ХОЧЕТСЯ ЖЕ…
Когда-то киты были людьми. Но люди китами не будут никогда. Норвежцы убивают китов. Киты не убивают норвежцев. Ибо норвежцы достойные люди. Я был в Норвегии. Я жил два месяца в Осло. Маленький городишко. Но мне он нравится. Я люблю маленькие тоскливые города. Еще я был в Тампере. Я люблю Тампере. В Тампере не убивают китов. В Тампере нет китов. В Тампере нет моря. Киты живут в море. Еще в океанах. А в Тампере есть финны. Они не хуже норвежцев. Но и не лучше. Но мне нравится шведка. Она не жила в Тампере. Ее звали Индра. Она приехала из Стокгольма. В Стокгольме она ресерчер. Это исследователь. Но она не такая, как другие умники. Она любит пить. Я люблю тех, кто любит пить. Потому что и я люблю пить. Я люблю себя. И мне нравится она. Она не знает этого. Я ей этого не говорил. Более того, я говорил ей это. Но не сказал, что это я. У нее короткая стрижка. Как у Твигги. Она носит очки. Но почему-то это красиво. Она курит сигары. Сигары это те же сигареты. Только крепче. И без фильтра. Я хотел бы быть ее фильтром. Только это между нами.
Я торчал в Тампере два дня. Бродил с туристами. Вечерами ныли ноги. Я пялился в телевизор. Тупо. Тупо пялился в телевизор. Я тупо пялился в телевизор. И однажды пришла она. Она приходила дважды. Потому что было два вечера. Было два дня, а потому было два вечера. Хотя вру. Она не приходила. Она приехала в Тампере на семинар. Семинар “Масс-медиа и киты”. Она читала там доклад. А вечерами торчала в отеле. Отель назывался “Бассейн”. Но там не было бассейна. Там был бильярд. И там был я. Я жил на 7-ом. Она на 32-ом. Я пялился в телевизор. В коридоре играли в пул. Я ненавижу пул. Дверь номера была открыта. Я люблю сквозняки. Дети любят сквозняки. Старики от них умирают. И старухи. Иногда. В комнату забежала кошка. Или нет, мне показалось. Это шар. Полосатый. Номер 22. Как в “Спортлото”. Он катился медленно. Свернул в сторону чемоданов. Наехал на мои туфли. “Кларкс”. Темно-коричневые. 44 размер. Я купил их в Праге. И не продам нигде. Шар остановился в углу. Я поднялся с кресла. Пульт дистанционного управления упал на пол. Без меня он не управляет ничем. Шар холодный. “Извините”, – сказала она. Она была теплой. “Меня зовут Индра”, – сказала она. Она была теплой, как киты. “Твои onknq`r{e?” – сказал я. Она кивнула. Я дал ей шар. Она взяла шар. Она взяла шар в левую руку. В другой руке она держала кий. А рук у нее было две. У китов нет рук. Она взяла шар и ушла. Я пялился в телевизор. Я не думал о ней тогда. Я не думал о ней тогда 7 секунд. Следующие 2 минуты я думал о ней. А она играла в пул. Это такая игра. Увлекательная. Увлекательная, потому что увлекает. Я ненавижу пул. Ненавижу и другие игры. Карты, например. Ненавижу. Киты не играют в игры. 2 минуты я думал о ней. Что в ней такого? Ничего в ней такого. Или что-то такое есть? Конечно есть. Есть эти глаза. Уставшие от чтения. Но она не Синий Чулок. У нее зеленые, как море, глаза. Два моря. Я бы утонул в них. Но я неплохо плаваю. Я буду цепляться за жизнь. А жизнь культовее любви. И проще. Я вышел в коридор. Индра загнала шар в лузу. Радовалась, как ребенок. Тип, с которым она играла, был тупым. Я понял это по его брюкам. Они были широкие. С тремя выточками. Его звали Том. Профессор Королевского колледжа. Медиавед. К тому же журналист. Индра тоже журналистка. Но она никому этого не говорила. Только мне. После третьей кружки “Карлсберга”. По крайней мере, это она мне сказала, что никому не говорила. Черт, слишком длинное предложение. Как у Фолкнера. Надо бы придумать что-нибудь покороче. Жажда ничто. Имидж симпатичнее жажды. Только не для китов.
Прошел час. Была ночь. 2 часа ночи. Или дня. Мы сидели в “Тулокке”. Это модный клуб. В Тампере. Два этажа. На первом пьют пиво. На втором тоже пьют пиво. Оказывается, это модно. Пить пиво. Я и Индра пили пиво на втором этаже. Там было много Лениных. Они были везде. На стенах. В углах. На кружках. В штанах. Финны любят Ленина. Может быть, они единственные, кто думает, что он до сих пор живее всех живых. Опять длинное предложение. Бездарь…
– Индра, откуда такое имя?
– Из Швеции. Там такие имена.
– А зачем тебе наука? Ты же могла бы быть…
– Кем быть?
– Не знаю. Например, культовой певичкой.
– Я не умею петь. Я взрослела в годы диско. Тогда только танцевали.
– Мне тоже не повезло.
– С чем?
– Со временем. Я хотел бы жить в 60-х.
– Зачем? Тебе плохо сейчас? И что хорошего в 60-х? Большие груди? Наркотики? Антивоенные манифестации? Битники?
– Моды. Моды мне нравятся. Узкие брюки. Дудочки. Мотороллеры. Мартини. Кофе со сливками. “The Who”. “Kincks”. “Small Faces”. И никакого пула…
– Свингующий Лондон… В Швеции такого не было…
– Было.
– Ты не жил в Швеции. Ты не знаешь…
– А как же “They call us mods”? Фильмец-то шведский…
– Их было мало. Только в Стокгольме. Их ненавидели.
– Но ты-то меня не ненавидишь?
– Я тебя не ненавижу. Чем тебе не нравится сейчас?
– Сейчас мне не нравится. Потому что я живу в сейчас.
– Русские живут или в прошлом или…
– В будущем. Но я не русский.
– Постой-ка, ты же из России?
– Это так. К сожалению. Но я осетин. Я не русский. Мне не повезло ни со временем, ни с местом. А ты… Ты счастливая…
– Если бы я была счастливой…
– Ты бы не торчала здесь со мной. Такие места не для тебя. “Ритц” самое подходящее место для тебя.
– Я была в “Ритц”. Но это было в Америке. Там куча отелей под названием “Ритц”. Они дешевые.
– Но ты-то не дешевая. Сколько ты стоишь?
– Не могу сказать. Конечно, не бесценна. Я знаю себе цену. Но сейчас у меня инфляция. Приходится постоянно менять ценники. Так что, welcome в супермаркет “Индра”. Может, нарвешься на распродажу.
– Бывает и так?
– Сейчас так. Но ты-то ненавидишь сейчас?
– Сейчас я люблю сейчас.
– Бинго!
– Точно, бинго…
На пляже лежал китенок. На городском пляже норвежского городка Берген. Люди напоили его пивом. Норвежским пивом. “Ханса”. Включили радио. “Оазис” с дебильной “Hey, stay young and invisible”. Китенок сказал. Сказал что-то по-норвежски. В этот момент я, наконец, понял. Понял, что когда-нибудь буду китом. Хочется же…
НЕ ЗНАЮ, НО…
Я лазил по Internet всю эту ночь. Был в 127 странах, болтал с
людьми – такими же психами, как и я, поймал двух хакеров,
пытавшихся залезть в мой ПК и спереть мои порнографические
мультики… Утро для меня началось в 13.34. Мама пришла на обед. Из кухни вкусно воняло, и я не выдержал и проснулся.
