ТРИУМФ
Вроде сбылось все, что было предвещано —
Высохли слезы, рассеялась мгла…
Так почему паутинкою трещина
Наискосок через душу прошла?
Трубы гремят, заливаясь, победные…
Солнце из туч, пламенея, встает…
Так почему вязкой горечью медною
В кубке заздравном вино отдает?
С честью он дело отстаивал правое —
Вложенный в ножны сегодня клинок…
Что же герою, покрытому славою,
Голову лавровый давит венок?
Воздано злу в битве полною мерою,
И потекли воды горестей вспять…
Так почему скользкой змейкою серою
В сердце тревога вползает опять?
СЕМИРАМИДА
Спят террасы, спят башни и спят переулки кривые…
Спит в каналах вода — вязко-черная, словно смола…
Ночь сошла с поднебесья пантерою в сады Ниневии
И, свернувшись клубком, у ступеней дворцовых легла.
Но тебе в эту ночь не забыться, как прежде, на ложе —
Кровь стучится в виски тяжело и уснуть не дает…
И напрасно шелка холодят твою смуглую кожу,
И напрасно свирель за стеною тихонько поет.
И напрасно в жаровнях сандал благовонный курится,
Разливая вокруг горьковатый густой аромат…
Что же бродит в твоем отуманенном сердце, царица?
Что сжигает тебя, солнцеликая Шаммурамат?
Изливают, как дождь, на тебя свои милости боги —
Все народы окрест пред тобой простираются ниц,
И текут их богатства рекой к тебе щедрой под ноги,
И вселяет в них дрожь грозный грохот твоих колесниц.
И послы-иноземцы недаром, царица, дивятся
На девический стан твой, на смоль пышных кос, нежность рук И на звезды очей… А ведь сыну — почти что двенадцать,
И давно в золотой саркофаг лег твой старец-супруг.
Но не знает никто, что и ты, как былинка, согнулась
Перед волею вечных небес, перед властной судьбой —
В день, когда твое войско с границы мидийской вернулось,
Срыв там пять крепостей и пригнав сотни пленных с собой.
Помнишь, шли эти пленные мимо дворца вереницей
Под насмешки толпы, звон цепей и глухой свист бичей?
Спины — в гнойных рубцах… Пыль лохмотьев… Землистые лица… Ждал их рынок рабов, а вождей — топоры палачей.
Как вслепую брели они. Точно в кровавом тумане…
Горше смерти казался позора им тягостный груз…
… Были там, меж мидийцами, и степняки-северяне
Из племен, год назад с их царем заключивших союз.
И приславших союзникам рать в грозный час на подмогу,
И рубившихся люто, косматых коней горяча…
Много воинов пало твоих страшной жертвой их богу—
Яроокому и огнеликому Богу Меча…
И несли над толпою тебя в расписном паланкине,
И порыв ветерка занавеску, взметнув, отогнул…
Вот тогда и ожег он лицо твое — взгляд этот синий.
Да не просто ожег — как ножом по лицу полоснул.
Был он с вызовом брошен тебе — дерзкий, гордый и хмурый…
Так глядел встарь Бог Света Мардук на Мать Тьмы, Тиамат,
Как в тот миг на тебя — рослый пленник, степняк белокурый В башлыке черном войлочном, сбитом неловко назад.
В грязной рваной рубахе, с колодкой на шее, в оковах…
И совсем молодой — борода только-только взошла…
И в прищуренных хищно глазах его льдистых суровых
Ты не боль, не бессилье — презренье и ярость прочла.
И с усмешкой он сплюнул… Тебя, как заклятьем сковало.
Задохнувшись от гнева, ты вспыхнула вся, словно мак…
Да, ты знала мужскую любовь, преклонение знала —
Но никто из мужчин не держался еще с тобой так…
Это длилось мгновенье. Под окрик надсмотрщика резкий
Парню тут же на плечи с оттяжкой обрушилась плеть…
И рукою дрожащей задернула ты занавески…
… Вот с тех пор твое сердце и стало ночами болеть.
И теперь не смирить тебе жаркого шепота крови.
И теперь этой огненной муки тебе не избыть…
Вновь и вновь вспоминаешь глаза его, дерзкие брови,
Гриву светлых волос… И не можешь никак позабыть.
И не можешь покоя найти с того дня ты и часа —
Ибо в день тот зажгла в твоем сердце холодном пожар
Та, чье имя в далеких полынных степях — Артимпаса,
А на юге, в Двуречье — Владычица Страсти, Иштар…
Снова по колено замело
Сад багряной вьюгой листопада…
«Что ушло однажды — то ушло.
