926 г.” и др.) и было дано “добро” (“Протокол заседания Малого Президиума Северо-Кавказского крайисполкома о финансировании работ по сооружению Гизельдонской электростанции. 29.04.1926г.”) началу подготовительных работ. В недрах мозгового центра шли бои местного значения: решался вопрос о проекте основных сооружений. Ученые Москвы, Ленинграда, Ростова, инженеры Новочеркасска, Владикавказа решали, как лучше и экономнее построить станцию.
В пожелтевших от времени бумагах, на старых фотографиях, сделанных великолепным фотографом строительства Федором Петровичем Морозовым (он погиб в первые же месяцы Великой Отечественной войны), я вижу знакомые мне горные пейзажи, не изменившиеся и сейчас: плоские крыши Даргавса, узенькую ленточку Гизельдона на месте главного корпуса электростанции. А геологи описывают на этих же фотографиях коренные выходы юрского известняка, ленточные глины, подстилающие известняк сланцы. Они пишут свои заключения, мало понятные обывателю. Я понимаю только одно – строить можно! И еще -необходимо продолжить изыскания. И на этих заключениях стоит фамилия, одна фамилия, без инициалов – Орлов. Кто был этот Орлов, один из первых кирпичиков того труда, который потом превратился в стройное здание удивительного сообщества людей, гордо называвших себя ГИЗЕЛЬДОНЦАМИ? Одним краеугольным кирпичиком был Цыппу Байматов. Но еще до него, до революции, о необходимости электрификации России говорили лучшие ее инженерные умы. Мысль о необходимости электрификации России принадлежит вовсе не В.И. Ленину, хотя он и явился одним из таких “кирпичиков”, поддержавших идею. Потом был Г.М. Кржижановский, были сотни других ученых, инженеров, техников, литераторов, журналистов. Был и не известный мне Орлов. Не тот ли это профессор Орлов, читавший лекции по геологии в Донском политехническом институте в середине двадцатых годов? Этот институт был кровными узами связан со строительством. Многие, очень многие его выпускники работали на Гизельдоне. И не тот ли это В.И. Орлов, который в 1934 году вместе со студенткой 3 курса Новочеркасского института Верой Флёровой открыл вольфрамово-молибденовое месторождение в Тырны-Аузе? Вера погибла тогда в горах Кабарды. Ее именем была названа улица в этом горном городке. А отец Веры не тот ли профессор Флёров, который тоже преподавал в ДПИ вместе с Орловым? Как все сходится! В.И. Орлов умер в 1946 году. Это я случайно прочла в листке отрывного календаря. Удивительно, как переплетаются человеческие судьбы. Да найдет ищущий!
Не менее интересна судьба других “кирпичиков”. Первыми авторами проекта Гизельдона (я теперь для краткости так буду называть строительство) были Крокос, Лавров и Ефимович. Они работали в Ростове, оттуда наезжали в Осетию. Потом, недолго, Ефимович (имя и отчество мне не известны), пожилой, высокий, очень опытный инженер, поляк по национальности, возглавлял строительство. Ничего не знаю о судьбе Лаврова. А вот – В.А. Крокос. В записках отца я нашла пометку – “В.А. Крокос – зам. начальника электро в Кавгидрострое”. Я посылала запрос о нем в Совет Старейших энергетиков России. Но и там о нем ничего не знали. Фамилия редкая, запоминающаяся. Но вот недавно в книге воспоминаний князя С.М. Голицина я снова встретилась с этой фамилией. Я не сомневаюсь, что речь шла об одном и том же лице. В 1930 году С.М. Голицин работал в станице Апшеронской в тресте Майкопнефтьстрой на строительстве городка для эксплуатационников нефтяных скважин. Среди сотрудников проектного отдела были два пожилых инженера – Бергман и Крокос(!), которые держались особняком, ни с кем не разговаривали, не ходили в общую столовую. Вместе с ними постоянно обретался некий молодой человек, проводивший весь рабочий день на стуле у двери комнаты, в которой работали инженеры, числившиеся консультантами. Все догадывались, что они были заключенными. Можно представить финал их жизненного пути… Я считаю уместным (и во искупление) сказать и об этом “кирпичике” Гизельдона. Единственное, что мне удалось установить, это национальность. Фамилия эта, как мне объяснили единственные представители ее во всей Москве, греческого происхождения. Но и они ничего не знали о “моем” Крокосе.
Далее появятся уже не отдельные кирпичики, а сотни известных мне и неизвестных строителей, память о которых не дает мне покоя и требует изложения всего того, что я знаю о них. В консультациях по строительству Гизельдона принимали участие отечественные ученые -главный инженер Главгидроэнергостроя академик Б. Е. Веденеев, доцент Харьковского института Нечипоренко, профессор А.А. Аксамитный, профессор ГСХИ Л.С. Философов, профессора А.И. Фридман, Евдокимов-Рокотовский и др., а также иностранные специалисты: из Центрального консультационного бюро иностранных технических советников – Келен, Фернау, Георг Бергер. С консультациями на Гизельдон приезжали: Торпен (амерканский инженер), Модель и геолог Рейнгартен (Германия), Омодео (Италия), Жакоте (Франция). Последний отмечал, что “для строительства Гизельдонской электростанции существуют редчайшие условия – при небольшой протяженности водонапорного тоннеля возможен высокий напор воды”. Он же обращал внимание на тяжелейшие условия работы в горах. Академик Б.Е. Веденеев в предисловии к изданному в Москве в 1936 году альбому “Районная гидроэлектрическая станция на реке Гизельдон” писал: “…публикуемые материалы по Гизельдонской станции приобретают особое значение для умножения нашего опыта. Рассматривая постройку Гизельдонской гидростанции, как первую ступень в освоении высоких напоров у нас в Союзе, я рекомендую строителям высоконапорных станций тщательно изучить опыт Гизельдонстроя”.
В большой комнате было шумно и многолюдно. Люди сидят за письменными столами. Одни что-то чертят, на больших чертежных досках, другие внимательно рассматривают какие-то документы, чертежи, прикрепленные кнопками прямо на стенах. В нескольких книжных шкафах рядами стоят папки с бумагами. В углу маленькая женщина (М.М. Вилиагорская) быстро печатает на старом “Ундервуде” текст, который ей диктует высокий, очень живой инженер. У окна, опершись на стол, стоит молодой коренастый и широкоплечий человек с яркими карими глазами. Он уже успел загореть дочерна. Это говорит о том, что он много времени проводит на свежем воздухе. О том же свидетельствует и его выгоревшая одежда. Вокруг него стоит группа таких же молодых людей, заинтересованно ему внимающая. На звук открываемой двери все оборачиваются. Потом на лицах многих отображается удивление и неподдельная радость. Темноволосый и темноглазый инженер быстро меняет свое полусидячее положение и бросается к Николаю. Это был Михаил Яковлевич Кречко, выпускник НПИ, его однокурсник. Обернувшийся на шум, диктовавший машинистке инженер, оказался Карпом Алексеевичем Пепенко, исполнявшим тогда роль начальника строительства. И он был выпускником того же института, года на два старше. Отовсюду на Николая смотрели улыбающиеся лица вчерашних студентов, а ныне членов великой Гильдии Инженеров. Каждый из них потом займет свое место на строительстве. Но пока они еще все вместе в том, первом Управлении. Тут и старые инженеры, спецы, получившие образование еще в дореволюционное время, тут и техники, экономисты, руководители исследовательских лабораторий строительства. Разный опыт, разный возраст, разное отношение к жизни… Но одно общее -никто из них никогда не строил электростанций такого типа. Мой отец пишет в одном из своих докладов, посвященных 40-летнему юбилею Гизельдона: “Технических кадров, имеющих опыт такого строительства, не было. Специалистам Советского периода, имевших солидную по тому времени теоретическую подготовку, пришлось многому учиться, в частности, и у тех, кто таковую имел (старые инженеры), в том числе и у опытных рабочих, например, у горняков Садона”.
Я пытаюсь представить себе этих людей, там, в первом Управлении на улице Краснорядской. Многих я помнила и хорошо знала. Другие запечатлелись в рассказах моих родителей. О третьих читала в прессе или слышала от других людей. Их давно уже нет на свете. Но я помню их, молодых.
Михаил Яковлевич Кречко, ставший потом доцентом Научно-исследовательского института Курортологии в Кавминводах. Иван Иванович Барашков, тихий худощавый очкарик, московский инженер, в годы Великой Отечественной войны – полковник, начальник штаба генерала Малиновского. Иван Алексеевич Федосеев, невысокий, голубоглазый, выпускник ДПИ, в послевоенные годы один из руководителей строительств на Северо-Кавказской железной дороге. Доцент ДПИ Романов, геодезист, маркшейдер, занимавшийся разбивкой водонапорного и водоспускного тоннелей. Михаил Михайлович Александров, инженер-проектировшик – выпускник Бауманского института. Инженер-механик эстонец Илья Семенович Штерин. Выпускник ДПИ Александр Покараев. Московский инженер Виктор Васильевич Порфирьев. Сергей Алексеевич Сыромятников – один из виднейших специалистов того времени. Инженеры Чижевский, Герман Николаевич Петров, Шишенин и Сегитвари. Ф.В. Векин (был начальником строительства в 1933 году), Василий Иванович Копышкин, один из первых начальников строительства. Его заместитель Камбулат Темболатович Хасиев. С ними вместе работу на Гизельдоне начали подлинные мастера своего дела: М.И. Тихов, Инал Александрович Томаев, братья Василий Афанасьевич и Михаил Афанасьевич Еремины, Вениамин Михайлович Кириллов, Сергей Федорович Второв, Иван Павлович Бескаравайный, горный мастер Коцлов, Григорий Денисович Долгов, Кирюшин, Мазин. Экономисты: плановик Сергей Никитич Нацвалов – выпускник Московского Университета, Валерий Васильевич Елфимов, Н. Палладин, Хаджи-Мурат Дзеранов, Флексер. В небольшом списке, написанном аккуратным почерком моего отца, все они обозначены как “зачинатели” Гизельдона. Там же есть и фамилия Циппу Байматова. Позже на строительство приехали инженеры Ефим Моисеевич Карп, Виктор Бублик, Давид Васильевич Габолаев, В.С. Ефременко, Коцера, Иосиф Абрамович Рабинович, Николай Марьянович Снешко, Борис Рувимович Шапиро. Потом этот список дополнится и другими именами (их у меня около трехсот). А сейчас все первопроходцы собрались там, в комнате. Я смотрю на них сквозь завесу времени в 70 лет. Они не замечают моего пристального внимания. Они заняты встречей с новым коллегой, который уже не сможет оторваться от Гизельдона и останется верен ему всю свою жизнь. Через всю жизнь эти люди пронесут любовь и нежность к Гизельдону. Они сохранят до конца дней и свою верность друг другу, свою дружбу. Когда через много лет после окончания строительства умер Габола Иванович Чехов (начальник снабжения строительства), гизельдонцы, все, кто остался в Осетии, пришли прощаться с ним Они не забыли ничего. Они стояли все вместе и, увидев нас с отцом, которого я сопровождала, эти уже немолодые люди с нежностью, как своего ребенка, обнимали меня, выражая таким образом дружественное чувство к моему родителю. Я счастлива тем, что выросла в обстановке уважительного отношения друг к другу этих людей – от руководителей до простых рабочих, независимо от их национальной принадлежности, возраста, взглядов на жизнь. Слово “Гизельдон” раскрывало мне их сердца. Уже взрослой я почувствовала это, когда довелось встретиться мне с удивительным и мудрым человеком – Алиханом Габолаевичем Дегоевым, бывшим рабочим, потом – дежурным на водозаборе плотины на Кахты-Саре. Он все хотел рассмотреть мое лицо, хотя сам почти ничего не видел, и все спрашивал, похожа ли я на своего отца. И рассказывал мне, каким был мой отец в молодости. Слышать добрые слова об отце, который уже ушел от нас в мир иной, было очень трогательно. Иногда мне кажется, что часть любви моей к моему отцу я переношу на всех, кто был ему когда-то дорог, кого он тоже очень любил и уважал.
