ЕСЛИ ТЫ УМИРАЕШЬ
Солнце уходило, и последние искры заката исчезали в подступающей
тьме. Так замирает сердце и остывает кровь. И лишь капли дождя упадут на осиротевшую землю, как хладного тела коснутся соленые слезы.
Если есть, кому о тебе плакать…
Человек все шел и шел в море трав, не опасаясь просторов
бескрайней степи. Все тонуло во мгле, она все сгущалась и сгущалась.
Но зачем свет, идущему в никуда?
Просто иногда надо бывает идти. Не верить, не надеется, не
любить, – просто идти. И пусть течет на землю твоя кровь! каплей
больше, каплей меньше – земля уже пропитана кровью насквозь, и новая
толика не изменит ничего.
Но разве эти капли – не суть необходимые?
Разве они – не последние, что когда-либо вырвутся из вен и
скроются в траве?!
Иногда надо бывает просто идти. Не оглядываясь назад и не видя
света впереди. Зная, что уйти все равно не дадут.
Колышутся и шелестят под ветром травы. Приятна ночная прохлада.
И можно прилечь и отдохнуть, наслаждаясь дивной природой.
Но зачем, если она – уже не наша?
Если ты – единственный человек на Земле.
Если эта планета больше не принадлежит людям.
И никогда не будет принадлежать.
…Они вынырнули из травы, бесшумно, как бестелесные.
Но они не бестелесны – только бездушны.
Они осветили все вокруг ярким светом.
Но это не для них – только для человека.
Они хотели, чтобы последний увидел их во всей мертвой красе.
Чтобы упал на четвереньки и завыл от ужаса. Чтобы успел осознать
Конец и Гибель своей крови, своей цивилизации. Они жаждали убить
последнего – но пока не нападали.
Он сделал это сам.
…Вы, машины, взяли измором этот мир. Вы шли – и земля дрожала от
ваших легких “блошиных” прыжков. Вы порхали – и воздух стонал от
неощутимой вибрации левитационых полей. Вы плыли – и вода билась в
агонии от ваших изящных движений.
Вы шли, плыли, летели – и смерть шла, плыла, летела вокруг вас.
Ваше “дыхание” пережигало в пепел тысячи кубометров бетона – и горели города, рассыпаясь серым прахом. Ваши порталы открывались посреди
военных советов – и сильные мира сего в конвульсиях бились,
пронзенные вашими остриями. Ваше существование желало крови – и вы
вгрызались стальными зубами в тела беспомощных жертв. Вечные,
всесильные, всесокрушающие – вы добились, чего хотели.
Только я – не беспомощная жертва.
Только зря, наверное, говорили, что воистину последний получает
какую-то небывалую силу.
Иногда мы умираем просто.
Просто мы не можем умирать “иногда”.
Он прыгнул.
…Прямо на “спину” двухметровой стальной “блохи”. Которая
убивала. Которая не могла быть убита. С которой сейчас были три ее
“товарища”.
Он вцепился пальцами в пластины несокрушимого панциря. О такой
разбивается вдребезги набравший скорость бронированный истребитель.
Такой не нагревается в самом сердце ядерного взрыва. Но в нем можно
найти щелку, если вдруг оказаться совсем-совсем близко.
Если ты – последний Человек во Вселенной.
Если ты умираешь.
…Он с нечеловеческой силой рванул в стороны пластины панциря.
Услышал стон ТРЕСНУВШЕГО металла. И с неистовостью принялся рвать
обнажившиеся провода, сложнейшие чипы, изощренные микросхемы…
Просто мы не можем умирать “иногда”.
Три “блохи” подскочили к агонизирующему собрату – и человеку,
который был жив. Взлетели их страшные лапы-клешни…
Мы не можем умирать “иногда”.
Не можем умирать “иногда”.
Умирать “иногда”.
Иногда.
Наземь упало окровавленное тело.
Уже почти мертвое.
Только губы шепнули слово.
И послышался слабый вздох.
Самый последний воздух, что когда-либо был выдохнут.
Машины уже уходили. Бросив последнего. И своего.
Уже все машины в мире знали, что они наконец-то одни.
Но…
– Не вы – мои дети, – шепнула Земля.
