Сфера производства-потребления, очерчивавшая круг властных отношений в традиционном обществе, определяла функциональное содержание самой власти, заключающееся в поддержании равновесия в процессе общественного производства и потребления, баланса в имущественно-правовых отношениях между всеми членами общества. Надлежащее исполнение этих задач осуществлялось общественной властью, которая легитимировалась в обычно-правовых нормах и реализовывалась посредством развитой сети патриархально-общинных институтов. Наличие в системе социальной самоорганизации традиционного общества известного разнообразия особых институциональных структур, через которые реализовывались властные отношения, свидетельствует о потестарном характере социально-политического развития социума, где специфические функции по организации и управлению хозяйственно-экономической жизнью осуществлялись посредством всего коллектива. Однако специфика феномена потестарности заключается не только и даже не столько в особых институтах, предназначенных для реализации властных отношений, сколько в особом характере самих этих отношений, когда различные их аспекты зачастую существовали нераздельно, образуя синкретическое единство и становясь функциональной характеристикой всего социума1.
Схожие механизмы и институты регулирования социально-правовых аспектов жизнедеятельности объединяли различные осетинские общества в едином политико-правовом пространстве. Одним из важнейших звеньев потестарно-политической системы общественной саморегуляции в Осетии долгое время являлся институт старейшин (старшин), стоявших во главе родственных и общинных объединений разных уровней. В деятельности старейшин реализовывались, главным образом, исполнительные аспекты власти. Принципы, на которых базировался данный институт, соблюдались на всех уровнях социальной организации. Право первородства или старшинства, сопряженное с немалым моральным авторитетом, обеспечивало, с одной стороны, главенство в коллективе, а с другой – было залогом эффективного руководства всей его хозяйственно-практической деятельностью. В полной мере полномочия «старшего» осуществлялись на уровне минимальной хозяйственно-экономической единицы – в семейной общине. Вне зависимости от степени сложности общественной структуры (семейная община, патронимия, фамилия и т. п.) фигура старейшины символизировала для всех членов коллектива власть обычного права, и в его лице персонифицировались традиционные нормы общежития.
Записи современников, наблюдавших осетинский быт в исследуемый период, а также многочисленные и разнообразные этнографические материалы, по которым можно судить о роли старшего в семейной общине, свидетельствуют о том, что в его лице проявлялись прежде всего регулятивные функции власти. Вместе с тем, однако, очевидно, что функциональное содержание самой власти было уже значительно расширено за счет выделения в самостоятельные и вполне самодостаточные категории таких ее аспектов, как руководство, управление и авторитет.
В семейных общинах роль главы семьи принадлежала старшему по возрасту мужчине, бывшему, кроме всего прочего, еще и распорядителем всего семейного имущества2. Контроль за строгим соблюдением всеми членами семейной общины принципов обычного семейного права, регулирующего внутреннюю жизнь семейной группы и регламентирующего вместе с тем объем прав и обязанностей ее главы, являлся прерогативой старшего члена семьи, который обладал и всей полнотой распорядительной власти во всех областях внутрисемейной жизни3. Прочность властных позиций главы семейной общины подтверждалась не только его исключительным правом распределения труда между всеми трудоспособными членами коллектива, которое означало и право распоряжения всей хозяйственной деятельностью семьи, но и наделением главы функциями полномочного и единоличного представителя исполнительной власти. Старейшина – глава семьи («хистар») – занимал ведущие позиции и в организации духовной жизни семейной общины, выполняя функцию посредника между земным и небесным миром, возглавляя культы и вознося молитвы за столом и при жертвоприношениях4. Фигура старейшины обставлялась не только соответствующей внешней атрибутикой, но и особыми правилами
внутрисемейного этикета, подчеркивавшими его статусную позицию старшего в семье6. Глава семейной общины имел также безусловное право представительства в отношениях с другими общинами, являясь членом народных собраний разных уровней7. Право старшего на руководство всей деятельностью семейной общины, быть ее «лицом» и полномочным представителем освящалось традициями и являлось незыблемым.