А тогда, в мае 1928 года, он стал рассматривать чертежи и планы, расспрашивать о строительстве и его перспективах. Листы ватмана, миллиметровки, кальки постепенно заполнили его стол. Николай сидел над чертежами долго, со свойственной ему педантичностью подробно изучая проект. Он открывал для себя новое, понимая, что предстоит большой, напряженный и интересный труд, требующий дальнейшего усовершенствования знаний. Все будущие сослуживцы ждали его оценки и когда он сказал, что остается, зааплодировали. Там же он и подписал заявление о приеме на работу. Вечером того же дня многие из участников этой встречи выехали на маленькой грузовой однотонке в Кобан.
Когда я расспрашивала отца о первых впечатлениях, об этой поездке, он отмахивался и говорил, какие оригинальные идеи были положены в основу строительства. На вопрос о том, какое впечатление произвела на него природа этого заповедного уголка Кавказа, он начинал говорить мне об уникальности гидротехнических сооружений. Он стеснялся сантиментов. На мое восторженное замечание, что они все были героями, сумевшими построить станцию, не имея тех механизмов, которыми пользуются инженеры сейчас, что это строительство – ручная поделка, он удивленно возразил мне: “работали, как все в то время…”.
Вы уже заметили, мой читатель, что повесть эта, написанная женщиной, имеет романтическую направленность? Романтика строительства? Не смешно ли это? Совсем нет! Это повесть о том, как большой группе людей посчастливилось пройти вместе определенный отрезок жизненного пути, отмеченного совместным творчеством, в котором каждый нашел свое место. И, поверьте мне, в их суровой жизни было много счастливых минут.
Наконец все разместились в тесном кузове единственной на строительстве машины. Сидели на каких-то ящиках, бочках, тесно прижавшись друг к другу. Михаил Кречко, обращаясь к Николаю, начал рассказывать о том, что уже удалось сделать на протяжении 9 месяцев -с 13 сентября 1927 года (дата начала строительства). Правда, работа началась еще раньше, в июле 1927 года, когда стали прокладывать шоссейно-гравийную дорогу из Владикавказа до Кобана. К 1928 году она была почти готова. Заканчивалась работа и на участке от Кобана до Кахты-Сара.
– Уже начал возводиться и рабочий поселок, – продолжал свой рассказ Михаил, – куда скоро переведут и само управление стройкой. На строительстве дороги было занято много людей, в основном неквалифицированных рабочих из крестьян местных селений. Ежедневно из сел приезжают возчики с подводами, на которые грузится щебень и камни. В некоторых местах дороги производились взрывные работы, были построены мосты через бурный Геналдон, приток Гизельдона, и через сам Гизельдон. Всеми работами руководит инженер-дорожник Мазин. Да вот он и сам, сидит у кабины. Плотный, пожилой Мазин улыбнулся М. Кречко и, отвернувшись, снова стал смотреть на дорогу, очертания которой постепенно исчезали в наступавшей темноте. Шофер включил фары. Сидящие в кузове вели неторопливую беседу. В темноте двигались огоньки папирос. Через несколько километров машина замедлила свое движение и все увидели, что дорогу перерезает довольно мощный поток воды. Мазин, сидевший до этого спокойно, забеспокоился и, постучав по крыше кабины, потребовал остановить ее. Затем он, тяжело перекинув через борт свое большое и грузное тело, спрыгнул. Он ходил вдоль потока, размывавшего дорогу, сокрушенно вздыхал, а потом вновь забрался в машину.
– Здесь размывает постоянно, надо укреплять берега Гизельдона, -сказал он, не обращаясь ни к кому. И все поняли его. Коварный Гизельдон делал это постоянно, прорывая все заграждения то в одном, то в другом месте. Позже, вблизи дороги, вырастут два цементных заводика, которые начнут производить необходимый цемент. Но пока Гизельдон продолжал своевольничать.
Бурный поток удалось миновать довольно легко. Дорогу со всех сторон обступал лес. Фары высвечивали отдельные деревья и кусты. Постепенно разговоры стихли, слышался только голос Михаила. Он продолжал рассказывать о том, что сейчас происходит в этих местах. Он сообщил, что уже начата проходка водозаборного и водоспускного туннелей, строительство других сооружений, площадки под здание станции. Уже заказаны на Ленинградском заводе три турбины Пельтона. Планируется заказать в Германии специальный подъемный кран для монтажа агрегатов – турбин и генераторов. Там же будет построен и первый бремсберг – подъемное устройство для строительных материалов (им весьма успешно пользовались и сами строители). Работы много, многое еще в стадии проектирования. И главное – работа очень интересная.
Внезапно все вокруг переменилось. Невидимые, растворившиеся в темноте вершины гор обозначились на фоне просветлевшего неба. Серебром засветились прежде неразличимые ледники. Из-за гор медленно выплывала луна. Озаренный призрачным светом лес казался загадочным. Вдали, среди деревьев, мелькнул огонек костра. Машина мягко затормозила. Костер обозначился яснее. Вокруг него сидела группа людей. Потом стали различимы лошади, щипавшие траву. У дороги выстроились несколько телег. Кучи гравия лежали вдоль обочины. Мазин пояснил, что это дорожные рабочие чинят еще один размытый водами Гизельдона участок пути. Из группы отделился человек и подошел к машине. Он сообщил, что работы осталось немного и завтра они ее закончат. Сегодня из селения Кани приехали 10 возчиков и весь день возили гравий. Завтра они не останутся, так как будут в родном селе. Он еще что-то говорил, когда машина снова двинулась с места. Вскоре дорога повернула направо и перед глазами путников открылась фантастическая картина слияния двух рек – Гизельдона и Геналдона, воды которых серебряными лентами сверкали в призрачном лунном свете. Вдали хорошо просматривались отроги Главного Кавказского хребта. Через Геналдон был перекинут добротный каменный мост (он и сейчас стоит на своем месте), через который машина снова въехала в лес. Василий Афанасьевич Еремин, техник-дорожник, включился в разговор. Он вместе с Мазиным строил эти мосты через Геналдон и Гизельдон, 32 -х километровую дорогу от Владикавказа до Кахты-Сара. Мало кто знает, что существующий пешеходный мост через Терек в районе городской электростанции во Владикавказе – тоже его творение. Другое его детище – трамвайный мост, ныне уже не существующий.
Шум реки слышался теперь слева. А мотор машины стал натужно гудеть, начался заметный подъем. Ехали еще минут пятнадцать и, наконец, вдали появились огни селения, послышался лай собак и машина остановилась. Пока Николай, спрыгнув с машины, переминался на месте, стараясь размять онемевшие от долгого и неподвижного сидения ноги, его спутники стали понемногу растворяться в окружающей темноте. Старые институтские товарищи отвели его к небольшому бараку. На стук выглянула женщина, засуетилась и повела Николая к другому такому же небольшому строению. Она плохо говорила по-русски, но стало понятно, что этот барак представляет собою контору строительства. На большом чертежном столе нашлось одно спальное место. Женщина куда-то исчезла и появилась через минуту с тонким солдатским одеялом и кипой старых газет, заменивших подушку. Гостиницы в поселке не было, комендант уехал в город, и все административные функции выполняла местная жительница.
Николай проснулся, когда первые солнечные лучи ворвались в небольшую комнату, где ему пришлось провести свою первую ночь. Здесь ему предстояло пробыть много времени, пока Управление не переехало в новый каменный двухэтажный дом. А пока он, потягиваясь и вздыхая, вышел на небольшое крыльцо. Жизнь в рабочем поселке кипела, несмотря на столь ранний час. В нескольких деревянных бараках уже жили строители и их семьи. Сушилось на веревках белье. На табуретках, расположившихся у открытых дверей, шипели примусы. Из кастрюлек поднимался пар приготовляемой пищи. Несколько ребятишек внимательно рассматривали нового соседа. На него были направлены и взгляды женщин, занятых своими делами в импровизированных кухнях. Где-то ритмично повизгивала пила. Слышался стук топоров. Гудел движок. И все это происходило на фоне необыкновенных декораций, позавидовать которым могли бы самые великолепные виды Швейцарии: выше поселка, утопая в зелени садов, просматривались сельские домики Верхнего Кобана. Еще выше были видны отлогие склоны гор, покрытые изумрудной зеленью. А далее громоздились скалы, горные пики, нависавшие над прекрасной долиной. Северный ее склон, отвесный и еще темный, отгораживался от поселка клокочущим Гизельдоном, вырывающимся из тесного ущелья. Но выше всего было пронзительно синее небо. Солнечные лучи гладили лица, руки, обнаженные торсы плотников, укладывавших стропила строящегося дома. Воздух, чистый и прохладный, напоенный запахами цветущих трав, заставлял дышать глубже. Иногда к запахам нагреваемой солнцем зелени примешивались другие, приторно-медовые, ванильные. В горах желтым цветом полыхали горные азалии.
Вы спросите, откуда я все это знаю? Я помню до мельчайших подробностей собственные ощущения раннего моего детства, прошедшего в поселке строителей Гизельдона. Уверена, так чувствовал тогда Гизельдон и мой отец.
Рабочие, служащие, инженерно-технический персонал, жившие в бессемейных бараках, поднимались к общей столовой. Туда же направился и Николай. А еще через час он ехал вместе с группой инженеров осматривать места будущих сооружений станции. На конном дворе им предложили верховых лошадей, нанятых для нужд строительства. Предыдущий опыт верховой езды пригодился, и он легко вскочил в седло. Маленькая кавалькада углубилась в ущелье, начинавшееся сразу за зданием конюшен. Позже тут будет построен гараж.
