17-20. Отличное название для книжки.Точно.
Я готов получить Оскара за название.
Три года моей жизни – с семнадцати до двадцати лет –
в примитивных картинках и любительских фотографиях.
Пользуясь случаем, хотел бы поставить точку.
Посвящаю Гомеру Симпсону – лучшему из лучших.
* * *
Рано утром потащился на свою новую работу. Уже две недели, как я устроился сторожем на автостоянке на самом краю города. Электричка оказалась не менее заспанной, чем я, и мне удалось еще немного вздремнуть в пути.
Чертов холодный ветер облюбовал мое лицо. Оно пылало, как у провинившегося шестилетки.
– Пить будешь?
Мой напарник уже был на месте. Старая сволочь. Он только и делает что пьет.
– Нет, Старая Сволочь.
Он старше меня на целых восемь месяцев, и ума как раз на восьмимесячного. Ублюдок недоношенный. Мы вдвоем в небольшой комнатушке. Покалеченный стол и широкий диван. Старый обогреватель держится молодцом.
Я все знаю, в смысле – я знаю все. Могу, если угодно, угадывать чужие мысли, чужие желания, чужие, но не свои. Вот сейчас, например, Старая Сволочь выжрет оставшееся в бутылке, доест бекон и, пританцовывая, попросит у меня сигарету. Свои он забыл очень давно и, судя по всему, навсегда. Потом начнет чесать какую-нибудь идиотскую историю про баб, которых он имел…
– Пупсик, у тебя не найдется сигаретки для напарника, свои я забыл, черт их подери.
Он кажется веселым, все время что-то болтает. Врет без устали. У него душа негра, и я не знаю, почему не убил еще эту Старую Сволочь.
– Хочешь знать, кого я недавно подцепил? А? Хочешь? Хочешь?
– Нет.
Плохо, что его невозможно обидеть.
– Так вот, она – подруга нашего шефа. Ну баба, скажу я тебе! Она заезжала позавчера, как только ты ушел, на своем “Кадиллаке”. Я думал – умру, прямо там, на заднем сиденье, честное слово! Ты веришь?! Кожаный салон, музычка из динамиков… Я такого белья в жизни не видел!
– Ну все, – остановил я его, – первый клиент – обслуживаешь ты.
Старая Сволочь ушел к заехавшему на стоянку пикапу. Я, до сих пор сонный, решил довыспаться здесь. Видавший виды диван добродушно принял мое мужское тело в свое добродушное темно-бордовое лоно.
Уснуть я, конечно, не успел. Старая Сволочь, возбужденный более чем обычно, ворвался в комнату.
– Представляешь, напарник, эта скотина на пикапе… Я прошу у него взаймы пару монет, а он предлагает мне машину его сраную помыть!.. Кажется, я сломал ему нос… Так ему и надо! Какая скотина!.. Ты меня слушаешь? Черт, у меня кровь на ботинках!
Все еще не успокоившись, он уселся на диван у моих ног. Не думайте, что я обременил себя хотя бы фразой. Он надоел мне порядком, и я уже привык к его выходкам. Я продолжал лежать, вытянувшись на диване, и смотрел на Старую Сволочь. Он сидел молча, похожий на какого-то зверька, вдруг охваченного смятеньем, и лишь веки его судорожно подергивались.
– Может, я себе палец сломал? Смотри, как опух.
Я сел. Усталость, похожая на лень, не позволяла мне сказать и слова. Наконец, поднявшись, я подошел к окну. У пикапа лежал огромный мужчина. Он был похож на таракана, агонизирующего под парами яда.
– Старая сволочь! Из-за тебя я потеряю работу! Что скажешь, мистер драчун?
– Все-таки он сломал мне палец. Даже не болит… Мне нужно к врачу!
Я достал из кармана пятидолларовую бумажку.
– На, это тебе на лекарство. Оно называется “виски”. Тут недалеко, название не забудешь?
Кажется, это мое призвание – приносить всяким придуркам радость и успокоение. Разом повеселев, Сволочь понесся в магазинчик. Через пару минут я увидел в окне выезжающий пикап. У его водителя выдался, видать, не лучший денек…
Мэрилин Монро смотрела на меня, будто ожидая приглашения на медленный танец. Старая Сволочь выдрал ее из какого-то журнала.
Смешно, наверное, но я не решаюсь признаться вслух, что не нравится мне она. Возможно, если бы инопланетяне попросили людей показать что-нибудь красивое, это была бы именно она – Мэрилин Монро, которая мне ни чуточки не нравится. Знал бы об этом Старая сволочь, умер бы от смеха…
* * *
Я взял одеколон отца. Все равно он им не пользуется. Чистые зубы, глаженые джинсы, не забыть бы деньги на подоконнике. Только я мог назначить свидание на городском базаре. “Там, где продают фрукты”, – сказал я ей.
Куча людей в трамвае. Куча идей в башке. Стоит пригласить ее в гости. Она подумает, что я нахал, а я подумаю, что она недотрога. Пробубню что-нибудь о птичках и цветочках, скажу -Есенин.
Трамвай вонючий. Наконец, доезжает до моей остановки. Прощайте, мои случайные попутчики, мне пора на свидание! Ей восемнадцать лет, красивая, и, главное, меня уже, наверное, ждет. Приятно, когда тебя девушка ждет. Красивая.