Построенная на патриархальных началах, семья всегда оставалась достаточно рациональным механизмом обеспечения не только нормального исполнения всех функций, изначально свойственных минимальной ячейке социума (детопроизводство, социализация и пр.), но и всей хозяйственной деятельности родственного коллектива. Насущные потребности стабильного функционирования семьи диктовали ее главе необходимость в удержании своего морального авторитета, поскольку именно его авторитет, авторитет старшего, являлся той осью, вокруг которой строились отношения властвования в этой целостной кровнородственной и хозяйственно-экономической структуре. В свою очередь, высокий возрастной статус главы семьи символизировал для всех членов семейно-родственного коллектива социальный опыт поколений, обеспечивал нормальное функционирование общности, гарантируя ей сохранение необходимого баланса в процессе производства-потребления. Культ старшинства в условиях слаборазвитых социально-экономических отношений объяснялся функциональной необходимостью воспроизводства из поколения в поколение существующих семейно-общественных форм. Семейная община, будучи своеобразной хранительницей общинного начала в традиционной социальной организации8, воспроизводила в структуре самоуправления те механизмы руководства и управления процессами в производственно-потребительской сфере, которые были способны обеспечить стабильность и сбалансированность жизнедеятельности всей общественной системы. Основой же, объединявшей семью и общество, являлось статусное закрепление старшинства.
Эволюция властных отношений к началу исследуемого периода достигла уже того уровня, когда обособились и начали выделяться в качестве самостоятельных не только семантически разнородные
категории властвования, но и структурные аспекты власти, что нашло отражение в появлении нескольких дополнявших друг друга «специализированных» институтов, за которыми можно усмотреть своего рода функциональные прообразы различных аспектов власти. Однако процесс, направленный в сторону «разделения властей», отнюдь не был доминирующим в развитии властных отношений в осетинском обществе. Структуризация власти шла, скорее, по линии «единоначалие – коллективное управление», на каждом из полюсов которой могли одновременно реализовываться и исполнительные, и законодательные функции общественной власти. Изменение типа власти происходило прежде всего в организации властных отношений в пределах самого социума: элементы «демократического» общинного начала проявляясь лишь в некоторой степени в семейной общине в форме семейного совета, на уровне же более сложного общественного организма – в сельской общине – эти элементы выступают уже в качестве институциональных; в то же время авторитарное единоначалие хистара семейной общины практически полностью замещается демократическим принципом формирования коллективного органа управления – народного собрания.
Характер и объем функций, закрепленных традицией за патриархальными властными институтами, варьировали соответственно сложности социальной единицы. В патронимии («иу артай рацауга», «иу фыды фыртта»), которая в отличие от семейной общины являлась преимущественно не экономической, а общественной и идеологической структурой, функции распоряжения, вменяемые ее главе («хистару»), оказываются несколько ослабленными за счет сужения сферы его компетенции, ограниченной, главным образом, хозяйственно-бытовыми аспектами жизнедеятельности патронимического коллектива. Вопросы же, прямо или косвенно касавшиеся осознаваемых основ единства патронимии как общественного организма, построенного на кровнородственных началах, и в равной степени затрагивавшие интересы всех его членов, рассматривались как наиболее важные и решение их отводилось «ныхасу» – институционально оформленному совету членов патронимии.
В патронимии принцип старшинства при определении главы коллектива по-прежнему оставался основополагающим. В этом случае старшинство как качественная характеристика экстраполировалось на целую группу, по-прежнему сопрягаясь с авторитетом9. Глава старшей (соответственно – и наиболее авторитетной) семьи являлся и главой патронимии. Численность и экономическая состоятельность семейной общины, из которой происходил глава патронимии, ее взаимоотношения с другими общинами, количество общин, собственный общественный вес хистара, определяемый личным авторитетом, – все это также влияло на общественное положение старшего и формировало отношение к нему как в самой патронимии, так и вне ее. Морально-идеологические критерии, участвующие в определении старшинства, на уровне патронимии дополнились хозяйственно-экономическими. При наличии нескольких родственных патронимических групп старшей считалась та из них, которая обладала определенными хозяйственно-экономическими преимуществами и, следовательно, являлась наиболее авторитетной10.
