Окончание.
Начало см. “Дарьял” 1’00.
ХРАМ И ПАНТЕОН
Храм без молитвы и колокольного звона – немой укор людям, потерявшим веру, а скорее – власть предержащим, лишившим их божественного начала. Путь от колыбели до могильного холмика бесплоден, теряет смысл, если жажда познания, поиск истины подменяется суетой, греховными страстями, всеядностью.
Гулкая пустота заброшенного храма напоминает о том, что рано или поздно отзовется боль людская на его зов и в душах прихожан оживет тяга к покаянию.
Шесть десятилетий остывали стены храма, холодком опустения пугали облезлые своды, грешники увязали в новых грехах, не находя утешения в исповедальной молитве. Верилось однако, что придет время собирать камни и из руин восстанет храм, хранитель памяти. Что было, что стало – ничто не забыто, не заросло быльем.
Помнят старожилы Владикавказа Хадзырата Цомаева. Мудрость его и милосердие привлекали к нему десятки лет прихожан и в дни радости, и в горе. Уходили же от него с просветленными душами и добрыми чувствами. Церковный сан и светская образованность Отца внушали жителям Осетинской слободки (Ирыхъёу) веру и надежду.
Помнят старожилы и дьякона Бичерахова, грозу шумливой детворы, приносившей в храм голубей. Тогда их еще не величали символами мира, а хлопот доставляли немало. Помнят… Помнят, как изгнали священников, как забили двери досками, как разрушали памятники на могилах.
За церковной оградой образовалась запретная зона. Трагедию эту предсказал прозорливый Коста в своих пророческих стихах: “Рухс кувандаттай хынджылаг канынц, мард нын на уадзынц…” И еще: “Фидар рахыстай нын не уангта сбастой”. Это о Хадзырате Цомаеве и о тех, кто разделил его участь. Мир перевернулся. Милосердие признается злодеянием, доброта и щедрость души – коварством и кознями, правдолюбие – преступлением. Мало отлучения от церкви и умерщвления самого очага мракобесия – священник исчезает в казематах НКВД, а потом и след его простыл. Навсегда. Неизвестно, какие муки он принял ради своей веры в Бога, в людей, в свой народ. Однако верится, что он не оступился, не предал ни Бога, ни людей, ни свой народ. И след его не простыл. Память людская сохранила его имя, и труды его не забыты. Он оставил нам в наследство великолепный перевод на осетинский язык романа М.Ю.Лермонтова “Герой нашего времени”. И наверняка – многое dpscne, пока не доступное нам.
Х.Цомаеву и после трагической гибели в застенках НКВД мстили за его веру и талантливость. Палачам претили и вера, и талантливость. В послевоенном издании романа М.Ю.Лермонтова не указан репрессированный переводчик книги, как и художник-оформитель Георгий Едзиев, оказавшийся также в тюрьме.
Шутники злословили: “Ай, да Лермонтов. Он великолепно владел осетинским языком и свой роман написал на нашем языке. И новое издание своего сочинения оформил сам”.
Недобрые были времена и шутки невеселые. Но мы радовались тому, что книга увидела свет. А этого могло и не случится.
Опустел храм без своего попечителя и только в 1939 г., в дни празднования 80-летия со дня рождения Коста Хетагурова, распахнул двери. В нем разместили музей осетинской литературы. Основу экспозиции составляла живопись великого поэта. И снова зачастили люди в храм. Не за словом Божьим шли сюда, но все-таки отрадно – приобщались к искусству, к чистому, светлому, высокому началу. Тем более, что Коста вдохновенно писал картины и на религиозные темы и стены храма украсили божественные лики.
С годами церковь все больше разрушалась. Глубокие трещины на ее стенах вызывали серьезные опасения и музей перевели в другое помещение. Храм вновь осиротел, по существу превратился в склад ненужных вещей, если не сказать – всякого хлама. Неказистый вид его десятилетиями никого не заботил и не волновал. Двор стал прибежищем наркоманов, хотя и считался пантеоном. Партократы и наркоманы сообща надругались над святыней. Прежние захоронения сравняли с землей, не посягнули лишь на могилу Коста Хетагурова, но не пощадили могилу Заурбека Калоева, посмертно причисленного к тем, кого именовали врагами народа. А был он простым мудрым горцем, прошедшим путь от крестьянской сохи до кормила государства, двенадцать лет бессменно состоявшим членом ВЦИК СССР и сделавшим для родины столько доброго, что всей партократии за годы Советской власти оказалось бы не под силу. Снесли надгробие, что покоилось рядом с могилой Коста.
На месте старых захоронений начали появляться новые. Партократы на костях усопших хоронили своих соратников и приверженцев. Разные люди нашли здесь свой последний приют, разные по заслугам, по исторической значимости и роли, сыгранной в судьбах народа.
Весы, на которых взвешивались заслуги претендентов на погребение в Пантеоне, как и аршин, которым измерялась высота котурнов, находились в руках Первого секретаря обкома партии. Оный, несмотря на свое очевидное безбожие и вечную занятость, добровольно выполнял миссию мифологического повелителя загробного мира Барастыра. Земных дел невпроворот, но и потусторонние проблемы и заботы нельзя передоверять, nrd`b`r| на откуп малосведущим людям. Вкусовщина даже в таком деликатном вопросе неизбежна. Вот и обрели покой в Пантеоне в добром соседстве герои и классики, ученые и грешники, бездарности и чиновники, достойные и не очень…
Бог с ними со всеми, земля примет каждого, но пространство Пантеона не беспредельно и кандидатуры отбираются скрупулезно.