Одна девушка сказала, что я косолапый. Теперь хожу, как балерун перед пируэтом. Неудобно очень, зато эстетично. Синонимы, мать их.
А вот и фрукты. Ее не видно. И меня не видно. Людей до хрена. Должно быть, стоит сейчас около лавки с бананами и, слыхом не слыхивавшая о Фрейде, ждет меня, бедняжка…
Потом мне стало скучно. Я потерял сознание. Меня отвезли в больницу. Когда очнулся, мне принесли новорожденного.
Теперь я – мама!
Нобель бы прослезился, а может, еще и высморкался …
* * *
Выкрашенные белой краской ставни. Сырой воздух, доски скрипят под ногами. Ты разглядываешь старые портреты на стенах. Еще секунда и спросишь, кто на них изображен. Молчишь. Ветхий дом между лесом и небом. Мысли из дорожных луж. Я привел тебя зачем-то. Хочу, чтобы ты ушла. Обнимаю тебя за талию. Спасибо, что молчишь после дождя. Целую в шею. Твои волосы и губы. Дыхание мечется между стенами. Я хочу, чтобы ты ушла.
Спасибо, что молчишь. Хочется плакать и курить. Ты стоишь, не двигаясь. Пустые глаза не накрашены. Может быть, растерянность. Тебе нужен мужчина. Не знаю твоего имени, не знаю, почему ты пошла со мной. Может, ты немая? Может, ты думаешь, что я – немой?
Платье утомленного цвета, бледная худоба лица. Ты смотришь мне прямо в глаза.
Спасибо, что молчишь после дождя.
Я хочу, чтобы ты ушла.
* * *
Скажу, что меня огорчает сейчас больше всего. Огорчает та естественность, с которой происходят вещи для меня неестественные. Не думал никогда, что так холодно все, вымерено так расчетливо и рационально.
Рассуждающая раса. Непобедимое желание что-нибудь купить, продать, обменять, сравнить. Ладно. У меня масса иллюзий.
Если кто-то скажет: “Я одинок”, – не обращайте внимания. Вы не менее одиноки. Каждый из нас один. “Я не одинок” – иллюзия. Переспросите говорящего, и едва ли он не растеряется. Не раскладывайте свои проблемы, как пасьянс. Говорю же – вы один.
Вы Один. Заманчиво звучит, не правда ли?
* * *
Хочу игривую собачку. Нет, ты не подходишь. Хочу игривую глупую собачку. У нее рыжие ушки, дрожащий хвостик, глазки блестят. Нет, сказал же, ты не можешь быть игривой собачкой. Ты просто дура. Ты – глупая женщина. Иди отсюда! Глупая.
Найди мне где-нибудь игривую собачку. Подари, я буду просто счастлив. Именно собачку, ты не подходишь.
Мне нужна собачка, а не дура.
* * *
Я в цирк ходил. Там клоун плакал, улыбаясь, ходил смешной походкой и неуклюже падал. Пломбир растаял. Потом медведи на качелях, батут, булавы и факир. Гимнаст разбился. А клоун плакал, улыбаясь, ходил смешной походкой и неуклюже падал. Глаза слепило, я закрыл, и кто-то сел на мой пломбир. Львы сахар ели с рук. Их били грациозно. Они лениво скалились. Обручи горели… А клоун плакал, улыбаясь, ходил смешной походкой и неуклюже падал.
Тюлень с мячом, огромная свинья. Ребенок плакал. Мамины усталые глаза.
Арена. Женщина. Пила. Все ясно. Потом собаки и слоны…
Устал. Все кончено. Финал. Львы в клетке. Свет погас, опилки подметали.
А клоун плакал, улыбаясь, ходил смешной походкой и неуклюже падал.
Я в цирк ходил. Я был один…
* * *
Я встретил девушку своей Мечты. Да, у моей Мечты есть девушка, красивая очень. Вернее, была – до тех пор, пока я ее не увел. Я знаю, я негодяй, поступаю низко – хорошие люди не уводят чужих девушек, тем более, если это девушка их Мечты.
Это случилось вчера. Я зашел в магазин подарков перед самым его закрытием. Он был уже пуст, и лишь она, девушка моей Мечты, что-то разглядывала у витрины с мужским бельем.
Девушка моей мечты очень воспитанна. Улыбнулась приветливо, сказала – выбирает подарок своему парню. Моя Мечта, подумал я, заполучит от нее пару шелковых трусов, совершенно новых розовых трусов!
Именно тогда я и решил ее увести.
Я сказал ей: “Ты знаешь, моя Мечта очень глупа, она тебя не достойна. Мне невероятно идут розовые трусы, а тебе – парни в розовых трусах. Мы созданы друг для друга, и я готов надеть их прямо сейчас. Что скажешь?”
Девушка моей мечты очень воспитанна. Она сказала: “Ты милый”. И больше ничего. Обещала позвонить сегодня в десять.
Через сорок восемь секунд (она очень воспитана) зазвонит телефон. Я сниму трубку и скажу голосом Пресли: “Привет, крошка”. Нет, лучше: “Здравствуй, моя красавица”.
Она красавица, девушка моей Мечты.
P.S. К тому ж очень воспитанна.
* * *
Однажды мой друг влюбился. Не нравился он мне таким. Стал молчаливым, улыбался, как кретин, без всякого повода, цитировал вдруг Данте и бредил по ночам.
Я сказал ему: “Друг, ты похож на идиота, влюбленного идиота”.