– Мама, неужели салат?
– Именно. И, конечно же, твой любимой плов.
– А кетчуп есть?
– Неа. Ты забыл купить. Ты отвечаешь за кетчуп.
– Точно, забыл. Пойду куплю.
– А без кетчупа нельзя?
– Нет, мама, без кетчупа никак нельзя…
По утрам, особенно днем, когда всю ночь пялился в экран,
невозможно выползти на улицу без темных очков. Глаза тают. Итак,
я выполз на улицу, мне надо было просто перейти дорогу – каких-
то 7-11 минут, но как я сказал, я полз, и я полз минут 20, ей-
богу. Это тебе не по сайтам серфинговать… Купил кетчуп “Балтимор” за 7. 10, пачку “Риглиз” и пополз в обратную сторону. В сторону
дома. И тут-то собственно и начинается история. Я уже заходил в
подъезд, когда наткнулся на нее. Я ее никогда до этого не видел,
а тут увидел – компьютерная ведьма, киберфея, ей-богу…
– Постой-ка, как тебя зовут?
А она исчезла. Я снял очки, но ее не было в моем измерении. Я
попытался найти ее файл в корзине, но, увы… Салат и плов я ел без кетчупа. Это означало лишь одно. Нет, даже два.
1. Я влюбился в нее и думаю о ней.
2. Я не достал кетчуп из холодильника.
Тем не менее, жизнь продолжается в следующем номере журнала, а я
его не выписываю, и потому приходится жить на автопилоте. Я
переключился в режим “существо, влюбленное по уши”, оделся со
скоростью стереозвука моих “BOSE” и, как Бэтмен, рванул в
направлении университета.
Вечером я болтался по городу в поисках ее. Перелазил десятки
кафешек – нигде ею и не пахло. Да, ею и не пахло, ибо только
запах ее я и запомнил. В ее аромате было что-то от детства. Она
была самой вкусно пахнущей, остальные воняли. Так вот, ею нигде и не пахло, и я без задних ног, но с задними мыслями завалился в
“Столовую”, где бездельничала местная богема. Никто из них толком me умел рисовать, писать, сочинять модную музыку, но они говорили об этом. Я сидел, пил кофе, ел хинкали и думал о ней. Почему я
искал ее файл, она же была некомпьютерной, она же была реальной?
И тут я заплакал. Нет, ничего, что я плачу, – это у меня
аллергия такая. Так вот, я заплакал, слеза скатилась по носу к
губе, и слеза была сладкой. “Так это ты?” – подумал я. “Да, это я”, – сказала слеза. “Так ты слеза?”, – сказал я. “Тогда фея, теперь слеза”, – сказала она. “А потом?”, – сказал я, но она
не услышала, она упала в кофе и смешалась с “глотком нового дня”. Я знаю, мы заражены вирусом, и никакой “Антивирус” нас не спасет. Глюки, любовь, плов, салат, кетчуп – извилистые линии жизни…
Ночь. Я допил свой чай, посмотрел в окно и ушел налегке. В
путешествие по глобальной сети Internet не берут много багажа…
ЖЕНА ВОДОЧНИКА
Она раздвинула ноги. Их у нее было две. Между ног ее лежал он, и она только и делала, что думала о нем, лаская его пьяный от страсти алмаз – то, о чем мечтает любая женщина. “И больше ничего не надо, – думала она. – Только сейчас и только теперь, только здесь и непременно тут”. Между тем алмаз увеличивался, наполнялся необъяснимым соком и, казалось, нет ему конца -хватило бы на 1000 алмазных ожерелий. “Иди ко мне”, – только и успела сказать она, открывшись ему в полной своей наготе, удивляя ночных бабочек белизной грудей и беспечностью кучерявых подмышек. И он пришел к ней. Он пришел к ней, чтобы войти в нее, ибо у него не было никакого выхода, ибо ему ничего не надо было. Потому как у него была она… жена водочника…
Джек сидел и набирал буквы, буквы складывались в слова, слова становились предложениями, а предложения превращались в абзацы. За месяц Джек должен был написать женский роман. До этого он конструировал детективы, а еще раньше книжки типа “Как заработать миллион за два дня” или “1000 советов как не забеременеть”. “Ничего, – думал Джек, – последняя книжка, и займусь чем-нибудь стоящим – денег-то будет достаточно. 100 страниц 1000 рублей. В день по 10 страниц, соответственно, 1000 рублей за какие-то полторы недели”… А еще он думал о ней, ну, конечно же, о чем же он еще может думать? Она была далеко в Вене, плюнула на ту романтическую безалаберность и разгильдяйство, которыми занимались тогда, и уехала. Джек думал о ней, потому как вспомнил о ней совсем недавно, когда в мусоре потрепанного asl`fmhj` нашел ее e’mail. ЖЕНА ВОДОЧНИКА… МММ… УУУ… Последняя фраза повисла в воздухе, задыхаясь от переизбытка кислорода, точнее, повисла на экране монитора, и Джек, не задумываясь, смахнул ее на жесткий диск нажатием мышки кошкой своей сентиментальной души. Итак, к черту жену водочника и ее раздвинутые ноги, www.mail.ru., и вот ты, Джек, набирающий что-то, чтобы послать это что-то по электронной почте, знаете кому?
от: huey@mail.ru
кому: pizza@uni.vena
дата: 6.06.99
тема: пушкину 200 зим
Узнал твой e’mail. Случайно узнал. Помнишь, ты приезжала сюда ненадолго, говорила у тебя здесь любовь, я его знал, а ты знала меня – бывали же когда-то деньки, – так вот, ты позвонила мне, а я не то, чтобы любил тебя или что другое, скорее, мне было не до тебя, я, честно говоря, забыл про тебя, а ты, может, и не запоминала. Но ты позвонила, нет, ты даже не мне позвонила, а другу моему, но он не мог и не хотел, а мне как раз в самый раз, ну, ты понимаешь, нет? И тогда, когда мы поболтали немного и неплохо на следующий день в какой-то кафешке, ты сказала свой e’mail. Ты еще сказала: “А у тебя есть e’mail?” А я сказал: “Конечно, every male has e’mail for every female”. А потом ты уехала полупьяная, а я, конечно же, пьяный и даже тебя не проводил. Так вот, я пишу тебе этот message, пишу просто так, от делать нечего, пишу что хочу, пишу, потому что хочу… Тебе там, в Вене, наверняка иногда бывает скучно по вечерам (иногда), и, может быть, ты посмеешься немного. Так… Хочу рассказать тебе сказку. Конечно, я не сказочник, ты знаешь, однако, к сказке это не имеет никакого отношения. По крайней мере, по отношению ко мне. Так вот, когда-то и где-то жил принц какой-то. Принц хотел трахаться, да и жениться пора было, и пошел он искать какую-нибудь принцессу. В каком-то болоте он наткнулся на царевну-лягушку.
– Раздевайся, – сказал он.
– Сначала поцелуй меня, и я превращусь в прекрасную девушку, – сказала она.
– А зачем мне девушка? – сказал принц, натягивая резинку.
Принц-то тоже был лягушкой. А лягушки-то с женщинами не трахаются…
Кто с кем, кто против кого, кто, наконец, за кого – глупая hdenknch. Но ею пользуются многие. В том числе и как бы близкие люди. И это кошмарно как угнетает… Честно.