Не казни же так себя. Не надо.
Ведь беде-то этим не помочь…
Ведь вернуть былое ты — не в воле», —
Тихо шепчут осень, дождь и ночь
Сердцу, изнемогшему от боли.
Только не утешится оно,
Как бы там над ним ни ворожили…
Много горьких дней пройти должно,
Чтобы раны все его поджили.
Чтобы наконец-то запеклись
И гореть надсадно перестали…
… Наши сны о счастье не сбылись,
Как когда-то мы с тобой мечтали.
И к чему судьбу бранить теперь?
По заслугам, говорят — и плата…
В том, что за тобой закрылась дверь,
Я одна, любимый, виновата.
Поздно я, гордец мой, поняла
Поговорку, что гласит сурово:
«Иногда — острее, чем стрела,
Женщиною брошенное слово».
Брошенное как бы невпопад —
Походя, бездушно, между делом…
… А в ночи опять вздыхает сад:
«Не вернется он — твой рыцарь в белом»…
ОДЕРЖИМЫЙ
Нежный очерк лица. Синева строгих глаз.
Косы — медь. Губы — жаркая рана…
Одари меня, гордая, взглядом хоть раз,
Улыбнись мне хоть раз, несмеяна!
Исступленно и тяжко я болен тобой,
И от хвори моей нет лекарства…
В старину за такую, как ты, царь любой
Дал бы выкупом смело полцарства.
За такую, как ты, счастье — лечь под топор,
И награда — в колодках томиться…
Ты в душе у меня запалила костер,
Ты взяла меня в плен, чаровница!
О тебе — все мечты мои, мысли и сны,
Тонкобровое светлое чудо…
Видишь, блещет звезда в черной кроне сосны?
Прикажи — и ее я добуду.
И вплету в твои волосы, словно цветок,
Чтобы сделалась ты еще краше…
Боги! Каждая встреча с тобой — как глоток
Из дурманящей огненной чаши.
Из погибельной чаши, где пенится мед,
Щедро сдобренный соком цикуты…
И не сбросить с души золотой этот гнет,
Не порвать эти прочные путы…
Да, лукавый гордец — может, ты и Ясон.
Только я, уж прости мне мой грех, не Медея:
Не шепчу по ночам твое имя сквозь сон,
Не ловлю днем при встречах твой взгляд, холодея.
Не томлюсь по утрам беспричинной тоской
И в курильнице ладан не жгу на закате,
Воссылая мольбы возвратить мне покой
К Афродите пресветлой и к мрачной Гекате.
А когда мои руки в свои ты берешь,
Не сжимается грудь от пьянящей тревоги,
Не ползет по спине знобко-сладкая дрожь…
Так зачем же сошлись тогда наши дороги?
Да, ты смел. Ты красив. Стан, прямой, как копье,
Ворох черных кудрей и широкие плечи…
Только зря, сердце тронуть надеясь мое,
Расточаешь ты вкрадчиво жаркие речи.
Не ударит мне в голову страсти вино.
Не прильнут к твоим жадным губам мои губы…
Не сниму я, гордец, золотое руно
Для тебя в полночь с ветви священного дуба.
Знай — в крови моей ты не затеплишь огня.
Так не тщись его высечь — все будет напрасным,
И к черте горизонта уйдет без меня
Крутобокий корабль твой под парусом красным…
Это — вечный закон. Это — предрешено:
Пусть в душе твоей, как в стылом склепе, темно,
Пусть в ней все снизу доверху заплетено
Паутиною горя и боли, и страха —
Тьма однажды уйдет, воссияет восток,
И на ветке шиповника вспыхнет цветок,
И пробьется сквозь камни зеленый росток,
И душа твоя снова восстанет из праха.
И, воскреснув, излечится от немоты…
И, как прежде, всей кровью почувствуешь ты
Над собою власть щедрой земной красоты,
И, как прежде, слетят к твоему изголовью
Три богини в сверкающих звездных венках,
С алым факелом, флейтой и розой в руках —
Их сначала времен на людских языках
Именуют Надеждой, Мечтой и Любовью.
И крылами своими тебя осенят,
И хмельной верой в счастье тебя опьянят,
И из мрака в рассветную даль поманят…
Тронет ветер траву на прибрежных откосах,
Синь июньских небес отразится в реке,
И отправишься с песней ты в путь налегке:
Меч — у пояса, лютня — в заплечном мешке,
И в ладони — истертый скитальческий посох…