Дорога шла вдоль реки. На ее обочине сидели люди и вручную большими молотками дробили камень. Старинная сторожевая башня на неприступном утесе смотрела одной полуразрушенной бойницей в небо. Горные породы нависали над самой дорогой, образуя пещеру. В ее темноте, скрываясь от полуденного зноя, расположилось небольшое сельское стадо. Животные не обращали ни малейшего внимания на каменотесов, очевидно, считая последних обычной принадлежностью пейзажа. Где то в глубине ущелья несколько раз прогромыхали взрывы. Примерно через километр дорога, расширяясь, перешла в небольшую площадку. Здесь было особенно многолюдно.
– Рабочие неквалифицированные, – сказал Вениамин Яковлевич Кириллов, техник строительства, невысокий подвижный человек с живым выразительным лицом. – Из-за халатности в феврале погиб один и пострадали три человека, не пересчитавшие произведенные взрывы. При первом же ударе молотка по скальной породе этот не свершившийся взрыв сработал. Мы уже организовали курсы по технике безопасности. Но пока рабочих на строительстве еще мало.
– Сейчас снова принято решение о продолжении строительства, – продолжил инженер Борис Иванович Покровский, умело объезжавший препятствия в виде людей, скал и подвод с гравием, – только на строительстве еще мало технического персонала, мало рабочих-специалистов. Нужны бурильщики, проходчики, бетонщики. Нет квалифицированных плотников. Завербовали плотников в Курской губернии. Будем готовить специалистов сами. Используем опыт проходки садонских шахтеров. Наши рабочие уже учатся у них. Недостаточна и механизация – мы начали создавать свои приспособления малой механизации. У нас уже есть хорошие механические мастерские, руководит ими инженер Мелихов. Завершаем работу по строительству дороги. Сейчас заканчивается участок от Кобана до Кахты-Сара.
– Николай Алексеевич, – обратился он к Шуваеву, – посмотрите наверх! Водонапорный тоннель будет заканчиваться вон там – он указал рукой на скалы, громоздящиеся у самого неба. – Оттуда вода, преодолев 2,5 тысячи метров вырубленного в скалах тоннеля, с высоты 300 метров устремится по почти пятисотметровому стальному трубопроводу к турбинам. Трубопровод будет заказан в Италии. Строительство водонапорного тоннеля уже началось и идет весьма успешно. Планируем в этом году сделать 50% всей работы. Разбивкой тоннеля сейчас занят ваш знакомый доцент ДПИ Романов. Он сейчас там где-то в глубине этих скал с рабочими и с доцентом Нечипоренко из Харькова.
– Здесь недавно нашли древние захоронения, – продолжил разговор П.Ф. Алексашенко. – При разбивке дороги недалеко от входа в ущелье рабочие обнаружили каменный ящик с остатками 5 черепов, человеческих костей, керамикой, женскими украшениями. У самой воды нашли еще одно захоронение. Там сейчас работают археологи. Здесь вообще очень интересное место. В середине прошлого века местным жителем Хабошем Кануковым было обнаружено подобное захоронение с многочисленными предметами из бронзы. Он продал их на Тифлисском базаре. Оттуда эти предметы попали в Европу. На Гизельдоне уже побывала не одна экспедиция. Говорят, что таких изделий и в таком количестве на Кавказе еще не находили. Все эти находки дали основание утверждать о существовании особой кобанской бронзовой культуры.
Ехали, разглядывая стены речного каньона. Очень высоко, там, где серо-желтая гамма утесов и горных пиков сменялась голубизной неба, зеленели сосны, которые, словно гимнасты, карабкались по отвесным скалам. Еще ниже в сплошном монолите скал можно было различить горизонтальные полосы – ложе древнего Гизельдона, протекавшего миллионы лет назад на такой высоте. В некоторых местах ущелья было темно – солнце еще не успело туда заглянуть. Потом за очередным поворотом показался конец пути – ущелье внезапно закончилось. Его перегораживал огромный завал, состоявший из каменных глыб и деревьев и кустарников. С левой стороны завала с грохотом падал большой водопад. Брызги воды заполняли собой все пространство и солнечные лучи радужно отражались в водяной пыли.
– Это – Кахты-Сар, – сказал Михаил Кречко, – там выше будет стоять плотина головного сооружения. Пока нет бремсберга, который поднимет строительные материалы и другие тяжести наверх. Вот и приходится подниматься по крутому серпантину горы. – И он направил свою лошадь по небольшому мостику. Хорошая дорога закончилась. Подъем был очень труден. Когда, наконец, лошади и всадники достигли цели, перед ними развернулась картина ущелья, по которому они только что ехали. А с другой стороны завала открывался изумительной красоты вид на широкую долину, где блестели в солнечном свете воды Гизельдона. В противоположном конце долины была хорошо видна снежная шапка Джимара-хоха.
– Кахты-Сар, – продолжал Кречко, – это гигантский обвал пород окружающих гор, возможно, возникший в результате древнего землетрясения. Геологи думают, что он недостаточно надежен. Если на нем поставить плотину, то масса воды в водохранилище может раздавить завал, разрушить его. Поэтому 50-метровую плотину проектанты СКПСа решили ставить выше по течению Гизельдона. Правда, стоимость плотины возрастет. Да и фильтрация в этом месте будет велика из-за особенностей горных пород. Проектировщики считают, что все данные надо пересмотреть. Если строить плотину здесь, на завале, это обойдется значительно дешевле. Поэтому нужны новые геологические изыскания в зоне завала. Предыдущие исследования не дают ответа на этот вопрос. Вообще мы боимся, что стройку могут законсервировать. Из-за недостаточного финансирования ее уже пытались закрыть. Обидно, что Грознефть, которая тоже будет получать ток Гизельдона, нас не поддержала. Но теперь, кажется, все позади. Северо-Осетинский Обком прислал телеграмму, что финансирование решили продолжить.
Николай слушал его, а сам смотрел на величественную картину, раскрывавшуюся перед ним. Потом все стали спускаться на другую сторону завала, к тому месту, где уже шли работы по пробивке в горном массиве водонапорного тоннеля. Там везде лежали доски, тачки, носилки, на которых рабочие выносили породу. Тут же стояли деревянные сараи. Под навесами лежали мешки с цементом, лопаты, доски, бревна. Однако хаос был только кажущимся. Все было расположено определенным образом, известным только создателям этого сложного хозяйства. Кречко повел всех в тоннель…
Вечером после работы рабочие потянулись к барачному городку вблизи селения Хинцаг. Запахло дымком, послышались звуки осетинской гармошки. Уставшие инженеры тоже собрались в обратный путь. На плотине оставался М.Я. Кречко, руководивший этим участком строительства.
Одним из энтузиастов Гизельдона был Карп Алексеевич Пепенко, выпускник Донского (Новочеркасского) политехнического института, очень талантливый инженер. Он работал с первых дней строительства и очень много сделал в изысканиях и составлении проекта Гизельдонской ГЭС. Очень подвижный и волевой, он всюду успевал, знал все особенности различных участков стройки. Отец отзывался о нем, как о грамотном инженере и порядочном человеке. Приблизительно так же писали о нем и местные газеты.
Одним из первых начал работать на Гизельдоне замечательный человек – Инал Александрович Томаев. Это он обеспечивал связь строительства с внешним миром и связь отдельных его подразделений. Тогда ему было около 45 лет. Он закончил техническое учебное заведение в Темирхан-Шуре (современный Буйнакск) еще до революции. Потом работал в Ростове в Бельгийской компании. В 1927 году Инал Александрович заведовал механизацией строительства, а потом стал бессменным начальником телефонной связи, которая все годы работала безукоризненно.
Его 4 бригады в апреле 1928 года устанавливали опоры телефонной линии на 32-километровом участке от Владикавказа до Кобана. 20 дней рабочие вырубали девственный лес по линии будущей телефонной трассы, отрывали кирками камень и рыли глубокие ямы для телефонных столбов. 20 дней И.А. Томаев не слезал с коня, объезжая все участки. Весна 28 года выдалась снежной. Снег перемежался с дождем. В этих трудных условиях рабочие тянули телефонные провода, укрепляя их на столбах. В ночь на первое мая 1928 года бригады, идущие навстречу друг другу, встретились у места слияния Геналдона и Гизельдона. Тогда же телефонистка подстанции приняла первый телефонный звонок.
И.А. Томаев провел в Кобан и радио. Громкоговорители, установленные в рабочем поселке, у подножья Кахты-Сара, в Хинцаге сообщали участникам стройки о событиях в мире. Заговорило радио и у жителей Кобана. Это в то время, когда многие горожане еще и мечтать не могли о таком средстве информации.
Когда поздней осенью 1931 года обильный снегопад порвал электрические и телефонные провода во многих местах трассы, И.А. Томаев и его рабочие быстро и качественно восстановили разрушенное.
И.А. Томаев принимал участие и в строительстве временной силовой станции, и в организации специальных курсов для рабочих, где стали готовить будущих машинистов, монтеров, операторов. Никто кроме него не мог так понятно рассказывать о тайнах электричества на родном для его учеников языке. Об этом я тоже прочитала в газете “Пролетарий Осетии” от 7 ноября 1933 года.
И.А. Томаев пользовался очень большим уважением всех строителей ГЭС. Он, пожалуй, был вторым по популярности человеком после Циппу Байматова. Его так и называли: “наш Инал”.
Главным инженером строительства в 1931 году был С.И. Сыромятников. Он имел уже большой опыт руководства в гидротехническом строительстве и был известен, как инициатор строительства каскада электростанций на реке Вахш в Таджикистане. Пережив обвинение во вредительстве и расстрельный приговор, он был позднее оправдан и возглавил Грузэнерго, а потом стал начальником Главного технического управления Министерства электростанций СССР. Я помню рассказ этого уже немолодого человека, как в пустыне Средней Азии он приручил полутораметрового варана, жившего с ним в одной комнате. Варан был так привязан к нему, что сопровождал его в поездках на лошади, с которой состязался в беге.
В 1932 году строительство возглавлял московский инженер Рабинович Иосиф Абрамович, погибший в застенках НКВД в 1938 году.
Снешко Николай Марьянович был главным инженером на Гизельдонстрое в 1933 году. В последующем он строил Баксанскую ГЭС, руководил Трестом в Ростове. Умер после войны.
Работал на Гизельдоне инженер Борис Рувимович Шапиро. Это был худощавый очкарик, немного застенчивый, опытный и хорошо знающий свое дело специалист. После окончания строительства Гизельдонской ГЭС он вместе с другими инженерами и с моим отцом уехал на новую стройку. В Ставрополье разворачивался Невинномысский канал – начало Кубанской оросительной системы на весь Северный Кавказ, с включением в нее потом и нашего Терека. Судьба его отразила всю специфику времен войны и фашизма. Когда немцы пришли в Пятигорск (это было в 1943 году), его арестовали и вместе с семьей погнали через весь город к комендатуре, где всех евреев поместили в машины-душегубки. Так и погиб этот славный человек, погиб вместе с женой и маленькой дочерью. А его сына-подростка спрятала толпа, в которую отец успел его вытолкнуть. Женщины, среди них были жены бывших гизельдонцев, сумели спрятать, закрыть собою мальчика от замешкавшихся немцев.