от: pizza@uni.vena
кому: huey@mail.ru
дата: 7.06.99
тема: дохлая мышь
Джеку – потрошителю женских сердец и собачьих желудков холодный, как айсберг в “Титанике”, привет. Я смеялась. Я смеялась и сейчас и не знаю, что писать. Знаешь, я напишу о том, что думала вчера. Вчера я бродила по старому городу (меня в очередной раз кинул австрийский горнолыжник) и думала. Вчера был день, один из дней – таких, знаешь, тупых воскресных летних дней, когда у тебя разгрузочный день и от голода сводит желудок, а алкоголь, что бы ты ни говорил, не еда. Так вот, в один из таких дней, то есть вчера, я шлялась по Вене, утомленная, но не солнцем, а этой, ну как ее там, утомленностью. Я шла, а за мной плелась собака – обычная дворняжка с голубыми глазами. Многие ненавидят дворняжек, многим нравятся породистые, но, понимаешь, у породистых есть хозяин, а у дворняжек – бог. Так вот, эта собака… она так, не спеша, прихрамывала по своему обычному маршруту, и я ею любовалась. Не то чтобы я была пьяна до чертиков, совсем нет, но мне она честно понравилась, эта собака. Я много о ней тогда думала – в один из таких летних дней, то есть вчера. А что я о ней думала? Вот что я о ней думала…
Бежит себе куда захочет. И нет у нее ни угрызений возраста -у нее и паспорта-то нет, – нет выходных и дней рождений, не надо выходить замуж, если пришло время, а, соответственно, ни к чему ей эти институты, аспирантуры… Идет себе, идет эта дворняга с немытыми ушами, с кариесом, с сифилисом и всякой такой ерундой, а вот попадись ей какой-нибудь кобель симпатичный – сделает с ним любую вещь просто так, без релаксирующей музыки и презервативов, тут же… Я еще кучу вещей о ней думала, но забыла…
Вот так же и она, собака, наверное, смотрела на меня и думала: “Идет, никуда не торопится. Красивая, молодая и беззаботная. И паспорт у нее есть, и обед с ужином, и кофе в постель, и секс в постели с последующим душем и геникологическим креслом”… Точно, так и думает эта собака, мне кажется… Мы думаем друг о друге… А потом я наелась.
НИЗКИЕ ЧУВСТВА БАСКЕТБОЛИСТА
Площадка. С двух сторон – щиты с корзинами. Играют пять на пять, мяч коричневый, кроссовки “Рибок” или “Найк”, реже “Адидас”, но это кто что выбирает. Это баскетбол – корзина и мяч. И никакой поэзии. Впрочем, и в поэзии нет баскетбола, а что лучше – лирика или трехочковый, я, например, не знаю, но, если честно, склоняюсь в сторону последнего, хотя я и без того сутулый. Что ж, баскетбол… Детство, НБА с Гомельским, аромат мячей в пустом школьном спортзале, Сабонис на последней секунде дерет югославов, вывихнутые пальцы (девочкам нравилось), шарканье кроссовок, хип-хоп, городской полуфинал – трибуны, набитые местными босяками и их феями, их тупые реплики, свист, мы влетаем, и тренер наш… а потом мы каким-то чудом, а чудо, как сейчас помню, звали Гутя, так вот, Гутя забил две трешки, и мы держали мяч, и нам мочили по рукам и ногам, а фраера на трибунах обещали нам шоу после игры, и пьяный судья проглотил свисток и потом блевал свистками в женском туалете в то время, как нас метелили в раздевалке, и у меня украли куртку… Вот что такое баскетбол. И теперь, когда я вне этой истерии и не мне “Public Enemy” свингует “You Got Game”, мне с щемящей тоской вспоминается та жизнь под щитом, в раздевалках, те девушки, ради которых этим занимался, команда, которая сейчас не более, чем миф, и я с завистью смотрю на нынешние мифы, и не о чем мне болтать…
ТЕПЕРЬ-ТО, КОГДА…
Живи быстро, умри молодым… Тупой стиль существования. У меня был
друг, и он жил медленно, а умер старым пердуном. И он был моим
лучшим другом…
Боже, какими мы были психами – пили как пеликаны, играли в
футбол с плавным переходом в классическое регби, любили фей и
ведьм (больше ведьм), вкалывали со скрипом и с треском
увольнялись, да, мы были психами. У нас был один недостаток. Мы
обожали родителей. Это был наш секрет. Теперь-то друга нет, и я
могу раскрыть его тебе. Ты-то никому не расскажешь…
Если ты думаешь, что мой друг умер, то можешь считать себя
дураком. Нет, просто он повзрослел. И я тоже. Мы умерли друг для
друга. Что поделаешь, так бывает в 22-23, когда “Я” каждого
начинает заявлять о себе, и приятели отдаляются друг от друга,
как разнополюсные магниты. Другое дело, что мы повзрослели не
быстро, мы долго сопротивлялись. Нелегко обмануть время, легче
ecn убить. Секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы –
чересчур много для нас. Однажды мой друг куда-то исчез. Его
искали дня три, если не больше. Родители его чуть с ума не сошли. И тут телефонный звонок.
– Алло, это ты?
– Да, это я. Ты где? Твои с ума сходят.
– Знаешь, я решил исчезнуть. Надоело мне, понимаешь? Не могу я
так. Понимаешь, мы с тобой непростые люди, мы словно с луны
свалились, у нас с тобой хроническая мамапапамания. Понимаешь, я
решил завязать.
– Постой-ка, где ты? В городе?
– В гостинице. Живу под именем Эл Коголь.
– Один?
– Нет, со мной китайская девушка Ни Ко Тин. Мы весело проводим
время…
– Это нечестно.
– Я знаю, но надо было когда-нибудь превратиться в эгоиста,
понимаешь?
– Понимаю… Что сказать твоей маме?
– Я им уже сказал. Минуту назад. Они успокоились.
– Не думаю…
– Так подумай, тупица…
Живи быстро, умри молодым… Тупой стиль существования. Был у меня
друг…
У ЖИРАФА ОГРОМНОЕ СЕРДЦЕ
В 80-е годы ученые были уверены, что сердце жирафа функционирует, как сифон: когда кровь спускается по вене, создается артериальное давление в сонной артерии. Но сегодня специалисты говорят, что
это невозможно. По их мнению, система функционирует, скорее, как
водопад. И огромное сердце жирафа (15 % массы тела против 0,5%
у человека) работает в качестве супернасоса, посылающего кровь до самой верхушки черепа… Когда жираф поднимает голову после питья,
то для восстановления нормального кровотока ему требуется 10
секунд…
АПЕЛЬСИН В СУПЕРОБЛОЖКЕ
На Финском заливе финны забивают “косяк”. При ближайшем
рассмотрении ты понимаешь, что никакие они не финны (скорее
dek|THMM[), а славяне с азиатской манерой одеваться (отголоски
татаро-монгольского нашествия). Предлагают тебе присоединиться,
но ты отказываешься. Ты слишком любишь маму и папу, и ты
предпочитаешь по утрам кофе со сливками общества, кофе с молоком
матери, чай с лимоновым закатом (и это утром-то) или водку с
клубничным вареньем. Теплое, на удивление, утро немного поднимает твое коротконогое настроение, и ты уже не узнаешь коротышку.
“Надо же, – думаешь ты, – а я-то думал, у нее амнезия”…
Между тем твоя-то история ничем не отличается от моей. Типичный
подростковый любовный треугольник. Он, Она, Ты. Она любит людей
без проблем, а Он человек без проблем, а Ты человек с проблемами. Хотя позже понимаешь, что любовные треугольники – ерунда, и
имеются они исключительно у женщин пониже пупка. Бермудский
любовный треугольник. Чернобыль женского тела. Когда-то ты
превратил его в руины ядерным взрывом своего одиночества.
