ВЛАДИКАВКАЗУ
Я приеду к тебе, я приеду
Городок, занесенный листвою,
С куркумою, корицей, шафраном
Запеченный на дымных кострах
До медово-румяного цвета
Звонкой корочки старых кварталов,
До извилисто треснувшей умбры
На теряющих солнце ветвях.
Я проникну в гнездо золотое
Великаньего древнего парка,
Отыщу лебедей полусонных
На лиловой чешуйке пруда,
Пропитаюсь воздушным напитком –
Горьковато-янтарно-прохладным,
Родниковым, как Терек осенний
Под горбатым Чугунным мостом.
Я взойду по махровым дорожкам
Переулков на Красную горку
И зависну, как ласковый призрак
Стрекозы над огромным цветком
Облетевшей слегка хризантемы
С лепестками ветшающих улиц,
В угасанье заката похожей
На планету тревожную Марс.
Ты утонешь устало в перине
Темноты, принесенной Востоком,
В соблазнительном кружеве окон
И в мерцающих бусах дорог…
Мне останется только очнуться,
Мне останется только уехать,
Потому что из прошлого бездны
Ничего не вернуть, никого.
ТВОРЦЫ
Я крашу сосновую рамку и думаю: “Где-то
В ловушке иллюзий, в угаре борьбы и рутины
В таких же кирпичных домах проживают поэты –
И пишут зачем-то романы, стихи и картины.
Они, вероятно, такие же вечные дети,
И так же, как я, обожают присутствие кошки,
И учат иврит, чтобы думать о Ветхом Завете,
Снимая ножом кожуру с розоватой картошки.
А утром снега и туманы летят за пределом
Вагона, согретого граждан дыханием сонным –
Поэты спешат добывать пропитание делом,
Продав свою душу газетным подвалам бездонным.
Однажды возникнув в издательстве, робко и грустно,
Глядим мы, поэты, в очки утомленных завлитов
Минуту – и сразу уходим домой в безопасность искусства
И масло цветное кладем на сухарь оргалита.
И наши творения мир украшают, наверно,
Но так же случайны и так же для зренья приятны
На черных железнодорожных цистернах
Цементная пудра и ржавчины сочные пятна.
СНЕГОПАД
Начался веселый шорох,
Бродит мягкий снежный ворох
По двору.
Жаль протаптывать тропинки.
Кот принес в усах снежинки
Поутру.
Лезь на стол, пушистый крошка,
Поглядим с тобой в окошко
На метель.
И уснем за чашкой чая –
Пусть небесная качает
Колыбель.
Где-то бьется век тревожный,
Ну а нас укрыл надежный
Белый щит.
На исписанной тетрадке
Тихо-тихо, сладко-сладко
Ангел спит.
ПЛЕНЭР ЗИМОЙ
Там, где небо спускается в лес,
Разливаясь по голым березам,
Там, где бархатный кобальт небес
Переходит в бесцветные слезы,
Где прозрачные сети ветвей
Застилают глаза пеленою,
Все уверенней кисть и нежней
Наделяет картон глубиною.
Не тревожь, не касайся щеки,
Я сейчас не твоя, не с тобою,
Я на дне безграничной реки
С невесомой и светлой водою –
Можно тихо дышать и смотреть,
Отдаваясь безвольно теченью,
Можно в ласках зимы умереть
И воскреснуть, подобно растенью.
МЕЛОДРАМА
Я мечтаю купить кафе,
Маленькое и южное,
И кота завести жемчужного
В меховых штанах-галифе.
Будет пять деревянных столиков
И, как печка, уютный бар –
Для задумчивых алкоголиков
И гонимых влюбленных пар.
Я мелодии задушевные
Подберу для дождливых дней,
Для субботы – еду кошерную,
Чтобы не зажигать огней.
Во дворе, окруженном розами,
Заведу танцевальный зал –
И отправлю в конверте розовом
Приглашенье тебе на бал –
Поседевшему, умудренному,
Не женатому ни на ком
И в меня до сих пор влюбленному
И не ставшему стариком.
Мы обнимем друг друга ласково,
И уйдет из-под ног паркет –
Танго будет пристойной маскою
Для романа на склоне лет.
После танца в углу за стойкою
Посидишь, дорогой клиент,
Я подам тебе чай со слойкою
И какой-нибудь там абсент
И в глаза погляжу зеленые:
В глубине их, на дне реки,
Мягко стелятся травы сонные,
Золотятся слегка пески,
А под ними лежат сокровища
В утонувших давно ладьях
И фантазий моих чудовища,
Задохнувшиеся в сетях…
Не страшны мне затоны мутные,
Тайны прошлого не важны –
Отдадимся греху минутному
И схлестнемся, как две волны.