В поисках Вениамина Михайловича Кириллова я в 1958 году приехала к нему в Пятигорск. Очень веселый и легкий человек, балагур и исполнитель романсов, душа общества и, тем не менее, очень опытный специалист, он всегда привлекал к себе внимание окружающих. Общество Вениамина Михайловича любили и рабочие, и женщины, и весь инженерно-технический персонал. Он принадлежал к тому редкому типу людей, общение с которыми доставляет радость. Я запомнила, каким хорошим рассказчиком он был, как красиво и проникновенно пел. Мы, дети, обожали его. Впрочем, и взрослые тоже. Этот человек поддержал моего отца в трудные дни его болезни, оставался преданным их дружбе до конца жизни. Мой визит не удался. Вениамин Михайлович оплакивал своего сына, капитана подводной лодки, погибшей у берегов Африки. Он ненамного пережил сына.
В поисках материалов о строителях Гизельдона мне посчастливилось познакомиться со многими интересными людьми, имевшими косвенное отношение к затронутой мною теме. Вот один такой пример.
Работал на строительстве инженер Герман Петров. На мой запрос о нем, как об инженере-гидротехнике, Совет старейших энергетиков ответил, что такой инженер был. Он стал известным профессором, заведовал кафедрой в Московском инженерно-строительном институте (МИСИ). Но, к сожалению, уже умер. Подробности можно узнать у его дочери. К письму был приложен номер московского телефона. Звоню в Москву. Приятный женский голос, отвечающий на мои расспросы, дрожит. Я слышу слезы в голосе. На том конце провода женщина говорит, что ее растрогало мое внимание к памяти отца. Но о Гизельдонском периоде его жизни она ничего не знала. Знает, что ее отец строил канал Москва-Волга. Она обещает пересмотреть архив отца и просит позвонить через два дня, что я и сделала. Мои ожидания не оправдались. Профессор, инженер-гидротехник Герман Дмитриевич Петров никогда не был в Кобане. Речь, очевидно, шла об однофамильце. Но в его записной книжке сохранился московский телефон начальника Строительства Гизельдонской ГЭС Карпа Ефима Моисеевича! Вот так пересеклись пути этих двух людей. К моменту моих поисков Е.М. Карпа уже не было в живых. Я нашла следы другого Германа Петрова – Германа Николаевича, инженера-гидротехника, участника Великой Отечественной войны, – в далеком Куйбышеве, где он работал после войны.
Первые два года работа на строительстве была очень трудной. Плохое финансирование в 1928 году чуть было не привело к закрытию этого проекта. И в последующие годы недостаточное финансирование приводило к затягиванию сроков выполнения работ. Кроме того, ни у кого в Союзе не было опыта строительства гидростанций с таким высоким напором воды, опыта работы в условиях высокогорья. Неблагоприятные геологические условия района головных сооружений, установленные в начальный период производства работ детальными гидрогеологическими исследованиями, повлекли за собой коренную перепроектировку утвержденного технического проекта. Особенно это касалось головных сооружений – плотины. Приходилось учиться на ходу, нередко “путем проб и ошибок”. О трудностях тех лет (1929 год) свидетельствует протокол Комиссии КрайРКИ, который я приведу ниже.
Председатель комиссии Драгилев сообщает:
Гизельдонстрою уделяется мало внимания:
1) Исследовательские работы (имеется в виду плохая проработка проекта плотины) проведены поверхностно.
2) Геологические изыскания недостаточны (решается вопрос о строительстве плотины на Кахты-Саре, что не предусматривалось первым проектом, поэтому геологические исследования завала были неполными).
3) Не установлено точное место плотины (первый проект был рассчитан на более дорогую 50-метровую плотину).
4) Нет окончательного варианта водоспускного тоннеля (он должен быть увязан с выбранным проектом.
5) Требуется новая перепроектировка (Об этом настойчиво говорят и инженеры строительства).
6) Недостаточно быстро идет бетонирование тоннеля, для крепления используются дорогие материалы (зато тоннель работает без аварий уже 70 лет!).
7) Неудовлетворительна механизация работ (после консервации станции в 1928 году малую механизацию только что начали создавать своими силами).
8) Заготовка стройматериалов (неважного качества) идет беспланово (в газете “Власть труда” пишут, что лес для Гизельдонской ГЭС задерживается в Сталинграде из-за отсутствия платформ, поэтому используют лес местного лесхоза).
9) Часто сменяются руководители и нет постоянного руководства работами (действительно, на руководящих должностях перебывало много людей).
10) Нет опыта работы и стажа у большого числа техперсонала (а у кого был тогда этот опыт? Старых специалистов почти не было).
11) Низкая квалификация большинства рабочих (но уже создаются различные курсы, для проходки тоннелей приглашаются проходчики из Садона).
12) Запущена отчетность, бухгалтерия переплачивает за сверхурочные(?!).
13) Нет норм выработки и прорабы торгуются с рабочими.
14) Имеют место неоправданные командировки.
15) Есть случаи найма без биржи труда.
16) Два автомобиля из-за непригодности отправлены на ремонт в Ростов.
17) Не все получают спецодежду.
18) Скверный грузовик конторы “Мотор” возит рабочих в город и часто ломается.
19) Рабочим приходится ходить на работу 5 верст пешком.
20) Не хватает бараков для рабочих. Столовая скверная, грязная, холодная, питание однообразно. Не работает баня (испорчен водопровод). Бездействует клуб.
Короткий перечень недостатков… Но как он раскрывает состояние строительства в 1929 году. Все это было преодолено и к 1932 году коллектив строителей был объединен и все задачи выполнил с честью.
Дальнейший мой рассказ не мыслим без повествования о непосредственных исполнителях строительства. Вместе с инженерами и техниками они составляли единое и неразделимое целое. Постепенно, набирая силу, стройка ГЭС способствовала этому удивительному объединению, созданию особого коллектива, который вошел не только в жизнь его участников, но и в жизнь последующих поколений эксплуатационников Гизельдона.
ТОННЕЛЬ
Строительство Гизельдона происходило в трудных условиях, особенно в первые годы. Отсутствовало оборудование, столь обычное сейчас. Весь строительный материал перевозился лошадьми. В 1928 году появилась первая грузовая машина вместимостью в одну тонну. Большинство работ осуществлялось вручную. Молотками дробился камень, носилками переносились глина и песок, деревянными колодами уплотнялись берега будущего водохранилища. Но одновременно начались работы по механизации строительства собственными средствами. Были запроектированы и выполнены на месте силами талантливых техников и рабочих моторные и безмоторные бремсберги, кабельный кран, канатный скрепер, деррики (подъемные устройства), приспособления для вибрационного уплотнения бетона и др. Позже была внедрена газовая и электрическая сварка.
За годы строительства через его отдел кадров прошла не одна тысяча человек.Рабочие приезжали из всех уголков Северной Осетии, из Владикавказа. Было много людей из Южной Осетии, из Украины, из центральной России. Эта работа давала многим возможность выжить самим, помочь семьям Безработица, распространенная повсеместно, способствовала постоянному притоку рабочих на Гизельдон. Но эта сила была неквалифицированной. Пройдут два года, пока на строительстве появятся свои специалисты – бурильщики, торкретчики, взрывники и др. Появятся и рабочие кружки, и школы, где будут готовиться кадры для строительства и последующей его эксплуатации.
Мой отец пишет в своих воспоминаниях: “Коллектив строительства был многонациональным. На нас, технических работниках, лежала обязанность крепить интернационализм, не допускать проявлений какого-угодно национализма. На Гизельдоне дружно работали и осетины, и русские, и украинцы, ингуши, армяне, грузины, греки, евреи, татары, немцы… Удалось это благодаря коллективу “гизельдонцев”, который оказался особенно спаян к концу стройки, т.е. в1933-1934 годах”.
Как хорошо знаю я эту спаянность! Многие из них потом вместе работали на других стройках Северной Осетии (Терский каскад станций, Терско-Кумская оросительная система) и за ее пределами (Невинномысский оросительный канал, Пермская, Сухумская электростанции, Баксанстрой и др.). Уже в старости Н.А. Шуваев продолжал переписываться со своими коллегами, прошедшими Гизельдон и жившими в других городах СССР. Гизельдон занимал значительное место в их жизни. Там они все познали радость настоящего творческого единения.
В первый период, охватывающий 1927-1930 годы, были начаты и проведены работы по строительству водонапорного тоннеля. Вместе со строительством плотины водонапорные тоннели относятся к самым сложным объектам стройки. Закладка тоннеля на высоте Кахты-Сара началась в 1927 году. Здесь, при помощи отбойных молотков и направленных взрывов, в толще скальных пород, прерываемых пустотами, грозящими обвалом, почти вручную шла выемка породы. Легко сказать: выемка! Камень долбили кирками, бурами врезались в тело горы. В образованные лунки помещался динамит, который взрываясь, откалывал части скалы. Все это укладывалось в ручные носилки и выносилось на поверхность. Позже в тоннеле проложат рельсы и породу будут вывозить в вагонетках силою человеческих рук, потом – лошадей. Первая техника появится лишь в конце 1928 года. Транспортные средства до 1931 года составляли: 1 однотонная грузовая машина, 2 трактора и 15 верховых лошадей. Но уже после 1931 года в работе были задействованы 8 грузовых автомобилей общей грузоподъемностью в 29,5 тонны, 2 легковые, 1 мотоцикл, 6 тракторов, 74 лошади, 87 волов, не считая наемного транспорта.
Я уже говорила, что прокладка напорного тоннеля длиною в 2487 метров началась в первый год строительства ГЭС. Я не случайно обозначаю длину тоннеля в метрах. Каждый метр, проходимый в камне, был неимоверно труден. Уже в 1927 году было выполнено 50% всего пути. Проходка тоннеля закончилась в 1930 году. А для того, чтобы мой читатель хоть немного разобрался в том, о чем я буду говорить дальше, я приведу некоторые подробности.
Напорный тоннель с диаметром сечения от 2,5 до 1,75 метра служит для подвода воды к трубопроводу. Его трасса проходит по породам завала, ленточным глинам, трещиноватым и плотным известнякам в толще скального монолита. Местами трассу пересекают прямые и косые трещины, заполненные обломками камней. В конечном участке имеются и пустые трещины, создающие угрозу обвала. После того как проходка тоннеля закончилась, началось создание самого бетонного русла, по которому потом были пущены воды Гизельдона. Стенки тоннеля представляют собою бетонное кольцо. Этот бетон армирован – укреплен металлом в особо опасных и напряженных участках – в глинах, в трещинах, в породах завала Кахты-Сара. Сложно? Конечно! Мне нужно это краткое описание для того, чтобы стало возможным оценить огромный труд, который проделали рабочие за довольно короткий срок. Из полуграмотных, не имевших специальности, людей выросли потом великолепные специалисты, гордость энергетической системы.