Я помню ту вспышку. Мы не успели закрыть глаза и были ослеплены
навсегда. Ты увидел ее, она любила людей без проблем, и ты
поначалу смахивал на таких…
– Сейчас модно знакомиться и в тот же день ложиться в постель.
– Ты модница?
– Нет, я в этом смысле “классик”.
– Как “Нескафе”?
– Ээээ…
Потом была ударная волна. Витрины превратились в жвачку, а мы –
в персонажей “Пластилиновой вороны”.
– Почему бы тебе не решить свои проблемы? Бездельничаешь, пишешь глупые предложения и называешь это “рассказами”. Пора взяться за
ум.
– Я не хирург, я не могу ковыряться в своем собственном мозгу. И
потом, смотри на себя, следи за собой… Я же не говорю, что у тебя нет вкуса. А у тебя его нет.
– Нет, вкус-то у меня есть. У меня денег нет.
– Ээээ…
Ядерная зима пришла неожиданно. Вроде еще вчера на наших головах
горели волосы, а на следующий же день приползли холода и
радиационные осадки. Из нас продержались только дети: они играли
в снежки, катались на коньках и лепили снежных человечков взамен
нас, сгоревших от любви…
– Что я в тебе нашла?
– То, что до сих пор не находишь в нем.
– В нем нечего искать. Он и так дал мне самого себя.
– Полностью?
– Полностью. Оставил только лысину и гнилые зубы.
Он. Постой-ка, любовь моя, у меня гнилые зубы?
Ты. Это она шутит. И лысины у тебя нет. Это место для посадки
вертолетов.
Он. Ээээ…
74 год. Футбольный матч ГДР – ФРГ, хулиганы сжигают на трибуне
флаг Германской Демократической Республики. Родились мы.
98 год. Лето. Финский залив. Я читаю апельсин. От корки до
корки.
ПИФ И ПАФ
Подумать только, убит человек и никому дела до него нет. В 100
метрах от Невского, а то и меньше, его подстрелили, как собаку
(хотя нет, собаку бы пожалели). Костюм от “Армани” (780 дол.),
туфли “Экко” (610 дол.), одеколон “Хьюго Босс” (530 000 руб.)
вперемешку с запахом свежей крови. Его душа ушла в пятки и пока
не хочет оттуда выбираться, потому-то человек еще дышит. Еще
минут 7, и он ускользнет окончательно. Надо же, пиф-паф и две
дырки в голове. Свинец для тех, кому не хватает железа в крови. У меня есть приятель во Владикавказе. У него сквозная дырка в
голове – пуля чудом проскочила мимо мозга. “Такое чувство,
будто ты – бутылка сухого, и тебя пытаются открыть штопором”, -рассказывал когда-то он о своих ощущениях, а здесь уже никто ни о чем не расскажет. Лужа крови, как после кровяного дождя. А в
каких-то двух автобусных остановках отсюда снимают клип И.
Корнелюка. Семь камер направлены на гроб, в котором лежит и поет
“петербуржский Элтон Джон”. Стопроцентный хит в стоградусную
жару. Первые мухи, как первые ласточки, набрасываются на труп в
100 м от Невского, а вслед за ними милиция и врачи. Люди в белых
халатах и халатные мусора… Толпа расходится. Когда нет трупа, нет и интереса, а без интереса какая толпа? Возле “Пассажа”
фантастически искусственнообаятельные девушки раздают сигареты
“Mall” – толпа сейчас там. Каждый превратился в курильщика, ибо
на халяву люди и собственные кишки съедят. И человек, полчаса
назад лежавший на раскаленном асфальте с дырками в голове, такой
же, как и они. Говно, чудом выскользнувшее из унитаза, тем не
lemee, остается говном…
МИКРОБЫ.
1
“Мы с тобой одной крови”, – сказали друг другу два комара, укусившие меня прошлой ночью. А КРОВЬ-ТО БЫЛА МОЯ.
Я ехал поездом в Санкт-Петербург. С собой у меня была большая спортивная сумка “Пума”, в которой лежали мои костюмы и книги. Книжки я выкинул, как ненужный хлам, а костюмы ношу до сих пор…
Луна бежала вслед за вагонами, проводница разносила белье, и мы были где-то у Ростова. Девушка, соседка по купе, разложила свою еду, и пахло неплохо. Я смотрел на нее с полки и думал: “А она красивая. Еда…” За окном проносились леса и поля, заброшенные железнодорожные станции и, конечно же, Луна, как ноготь.
Наконец, Ростов. Остановка 20 минут. У вагона женщины. Пивакомупиваводкакурицаяблочкинедорогосемечки и так далее. Мне хотелось пить, и я пошел покупать минералку. Минералка была теплой. Нечего делать, я купил две бутылки и апельсины.
В купе появился еще человек. Это меня расстроило, ибо человек был мужчиной. На нем была джинсовая куртка из сэкондхэнда и зеленая бейсболка.
– Играете в бейсбол? – спросил я его.
– А что это такое? – сказал он.
– Джек, – и я протянул ему руку.
– Денис, – улыбнулся он и добавил: – А как зовут даму?
И тут я услышал ее голос. Хриплый и одновременно нежный. Нежно-хриплый…
– Лена. Мы попутчики, кажется?
Денис кивнул, и я кивнул, а Лена поперхнулась. Я повернулся к Денису:
– Живете в Ростове?
– Нет, я осетин. В Ростове у друзей был, а сейчас в Петербург к сыну еду. Сын на журналиста учится…
Наконец поезд тронулся, болтовня закончилась, и мы молчали на троих. Луна запуталась в облаках, и ночь стошнило звездами, как это часто бывает в этих местах. Я предложил Лене закинуть чемоданы на пустую полку, она улыбнулась и сказала:
– А у Лермонтова осетинцы плохие. Как там было… “И хлеба по-psqqjh назвать не умеют, а выучили: “Офицер, дай на водку!”
– Леночка, Лермонтов – кретин, и мы не осетинцы, а осетины.
– Еще, Лена, осетины любят вешать девушек в купе, – пошутил я, и мы немного посмеялись.
Позже нам синхронно захотелось спать, и мы пытались спать. В купе было тихо, так тихо, что по урчанию желудка Лены можно было догадаться, что она ела на завтрак. За окном тучи изнасиловали облака с Луной, которую, в конце концов, проглотил крокодил. В коридоре кто-то ходил, и я пошел курить. Иногда ночью в поездах, в коридорах можно наткнуться на какую-нибудь фею с большими грудями. Печально-одинокая женщина лет 37 у окна, что может быть лучше? Так вот, я выполз в коридор, и так оно и есть – печальная одинокая женщина лет 37 у окна. А что может быть лучше?
– Завтра будет тепло, – сказал я.
Женщина не повернулась, а указала мне пальцем на складной стульчик.
– Что это? – спросил я.
– Складной стульчик, – сказала она.
– Ну так что ж?
– Посмотрите, как складывается.
И в самом деле, стульчик складывался и раскладывался, и, в конце концов, она села на него своей тыквой, которая вот-вот должна была превратиться в карету. И я хотел это наблюдать. Едва я коснулся рукой этой тыквы, как повалил снег.
– Вот так всегда, – сказала она.
– Ничего, я попробую еще.
– Не надо. У меня муж в купе.
– Так пойдемте в вагон-ресторан.
– Нет, у меня что-то с желудком.
– Так пойдемте в вагон-поликлинику.