Тотырбеку Джатиеву поселиться в Пантеоне можно, Тазе Басаеву, Давиду Туаеву, Хадо Плиеву, Хадзыбатыру Ардасенову – путь заказан. Дочери А.Г.Тотрова, ректору мединститута – только туда дорога, а вот директору СевОСНИИ Х.С.Черджиеву и другому директору мединститута А.А.Езееву – никак нельзя. Начальник Минераловодческого отделения железной дороги Токаев, Махачкалинского – Дзарасов? Добро пожаловать! Выдающаяся актриса В.Каргинова или бесподобный П.Цирихов – ни-ни… Почему Елекоев, бывший директор мединститута, прозябает во дворе учебного заведения столько лет? Немедленно перезахоронить в Пантеоне. На старом осетинском кладбище, подлежащем сносу, покоится прах классиков нашей литературы Елбаздыко Бритаева, Цомака Гадиева, Мысоста Камбердиева. Надо бы перезахоронить. Но идет многолетняя тяжба между Союзом писателей и обкомом КПСС. Не выдержав испытания, сын и дочь Е.Ц.Бритаева увозят прах отца в Куртатинское ущелье, благо сын -известный генерал, дочь – известный режиссер. Они сумели осуществить эту печальную акцию. А вот Цомаку Гадиеву и Мысосту Камбердиеву после долгих мытарств все-таки удалось приютиться возле забора в жидкой тени солидных памятников любимцев Барастыра. И на том спасибо!
Случаются осечки и у Барастыра. В Москве умер выдающийся человек, славный революционер, крупный хозяйственник всесоюзного масштаба, член КПСС с 1916 года Амурхан Ботоев. Анкетные данные безупречны, место в Пантеоне обеспечено. Но покойник подвел Барастыра.
С Барастыром шутки плохи. Сказано: мертвые сраму не имут. Срамные дела живым присущи, особенно власть имущим.
Свершилось – чудо-храм возрожден. Хотелось бы верить, что при освящении церкви добрым словом было помянуто имя ее настоятеля, великомученика Отца Харлампия-Хадзырата Цомаева и других достойных людей, обретших здесь вечный покой, хотя иные поселились в Пантеоне с нарушением паспортного режима. Впрочем, пусть всем им земля будет пухом. И пусть придут сюда с покаянием те, кто грешил при дележе земельных участков в Пантеоне, привнося хозяйственные навыки в погребальную процедуру.
КОМУ ПОВЕЗЛО
В середине тридцатых годов ураган политических репрессий опустошил осетинскую культуру. Собственно, она перестала существовать, а те, кто ee создавал, превратились в лагерную пыль. Что не имя, то личность, гармоническая, талантливая, яркая. Целая галерея мастеров слова, самоотверженных подвижников.
Переводчики и просветители Бабу Зангиев и Цоцко Амбалов, профессора Магомет Мисиков и Борис Алборов, писатели и журналисты Коста Фарнион, Георгий Малиев, Александр Кубалов, Гино Бараков, Илас Арнигон, Казбек Бадоев, Кудзаг Дзесов, Чермен Беджызаты, Сико Кулаев, Хадзыбатыр Тотров, Дзахо Гатуев, Сармат Косирати, Казбек Короев… выдающиеся общественные деятели Казбек Бутаев, Саханджери Мамсуров, Симон Такоев, Горга Арсагов, Данел Тогоев, Коста Цаллагов, Камболат Хасиев – всех не перечесть – стали жертвами кровавого террора.
На чисто выкошенной ниве осетинской культуры появились новые ростки – Дабе Мамсуров, Татари Епхиев, Барон Боциев, Хадзыбатыр Ардасенов, Гриш Плиев, Казбек Казбеков, Тазе Бесаев, Георгий Кайтуков, Цыппу Хутинаев и те, что помоложе – Яков Хозиев, Хазби Калоев, Мухарбек Кочисов, Исса Хуадонти и многие другие.
Первые вместе со своими творениями и делами были запрещены, не имели больше права на жизнь и существование. Даже в памяти земляков. Вторые росли и формировались в тисках тоталитаризма, в тенетах идеологического пресса. Таланты пробивались, как трава через асфальт, но раскрыться сполна не могли. Славословие, политическая трескотня губили их, загоняя в стойло придворного искусства и литературы. Но жили и выживали, дотянули до лучших времен, потеряв силу своего таланта на ухабистых путях-дорогах к свободе слова, к истине, к настоящей правде, через завалы и заросли фальши, лжи, политических, духовных, нравственных иллюзий и мифов. Третьи сложили головы на поле брани, избежав послевоенных репрессивных идеологических акций.
Величайшая трагедия культуры народа еще долгое время давала о себе знать, ибо те, кто успел уйти в царство мертвых до разгула репрессий, также подвергались гражданской казни посмертно. Такая участь постигла Елбаздыко Бритаева, Георгия Цаголова, Хоха Тлатова, Алихана Токаева.
Повезло немногим. Только Цомак Гадиев, Созур Баграев и Мысост Камбердиев, классики и основоположники новой литературы, малая часть плеяды замечательных мастеров слова, которую посекли в роковые тридцатые годы, избежали идеологической кары. Им повезло, они умерли от туберкулеза в расцвете творческих сил незадолго до воцарения каннибалов. Звучит кощунственно, но им повезло. Они не испытали ужасов пыток, не стали очевидцами торжества зла, глумлений над святыми идеалами – Совестью, Честью и Достоинством человека, над Свободой личности, над Творчеством.
И еще в одном им повезло – умерли и с глаз насильников – долой! Созура похоронили в Дигоре, Елбаздыко, Цомака и Мысоста – на старом кладбище на Осетинской слободке. Вскоре кладбище закрыли, могилы g`pnqkh травой забвения. Много времени спустя их перезахоронили. Ради приличия, для очистки совести тех, кто сеял эту самую траву забвения.
Повезло и Нигеру – избежал физической расправы, но духовно был угнетен, раздавлен, а в последние годы жизни из-под его пера вышло такое “сочинение”, как письмо трудящихся республики вождю народов И.В.Сталину, изложенное им в стихах. Творческий заказ был спущен сверху, от власть имущих – неспроста текст послания опубликовала газета “Правда”. Это похлеще пытки для Поэта.
КОРАБЛЬ НА ПЛАВУ
Писательская флотилия росла год от года. Пассажирские лайнеры, теплоходы, суда различных типов, носящие имена классиков литературы и крупнейших современных писателей, бороздили моря и океаны. Не было среди них корабля, борт которого украшали бы дорогие для каждого осетина слова: “Коста Хетагуров”. Чья-то забывчивость в том была повинна или наша, осетинская, скромность – сказать трудно. Но и мириться с такой несправедливостью нам не пристало. Под лежачий камень вода не течет. Если ребенок не плачет, мать не дает ему грудь. Хватит поговорок и присловий. Надо действовать.