Работы велись одновременно на разных концах тоннеля. Вход в него начинался в водозаборном узле, расположенном в самом глубоком месте водохранилища на Кахты-Саре. Первое время удавалось пройти 6-8 метров в месяц. При такой скорости проходки длительность работ была бы очень велика. Поэтому были начаты работы и на противоположном конце будущего тоннеля. Этот участок находился над местом, где потом было построено здание электростанции. Отсюда начинался напорный трубопровод, смонтированный из стальных пятиметровых колец. Первым рабочим приходилось подвязывать себя к страхующим канатам и почти на весу, на головокружительной высоте, взрывать и долбить камень. Опытные инженеры-маркшейдеры так рассчитали ход тоннеля, что его отдельные отрезки точно совпали. Кроме того, одновременно велась работа в пяти других местах трассы канала – забоях. Для этого с наружной стороны горы проделывались отверстия (их называют штреками). Углубляясь в каменную породу, проходчики подходили к трассе, делали т-образный поворот и начинали пробивать проход в двух противоположных направлениях. Когда работы подходили к рассчитанным пределам, происходила сбойка – встреча двух соседних коллективов проходчиков. Таким образом определенный участок был готов к выполнению других видов работ – облицовке наружных поверхностей канала и их укреплению. Штреки были расположены очень высоко. Еще и сейчас видны их остатки в виде углублений в толще скал. Иные заросли кустарником, стелящимся по склонам. А в те годы это были места, к которым тянулись многочисленные провода для освещения. Штрек обозначался и крутыми лестницами, выбитыми в скалах или смонтированными на них. Самая длинная из них, ведшая к штреку № 2 на высоту 1300 метров, насчитывала 374 ступени (высота 25-и этажного дома) и называлась “лестницей смерти”. Звали ее еще и “лестницей Пепенко”. Незадачливый начальник строительства, решивший лично посмотреть работу в забое, оказался в неприступном из-за обрушившегося участка месте лестницы. Он простоял там несколько часов, пока рабочие не восстановили лестницу и при помощи веревок не подняли инженера в желанный забой. По таким лестницам рабочие-бурильщики поднимались на смену каждый день. Иногда, когда работа проходила в сложных и даже угрожающих условиях, рабочие не спускались из своих “гнезд” и оставались на месте до окончания аврала. Пищу им подавали на специальных платформах, поднимаемых до высоты штрека при помощи веревок, перекинутых через блоки. На минуту представьте себе, как опасен был этот путь в зимнее время! И там, у входа в штрек, на крошечной площадке умудрились даже разместить компрессор.
Стенами тоннеля, рассчитанными на многолетнее использование, служили бетонные фрагменты гигантской трубы. Их делали рабочие-бетонщики. На вершине Кахты-Сара вырос небольшой бетонный заводик, выполнявший все бетонные работы. Бригады плотников сооружали специальные деревянные формы – кружала, которые потом использовали бетонщики для создания фрагментов бетонного цилиндра тоннеля. Внутреннюю часть стен смонтированного таким образом тоннеля покрывали торкретом, особо крепким раствором, состоящим из определенных соотношений цемента и песка и обладавшим очень высокой прочностью. ? штреки подавались песок, цемент и вода. Воду в ведрах поднимали на веревках. Представляете себе – 200-300 крутых ступеней и полное bedpn воды в руке ползущего в заоблачные высоты человека. В некоторых местах были установлены бетономешалки, цемент поднимался при помощи подъемников, что ускоряло работу. Когда же тоннель был соединен в единое целое, потребовались рельсы и деревянные шпалы для рельсового пути, по которому начали курсировать вагонетки. Шпалы и рельсы таскали на себе. Кто сейчас согласится на такую работу? А вот силачи Гизельдонстроя – Тогоев по прозвищу Полтора человека и Микеле Битиев (Михаил Парсоевич Битиев) делали это шутя. Особенно интересен мне Микеле Битиев, прозванный пышнобородым проходчиком греком Аристотелем Джагено “третьим бремсбергом” Гизельдона. Этот человек родился в Южной Осетии в 1908 году. Он уже в детстве поражал односельчан своей силой. Ему ничего не стоило переломить довольно толстое дерево. Он выдерживал грудью тяжесть грузовика. Приехав в Тифлис, Микеле попал в цирк, где сумел победить циркового борца-тяжеловеса. Директор этого бродячего цирка пригласил его в труппу, с которой он объездил всю Россию. После Гражданской войны Битиев вернулся в родное село. Узнав про строительство на Гизельдоне, куда уехали его земляки, он перебрался в Кобан и был одним из активных участников стройки. О силе его ходили легенды и он подтверждал их своими подвигами: один поднимал в штрек целую рельсу или шпалу, выполняя за смену 5-6 норм. Тасо Кусраев рассказывал мне, что однажды, подняв на гору несколько шпал, Микеле узнал, что ему оплатили работу, как простому смертному. Обиженный гигант сбросил шпалы со своей горы и, проворчав “Носите их сами”, улегся на выступе скалы. Там он находился до тех пор, пока ему не пообещали выплатить то, что полагалось. Последние годы своей жизни Микеле жил в Орджоникидзе, в районе, который раньше называли “Шалдоном”. В 1979 году я, не имея точного адреса, отправилась на его поиски. Первый встречный сразу указал его дом. Его знал весь околоток. Но, к сожалению, Микеле уже не было в живых. В 1977 году он умер от мозгового инсульта, оставив после себя памятник – дом, который состоял из неимоверной величины бетонных блоков и поражал воображение. Во дворе дома осталась гора такого же громадного строительного материала. Достроить свой дом он не успел. Со слов его дочери я узнала, что после завершения Гизельдона Микеле уехал в Москву (я думаю, что не без участия московского инженера И.Г. Гольцмана) и принимал участие в строительстве Московского метрополитена. Он уже овладел к тому времени специальностями забойщика и бурильщика, но не гнушался и работой землекопа. В эти годы он принимал участие в Союзных соревнованиях штангистов и, иногда, даже выезжал за границу. М. Битиев строил станцию “Библиотека имени Ленина” и “Площадь революции”. Когда работы по выемке грунта велись на поверхности земли, собиралась толпа любопытствующих. Его способности переносить тяжести поражали каждого, кто это видел. Микеле даже стеснялся работать в дневное время. Нормы работы он перевыполнял на 200-300%, за что и поплатился. Хорошо зарабатывая, он приобретал множество нужного и ненужного барахла со страстью человека, испытывавшего лишения в детстве. Конечно, нашлись завистники. В 1939 году его осудили за спекуляцию и отправили на рудники Валекума на Дальнем Востоке, где он тоже работал забойщиком и бурильщиком, перевыполняя план на 500%. Там, в лагере для заключенных, он был даже награжден значком “Отличник Дальстроя”. Когда началась война, Микеле попросился добровольцем на фронт, но ему в этом отказали. Был освобожден в 1944 году и вернулся в Орджоникидзе, где стал работать землекопом на строительстве ДзауГЭС. И опять он перевыполнял нормы в 5-6 раз!.
На строительстве работали целые семейные кланы. Одних Цховребовых было 5 человек. Габараевы были представлены шестью членами семьи. Хорошо были известны на строительстве четыре брата Багаевых. Интересны описания судеб этих людей, которые я нашла в газете “Власть труда”.
Алексей Бязров, в 27 лет не имевший специальности, работавший сначала бригадиром землекопов, стал комсомольцем, прекрасным мастером по бетону.
Алихан Габолаевич Дегоев, родившийся в 1900 году в Даргавсе, сначала был возчиком, а потом работал в тоннеле, на плотине. С 1934 года стал главным дежурным на плотине. Очень гордился своими наградами – грамотами, ружьем, которым его премировали за хорошую работу.
Кусраев Тасо Матвеевич, слесарь-наладчик, турбинщик. Проработал в Энергосистеме всю жизнь. Я была с ним знакома. Он отличался всеми особенностями рабочего интеллигента – высокой требовательностью к себе, серьезностью суждений, терпимостью, доброжелательностью, всеми теми качествами, которые развиваются в умном человеке в результате многолетнего опыта общения с другими людьми. Беседа с ним доставила мне истинное наслаждение. Не часто приходится сталкиваться с людьми такого рода. Его судьба была очень похожа на судьбы многих строителей ГЭС. Родился он в селении Кливано в Южной Осетии. На Гизельдоне стал работать в 1929 году разнорабочим. Жил в поселке Хинцаг в бараке. Закончил курсы ликбеза, где занимался математикой и русским языком. Потом прошел обучение на курсах эксплуатационников, руководимых И.А. Томаевым. Учился вечерами после тяжелой и изнурительной работы. Уже в 1931 году стал машинистом на временной силовой станции. Хорошо помнил о трагических событиях во время строительства, о которых газеты не сообщали. Рассказал, что при взрыве динамита погиб рабочий Таболов. Вано Котаеву при обвале кровли повредило руку. Упавшим деревом при монтаже трубопровода был сбит рабочий. Рассказывал, как плакали рабочие, когда возник обвал на трассе трубопровода, как сокрушались, что вся их многомесячная и трудная работа пошла насмарку. Рассказывал об инженерах, с которыми ему пришлось работать, особенно отмечая Гольцмана и Штерина. И в то же время вспоминал о хороших минутах своей молодости – о том, как ездили в город на просмотры новых кинофильмов, в театр, о праздновании сбоек.
Вот как описывался в газете молодой рабочий Казбек Сидаков, строивший тоннель: “Казбек Сидаков, награжденный ботинками и пальто, поехал навестить мать, жившую в Коби. Еще на подходе к селу его заметили старики, сидевшие на скамеечке на ныхасе. Они, не узнав в шикарно одетом (ботинки, пальто!) господине деревенского парня, все, как один, встали, приветствуя его. Потом они долго сердились, вспоминая свою оплошность, но с интересом слушали рассказы Казбека о строительстве, о непонятном им электричестве. Из своего заработка в 150 рублей Сидаков привез матери 80, что было по тем временам немалыми деньгами. А сам молодой рабочий пользовался необыкновенным вниманием сельской молодежи. Из Коби после его визита в Кобан потянулось много людей”.
А вот портрет Г.Д. Долгова: “Русобородый, русоволосый, с голубыми, как незабудки, глазами, плотный и коренастый, спокойный, добродушный, мягкий и очень добрый, любитель побалагурить, великолепный техник, знающий Гизельдон, как свои 5 пальцев…” В его жизни тоже был героический поступок. Во время работы в тоннеле стали трещать крепи, поддерживающие потолок тоннеля, угрожая обвалом. Долгов принял их на себя и держал, пока его рабочие (он тогда командовал этим участком) не выбрались из опасной зоны. Спина не выдержала такого напряжения и он несколько месяцев был вынужден провести в постели.