А он ответил: “А знаешь, как она ест курицу?” В общем, я совсем отчаялся.
Как она ест курицу?! Что за дерьмо такое? Вот когда я ем курицу, мама из кухни уходит, до того противно. Даже самому противно становится – словно животное какое.
А ему, шизику, нравится! Говорит, я ничего не понимаю. “Ну конечно, – соглашаюсь я, – куда мне, ушастому. А как она с зубочисткой потом управляется, ты не обратил внимание? Тебе, наверное, безумно понравится”.
“Дурак”, – говорит он обиженно и идет к телефону звонить своей куроедке, извращенец хренов.
Ну вот, объясните мне, что за чертова любовь такая, а? Понимаю, влюбиться в бабу – красива потому что, рада тебе, как дура, умна и т.д. Но чтобы так?!
“Курицу она ест по-особенному!” Дерьмо собачье!
Нет, он все-таки извращенец.
В общем, пригласил я его как-то к себе в гости, намекнул, чтоб куроедку с собой прихватил, мол, познакомиться пора, девушка друга все-таки. Как полагается, стол накрыл, в меню и курочка, само собой, попала. Сидим мы втроем за столом, общаемся как бы по-культурному. Я рассказываю анекдоты про Ржевского, друг сидит красный от смеха, баба его – тоже красная, но от стыда. Между делом не забываю приглядывать, как она с курочкой обращается.
Ну, слушайте, сорок минут я на нее пялился! И что там такого?! Ну, ест она эту чертову курицу, как все едят, я тоже так могу, салфеток не жалеет, кожицу слопала – не поперхнулась, косточки в кучку на тарелке сложила, ну и что?!
Да ни хрена такого, чего все не делают! И стало мне тут ох как за друга обидно. Стоило ли в такую влюбляться? Ест курицу ну и что?! Ничего особенного…
* * *
Что-то не сходится. Был бы воином с оружием горящим, был бы
юной красавицей, очарованной отражением в пруду, был бы собакой
гордой о трех лапах. Нет. Живут люди разных поколений, кто-то из
них целует осликов перед сном, о них бы я не хотел говорить, их
кости совершенно чисты и перемывать их вовсе не стоит. Мне
интересно мясо. Его рейтинг всегда на первых страницах, прочтите
же: люди едят мясо, едят так вдохновенно… Будьте мясом. Это
совет, я желал бы вам выжить. Хотите жить? Прошу вас, будьте
мясом. Ценный продукт. Кто-то скажет, что вы – мясо, а кто-то нет. Он не мясо, а нечто иное. Скажет, что лучше вас, знает больше вас, не читает эти чертовы рейтинги. Знаете что, он, наверное, урод
какой-нибудь. Спросите, может он тоже целует осликов перед сном.
Эта сволочь смутится. Он хуже вас. Вы – благородное мясо.
Соблюдайте очередь, будьте любезны. Здесь не любят выскочек.
В очередь, в очередь. Маратели бумаги, вообще особый сорт. Я
бы их убивал. БДЩ! БДЩ! БДЩ! И еще контрольный выстрел в голову –
БДЩ!
К черту их всех. Эти “мадафаказ” тоже, наверное, целуют
осликов перед сном.
Добродетель их ничтожна. Размазана тонким слоем по бумаге,
словно красная икра на новогоднем бутерброде. Да, их добродетель – отличная закуска.
Не знаю, как правильно писать: “изжога” или “ижога”?
Мне не нравятся плоские шутки.
Бесформенная болтовня меня не устраивает, никогда не
устраивала.
У меня, на хрен, врожденный ум и хороший вкус. Да, я еще
добавлю – черт. Черт!
Отталкиваюсь от потолка. Балансирую под люстрой. Облетаю
шкафы. Необходимы усилия, чтобы сесть на кровать, но сегодня я не
делаю усилий. Сегодня – не завтра. Улыбаюсь в зеркало и вижу свой
затылок. Кувыркаюсь над письменным столом, стекаю в кресло.
Завтра – не сегодня. Все стоит того. Ресницы хлещут по
щекам, попадают в рот, щекочут ноздри.
Я пишу историю с конца. Все умерли. Потом завязалась
перестрелка. Они были достаточно круты, чтобы трахнуть всех, но у
них была строгая мама. Пять монет на карманные еженедельно. Я
научу тебя целоваться.
Завтра превращается в сегодня. Необходимы усилия, чтобы
дописать историю, но сегодня я не делаю усилий. Сегодня – не
завтра. Все стоит того.
* * *
Немного хуже, чем хотелось. Это сырое место, и если придется
его продавать, я скажу, что отсюда слышно кладбище. Здесь можно
поставить софу и вкрутить лампочку. Соседи расковыряли щели в
стенах, хотят быть чуточку умнее. Некрасивый ребенок, небо без
цвета, если это окно…
Скоро я перестану проклинать несговорчивую судьбу и
позабочусь об ужине. Уже восьмой час. Накидываю плащ и пробираюсь
к выходу. Двигаясь по коридору, заглядываю в открытые двери;
мизансцены заставляют ускорить шаг…
Прогулка до продуктового магазина, должно быть, положительно
сказывается на моем настроении, иначе не объяснишь, почему, стоя у кассы, я завязываю разговор с хорошо одетой женщиной лет сорока
пяти:
– Славный вечер, мадам, знаете, мы с женой так заигрались с
нашим ребенком, что начисто забыли, что в квартире, кстати,
трехкомнатной, буквально не осталось ничего съестного, вы можете
qeae представить, буквально ничего! – Последнюю фразу я постарался сдобрить милой улыбкой.