Двух-трех страниц машинописи достаточно для того, чтобы коротко охарактеризовать заслуги Коста Хетагурова перед мировой и отечественной литературой. Их с лихвой хватало на то, чтобы увидеть нашего национального гения среди тех, чьи имена присваивались новым кораблям, пополнившим писательскую флотилию.
Составил я эту справку (так назывались в обкомовском обиходе подобные документы), адресовал ее Министру морского флота СССР Б.Т.Гуженко, указал в конце просьбы-послания фамилию Первого секретаря обкома КПСС Б.Е.Кабалоева и отправился в партийный дом.
Шел в обком с легкой душой. Благое ведь дело, кто может такой инициативе чинить помехи, не может отказать нам Министр морского флота, не имеет права. Подобные мысли мельтешили в голове, пока добирался до начальства.
И был обманут в своих надеждах, получил-таки категоричный отказ. Министр здесь не причем. Неприятности поджидали меня в кабинете Первого секретаря обкома партии.
Б.Е.Кабалоев прочитал письмо, сердито насупился и отрезал:
– Не будем поучать министра. Он сам знает, когда и что ему делать.
Билар Емазаевич озадачил меня. Слыл он умным человеком, радетелем республики, но в этот день я не мог понять его, не мог вникнуть в ход его мыслей. Раздражительность Первого секретаря, Хицауа, как за глаза величало его ближайшее окружение, обескураживала, будто ему дорогу перешли. Когда я, удрученный, покинул кабинет высокого начальства, мне в самом деле стали докучать всякие крамольные догадки: может быть, он p`qqepfem тем, что инициатива исходит от Союза писателей, а не от обкома партии, где обитают самые мудрые, думающие люди, безупречные во всех отношениях. Те, кто призван решать, судить, рядить, учить, указывать…
Хотел было поделиться с товарищами своей обидой после этого неприятного разговора, но не стал разжигать страсти, отложил беседу до лучших времен.
Обида прошла. Суета, она погасит любые вспышки в стычках с начальством. Мелкие будничные дела и впрямь сняли остроту впечатления от опрометчивой категоричности повеления Хицауа. Миновали месяцы. Письмо затерялось среди бумаг, я не вспоминал о нем, но оно само дало знать о себе. Как-то прибирал рабочий стол и обнаружил помятые, потускневшие страницы своего послания морскому министру. Перечитал его, переписал заново на машинке уже без подписи Б.Е.Кабалоева, стал думать, что же с ним делать? В это время в кабинет заглянул один из моих друзей, который собирался ехать в Москву. Как говорится, на ловца и зверь. Попросил его прихватить с собой письмо к Б.Т.Гуженко и передать его хоть швейцару, хоть кому, но чтобы оно попало в Министерство. Указал ему адрес – Министерство находилось в самом центре города, рядом с Детским миром.
Вскоре друг мой вернулся. Письмо он не передал по назначению, рассудив по-своему: скоро в издательстве “Художественная литература” выйдет трехтомник Коста Хетагурова и вместе с собранием сочинений можно будет передать в Министерство морского флота и это послание. Издание трехтомника и для меня не было секретом, хотя бы потому, что я выступал в роли автора предисловия к нему, но ждать его выхода не было резона – оба дела могли состояться в одно и то же время.
Прошло еще несколько месяцев. И в третий раз пришлось перепечатать письмо Министру Б.Т.Гуженко. Подписал его самолично и отправил по почте. Что называется, на авось, наугад.
В это время я перенес тяжелую болезнь. Два месяца провел на больничной койке, потом еще месяц находился на бюллетени. Как-то позвонил мне из Союза писателей Умар Богазов:
– Вот пришло письмо из Москвы. Что к чему – не понять.
– Перешли его ко мне, попробую разобраться, – сказал я ему.
Письмо очень обрадовало меня, и я привожу его полностью.
Председателю правления Союза писателей СО АССР
тов. Марзоеву С.Т.
г. Орджоникидзе, проспект Мира, 25
на №11 от 20.02.75 г.
Уважаемый Сергей Тимофеевич!
Предложение правления Союза писателей СО АССР об увековечении памяти Jnqr` Левановича Хетагурова Министерством морского флота рассматривается совместно с правлением Союза писателей РСФСР.
В связи с тем, что всем строящимся судам поставки 1975 года названия уже присвоены, вопрос о возможности присвоения одному из строящихся судов 1976-1980 гг. названия “Коста Хетагуров” будет рассмотрен не ранее июня 1975 года.
О последующем поставим Вас в известность.
Зам. начальника Главной морской инспекции
А.Б.Юдович.
Мне, больному, письмо принесло большое облегчение. Оставалось ждать и надеяться. И надежда сбылась. Пришло еще одно письмо из Министерства морского флота страны, в котором сообщалось о принятом на коллегии решении. Вот оно:
Председателю правления Союза писателей РСФСР
тов. Михалкову Сергею Владимировичу.
г. Москва, ж-35, Набережная Мориса Тореза, 30
Председателю правления Союза писателей Северо-Осетинской АССР
тов. Марзоеву Сергею Тимофеевичу,
г. Орджоникидзе, пр. Мира, 25.
Начальнику Каспийского морского пароходства
тов. Гашщумову Джаббару Азимовичу,
г. Баку, ул. Джапаридзе, 5.
Уважаемые товарищи!
Министерство морского флота приняло предложение Союза писателей РСФСР и Северо-Осетинской АССР об увековечении памяти К.Л.Хетагурова.
Приказом ММФ №110 от 8 июля 1976 г. строящемуся теплоходу типа “Кишинев”, строительный номер 1285, присвоено название “Коста Хетагуров”.
Судно закреплено за Каспийским морским пароходством и войдет в состав флота в 1977 г.
По вопросам организации шефской связи с экипажем просьба обращаться к начальнику пароходства.
С уважением
Член коллегии Ю.Н.Евфарестов.
“Эпопея” завершилась публикацией на страницах газеты “Социалистическая Осетия заметки в три-четыре абзаца под названием “Теплоход имени поэта”.
Корабль был спущен на воду.
