Спала я беспокойно. Кошмары мучили меня. Какая-то неведомая сила буравила мозг, проникая далеко в подсознание и выхватывала из памяти события давным-давно минувших лет. Сновидения, похожие на клочки газет, кружились в беспорядочном вихре, и я не могла собрать, соединить воедино обрывки видений и понять их смысл.
Говорят, время лечит, стирает из памяти пережитые боль, страх, потери. Я не согласна. Мне кажется, они сворачиваются в клубок и замирают в одном из закоулков сознания, и однажды, вдруг, много лет спустя, кто-то дергает конец клубочка и, независимо от нашего желания, он начинает раскручиваться, заполняя мозг и пульсируя с еще большей силой.
Прошло почти 20 лет, разделяющих меня от тех 20 месяцев Афганского ада. Порою кажется, что я помню каждый день, каждый час, прожитые в этой выжженной солнцем и забытой Богом стране. Говорят иногда, что годы летят, как птицы, или несутся, как ветер. Для времени, прожитого в Афганистане, эти сравнения не подходят. Оно ползло там, словно сонная змея по теплому песку.
Ежедневно, на рассвете, я подходила к календарю и зачеркивала широким красным крестом число наступившего дня, считая, сколько их осталось до конца недели, месяца, года, до того дня, когда я смогу вернуться домой. И невольно, словно игла в сердце, мысль – доживу ли до завтра.
Январь. 1981 год. Я работала в отделе кадров. В те годы составлялась масса отчетов в разные инстанции. Однажды я пришла в военкомат за очередной справкой. На дверях одного из кабинетов красовался плакат, приглашающий на работу за границу. Условия работы были заманчивые и многообещающие. Я невольно остановилась, чтобы внимательно изучить текст, хотя далека была от мысли куда-либо ехать.
Офицер, – в званиях я тогда не разбиралась, – заметив мою заинтересованность, подошел ко мне.
– Я бы вам посоветовал завербоваться в ГДР. Оформление не займет много времени, и вы успеете уехать с последней партией где-то через месяц.
Я поблагодарила офицера за внимание и, объяснив цель своего визита, поспешила уйти. Однако с того дня мысль о поездке за границу прочно засела в моей голове. И чем усерднее я гнала ее, тем настойчивее она донимала меня. Мысль эта, словно муха, застрявшая в
asr{kje, жужжала и жужжала, ища выхода. Прошло немного времени, и вот я стою в знакомом мне кабинете, и тот же офицер вручает мне бланки для оформления работы за границей.
Вызов из военкомата пришел неожиданно. Однако набор в ГДР был закончен, и мне предложили ДРА. Я растерялась. Набиралась первая партия из Осетии в Афганистан. Толком никто не знал о событиях в этой стране. Совета было искать не у кого. Ясно было одно: там идет война. Солдатские матери, сыновья которых служили в ДРА, с нетерпением ждали весточки от них. И уже не одна из них вместо письма получила цинковый гроб с телом сына.
На обдумывание ответа мне дали сутки. На следующий день я, уставшая от бессонной ночи, пришла в военкомат, чтобы отказаться от направления. Офицер посмотрел на меня и все понял. Но у него был план по вербовке людей, отправить меня в ДРА ему было просто необходимо. Долго офицер беседовал со мной, расписывая “Афганский рай”. Когда информация была исчерпана полностью, он не то в шутку, не то всерьез, сказал: “Вам крупно повезло, что именно сейчас вас отправляют в Афганистан. Самые везучие те, кто в числе первых попадет на “раздел пирога”. В ГДР наши войска стоят давно, и особо там не разбогатеешь. А вот в ДРА Советская армия только вошла и вы успеете “вкусить пирога” на “первом застолье”.
Много позже я поняла значение его слов, а пока я слушала, ничего не соображая.
Гордый своей “острой” шуткой, офицер засмеялся, но взглянув на меня, добавил:
– Вернуться домой сможете в любое время, если условия работы вас не устроят.
Конечно, офицер обманывал меня, хитрил, но я тогда была наивна и верила каждому его слову.
Через неделю я была на пересылочном пункте в городе Термезе, где собирались люди со всего Союза для отправки в ДРА. Самолеты перевозили их через границу в два-три дня один раз. А пока мы жили в специальных бараках и ждали своей очереди. Настроение было гнетущее. Мучила неизвестность. Среди солдат шли тревожные разговоры. Утром того же дня приземлился самолет-гробовик. Это было первое новое слово, которое мы услышали. Гробовик – это самолет, перевозивший цинковые гробы с телами погибших в Афганистане.
По крохам доходила до нас информация о событиях в стране, где нам предстояло работать. Каждый из нас относился к этому по-своему. Одни находились в растерянности, готовые расторгнуть договор, другие считали, что “у страха глаза велики”. Но все же одна из девушек bepmsk`q| домой. Времени на раздумывание было немного. На вторые сутки за нами прилетел самолет. Последняя регистрация и проверка документов перед вылетом. За столом сидел молодой офицер-узбек, самоуверенный, холеный, с пухлыми щеками. Он держал в руках мои документы. Сделав последнюю отметку о разрешении на посадку, подмигнул. Это придало мне смелости и я спросила:
– Большая опасность грозит там женщинам?
– Вы будете в полной безопасности, а если овладеете специальностью чекистки, хорошо заработаете.
– Какое отношение имеет ко мне работа чекистки? – возмутилась я. – Это в разведке, что ли? У меня конкретное направление на работу в торговле.
Офицер немного замялся и добавил, что это должность по совместительству. Освоить ее в ваших интересах. Мне бы успокоиться и замолчать. Так нет! Я начала объяснять, доказывая свою несостоятельность в этой профессии ввиду незнания афганского языка. И еще о чем-то говорила, объясняла, возмущалась.
Офицер терпеливо слушал, с трудом сдерживая усмешку, отчего я злилась еще больше. Наконец, он встал из-за стола и проводил меня до двери, давая понять, что разговор окончен. Спустя месяц, в Афганистане я узнала, что такое чекистки. Так называли женщин, которые торговали любовью за чеки! Вспоминая свой разговор с офицером, мне было и смешно, и обидно за свою глупость. Жаль, что увидеть его мне так и не довелось.
Объявили посадку. До взлетной полосы нас проводил солдат. Самолет, ожидающий нас, не был похож на те серебристые лайнеры, на которых мы привыкли летать. И для посадки не подали трапа, хотя мы вертели головами в ожидании его. Только когда хвост самолета раскрылся, мы поняли, что воздушное “такси” готово принять нас. Оно напоминало огромную металлическую бочку с сиденьями по бокам. Посредине лежали мешки, ящики, контейнеры. Нас “загрузили” тоже, а немного позже подсадили молодых ребят-солдатиков. Возможно, для сопровождения груза, а может, для прохождения дальнейшей службы. Люк закрылся, но самолет еще долго не взлетал. За бортом громко разговаривали, шутили, смеялись. Но нам казалось, что это было там, в другой жизни, и что между нами лежит пропасть. Наконец, самолет запрыгал по кочкам, надрывно грохоча, со стоном набирая высоту, словно разрывал пуповину, соединявшую нас с родной землей. Я перебирала в уме события прошедших дней, стараясь успокоиться, не заглядывая в будущее, но исподволь сердце заполнял страх, и мозг, подобно испорченному компьютеру, упрямо задавал один и тот же bnopnq: Зачем? Куда лечу? Зачем? Зачем? Зачем?
Самолет приземлился в аэропорту города Кабула. Первое, что мы увидели, ступив на чужую землю, были горы. Я подумала тогда, что если бы Высоцкий увидел их, то вряд ли родились бы строки его знаменитой песни о красоте гор, на которых ты еще не бывал. Афганские горы были похожи на безжизненные, без единого зеленого пятна громады грязно-серого цвета. Грязно-серым было все: и небо, и земля, и постройки и даже люди, встречавшие наш самолет.