И огненное ядро планеты брызнуло во все стороны, обращая все в
частицу себя. У планеты больше не было детей. Пусть глупых, пусть
несущих беды своей матери – но детей.
В космосе расцвел огневеющий шар.
– Не вам я светило, – вздохнуло Солнце.
И высвободило весь огонь, что был им, его телом, сердцем, душою.
И на месте звезды и планет остались лишь жар и сияние.
– Не вы рвались к нам! – воскликнули Звезды – и в единый миг
исчезла сама Пустота, канувшая в беспредельную пламенную купель.
Все вернется в огонь.
Из него все родится.
…Что ждет там, за Большим Взрывом?..
… Иногда нужно бывает просто идти. Видя тех, кто пойдет
следом.
КЛЕТКА, ИЛИ ЛУННЫЕ ТЕНИ НЕВЕРНЫЕ
Клетка…
Судорожная дрожь воздуха. Это даже не звук, не хрип, не
рыдание – это перешедший за грань восприятия стон существа, чья душа
загнивает заживо. Оно уже не в силах выть и плакать – этот стон
последнее, что от него останется миру.
Оборотень не создан для клетки. Это вольный ветер, обреченный
на свободу более чем бабочка-однодневка обречена на смерть. Оборотни
не зря приняли присягу Тьмы – иначе свет погубил бы их, сковав
вековыми льдами крылатые души… Но ведь у оборотней нет души!
…Он лежал на полу клетки бесформенной черной массой –
огромный волк, волк с угасающим взглядом. Кажется, он свободен, ведь
прутья клетки такая смешная преграда, ее почти невидно в лучах
восходящего солнца, она, эта клетка, всего лишь часть окружающего
мира… Посмотри чуть-чуть иначе. Видишь ее? Видишь?! Этот куб
беспросветного глухого отчаянья, абсолютной пустоты, наполненной еще
более пустой безысходностью…
Вот – твоя клетка, оборотень.
* * *
Она открывает глаза. Вокруг тихо. Только в коридоре сопит,
свернувшийся калачиком, Рявк. Песик еще маленький, он не научился
пока просыпаться при малейшем движении хозяйки. Шель это умел, но
Шель попал под колеса очумело несшейся куда-то машины. А Рявк… Его
самого еще надо успокаивать после ночных кошмаров.
Рита смотрит на часы. Полпятого. Еще так рано. Встать? Почему
бы и нет?
Нет…
Оборотни не созданы для клетки. И никто не виноват, что ее
душа – оборотень. Она такая. Такая.
* * *
У оборотня – зеленые-зеленые глаза. Такие зеленые только у
них и бывают. А еще у тех, кому душой служит оборотень.
Глаза живут. В них – непереносимое, непередаваемое,
невыразимое отчаяние. Кто еще умеет умирать так, как умирают
Свободные?
… Кто хоть раз спросил у него, что это такое – Луна? Как на
нее можно смотреть, не часами, не днями – веками – смотреть,
смотреть, смотреть… Она красива, как небо. Глупо. Она и есть небо, а
небо есть она. Оборотень есть ветер, ветер перемен, а перемены – это
души. Оборотень – тоже чья-то душа… Значит, чья-то душа умирает.
Клетка. Столько боли никогда еще не собиралось в одном месте.
Откуда эта боль? Из сердца – или из мира?
Миру тоже нельзя терять свою свободу.
* * *
– Проснись.
Рита открывает глаза.
Ведь кто-то постучал?
В окно…
Почему вдруг снова ночь? Ведь она не могла проспать весь день! Нет, это не ночь… Это солнечный свет затмила лунная дорожка, прибежавшая откуда-то с неба.
А на дорожке – человек. Стоит. Сам сотканный из лунного сияния. Почему она думала, что у него не будет лица? Есть лицо. Красивое, дружелюбное, лунное…
А у его ног – еще одна тень… лунная тень…
Это Шель! Шельма!
Пес приплясывает подле незнакомца, неистово виляет хвостом хозяйке, и то и дело глядит на своего спутника. Пойдем! Ну чего ты стоишь? Надо только перепрыгнуть через подоконник…
– Он меня привел. Привет.
– Да… привет. Заходи, пожалуйста.