ПРОИЗВОЛ
Власть надо употребить, если думаешь о благе людей. Если же тебя гложат личные амбиции, если заражен вирусом самодурства – не греши, помянут тебя недобрым словом. Но когда ты всесилен и некому тебя вразумить, сонм подхалимом и угодников поет аллилуйя, – разве не наломаешь дров? И от бредовых замашек не убережешься.
Владимир Михайлович Агкацев отличался крутым характером, безапелляционностью несложных суждений и еще – завидным упрямством. Эти и другие качества были присущи почти всем Первым Секретарям. Власть…
Водная станция на южной окраине города строилась методом народной стройки еще при Кубади Кулове. Начал хорошее дело, но не довел до конца, решил Агкацев. Почему бы на берегу Терека, в окружении лесных насаждений, вблизи трассы не соорудить Зеленый театр, Акрополь для проведения всевозможных массовых мероприятий? Заманчиво. Что может быть приятнее и полезнее культурного отдыха на лоне природы?
Брошен клич. Вся столица поднята на ноги. Все ресурсы, все резервы мощных строительных организаций направлены на возведение памятника культуры.
Тысячи тонн бетона превращены в сиденья-террасы Зеленого театра. Гул машин не смолкал месяцами.
Наконец, горожане перевели дух. Слава Богу, на карте города появилось еще одно примечательное место. Живи и радуйся, и самого себя, и гостей можешь ублажить и в будни, и в праздники.
Память горожан сохранила только два крупных события, прошедшие на арене этого замечательного сооружения. Здесь была проведена товарищеская встреча борцов вольного стиля между атлетами Японии и Северной Осетии. При огромном стечении зрителей победу одержала наша команда. А еще на сцене Зеленого театра состоялся большой концерт художественной самодеятельности. Других дел и забот у тех, кто создавал этот очаг культуры, не оказалось.
Вскоре кресло В.М.Агкацева занял Б.Е.Кабалоев, не чета своему предшественнику – и умен, и образован, и к культуре больше уважения имеет. Однако почему-то не взлюбил злополучный Зеленый театр. И дороги к нему заросли травой. Шел год за годом – театр забыт, заброшен, обречен. Через некоторое время бурьян покрыл сиденья. Не трава, а деревья, которые были выкорчеваны перед началом строительства, обрели второе дыхание, вымахали в рост, хоть и служил бетон помехой.
Театр сам по себе не вызывал неприязни Б.Кабалоева. Во-первых, иметь такой театр престижно, во-вторых, в-третьих… Но вот беда – строил-то его В.Агкацев, будь он неладен. Был дерзок и груб, мог прямо на бюро обкома партии поставить тебя на место и даже объявить выговор – не терпел инакомыслия. Прошло его время, и коли так, пусть с его именем уйдет в небытие и детище его. И театр угасал, приходил в запустение и wepeg несколько лет “выветрился” из памяти горожан. И плакали народные денежки. Погублено народное добро. Коль ты хозяин, к ответу не призовут, и твори, что тебе заблагорассудится.
А был еще случай. Нравы элиты – наука для подопечных. Пусть масштабы не те, но есть же власть в руках, к тому же инициативным быть обязан.
Для Ленинского райкома партии на улице Ватутина построили новое помещение. Малый партийный дом был сооружен без государственной помощи – хватало партийных взносов коммунистов. Перед домом разбили газоны, кругом благоухали цветы. Чего же более? Кому-то, однако, вздумалось украсить площадку бассейном. Вырыли глубокий ров шириной в два метра, длиной – четыре. Бассейн выложили метлахской плиткой разных цветовых оттенков. Любуйся прозрачной водицей и игрой красок. Праздник не состоялся – ни воды, ни красок, одна сухость. Бассейн на глазах превращался в хранилище мусора. Не приведи Господь, еще и беды не оберешься. Новый секретарь райкома К.Фидаров избавился от бассейна без затей. Засыпали его, только и забот. Забот-то прибавилось, но разве что будущим археологам. Может быть, когда-нибудь произведут здесь раскопки и обнаружится, что наши пращуры в глубокой древности владели искусством выделки метлахской плитки. Правда, это произойдет не так скоро – на месте бассейна поставили памятник Ильичу. Это понадежней охранной грамоты…
Одной из достопримечательностей городского парка был Летний театр. Большой зал не отличался особой красотой и изяществом отделки и оформления, но привлекал массу зрителей. Можно было посмотреть новую кинокартину – в городе не хватало кинотеатров, можно было полюбоваться схватками вольников, послушать мастеров эстрады. Да мало ли что… Фойе театра часто украшалось экспозициями из произведений художников. Подолгу толпились зрители у мозаичных портретов из зерен, созданных Игнатом Алдатовым. Было и многое другое для души любопытного горожанина.
Пора было подумать о благоустройстве театра. И начались реконструкция и ремонт здания. Много средств вложили в это благое дело, но конца ему не было видно. Театр годами бездействовал, люди с любопытством смотрели, как осуществляются замыслы и усилия городских и республиканских властей. Не дождались открытия похорошевшего, помолодевшего театра, рухнули их надежды, потому что рухнул сам театр. Нагнали технику, краны и бульдозеры, корежили кустарники, вековые деревья; с трудом, но все-таки строителям удалось превратить в руины Летний театр после капитального ремонта и реконструкции.
Оказалось, что обитателям громадного Дома политического просвещения стало тесно в их белокаменном дворце. Было в нем два зала, в которых проводились всякие съезды, партийные конференции, совещания пропагандистов. Было множество кабинетов для штатных просветителей. И bqe им было мало. Решили прихватить часть парка, построить корпус на месте Летнего театра. Составили проект, ЦК партии отвалил нужные средства.
Где-то у кого-то благоразумие победило безрассудство, и работы по расширению Дома политического просвещения, который в народе называли партийной церковью, застопорились. Какой-то следопыт раскопал постановление правительства, запрещающее какое-либо строительство в парковых зонах. Но дело уже было сделано. Многие годы на том месте красовался пустырь. Ни театра, ни зелени – пустота. За разрушение театра ни с кого не спросили, да виновного и не искали, по-видимому, до его высокого кресла нельзя было дотянуться. Иначе в историческом центре города не появились бы Дом быта и Дом моды, разрушившие архитектурный ансамбль старого Владикавказа.