Несмотря на май, стояла жара. Воздух был горячим, сухим и колючим. Малейшее дуновение ветерка поднимало песчинки, и они жалили, словно тысячи взбесившихся пчел. Песок забивался в нос, глаза, уши, въедался в тело. Вскоре мы ничем не отличались от встречающих нас людей. Разгрузка самолета продолжалась три часа. Подходили машины, их загружали и ждали, когда вернутся за новой партией. И вновь — мешки, ящики, бочки перетаскивали солдаты на почерневших от грязи и пота спинах. Казалось, про нас забыли. Мы были самым никчемным грузом этого рейса. Уставшие, измученные, без пищи и воды, стояли мы, прячась от палящего солнца под крылом самолета, как стайка перепуганных воробьев.
Разгрузка закончилась, и мы надеялись, что очередь дошла и до нас. Но… Люк самолета закрылся. Движение прекратилось. Люди куда-то исчезли. Все стихло. Напрасно мы всматривались в лица офицеров, проходивших мимо. Напрасно старались что-нибудь узнать от них. В лучшем случае они улыбались, разводя руками, но чаще всего проходили мимо, не обращая внимания на наши вопросы. Прошел еще час. Подъехала машина, груженная цинковыми гробами, и офицер приказал приступить к разгрузке самолета. Знакомый скрежет открывающегося люка и вновь мелькающие спины вспотевших солдат. Когда мы уже потеряли последнюю надежду, что о нас вспомнят, была дана команда влезать в освободившийся фургон грузовика. Мы до того отупели от ожидания, жары и жажды, что сразу не поняли, что приказ офицера адресован нам. Только после повторного окрика мы сдвинулись с места и безразличные, словно зомби, поплелись в сторону грузовика. Возле него стояла фляга с водой. Нам предложили напиться. Взахлеб, большими глотками, как самый ароматный напиток, мы пили воду, противно-теплую, с примесью песка. Но это не имело значения.
Дорога от аэропорта до Кабула заняла более двух часов, но не потому, что пришлось преодолевать большое расстояние, а из-за плохой дороги. Двигались на малой скорости. Машину то заносило в сторону, то трясло, словно ехали по стиральной доске, а порою было ощущение падения в воздушную яму, как при полете на самолете. На окраине города дорога стала ровнее. Показались первые строения. впечатление a{kn такое, будто мы попали в “Королевство кривых зеркал”, где время повернулось вспять, в 16 век.
Узкие улицы, по обеим сторонам которых глухие саманные стены с небольшими смотровыми отверстиями. Окон не было видно, возможно, они выходили во двор. По мере приближения к центру попадались дома европейского типа. Множество магазинов. Торговля шла на улицах, перекрестках и в лавках, если можно так назвать сооружения, где в ход шел любой строительный материал: палки, ветки, коряги. Крышей служили обрывки картона, брезента, бумаги – все, что могло прикрыть продавца от палящего солнца. Кое-где стояли длинные столы, на которых рядом с фруктами и овощами сидел по-турецки афганец и зазывал покупателей. В некоторых лавках лежали дрова, аккуратно перевязанные в связки по 5-6 поленьев. Дрова продавались на вес. Покупатели, продавцы и прохожие в основном были мужчины. Внешне точь-в-точь наши таджики, одетые в широкие длинные полотняные шаровары, зауженные книзу, длинную свободную рубаху. На голове куча тряпок, завязанных чалмой. Женщины встречались очень редко, но они были достойны восхищения. Только восточные женщины, закутанные в паранджу, взирающие на мир сквозь густую сетку, с ношей на голове, могли обладать такой грациозной обворожительной походкой. Даже паранджа не могла скрыть достоинства этих гибких тел.
В центре города, где находились учебные заведения – современно одетая молодежь. Женщины без паранджи. На улицах много детей.
Мальчишки, разносчики газет, продавцы фруктов, овощей, воды. Кто постарше, работали носильщиками. Но основная масса детей попрошайничала. Доехав до места и вылезая из фургона, мы увидели мальчишек и девчонок, окруживших нас. Они хватали за платье, руки, сумки. Тянули худые ручонки и просили: “Шурави”, “ханум, дай!”.
Направление я получила в провинцию Кундуз, на севере Афганистана, на должность начальника склада. В помощницы мне дали Валентину, девушку-молдаванку из Кишинева.
Спустя сутки мы прибыли на место. На оформление документов, прием товароматериальных ценностей ушло не более десяти дней, после чего мы окунулись в атмосферу “Афганского рая”, который красочно описывал мне офицер при вербовке. Не только я, а даже он не мог представить, какие муки ада ожидали любого, попавшего в эту страну.
Конец июня. Температура, достигает отметки плюс 70 градусов. Жара выжимает из тела влагу, высушивает тело, забирает силы. Смесь из песка и пыли липкой пленкой покрывает кожу. Мучит жажда, тело просит воды, которой постоянно не хватает. Причина была в том, что воду привозили из источника, где частенько устраивали засаду душманы и, хотя принимались меры предосторожности, не всегда удавалось hgaef`r| перестрелки. Вода была одной из причин гибели ребят.
Наш девичий стан располагался на окраине военной части. Чтобы жизнь нам не показалась особенно сладкой, нас разместили в металлических вагончиках. Металл за день так нагревался, что рука не выдерживала прикосновения. Офицеры, высший командный состав, имели вполне комфортабельное жилье с кондиционерами, иные хорошо устроились в подземных бункерах. Только солдатские условия мало чем отличались от наших. Они жили в палатках. Столовая находилась от нас в 30 минутах ходьбы. Ни зонты, ни панамы не спасали от палящего солнца. Сгорали плечи, руки, ноги, так что мы вынуждены были перенять стиль одежды восточных женщин. Марлю складывали в несколько рядов и накрывались ею с головой. Получалось что-то вроде паранджи. Кроме того, ввели свои новшества. Марлю периодически мочили. Для этого брали кувшин с водой, но на голове носить его так и не научились. Пока добирались до столовой, марля успевала высохнуть трижды. С наступлением вечера жара спадала. Ночь вступала в свои права. За день вагончик накалялся, вечером же, отдавая тепло, он превращался в сухую парилку. Спали на улице. После изнурительной жары ночной воздух казался слаще меда, если бы не ложка дегтя. Панический страх вызывали скорпионы, тарантулы, фаланги. Прежде чем ложиться, трясли постель, проверяли каждую складку простыни, но любая соринка или песчинка, коснувшаяся тела, приводила в ужас и заставляла вскакивать. В результате сон зачастую превращался в пытку. Но в этом была и своя прелесть. Я могла часами лежать, созерцая небо, на синем бархате которого, словно брызги застывшего фейерверка, сверкали миллионы звезд. Золотая россыпь млечного пути висела коромыслом. Выплывала луна, наполняя землю светом. Великий мир, мир гармонии, мир совершенства возвращал дочери ее утраченную силу. И над выжженной землей опускалась живительная прохлада.
Наступал новый день, всходило безжалостное солнце. Жара, пыль, песок и даже мухи, которых было больше, чем на болоте комаров, были не самым страшным в нашей жизни. Это была всего лишь преисподняя, ад нас ждал впереди.
Начало было странным, необычным. Словно из-под земли вырос столб в несколько десятков метров. Неожиданно ударил первый порыв горячего ветра, затем второй, третий. И вдруг – закружило, завертело, сметая все на своем пути. Ветер страшной силы поднимал тонны раскаленного песка. Еще минуту назад в небе не было ни тучки, но в течение получаса песочный туман закрыл солнце. На землю опустилась мгла. В двух шагах мы не видели друг друга. Взявшись за руки, преодолевая порывы обжигающего ветра, добрались до вагончика. Ветер набирал силу. Его вой сопровождался грохотом, скрежетом, gbnmnl разбитого стекла. Вагончик стонал, скрипел, дрожали окна, и, казалось, еще порыв, еще чуть-чуть, и ветер перевернет его, раскидает, разберет на части наш дом. Песок проникал во все щели. Кровати, пол, стол покрылись слоем песка. Все, что мы ели, пили было с примесью песка. Песок скрипел на зубах, першил в горле, мешал дышать. Казалось, этому аду не будет конца. Ветер бушевал в течение двух суток, то затихая, то вновь набирая силу. Только на третьи сутки стал слабеть. И, наконец, он, словно раненый зверь, сделал последнюю попытку поднять столб песка и затих. Прошелся ласковым дыханием, повеял прохладой, вздохнул разок, другой и исчез. Так впервые мы познакомились с ветром, имя которому “Афганец”.