– Поцелуй-ка меня…
За неимением “резинки”, мы только обнимались, но и это было неплохо. Я пригласил ее на чай в наше купе, ибо минералку я выпил. Через 2 часа ей с мужем надо было выходить, что они с успехом и совершили. С их стороны это было некрасиво, а с моей -нелепо. Спать не хотелось, и я пялился в коридорное окно, и детишки, бегавшие в туалет, задевали меня своими руками. Конечно, будь они безрукими, было бы намного удобней. Я не знал, куда деваться. Чаще всего, когда в твоем купе нет нормальных женщин, -некуда деваться, и ты стоишь, как и я, у окна и пялишься… Вдруг dbep| купе открылась, и в коридоре появилась Лена, и я понял, что она не для меня…
– Не спится? – спросила она.
– Спится. Я сплю с открытыми глазами, стоя у окна.
– Осетинская традиция?
– Ну.
– А мне что-то не спится. Денис храпит.
– Лишь бы не пердел…
– Что?
– Будем целоваться?
– Я? Я вообще-то в туалет…
Конечно, она была не для меня. Поплелась в туалет, шлепая своими шлепанцами. Сногсшибательное тело, сногсшибательные ноги -нет, она не женщина, женщины такими не бывают. Киберфея какая-то…
– В туалете холодно.
– И микробы.
– Микробы?
– В смысле, конечно, холодно. И больше ничего…
– Так и скажи. А то “микробы, микробы”…
– Неужели так не говорят, Лена?
– Так говорил приятель мой. Барахлом его звали.
– Расскажи мне о нем, Лена, а?
– Что я и делаю… Барахло – это его друзья так назвали. Он врал каждую секунду, и потому с ним никто не хотел иметь дела. Когда он кого-нибудь спрашивал, как дела, никто ему не отвечал -недолюбливали его. А вот я перелюбила. Не знаю, но он мне мгновенно понравился… Знаешь, как это бывает? Тебе нравится какая-нибудь его безделушка, ну там, например, пиджачок, и ты -его, ты ничего с собой не поделаешь. Так и я. Так вот гуляли мы с ним туда, гуляли сюда, травку покуривали у меня дома, ну и так далее. В июне, когда любви еще как минимум три месяца жить в наших сердцах и где-то между ног, он сказал, что я ему надоела. Пришел ко мне и сказал. Ну я, конечно, в слезы и в пот, а он, бледный, как Бастер Киттон, ушел и обещал позвонить…
– А какой он был, этот Барахло? Может, я его знаю.
– Тупой он был. И странный.
– Сранный?
– Странный. Например, мог ни с того, ни с сего в фонтан у Казанского прыгнуть. А другой раз сидим у кого-нибудь, девушек onkm{l-полно, а он пьет себе и молчит. “Стесняюсь”, – говорит. Зато как начнет спьяну рассказывать – от смеха лопнуть можно. Многие лопались…
– Ну и что потом?
– Потом… Он не позвонил, я не позвонила. А потом начались эти чудеса с кислотой.
– С кислотой? – сказал я, зажигая ей сигарету. СВОЕЙ ЗАЖИГАЛКОЙ.
– А я вот тебе расскажу. Рядом с факультетом есть полуклуб-полустоловая, ну, мы там тогда жили, в смысле, танцевали, пили, играли в пул, когда деньги были, трахались и нюхали в туалетах, ну, в общем, активно проводили свой, ну, как его там, досуг…
– “Яппи”, что ли?
– Точно. Только яппи там никогда не собираются. Так вот, сынишка хозяина – рейвер лет 15, ну, жил тогда с нами. Ну, деньги у него были, а у нас девочки. Каждый вечер то с одной, то с другой. Короче, избаловали мы его… Короче, как-то пошли мы за кислотой. Я, Алик, ну, и остальные.
– А кто такой Алик?
– Ну, этот, как его там, сын хозяина клуба. Сказал, денег полно, пошли за кислотой. А кислоту нам негр один продавал. На Гостинке, в отделе “Детский Мир”. Короче, пошли мы туда, купили таблеток – на пол-Питера хватило бы – и в клуб. А в клубе еще наших куча. Как говна. И тоже с кислотой. Просто, праздник какой-то. Love Parade. Ди джей драмнбейс крутил, как бешенный, едва вертушку не разбил, и тут появился Барахло. Не то, чтобы его ждали, но я-то успела соскучиться. Подскользнула к нему – зрачки-то узкие, как брюки, – и говорю: “Ну, привет, Барахло. Может кислоту?” И он мне в нос своей левой, как… Кровь теплая, пепси-кола какая-то, и я смеялась. Ну это, Барахлу надавали наши-то, ребра-то ему за меня переломали. С тех пор и исчез. Где он теперь и где он сейчас, я не знаю… Может, в вагон-ресторан пойдем, а?
Я посмотрел на нее – она, наверное, до сих пор “Титаник” пересматривает – и сказал:
– Было бы неплохо…
В ресторане так же стучали колеса. Колеса-стукачи стучали себе, а нам было не до них. И не после них. Две светлых “Балтики номер 9” сделали свое темное дело, и мне показалось, что… Мы jnb{pkhq| друг у друга в носах (хоть и не были друзьями) в надежде выковырять остатки порошка. Но попадались одни козявки. А от них кайфуют только дети. Между тем поезд не стоял на месте. Он наступал на пятки поднимающемуся солнцу, и оно в кроссовках “Рибок” свернуло налево. Ах, эта трогательная трусость солнца… Мне нравится Ума Турман, и когда Лена закрывает глаза, точнее, когда я закрываю глаза, мне кажется, что передо мною она, Ума, и она ковыряется в моем носу, и я без ума от нее. Я БЕЗ УМА ОТ ТЕБЯ, УМА…
– Ума? Как ты меня обозвал?
Мы – микробы. Ми…скрэтч…кро…скрэтч…бы бы быбыбы бббб ыыыы ыб ыб ыб…я хочу, чтобы мы как микробыыыыыыыыыы…скрэтч…
– Я? Я назвал тебя Умой? Нет, я не мог… Послушай, а этот, ну как его там, Барахло. Он откуда?
– Не знаю… Но тоже какой-то черножопый. Как ты. Может и осетин. Или чех какой-нибудь… Мы никогда об этом не говорили.
– Зря, может, он – это я. Ты-то его забыла, а он-то мог измениться. Так вот, он изменился и превратился в меня.
– Хахаха… Смешно… А нос такой кто ему вытянул?
– У меня большой нос? Разве?
– Нет, он у тебя огрох…ный, понял?
– Так бы и сказала. Хотя, подумай-ка еще. Может, он – это я, а? Эй, официантка, где у вас вагон для железнодорожного секса?
Однако я ее упустил. К тому же было утро, и мы вернулись в наше купе. Дядя Денис завтракал, и я отломил кусочек его пирога, ибо я обожаю осетинские пироги.
– Ну что, выспались? – сказал Денис.
– У меня бессоница, – сказала Лена.
– Где мы сейчас? – сказал я.
– Подъезжаем к Твери, – сказал Денис.
– В Твери живут одни твари, – сказала Лена.
– А в Питере одни пидары, – сказал я, и мы посмеялись.
– Вот странная вещь, – сказал Денис. – Мне-то скоро 57, а чувствую себя молодым, и музыка мне ваша нравится… Ну там, “Европа”, “АББА”, “Деф Леппард”…
И тут меня стошнило. Меня стошнило на Лену, точнее, на ее bek|bernbs~ юбку от Веддерса. Что там было? Ну, пирог осетинский, плавающий в минералке и газированном желудочном соке (пейте охлажденным), “Балтика номер 9” и мамины макароны по-фински.
– Приятного аппетита, – сказал я. День начинался плохо.