– Не страшно, бывает, – улыбается она в ответ. – Когда мы
только поженились с супругом, мы не покидали квартиры сутками, с
милым рай и в шалаше, знаете ли… А как зовут вашу малышку?
– Эль… Элли, ее зовут Элли. Ей полгодика. И я люблю ее…
– Ну так торопитесь, не стоит терять времени, молодой
человек, – засмеялась женщина, делая жест в сторону утомленной
кассирши.
Выходя из магазина, я еще раз оглянулся на свою собеседницу.
Она поверила. Должно быть, потому мне так больно.
Почти стемнело. Люди, усталые и не очень, наперекор холодному ветру шли в свои квартиры.
Уличные фонари.
Желание прогуляться с осенними сквозняками возникло так же
неожиданно, как и там, в магазине, заговорить с женщиной.
Застегнув плащ на все пуговицы, я зашагал по освещенному
тротуару.
Все меняется. Когда-нибудь я погрязну в счастье. Я думал об
этом. Вдруг осознаю, как прекрасно умение думать не вслух.
Оглядываюсь по сторонам и улыбаюсь: я в лесу.
Не знал, что так близко от моей новой каморки найдется
настоящий лес с шишками и мхом. Пребывая в сознании, не позволяю
себе думать о чудесных превращениях и феях. Да вот только Луна –
ее видно, правда видно – сказала мне холодно:
– Тупик, парень. Надеюсь, у тебя прочный ремень.
* * *
Когда на нашей планете еще росла зеленая трава, когда луна
сменяла солнце, когда в магазинах продавалось молоко в стеклянных
бутылках, люди думали, что так будет всегда. В общем-то, они не
ошиблись. Это я так, просто, для загадочности. Моя история о том,
как я сказал однажды: “Все не так уж и плохо!” Дело было летом.
Очень хотелось пива. Ржавое солнце сошло с ума, поражая всех своей щедростью. Я бродил по проспекту, увязая ботинками в расплавленном асфальте, и думал о том, какое же оно все-таки подлое, это солнце. Изнемогающие от жары прохожие смотрели на меня так, будто я был
единственным виновником их нечеловеческих страданий. Насколько я
помню, мне было на них наплевать. Да, точно! Я так и сказал: “Мне
на вас наплевать”, – и цинично сплюнул на тротуар. Никто, правда,
этого не заметил, наверное, им тоже было на все наплевать. Короче, rsr я решил купить пива. А потом выпить. Конечно, было бы куда
лучше сделать наоборот, но, увы, в этом городе мне уже давно не
наливают в кредит. Моя платежеспособность была ни к черту, и денег хватало только на дешевое пойло, которое, к слову, мне пить было
впадлу. Совсем загрустивший, я поплелся к пруду в надежде найти
там хотя бы глоток прохладного воздуха. У входа в парк меня вдруг
кто-то радостно окликнул. Обернувшись, я увидел счастливую
физиономию своего старого школьного приятеля. “Здорово, брат, как
твои дела?” – спросил он, протягивая мне обжигающе холодную
бутылку пива. “Все не так уж и плохо!” – уверенно произнес я в
ответ.
Не подумайте, что мне больше рассказать нечего или вроде
того. Просто поболтать хотелось, да вот, опять не с кем.
* * *
Кассандра в ромашковом сарафане, я не люблю твое лето.
Лепестки цветов в волосах твоих начали вянуть, осень обещала им
красивую смерть. Во сне видел тебя в джинсах, ты пила сок в
буржуазном кабаке и курила не затягиваясь.
“Кассандра, скоро кончится лето?” – спрашивали тебя люди.
“Уже скоро, – отвечала ты смущенно. – А который час?”
Кассандра в ромашковом сарафане, я хотел бы любить тебя, но, увы, это был бы уже не я…
* * *
Я тебя почти ненавижу. У меня идиотская прическа, и, тем не
менее, я имею право на это. Я тебя почти ненавижу. Ты делаешь не
то, что я жду от тебя. Ты смотришь не тем взглядом и говоришь не
тем голосом. Хоть бы раз меня порадовать… Как я тебя ненавижу!
Почти ненавижу. Это как любовь, только наоборот. Я хочу, чтобы ты
исчезла, только не знаю об этом. Наверное, я тебя почти ненавижу с первого взгляда. “Клоун – лилипут”. Как тебе это, смешно? Ну и
смейся, дура. Я тебя еще больше почти ненавижу. Ненавижу, что ты
иногда мне звонишь и у меня есть твои фотографии. Почти ненавижу.
Это как любовь, только наоборот. Ты знаешь, такие, как я, когда-то сжигали таких, как ты, на площадях; такие, как я, ненавидели
таких, как ты. Почти ненавидели. Это как любовь, только наоборот.
У тебя, наверное, нет того, что мне нужно. А оно мне и не нужно.
Потому что я тебя почти ненавижу. В конце концов, я очень гордый.
* * *
Нет ничего лучше, чем не задумываться, что лучше, что хуже.
Эта долбанная сортировка за день выматывает меня почище любых
нагрузок. Ну только представьте: чай или кофе, или, например,
ботинки или кроссовки, трамвай или троллейбус, блондинка или
брюнетка, “Ява” или “21 Век”, вдох или выдох… Устал я.