Сентябрь, 120 дней жизни вместили, по меньшей мере, годы. Здесь время имело свой отсчет. Не думаю, что люди, не испытавшие афганского ада, смогут понять трагедию тех лет. Найдутся ли сегодня слова, способные выразить страдания, выпавшие тогда на долю наших солдат, по сути еще мальчиков. Мы были очевидцами событий, где жизнь и смерть шагали вместе. Истерзанные трупы, слезы, стоны были не где-то там далеко, а рядом с нами. Болью проходили через наши тела, наши нервы, наши сердца, врезались в память навсегда. Служба солдат в ДРА подобна восхождению на Голгофу, их повседневная жизнь имела одно определение – подвиг. Каждая вылазка ребят в горы была проверкой на прочность, выносливость, выдержку. Каждая военная операция требовала концентрации силы воли на грани невозможного. Зной, голые безжизненные горы, изнурительные подъемы, с грузом за спиной, автоматом через плечо, в кирзовых сапогах, в обмундировании, совершенно не приспособленном для тех условий, они проходили расстояние по 20-25 км в сутки по каменистым тропам, где каждый шаг мог стать последним.
Душманов в горах было, что рыбы в воде. Это был их край, их Родина. Искусству владения оружием их обучали с детства. С молоком матери им передавалась ненависть к нам – неверным, т.е. православным. Война была их работой.
В одну из операций душманы выследили наших солдат. В окружение попало тридцать человек. С двух сторон их зажали в ущелье. В течение суток солдат держали в напряжении, без единого выстрела. Предлагали сдаться в плен, но не получив согласия, открыли огонь. Перестрелка длилась недолго. Ребят перестреляли, словно стреляли в тире. Живыми вернулись трое. Тела остальных 27 человек остались лежать в горах. Только через двое суток вертолеты смогли перевезти их в часть. Из-за ветра раньше подняться не могли. Цинковые гробы доставили еще позже. К этому времени разложившиеся тела складывали в гробы лопатами и g`jp{b`kh наглухо. Перед отправкой в Союз надписи на крышках делали согласно списку погибших.
Иные, прочитав эти строки, воскликнут: “Кощунство! Как могли?!” Да, могли! Не потому, что огрубели сердца, не от безразличия и халатности, а от беспомощности. Виноваты были там, наверху, в комфортабельных кабинетах. Что могли эти ребята, на долю которых выпала страшная участь – нести службу в морге. Дан приказ доставить тела, их привозили, поспешно сбрасывали, покидая территорию морга. После доставки тел о них забывали, потому что ждали дела более важные. Забота о живых.
Моргом служил небольшой бункер. При скоплении трупов их складывали на улице, покрывая солнцезащитной пленкой. Солдаты, работающие в морге, вызывали жалость. Их было трое. Отупевшие от постоянного общения со смертью, пропитавшиеся трупным запахом, они смотрели на мир остекленевшими глазами. Их сторонились, у них не было друзей. В столовой для них был отведен стол, за который никто не садился. Даже тропинка у них была своя. Встреча с ними считалась плохой приметой. Безразличные к окружающим, они жили в ином, не понятном для нас мире, в ином измерении. и жизнь ценили другими мерками. На контакт шли с трудом. Отвечали нехотя, стараясь не смотреть в глаза. Однажды я попыталась вызвать на беседу одного из них, поймать его взгляд, расспросить, узнать о нем побольше. Но тщетно. Много позже он объяснил мне, что нежелание разговаривать, смотреть людям в глаза было связано с тем, что ребят, которых знаешь в лицо живыми, невыносимо видеть мертвыми.
До нас доходили слухи о нечеловеческих пытках пленных солдат. Уродуя наших ребят во время пыток, изуверы таким образом выражали протест против нашего вторжения на их землю, предупреждая, что такая участь ждет каждого посягателя на их родину. Тела, как правило, находили с обрезанными носами, ушами, пальцами, членами. Говорили, что душманы их высушивали и носили в мешочках, привязанных к поясу. Количество содержимого мешочка служило признаком доблести воина. Чувство сострадания, жалости, милосердия к жертве у палачей отсутствовали. Методы пыток были изощренными. Обматывали в виде браслетов запястья рук и ноги. Веревки смачивали бензином и периодически поджигали. Живую ткань выжигая до костей. Излюбленным методом пытки было “снимание чулок”. Делали надрезы в паху и сдирали с ног кожу. У одного солдата, водителя генерала, вырвали из груди сердце. Зачастую расчленяли тела и складывали где-нибудь на пригорке. Разбирать, чья голова, кому принадлежит туловище, приходилось тем троим из морга. Это они их сшивали, штопали, чистили, обмывали и укладывали в цинковые гробы. Немудрено, что с их oqhuhjni происходили нарушения, им было по девятнадцать.
Конец декабря. Готовились к встрече нового года. Жару сменила неприятная сырость. Изредка выпадал снег, но лежал недолго, добавляя слякоти. Ходили в резиновых или кирзовых сапогах и в телогрейках. Дрожали от холода. Более пригодного жилья, чем наши вагончики, придумать было нельзя. И жару и холод они впитывали одинаково. Частенько прекращалась подача тока, так как в Афганистане делалось все абы как, наспех, временно. Вот и рвались провода то в одном месте, то в другом. Нет света, нет тепла. По вечерам разжигали костры, грелись, пили чай.
В один из таких вечеров пришел к нам незваный гость-афганец. Он был одним из доброжелателей новой власти. Работал на нашем аэродроме и довольно чисто говорил по-русски. Учился в Ташкенте и готовился продолжить учебу в Кабуле. Любил русских девушек и при случае угощал их фруктами. Ему отвечали тем же.
Пришел к нам, держа газету “Правду” в руках. тыкая пальцем в одну из статей, спросил:
– Почему ваши газеты врут?
Обратился он лично ко мне, как к самой старшей из девушек. Вопрос загнал меня в тупик. Я давно не верила газетным статьям, поражаясь, какую ложь они выдавали о событиях в ДРА. Но как это объяснить афганцу? Гость и не ждал ответа. Он задумчиво рассматривал первую полосу газеты. На фотоснимке русский офицер рядом с улыбающимся афганским мальчиком. В воздухе висела гнетущая тишина. Минуту спустя афганец заговорил:
– Вчера в нашем кишлаке убили ваших солдат. Сегодня кишлак обстреляли. Уцелело мало домов. Наш дом не пострадал, но его разграбили ваши солдаты. Соседи видели, что моих родителей и сестер убил русский офицер, когда его не пускали в дом. – Афганец говорил спокойно, но помимо горечи и обиды, в его голосе звучала сталь.
Пришел проститься, решила я. Завтра он перейдет в стан противника. Завтра русские станут его врагами. Замкнутый круг, подумала я. Мы их, они нас, а в выигрыше кто? Смерть!
Костер догорал, но афганец не хотел уходить и подбросил в костер несколько дощечек.
Мое внимание привлекли часы. Маленькие женские часики марки “Заря” смешно смотрелись на его мужественной руке. Я поинтересовалась, откуда они у него.
– Это память о моей сестренке.
– А как они попали к ней?
Мне показалось, гость обрадовался моему вопросу. Торопиться ему было некуда и я приготовилась слушать.
Это была грустная история.
Год назад русский офицер спас от смерти молодого афганца. В семье юноши было шесть девочек, и спасенный был единственным наследником старого афганца. Его опорой, гордостью, радостью. В награду за спасение наследника отец предложил свои сбережения, но капитан отказался. Старик огорчился. Он был уверен, что по воле Аллаха русский офицер сохранил сыну жизнь, что выполняя волю Всевышнего, он должен найти капитану достойный подарок за спасение сына. Старый афганец призадумался. Встал. Подошел к капитану и внимательно посмотрел в его глаза.