Благоустройство города всегда заботило начальство. Давно ушли в небытие лавчонки, маленькие мастерские, покосившиеся домики на Краснорядской улице (ул. Свободы). Лишь городская пожарная со своей специфической архитектурой, как бельмо в глазу, торчала в самом центре столицы, вблизи Дома Советов, парка культуры и отдыха. Площадь Свободы и… пожарная(?!).
Конечно же, пожарная не украшает центр столицы, да и строения за ней вплоть до Чугунного моста, за исключением Армянской церкви, – не лучшее произведения градостроительного искусства. Архитекторы предложили тщательно продуманный план реконструкции проспекта Мира -снести пожарную и старые постройки, продлить не очень большой проспект, открыть перспективу на Главный Кавказский хребет. Преобразится город, убеждали они начальство, но оно умеет быть глухим и немым, если ты противоречишь ему или позволяешь себе иметь собственное мнение.
Пожарной не стало. На ее месте воздвигнут кинотеатр “Октябрь”. Слов нет, хороший кинотеатр, но он замкнул проспект, закрыл собой панораму гор. Архитекторы и поныне сокрушаются по поводу начальственной некомпетентности и решительности при сомнительных акциях, касающихся судеб города и горожан. Власть, она не всегда добру служит. А в свое время архитектор Андрей Бесолов и еще кое-кто скоропостижно ушли на пенсию.
Невезучим оказался и классик нашей литературы Арсен Коцоев. Задумали мы благоустроить его могилу, напоминающую стандартные солдатские могилы, коих тысячи и тысячи на белом свете. Несколько сот рублей выделил нам Литфонд СССР, да что на эти средства можно было сделать? Местные власти к подобным просьбам глухи. Скульптор Чермен Дзанагов вылепил бюст писателя. Оплатили мы его труд из скудных средств Союза писателей. Но могила Арсена Коцоева была страшно запущена, негде установить бюст. Он и до сих пор хранится у скульптора.
Когда-то Надтеречная улица ничем, кроме Суннитской мечети, не могла похвалиться. Теперь ее украшают многоэтажные дома и великолепная гостиница “Владикавказ”. Возле мечети и гостиницы образовался красивый зеленый оазис. Улица Коцоева… Где же, как не здесь, быть памятнику классику? Лучшего места не найти, не сыскать! Площадь вся в зелени и цветах. Памятники старой и новой архитектуры восхищают горожан и гостей города. Рядом плещется древний Терек, на берегу которого писатель прожил десятки лет. Как бы украсил эту улицу памятник писателю, чье имя она носит.
Начальство строго пресекло наши поползновения. Гостиница будет принимать иностранных гостей, а тут памятник Коцоеву… Собственной славы стыдились.
Но сказано было и нечто обнадеживающее. На улице Коцоева напротив парка был заложен краеугольный камень Республиканской научной библиотеки. У входа в храм книги намечалось установить два памятника -С.М.Кирову, чье имя носит библиотека, и А.Б.Коцоеву, имя которого давно присвоено этой улице.
Шли годы. Библиотеку начали строить, потом строительство законсервировали – обнаружились неполадки в проекте. Наконец, она распахнула двери. Замечательное это сооружение. Правда, летом в его залах бывает слишком жарко, а зимой – слишком холодно. Все те же неполадки… А памятника писателю там нет и будет ли – не берусь судить. Как начальство решит, так и будет. Вот и пылится его бюст в мастерской скульптора. Хорошо, что есть мемориальная доска на доме по улице Гибизова, в котором он прожил пятнадцать лет, с 1929 г. по 1944 г., когда он скончался в нищете и одиночестве. Дома Коцоева, вернее -комнатенки, нет уже и в помине. Его снесли. Кто-то выстроил на его месте добротное жилище. А вывеска-доска все гласит: в этом доме жил… Не жил Арсен Коцоев в этом доме, да старую мемориальную доску недосуг поменять.
Всю жизнь писатель был не в ладах с начальством, жил и творил вопреки его установлениям. Это до революции. Но и в наше время, когда он признан и возвеличен, глухая стена отделяет его от начальства, которое не дорожит его именем и памятью. Да и он ли один?
Жил до недавнего времени в селении Карман-Синдзикау позабытый всеми художник Геор Едзиев, сын прославленного народного скульптора Сосланбека Едзиева, живописец и график, возглавлявший в свое время Союз художников республики. Помнится, первый портрет легендарного Исса Плиева принадлежал его кисти и выполнен он был на высоком профессиональном уровне, вдохновенно, с тонким чувством духовного мира генерала. Ему передалось отцовское трудолюбие, до глубокой старости творившего чудеса из камня. Все окрестные кладбища украшали его творения – памятники. На склоне горы им высечено изображение святого S`qr{pdfh. Двухэтажный дом, возведенный собственными руками, напоминал рукоделие старых мастеров – даже наружные стены облеплены человеческими фигурами. Талант и трудолюбие отца унаследованы сыном сполна. Трудись и радуйся, твори и будь счастлив. Да строптивый характер, да наивная открытость и прямота суждений оказались губительными. Скитался бездомный художник по чужим углам, разделяя участь своих старых и молодых коллег. Не раз взбунтовалась горячая натура горца, не раз наговорил всякой всячины высокому начальству, но роковую роль в его судьбе сыграло другое. Выполняли художники заказы, поступавшие сверху, расходы были неизбежны. Он требовал их компенсации. Его принимали за чудака, ему говорили:
– Спиши все это, и делу конец. Когда надо, мы списываем миллионы, а ты ведешь речь о каких-то тысячах.
– Как же так, – недоумевал художник. – Вы поедаете миллионы народных денег, но вам все нипочем, но я-то не могу позволить транжирить кровные деньги людей.
Начальство оскорбилось – на их права и привилегии, на их святая святых посягал какой-то недотепа и выражал свое несогласие с их образом жизни открыто, во всеуслышание. Это было опасно.
Обуздать непокорного живописца не составляло труда – набор всевозможных ярлыков был под рукой. Геора Едзиева обвинили… в политическом хулиганстве и он нашел приют в тюремной камере.
