Рассказы
ТУМАН
Разбитая ручка двери магазина была обмотана резиновым жгутом. Кусок такого же жгута приспособили вместо пружины, но дверь все равно сама не закрывалась, и поэтому Николаю Ивановичу пришлось с силой притянуть ее за собой. День выдался пасмурным и пустым. Неторопливым шагом Николай Иванович отправился домой. В матерчатой сумке (коричневой, с некогда беленькими полевыми цветочками) бултыхалось молоко в литровой банке да еще буханка хлеба и 300 граммов халвы. Дома, откровенно говоря, Николаю Ивановичу делать было нечего. Конечно, можно было бы очередной раз сменить прокладки в смесителе, что на кухне, или навязать на балконе новые бельевые веревки: старые из проволоки вот-вот лопнут, изломанные все. Но все это могло и подождать. В семь часов телесериал, это хорошо, а до тех пор и смотреть нечего. Кругом реклама. Тоска одна. А впереди еще завтра, свободный день.
Николай Иванович работал ночным сторожем в школе. Школа располагалась рядом с домом, буквально через двор, за пятиэтажкой, так что в рабочее время он мог позволить себе сбегать домой и поесть горячего супчика, что при его язве было нелишним. Обычно по ночам Николая Ивановича мучила бессонница, и в такой ситуации работа ночного сторожа была как нельзя более кстати. Пятьдесят лет проработал он учителем труда в одной из школ города; последние лет двадцать его бессовестно выживали на пенсию – придирались, намеки разные делали. В один злосчастный день Николай Иванович не выдержал такого положения вещей, надел свой серый выходной костюм, прицепил медали и пошел к директору. Директор, “еще молодой человек”, устало пробежал глазами по заявлению и подписал его. Долго не мог придти в себя Николай Иванович от случившегося. Покидая на следующий день столярную мастерскую с одним желтым портфелем, набитым инструментом (приобретенным на qbnh кровные), он все ждал, что его остановят. И чем ближе подходил он к калитке, тем острей и горше разжигалась в нем надежда, что сейчас выбегут его ученики, а за ними следом выйдет директор и попросит его остаться, может, и извинится перед ним. Но никто не вышел, даже не выглянул. Николай Иванович закусил от обиды губу и ушел навсегда. С тех пор нижняя губа его так и осталась прижатой, а выражение лица – обиженным. Полгода посидел он дома, да и устроился сторожем в школу по месту жительства.
– Николай! Честное слово, Николай!
Николай Иванович вздрогнул, беспомощно оглянулся по сторонам. По направлению к нему следовал гражданин в синих кримпленовых брюках и сереньком пальто. Рукопожатие было осторожным, а в поведении незнакомца проступало подкупающее Николая Ивановича уважение. Николай Иванович решил, что его помнят по школе, по тому времени, когда его фотографию можно было увидеть не только на стенде фронтовиков в “Зале боевой славы”.
– Да никак не помните меня? Сергей я, Серега.
– Ну конечно, Сергей (ученик, наверное). Как я сразу тебя не узнал!
Николай Иванович, зная за собой некоторые, связанные с возрастом, упущения в памяти, решил делать вид, что узнал гражданина в синих брюках. Незнакомец же заявил, что жена не простит ему, если он не заведет Николая Ивановича в гости на чай, ну, хоть на пять минут, и надежда на то, что удастся отделаться общими фразами, бессильно поникнув, увяла. Николай Иванович силился вспомнить, кто такой этот Серега – даже голова под шляпой вспотела, но бесполезно. Оттого, что не знал он, сколь близко они знакомы, боялся обидеть отказом, оказаться грубым. Дело явно принимало дурной оборот. Уже по дороге он заметил, что ботинки у гражданина грязные и глаза как-то блестят, но отступать было поздно. Одно хорошо, что идти, со слов этого Сергея, было недалеко. А там – полчасика, и домой!
Если бы Николай Иванович заметил, что вслед за ними волочится еще один в вязаной шапочке, с небритым распухшим лицом, то настроение его испортилось бы куда сильней.