– Ты хороший человек. Я сделаю тебе дорогой подарок. Он засияет в твоем доме, подобно горному хрусталю. Останешься доволен.
Сын слово в слово переводил речь отца. Споры были долгими и бесполезными. Старый афганец настаивал на своем. В конце концов, наш герой сдался, решил уважить хозяина. Изумление капитана было подобно шоку. Он ожидал, чего угодно, но не этого. Подарком была дочь старика, черноглазая красавица, похожая на девочку-подростка. Офицер растерялся:
– Я не могу взять девушку, я женат, у меня дети.
Но для старика это не было причиной для отказа. Он не мог понять, почему первая жена могла быть помехой, чтобы иметь вторую. Афганец решил, что девочка не понравилась, что не достаточно хороша для русского капитана.
– Она многое умеет, – сказал он. – ковры ткет, вышивает, готовит, за детьми ухаживать может, а что молодая, ничего. подрастет.
Отец хвалил и хвалил свою дочь. Кончилось тем, что нашему герою пришлось спасаться бегством. Какого же было его удивление, когда на следующий день возле входа в казарму стоял его подарок – девочка-афганка.
– Ты зачем здесь? Немедленно вернись домой!
Она смотрела на него, широко раскрыв глаза и улыбаясь. “Что я кричу? – подумал он, она не знает русского”. Он лихорадочно стал вспоминать небогатый запас афганских слов. Сердился, ругался, гнал ее, но она не шла. Так и осталась жить при части в комнате медсестер. Помогала в госпитале, ухаживала за ранеными, готовила, стирала. Услужливая, внимательная, она стала всеобщей любимицей. Девочка заставляла улыбаться даже тяжело больных. Солдаты ее полюбили. Спустя месяц она знала много русских слов. Медсестры научили афганочку говорить: “Я тебя люблю”. Ей нравилось ходить и напевать эти слова. Грустила она только в те дни, когда провожала капитана на задание. Переживала, когда он долго не возвращался, а sbhdeb его, бежала навстречу, заразительно смеялась и щебетала – “Я тебя люблю”. Капитан жалел афганочку, заботился о ней, задумывался о дальнейшей ее судьбе, любил, как ребенка. Прошло более полугода. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы офицера не убили в бою. Перед уходом на последнее задание он подарил своей афганочке маленькие золотые часики марки “Заря”. После смерти капитана она вернулась домой, но до последнего дня не расставалась с подарком русского офицера. Афганочка ненадолго пережила его, вчера ее убил русский офицер.
Гость замолчал. Больше мы никогда не виделись.
Наступила весна. Мартовское солнце не жаркое, ласковое. Травою оделась земля, а среди зелени капельками крови горели маки.
В марте произошли события, круто изменившие мою жизнь.
В начале месяца территорию склада огородили колючей проволокой и поставили охрану. Отныне мы могли спать спокойно. Ночью в карауле стояли две пары солдат. Отпала необходимость каждое утро осматривать склады в поисках следов ограбления. Мы ослабили бдительность.
Однако в конце месяца солдаты, стоявшие на карауле, проникли на склад, да так умело, что мы сразу и не заметили. Принимая от них склад, подтвердили полную сохранность товара.
Украли сладости, сигареты, соки, кроссовки и несколько спортивных костюмов. Солдаты взяли то, в чем нуждались. Их понять можно. А что было делать нам? Недостача составляла почти пять тысяч чеков. Сумма, превышающая наш двухгодичный заработок. Для нас наступили черные дни. За такую недостачу могли отдать под суд.
Прежде чем приступить к описанию случившегося, сделаю небольшое отступление.
Ф. Тютчев еще в 19 веке написал знаменитые строки о характере русских людей.
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать,
В Россию можно только верить.
Но он не представлял себе Советскую Россию последних лет. Поэтому я беру на себя смелость переделать эти строки под позднее советское время.
Умом Советы не понять,
Аршином общим не измерить:
Кто может умно воровать,
Тому везде открыты двери.
Понять умом нас невозможно. Мы и сегодня для всего мира загадка, вторая после египетских пирамид.
В советское время на любом складе имелся дефицитный товар. Распределяли его высокие чины. Мы работали по той же системе, только ассортимент на нашем складе состоял из русского дефицита. Но иногда мы получали товар, который считался дефицитом в дефиците. И чем больше звезд на погонах, тем выше должность, тем весомее были права на покупку ценного товара.
Особыми правами на складе пользовался старший советник провинции Кундуз, полковник Н. Он и предложил способ погашения недостачи. Секрет заключался в том, что продукты питания и сигареты в магазинах военторга стоили в четыре-пять раз дешевле, чем в Афганских лавках. Мы знали об этом, но вывести товар из военной части, минуя посты, было безумием. Мы жили за колючей проволокой по законам военного времени. Но эти законы полковника не касались. Он брал на себя перевозку и продажу товара при условии, что третья часть прибыли будет его. Так и договорились.
На следующий день с ведома нашего начальника Василия Ивановича, по прозвищу “Чапаев”, загрузили машину сигаретами. В сопровождении полковника Н., беспрепятственно миновав посты, прибыли в провинцию Кундуз. Она напоминала пригород Кабула. Те же дома, те же лавки, только улицы поуже и грязи побольше да люди победнее одеты. Грузовик подъехал к небольшому магазину. Советник Н. привел переводчика-таджика и ушел. Таджик оставил меня в машине и отправился на поиски хозяина магазина. У меня от долгого сидения онемели ноги, и я решила размяться. Вышла из кабины машины. Через мгновение возле меня оказалась куча мальчишек-подростков. Они ощупывали меня, трогали лицо, задирали блузку. Громко разговаривали, смеялись, улюлюкали, тыкая в меня пальцами. Еще бы немного и они стянут с меня одежду. На шум выскочил переводчик и разогнал мальчишек. Таджик отругал меня:
– Скажи спасибо, что юбку на голове не завязали. Неужели не видишь, что женщины здесь без паранджи не ходят. Любопытно им было, из чего русская ханум сделана. Своих то трогать нельзя, обычай не позволяет.
Переводчик провел меня через зал магазина и спрятал в подсобке. Пыль, грязь, паутина. На полу большой грязный кувшин с водой. Мешки, коробки. У стены большая скамейка. Хотела присесть, но лавка была очень грязной. Чем вытереть, не нашла. В углу увидела небольшой коврик, сложенный трубкой. Достала его, подстелила на лавку и села. Прошло минут двадцать. Зашел в подсобку подросток лет четырнадцати. Увидел меня и остолбенел. Глаза округлились до невероятных размеров. В них застыл ужас. Я подумала, что на мне сидит ядовитый паук, и мне грозит смертельная опасность. Вскочив, я в панике стала стряхивать одежду. Заглянула под блузку, осмотрела обувь. Взглянув на мальчика,
испугалась еще больше. По его жесту я поняла, что уселась на коврик для молитвы. Эта святыня, которой не должна даже касаться рука женщины. А я! Подумать страшно! Едва мой спаситель успел убрать коврик и положить его на место, вошли хозяин магазина и переводчик. Со мной рассчитались. Но прежде чем уйти из магазина, я купила коробку конфет и подарила мальчику. Он оказался сыном хозяина. Никто не понял моего жеста. Но я-то знала, какую услугу мне оказал мальчик своим молчанием. Перед отъездом в часть в гостинице нашли полковника Н. и рассчитались с ним.
Позже часть прибыли я отдала переводчику, начальнику “Чапаеву”, покрыла часть недостачи на складе и после этого осталось два месячных оклада. Так впервые я надкусила мизерную долю пирога с того застолья, о котором мне говорил офицер, отправляя в Афганистан.
С каждым днем жара набирала силу. Если где-то на горизонте появлялось облачко, оно быстро таяло под обстрелом солнечных лучей.