Он исчез. А накануне художник по моей просьбе закончил оформление романа М.Ю.Лермонтова “Герой нашего времени”, который мы издавали на осетинском языке. Работал я тогда старшим редактором книжного издательства. Наш художник В.В.Лермонтов, далекий потомок великого поэта, часто привлекал Г.Едзиева к сотрудничеству. И на этот раз его работа была одобрена всеми, но… Художника нет, а книгу издавать надо. Как быть? Директор издательства Умар Богазов принял мудрое решение.
– Книгу будем издавать. Художественное оформление менять не надо. Тогда придется и новый перевод заказывать.
Оказалось, что роман М.Ю.Лермонтова на осетинский язык переведен Хадзыратом Цомаевым. Десятки лет он служил настоятелем осетинской церкви Пресвятой Богоматери, и когда его лишили сана и службы, он занялся переводами художественной литературы. Выпускник Ардонской духовной семинарии, он безупречно владел языками. Лермонтовский роман снова увидел свет на осетинском языке в переводе отца Харлампия, репрессированного в середине тридцатых годов. Издание книги не вызвало окрика со стороны отдела пропаганды обкома партии. Бдительные идеологические надзиратели ни о чем не догадались. Нашу дерзкую выходку проморгали и их подручные, громившие все и вся с позиций вульгарного социологизма. Два лагерника выступили в 1951 году qn`brnp`lh, и беда благополучно миновала нас.
Мы сами благоразумно помалкивали, хотя все выглядело весьма странно – в книге не указан ни автор перевода, ни художник-оформитель. Выходило так, будто М.Ю.Лермонтов писал на осетинском языке и обложку для своей книги нарисовал собственной рукой.
Люди, прошедшие адовы круги ГУЛАГА, имеют обыкновение молчать. Никто не знает, что пережил и испытал в заключении Геор Едзиев, но вернулся он другим. Претензий ни к кому не предъявлял, начальства и коллег избегал. Кажется, долгое время не прикасался к холсту и кисти. Стал затворником. Собрал свои картины, увез их в родное село, развернул экспозицию домашнего музея на втором этаже отцовского дома, поселился там и десятки лет прожил на берегу Урсдона.
О художнике почти забыли, редко, очень редко вспоминали о нем, мало кто интересовался его личной и творческой судьбой. А он все эти годы жил жизнью художника. Творил. Во дворе своего дома он поставил памятники родному отцу и крестному по искусству Махарбеку Туганову. Раньше он не прикасался к резцу. Кисть и краски полонили душу. Но многие годы его сердце, память и воображение будоражили тени ушедших, жертв той большой войны, в горниле которой сгорели лучшие из лучших, сотни земляков, и в их числе родной брат Цини, поэт несбывшейся мечты.
Художник словно ожил, новый замысел не давал покоя ни днем, ни ночью. Он жил. Он творил. Память о погибших героях вернула его к жизни: надо увековечить их подвиг!
Композиция памятника, который украсит центр села, продумана до мельчайших подробностей. Это будет трехфигурный монумент – посередине женская фигура, символ Родины-матери, по бокам – солдаты. Он трудился месяцами и все делал собственноручно. Двор и сад вокруг дома были завалены частями громадного памятника. На помощь пришел родной колхоз. Транспорт и материалы теперь не беспокоили мастера. Люди говорили: ради Бога, только твори, не уставай! И силы бывали на исходе, силы таяли. Но выход и здесь нашелся.
Как-то к нам приехал журналист и переводчик Ильгиз Каримов, совсем еще молодой человек, пытливый и талантливый. Он тоже от отца унаследовал приверженность к искусству, только к искусству слова. Великолепно переводил Ильгиз на русский язык прозу своего отца Мустая Карима, много печатался на страницах “Литературной России”, в редакции которой работал. Его интересовало яркое, необыкновенное в судьбах людей. По возвращении в Москву он опубликовал очерк об Илите Дауровой, летчице, депутате Верховного Совета первого созыва. Свел я Ильгиза и с Геором Едзиевым. Повез гостя в свое родное село Синдзикау к Мастеру.
И сам художник, и его творчество, и его горькая судьба взволновали Ильгиза. Слушал молча, внимательно, внутренне переживая перипетии жизни многострадального живописца. Вскоре радушный хозяин зажарил на cpnl`dmni сковороде свинину с картошкой. И гость, истый мусульманин, был столь увлечен беседой с Геором, что не заметил, как за милую душу уплетал запрещенное исламом лакомство. Да и проголодались мы изрядно.
Геор весело рассказывал о своих делах и намерениях:
– Будет памятник. Непременно. Трудновато приходилось. Чувствовал: силы уходят, а делу конца не видно. Тогда я развел хрущовых и стал насыщаться мясом и, знаете, дело пошло.
Неугомонный человек этот Геор и на язык остер – своих свинушек нарек он именем лидера компартии и правительства. Гневной кары свыше не побоялся или стал безразличным к изломам судьбы?
Дело в самом скором времени завершилось успехом. Памятник открывали торжественно. Все село собралось на площади. Приехало районное руководство. Приехали земляки и гости из столицы республики. Были речи, много речей. Потом было щедрое застолье на берегу бурной реки. Помянули павших добрым словом. О художнике не говорили. Да и в этом ли дело? Человек выполнил свой долг. У начальства же долгов не бывает. Ну да ладно. Чему быть, того не миновать. Уж кто-кто, а Геор Едзиев знал об этом не понаслышке, своим горбом дошел до этой правды.
Мало было Геору пережитого – стряслась новая беда. Сгорел дом. Слухи, догадки, домыслы опережали друг друга, но до истины так и не докопались. Человек в одночасье оказался у разбитого корыта, если не сказать – у пепелища. Уникальный памятник архитектуры потерял первоначальный вид, музею нанесен невосполнимый урон. Художнику теперь до конца жизни не избавиться от душевного потрясения, от чувства горечи, от ощущения неотвратимости божьей кары за грехи, которые не совершал.
