* * *
Город небом давит – своим потолком,
Вы в него упираетесь маковкой –
То есть шапкой, беретом, платком, котелком, –
На асфальт опираясь лаковый,
Весь залитый слюною, огнями, словцом –
В большинстве своем матерным –
Да утоптанный чеботами слепцов,
Ежедневно бредущих с паперти.
Вы подолгу шлифуете карамель,
Вместо кукол играя с пустошью,
И качает маятником качель
Время, память и двор бесчувственный.
23.02.2000
* * *
А пунцовые розы в баллоне завяли,
потому что их у земли отняли.
Телефон не дрожит на столе неделями,
потому что звонить никому не велено.
Пожелтела бумага дешевых обоев,
стерлась на каблуке набойка,
потому что старость и смерть неизбежны,
потому что они, как две комнаты смежные.
Как же дикое одиночество мечется,
потому что оно даже смертью не лечится!..
И настольная лампа в этой общей бессоннице
позвоночник скривила, будто тихая школьница,
что кропает стишки в дневниковой тетради
не для славы, конечно, но славного принца ради,
и пока так пугает ее одиночество,
что она по ночам на постели мочится.
18.02.2000
* * *
Утро вечера мудренее(?)
Ночь – это сонм тараканов на кухне и храп в ушах.
А вселенское зло корчит рожицы на полировке.
До него от постели твоей – в белых тапочках – шаг
Без дневной предварительной тренировки.
Утро – мудрая вещь, но только в сравнении с вечером.
Вот и снова пойдешь подыхать поутру за кого-то.
Тошноту пятерней ты вылечивай, не вылечивай,
А вселенское зло генерирует новую рвоту.
17.02.2000
* * *
Надежда умирает последней.
А надежда сдыхала последней,
как сдыхала последняя шлюха
в прихожей, то бишь в передней,
получивши ВИЧоплеуху.
Как при этом Господи Боже
в удовольствии очи сузил!
Архитектор, в той самой прихожей
Завязав санитарный узел,
прикрывая ухмылочку дланью,
из себя тоже корчил Создателя
пусть кирпичного – но миро-зданья!
Как вопила чья-то истерика,
порываясь бежать к кому-то
на другую сторону Терека
неумытой и необутой!
И боролась харизма с завистью
(зависть тоже боролась с харизмою),
чтобы после от этой записи
не попахивало дешевизной.
20.04.2000
* * *
Главное, – чтобы кончилась поскорее пятница
и ее городской заоконный дождь,
на чью тривиальность приходится пялиться
догарессой дворцовой, которую бросил дож.
Вот купишь в субботу чулки миланские к лодочкам,
лодку наймешь и гондольера, допустим, смуглого
и отправишься к Артуру, королю мафии водочной,
объединяющей рыцарей столика круглого.
И будешь для Артура утешением купленным,
консоляцией, то бишь, ну, консуэло зандовой, –
чтобы мужний дворец, обгрызанный и облупленный,
пошпатлевали, а лучше – отстроили б заново.
31.03.2000
БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ ДУЭТ
И пришло с Благовещеньем
в этот раз зловещание;
две фигуры зловещие
видят выход – в прощании.
Проще пареной репки
двух фигур нумерация,
но она – шифр крепкий
их двойной номинации.
Две фигуры фатальные
видят подле двух склепов
два исхода летальных
в рамках старого крепа.
7.04.2000
* * *
Вот заживут болячки,
и ты заживешь иначе,
ты заживешь по-другому
и выйдешь из комы –
то есть из дома –
то есть на воздух, –
и сядешь возле
Союзпечати
в своей печали
на двадцать пятый,
а сбоку – пьяный,
а снизу – пятки
да пятаки – поодаль,
а за окном – погода
и та же падаль;
не страшно падать,
страшнее – не подать
руки
самой себе,
самой себе;
страшнее – тишина в ушах,
когда ее нельзя озвучить.
…………………………………………
Вон, видишь, подлый падишах,
поддатый, потный падишах,
такой поддельный и везучий,
своей податливой рабе,
своей податливой рабе
в подарок цепи преподносит;
зовет, грассируя-гундося,
болонку дряхлая еврейка;
стригут газон, как по линейке;
сипят бродяги на скамейках;
дымят на корточках делоны;
открыты окна и балконы
всем взорам, солнцу, мухам, птахам;
раскинув рукава, рубаха
готова в небо улететь;
а ты, проживши только треть,
уже согласна умереть
согласно принципам безбожным;
сейчас – нельзя, немного позже,
когда возница бросит вожжи,
когда разуешься в прихожей,
когда раздуют тесто дрожжи,
когда промаслится пирог
и будет съеден,
и ступят гости за порог
в глазках глазеющих соседей, –
тогда остатки макияжа
салфеткой снимешь у трельяжа,
у детства расплетешь косу,
вдохнешь последний раз весну,
окно захлопнув, навзничь ляжешь
и отойдешь ко сну.
6.07.2000
АВГУСТ
Все это было в греховных пластах биосферы,
Когда хаотически грубо смешались пространства и эры.
И педантичные скрипторы, увязнув в такой амальгаме,
Все документы и хроники пускали на оригами.
Тогда еще витязи бились с триплетной башкой химеры,
И бодибилдинга ради с-плав-лялись рабы на галеры,
И тренером к проклятым сим был приставлен Аргус,
И восседал на троне природы – как император – август.
И после жарких объятий Морфея знатная шатия
Сходила к фонтанной прохладе мощеного патио.
И на хохочущих слюнках взметались подробности сальные,
И отроки с кровель швырялись арбузными скальпами,
И ввечеру высекали они с максимализмом нахальным
Во славу похабщины крупный рисунок наскальный,
И, возвратившись в пенаты, претерпевали поллюции;
И затевали зрелыми реформы и революции.
Их потные ноги впотьмах толкли одеяла на вате,
И то ли кратки все были сны, то ли коротки кровати.
И поутру птичий лет стерегли охотники ли, авгуры(?)
А где-то на юге, в провинции, кастрировались гяуры.
Там псы обжирались, терзая людские конечности.
И матери почты боялись, как Сальвадор – кузнечика.
И смерть абсолютным монархом сгребала все в саркофаги,
И, как всегда, в тотальном дерьме выживали одни копрофаги. И тщился тогда своей избежать планиды
Последний из могикан ли, последний из Атлантиды(?)
И там – в тупике порочной и шаткой империи
Свое одиночество холила дочь из крепкого рода Валериев.
Когда же убийственный август поставил точку в том лете,
Она пелевинской мухой издохла на липкой ленте.
3, 7, 8 марта 2000