С наступлением тепла активность душманов возросла. Все чаще солдаты уходили в горы, все чаще автоматные очереди разрывали воздух, гремели взрывы и смерть выбирала жертвы и не только в бою. Вспыхнула эпидемия. Число больных дизентерией и гепатитом росло с каждым днем. Антисанитария в столовой, грязная вода способствовали распространению болезней. Несъедобная пища, жара, горные переходы ослабили организм солдат. Тяжелые формы гепатита надолго выводили их из строя. Не хватало в больнице мест. Больных стали отправлять на лечение в госпитали Ташкента. Здоровые стали завидовать больным. Надеясь попасть в Союз, каждый лелеял мечту заболеть, чтобы хоть на время вырваться из этого ада.
Ряды солдат редели, но быстро пополнялись вновь. Казалось бы, в таких условиях, где шла борьба за каждый день жизни, должна была крепнуть солдатская дружба. Но было далеко не так. Происходила цепная реакция. Зло порождало зло. Армия, в которой царствует сила, способствует процветанию дедовщины. Там для добра и любви двери закрыты. В подтверждение я хочу описать случай, потрясший всех.
В нашу часть прибыл новичок, несколько месяцев прослуживший в глубинке России. Небольшого роста, щупленький, с голубыми наивными глазами, он вызывал чувство жалости к себе. Его хотелось защитить, уберечь от окружающей действительности. Заходя на склад, он долго стоял молча, не решаясь заговорить, и только глаза его горели голодным блеском. Мы его полюбили сразу. За спокойный нрав, за скромность, за доброе сердце. Когда его долго не бывало, мы скучали, беспокоились. Жив ли? И вдруг… Как гром. Он находится под стражей. Предстоит показательный суд за убийство двух сослуживцев.
Его невзлюбили сразу только за то, что вместо сухого пайка он в beylexje привез книгу. За то, что не любил драк, избегал ссор, а свободное время проводил с книгой. Он никому не навязывал дружбы, не реагировал на насмешки товарищей. Солдаты прозвали его “профессор”. Спустя месяц над ним взяли “шефство” два солдата второго года службы. Среди товарищей они славились силой, жестокостью, граничащей с садизмом. С этого времени для “профессора” настали тяжелые времена. Он чистил сапоги своим мучителям, стирал белье, убирал кровати, исполняя любую прихоть, и, несмотря на это, получал затрещины справа и слева, по поводу и без повода. Когда садистам надоедало это занятие, они заставляли других издеваться над ним. В столовой у “профессора” отнимали завтраки и ужины. Он похудел еще сильнее, голубые глаза его стали еще больше, но не было в них ни страха, ни ненависти, а скорее удивление и даже жалость к обидчикам. Взгляд этот приводил мучителей в ярость. В один из вечеров эти двое сожгли его книги, а ночью, закопав “профессора” по горло в песок, справляли на его голову нужду. Как ему удалось вырваться из песочного плена, он объяснять не стал, вероятно, кто-то помог. Но едва освободившись, он выпустил из своего автомата в садистов всю обойму. Смерть наступила мгновенно. “Профессора” осудили на три года.
Сопротивляться бесполезно, если ты попал в поток ветра, превышающего твои силы. Он унесет тебя, и не туда, куда ты намеревался идти. Однажды, по воле рока, я попала в этот поток, и выбраться из него было не в моей власти.
“Чековый” аппетит моего начальника повышался, но особенно прожорливым оказался советник Н. Большими партиями товар возили редко, не потому, что в афганских лавках не было покупателей, а потому, что магазины военторга тоже должны были чем-то торговать. Периодически, два раза в неделю, приезжал советник Н. и увозил продукты небольшими партиями. Иногда ездила я с переводчиком. За короткий срок получила обширную информацию о продажности нашей воинской части.
В каждой лавке можно было увидеть советскую продукцию. Сбытом товаров в афганские магазины занимались все – от полковника до солдата. Особенно наживались прапорщики и работники кухни. Это было основной причиной скудного питания в столовой. Супы без мяса, каши без масла, чай без сахара. Российские продукты покупались охотно и в любых количествах.
Самый большой доход получали от продажи оружия, а продавали его тому, с кем воевали. “Такого не может быть”, – скажете вы. Может!
Хотите знать цены? Одна граната – джинсы, две – джинсовый костюм, пистолет – кожаное пальто. При желании можно было сбыть все: g`ow`qrh для техники, бензин, солдатское обмундирование и многое другое.
Не сказать, что мы с Валентиной разбогатели, но теперь в столовую не ходили, питались деликатесами и отборными фруктами. Скопили немного денег. Я полетела в Кабул за покупками. С перелетом проблем не было. Покупать билет не надо было. Садись на грузовой самолет и лети в любой город ДРА. Я договорилась с земляками, служившими в Кабуле, чтобы встретили меня и устроили на два-три дня в столице. Случилось так, что самолет, в котором я летела, изменил курс и только после разгрузки в Кандагаре приземлился в Кабуле с опозданием на пять часов. Встречавшие не дождались меня, рассчитывая, что я в этот день не прилечу. Грузовой аэродром – это взлетная полоса и небольшое строение, где дежурили солдаты. Я попала в трудную ситуацию. Ночью одна на улице. Один из солдат посоветовал мне пойти на афганский аэропорт, который находился в сорока минутах ходьбы и позвонить оттуда в посольство. Через него можно разыскать земляков.
Афганский аэропорт был из серии братьев-близнецов, которые строили в городах Союза. Он ничем не отличался от аэропорта моего города. Расположение дверей, окон, лестница на второй этаж. Тот же зал. Я вошла в здание и растерялась. Никого. На стене телефон. Но куда звонить, у кого узнать номер посольства. Минут через десять со второго этажа спустились вооруженные солдаты-афганцы. Их лица выражали удивление. Как могла попасть сюда русская женщина ночью и без охраны. Ко мне подошел солдат и на чистом русском спросил:
– Кто вы? И что здесь делаете?
Я объяснила причину позднего появления и попросила связать меня с советским посольством. Он набрал номер. Когда дежурный в посольстве услышал мою просьбу найти друзей, он, не дослушав, перебил меня набором такого отборного мата, что я онемела. Кто-то, вероятно, сидевший рядом с ним, сказал: «Брось трубку, у нас нет времени разбираться с “чекистками”.
Второй ответил: «Хоть она и шлюха, но русская баба, надо за ней поехать».
Мне приказано было сидеть и ждать. Обещали прислать машину. Афганец улыбнулся и облегченно вздохнул. В трубку мне так кричали, что особой остротой слуха не надо было обладать, чтобы слышать разговор. Слышали все, но понял он один.
Меня посадили на какую-то подушку, и солдаты сели вокруг, как возле елочки. Принесли чай и сладости. Я немного успокоилась.
Неожиданно открылась дверь. В зал вошел вооруженный человек. По его облику, манере держаться, одежде, я поняла, что это душман. Он wrn-то спросил у афганца, стоявшего у двери и собирался уйти и вдруг… увидел меня. Вошли еще пятеро и остановились у входа. Я видела, что душман шел в мою сторону. Неужели за мной? Впервые я осознала всю опасность, которой подвергала сама себя. Чтобы ярче представить трагизм положения, в которое я попала, необходимо понять, что такое женщина в глазах афганского мужчины. Рассказать о правах женщины-афганки, вернее, об их отсутствии.
Совершеннолетие девочки-афганки наступает к 11-12 годам. На нее одевают паранджу и готовят к продаже. В каждой местности отводят на базаре место, где афганцы покупают себе жен. Стоимость зависит от того, чему девочка научилась. На каждой висит табличка с указанием того, что она умеет. Шьет, вяжет, вышивает или обрабатывает кожу. Особенно ценились вязальщицы ковров. Каждая девушка должна оправдать деньги, потраченные на ее покупку. Красота девушки для небогатого афганца непозволительная роскошь. Выбрав себе жену, мужчина не имел права снять с нее паранджу, пока не рассчитается с отцом. Только дома он мог рассмотреть свою покупку. В бедных семьях на деньги, вырученные от продажи дочери, женили сына. В семье, где не было девочек, парни до конца жизни могли остаться холостыми.
