ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Да, я буду вязать носки. Раскину сети ажурных салфеток из слез, мечтаний и ночных страхов. Рано или поздно, а может еще позже, кто-нибудь да попадет в них. Буду смотреть мыльные оперы, балеты и взмыленные боевики. Зачем лишний раз напрягать свой женский умишко в попытках понять лингвистические изыскания Фреге или Витгенштейна? Да, я глупая женщина с примитивным образом жизни, с дешевыми страстями и слабым иммунитетом. Но с сегодняшнего дня никто не заставит меня думать, что быть русской плохо. И пока другие, гордясь своей избранностью, исключительностью, забывают свой язык, я танцую под музыку Рахманинова.
Две минуты, как весна. Так неожиданно закончился февраль, поперхнувшись 29-м числом. Ди-джеи в это время суток говорят томными голосами, с напускной сексуальностью. И музыка все больше спокойная, усталая.
На твоих закрытых веках поцелуями пишу свое имя – по слогу на каждом – так что, когда ты ложишься спать, ночь читает его и знает, что я любила тебя. И будет оно там до тех пор, пока не сотрут его чужие поцелуи.
Три часа без сна. Со злости перевожу стрелки будильника с 9 на 12 – раньше все равно не встану. Может, ночь или Бог, или что-то еще дают тебе возможность понять себя, додумать, кого любить и зачем? А ты малодушно призываешь сон и прячешься в ворохе одеял. Потом понимаешь, что пока не встанешь и не выплеснешь на бумагу все свои спутанные мысли, сна не дождешься – он приходит в пустую голову. И выходишь из комнаты на лестничную клетку, туда, где висит табличка “Место для курения” и пишешь все подряд, пока не освободишься от гнетущей переполненности, перенасыщенности собой. И слушаешь завывание ветра и радуешься своей убогой комнатенке. Потом думаешь, что подстраиваешься под стиль того автора, которого читаешь – невольно, оттого, что думаешь весь день в его ритме, говоришь в уме его словами. Почитаешь Довлатова и начинаешь вспоминать всякие забавные случаи и пишешь просто и ясно. После Керуака слова текут длинными предложениями, цепляясь одно за другое, и тащат за собой историю – твою историю.
Помогите людям, которые не могут заснуть!
ДЕНЬ ВТОРОЙ
ДЕНЬ СЫРЫХ СНОВИДЕНИЙ
– Я хотела входить в широко распахнутые глаза, но встречаю на своем пути только скрещенные ноги, – сказала мне Ночь, и я проснулась.
Сначала появляются голоса, потом шаги. Женский плачет и о чем-то просит. Мужской зло огрызается. Женский голос чем-то болен. Не знаю, чем. Наверное, своей печалью. Голос мужчины прячется за шумом дождя и отколовшимся горлышком бутылки. Голоса и шаги, которые стали отчаянными, какое-то время еще борются между собой, а потом затихают. Им на смену приходят всхлипывания и стоны.
Первый трамвай. Поворачивает на нашу улицу. Первый. Значит, сейчас часов пять. Мой сон, видимо, не только мой. У него есть другой хозяин. Покидая того, другого, он, наконец-таки, приходит ко мне. А потом ты носишь этот грубо вылепленный сырой сон весь день и ждешь, пока он подсохнет и рассыплется, освобождая тебя из плена.
Давным-давно в детстве от одного старика я слышал легенду, будто в одной из этих башен спит прекрасная принцесса. И будто бы спать она будет до тех пор, пока не придет благородный и отважный юноша и не разбудит ее.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
ДЕНЬ НЕДОУМЕННОГО МОЛЧАНИЯ
Они два дня проходят мимо. Мысли. На цыпочках. По коридору. Стерегу. Но всякий раз открываю дверь слишком поздно. Опять мимо. Потому и придумываю всякий бред – “День третий”, – сквозь который вижу твою кривую улыбку и думаю, что ты бы опять посмеялся надо мной. Но я иду дальше. Иду. Дальше. Ты идешь выше. Счастливого пути!
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Города меняются, как декорации. Люди уходят – возвращаются годы спустя – притворяются кем-то, чем-то – нагромождения фраз – случайных знакомых, обещаний и слез – который год подряд я играю ту же самую пьесу – чувства и мысли те же, будто других быть не может – не дано?
порванная цепочка в ночь на Рождество – крестик, потерявшийся в складках простыни – или неожиданный телефонный звонок – мамин голос, срывающийся в слезы – “Все хорошо, мама, у меня все хорошо!” – и я высвобождаюсь из-под него – и в этот раз цепочка – просто зацепилась за свитер – не просто – а потом я вытираю капельки пота с его лица – целую его в закрытые веки – а он, одеваясь, спрашивает – “Откуда пришли три мудреца? – Из Персии. – А зачем они шли? – За звездой. Они шли за звездой” – и вспоминаю, что сегодня Рождество.