Функции хистара в патронимии были аналогичны функциям главы семейной общины в той их части, которая связывалась с хозяйственно-экономической и обрядово-бытовой сторонами жизнедеятельности коллектива. Хистар следил за порядком ведения основных этапов сельскохозяйственных работ, осуществляя в этом свое право распоряжения. За старшим в патронимии оставалось право решающего голоса при разрешении проблем, касавшихся различных сторон семейного быта. Формально рекомендации хистара не предназначались к обязательному и безусловному исполнению – обычное право не предусматривало специального наказания за ослушание, однако общественное мнение осуждало того, кто решался действовать против воли старшего. От личностных качеств хистара и его авторитета во многом зависела прочность связей между составляющими патронимию семьями в их хозяйственной, общественной и идеологической жизни. Старший в патронимии присутствовал на торжествах, устраиваемых отдельными семьями, входящими в данную патронимию, и нередко исполнял роль ее культового главы, жреца11.
Однако, как ни велика была роль старшего, в патронимии его единоначалие сдерживалось в гораздо большей степени, чем в семейной общине. Авторитарное полномочие старшего было ослаблено за счет введения в систему управления патронимией общего собрания всех ее взрослых членов – «ныхаса», институционально закрепившего особую pnk| в общественной самоорганизации коллективистского начала. Приоритетное право принятия решения, прямо влияющего на процесс управления деятельностью коллектива, уже на уровне патронимии перешло от лица, возглавлявшего коллектив, к самому коллективу, что существенно ограничило властные позиции хистара в сфере практических интересов патронимии. Однако ролевые функции почетного члена коллектива, в чьем лице персонифицировался предшествующий социальный опыт и кто олицетворял гарантии безопасного и целесообразного существования социума, сохранялись за хистаром и на уровне патронимии, и в более сложных социальных единицах.
Если в патронимии еще наличествуют признаки хозяйственно-экономического единства, на котором базируется институт главы патронимии, то в фамилии («мыггаг») — как союзе, основанном прежде всего на осознании кровного родства, союзе «надэкономическом», эти признаки приобретают уже фиктивный характер. Поэтому принцип единоначалия в «мыггаг» востребован в гораздо меньшей степени, чем в патронимии, – авторитарное полновластие главы семейной общины, сдерживаемое лишь некоторым образом семейным советом, полностью уступило место коллективному управлению, так что принцип коллегиальности соблюдался при регулировании как духовной, так и хозяйственно-практической сферами жизни фамилии. Совет старейшин («мыггаджы хистарта»), который может рассматриваться в качестве институционального эквивалента главы семейной общины и патронимии, с функциональной точки зрения не вполне ему тождествен: право распоряжения, которым в полной мере обладал глава семейной общины и которое распространялось как на хозяйственную, так и на идеологическую стороны жизни управляемого им коллектива, на уровне совета старейшин фамилии ограничено преимущественно морально-идеологической сферой жизнедеятельности «мыггаг». Очевидно, функции старейшин, входивших в фамильный совет, сводились к представительским и контролирующим.
Патриархальность, будучи основным принципом организации общественной жизни горских народов, проявлялась в отношении к старейшинам, которые обладали большим моральным авторитетом: он завоевывался их личными достоинствами и обеспечивал им право руководства. Возраст давал безусловное право на почет, которое строго соблюдалось в отношении старейшин. Занимать первые места в общественном собрании, быть выслушанными почтительно, возносить молитвы на общественных пирах и т. д. – все это составляло естественную привилегию старейшин12. Однако перечень привилегий указывает лишь на те функции старейшин, которые затрагивали обрядово-бытовую сферу жизнедеятельности коллектива. Вопросы же, касающиеся коллективных интересов общины, как внутренних, так и внешних, находились вне компетенции старейшин, хотя авторитет и влияние некоторых из них могли иметь решающее значение даже при разрешении подобных проблем. Что же касается действительного руководства практической деятельностью фамилии, то оно отошло к общему собранию всех взрослых членов коллектива – фамильному ныхасу, который представлял собой коллективный орган, осуществляющий законодательную инициативу, в то время как за институтом совета старейшин закреплялись преимущественно исполнительные функции.
Но все же объем прав и обязанностей каждого из этих институтов общественной саморегуляции не был жестко регламентирован, являясь внутренним делом фамильно-патронимического коллектива, на что косвенно указывают записи адатов осетин, и на практике их фактические взаимоотношения складывались, вероятно, по-разному. Функциональная амбивалентность, характеризующая деятельность старейшин и ныхаса, была следствием институциональной неоформленности процесса разграничения структурных аспектов власти. Это обстоятельство вызвало противоречивые суждения о действительной роли старейшин и ныхаса в организации общественной жизни осетин, с которыми выступали различные исследователи-кавказоведы13.