Богатого афганца не интересовали девочки-труженицы, он искал красавиц. Выбирая себе жену, он имел право за определенную плату снять паранджу и рассмотреть товар. Выбирал девушку по вкусу. Количество жен в гареме зависело от содержимого кошелька. Девушка, купленная в жены, переходила в собственность мужа, как дом, как ковры, как скотина. Прав у нее было не больше, чем у дворовой собаки. За убийство жены муж не нес наказания. Он мог обвинить ее в неверности, непослушании и найти еще массу причин для оправдания ее избиения или убийства. Доказательства виновности жены не требовались. Женщина виновата всегда. Она не имела права на защиту.
При вступлении наших войск издали закон, позволяющий обращаться женщине в суд, если муж издевается над ней. Закон ничего не изменил. Закон бессилен изменить обычай.
Если влюбленные, помимо воли родителей, решались бежать и их находили, то молодым и тем, кто их укрывал, грозило жестокое наказание, вплоть до смертной казни.
Дом афганца делился на две половины. В одной жил хозяин. Там ковры на полу и стенах, чистота, уют. Убранство зависит от состояния хозяина. На второй половине жили жены, дети, скотина. Если мужу нужна одна из жен, то он приглашает ее вымыть ему ноги. После исполнения супружеского долга жена уходила на свою половину.
Афганские ребята, попадая в Союз, старались жениться. Выбор большой. Умницы, красавицы и любить умеют, и не кошку в мешке onjso`ex|, а выбираешь по вкусу. А какая экономия! Иметь в гареме русскую женщину считалось престижно. Публичные дома Кабула тоже не прочь были заполучить русских красавиц. Продавали их и в Пакистан. Особенно ценились блондинки.
Для безопасности нам запрещалось покидать военную часть без охраны. Но не все и не всегда выполняли этот приказ.
Вернусь к событиям в афганском аэропорту. Афганец, похожий на старшего, шел ко мне. Путь ему преградил солдат-переводчик, что-то разъясняя ему. Душман грубо оборвал его. Я замерла. В одну секунду в сознании пронеслась вся жизнь, как перед смертью. Неужели плен? Солдаты расступились. Душман бесцеремонно вытащил меня из круга. Смерив взглядом с ног до головы, пощупал руки, грудь, шею. Я словно читала его мысли – худовата, старовата, красотой не блещет. Для продажи не годится. Еще раз оценивающе посмотрел на меня и отвернулся, как от ненужной вещи. Впервые я была довольна, что мой бабий век на исходе. Казалось, беда миновала. Афганец пошел к выходу. Подойдя к своим, он что-то сказал им, и один из группы отделился и направился в мою сторону. Я поняла, что ему разрешили прихватить меня. Я съежилась, зубы противно стучали, во рту пересохло, ноги стали ватными. На полдороге ко мне неожиданный окрик вернул душмана. Сквозь стеклянную дверь я увидела подъезжающую машину. Душманы выскочили через запасной выход. Я выбежала из зала и почти упала на солдата, шедшего мне навстречу.
Уже в машине со мной случилась истерика. Я рыдала, тряслась всем телом. Меня отвезли в посольство, а чуть позже я встретила своих земляков.
Два дня я жила в семье советника. С его женой Ириной и маленьким сынишкой. В Афганистане только советники имели право вызывать семью. Вечером, за чаем я рассказала им о моем приключении в аэропорту. В ответ муж Ирины поведал мне историю семьи подполковника Сергея, недавно уехавшего в Союз.
Жена Сергея была подругой Ирины. Женщина редкой красоты, она напоминала рафаэлевскую Галатею. Перед самым отъездом в Союз к Сергею пришла группа афганцев с очень выгодным, по их мнению, предложением. Они пришли купить у него жену. Сумму предложили внушительную. Сергей даже побледнел от злости и выгнал гостей. Но афганцы рассудили по-своему. Пришли на следующий день с намерением уговорить полковника. Переводчик медленно переводил слова старого афганца: “ Мы твою жену не обидим. Будет любимой женой в гареме богатейшего человека, зачем тебе вести ее в Союз. Там раздают жен бесплатно. Женишься еще раз, дом купишь, машину купишь. Подумай хорошо”.
Сумму выкупа увеличили втрое. В разговор вмешалась Ирина: «Да он бы продал ее. Боялся “звездочки” потерять. Да и подруга моя согласилась бы, если бы половину выкупа отдали ей».
Шутка развеселила нас. История закончилась тем, что Сергей с женой, под покровом ночи, под усиленной охраной, покинули Кабул.
Два дня Ирина знакомила меня с достопримечательностями Кабула в сопровождении усиленной охраны. Самой главной достопримечательностью были магазины. Но нашу прогулку отравляли мальчишки, всюду следующие за нами. Они встречали нас в самых неожиданных местах и периодически обстреливали из рогаток. Угрозы солдат на них не действовали. К концу дня ноги и руки наши были в синяках.
Основные покупки мы сделали на дешевых Кабульских толчках. Там все продавали на кучки. Кучка обуви, кучка платьев, кучка блузок, кучка спортивных костюмов и т. п. Стоили они на наши деньги до смешного дешево, не более десяти, двадцати рублей за кучку. При этом вещи были добротные, красивые, каких в советских магазинах не купишь. Это были обноски, посланные из европейских стран и Америки в помощь многодетным семьям и студентам Кабула. Но афганцы тоже народ предприимчивый. Гуманитарную помощь продавали на толчках.
Женам советников запрещалось ходить на эти толчки, дабы не роняли престижа страны, но каждое утро супруги советников были первыми, кто раскупал американские обноски, чтобы потом огромными коробками переправить их в Союз. Багаж советников не проверялся.
Утром, третьего дня, меня, груженую покупками, проводили в аэропорт. Водитель оказался очень разговорчивым афганцем, едва знающим русский. Но это не мешало ему задавать мне массу вопросов:
– Ты Ташкент или Москва?
Вероятно, он знал только эти два города.
– Из Ташкента.
– Там хорошие… – На этом слове он споткнулся, так как знал два слова. Одно из них – женщина, другое более легкое по произношению – б… Но какое из них правильное, он забыл. Выбрал слово покороче и сказал. Внимательно посмотрел мне в глаза, определяя мою реакцию. Я улыбнулась. Он облегченно вздохнул. Правильно выбрал слово. Его не смущало, что я плохо его понимаю. Не умолкал ни на минуту. Выслушав русско-афганский языковой гибрид, я все же кое-что поняла. Он скоро полетит в Ташкент и привезет себе бесплатную жену, такую же красивую, как у его друга. На аэродроме, на прощанье я пожелала ему удачи и блондинку жену. Он широко улыбнулся, и мы расстались.
Через час самолет вылетел в Кундуз.
Когда чего-то очень хочешь, то дни растягиваются до aeqjnmewmnqrh. Вероятно, такое чувство испытывает человек, долгие годы отсидевший за решеткой, за несколько дней до конца срока или перед выходом по амнистии.
Подходило время моего отпуска. Заявление было подписано давно и уже лежало, ожидая срока. День в день я пришла в отдел кадров. Едва я открыла дверь кабинета, из-за стола, навстречу мне, улыбающийся начальник. «Плохая примета – подумала я, – амнистии не будет».
И не ошиблась. Отпуска мне не дали в связи с отсутствием замены, хотя Валентина этот месяц могла справиться и без меня. Что-то здесь не так, – подумала я, – причина другая. Но какая? Выйдя из кабинета, я не видела дороги от слез. Душила обида на капитана, сидевшего в кадрах, в кабинете с кондиционером, на офицера, отправившего меня сюда, а больше всего злилась на себя. Выше крыши не прыгнешь – подумала я, но попробовать можно. Безвыходных положений не бывает. Надо найти лазейку и вырваться домой, хоть на недельку. Я знала, что по тревожным телеграммам из дома дают несколько дней без содержания. Но кто пришлет такую телеграмму мне. Дома, слава Богу, все были здоровы. Отец мой был человеком “самых честных правил”, из эпохи преданных партии коммунистов. Он, не в пример мне, современному члену партии, был противником любой лжи, даже если она во благо.