Альтернатива, берусь заявить, есть первейшее зло, слуга сатаны и
приспешница дьявола. Истина едина – и оттого неоспорима и
неизменна. Псевдонаука ставит под сомнение случившиеся факты. О
чем еще может идти речь? Прислушайтесь же ко мне – конец света не
наступит! Он уже наступил. Ошибка лишь в том, что действо это есть процесс эволюционный, то есть умирать будем по очереди, ясно вам,
олухи?
* * *
После ужина думаю тридцать восемь секунд о тебе. Закрываю
глаза, чувствую твое тело, касаюсь кожи, вдыхаю аромат волос,
прикрытые веки дрожат, шепчу на ухо какой-то бред. На тридцать
девятой секунде чайная ложка громко падает со стола. Невольно
открываю глаза и вижу, что Кто-то украл мой десерт и наплевал в
чай. Кто-то сидит рядом, с аппетитом дожевывая мой десерт, с
присущим ему цинизмом называет меня милым неудачником и
интересуется, буду ли я допивать чай. Не дождавшись ответа,
большим глотком осушает мою чашку. Я встаю из-за стола и молча, с
достоинством разорившегося аристократа, покидаю гостиную. Кто-то
обещает мне вслед неприятности, если я не возьму зонт. Не обращаю
на это никакого внимания. Принципиально. Кто-то мне надоел. Кто-то меня раздражает. Кто-то выводит меня из себя. Кто-то пожалеет, что так со мной обошелся. Кто-то скоро поймет, какая я сволочь.
Дождь разделяет владельцев собак на плохих и хороших. Я не
собака, но, увидев меня, можно подумать, что у меня плохой хозяин. Вскоре промокаю насквозь, и обходить лужи уже не имеет смысла. Кто-то меня предупреждал. Но Кто-то назвал меня неудачником, съел мой
десерт и наплевал в чай. Я уверен, что Кто-то знает меня слишком
хорошо. Кто-то намеренно предложил зонт, рассчитывая на мое
упрямство. Кто-то мною пользуется. Кто-то мной манипулирует.
Забавляется и продумывает ходы. Кто-то поплатится. Кто-то сидит в
моем доме – за столом, в гостиной. Кто-то получит удар в спину.
Кто-то заслужил это.
Я буду думать о тебе после ужина целых сорок секунд… Пока
Кто-то не уронит со стола ложку.
* * *
Торжество по случаю юбилея Всеми Любимого было омрачено
внезапной смертью именинника. Гости, собравшиеся в этот
знаменательный день, стали невольными свидетелями еще одного,
последнего и, несомненно, важного события в жизни их дорогого
Всеми Любимого. Всеми Любимый лежал на холодном мраморе большой
залы, среди осколков хрустального бокала, и пугал дам своими
предсмертными конвульсиями. Гости были слегка шокированы таким
поворотом, но продолжали веселиться. Приглашенный на вечер оркестр звучал божественно, вальсировала даже прислуга. Всеми Любимый был
подвинут к краю залы, когда послышались первые аккорды кадрили.
Галантные кавалеры, дамы в изысканных вечерних туалетах –
казалось, то был бал из волшебной сказки, где любовь делала злых
добрыми, больных здоровыми, а мертвых – живыми…
Да, кстати сказать, Всеми Любимый все еще лежал у стены. Кто-то из прислуги заботливо подложил ему под голову шелковую подушку
и расстегнул верхнюю пуговицу на тесном камзоле. Всеми Любимый был мертв. Да, он был мертв. Звучали тосты, исполненные любви и доброй иронии к покойному Всеми Любимому. Позже подавали десерт –
корзиночки замороженных лесных ягод со взбитыми сливками. Слегка
утомленные гости тянули фанты, живо делились свежими сплетнями и
уединялись попарно в темных аллеях сада. Всеми Любимый был бы
наверняка доволен, вечер явно удался.
Наутро Всеми Любимый был погребен на старом кладбище – за
лесом, рядом со своей Всеми Любимой. Лил теплый дождик, впрочем,
недолгий, маленькие дети шумно играли, бороздя босыми ногами лужи, радовались радуге и мечтали, чтобы их все-все любили…
* * *
Не нужно требовать от меня правды. У меня ее нет.
Это было только вчера, даже дня не прошло. Наш взвод прорвал
окружение и вышел на старое кладбище. Наконец, мы смогли отложить
оружие и перекурить. Устроились у стен склепа, где росла сочная
сырая трава. Совсем недалеко стучали пулеметы, рвались гранаты и,
казалось, будто так было всегда, с самого рожденья, днем и ночью.
Я лежал на траве и думал о чем-то, когда меня окликнул наш
связист, неугомонный болтун, не умолкавший даже здесь, на войне.
– Эй, Роуз, глянь-ка на эту могилку, никак, ты похоронен. И
имя совпадает. Ты у нас, кажется, четырнадцатого года, так?
Я даже не пошевелился, но он продолжал болтать, поминая моих родителей и еще кого-то. Не выдержав, я подошел к кресту. “Сэмми
Роуз 1914-1939” Удивительное совпадение, бывает же такое. Мой
ровесник-однофамилец похоронен тут, кажется, совсем недавно…
Я не выказал волнения – это бы еще больше развеселило ребят.