Трагедия не смяла живописца, но сил, надежды на что-то светлое и доброе она не оставила. Как жить дальше? Присутствия духа художник не терял, хотя и остался один на один со своей бедой. Занимался ли он творчеством? Трудно сказать. Встретишь его, бывало, на сельской улице и становилось не по себе, будто бомж выбрался на белый свет побродить, перекинуться с кем-нибудь словом. Иногда он, ухоженный, принаряженный, появлялся в городе. По привычке Геор обычно направлялся в дом, где разместились работники органов безопасности. По-прежнему художник искал правду, свою единственную Правду. Нашел ли он эту правду? Увы…
Гонениям подвергались люди и храмы, дела и мысли, и даже… слова. Да, да, отдельные, обыкновенные слова.
Прочитал как-то В.Агкацев в местной газете слово “хёрёгсаст” и возмутился: как можно в партийной газете печатать подобное? Этимология слова мне неизвестна, нет ее и в историко-этимологическом словаре В.И.Абаева. Но слово часто употребляется как спортивный термин, означающий ничью. Состоит оно из двух слов: хёрёг – осел и саст -разбитый, сломанный. Где истоки смысла и понятия? Какова его эволюция? U8p8cq`qr-ничья или, как шутят острословы, осел пополам.
Откуда было все это знать партократу, если и мы в затруднении. К тому же, если человек не очень отягощен образованием, то ему гораздо легче, так сказать, воспламениться. Вот В.М.Агкацев и вскипел, святая простота, и властью своей запретил употреблять это злополучное слово в прессе. Как очевидную нелепость, как проявление невежества или попытки засорить язык.
Любопытно, что бы сказал новоиспеченный лингвист, услышав такое словосочетание: “сыдзымыдзы”. Неблагозвучно? Да. Но ведь выражает определенное понятие – идти задом наперед, пятиться, двигаться вспять, не оборачиваясь. Наши предки, наверно, были не менее щепетильны в нравственном отношении, употребляя эти слова по прямому назначению их. Однако же… Впрочем, начальству виднее. Как в песне поется: “Мне сверху видно все”… Беда…
ДОБРО И КОВАРСТВО
Презентация новой книги стихов Даута Дарчиева состоялась в ресторане гостиницы “Интурист”. Событие радостное, день клонился к вечеру, почему бы не поздравить друга с чарочкой вина в руках?
Собралось нас человек пятнадцать. Писатели, художники, издательские работники. Шутки, безобидные колкости, цитаты, воспоминания… Получился капустник, атмосфера веселья, доброжелательства украшала дружеское застолье. Оно было прервано неожиданно, но имело продолжение, можно сказать, не очень приятное.
К столу подошел незнакомец. По одежде и облику – ингуш. Гадать не приходилось – гимнастерка, галифе, папаха. Сухое, морщинистое лицо. Акцент резкий, характерный.
– Извините. Вы, я вижу, добрые люди.
Все притихли, молча уставились на гостя. То ли приглашать его к столу, то ли… Растерялись, ждали, что последует дальше.
– Извините, – снова сказал он. – У меня больная жена. Туберкулез у нее.
Ничего не понять. Врачей среди нас не было. Человек, наверно, нуждается в помощи, готов обратиться за ней к любому встречному.
– Чем помочь тебе? – спросил его Ашах Токаев.
Ашах Инусович по праву старшего возглавлял застолье и гость не сводил с него глаз, в которых была мольба и… надежда. Теперь разговор шел между ними.
– Жене плохо, а в больнице нет места.
Все стало ясно и понятно. Нужна протекция. Нужно что-то придумать, чтобы помочь человеку, попавшему в беду.
Помолчали, уйдя в свои думы, пытаясь найти выход из этой неожиданной и весьма непростой ситуации.
– Присядь к столу, – сказал Ашах ингушу. – Бог милостив, не оставит твою жену без своего благословения.
Когда осушили бокалы за здоровье больной женщины, я нерешительно предложил:
– Может быть, стоит поговорить с главным врачом Виктором Акоевым.
– Дело говоришь, – сказал Батыр Калманов и вытянулся во весь могучий рост. Тощий ингуш даже отпрянул от неожиданности, но заулыбался благодарно, обнажив редкие зубы.
Двинулись всей компанией за Батыром. Стол по существу остался нетронутым. Ингуш едва поспевал за нами. Больную жену он оставил в приемном покое. К ней мы и поспешили.
Главный врач туббольницы глазам своим не верил – такого нашествия творческой интеллигенции он никак не ожидал.
– Каким ветром занесло вас, друзья? Неужто и этот дом привлек ваше внимание? – недоуменно разглядывал доктор неожиданных посетителей. -На пациентов моих вы не похожи, стихов я не сочиняю… Что же тогда? -Не случайно ведь запрудили все проходы.
Когда мы объяснили цель своего визита, он успокоенно сказал:
– Слава Богу, слава Богу… что не нужна вам моя помощь. А с местами в самом деле туговато. Нет мест. Но коль пришли так организованно с миссией доброй воли, как откажешь друзьям? Милосердие превыше всего для нас и для вас тоже, как я погляжу. Придумаем что-нибудь.
Мы покинули кабинет доктора с чувством исполненного долга, не стали выслушивать благодарные речи ингуша – презентация книги Даута Дарчиева не была завершена.
Прошло месяца два-три. Батыру Калманову предстояла поездка в Грозный для оформления какого-то заказа. Кажется, нефтяники попросили его украсить их дворец культуры праздничным панно. Поехали вдвоем. Мне надо было встретиться с коллегами, договориться об обмене материалами для журналов, и я решил воспользоваться этой возможностью переговорить с издателями ингушского альманаха.
Жаркое выдалось лето. Стокилометровая дорога, хождения по улицам раскаленного города, атмосфера нефтепромыслов вконец измотали нас. Батыр покончил со своими делами к полудню, когда все чиновники потянулись к обеденным столам. В Союзе писателей и в издательстве в эту пору никого не найти, и мы решили заглянуть в кафе перекусить.