И все же я нашла выход. Договорилась с ребятами, работниками почты, и они, за определенный гонорар, на телеграмме, пришедшей на чье-то имя, подставили мое. Дело было сделано – не подкопаешься. Через две недели я получила отпуск без содержания. На десять дней.
Есть такое выражение – целовать родную землю. Великое значение этих слов я поняла, сойдя с трапа самолета в Ташкенте. Едва ноги коснулись земли, мне хотелось упасть на колени, прижаться лицом к ней и замереть, слившись с землею. Чувство счастья переполняло меня, ища выхода. И, наконец, оно растворилось в улыбке, брызнуло слезами, засияло в глазах. Родное солнце светило ласковее, воздух был слаще, деревья зеленее. Русская речь, иду без охраны! Вокруг красивые женские лица и никого не удивляет отсутствие паранджи. Но я не вижу на их лицах улыбки, идут равнодушные, не понимая своего счастья. Хотелось подойти к каждой и сказать: «Радуйся, благодари Бога за то, что ты не родилась афганкой». В Афганистане я часто задумывалась над тем, что если существует закон переселения душ, то какого же падения постиг человек в прошлом воплощении, чтобы заслужить рождения в плоти афганской женщины.
Десять дней промелькнули, как один день. и – снова Афганистан. Встретив в Кабуле офицера из нашей части, узнала новость. Советник Н. отправлен в Союз под конвоем. Арестован за продажу своего ohqrnker`. Из его оружия убили афганца-активиста. Пистолет нашли. Хозяина вычислить было нетрудно. Я не поверила. Это ошибка! Может, отняли или украли. Но продать! А если слух о продаже правда и раскрыты его торговые связи с афганцами? Через него могут добраться и до меня. С такими невеселыми мыслями я долетела до места. Моему появлению очень удивились. Кто-то пустил слух, что меня арестовали на границе и отправили в Союз вместе с Н. Положение было серьезнее, чем я думала. Вероятно, дела полковника были плохи, т. к. меня вызывали в военную прокуратуру для выяснения наших деловых связей с Н. Компромата у них на меня не было, но нервы потрепали здорово. Жизнь превратилась в пытку. Каждый стук в дверь и каждое новое лицо на складе заставляли замирать от страха. День, прожитый на свободе, казался последним. Я потеряла сон, кусок не лез в горло, похудела еще больше. Через месяц пришло сообщение, что полковника Н. освободили, но лишили всех званий. Меня в прокуратуру больше не вызывали. Шли дни. Я успокоилась, но месяц страха не прошел даром. Я дала себе слово больше не “играть с огнем”. Со спекуляцией покончено. Теперь это называют коммерцией, бизнесом, и за это не сажают за решетку и не лишают званий. А тогда? Тогда было другое время. Я притихла и сидела, зализывая раны, словно истерзанная собака после драки с волками. Работала и терпеливо ждала, что вот-вот найдут мне замену. Уйду в отпуск и никогда сюда не вернусь.
Шел 19 месяц моего добровольного плена. Мои подруги уезжали и приезжали, а я ждала замены. Изо дня в день меня убеждали, что без меня не обойтись. Много обязанностей на мне. Начальник склада, секретарь парторганизации, председатель народного контроля, и все это я, в одном лице. Можно было подумать, что с моим уходом все развалится.
А ларчик просто открывался.
Однажды меня вызвали в отдел кадров. Я решила, что еду в отпуск. В кабинете сидел начальник отдела кадров и наш “Чапаев”.
– Ухожу в отпуск, – сказал Василий Иванович, – нужны деньги.
– Вы идете в отпуск, а я причем тут? Зачем вызывали?
Но я сразу поняла, зачем и почему до сих пор не находили замены. Случай с полковником Н. выбил всех из колеи. Они выжидали, а теперь волчья стая оправилась от потрясения. Готовилась новая охота. Охота без риска. Добычу ждали от волчицы.
– Пойми, тебе одной известны каналы, по которым работал Н. Транспорт есть, товар будет.
“Не поеду, не поеду, не поеду!”, – мысленно твердила я.
“Чапаев” словно читая мои мысли, сказал: “Это последняя поездка. После этого дадим замену. Поедешь домой. Освободим dnqpnwmn, по болезни. В случае отказа придется еще поработать неопределенный срок. Продумай все до мелочей, мы поможем”.
Я дала согласие на последний рейс. Чтобы задействовать меньше людей, предложила свой план. Он был немного рискован, но очень прост. Необходимо было проехать пост до начала движения транспорта, т.е. пока дорога не охраняема. Расстояние от провинции Кундуз до военной части каждое утро подвергалось проверке на наличие мин. Только после разрешения миноискателей открывали движение и выставляли посты. С девяти вечера и до семи утра дорога открыта. Можешь ехать, если жизнь не дорога. Стремление вырваться из плена, уехать отсюда навсегда было так велико, что я готова была добиться свободы, даже рискуя жизнью. Солдатам, которых “Чапаев” прислал для охраны, на время моей поездки, я объяснила опасность, которой они подвергали себя. Дала возможность им подумать. В назначенное время они пришли сопровождать меня. Прежде чем везти товар, я заранее встретилась с хозяином магазина. Договорилась об условиях сделки, о времени и месте встречи. В пять утра, не доезжая до провинции Кундуз, в районе кладбища, я должна была перегрузить товар на афганскую машину. Предусматривалось полное доверие. Они не проверяют товар, я не пересчитываю денег. Операция обмена должна была занять не более десяти минут. К семи часам мы рассчитывали вернуться в часть. Но получилось не так, как мы планировали.
В пять утра груженая машина и трое вооруженных солдат ждали меня у поста. Проехав километров десять, я заметила машину, следующую за нами на приличном расстоянии. “Неужели засекли?” -подумала я.
Уверенность в этом росла с каждой минутой.
– Гони! – сказала я водителю.
Поравнявшись с кладбищем, мы на скорости проехали мимо. Афганцы, ожидавшие нас, сообразили, что за нами погоня. Спрятали машину и притаились.
Я лихорадочно искала выход. Вспомнила, что при въезде в провинцию, справа от дороги, был поворот в район Шанхая. Это считалось страшным местом. Вотчина душманов, где в лучшем случае ждала пуля. Туда не заезжала ни одна военная машина, не заходил ни один солдат. Подъезжая к развилке дороги, я дала команду повернуть в Шанхай. Водитель растерялся и посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
– Поворачивай! – закричала я, хватаясь за руль.
Теперь, спустя годы, я поражаюсь своему безумию, а тогда мной владела злость, упрямство, азарт и неуправляемое желание выиграть эту гонку. В случае поражения я теряла многое. Игра стоила свеч.
Стараясь не шуметь, мы заехали почти в самый центр Шанхая. Oncnmh не было. Я заскочила в кузов и стала сбрасывать ящики и коробки. Солдаты стояли рядом, держа автоматы на взводе.
– Не отвлекайся, следи за улицей! – велела я солдату, пытавшемуся мне помочь. Коробки швыряла, не замечая тяжести. Где-то скрипнула задвижка. В отверстии стены блеснули глаза. За высокими заборами началось движение. Выбежали двое мальчиков и в недоумении открыли рты. Я бросила им горсть конфет. Мужчин видно не было.
– При малейшей опасности – стреляйте! Действуйте по ситуации. Все будет хорошо, мы выберемся отсюда, – успокаивала я ребят. – Вы вооружены и если я попаду в плен, то знайте, что живой я им не должна достаться.