Старший нашел какой-то погреб, где можно было переночевать,
не опасаясь снайперов. Ребята поспешили туда, споря, чья очередь
играть в покер. Я немного отстал. В голову пришла сумасбродная
мысль: надо взглянуть на того, кто похоронен здесь под моим
именем.
Наверное, это все война – сомневаюсь, что такая мысль могла
бы прийти мне в голову, если бы не война. Она помогала мне
спятить, и я шел у нее на поводу.
Оставшись один у могилы, я стал разгребать еще не
отвердевшую землю. Скоро я устал, но любопытство было сильнее
меня, и я с неведомым мне ранее упорством продолжал копать. Когда
я закончил, начало светать. Лопата уперлась в деревянный ящик.
Обследовав его, я обнаружил, что он был накрепко заколочен
большими гвоздями. Уставший и злой, я решил бросить свою затею –
наш взвод уже отходил в глубь леса. Я стал выбираться из ямы,
опершись о ее край, и вдруг почувствовал под рукой что-то
холодное: это был старый, ржавый гвоздодер. Я улыбнулся почему-то
и начал вытаскивать гвозди. Сопротивляясь, они с жалобным скрипом
один за другим поддавались мне.
Наконец, крышка была свободна. Затаив дыхание, я брезгливо
столкнул ее ногой. Под ней было то, чего я никак не ожидал
увидеть. Там было пусто… Я громко выругался и стал выбираться из ямы. Вдруг холод пронзил мою грудь, потемнело в глазах, сбилось
дыхание. Я почувствовал влажное тепло под гимнастеркой, ноги
невольно подкосились, и я упал в пустой ящик на дне ямы.
Я был еще в сознании, лежал, вытянувшись на спине, и смотрел на молодые облака в синем утреннем небе. Знаете, что я еще делал?
Смеялся чуть слышно, хрипя, сплевывал кровь. Смеялся и смотрел на
облака, которые, наверное, любил больше всего в тот миг – такие
свободные и легкомысленные, похожие на детские сны…
Я был еще жив. Собрав остатки сил, я рывком натянул крышку
на свой гроб.
* * *
“Господь создал обезьяну по своему образу и подобию”. Че
орете? Это не я сказал. В кино видел. Кино-то уж не я снимал, так
ведь? И вы его смотрели, святоши хреновы. Но вы пропустили
фразочку мимо ушей ваших. Так что я опять не при чем. Вообще-то,
мне это тоже не нравится, я так, просто, чтобы было, о чем
поболтать, мне ж скучно. Семья минус я смотрит ящик. Может,
кстати, там щас тоже типа того чего-нибудь чешут, например:
“Занимайтесь безобразным сексом, СПИД – это круто!” или “Убей
негра – у него родители темнокожие”. Но всего этого мне щас не
очень надо. Я с вами болтаю. Под “Сплин”, между прочим… “Выхода
нет, выхода нет”… Дерьмецо, в общем.
* * *
Золотая пыль с твоих ресниц осталась у меня на ладони. Вы
знаете, я целовал фею. Если кто не верит, вот, смотрите, видите,
блестит на ладони? Это золотая пыль с твоих ресниц. Здорово я
удивился – ты назвала меня по имени! Я знаю, так не бывает. Я
выпил пива, вальс рыжих листьев вскружил мне голову, я давно тебя
придумал. Но откуда тогда – ты можешь мне объяснить? – взялась
золотая пыль на моей ладони? Я сам знаю, откуда. Это золотая пыль
с твоих ресниц блестит у меня на пальцах. Ведь я прикасался к
тебе. Всегда нужно прикасаться к волшебному, чтобы убедиться, что
оно рядом. Слушай, я ведь даже поцеловал тебя, я знаю твои мягкие
влажные губы, мы с тобой целовались!
И никто не убедит меня, что тебя не было. Да, впрочем, никто
со мной спорить и не будет. Ведь я никому не скажу. Ну, может,
только потом, когда буду старый, скажу: “Я целовал фею, не
верите?”
* * *
Можно было просто познакомиться. Ну, как все это делают.
Здрассьте, мол, хочу познакомиться, буду счастлив… Может, с вами, может, без, а, может, вообще не буду – тогда на хрена к вам, спрашивается, я подошел? Короче, было можно, а я решил наоборот.
Я поступил, как настоящий стопроцентный отстой! Опрокинул на нее
свой кофе. Я кофе вообще-то не пью, потому и решил опрокинуть. Да
что тут неясного?! Не пить же мне его, черт возьми! Ведь сказал –
кофе не люблю!
В общем, появился у меня офигенный повод заговорить, тем
более, что эта чашка была уже восьмой у ее ног – остальные подло
отказывались поразить цель. Но на этот раз цель не выдержала и
влепила мне оплеуху. Как вам это? Жутко смущенный, я
поинтересовался, за что, и тут она улыбнулась. Было бы лучше
выключить звук и любоваться ее улыбкой в тишине, но она улыбнулась и сказала – я отчетливо слышал: “Ты что, идиот? Или как?”
Я решил не отвечать, тем более, что тут к ней подошло нечто.
Короче, в итоге выяснилось, что этот примат оказался ее парнем.
Как только он оторвал меня от пола, я сразу это понял.
Господи, объясни мне, как она, такая милая барышня с
чувственно задранным носиком, могла связаться с этим мутантом?! Он уже бил меня, по крайней мере, так мне казалось. Из носа сочилась
кровь, а левая рука беспомощно повисла. Господи, они занимались
сексом!.. Да, да, пусть он отобьет мне все мозги, пусть убьет,
только скорей – мне невыносимо сознавать это – они трахались!