– Ну конечно, зайду! Раз девушка приглашает… Но только
сначала – погуляем вместе… познакомимся.
Гулять?
– Погуляем? Сейчас?
– Если хочешь – можно завтра. Или послезавтра. А можно – и
завтра, и послезавтра… Но сегодня – очень нужно. Нужно обязательно.
Лунный гость протягивает руку.
– Ну, идем!
Нечестно – применять магию. Рита сама не поняла, как она
взяла его за руку и вскочила на подоконник…
– Только так, – серьезно предупредил Лунный. – Ты ничего не
боишься. И делаешь шаг.
– Конечно, – а какая ей, в сущности, разница? Уйдет ли она
гулять с прекрасным гостем по лунной дорожке, или упадет, как звезда, вниз с третьего этажа… А ведь сколько раз думала об этом, да, да, и
становилась на подоконник… Это было.
Рита смотрела вниз, сквозь лунную дорожку.
– Нет, так не пойдет, – обиделся гость. – На дорожку смотри.
Смотри на дорожку. Смотри – видишь? Вот она. Она – это свет. А свет – рядом, если позовешь…
– Позовешь? Но я никого не звала… – удивляется Рита.
– Верно. Это я, нахал, сам явился. Да ведь меня Шельма
привел. Ну, идем!
Дорога из света на глазах обретает плоть… Рита делает шаг,
рука лежит в руке гостя, а под ногами струится серебро луны… такое
прекрасное… такое близкое…
Раз! Полоска лунного света обвивается вокруг нее, и вот она
уже не в дешевой ночной рубашке, имитирующей шелк, а в изящном белом
платье, подпоясанном сиянием ночного светила…
А гость стоит рядом. Здесь, в своих владениях, он уже не
кажется тенью, призраком, сотканным из света; здесь он – живой
человек. Его непривычные взгляду одежды отливают серебром, буйные
волосы придерживает серебряный же обруч, а глаза именно такие, какие
она искала всю жизнь – темные, как ночь. И эта ночь улыбается.
Вдруг позади – тихое повизгивание. Они оборачиваются.
Маленький пушистый щеночек, вскарабкавшийся на стул, передними
лапками оперся о подоконник, и изо всех сил пытается забраться
следом, но он и мордочкой-то едва дотянулся до края. Рявк скулит так
отчаянно, что у Риты перехватывает сердце; она сжимает руку гостя. У
маленького песика такие глаза… такие глаза, почти как у оборотня в
клетке, – в них столько же тоски и отчаяния. “Хозяйка, хозяюшка!” –
плачут эти глаза, и Рявк сам не знает, то ли он просится следом, то
ли просит не уходить…
Рита молчит. Взять щенка с собой – значит не вернуться.
Оставить – вернуться… но разве она собирается возвращаться? Хочет
этого?
Как все странно… Рита неожиданно понимает, что замерла между
времен… Рявк – это ее настоящее, Шельма – прошлое, а лунный гость…
наверное, будущее…
Прошлое радостно машет хвостом, будущее приветливо улыбается,
а настоящее уже не скулит – молча смотрит вслед, и глаза его
печальны.
Она сама улыбается, только печально. Где то будущее, что
забыло свое настоящее? Что то прошлое, что мечтает вернуться?
А твоя душа? Душа – оборотень в клетке?
Рявк!
Щенок больше не может ждать. Настоящее – оно на то и
настоящее, чтобы давать отпор теням, неверным лунным теням… Зарычав
на гостя и Шельму, песик прыгает вверх, непонятно как, наверное,
просто взлетает. И вот он уже стоит, вцепившись Рите зубками в подол, и тащит ее за собой. …Но не обратно в пустую и душную квартиру, где
она никого-никого не ждет в целом свете, и не по дорожке лунного
света, что может растаять, расступиться под ногами – куда-то назад, и в то же время – на много времен в прошлое, на много пространств
вдаль…
Она шагнула в яркую арку портала.
– Проснись.
Оборотень открывает глаза.
Где ты, клетка?
Где ты, смерть?
Смерть стоит рядом, тихая насмешница. Но она – в стороне.