Я понимала, какой опасности подвергала ребят. Из-за чего должны гибнуть солдаты? Из-за чьей-то жадности. Только я несла ответственность за их жизни. Своя в этот момент не имела значения. Я понимала, что залезла в мышеловку, выход из которой мог захлопнуться в любой момент. Машина с товаром, два автомата и мы в придачу – это целое состояние для душманов. Риск был смертельным. В течение десяти минут товар лежал на земле, но мне казалось, что возилась я очень долго. Солдаты не понимали моего плана. “В машину, – крикнула я, -разворачивай и гони!” Жители не успели опомниться, как мы мчались обратно на предельной скорости. С каждой минутой росла уверенность, что вырвемся. Надо было успеть предупредить афганцев, где находится товар, чтобы они успели забрать, пока его не растащили по домам. Удача улыбнулась мне. Афганцы разгадали мой маневр и ехали нам навстречу. Я махнула рукой, указывая, где место, и вновь набирая скорость, мы вылетели из Шанхая. Груза у меня не было и мы остановились у въезда в провинцию Кундуз, имитируя поломку машины. Пока стояли, нас проверили трижды, но той машины, что преследовала нас, видно не было. Спустя двадцать минут показалась груженая афганская машина. Я получила деньги. Быстрота определила успех. Но это еще не означало, что я выиграла. Афганцы окружили машину. Подъехали еще две машины. Чем все кончится, зависело от моей сообразительности и хитрости. На карту была поставлена жизнь, и не только моя. Афганцы были поражены моей находчивости. Я даже заметила в их глазах чувство, похожее на уважение. Это придало мне смелости.
Дело в том, что мирными афганцы были днем, а ночью они помогали своим отцам, братьям, сыновьям, превращаясь в надежных помощников душманов. Захватить нас вместе с машиной не составляло труда. Я, как теперь говорят, не имела “крыши”. С кем и где договаривался советник Н., не знаю, но раньше я пользовалась полной неприкосновенностью. Сейчас дело другое. Руки у афганцев были связаны. Я это понимала, поэтому договариваясь об этой сделке – связала им руки сама. Я opheu`k` к хозяину магазина с сообщением, что в военную часть прилетает самолет, груженный сигаретами. Всю партию, минуя магазины военторга, я обещала перевезти к афганцу. Владелец магазина тогда меня выслушал, но это не значило, что он мне поверил. Сейчас предстояло убедить представителей хозяина в правдивости будущей сделки. Я врала напропалую. Мол, уже есть полная договоренность с начальством. Они дают три КамАЗа, для доставки товара в нужное место. Называла количество полученных сигарет, их марки. Я убеждала афганцев пересчитать сумму сделки. Она оказалась астрономической. Они о чем-то громко говорили. “Кажется, поверили!”, – подумала я. Глаза их загорелись. Они потирали руки от удовольствия. Я поставила условие, – расчет только долларами. Афганцы соглашались на все мои условия. Они были готовы молиться на меня, только бы я пригнала эти КамАЗы.
Еще и еще раз до малейших подробностей обсудили план операции. Время встречи перенесли на три часа ночи, чтобы обеспечить полную безопасность. Отсутствие мин на дороге они гарантировали. Итак, в три часа ночи, у кладбища меня будут ждать четыре грузовика. Но я то знала, шестое чувство никогда не подводило меня, что никаких машин у афганцев не будет. И долларов тоже не будет. Они заберут товар вместе с машинами. Какая участь ждала меня и охрану, догадаться было нетрудно. Наконец, мы расстались, чтобы через двое суток встретиться вновь.
Солдаты были свидетелями моей беседы с афганцами и на обратном пути заявили мне: “Мы с вами больше не поедем, ищите других, нам не нужны деньги”. Я от души рассмеялась: “Никаких КамАЗов с сигаретами не будет. Это было моей ложью, во имя спасения наших жизней!” Солдаты были поражены моей хитрости и еще долго хохотали, вспоминая лица афганцев, обсуждающих мой план. Своих преследователей мы так и не встретили. Вероятно, искали они нас по всем закоулкам провинции. А мы в это время спокойно пересекли пост и даже успели к завтраку. Немного позже я узнала, что кое-кто следил за каждым моим шагом и не для того, чтобы сдать властям, а чтобы поживиться добычей.
Через две недели я передала ценности склада новому начальнику и мне выдали паспорт и полное досрочное освобождение. Наконец, я получила свободу. Двадцать месяцев ада были позади!
После тщательной проверки багажа на границе в паспорте поставили отметку, дающую право не подвергать мой багаж досмотру на других таможнях. Ни в одном аэропорту меня не беспокоили, пока не прилетела в Грозный. Самолет приземлился в два часа ночи. Чеченские таможенники долго крутились возле моего багажа и, сообразив, что можно поживиться, объявили: “Доверять вашим паспортным отметкам mek|g. Были случаи провоза наркотиков из ДРА”.
Я пыталась объяснить, что это меня не касается, у меня нет наркотиков. Но этим только вызвала огонь на себя. Кончилось тем, что мне нагрубили, оскорбили и обвинили в куче грехов. Вскрыв мои необъятные коробки, перетрусили каждую вещь. Наркотиков не нашли, но это им не помешало конфисковать вещи, вызывающие у них особое восхищение. В результате коробки мои похудели. Сопротивляться было бесполезно. И вновь я испытала на себе великое царство силы, но не на территории Афганистана, а на родной земле. В конце концов, я нашла общий язык с чеченцами, и они посадили меня на самый ближайший рейс, без билета. Через два часа я была дома.
Случай в аэропорту Грозного был началом конфискации, началом моих потерь. Я не смогла воспользоваться тем, что заработала. Не умела тратить. Я жила в стране, где ожидая “светлого будущего”, копили на “черный день”. И “черный день” застал всех врасплох. И законно и незаконно нажитые деньги по закону съела инфляция.
Но жизненный опыт, новое восприятие мира, а точнее прозрение души – это был самый ценный клад тех 20 месяцев, которого отнять у меня никто не мог.
ЭПИЛОГ
Когда близко рассматриваешь картину, написанную маслом, то ничего, кроме беспорядочных мазков, шероховатостей, непонятного смешения красок, не видишь, но стоит удалиться от нее и ты восхищаешься гениальностью художника, величием его творения.
Подобное происходило со мной в Афганистане. Я рвалась в Союз. Моя Родина для меня была самым светлым, самым прекрасным местом на земле. И словно мираж, исчезающий при приближении, я увидела реальную действительность. Все осталось по-прежнему. Изменилась я. Я, как бабочка, покинувшая кокон, вырвалась из паутины и смотрела на мир другими глазами.
Газеты, радио, телевидение плели и плели сети лжи, стараясь плотнее затянуть узел, чтобы, не дай Бог, в чьем-то сознании не образовалась брешь. Я не могла приспособиться к жизни, в которой раньше плавала, как рыба в воде. Привычный когда-то мир стал для меня чужим.
Охватила тоска. Тоска по самым насыщенным дням моей жизни. По солдатским глазам, светившимся благодарностью, когда я заходила в госпиталь. По ребятам, для счастья которых, достаточно было коробки конфет. Даже по “Чапаеву”, которому я, рискуя жизнью, приносила деньги, а он на них покупал подарки детям. Я радовалась вместе с ним. Я тосковала по 20 часам работы в день, по минутам риска.
Стараясь заглушить тоску, я выезжала в горы и гоняла на новых Sжигулях”, так что свистело в ушах. На предельной скорости я кружила по военно-грузинской дороге с афганским азартом, наслаждаясь чувством опасности, рискуя свалиться в пропасть.
В конце концов, я совершила аварию. Согласно решению суда, меня оштрафовали на 300 руб. за превышение скорости. Когда узнали о судимости в райкоме, меня исключили из партии.
Я помню день, когда освободившись от партбилета, с глазами полными слез, я вышла из райкома, и на фасаде здания прочитала плакат. «Да здравствует Осетия!»
Я подумала, как же она может здравствовать, когда это я, запутавшаяся в сети О-сети-я, столь растеряна. А если – осетины, -продолжала мыслить я, лучше не придумаешь – застряли в месиве тины.
Когда-нибудь, подумала я, эта маленькая земля будет называться Алания.
Вслушайтесь, как прекрасно звучит Алания – страна желания!
Да будет так!
1) Чеки – служили заменителями денег при выплате зарплаты работающим за границей. В Союзе обменивали чеки на деньги.
2) Шурави – русская ханум.