В холодке сумрачного зала немного отдышались, но пахло кухней, прелой капустой, и это раздражало. Да и соседи не давали покоя. Невдалеке, сдвинув столы, веселилась возбужденная крепкими напитками компания. Все бы ладно, да что-то не понравилось мне в их веселье. Говорили много и громко, говорили на своем языке, но как будто обращались к нам. Батыр заметил это раньше меня и насторожился. И не напрасно. То ли номера нашей “Волги” взбудоражили пирующих, то ли наши khv` с осетинской “пропиской” вызвали их недовольство – не понять. Не успели мы с лангетом расправиться, как возле нас возник один из соседей. Изрядно поддатый, он весь побагровел то ли от водки, то ли от неприязни к нам, и уставился на нас хмельными серыми зрачками. Что-то ему мешало, что-то выводило из себя, и вот-вот мог разразиться скандал. Сосед явно провоцировал свару. Их было человек шесть, нас только двое, положение не из приятных. Вижу: Батыр весь напружинился, готов вспыхнуть. Знал я его крутой характер. Видно, беды не миновать.
На помощь ингушу пришел один из его собутыльников. Он что-то говорил агрессивно настроенному сотрапезнику, тянул его за рукав к своему столу. Я взглянул на него: да это же тот самый ингуш, жену которого мы устраивали в больницу. Отлегло на душе – увел он пьяного напарника, но шум и гам за их столом не утихали. И эти косые взгляды в нашу сторону…
Надо было уходить. “Волга” наша стояла под занавешенным окном кафе. “Разёй сбад”, – сказал мне Батыр, а сам распахнул и переднюю и заднюю дверца машины, когда заметил направлявшегося в нашу сторону неугомонного ингуша. Он, наверно, незаметно улизнул от компании и последовал за нами. Я запомнил оскал его крупных золотых зубов и блеск пьяных глаз. Все это мелькнуло и исчезло, Батыр схватил ингуша за пояс, затолкал его на заднее сиденье, захлопнул дверцы и стремительно вскочил в машину. Ингуш не удержался на сиденье, упал ничком и не мог выкарабкаться. “Волга” мчалась на недозволенной скорости, обгоняя легковые и грузовые машины.
От неожиданности и я обомлел. Батыр оставался Батыром. Профессиональный автомобилист, фронтовой разведчик, он действовал смело, решительно, наверняка. Мчались на предельной скорости примерно полчаса. Выехали на безлюдную трассу, свернули на заросшую кустарником обочину и только тогда Батыр нажал на тормоза.
Выскочили из машины. Батыр выволок ингуша на траву и повернул его лицом вверх. Бледный, посиневший от страха пленник слова не мог вымолвить. Встал на колени, сложил руки, как на молитве, и запричитал – захныкал невразумительно:
– Я знал, что у вас есть оружие, я знал…
Он не просил прощения, и покаяния мы не услышали. Все мямлил свое: оружие, оружие.
– Было бы оружие, прикончил бы тебя, негодяя! – взорвался Батыр.
– Стоит ли марать руки, – возразил я.
– Это я так, к слову пришлось, – успокоился Батыр. – И что мне теперь делать с тобой? – встряхнул он ингуша.
– Дети у меня, много детей…
– Ладно, – окинул Батыр взглядом дорогу, заросли кукурузы, кустарники. Отмахали мы километров тридцать. Пусть топает пешком. Lnfer, в его дурную голову придет добрая мысль. Дорога располагает к раздумью, – усмехнулся мой друг.
– Раздумье противопоказано хищнику, если он даже двуногий…
Ингуш остался на траве под кустарником, мы уходили домой, подальше от негостеприимного Грозного. Успокоились, но говорить ни о чем не хотелось. Поездка была омрачена, испорчена поганцем.
Батыр унывать не привык. Где-то на половине пути он вдруг рассмеялся и спросил меня:
– А как же твои переговоры с коллегами? Дружба-то осталась неукрепленной. Берегись, обком не простит тебе нерасторопности в таких делах.
– Странная у нас дружба получается, – что мне было сказать другу, он был прав, и я замолчал на всю оставшуюся дорогу.
ПОЧЕТНЫЙ ГРАЖДАНИН
19 февраля 1978 года среди почетных граждан столицы нашей республики появилось новое имя. Этой чести удостоился генерал армии Николай Анисимович Щелоков. Мотивы решения городских властей выглядели весьма неубедительно: “За активное участие в разгроме немецко-фашистских войск под городом Орджоникидзе и освобождении Северной Осетии от гитлеровских захватчиков в годы Великой Отечественной войны”, как, впрочем, и повод, побудивший вспомнить ратные подвиги генерала: “В связи с 60-летием Советской Армии и Военно-морского Флота”.
Словом, ничто не забыто, никто не забыт. Прошло тридцать шесть лет со времени разгрома фашистов под нашей столицей, а подвиги героя сохраняет людская память. Кому же воздаются такие почести? Бывшему заместителю начальника тыла по политической части Северо-Кавказского фронта. Что и говорить, тыл фронта тоже фронт, хотя и нет здесь подходящих условий для проявления мужества, героизма и доблести. Тем более, если ты еще и не начальник тыла, а всего-навсего его заместитель. Да еще по политчасти. Однако же почему бы и не порадеть нужному человеку? Высоко взлетел орел – генерал армии, Министр внутренних дел СССР. Л.И.Брежнев души в нем не чает. Ходят, правда, всякие слухи – нечист на руку, барство заело. Все корысть, черт побери, губит людей. Да и кто из нас безгрешен? Кто устоит против соблазна властью злоупотребить или от блеска драгоценностей у кого не затуманятся глаза?
Руководство республики не терзалось сомнениями. Оно действовало, как скульптор, – создавало образ защитника Владикавказа, отсекая от мраморной глыбы все лишнее, и вырисовывалось нечто, близкое к идеалу.
С годами представления о чести и достоинстве человека стали кардинально меняться. Умер Брежнев. Тяжесть грехов заставила Щелокова приложить к виску холодное дуло пистолета. Кончилась сказка. А что же m`xe мудрое начальство? Сделало вид, что никакой сказки и не было. А если и была, то быльем поросла. Такие вот нравы.
Но теперь-то как быть с нашим почетным согражданином? Наступила пора гласности, прошла перестройка, реализуются экономические реформы и рыночные отношения. Каких только прелестей не удостоились мы с вами! Все меняется, а слава Щелокова незыблема. “Существует – и ни в зуб ногой”. Собственно, и славы-то не было, и почета никакого нет в помине. Одна блажь номенклатурная, мораль чиновничья. Партократия во всей красе предстала: захочу – казню, захочу – на котурны посажу. Господи, помилуй заблудших!