ГОСПОДИ, КОГДА ЖЕ ИСЧЕЗНУТ ИЗ НАШЕГО ИЗМЕРЕНИЯ ВОЛОСАТЫЕ ТИПЫ В КОЖАНЫХ КУРТКАХ СО СКЕЛЕТАМИ НА ПАЛЬЦАХ? МОЖЕТ ТОГДА И НАЧНЕТСЯ РАЙ?
В Воронеже мы с Денисом напились. Пили на платформе под плющом, тьфу ты, под плащом. Еле в вагон запрыгнули. Проводницу пощипали за мягкие места. За уши. И продолжался монотонный день со стереоэффектами, когда люди закрываются в своих купе и разгадывают кроссворды. Лена разгадывала кроссворды, Денис разгадывал секреты ее ног (на подсознательном уровне). Со мной Лена не разговаривала. На юбке осталось пятно. И воняло. Тоже мне, Моника Левински…
– Писатель. Английский. 7 букв.
– Диккенс, – сказал я. – Неправильно?
Молчание. Точно, Лена-то обиделась. За что?
– Диккенс, – сказал Денис.
– Точно, – сказала Лена.
За что же она обиделась на меня? За блевотину, за какую-то случайную блевотину? В таком случае ей следовало бы обидеться на Дениса – это он спровоцировал мой желудок. А желудок у меня трогательный. Его только тронь. С этими мыслями я выполз из купе и сел на складном стульчике. “Может вернуться домой? – думал я. -Что я ищу в Питере? Какие такие знания? Какую такую карьеру? Делать надо то, что хочешь, а я хочу быть дома. Хотя делать-то нечего, и я еду в Санкт-город, в святой-бург, туда, где у девушек зеленые губы и грязные ботинки, где мне иногда нравится, а иногда – нет, где можно приходить домой пьяным, но Дома-то нет… А что я бы?..”
– А что бы ты? – проводница смотрела на меня красными глазами. У нее были опухшие уши.
– В смысле?
– Вне смысла. В этом-то и смысл. То, что вне смысла, может быть, и есть сам смысл… Ну, это как “положение вне игры” в футболе. Побежишь и, на тебе, свисток. А после свистка гол не засчитывают. Могут и карточку показать…
– А если свистка не услышишь?
– Тем хуже. Будешь радоваться, как дурак, а потом…
– Не надо, я знаю, что потом. Но жизнь – это не футбол. Жизнь – это, скорее, чемпионат России по футболу. Обматери судью, подкинь немного денег и можешь хоть с аута забивать. Кстати, как там наши? Вчера с “Ротором” играли…
– Проиграли. По радио передавали. Я-то футбол не люблю. И никогда не любила…
– Понятно, профессия такая. Чистый кипяток, горячее белье, водка, билеты, флажки, машинисты с хроническим сифилисом, пассажиры-импотенты…
В купе было душно. Точнее, равноДУШНО. Я предложил открыть окно, Денис сказал, что будет сквозняк, а Лена спала. Я открыл окно. Действительно сквозило. Но было неплохо, и Денис согласился. Мы сидели и болтали. Тут он начал рассказывать мне про своего сына, и я с удовольствием слушал его.
РАССКАЗ ДЕНИСА О СЫНЕ
Сын-то мой не красавец. Однако девочки к нему липнут, как к скотчу. Кстати, о скотче. Тут недавно знакомую свою встретил. Зашли к ней, выпили, потанцевали. Ну, раздел я ее, а она в ванную убежала. Голая. Я лежу на кровати, жду и хочу. Появляется она. Голая такая, ну, как надо, и тут я обалдел. Рот себе скотчем залепила! “Зачем?” – спрашиваю я. А она: “Ненавижу минеты”. Представляешь? А я про минет-то и не думал. Я в этом смысле старомодный. Слава богу, ТАМ у нее скотчем заклеено не было. ТАМ-то был полный порядок. Чистота, уют, освещение, евроремонт… Ну, так вот, девочки к сыну липнут, и меня это беспокоит. Как-то прислал он домой видеокассету. Ну, там ерунда всякая, и тут-то я увидел ее. Она с ним была. Кто такая, я не знаю. А потом звонит как-то и говорит, что жениться хочет. На ком? Понятно, на ней. Жена в обморок, я телефон сломал (сыграл в испорченный телефон), а через неделю письмо от него пришло… “Здравствуйте, мама и папа! Насчет свадьбы я пошутил, так что не переживайте. Та, что на кассете, давно не со мной. Ее отбил у меня дигорец один, ну, вы его не знаете… Так что я в порядке. А он в беспорядке. И зовут его то ли Чепуха, то ли Ерунда. Или Барахло… Точно, Барахло. Он сам по себе, я сам по себе, а она сама по себе”… Потом-то, когда Алашка (мой сын) на каникулы приехал, он-то мне }rs историю и рассказал. А история такая. Короче, подружился он с этим Барахлом. Про девочку ту они оба забыли, а осетины-то в чужом краю друг друга держаться должны, – вот они, в конце концов, и подружились. Неплохим мальчишкой этот Барахло оказался. Он к нам летом домой приходил… Так вот, как-то они там на какой-то вечеринке были. То есть, Алашка и Барахло. То ли напились они, то ли, как Алашка рассказывал, устали очень, но захотелось им поспать. А там, в ихних клубах, место есть такое… Ну, как оно там… Чили, что ли? Или тайм-аут? А, нет, чилаут, точно, чилаут. Так вот, пошли они туда поспать, отдохнуть значит. А там таких отдыхающих куча, и они в эту кучу. Не проходит и часа, как эта куча оказывается в милицейском автобусе, и едут они, конечно, не по домам. И тут-то мой Алашка и понимает, что Барахла-то нет. Исчез Барахло. Ну, везут их до отделения, ковыряются в карманах, находят какую-то травку, я и сам когда-то увлекался… Короче, задерживают еще на несколько часов. Ну, Алашка-то не виноват, ему-то волноваться нечего, но он волнуется. Волнуется за Барахло. Он-то исчез. И кто знает, что с ним… К утру их отпускают, Алашка добирается до дома и звонит Барахлу. Никто не отвечает. Звонит вечером. Никто не отвечает. На следующий день тоже никто не отвечает. Проходит неделя – телефон молчит. И тут, наконец, международный звонок. Барахло. Барахло звонит из Финляндии! Как он там оказался? Кто его знает… Но он там оказался. Он прожил там месяц. На какие деньги? Кто его знает… Приехал Барахло, худой и бледный, в черно-белой “Аляске”. Как он там оказался, на что жил – никто не знает. Он даже сыну моему ничего не рассказал… Ну, вот и вся история…
– Хорошо, что Лена не слышала, – сказал я.
– Почему? – сказал Денис.