Сейчас не ее время…
Луна льет мерцающий свет на притихшую землю. И лунные тени,
там, по ту сторону железных прутьев, – создания, принявшие облик
человека, и меньшего брата волка-оборотня, жмущегося к ногам лунного
пришельца.
Эти двое – его братья по крови.
Но кто это, кто, что за сияющие силуэты легко сбегают к
клетке по тянущейся с неба ниточке золотого света? Кто они? Кто же?
Силуэты приближаются. И вот они здесь, у клетки. Он видит
девушку людского рода, не похожую ни на одну из тех, что он видел
раньше, и ее пса, не похожего на его лохматых собратьев, которых он
знал когда-то… Они оба еще молоды, так молоды рядом с лютым косматым
хищником, доживающим свой печальный век…
Щенок-от-Света бросается вперед первым. Его лунный товарищ
пробует сделать тоже самое, но… Клетка, это клетка, и теням не дано
пройти между ее злыми прутьями…
Для живых она – не преграда.
Девушка-от-Света стоит. И смотрит на оборотня. И сам он
смотрит, смотрит на нее… И вот она низко кланяется ему, бессильной
твари, запертой в клетке! Но маленький пес уже внутри. Ему не страшны железные прутья. Он пришел не случайно, он привел за собой…
Девушка делает шаг, и ослепительный свет съедает все – мир,
клетку и тени. Отныне их только трое… Или может быть – только один?
А она идет, она приближается, она опускается на колени…
касается рукой его шерсти…
Свет и тьма, тьма и свет, свет и тьма… Тьма… Ночь.
* * *
Утро.
Рита просыпается, когда веселый солнечный зайчик, перехитрив
все занавеси, заскакивает в комнату через раскрытое окно и
заглядывает ей в глаза, уверяя, что уже утро, и пора вставать.
Она не успевает даже зевнуть. Бух! На одеяло плюхается Рявк,
пытающийся лизнуть хозяйку в лицо. Рита, смеясь, прижимает щенка к
груди. Его коротенький хвостик вертится, как пропеллер вертолета…
Что это? Откуда это счастье, этот смех? Где наваждение, куда
пропало?? Нет, погодите, а там, в углу – это не полоска ли света,
пояс лунного серебра, что утащил к себе в логово бессовестный Рявк?
Нет. Это солнечный зайчик…
Мы все немножко любим тени. Но зачем становиться одной из
них?
Не надо. Мир – не клетка. И бежать из него – дорога слабых.
Сейчас, едва проснувшись, Рита еще верит в это – в лунного
гостя, в возвращение Шельмы, в знакомство с собственной, едва не
погибшей душой… Но она знает – не пройдет и пары часов, и уже в
офисе, в суете рабочего дня, она будет улыбаться своему сновидению.
Какая разница? Важно ли это? Важно ли, где явь, где сон, если оно
дало ей понимание?..
В этом мире столько чудес… Их нужно просто заметить. И жизнь
никогда не станет клеткой, если научишься ее любить.
* * *
Оборотень поднимается на ноги и еще раз, уже на свежую
голову, обегает свои владения. Ведь клетки больше нет. Теперь это –
пещера.
Из которой иногда можно выйти погулять…
ХИБИ И ЕГО ДРУЗЬЯ!!
Шестьдесят пять миллионов лет назад я издох. (Многообещающее начало).
Это, в натуре, произошло потому, что какому-то шизику – а может, компании шизиков, – вздумалось запустить в эту несчастную планету астероидом. Думается мне, этот шизоид был даже не личностью, а очередным самообразовавшимся Законом Вселенной. Этот придурок уже один раз угробил целую Вселенную – это когда был Большой Взрыв. А теперь вот запустил в бедную планету астероидом. Планета, между прочим, этого не заслуживала.
И вот на нас упал астероид, и мы все сдохли.
То есть сдохли, конечно, не все – только я и мои родичи. Это, конечно, было не очень честно, но пожаловаться мы не успели.
Ну, в натуре, сдохли-то наши тела. Ну и мы тоже. Похоже, это пошло нам на пользу – мы стали славными ребятами. Это уже после того, как сдохли.
Ну да, n+1 год я лежал в земле, пока от меня не остался один скелет, и тогда я опять врубился.