Неоднозначно оценивалось и значение старейшин в организации управления хозяйственной жизнью соседской (сельской) общины, структурированной по территориальному и территориально-родственному принципу: одни исследователи вообще не склонны были придавать старейшинам особого значения в процессе реального руководства общиной, отводя им роль «нравственного» регулятора, формирующего общественное мнение14; другие же видели в этом институте высший уровень осуществления гражданской власти, а высшим должностным лицом в общественной иерархии в таком случае представлялся
“сельский” старшина15. Моральный авторитет этого человека, судя по сообщениям В.Б. Пфафа, был настолько высок, что он оказывался правомочен самолично ограничивать даже кровную месть, и ему принадлежала «распорядительная власть на общественном сборище»16 (имеется в виду ныхас – народное собрание). Комментируя это свидетельство исследователя, необходимо принимать во внимание, что он описывал систему управления осетин, уже близко знакомых с имперскими административными порядками, хотя и адаптировавшими местные традиции самоорганизации, но существенно выхолостившими их. Изначально фигура старшины селения имела иную функциональную нагрузку, да и сама эта должность приобреталась на иных основаниях: старшина селения («хъауы хистар») являлся наиболее авторитетным и уважаемым его членом, причем авторитет старшины завоевывался реальными делами, способствующими успешному существованию всего коллектива. Сельский старшина объединял в своем лице функции, связанные с распоряжением и исполнением, будучи в то же время и культовым главой данной территориальной общности. К голосу старшины селения прислушивались в особо важных случаях, и, несомненно, именно он обладал правом принятия окончательного решения на общесельском ныхасе17.
Особенности социально-экономического развития, характеризующие процесс феодализации в разных осетинских обществах, детерминировали само содержание понятия «сельский старшина». Термин «старшина» стал употребляться со времен начала деятельности Осетинской духовной комиссии для обозначения вообще «первого лица», представляющего осетинскую общину, и утвердился в таком значении в российской осетиноведческой историографии. Согласно этой традиции, понятие «старшина» употреблялось в качестве эквивалента понятия «владелец»18. Однако подобная трактовка статуса старшины не была абсолютно адекватной его действительному положению в иерархии должностей и званий, поскольку социально-правовая неоднородность феодализирующейся верхушки осетинского социума, отсутствие в ряде случаев специальной номинации для обозначения социальных верхов, одновременное сосуществование частной земельной собственности и общинного землепользования затрудняли понимание российской администрацией сословно-иерархической структуры осетинских обществ
с ее ориентацией на традиционную ценностную шкалу и нюансами гражданско-правовых статусов. В действительности же «старшина» – это не кто иной, как «старейшина», «глава» («хистар», «хицау»), то есть лицо, имеющее право представлять общину в силу своего возрастного и социального статуса, вовсе необязательно принадлежащее к сословию владельцев.
Экономическая состоятельность фамилии играла решающую роль в назначении аульного старшины в тех осетинских обществах, где сословная дифференциация зашла достаточно глубоко и где в руках владетельской элиты оказывался сосредоточен основной земельный фонд общины, что, во-первых, обеспечивало социальным верхам экономическое господство и, во-вторых, вело к сосредоточению исполнительных и законодательных функций общественной власти в одних руках19. В этих случаях старшинское звание представителя феодализирующейся верхушки указывало одновременно как на его принадлежность к знатному сословию, так и на статус главы принадлежащего ему селения, что естественно вытекало из его социально-экономического положения среди соплеменников. Сословное звание и общественная должность, передаваясь из поколения в поколение по наследственному праву20, обозначались, таким образом, одним понятием21. В тех же обществах, где недостаточная социально-экономическая база не могла обеспечить владетелям утверждение своего влияния во властной сфере, особая роль в определении социального статуса отводилась «архаической» социальной шкале, основывающейся на традиционных ценностях22. В соответствии с этой шкалой все полноправные члены традиционной гражданской общины считали себя узденями (то есть «благородными»), и ими могли называться как владетели, так и различные категории лично независимых общинников. Живучесть «архаического» понимания социального статуса индивида коренилась в сочетании различных форм земельной собственности в зависимости от назначения земельных участков, что обеспечивало многоступенчатую иерархию в правах на земли23 и делало достаточно зыбкими властные притязания социальной элиты. Старшинами селений в этих обществах таким образом могли являться не обязательно представители социальных верхов, но и действительно наиболее уважаемые и почитаемые члены территориальной
общности из числа рядовых ее граждан, избранные на высшую общественную должность. Личный авторитет и влияние этих лиц на жизнь общины подтверждались фактом их избрания на должность главы селения, хотя факторы экономического порядка (например, состоятельность фамилии и ее численность) сохраняли свое значение в качестве критерия выбора.