– Потому что плохо было бы, если б она услышала, – сказал я, и мне понравилось, как я это сказал. Спи, Лена, спи. Раздень подушку, представь, что это Леонардо ди Каприо… Спи, Лена, а мне не до сна. И не после сна. Это точно…
Я лежал на полке и думал о Барахле. Мне рассказали две истории про него – одна неинтереснее другой. И вот это и называется жизнь? Тут недавно по телеку ерунду какую-то показывали. Там тип один 47-летний – кандидат наук, бизнесмен -так вот, его спрашивают, ну, кто он такой. И он говорит, будто на dem|ch ему наплевать, ибо в душе он – джазмен… Перевешать бы таких джазменов. Облагородили свою территорию, обнесли ее колючей проволокой и джаз лабают. А нам в песках всю жизнь копаться. Конечно, какой там джаз. Трипхоп сплошной… Так вот, лежал я на полке и о всякой такой ерунде думал. 100% где-нибудь и про меня такие же “барахлинные” истории рассказывают. Тем-то мы и отличаемся от других поколений, что своей неинтресностью похожи друг на друга, как две капли осетинской водки. Что ж, нет индивидуальностей – и это неплохо. У нас тоже когда-нибудь своя оттепель будет. Что-то вроде Хиросимы. Добавьте к концу света хоть немного скрэтча, и я умру счастливым. Что придумал Окуджава? Хипхоп? Ведь нет же, и тогда кто он такой? Конечно, никто. Поэт, каких полным-полно, хороший человек (их тоже немало), посредственный гитарист (гитара, флейты – что может быть хуже?)… Вот чего я не люблю в современных “движениях”, так это негритянской тематики. Нет, я не расист, хотя, может быть, и расист – только не в этом дело. А дело в том, что тупые они, негры. Сам не знаю, почему… Короче говоря, я лежал на полке и думал о Барахле, а потом еще кое о ком, а потом еще и кое о чем. Нелепые вещи приходили мне в голову, а потом уходили в туалет, чтобы оставить за собой шлейф запахов. Впрочем, это типичная ситуация, когда едешь поездом, и тут ничего не поделаешь… А потом я обнаружил в левом кармане своих штанов какую-то бумажку, и это был мой прошлогодний рассказ. Боже, а я неплохо писал…
МОЙ ПРОШЛОГОДНИЙ РАССКАЗ
Я был. Она была. Между нами ничего не было. Но это было такое НИЧЕГО.
После утра, когда только-только начались повторы МТВ, я проснулся. Умылся, поел (или наоборот) и лег спать. Это и был мой вчерашний день. Он длился 17 минут.
Она проснулась еще утром. Умылась, посидела в туалете со старым “Космополитеном”, перекусила (у нее диета) и ушла. Трамвая не было, маршрутки проезжали мимо, такси игнорировали ее. Она опоздала туда, куда шла, и решила идти домой. “Ничего, бывает”, -думала она, и, действительно, иногда так бывает. Дома она смотрела МТВ (программа “Музыкальное чтиво”) и узнала, что Мадонна не девственница. Ночью было холодно, и это понятно – зима как никак.
После утра, когда только-только начинались повторы МТВ, я opnqmskq.
Она проснулась еще утром.
Между нами ничего не было. И это было так себе ничего.
Я не думал, что в Санкт-Петербурге кто-то будет меня встречать и когда выполз из вагона, то, конечно, удивился. Меня встречал Сирано де Бержерак – друг моей подруги.
– Привет, Барахло, – сказал он, и мы поплелись в сторону метро.
2
Что ж, вчера я приперся в С. Петербург, заплатил за квартиру, за те три летних месяца, что я был дома – нелепо, конечно, но хозяйка так захотела, а в общаге жить что-то не хочется. Квартирка у меня на последнем этаже, и, когда идет дождь, капли сначала падают на мой балкон и только потом на другие. Сегодня в 14 утра, когда я открыл окно, комната наполнилась тошнотворным запахом Невы, и хоть она далеко от моего спального района, я чувствую ее вибрации. Зато вид из окна у меня обалденный. На западе роща, где то и дело убивают друг друга балтийские гангстеры-неудачники, на юге – ТЭЦ, но я-то уверен, что это АЭС, и с нетерпением жду катастрофу… Весело жить в таком городе! Воздух грязен, как поцелуй М. Кэрри, вода ржавая и поэтому сладкая – чего бы, кажется, лучше? Какие там Лены, пены, поезда, пи..а? Что это я? 14.37, а я еще не одет. Сегодня иду в “Гусеницу” – там играют “Микробы”.
Французы уходят по-французски, англичане – по-английски, люди неопределенной национальности уходят, не попрощавшись, а я ухожу по лестнице. Лифт не функционирует. На метро до Невского, а потом на своих двоих – времени полно, торопиться некуда и можно немного прогуляться. Я пошел в сторону Казанского, и там было полно людей. Иностранцы – об этом можно было догадаться по старомодным брючкам и кепочкам, и, к тому же, болтали они на английском -пенсионеры, тратящие деньги ближе к смерти, молодые люди, напуганные до смерти смертью и ищущие приключений, но не там: они смотрели на меня с любопытством, им, кажется, не нравился мой вельветовый пиджак, но я улыбнулся, и они улыбнулись в ответ. Ответ продолжался 3-4 секунды, хотя, в принципе, его могло бы и не быть – вопроса-то не было. Тем не менее, я не прервал своего беспечного гуляния, ибо какой смысл прерывать его из-за какой-то rsoni женской улыбки, и я шлялся, шлялся, шля… Интересно, что у меня сегодня по гороскопу? Смерть от рака или нежелательная беременность? А есть ли в гороскопе знак Человека? Если нет, то это, скорее, говноскоп…
ГДЕ ЕСТЬ ТЕ, КОГО НИКОГДА НЕ БУДЕТ В МОЕЙ ЖИЗНИ? ЗНАЮТ ЛИ ОНИ, ЧТО ОНИ ТАК НУЖНЫ МНЕ? ЗНАЮ ЛИ Я, ЧТО ОНИ МНЕ НУЖНЫ? ЗНАЮТ ЛИ ОНИ, ЧТО Я НУЖЕН ИМ? НЕТ, МЫ НЕ ЗНАЕМ… НИЧЕГО-ТО МЫ НЕ ЗНАЕМ…
“Гусеница”… Ползучее животное с кислотой внутри, неплохое место для беззаботного времяпрепровождения беззащитных пижонов. Здесь я чувствую себя более-менее – это не какое-нибудь там “Яппи”. Однако пробраться туда нелегко, и я проторчал минут 20 на входе, дождавшись, когда секьюрити, выкинув каких-то типов и надавав им по ушам и между ног, начали пропускать.
– О, тоже мне клуб, – промямлили избитые типы, и еще они сказали одну довольно-таки избитую фразу, после чего секьюрити повторили процедуру импичмента, а потом типы добавили: – Ладно, найдем заведение получше, не такое дешевое, как это…
Это немного приподняло мое настроение, и, заплатив 30 р. за вход, я очутился в пижонском балаганчике под названием “Гусеница”.
– “Микробы” будут? – спросил я у кого-то.
– Позже. До 12 “Сперматозоиды” играть будут, – ответил кто-то.
– Рокабилли? – спросил я.
– Неа, тангобилли, – ответил кто-то.
Между тем я забыл сказать, что этот кто-то была какая-то фея в обтягивающем “Наф-Наф” и со странной улыбкой, – нигде такой не видел. Рот не до ушей, а после ушей, так-то. Это потом-то я понял, что она в маске, а сначала чуть не блеванул… Я купил пива себе и ей, а пиво в “Гусенице” дешевое, и мы сели за свободный столик – остальные столики облепили такие же бездельники, как и я, – ну, и началась эта тоскливая беседа типа “а я, а ты”, которая повторяется с периодичностью 7 раз в неделю. Что поделаешь, человечество ничего оригинальнее не придумало, кроме, конечно, трипхопа и секса по интернету…
– Барахло! Когда приехал?