Все остальное происходило как в тяжелом, мучительном сне. Его привели в полупустую замызганную квартиру и потребовали десять рублей. Николай Иванович предложил взамен халву и попытался уйти, но его не пустили. Десять рублей пришлось отдать. Халву тоже. Человек в вязаной шапочке (как он появился на кухне, Николай Иванович даже не заметил) сбегал за бутылкой. Пришлось выпить водки. Потом Серега долго и громко спорил о чем-то со своим сотоварищем, почему-то начал кричать на Николая Ивановича. Николай Иванович молча сидел в углу и с тупой тоской ждал, когда его отпустят. На улице быстро темнело. Вдобавок ко всем бедам, обрушившимся сегодня на Николая Ивановича, в районе отключили свет. Его собутыльники поставили на стол свечку, и в желтом ее свете незнакомые лица казались зловещими, а ситуация переросла в кошмар. Николаю Ивановичу хотелось стиснуть голову руками и завопить что есть сил, но что-то удерживало. Когда снова начали кричать и с криками выталкивать за дверь, Николай Иванович испытал неизъяснимое облегчение. Он успел прихватить свою сумку, но в темноте лестничной клетки упал и разбил банку с молоком. Ушиб колено.
Всхлипывая от боли и унижения, Николай Иванович захромал к дому. На улице было уже совсем темно, опустился густой туман. Николай Иванович заметил, что бредет наугад. Несмотря на то, что квартира в новой части города была получена им семь лет назад, он плохо ориентировался в этих голых широких улицах, среди бесконечных многоэтажек и громадных дворов. Он все шел и шел, периодически поглаживая распухающее колено, пока не признал, что до крайности измучен и совершенно не понимает, где находится. Туман скрадывал углы темных мертвых домов, облеплял под ногами тротуар, мешал дышать. От выпитого болело сердце. Где-то вдалеке редкие огни машин внезапно выныривали из тьмы. Они расплывались мутными пятнами, отбрасывали столбики света и внезапно исчезали за невидимыми нагромождениями.
Николай Иванович оглянулся и замер от удивления и испуга. Он не видел за собой ничего, кроме белесой мглы. Туман клубился над головой, тянулся под лодыжками. Николай Иванович запрокинул голову к небу, и почувствовал себя кораблем, затонувшим в студеной сырой мгле. И не было никаких улиц, не было никакого города вокруг. Единственное, что могло существовать за этим бездонным туманом, это голая мерзлая степь. Три шага в сторону, туман захлопнулся сбоку, за плечом. Три шага вперед – и туман захлопнулся за спиной. Николай Иванович подался куда-то дальше. Под ногами скользила смятая прошлогодняя трава. Он уже не знал, когда сошел с тротуара, ему казалось, что он сходит с ума. Снова и снова приказывал он себе взять себя в руки, но необычайная усталость этого дня затушевывала ясность мыслей, а острое, жгучее чувство несправедливости происходящего лишало сил двигаться дальше. Хотелось упасть лицом в этот туман, пропасть в нем, уснуть и не просыпаться никогда. Николай Иванович плакал. Рука его машинально залезла в сумку. Он отщипнул кусочек хлеба, скатал шарик и положил его в рот. Постепенно тот разбух и дал сладость. Почему-то вспомнилась мать, ее пряно пахучий передник, теплый штапельный бок, куда он тыкался носом, запах вареного белья на кухне. Николай Иванович смотрел, не мигая, в молочную мглу, и вся жизнь его, весь мир, который он познал, промелькнув, провернувшись разом, вдруг оказался не больше, чем этот кислый со сладинкой хлебный мякиш за щекой. И ничего. Одна пустота. Через некоторое время, протяженность которого Николай Иванович был уже не в состоянии оценить, в спальных районах города была возобновлена подача электроэнергии. По фонарным столбам, как Тесей по нити, Николай Иванович выбрался на знакомую улицу. Ковыляя домой, он вслух костерил этот дурацкий туман, Чубайса и российское пьянство. Но более всего злило, что из-за каких-то идиотов, просто мерзавцев, он пропустил серию – теперь, вот, жди до следующей недели, что там произошло у этих “бразильянцев”.
1999-16.02.2001
ИСТОРИЯ КРАСНОЙ ШАПОЧКИ-НИМФЕТКИ
Красная Шапочка – угловатый подросток с двумя тоненькими беленькими косичками и ее молодая Мать жили в однокомнатной московской квартире в районе новостроек. Красной Шапочке недавно исполнилось четырнадцать лет, и она отчаянно страдала от собственной некрасивости. Мать часто говорила ей, что у нее худые ноги, а губы, такие же тонкие и отвратительные, как у ее отца. Отца своего Красная Шапочка не помнила. Мать говорила, что он опять сидит.