Только не говорите, что я ожил. Оживают – Живые… или Ожившие… или Оживающие… ну, вобщем, кто-то, но не я и не мои родичи. И не думайте, что я воскрес – такие, как я, не воскресают, а… ладно, можно сказать, начинают существовать.
Потому что я – существо. Особая форма жизни.
Так вот, после n+1 год разложения на молекулы, я начал существовать. В крайнем случае, скажите – зомбировался. Только не называйте меня динозавром-зомби! Это будет (грубейшей) вашей ошибкой (таксономического плана и не только)! – я уже не динозавр и не зомби.
Между прочим, зомби – мои родственнички. Не физически, а духически. Подчёркиваю – духически. Два критерия, определяющие различные формы жизни (какой я умный) – форма тела и форма духа. И мы, и зомби, имеем схожую форму духа. Вот почему и мы, и зомби, и всякие пещерные кошКи (вторая “К” обязательно заглавная) котируемся (кошКи тоже КОТируются) как существа. Существа, которые существуют.
В натуре.
Но – я сказал уже довольно много, не рассказав почти ничего и в то же время очень много, но начал всё же не сначала. Начать надо было с того, как в один прекрасный день мама-динозавриха снесла одно конкретное яйцо. И это был мой первый День Рождения. Потом из этого яйца вылупился конкретный динозаврик. И это был мой второй День Рождения. Динозаврик взял и вырос в здоровущего динозаврища. Так вот, потом на Землю грохнулся астероид, и этот динозавр сдох. И это был мой третий День Рождения. Через n лет скелет динозавра “ожил” и стал существом, и это был мой последний, самый любимый День Рождения.
Так, дальше. Скелеты динозавров стали самыми первыми существами. Потому, что ни зомби, ни других существ тогда ещё не было. Они появились потом.
Ну, вот мы все и стали существами. Мои родичи выкарабкались из толщ пород и стали обследовать пострадавшую от астероида планету.
А я не вылез. Я зомбировался, огляделся пустыми глазницами своего огромного черепа, клацнул челюстями, сожрал кусок горной породы и стал всё обмозговывать. Мозга у меня, конечно, уже не было, но думать это не мешало. Я чуть-чуть подумал, а потом взял и задрых.
В натуре, задрых и дрых ещё лет тридцать. А может – триста тысяч, леший знает. Хотя леший-то, конечно, не знает. Их тогда ещё не было. Им предстояло ждать, пока появятся хвойные леса, причём, настоящие, а не из этих папоротникообразных пародий на ели и сосны.
Короче, я задрых. И дрых довольно долго, но тут мои сородичи поняли, что
кого-то не хватает.
Они принялись меня искать и, в конце концов, выкопали из тогда уже ставшего довольно толстым слоя горных пород. И увидели, что я бессовестно дрыхну. Они очень удивились и стали меня расталкивать. Но нормальных ступ у них не было, и я не растолкался. Я не хотел стать хлебушком и, в общем-то, не дрых, а подглядывал за ними – что они будут делать?
Они, в натуре, поняли. Для начала они меня вытащили наверх. Потом на меня набросали кучи всякой всячины. В основном это были khqr| папоротников. Куча получилась внушительная, потому что внушительный был я, и в итоге получился небольшой холмик. Эдакий большой я.
Но сородичи поняли, что этого недостаточно, и они меня забетонировали. Асфальтом из естественных асфальтовых озёр, что впоследствии окажутся близ Лос-Анджелеса.
Но асфальт, к несчастью, тёк сквозь их ничем не соединённые кости, и те несколько граммов, что задерживались на скелете, успевали застыть, пока родичи совершали пробежку от озера ко мне. И ни черта у них не получалось.
Но ведь это были мои родичи – они не сдались.
Они стали черпать мастодонтами.
Дело у них пошло быстрее, ведь мастодонты были большие. Зато они после трех-четырёх рейсов “озеро – я” выходили на пенсию.
В общем, родичи возились до ледникового периода, когда мастодонты вымерли.
Но сородичи не огорчились. Они стали черпать мамонтами.
И что? В конце-концов забетонировали.
А ещё они поставили мне на мне памятник – симпатичный валун, выцарапанный из ледника. Они хотели высечь на нём моё имя, но имени у меня не было… и тогда ещё не было букв.