на следующий день пить водку в подъезде с мальчишками – пить, чтобы не плакать – верить в то, что они могут быть твоими друзьями – потом целый день одной лежать дома – кофе с молоком – молоко с кофе – слушать радио и ждать… Считать часы – два – три – пять… Темнеет – прислушиваться к шуршанию шин – надеяться – через два дня надо быть в Питере – я больше не пишу стихи – здороваясь с мужчинами, я смотрю – есть ли у них на пальце обручальное кольцо.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
ДЕНЬ ЖЕЛТОГО ПОПУГАЙЧИКА
Бежать–бежать–бежать–бежать…
Даже если никуда не опаздываешь. Вниз по эскалатору, вдоль по жизни. Будет теплее, никто не успеет пристать. Всегда держать ручку под рукой, а руку на пульсе. Охотиться за своими мыслями, накрутить сновидения на крупные бигуди. Приучить свое тело к улыбке. Улыбаться животом. Не обращать внимания на то, что деревья и дети корчат мне рожи. И даже летом чувствовать вкус талого снега на губах.
И опять прийти куда-то. В грязь. И попросить шампанского. Иначе никак. А утром выйти и нарвать каких-то помоечных цветов – пучеглазых ромашек и фиолетовую поросль без названия. Венок на могилу моей совести.
Кто мне рассказывал про кота Зенита и хотел показать квартиру Бродского? Нежными пальцами музыканта – пыльцу с носа – от жасмина, который мне подарила какая-то пьяная бродяжка? Все говорили, что я похожа на Марину Капуро и хотели меня с ней познакомить. Бр-р-р… Бред какой-то. Bread – на завтрак, bread – на ужин. Breadятина – омлет.
Вернуться домой к обеду. Запереться в душе и сочинить “Рэгги для Желтого Попугайчика”. Улыбнуться и лечь спать.
Я все еще чего-то жду.
ДЕНЬ ШЕСТОЙ
ДЕНЬ СЛЕДОВ И ЗАКАТОВ
И я иду по улице и спотыкаюсь и натыкаюсь на прохожих и столбы, потому что иду с закрытыми глазами. Лишь бы не видеть своего плохого настроения, отраженного в глупых трамваях и суматошных пешеходах. Я иду, вытянув руки вперед, и ищу выход в небо. Здесь поворот направо, и начнется длинная дорога в будущее. Идти надо. И идти надо осторожно, минуя плевки и кучи мусора, ненадежно оставленные кем-то. Я слышу закат. Именно слышу – ведь глаза-то закрыты. Он отчетливее в пустом небе кричит птицами. И даже голоса у людей становятся другими – закатными.
Пар от горячего дыхания или дым от сигареты – не важно – это след, который ты оставляешь. Я иду за тобой и вижу, как ты нелепо дернулся, поскользнувшись. Ты несешь недопитую бутылку пива, и мужчина, идущий впереди тебя, несет такую же в той же руке и за ним остается недолговечный клубящийся след.
Я сворачиваю в свой двор и по щиколотку проваливаюсь в лужу. Вспоминаю, что дома нет ни клочка бумаги – не на чем писать. Подойдет ли для этого газета бесплатных объявлений? Подъезд встречает меня по-своему: воняет псиной и мочой, из подвала тянет горячей гнилью, копоть и паутина на стенах переплетаются с надписями “Виктор Цой. Кино”. Через два дня я попаду на “Камчатку” – случайный гость, ничего не значащий визит. Через два дня буду сидеть на старом протертом диване в котельной, окруженная фотографиями мертвецов (от Курехина до Моррисона), буду пить водку, закусывать черным хлебом и спрашивать себя: кто я? Почему мне позволено быть в этом месте? А потом буду писать: “Не мне говорить о жизни, но тем, кто ушел отсюда”.
Но это будет через несколько дней. А сейчас я еще не знаю об этом. Заходя в лифт, я поднимаю несколько рекламных листовок. Сегодня мне будет на чем писать. НО: будет ли что?
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
ДЕНЬ ЛЕНИВЫХ ВОСПОМИНАНИЙ
Фонари совсем офонарели – отказываются светить. За день 150 раз ответить “Хорошо!” на вопрос “Как дела?”. Даже не пытаться импровизировать. “Очень холодный ветер… Даже когда светит солнце…” Два дня дома: бананы, дыня, персики, сливы, абрикосы, черешня. И мясо. Огромные куски вареного мяса на противнях – и это не противно – фаршем набиты блинчики, пельмени и наши желудки. И воду можно пить прямо из-под крана. Даже если нельзя. Иногда я обзываю ласточек чайками. Им на это насрать. Они умудряются делать это в полете.