На каникулы Красную Шапочку отправляли к Бабушке в Подмосковье. В это время Мать ее приводила в дом нового мужчину. Иногда мужчина задерживался в доме на несколько месяцев. Красная Шапочка ненавидела мужчин. По утрам они валялись в постели, высунув из-под одеяла голые бледные ноги, и пялились на ее тонкие отвратительные губы и уже сформировавшуюся грудь.
Вот и на сей раз мать завернула для Бабушки гостинец и, зевнув, выставила Красную Шапочку за дверь. Красная Шапочка уже спустилась этажом ниже, когда снова щелкнул дверной замок и раздался молодой голос Матери:
– Смотри, там, не путайся ни с кем в дороге, сучка!
2.
С Сергеем Иннокентьевичем Красная Шапочка познакомилась в электричке. Это был невзрачный неженатый мужчинка лет тридцати восьми в плохо завязанном галстуке, пиджаке и грязных ботинках. В руках он держал черный портфель и шляпу. Он чрезвычайно взволновался, заметив строящую ему глазки белобрысую девочку, и ладони его вспотели.
– Сколько тебе лет, девочка? – осторожно поинтересовался он.
– Семнадцать, – бойко ответила та.
Сергей Иннокентьевич колебался. Но вдруг вспомнил, что пишут в газете “Спид-Инфо” о молодежи и решил действовать. Первым делом он предложил ей лежавшие в кармане на случай изжоги липкие карамельки.
3.
Сергей Иннокентьевич проводил Красную Шапочку до калитки. Красная Шапочка взяла у него из рук свою сумку и, бросив воздушный поцелуй, вбежала в дом.
Бабушка Красной Шапочки (для удобства будем называть ее Лидией Алексевной Бабичевой) работала кассиршей в продуктовом магазине. Ей не было еще сорока пяти, то, что называется “баба-ягодка”. Соседям она говорила, что Красная Шапочка – ее племянница.
Лидия Алексевна очень хотела выйти замуж. Мысль об одиноких зимних вечерах доводила ее до слез. Но в поселке ее все знали, а многие даже слишком хорошо. Поэтому Лидия Алексевна всегда остро реагировала на каждое новое лицо. Немудрено, что, завидев в своем магазине Сергея Иннокентьевича, она стала бросать на него пронзительные взгляды и тяжело вздыхать всей грудью. Сергей Иннокентьевич сильно взволновался от этого, и руки его вспотели.
4.
Надо сказать, что Сергей Иннокентьевич прибыл в этот славный поселок не по собственной прихоти. Это была командировка. Что-то вышло из строя на электроподстанции. Кто же мог подумать, что зловещий рок обернет все это дьявольским искушением.
Когда Лидия Алексевна привела его на ужин, ни Красная Шапочка, ни Сергей Иннокентьевич не подали виду, что знакомы. С тех пор Сергей Иннокентьевич стал наведываться до обеденного перерыва к Красной Шапочке, а по вечерам – к ее бабушке. Красную Шапочку он угощал карамелью, а на ужин приносил “Портвейн” и триста грамм халвы.
Короче говоря, командировка подходила к концу, а сдвигов не было. Чтобы продолжать “красивую жизнь”, Сергей Иннокентьевич отказался от растрачивания денег на завтраки. Нерешительность его умиляла и волновала хозяйку, но и ее терпению пришел конец. В конце концов, случилось то, что должно было случиться.
5.
Но Красная Шапочка сумела (!) опередить Лидию Алексевну… Когда же ночью ее разбудили восторженные голоса Сергея Иннокентьевича и бабушки, она выбежала в слезах на улицу и провела всю ночь на скамейке возле Клуба культуры.
Утром она подала в поселковое отделение милиции заявление об изнасиловании, благо синяков на ее худеньких коленках всегда хватало. Сергей Иннокентьевич был задержан в постели известной кассирши Лидии Алексеевны Бабичевой. Правосудие оказалось неумолимым к сексуальному пирату и извращенцу Сергею Иннокентьевичу, он был осужден на десять лет лишения свободы без конфискации имущества.
Лидия Алексевна долго горевала о Сергее Иннокентьевиче и так и не простила внучке поломанной личной жизни. Красная Шапочка забеременела. Когда это обнаружили, ничего уже нельзя было сделать. Она родила недоношенную девочку, которую назвали Красные Рученьки.
Жизнь продолжается, друзья мои.
Эпилог
Электрик Сергей Иннокентьевич Волков был найден своими сокамерниками повешенным, когда ему оставалось до освобождения девять с половиной лет. Так и хочется сказать, патетически заломив руки: “ Мужчины! Эх, мужчины-мужчины…”
15.02.99