Но, как бы то ни было, степень консервации в общественном укладе архаических традиционных норм определения статуса индивида оставалась достаточно высокой, что поддерживало необходимость соблюдения единых для различных звеньев общественной системы принципов, на которых базировался институт старейшин, обеспечивая всем его структурным подразделениям иерархическую преемственность.
Старшина селения являлся наиболее почетным членом общесельского совета старейшин, утратившим на уровне сельской общины свои руководящие функции, которые практически полностью отошли к сельскому ныхасу; за старейшинами же сохранились функции представительства и распоряжения, ограниченные временем и местом проведения общесельского собрания, и, частично, функции контроля за исполнением принятых там постановлений. Но и в этой области роль старейшин не была исключительной, поскольку в осетинской сельской общине существовал институт выборных лиц для наблюдения за исполнением постановлений ныхаса24.
С усложнением социальных единиц, составляющих структурные уровни единого социума, усложнялись и отношения властвования, оставаясь между тем в рамках их потестарной организации. Практическая надобность в таком исполнительном органе, как совет старейшин, по мере расширения экономических и социальных связей все более отходила на задний план – его место в регулировании социально-экономических отношений занимали общинные собрания разных уровней. И все же институт старейшин функционировал и в сельской общине, где он все более и более ограничивался воздействием на морально-психологический климат в коллективе. Власть старейшин проявлялась прежде всего в их действительном влиянии на общественное мнение, которое само по себе играло роль «важного фактора установления социального порядка»25, и еще долгое время сохранялась в качестве регулятора общественных отношений26. Реальное значение в организации процесса управления практическими сторонами жизнедеятельности общины приобретало народное собрание. Но как бы ни складывались взаимоотношения этих позднепотестарных институтов власти и какова бы ни была их действительная значимость в регламентации общественной жизни, принципом, лежавшим в основе формирования института старейшин, оставался принцип старшинства. Старшинство (возрастное, статусное, экономическое), опирающееся на авторитет (личностный, приписываемый традицией, позиционный), признавалось в качестве необходимого и достаточного условия наделения властными полномочиями в том или ином их виде (управления, распоряжения, контроля, влияния) – в зависимости от того, на каком уровне общественной системы эти полномочия реализовывались. Традиция почитания старшинства и персонифицированного авторитета оставалась настолько сильной, что сохраняла институт старейшин в качестве одного из важнейших звеньев системы общественной саморегуляции. Единственной, пожалуй, прерогативой этого института, которой не касались пространственные и временные функциональные модификации, оставалось регулирование духовно-практической деятельностью коллектива, членов которого связывало сознание родства (как кровного, так и искусственного) и соседства.
В том, что институт старейшин продолжал функционировать на каждой из ступеней общественной организации, заключена его социальная символика, свидетельствующая о властном могуществе родства в традиционном обществе. В этом контексте по отношению к обществам, находящимся на «догосударственном» этапе социально-политического развития – и осетинскому в том числе, – вернее было бы говорить о внеполитических формах функционирования власти, базировавшихся на традиционном субъективном ее восприятии в терминах родства. Сама же власть как авторитетно-властное полномочие трактовалась в качестве особого типа межличностных отношений, которые строились на признании авторитета старшего, закреплялись устной традицией и регламентировались установлениями этикета межличностного и межгруппового общения. Неформализованное почитание старшего становилось необходимым и обязательным атрибутом подчинения, основой того социального порядка, при котором только и возможно сохранение общественного равновесия, гарантирующего социуму его воспроизводство.