Ходить неделю по друзьям – рассказывать новости. Греться на солнышке. Нагреваться. Закипать. Выкипать. Испаряться. И среди всего этого великолепия вспомнить хрустальную березку в серебре. И понять – теперь я без этого никак не проживу. И еще раз о холодном ветре, белых ночах и разводных мостах. Это все сон. Пусть вам присниться такой же. Только не стойте на пути у ветра. Даже во сне.
Потом неделю – по городу – ощупывать его глазами и считать мертвых голубей. Они дохнут от предрассудков. Весь город в мертвых птицах.
Оставить так много своего в другом городе с его четкой геометрией улиц и душ, в городе, где нет места божьим коровкам. Оставить там Марго – девочкомальчик – с Берроузом в глазах и “Полетом над гнездом кукушки” – в кармане. Рваные джинсы – кровь на коленке. Увидела в 6 часов утра монахинь в метро – человек 15: “У меня православная галлюцинация!” В 6 утра Марго – моя галлюцинация. Когда она была трезвой, ее звали Машей.
Оставить свой день рождения на Троицком мосту – на рассвете – под холодным ветром. Не забыть забрать его на обратном пути.
Сколько еще дней нам с тобой осталось? Так мало! Между тем я продолжаю бродить между тем. А у кого-то по-прежнему идут караваны верблюдов-верлибров.
ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
ДЕНЬ РИСУНКОВ НА ЛАДОНИ
Четыре времени года на моем запястье: Ожидание, Забвение, Вдохновение, Любовь.
Ходила в лес – попрощаться с солнцем. Когда деревья прощаются с ним, это, кажется, называется Осень. Мои волосы впитывают в себя золото солнца и опадают вслед за кленовыми листьями. Сгребаю в ладошки эту пахучую и хрустящую радость и осыпаю ею рыжую таксу с грустными глазами. Мне весело – ветер завязал ей уши узелком.
Нева замерзла. Мы тоже. Раньше здесь было тепло и пахло русской баней. Поднимаю голову и вижу Созвездие Невостребованных Игл – мое созвездие: Адмиралтейство, Петропавловская крепость, телебашни всех городов. “Кто я?” -спрашиваю у Неба и падаю в его объятья. Оно отвечает мне криками чаек и тает в морозной дымке.
Она так неожиданно вошла… Ну что ты про нее скажешь?– молодая еще! – совсем распоясалась! Легким танцующим шагом от меня к тебе – по гостям и друзьям. А глаза зеленые, как море. Глубокие, как воздух. И … кажется, мы ее спугнули.
Что-то зреет во мне. Оно пахнет детскими присыпками и молоком. Руки становятся сильными и нежными. Взгляд – мудрым, всезнающим. И только ноги усталые. Во мне созрело мое материнство. Спелое. Сочное. Солнечное. Летом.
Откуда эта картинка? Из лужи, от падающей звезды, от карканья воронья и убывающей луны… Откуда я знаю? Она живет во мне, как 3000 других – без названия, без рамки, без стекла. Лежит между словами “прости” и “забыть”.
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
ДЕНЬ ПОДСЛУШАННЫХ РАЗГОВОРОВ
– Приходите к нам завтра в общежитие.
– Конечно. Во сколько?
– В одиннадцать.
– Почему так поздно?
– Да, нет. Днем.
– Так рано!
– Завтра ведь конец света. Мы решили встретить его вместе.
Будем дебоширить.
– Обязательно придем. Алена, а ты?
– Я завтра не могу. Я иду на кладбище.
– ?!?!?!
– Ну, не смейтесь.
– Чтобы сразу быть на месте.
– Облегчить задачу родственникам.
– Окопайся там часам к трем.
– Забей нам местечко.
– Не издевайтесь. Я действительно иду на кладбище – к
дедушке.
– Говорят, когда скрывается солнце, наступает
необыкновенная тишина.
Ждать счастье времени у меня больше нет. Ну и что, что нет его – маленького, на ладошке, пахнущего ванилином. Зато есть другое – огромное, в котором, как в хороводе – все мои любимые люди. И если разъединять чьи-то руки, то только для того, чтобы самому встать в круг.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИХ ЛУННЫХ ЖЕЛАНИЙ
Не смотреть на Луну долго – больная – сама в себе – сама собою – Луна – завою. Не смотреть. Лучше спать. Нет, не спать – сновидеть. Никого не ждать – обидеться. Прислушиваться к потрескиванию обоев – подсыхают, и гадать: отвалятся – не отвалятся. Фотографию – в стол. Прежнюю любовь – тоже в стол. В выдвижной ящик. Вот и все. “Ибо Твое это. Ибо Твое это” – украсть у Эллиота. Ты нашел? Ты пришел? Надеюсь. А я побежала дальше. Чтобы не думать – есть – пить – спать… Искать что-то – оправдать свое – себя… И благодарить, за каждую минуту благодарить. За радугу, за иней и за солнце, за людей, которые прошли мимо, и за тех, которые остались. За красоту: искать ее во всем и благодарить. Ибо Твое это.
Январь – февраль 2001