И утопим своё смущение
В этой сладости на губах…
И, наполненный угощением,
Покосится поднос в руках,
Разольется вино французское,
Соловьем пропоет хрусталь,
Мое платьице треснет узкое,
О паркет простучит миндаль –
В полумраке притихнут столики,
Удивляясь страстям чужим,
Понимающе алкоголики
Улыбнутся себе самим,
Успокою гостей взволнованных
И на кресло верну кота…
Будет солнце вставать, как новое,
Из-за розового куста…
* * *
В комнате, где нас с тобою нет,
Снова начинается рассвет:
Сели на гитарные колки
Солнечного света мотыльки,
Лег на затлевающий комод
Огненною тучей рыжий кот,
Заглянул из форточки на шкаф
Любопытный розовый жираф,
И вошла Шехина* из окна
В комнату, исполненную сна.
А за шкафом в омуте угла
Дремлет отгороженная мгла –
Там, где мы сидели за столом
С Анечкой, Давидом и Котом,
Где горел оранжевый ночник
На горе из атласов и книг,
Озаряя кудри на виске,
Треугольник в маленькой руке,
Профиль, обращенный не ко мне,
Силуэты наши на стене…
Мы вставляли фразы невпопад
В наш географический доклад,
Обратив серьезное в курьез,
Хохотали громко и до слез,
И в пылу веселья и тоски
Ты касался маленькой руки
И сжимал испуганно ладонь.
И горел оранжевый огонь…
И уже минуло двадцать лет
В комнате, где нас с тобою нет.
*шехина – божественное присутствие в виде облака
(иудаизм).
ПОХОД
Проснусь в тоскующую рань, исполненную сна,
Возьму из шкафа пирожки в мешочке изо льна,
Сложу их в старенький рюкзак, сидящий у двери,
И выйду из квартиры в лифт с табличкой “Не сори!”
В подъезде высится горой лохматый альпинист –
Он ждет меня, в губах его дымится белый глист.
Пойдем в ботинках-тракторах по улицам пустым,
Разбудим заспанный вокзал задором молодым.
Доедем в душном коробке до речки Закки-дон –
Слезай, отдайте ледоруб, товарищи, пардон!
Сияет горная страна, лаская жадный взор,
А мы уходим по тропе в глухое сердце гор.
Когда прольется на ледник оранжевый восход,
Мой друг уже девятый крюк над пропастью вобьет
И будет молча наблюдать, как я вишу над ней,
И пальцы женские скользят по каменной стене.
И вот мы влезли на тебя, насупленный карниз!
И сели плотно, как на трон, ботинки свесив вниз,
И я достала инсулин и чай, и пирожки,
И мы жуем под мерный грохот бешеной реки.
СВОБОДНЫЕ ЧТЕНИЯ
Юноша в сессоне, словно в берете, в усах и в костюме
черном,
Худой, невысокий, но очень гордый, читает поэму-порно.
Аудитория скромно и тихо слушает словоблудие –
Так начинается вечер поэзии в литературной студии.
Девушка, издали напоминающая дождевые струи,
Публику будит жалобным криком: “Где же твои поцелуи?!
Губы мои нестерпимо ноют, жадной налившись кровью!” –
Зал озадачен, местами встревожен страшной ее любовью.
Чернобородый гигант из Коломны движется к ней
утешительно,
Девушка-дождь умирает в кулисах, а он начинает
решительно:
“Мы бы поверили в новый мир, но на углу поломался сортир. Мы сразу поверим в тот новый мир, когда на углу нам
починят сортир”…
Рядом со мною смеется неслышно мальчик с резиновой
брючиной…
Мягко шуршит, появляясь на сцене, дама с тетрадкой
измученной,
“Это, – бормочет она, – я не буду читать, это, знаете,
слишком уж личное…
Вот… Извините – охрипла немного… поэма “Студентка
столичная”.
Кадр меняется: свитер и джинсы, с проседью длинные волосы –
Что-то о клюкве девичьих сосков стреляет жестоким
голосом…
А по рядам, по ногам пробирается пьяная девочка Женечка,
Зрители рады слегка отдохнуть, наблюдая её продвижение.
Женя с трибуны фонариком светится, стих ее тонет в
овации,
Женя курлыкает, весело хрюкает, силясь поспасть в
интонацию…
Следом выходит суровый прозаик – слышится грохот
орудия…
Сжалась усталая и беззащитная литературная студия.
Лица в очках, бородатые, голые, юные или помятые…
“Мы сыновья сатанинской эпохи!..”, “Где вы, подруги
заклятые?!”,
“Листик срывается с ветки осенней…”, “Скоро придет
op`bnqsdhe!”
Вот и закончился вечер поэзии в литературной студии.