Примечания:
_______________________________
1 Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988. С. 32-35.
2 Гакстаузен А. Закавказский край. Заметки о семейной и общественной жизни и отношениях народов, обитающих между Черным и Каспийским морями. СПб., 1857. Часть 2. С. 129; Ковалевский М. М. Современный обычай и древний закон (обычное право осетин в историко-сравнительном освещении). М., 1886. Т. I. С. 146; Смирнова Я. С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа (вторая половина XIX – XX в). М., 1983. С. 30, 32.
3 Пфаф В. Народное право осетин // Сборник сведений о Кавказе. Тифлис, 1871. Т. 1. С. 194.
4 Ванеев З. Н. Индивидуализм и коллективизм в родовом быту осетин // Владикавказ, 1926 – Отдельный оттиск из вып. II «Известий Осетинского Научно-Исследовательского Института Краеведения». С. 17, 20.
5 Гакстаузен А. Указ. соч. С. 83-84; Кокиев С. В. Записки о быте осетин // Сборник материалов по этнографии, издаваемый при Дашковском этнографическом музее. М., 1885. Вып. 1. С. 19.
6 Клапрот Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807-1808 гг. // Осетины глазами русских и иностранных путешественников (XIII-XIX вв.). Орджоникидзе, 1967. С. 173-174.
7 Ковалевский М. М. Указ. соч. С. 100.
8 Косвен М. О. Семейная община и патронимия. М., 1963. С. 76.
9 Робакидзе А. И. Некоторые черты горского феодализма на Кавказе // Советская этнография. 1978. № 2. С. 18.
10 Гаглойти З. Д. Очерки по этнографии осетин. Тбилиси, 1974. С. 80. 11 Там же. С. 85.
12 Ванеев З. Н. Указ. соч. С. 33-34.
13 Там же. С. 31; Пфаф В. Указ соч. С. 202; Магометов А. Х. Политическое устройство у горских народов в первой половине XIX в. // Социальные отношения у народов Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1978. С. 52-53.
14 Ванеев З. Н. Указ. соч. С. 34-35.
15 Пфаф В. Указ соч. С. 194-195.
16 Там же.
17 Чиковани Г. Д. Осетинский ныхас // Кавказский этнографический сборник. Тбилиси, 1979. Т. 5. Вып. 2. С. 53-54.
18 См., напр.: Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа, с 1722 по 1803 год. СПб., 1869. Ч. 2. С. 207, 259.
19 Меликишвили Г. А. К характеристике социально-экономического строя раннеклассового общества грузинских горцев // Вестник древней истории. 1984. № 1.
20 Гакстаузен А. Указ. соч. С. 105; Пфаф. Указ. соч. С. 194.
21 Но эта смысловая двойственность вовсе не была очевидна для российской администрации, что задевало владельческие амбиции представителей горской знати. В конце концов, в 1847 г. решением Кавказского наместника князя Воронцова тагаурские старшины-владетели были признаны в звании алдар «во внимание заслуг, а также и потому, что им обидно называться старшинами наравне с лицами простого сословия, занимающими в аулах должности старшин» (Красницкий К. Кое-что об Осетинском округе и о правах туземцев его // Кавказ. 1865. № 33). Позже (в 1852 г.) и сословие дигорских баделят было утверждено в дворянском статусе. Эти мероприятия царской администрации, с одной стороны, удовлетворяли сословные интересы местных феодалов, а с другой – устраняли «понятийную путаницу», возникающую при указаниях на общественную должность и сословное звание в Тагаурском и Дигорском обществах.
22 Бзаров Р. С. Три осетинских общества в середине XIX в. Орджоникидзе, 1988. С. 43, 46.
23 Там же. С. 21, 26.
24 Магометов А. Х. Указ. соч. С. 53; Самойло А. К вопросу о родовом строе у северных осетин в эпоху завоевания Россией (конец XVIII – начало XIX вв.) // Труды Горьковского госуд. пед. ин-та. 1940. Вып. 7. С. 133.
25 Ванеев З. Н. Указ. соч. С. 54.
26 Сосиев З. Станица Черноярская // Терский сборник (Литературно-научное приложение к «Терскому календарю»). Владикавказ, 1903. Вып. 5. С. 47.