Обернулся: Алашка-какашка. Мы обнялись. Как я познакомился с mhl, рассказал Денис, и поэтому мне ничего не остается, как добавить, что он был говнюком. Его называли в Питере Аланом, потому как он любил болтать насчет того, что осетины потомки алан и скифов и, соответственно, он тоже их потомок. К тому же его и звали Аланом. А так как он никогда никого не подводил, его уважительно называли Аланом с большой буквы. И только я знал, что он был Говнюком. С большой буквы. С большой буквы Ы…
Алан – тоже аспирант. В прошлом году закончил с треском питерский журфак и был рекомендован в аспирантуру – никто не знает за что. Я видел полно двоечников талантливей его, однако, как я позже понял, талантливым в аспирантуре делать нечего. Так вот, Алан только год в аспирантуре, носит, как модно во Владикавказе, кожаную куртку и черные “Версачи”. У него золотой перстень на левой руке. Он похож на культуриста из немецкого порнофильма, тот самый тип типов, считающих, что мышцы – это офигеть как сексуально и, ну, как его там, достойно. Когда он говорит, а говорит он часто, Алан щурит глаза, чтобы быть похожим на Кину Ривза; он говорит серьезно, а чаще глупо; он из тех людей, которые на любой случай жизни имеют парочку избитых и изнасилованных фраз, которые, в свою очередь, были выписаны в свое время из какого-нибудь Карнеги. Типа, “Как правильно поиметь друзей” или “100 советов на случай случайной половой связи”… Конечно, такие люди нравятся девушкам. Они вызывают доверие и, когда доверие приезжает, тогда… В отличие от меня, повзрослев, такие люди становятся хорошими семьянинами, зарабатывающими кучу денег и не гуляющими на стороне. На стороне В. А на стороне А они, как правило, нарушают правила. И еще как! Но это еще более-менее выносимо, а убивает меня в нем то, что он постоянно занимает деньги. И что самое противное – никогда их не возвращает. Однако, несмотря на это, с ним неплохо гулять: девки-то к нему липнут. Его мечта – трахнуть негритянку. Я как-то помешал осуществить ему эту мечту, и он меня за это не любит, хотя, мы как бы считаемся друзьями. Осетины же, черт подери.
Что до меня, так я его тоже не люблю. Когда-нибудь он плюнет мне в лицо, и мне придется сказать ему “спасибо”. Я чувствую это…
Я познакомил его с феей, которая, увидев вдруг знакомое лицо, упорхнула за соседний столик.
Мы немного поболтали.
– Лето было безбашенным, – сказал Алан, глотнув немного пива b стиле Д. Бонда. – Те, у кого был воздух, запаслись кислотой, и плевать мы хотели на этот кризис, а те, у кого воздуха не было, на траве сидят, что тоже неплохо. На прошлой неделе негритянку трахнул – конец мечте, хотя теперь-то другая мечта…
– Трахнуть эскимоску?
– Неа, трубку приобрести. Сейчас на них скидки.
– Курительные, что ли?
В эту секунду начали шуметь “Сперматозоиды”, и мне это понравилось. Песенка называлась, кажется, “Бомба-пчела”, и гитара приятно делала “вау-вау”.
– Кто такие? – спросил я у Алана
– Х… их знает. Ерунда какая-то. Я-то на “Микробы” пришел…
– Я тоже. Хотя мне и эти нравятся.
– Говно это. Музыка говно. Я сейчас “классику” слушаю. Вот кайф! Знаешь, как под Вивальди трахаться оху…о?
– Не знаю.
– Знаешь, такое ощущение, будто не ты ее, а она тебя.
– Кто, классика, что ли?
– Женщина, тупица, женщина. Женщины от Вивальди кипятком ссут.
– Поэтому у тебя чайника нет?
– В смысле?
– В смысле, кипяточек-то всегда найдется, – сказал я и пошел в туалет. В туалете можно избавиться от использованного пива и хоть немного отдохнуть от дол…ов. В туалете я наткнулся на ту фею, с которой сидел до Алана. Она пудрила ноздри с каким-то типом. Им было неплохо. В отличие от меня. Они предложили и мне, но я не дурак. Точнее, дурак…
Когда я вернулся к столику, Алан был не один. Рядом с ним, точнее, там, где до этого сидел я, сидела девушка. Нет, сказать вот так “девушка” – значит, ничего не сказать. Она будто из 60-х выпрыгнула, а у меня на 60-е встает – я, вообще, мод в душе. И душа у меня вельветовая. Так вот, я сел напротив нее, и мы сказали друг другу свои имена. Ее имя я никогда не забуду. Как там оно было? То ли Нина, то ли Инна… Или, может, Ума? Они болтали с Аланом на свои темы, а я пил пиво и слушал “Сперматозоидов”. Я уловил одну фразу, которую Алан нашептал ей на ухо. Вот она:
– Милая моя, я так устал от праздников, что, ей богу, спортивный и чистый секс мне бы не помешал. Как и тебе…
Она улыбнулась и посмотрела на меня – типа, нехорошо подслушивать, у нас тут, типа, любовь. Тогда я сказал ей:
– Послушай, не надо на меня так смотреть. Ты смотришь на меня так, будто это у меня “Версачи”, а не у Алана твоего. Смотри-ка на него, а на меня не пялься, сука потная, – а сам подумал: – “А эта, ну как ее там, Инна-Нина – та самая, навороченная… У нее замшевые глаза, она сама замшевая, а я люблю замшевые вещи. В замше главное то, что в ней нет блеска. В коже блеск есть, как и в тканях. Пожалуй, еще в вельвете нет, но о вельвете разговор особый… Короче, глаза у нее замшевые – их хочется потрогать”…
– Так, говнюк, я не сука, и это во-первых. Во-вторых, я не потная – просто ты не реагируешь на “Импульс”…
– Наверное, есть еще и в третьих? – сказал я.
– А в третьих, я смотрю на тебя потому, что ты думаешь обо мне плохо.
– Милая моя, – сказал я ей, пытаясь подделаться под тон Алана, – я так праздновал свои усталости, что, ей-богу, не бери так часто в голову.
Я встал и направился в другое помещение, туда, где играли в бильярд. Я знал, что Алан сейчас будет говорить ей какое я Барахло, и я на самом деле Барахло. В бильярдной “Сперматозоидов” было не слышно, но так не хотелось сидеть рядом с Аланом и этой, как ее там… Прогоняв с полчаса шары с каким-то придурком, я решил отправиться в свою квартирку. Через 20 минут закрывалось метро. “Сперматозоиды” исчезли, а до “Микробов” было еще минут 17. Хотя, честно говоря, я торопился уйти отсюда из-за этой сладкой парочки. Мне надо было еще и пройти мимо них. Когда я проскользнул за их спинами и почти ушел, Алан влепил пощечину своей Инне-Нине, и мне ничего не оставалось, как прогуляться с ней до метро. Признаться, мне было приятно. Больше ничего не скажу. Сами понимаете почему…
Иногда мне кажется, что я кенгуру, прыгающий изо дня в день. Что будет сегодня, если сегодня не сулит ничего хорошего, – об этом можно только догадываться. Причем никогда не угадаешь. В этом городе на Неве миллион людей, и у многих из них ничего не болтается между ног. И это отсутствие, пожалуй, самое многообещающее в этой жизни. У тебя есть чем заполнить ей пустоту между ног, и ты можешь сделать ее счастливой. Хотя бы на время. И хотя бы с презервативом. Занавес…
Я вру. Мне хочется врать. Но я никогда не вру самому себе. И за занавесом (точнее, под одеялом), когда я один на один с собой, ничто не ускользает из меня наружу, ибо я дорожу любой вещицей из скудного гардероба моей души. Что мне мода с ее тупым содержанием! Что мне эти Аланы, Инны-Нины, “Сперматозоиды”, феи! Они – ничто по сравнению с тем, что есть у меня, в двухкамерном холодильнике под грудной клеткой. А что там есть? Альбом грустных и порой сентиментальных картинок детства, мамины запахи и папин смех, а также 100-долларовая купюра со следами губной помады (случайная вещица в этом дорогом для меня сундуке). Последняя фраза повисла в воздухе, и сразу же к ней прилипли последние мухи этого года. Тупой получился конец, мухи липнут известно к чему…