Ермолай Джиоев, отец 9 детей, был лучшим запальщиком -взрывником, бригадиром, с которым работали бурильщики Вазиев, Павел Джатиев, Иван Дзебоев, Илья Цховребов, Вася Шумский. О них с восхищением писал писатель Савва Дангулов в очерке “Второе солнце”. Дангулов написал целую серию очерков о Гизельдонстрое и возил их в Москву на оценку Г.М. Кржижановскому. Однако разыскать их в наших библиотеках мне не удалось.
Живет во Владикавказе сын Самсона Васильевича Багаева, Георгий Самсонович Багаев. Малышом он лишился отца, ушедшего вместе со своими тремя братьями добровольцем на фронт. Самсон, поручая своих детей жене, просил вырастить их честными и порядочными, как и он сам, людьми.
Семья Багаевых переселилась из Южной в Северную Осетию в начале двадцатых годов. Четыре брата, (Самсон, Виктор, Васо, Гоция) трудолюбивые и настойчивые, начали работать на местном кирпичном заводе, нанимались на сельскохозяйственные работы и первыми приехали в Кобан. В их трудовых книжках дата начала работы совпадает с датой официального начала Гизельдонстроя. Братья, не имевшие строительных специальностей, образовали бригаду землекопов и строили дорогу из Владикавказа до Кобана. Полураздетые, иногда и голодные, они честно трудились, куда бы их ни посылали, и постепенно становились квалифицированными специалистами.
Самсон Багаев, невысокий, рано поседевший, со спокойным и доброжелательным взглядом карих глаз, преданный семьянин, не куривший, не употреблявший спиртных напитков, прошел все этапы рабочего того времени. Отличался большой дисциплинированностью, ни разу не опоздал на работу и ни разу не был в отпуске. Он учился на курсах, руководимых И.А. Томаевым и стал машинистом электростанции, выбрав себе весьма сложную профессию. Из неграмотного человека, не знавшего русского языка, он становится после окончания строительства членом Северо-Осетинского Обкома ВКП(б) Восьмого созыва. Его партийный билет №65 до сих пор бережно хранит его сын. Самсон погиб в 1944 году, не дожив до Победы.
Виктор Багаев, старший из братьев, обладавший большой силой, работал на строительстве второго бремсберга. Вручную таскал на высоту 940 метров шпалы и рельсы. Он, не знавший, что такое электричество, считавший, что положительный и отрицательный электроды “ненавидят друг друга”, стал электромашинистом. Это о них писал осетинский писатель Нигер, называя их “осветителями” нового быта. Он тоже погиб на фронте.
Не вернулся с войны и третий брат – Гоция Багаев.
Арсений Дзуцев, 20-летний взрывник, заявил корреспонденту газеты “Власть труда”, что готов жить в тоннеле, но этому мешают холод и сырость.
Ризо Туаев, 1898 года рождения, бывший крестьянин, получил на строительстве профессию плотника, а к концу строительства стал бригадиром квалифицированной бригады, членом партии. Он выполнял планы работ на 140 %.
Джамбот Мисиков, родившийся в 1897 году в Новой Санибе, бывший пастух, стал электромонтером, прокладывал телефонную линию в Кобан, участвовал в организации сетевого хозяйства энергосистемы. Он был редактором стенной газеты Гизельдона.
Габо Джатиев, 1910 года рождения, Бути, как его звали, был пастухом в Рухском районе Южной Осетии. После того как грузинские меньшевики сожгли его село, перебрался со всей семьей в Северную Осетию. Работал у богатых хозяев в Грозном. Приехав на строительство Гизельдона, потерпел фиаско – из-за маленького роста его не приняли на работу. Восемь дней Бути голодал, не уходил и добился зачисления в рабочие. Когда на строительстве тоннеля в октябре 1930 года случился 20-метровый обвал, только Бути смог пробраться в пустующую часть тоннеля и 10 часов подряд крепил кровлю. При повторном обвале породы он, придавленный землей, заботился не о себе, а кричал, что надо спасать Келохсаева.
Гавриил Келохсаев, один из активных работников Гизельдона, Заслуженный энергетик, связал всю свою жизнь со строительством и эксплуатацией ГЭС в Северной Осетии. О нем я узнала совершенно случайно, хотя эту фамилию я помнила и видела в списках, хранившихся у отца. Однажды ко мне на занятия в группе студентов СОГМИ (медицинского института) пришла белокурая девушка с такой же фамилией. После занятий я спросила ее, не имеет ли она отношения к Гавриилу Келохсаеву. Девушка ответила, что это ее отец. Конечно, я попросила разрешения познакомиться с ним. Гавриил Биасович оказался пожилым, худощавым человеком, застенчивым и немногословным. Но потом он, увлекшись, рассказал мне о годах своей молодости, о том, каким был Гизельдон в прошлом.
Как и все, он пришел на строительство в трудное для его Родины время. Не имея квалификации, он сначала работал землекопом, а позже овладел многими специальностями. Жил он вместе со своими товарищами в деревянном бараке на Кахты-Саре. Все были одеты плохо, так как специальной одежды не было. Любая обувь в тоннеле быстро разваливалась и рабочие сами мастерили себе деревянные сабо, которые служили им дольше и лучше защищали ноги от холода. Спали на деревянных топчанах, на которые часто вместо матрацев укладывали сено. У многих не было одеял (это позже появились и одеяла, которые выдавались, как премия, за хорошую работу) и люди накрывались всяким тряпьем. Скудным было и питание, особенно в 1930 – 32 годах. Но, несмотря на все тяготы, люди работали на совесть. Вместе с бригадами на подсобных работах трудились и женщины. В основном это были спецпереселенки – привезенные из различных районов России и Украины. На Украине свирепствовал голод, и многие девушки приехали на работу в Осетию. Агитировать народ на Украине взялся техник Александр Бирюлькин. Он привез в Кобан голосистых украинских девчат, которые грели зимой воду для бетонных работ, сеяли песок, работали в столовых, в прачечных. Молодость – всегда молодость! Вечерами, когда у бараков вспыхивали электрические лампочки, молодежь собиралась вместе. Слушали певучие украинские песни, танцевали осетинские танцы. Знакомились. Многие из приехавших девушек повыходили замуж. Гавриил тоже нашел себе жену из украинской группы (вот почему у его дочери такой славянский облик). Дарья Ефимовна Систельникова прошла с ним рука об руку всю их нелегкую жизнь. Она настолько вжилась в жизнь осетинской женщины, что овладела языком и всеми навыками, которыми осетинская женщина отличается от всякой другой. Я, не зная ее истории, не поверила бы в то, что она не осетинка. Даже по-русски она говорила с небольшим акцентом.
Келохсаев рассказал мне о работе в тоннеле в то время, когда проходка его закончилась и началась отделка стен бетоном. На дне тоннеля уже были проложены рельсы, по которым двигался состав из 25 вагонеток, везущий все для этого необходимые материалы – песок, цемент, торкрет, железную опалубку, бревна и доски для крепления сводов и многое другое. Особенно тяжелой была работа по укреплению горных пород вне бетонного кольца тоннеля. Все пустоты заполнялись цементом, нагнетаемым в них под большим давлением. Когда цемент схватывался, создавался крепкий конгломерат бетонной стены тоннеля с окружающей его горной породой. Эти работы были выполнены очень хорошо, о чем свидетельствует безаварийная работа тоннеля в течение 70 лет. Но какая огромная работа была проделана этими людьми! Какое громадное количество цемента было использовано!
Особенно памятными были для гизельдонцев “звездные” часы”, так называемые сбойки, когда происходило соединение двух смежных участков тоннеля. В газете “Власть труда” описаны торжества (1.12.1929 г.) по случаю сбойки третьего и шестого забоев в городке строителей, где состоялось торжественное собрание рабочих и служащих с участием партийной и профсоюзной общественности. Об одной такой сбойке рассказывал мне очевидец, старейший участник строительства, проходчик Гавриил Келохсаев.
Ранней весной 1929 года была закончена выемка породы в 6 и 7 забоях. Оставалось лишь соединить эти два участка, разломав каменную перегородку между ними.
Еще вчера бригада знала, что работа в их забое подошла к концу. Приостанавливая работу, бурильщики слышали в наступившей тишине жужжание инструментов, доносившееся через каменную перемычку из другого забоя, где работала соседняя бригада. Слышались звуки взрывов – очевидно, на том участке порода была тверже и ее приходилось убирать динамитом. О предстоящей сбойке на строительстве знали все и готовились ее отметить. В трудное, заполненное до предела тяжелой работой время, в жизни строителей это был особенный момент. Вот почему так приятна была мысль об окончании многомесячного труда, о возможности отметить это праздником. Такая уж сложилась традиция. Все помнили праздник первой сбойки. Над входом в первый штрек был натянут красный транспарант с приветствием. Все строители толпились у забоя, вход в который начинался на Кахты-Саре. Толпа молчала, зная, что должны последовать 18 взрывов. Последний из них означал долгожданное соединение. Сначала про себя, а потом вслух хором считали каждый взрыв. При 18 все захлопали в ладоши и под крики “Ура!” в первый забой вошли главный инженер С.И. Сыромятников, начальник строительства И.А. Рабинович и рабочие бригад. Вскоре они показались у штрека второго забоя. И опять общее “Ура!” огласило окрестности.
Бригадир Федор Цховребов, степенный, мягкий по характеру, с острым и пытливым умом, был сегодня необычно сосредоточен. Рабочие стали подниматься в штрек по лестнице, прилепившейся к скале. Подсобники запустили компрессор. Уже там, наверху, на узкой площадке, вырубленной в скале, они разобрали инструменты – кирки, бурильные агрегаты. Взрывники стали готовить к очередным взрывам свой опасный материал. В ущелье было темно, но первые лучи солнца уже скользили по вершинам гор. Погода была сырая, набухший ноздреватый снег еще держался внизу ущелья. В тоннеле было холодно, но сегодня никто этого не замечал.
Привычно зашумели буры, компрессор стал подавать воздух в тоннель. Взрывы с небольшими промежутками следовали друг за другом. Точно такая же картина наблюдалась и у штрека №7, отстоящего от первого на 600 метров. Там, только в противоположном направлении, работала другая бригада, руководимая мастером Г. Джатиевым, отличавшимся необузданностью нрава. Бригадир был дерзок, но одновременно смекалист, опытен. Его за это очень ценил руководитель участка инженер И.Г. Гольцман, который вместе с маркшейдером Арсением Дзуцевым тоже подъехал к месту будущей сбойки. Невысокий, плотный и подвижный И.Г. Гольцман стал взбираться по почти отвесной лестнице, которая, казалось, вела на самое небо. За ним последовал маркшейдер А. Дзуцев.
Весь день шло разрушение стенки, разделявшей забои. У выходов из штреков зажглись электрические лампочки. В ущелье быстро темнело. А внутри, в тоннеле, шли последние и ответственные минуты. Прекратились шутки, породу выносили на носилках и сбрасывали через штрек наружу, в ущелье.