Господи, ты так жесток. Наверное, сидишь там, у себя на небесах и, попивая пивка глядишь, как этот подонок делает со мной то, что мне ну никак не нравится. Господи, я повторяю, делает это со мной, с
тем, кто, вроде, был тебе другом! Хочешь нашей ссоры? Слушай,
перестань. Ты ведь первый придешь извиняться. Так уже сто раз
бывало. Подсунешь мне какую-нибудь курицу, наготовишь всяких
декораций, ну там, серое небо, туман, короче, все, как я люблю, и
будешь шептать мне на ухо: “Сосик, это все тебе, мы ведь друзья,
так ведь?” Ты не сможешь без меня. Без меня тебя не будет, ну, по
крайней мере, для меня. Ты боишься слухов типа: “Помните того
бога, что с Сосом кентовался? Так вот, его больше нет”…
Все, все, успокойся, все будет по-прежнему, мы – друзья.
Только сделай так, чтобы этот жлоб поскорей устал, ведь мне так
больно…
* * *
Процесс осмысления не должен замещать процесса созидания.
Иначе – результат представляется недостижимым. Пора мне это
понять. Слишком много лишнего, надо избавляться. Цель на 90% есть
стремление к ее достижению. Стремление через действие.
Если считать мои амбиции нездоровыми, так что же, черт
возьми, принято считать здоровым? Словосочетание “скрытые амбиции” мало что объясняет. Я так думаю, что все они относительно скрыты.
Другого я себе просто не представляю.
Когда я произношу “хочу денег”, я лишь пытаюсь себе внушить
очередной раз, что я действительно способен их иметь.
To be able for money нужно понимать буквально.
Ближе к вечеру я взбираюсь на жемчужную раковину, от нее
пахнет морем и русалками. И там, когда я сижу на ней, меня мало
волнует то, о чем я думал раньше. Здесь прохладно, мечтается
немного навязчиво, но все-таки приятственно. И каждый раз, когда
утром я решаюсь расколоть эту раковину легкомыслия молотом моего
выжившего сознания, ее не оказывается на месте. Может, к счастью,
а может – не знаю.
* * *
Я люблю свою работу. Я люблю ее как нечто съедобное нечто. Я
льстец. Ничего тут непонятного нет.
– Кто там? – спрашиваете вы.
– Ваш поклонник, о госпожа. Откройте же скорей, пока розы не
искололи мне в кровь пальцы.
Я не знаю, что вы видите в зеркале, но, судя по голосу вы
женщина. Весьма привлекательная. А как же иначе? Покупатель всегда прав.
Боже, какой же у вас милый голос. Вы, случаем, не ангел? Я бы не удивился. Отоприте же дверь, я хочу вас видеть.
Откройте, прошу вас. И пусть вы отпрянете, лишь окинув меня
взглядом, я ваш навеки, ну, по крайней мере, до шести вечера. У
предоплаты свои плюсы.
Вы открываете, наконец, дверь. Тапки мужа вам велики. От вас
пахнет едой. Но я ни за что вам этого не скажу – профессиональный
долг.
– У вас роскошные апартаменты. Люстра из Германии?
Бо-оже, что за вид из спальни! Вы пишите стихи? Я так и знал. Прошу, прошу, прошу… Жаль. Скромность вас, право, погубит.
Работа потрясающая. У предоплаты свои, знаете ли, плюсы.
Однажды меня обозвали льстивой сукой… Ложный вызов. И такое
бывает.
* * *
Я настаивал на встрече. Я обычно не настаиваю – настаивать
скучно. Но она этого стоит. Хоть настаивать и скучно.
– Я буду тебя ждать в городском парке у фонтана, которого
нет, ровно в полночь, ты придешь?
– Нет, и не настаивай, это скучно.
– Я буду ждать тебя там, где нет фонтана, где всегда полночь.
– Почему в полночь? Ты что, лунатик?
– Я же говорю – там нет фонтана, к тому же я буду ждать тебя…
– При чем тут фонтан?
– Говорят, если кинешь монетку в фонтан, будешь часто к нему
возвращаться. А я не верю в суеверия. Даже в полночь. Ты придешь?
– Нет.
– Я принесу тебе мертвых цветов. Их можно поставить в воду
hkh сразу выкинуть. Я думаю, что счастье – результат деятельности, но цветы тут совсем не при чем. Ты придешь?
– Нет. Я не собираюсь шататься с тобой всю ночь в темном
парке.
– “Загадка синего”… Луна дает последний сеанс. У меня два
билета и мелочь на растаявшее мороженое. Ты придешь? Если хочешь,
я буду не один.
– У тебя брат?
– У меня грипп. Но я не заразный. Я даже настаивать не люблю. Настаивать скучно.
– Я не приду, ни в полночь, ни утром. Все магазины
закрываются в 18-00. Солнце заходит в 20-30. Я не ужинаю перед
сном. Моя мать ненавидит мужчин с волосами на спине, от капусты
всегда изжога, а мой парикмахер ушел в отпуск.
Я подумал, что настаивать скучно, что все бабы – дуры, их
вовсе не волнует, что луна сегодня дает последний сеанс. Что
поделать, уж так они устроены… Офигительно.