Ну, чтобы выйти из положения и отметить место моего погребения, они поставили птичку.
Птичкой был трагически погибший археоптерикс, которого сородичи впечатали в камень.
Короче, они закончили свою шедевриальную работу и разошлись, чтобы немного отдохнуть.
И вот тогда я окуклился.
Надо сказать, что такое окукливание у таких, как я. Это когда ты на n-ное кол-во времени полудрыхнешь, вокруг тебя образуется какой-то там кокон… С течением времени кокон – бац! – и лопается. Только в начале течения того самого времени размеры кокона и тебя внутри не соразмерны с размерами в момент столкновения с тем самым временным подводным камнем течения – то есть в момент вылупления. Можно окуклиться до единицы измерения атомов, и можно раздуться до вселенских масштабов. …Угадайте, что сделал я?
А я, конечно, увеличился. Не до размеров солнышка, разумеется, но достаточно, чтобы подраставший кокон начал изнутри давить на бетонные стенки моей спаленки, и стеночки – бабах! – разлетелись к чёртикам на десять тысяч кусочков.
На звук (хороший был звук) сбежалась целая батарея моих сородичей. Они похватались за головы, увидев, что я раздраконил их бетонный трудоёмкий шедевр. А я вылупился из кокона и ухмыльнулся своим зубастым че… не-а, не черепом, а челюстями. Я уже тогда был радужным мерзавчиком и зубастым эгоистом и никак не посочувствовал своим огорчённым родичам; я озирался на дело когтистых лап моих и был ужасно доволен, что оно привлекло такое большое когтистое внимание…
Мои сородичи вновь оценили поступок – я ведь повёл себя в высшем стиле нашего хорошего тона и проявил нашенский тонкий вкус. Родичи совсем меня зауважали, и даже дали мне имя – УРС – Уважаемое Разбетонировавшееся Существо (он же – Уважаемый Разбетонировавшийся Субъект).
Ещё сородичи меня очень заобожали, и я понял, что они замечательные чурки, каменные, правда, и вместе мы пошли балбесничать. Они носили меня на руках, я был Самый Большой Авторитет. УРС-СБА. Хи-хи.
Я побесился с родичами всего дюжину дней, и мне очень от этого грустно, я ведь не знал, куда меня приведёт это “Хи-хи”. Короче, я променял плескучую судьбу УРСа на миссию Вселенского Масштаба, на компанию чокнутых попрыгунчиков в стиле “а-ля зомби буянят по весне”, на возможность стать ходовой разменной монетой в будущем, совсем новом мире…
Мне дали роль ходячего фактора возмущения, а в противники – чёрт-те что, а с боку ковшик, бантик и Закон Подлости… Ну, в общем!!!
Я изменил имидж и судьбу, и себя, за право сказать одну, одну-одинёшенькую, замечательно-мнедиконравящуюся фразу:
ПРИВЕТ, ЛЮДИ!!!
Когда донёсся до меня странный зов, когда я вдруг исчез из-под носа своих родичей – не по своей вине, когда я вновь засыпал на века не по своей воле, я тогда ещё не знал, что больше не встречу своих сородичей, что очнусь очень-очень потом и увижу над собой края ямы и очень-очень странное существо, которое потом окажется моим Первым Настоящим Другом… Я не думал, что получу новое имя в новой жизни и стану серебряной шестерёнкой мира людей.
Я не знал, что ещё и пунктиром не намеченная цивилизация людей звала меня из будущего.
Запеките меня в булочку! Ну, разве я подозревал, что, хотя меня и назовут Ходячее И Бесполезное Ископаемое, я буду действительно нужен людям?
Ну ладно, приматы, вы звали? Я пришёл!
Ходячий И Бесполезный
Ископаемый и упрямый
(как человечество и осёлство в одном флаконе)
Я УЖЕ ЗДЕСЬ!!
Помните, будущие сотоварищи: в мире, куда приходит ХИБИ, не остаётся законов.
Ни химических, ни физических,
ни математических, ни временно-
пространственных, ни магически-
ограничительных – НИ-КА-КИХ!
(Многообещающая концовка)
Понятно?
ХИБИ – это я!
И этим всё сказано!