Наконец, желанный момент наступил. А. Абисалов поджег очередной фитиль, грянул взрыв и в стене образовалось крупное отверстие, через которое, когда пыль от взрыва рассеялась, все увидели соседей, отошедших от стены в дальний угол забоя. В следующие минуты оживленные и улыбающиеся люды тянули в образовавшееся отверстие руки, что-то кричали друг другу. С. Бибилов уже расширял вход, сбивая острые куски скалы. Другие незамедлительно поспешили ему на помощь. Скоро отверстие расширили до нужных размеров, поражаясь точности совпадения обеих отрезков тоннеля, гордясь искусством своих маркшейдеров, так точно рассчитавших место сбойки. Некоторые рабочие переходили из одного забоя в другой и начинали работать на поле “соперника”. Самые нетерпеливые отправлялись дальше, в “чужой” забой и, выглянув через него, сопоставляли свои ощущения – отсюда были видны другие участки дороги и Гизельдон, клокотавший у подножия горы. А над входом в штрек, по распоряжению начальника участка, зажглась оповещавшая о победе, гирлянда красных электрических лампочек, к немалой радости людей, собравшихся на берегу реки, в темноте ущелья. Над их головами уже сверкали первые звезды.
Потом, когда тоннель был расчищен, все спускались по привычной лестнице, в последний раз взглянув на свой временный дом, в котором они провели столько месяцев. Долго стояли, задрав голову, смотрели на яркие красные лампочки. Кобан встретил их объятиями и поздравлениями. B клубе собрались все, кто был свободен. Им аплодировали, когда они шли на сцену и рассаживались за столом президиума. Завпроизводством И.А. Рабинович горячо всех поздравил. С поздравлениями выступили: от Обкома ВКП(б) – Питковский, от подшефного дивизиона – Собеев, от редакций “Растзинат” – Леков, “Власть труда” – Левин. Об их работе говорили начальники, руководители участков – В. Долгов и И. Гольцман. Им аплодировали особенно горячо. За время работы все успели оценить знания и распорядительность своих командиров. Комсомолец Чехоев, волнуясь, прочитал поздравительную телеграмму от начальника строительства Е.М. Карпа, находящегося в командировке в Москве. Потом комсомольцы послали торжественный рапорт о досрочном выполнении работ в адрес газет “Правда” и “Молот”.
А я хорошо помню обстановку праздничных собраний, куда водили меня с собой мои родители. Я сидела вместе с мамой, разглядывая участников торжеств. Я помню возбужденные лица окружавших меня людей, их улыбки, взрывы аплодисментов. Потом я, слово в слово, повторяла дома целые фрагменты из речей выступавших. Тексты одного из таких собраний, проводившегося заезжими агитаторами, посвященного “опиуму для народа” – религии, я полностью пересказала моей бабушке, истинно верующему человеку. Представляю, что она чувствовала, когда слушала меня.
Я помню своего отца, сидящего в президиуме рядом с другими. Помню, как заботливые руки этих людей подбрасывали меня в воздух, к ужасу моей мамы. А я, замирая от сладкого чувства высоты, задыхалась от восторга. Сколько чувств разбудили во мне эти воспоминания. И самое главное, я, тогда еще совсем крошка, чувствовала себя одним целым со всеми этими людьми.
А вот документ того времени, который я читала 50 лет спустя в доме дочери мастера Григория Денисовича Долгова, Марии Григорьевны.
ГРАМОТА-ПАМЯТКА
За проявленную пролетарскую настойчивость в работе в тяжелых условиях по проходке тоннеля Гизельдонстроя.
В память сбойки забоев 6 и 7, закончившей участок тоннеля в 615 метров, пусть эта памятка служит тебе, Григорий Долгов, напоминанием о том, чтобы и дальше с не меньшей энергией, не щадя сил, работать на индустриализацию отечества трудящихся – СССР.
Такие памятки получили 39 рабочих, участников этой сбойки:
Ф. Цховребов, Джатиев Ш. Тедеев, Х. Хадиков, Д. Тедеев, А. Абисалов, Р. Остаев, В. Цховребов, С. Коцлов, Г. Долгов, А. Дзуцев, Я. Парастаев, Г. Гергаулов, С. Бибилов, Р. Цховребов, К. Габиев, И. Габараев, А. Туаев, Г. Гаглоев, Д. Медоев, Д. Цховребов, Н. Хугаев, Д. Багаев, Н. Хубецев, С. Бекоев, В. Гиоев, Я. Тедеев, В. Парсаев, Н. Бязров, О. Габараев, И. Цховребов, С. Алборов, К. Хетагуров, М. Саяпин, М. Хестанов, М. Гончаров, А. Дрогушев, С. Габараев, Г. Мамиев, М. Битиев.
Торжественное собрание закончилось вручением ценных подарков: часов – десяти первым их списка. Особо отличившимся, А. Ф. Цховребову, А. Дзуцеву и С. Габараеву, были вручены собрания сочинений В. И. Ленина.
Я смотрю на этот список и сверяю его с тем, что оставил мне отец.
Федор Цховребов, серьезный и взыскательный, работал с начала строительства, выполняя в ответственные месяцы даже по две нормы. В последующем был эксплуатационником Орджоникидзевской ГЭС.
Илья Цховребов работал торкретчиком, был десятником, бригадиром. Отличался веселым нравом, на работу шел, как на праздник.
А. Абисалов, проходчик, очень хороший специалист.
Раздан Остаев, проходчик, погиб в ВОВ.
Васико Цховребов, десятник, проходчик.
С. Коцлов, опытный бурильщик.
Григорий Долгов до Гизельдона работал в Садоне шахтером, опытный и знающий свое дело специалист горного дела.
Арсений Дзуцев, из шахтеров Садона, штейгер, грамотный. Хорошо образованный.
Удивительно, но и в старости мой отец помнил очень многих, описывал внешность этих людей, иногда – их привычки. И, почти всегда называл специальность.
Я знаю, когда этот номер журнала попадет в руки потомков строителей, многие из них с сердечным трепетом будут искать знакомые имена их отцов и дедов, стремясь найти в скупых строчках дорогой их сердцу образ. Я буду счастлива, если смогу оживить память о них.
Праздников сбоек было несколько. И все они оставляли неизгладимый след в памяти их участников. Светлели лица ветеранов Гизельдона, когда я их об этом расспрашивала, удивлялись, что кто-то еще помнит о таком прошлом. Смеялись вместе со мной над премиями, очень тогда ценившимися – это были будильники, отрезки ситца, кастрюли, примусы, одеяла. Позже награды стали посолиднее -награждали патефонами, костюмами, велосипедами. Еще сохранились в семьях гизельдонцев документы о подвигах их отцов. Вот, например, грамоты, которыми был награжден Василий Афанасьевич Еремин, тот самый, который был мастером дорожного строительства, десятником и начальником 2-го участка тоннеля. Здесь же работал и его брат Михаил Афанасьевич. В уютном доме сына Василия Афанасьевича, Александра Васильевича, бережно хранятся старые документы и альбомы фотографий, где запечатлены отдельные моменты строительства станции. Это там я видела и переписала одну из грамот, какие вручались наиболее отличившимся строителям.
ПАМЯТКА
выдана ЕРЕМИНУ ВАСИЛИЮ, работавшему не гизельдонсирое,
за проявленную пролетарскую настойчивость и дисциплинированность в ударной работе с 10.IX.1927 года на строительстве
гидроэлектрической станции в труднейших условиях
Пусть дальнейшая работа тов. Еремина до успешного окончания
ГИЗЕЛЬДОНСТРОЯ является примером социалистического отношения к труду
для всех летунов, прогульщиков, рвачей, маловеров, срывающих дело
строительства социализма.
Ударная работа – вернейший залог победы на трудовом фронте в
деле выполнения пятилетки в 4 года.
Начальник строительства Карп Е.М.
Секретарь ячейки ВКП(б) Кандыбин
Пред. постройком Томаев И.А.
Секретарь ячейки ВЛКСМ Чибиров Х.Т.
1 мая 1934 года. С. Кобан, Гизельдонстрой
Каков стиль! И как слышны уже раскаты тридцать седьмого года! В местных газетах 1928 – 1934 годов печатались отчеты партийных конференций и заседаний различных организаций ВКП(б), посвященные “чисткам” рядов пролетариата и партии. В них – поиск старых спецов или людей, скрывавших свое непролетарское происхождение. На этих собраниях клеймили бывших белых офицеров, дворян и их детей, спрятавших свои “волчьи морды” под личиной честных советских работников. И на Гизельдоне проводились аналогичные “чистки”. Так, например, осуждались работники: Н.А. Шишков (бывший поручик старой армии), Т.Я. Восроилов (бывший офицер), П.Д. Петров (участник белого движения), А.Е. Шубин (бывший поручик), Б.Д. Доев (штаб-ротмистр), А.И. Тотраев (личный шофер генерала Шкуро) и др. А какие формулировки! “Карабугаев Хачаса снят с работы и вычищен по 1 категории как сын помещика и баделята. Снят с работы. Степанов Михаил, сын лесозаводчика”. Они тоже работали на строительстве и виноваты были только в том, что так сложились их судьбы. Я ничего не знаю о них, только одна такая заметка в газете дала мне возможность и их внести в список строителей Гизельдона. Была и еще одна -осуждению подверглись и инженеры строительства за их “корпоративность”, которая заключалась в ношении специальных инженерных фуражек, отличительного признака русских инженеров. После окончания технического вуза молодому инженеру присваивалось право носить такую фуражку. У Донского политехнического института она была зеленой с черным бархатным околышем и небольшим лакированным черным козырьком. На околыше была металлическая эмблема – перекрещенные топорик и теодолит. На старых фотографиях тех лет все инженеры в таких фуражках. Это и вменялось им в вину, как желание выделиться среди “истинных рабочих людей”. Словно инженер – это не работник! О них, инженерах, почти не писалось статей или они были слишком скупы. Более всего в статьях речь идет о социалистическом соревновании, о выполнении планов подписки на очередной государственный заем или о процентах выполненных работ по строительству.
В 1931 году в газете “Власть труда” была опубликована заметка о том, что все несогласования по утверждению проекта ГЭС в 1927 году объяснялись вредительской деятельностью Промпартии. Хорошо, что эта заметка не получила продолжения и не отразилась на судьбах строителей. Или, может быть, я не знаю подспудных процессов, которые привели к тому, что некоторые бывшие участники Гизельдонстроя были обвинены в предательстве интересов социализма несколько позднее, в 1937 году. Такой факт имел место в судьбе замечательного человека, Касполата Темболатовича Хасиева.