* * *
Я стараюсь быть неискренним. Я хочу, чтобы все имеющее начало имело и конец. Все, за исключением некоторых вещей, о которых я,
наверное, слишком часто думаю.
Я боюсь быть искренним. Молодая муха в темном чулане.
Невероятно – я боюсь быть искренним.
Все, что сотворила природа, от начала и до конца, все
искренне и учит быть искренним. При условии, что человек чужд
природе. Игра актера мало чего стоит, если он не в силах отойти от этой игры, ну, я так думаю. И даже он вовсе не актер уже.
Люди хотят видеть меня неискренним. “Общество делает
человека!” Смешно. Армия неискренних человеков.
– Можно, я тут с вами постою?
Капризная молодая муха в темном чулане. Я слаб, потому что
неискренен, или я неискренен, потому что слаб?
Слабая муха в темном чулане.
Великое благо – я могу быть искренним с самим собой. Я
невероятно болтлив с собой. Я знаю все свои секреты. Мы хорошие
друзья, хоть и часто не понимаем друг друга. Я с собой.
Искренне Ваш,
* * *
Нет никого. Мне плохо. Кому-нибудь интересно, что я остался
один? Странное состояние, раньше казалось, мне никто не нужен и не понадобится больше, будто я нашел что-то неизменное, вывел личную
формулу вечного счастья.
Наполняю чайник. Шум воды нестерпимо раздражает. Раньше я с
легкостью придумывал игру, меня забавляли банальности,
головоломки, грязная посуда, заблудившиеся междугородние звонки… Я думал о том, какой я легкий человек, и ей будет так просто со
мной, я буду добродушен до невозможного, как шизофреник. Для
нее…
Меня пугает возможность того, что я могу кому-то понравиться. Сегодня утром девушка в метро смотрела на мои руки. Я знаю – это
знак, я наверняка ей приглянулся. Так глупо…
Не для кого уже стараться, не хочу стараться. Меня
переполняет злость, мы все говорим так много, боимся, смотрим в
небо, извиняясь. Я думал о том, что судьба хотя бы потому уже к
нам жестока, что дает выбор. Мне казалось, что я умен, способен
рассуждать и так далее…
Сейчас бы я все отдал, чтобы увидеть выход. Все… Но у меня
ничего нет.
Мы ходили полтора года в одну и ту же кафешку, нам нравилось
там. Шутили, что нам с ней везет – столик у окна всегда свободен к нашему приходу. “Райская корона”. Это из меню. Тортик, весь во
взбитых сливках, белый, как сугроб, и ягодка красной вишни на
самом верху, от нее всегда пахло спиртом. Официант приносил его
нам уже разрезанным надвое, он разрезал даже вишенку. Было так
забавно, мы говорили о том, что наверняка официант думает, что мы
чертовски влюблены, раз делим даже вишенку. И радовались за него,
потому что он был прав.
Все как в кино, будто она жива, а я нет.
Я вижу нас сквозь витрину кафе, мы сидим за столиком,
обсуждаем прохожих.
…Мы пялились на идущих за стеклом людей, тут же рождали про них сплетни, сами же их опровергали, смеялись, как дети, убежавшие от родителей. Вы не представляете, каких странных людей мы
видели…
Сижу за тем же столиком. Один. Не могу долго, мне больно, у
меня не получается. Я многому разучился без нее. Ходить пока могу, и мне пора домой.
Свет из открытого холодильника освещает кухню, но это
ненадолго. Пока я не впихну в него очередную половинку тортика с
вишенкой. Их полно там, только они в холодильнике… Она ведь
придет однажды и доест свои половинки…
У нас была традиция: на протяжении всего дня из разных концов города наговаривать на наш автоответчик – в итоге получался
диалог. Вечером мы встречались дома и вместе прослушивали. Это
все, что сохранилось. Я жму на кнопку воспроизведения, я делаю это каждый день, моя жизнь теперь состоит из одних привычек.
– Ты видишь меня?
– Да, ты ведь рядом, я смотрю в твое лицо. Ты ведь сейчас
улыбаешься, правда?
– Откуда у тебя этот шрам на виске?
– Смотри-ка, а у тебя такой же… Только у меня это не совсем шрам. Это – след… ну… вроде вмятины. Я часто прислоняюсь к
раме трамвайного окна, когда еду к тебе.
– У меня тоже не шрам. Тоже, вроде след… только от
рельса… Я часто слушаю, не идет ли твой поезд.
– Я чувствую, как чувствуешь ты…
– Смотри, видишь, как я тебе улыбаюсь?
– Мы увидимся вечером, знаешь, о чем я думаю? Я никогда не
забуду твой голос… Даже когда умру. Не смейся, я ведь
серьезно…
Непросто одному. Я давно разбил телефон: чужие люди звонили
по ночам и говорили, что это все из-за меня, из-за меня ее нет. Я
вешал трубку. Разучился сидеть иначе, как на полу.
Когда никак не удается уснуть, я открываю шкаф – там ее
платья. Мне больше нравятся летние, такие легкие, стекающие по
телу к моим ногам.
Они мне идут, правда. В полумраке отражение снисходительно.
Нам всегда говорили, что в темноте наши фигуры не отличить. Я
смотрю в зеркало, мне идут ее платья.
Полсекунды я – она. Ветер из открытого окна перебирает
складки, я вижу ее руки, я умею стоять, как она, могу повторить ее шаг.
Нас не отличить в темноте…