К.Т. Хасиев родился в крестьянской семье в Мизуре. Там, еще подростком, он начал работать на Мизурской фабрике. Пытливый мальчик из простых подсобных рабочих стал учеником слесаря. Потом он работал на нефтепромыслах в Баку. В поисках лучшей доли он в 1913 году вместе с группой осетин эмигрировал в Канаду и выполнял обязанности землекопа. Работал он и в Америке, в городе Сиэтле, и на Аляске – в качестве бурильщика, машиниста и крепильщика на медных рудниках. Он многому научился там у людей, собравшихся из разных стран и континентов. Овладел английским языком, на котором читал и писал. Увлекаясь теорией марксизма, Хасиев неоднократно арестовывался за пропаганду коммунистических идей и после Октябрьской революции в 1921 году вернулся в Россию. В Осетии заведовал Алагирским райземотделом, был председателем рабочкома Алагиро-Дигорской железной дороги, председателем Садонского рудничного комитета Союза горнорабочих, а затем и управляющим Садонскими рудниками. Во времена строительства Гизельдонской ГЭС он становится заместителем начальника Управления “Гизельдонстроя”. Мой отец очень хорошо запомнил свои встречи с этим неординарным человеком, характеризуя его, как делового, знающего, интеллигентного специалиста-организатора, как очень скромного и порядочного человека. В слово “порядочный человек” люди поколения моего отца, приветствовавшие друг друга при встрече выражением, которое сейчас утрачено – “честь имею”, вкладывали определенный смысл – так называли честных, достойных уважения за свои поступки людей. Я помню, как он сокрушался, когда узнал о трагической судьбе Касполата Темирбулатовича. Отец считал, что в этом повинна была его поездка в Америку. В те годы это была серьезная причина для обвинения в антисоветской деятельности. Возможно, сыграла роль и простая человеческая зависть. В 1933 году К.Т. Хасиев стал председателем Северо-Осетинского облисполкома, а с 1935 года – заместителем председателя Северо-Кавказского крайисполкома. Он погиб в следственном изоляторе НКВД 14 декабря 1937 года. Его обвинили в участии в “контрреволюционной вредительской повстанческой организации правых”, ведших подрывную работу в народном хозяйстве республики. Мы знаем, что эти обвинения были ложными. Мой отец никогда этому не верил, как и многие люди в Осетии, знавшие Хасиева. Однажды, много позже, на кладбище, провожая в последний путь геолога Н. Струкова, я услышала краем уха разговор двух солидных мужчин, которые по какому-то поводу, очень по-доброму, вспоминали Хасиева. Жаль, что я тогда не решилась вмешаться в их разговор, который дал бы мне возможность рассказать об этом удивительном человеке более подробно. Я нашла его дальних родственниц, живших на улице Красного Октября на Осетинской слободке. Но, кроме слез и сетований о несправедливости по отношению к дорогому им человеку, я не услышала от них ничего. Хотя то истинное горе, которое испытывали эти женщины спустя полвека после его гибели, говорило о многом. Постановлением Северо-Осетинского обкома КПСС 6 августа 1956 года Хасиев К.Т. был реабилитирован посмертно. Реабилитирован через 18 лет! Грустно…
Но вернемся к 1927-30 году. Вот еще один документ.
ПОЧЕТНАЯ ГРАМОТА
Дорогой товарищ Еремин В.А.!
Тебя, лучшего ударника Социалистической стройки, борца за осуществление величайшего Ленинского плана электрификации, в память твоей ударной большевистской работы на строительстве Гизельдонской государственной электростанции, приведшей к успешному окончанию строительства и сдаче ГизельдонГЭС в эксплуатацию, Обл.исполком и Обл.сов.проф. Северо-Осетинской Автономной области награждает почетной грамотой.
Октябрь 1935 г. Пред. Обл. Тогоев. Пред. Обл. проф. Такоев
Сейчас уже забыли, а новое поколение не знает о так называемом “социалистическом соревновании”. В те времена в газетах Северной Осетии печатались отчеты о нем и назывались фамилии: рабочий Бязров соревновался с Бугуловым, Горащук – со Стаценко, Багаев – с Мисиковым, Дзебоев – с Бараковым, Джатиев – с Цховребовым. В пылу соревнований спорили, не уступали друг другу. Так, при сбойке первого и третьего забоев бригадир Цховребов не пустил на место работы две смены бригадиров Джатиева и Келохсаева, проработав подряд 19 часов. Для того чтобы это сделать, он велел зацементировать штрек, через который рабочие попадали в забой. После сбойки бригада вышла через штрек соседнего участка тоннеля.
Такое забытое слово – энтузиазм! А он действительно наполнял жизнь строителей “нового солнца”, как тогда называл их писатель Нигер. Отдельные этапы в жизни Гизельдонстроя переживались ими всеми вместе. Они знали, что происходит на разных участках, вместе радовались и вместе печалились. Знали всех своих руководителей и особо отличившихся работников по именам. И это несмотря на тяжелые условия существования в холодных деревянных бараках, скудное питание, отсутствие спецодежды, плохую организацию охраны труда, тяжелый, изнурительный труд. Эти люди не унывали, не впадали в отчаяние и находили в себе все новые и новые силы для работы. Я думаю, что их поддерживало объединяющее их творчество, главное, что делает нашу трудовую жизнь нужной и интересной.
Несмотря на тяжелую работу по выемке каменных пород на трассе канала, сложность облицовки стенок тоннеля, работа шла очень успешно. Значительно возросла скорость проходки и в период завершения строительства достигала 82 метров в месяц, что являлось рекордом для СССР. Однако имели место причины, которые нарушали сроки выполнения плана. Этими причинами были обвалы кровли тоннеля. Так, обвал, вызвавший значительные нарушения на участке в 20 метров, задержал выполнение работ на целых три месяца. Во время ликвидации последствий рабочие, не менее руководства огорченные случившимся, работали по 2 смены, отказались от выходных. При этом их энтузиазм не был “спровоцирован” сверху. Им самим хотелось хорошо завершить свой труд – они чувствовали себя ответственными за выполнение поставленных им задач. Если бы вы видели, как во время празднования 50-летия Гизельдона, бывшие участники тоннельной эпопеи хотели объяснить мне все подробности проходки. Они показывали мне места, где некогда в скалах располагались штреки. Обращаясь ко мне и моим спутникам, старались поразить наше воображение рассказом о том, что там, в глубине горного хребта, на труднодоступной высоте, проложен путь водам Гизельдона. Кто-то даже пригласил меня пройти этот путь во время профилактического ремонта и остановки станции, когда реку пускали по другому тоннелю, проложенному в стене завала. Этот тоннель назывался водосбросным. А я мысленно противилась такому путешествию -идти три километра по глухому руслу изолированного от мира колодца мне казалось не особенно заманчивым. Я, как обыватель, боялась подобных экспериментов, хотя хорошо знала, что мне там ничего не грозит. А для них это было понятно и привычно.
Позже на строительстве появятся школы изучения русского языка, школы общей грамотности, школа десятников, библиотека, драматический кружок, кружки по разным рабочим специальностям, касса взаимопомощи. Будет приобретена за 1000 рублей киноустановка. В рабочих бараках, в столовой заговорит радио. Радио проведут и жителям Кобана. В Кобан станут приезжать экскурсии с разных заводов и предприятий Осетии. Так, 24 мая 1929 года в газетах было напечатано сообщение об экскурсии на Гизельдон просвещенцев (педагогов?), членов Жилсоюза и Жактов с семьями, землекопов Дигории, ленинградских монтажников с “Красного путиловца”, представителей завода Краматорска, выполняющих заказы строительства. Гизельдонцы будут читать о своей работе в leqrm{u газетах. А материалы о ходе работ действительно печатались часто. И это, несомненно, еще более сплачивало коллектив мыслью о том, что они делают нужное и важное дело. Жизнь многих и многих людей приобрела смысл, а молодежь получила возможность дальнейшей учебы. Гизельдон стал судьбою, стартовой площадкой в будущее.
Мне известен один поистине невероятный случай. Этот рассказ я услышала от старых жителей Кобана. Во время Великой Отечественной войны один уроженец Кобана, строитель Гизельдона, попал в плен и, волею судеб, оказался в Италии. Ему удалось пробраться в маки -итальянское партизанское подполье и воевать против фашистов вместе с партизанами. Однажды русским партизаном заинтересовалось руководство отряда. Его расспрашивали, выясняя, откуда он родом. Когда же он сказал, что он осетин с Кавказа, из группы итальянцев вышел невысокий пожилой, черноглазый, очень подвижной человек. Он, подойдя к русскому осетину, спросил, не знает ли он что-либо о Гизельдонстрое. Получив утвердительный ответ, этот человек принялся обнимать его, как родного. Улыбаясь, он очень красочно жестикулировал и объяснял окружающим, что встретил знакомого. Он, представитель известной фирмы “Омодео”, приезжал на Гизельдон в качестве консультанта, когда шел монтаж итальянского трубопровода. По описанию мой отец узнал самого Омодео. Отец выполнял роль переводчика во время приезда иностранных комиссий и консультантов на Гизельдон. Он описывал мне неторопливого Торпена, живого, жестикулирующего, очень эмоционального Омодео. Желая доставить удовольствие гостям, восторгавшимся красотой Даргавского ущелья, отец организовал им поездку в верховья Гизельдона, где водилась знаменитая горная форель. Радости этих людей не было предела. Они словно превратились в детей, кроме француза Жакоте, который, поймав на удочку крошечную рыбку, отказался от дальнейшей ловли, заявив, что он удовлетворил свой охотничий интерес. Оставив своих спутников, Жакоте отправился осматривать Городок мертвых, неся на плече удилище. На удилище болталась маленькая рыбешка.
Что заставило итальянца так бурно отреагировать на появление в рядах отряда, в котором он воевал, “гизельдонца”? Я знаю ответ! Его покорила та атмосфера единения, которую он наблюдал во время своей поездки в Кобан, то кавказское гостеприимство, которое он испытал на себе. Такое не забывается. Разве с Вами, дорогой читатель, такого не случалось? Мы все очень хорошо запоминаем знаки внимания и уважения по отношению к себе. Так и “горячий” итальянец на всю свою жизнь запомнил наш Кавказ, Гизельдон и его людей.
Все работы в тоннеле были завершены в начале 1931 года. А перед торжествами, посвященными окончанию его строительства, там побывал писатель Савва Дангулов. Вот как он описывает свои впечатления: “Тоннель пуст. Он уходит далеко в толщу горы. Под его потолком висят гирлянды электрических лампочек, теряющихся в темноте бесконечной тоннельной трубы. Не слышно шума отбойных молотков. Тихо все кругом. Скоро тоннель заполнится водами Гизельдона…” Вместе с Самсоном Багаевым он прошел по новому руслу реки, удивляясь объему работ, проделанных руками человека, руками “новых осветителей” жизни.
В последующие годы тоннель подвергался специальным испытаниям, прошедших с успехом, что свидетельствовало о добротно выполненной работе. В марте 1934 года началась его эксплуатация. Сейчас мало кто из посетителей Даргавского (Кобанского) ущелья догадывается о том, что свои воды Гизельдон несет в толще гор, на трехсотметровой высоте в рукотворном канале.
Тоннель был полностью готов значительно раньше, чем другие участки строительства. Причин для этого было несколько.
Окончание следует
