Рассказы
ТЕЧЕТ РЕКА ВОЛГА
Солнце приблизилось к закату. Оно на мгновение замешкалось, как бы сомневаясь, удачно ли пройден дневной путь, затем, облегченно вздохнув, завалилось за гору.
Наступал теплый летний вечер. Еще не зажгли огни фонарей. Про них, дарящих свет, когда-то пел популярный певец Жан Татлян. Свет. Слово-то какое чудное, а стало обыденным, незаметным. Да, в мире много чудес, а люди часто не замечают их в суете жизни.
Мысли Зуриба были тоже покойны, как эти матовые сумерки. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, и за его обнаженную руку держалась жена Дина. Они шли к Темиру, другу семьи, на день рождения.
Вот и дом Темира. Супруги поднялись на третий этаж. Не успели они дойти до двери, как она открылась, и навстречу им вышел улыбающийся хозяин дома. Он, конечно же, ждал их. Зуриб и Дина поздравили именинника и его приветливую жену – смуглую красавицу Зою. Затем они прошли в гостиную. Там уже сидело много людей. Некоторые из них были им знакомы. Зуриб стал поочередно здороваться с ними. Когда он пожимал руку какой-то незнакомой женщине, их взгляды встретились. Сердце Зураба учащенно забилось. Его охватило необычайное волнение. Лицо женщины было до боли знакомо. Где он мог видеть ее раньше? Однако он быстро овладел собой, отпустил ее руку и, как ни в чем не бывало, поздоровался со следующим. Это был высокий породистый мужчина, из тех, кого принято считать настоящими красавцами.
Зуриба с Диной усадили поближе к виновнику торжества.
Зуриб внешне оставался спокоен, но душа его была в смятении. Он вспомнил: это – Фатима. “Да, это она, а красавец-мужчина, видимо, ее муж… Кто бы мог подумать! Через столько лет… Постой, а сколько лет прошло? Двадцать? Да, не меньше. Казалось, я совсем забыл ее. Нет, изредка вспоминал, но не более того”. Зураб вздохнул. “Что прошло, то прошло, ничего не вернешь”, – утешал он себя.
“Так что же со мной сейчас? Да, была любовь, но годы развеяли ее бесследно… Бесследно ли? Однако никто не должен знать этого. Надо держать себя в руках”. Но с потоком нахлынувших чувств ему трудно сладить. “А это, верно, ее муж… тот самый офицер”.
Зуриб пил, шутил с женой, поддерживал общий разговор, но мысли его были очень далеко.
Фатима… Ну и что с того? Она давно променяла его на другого. Зуриб бросил осторожный взгляд в ее сторону, глаза их на мгновение bqrperhkhq|. Фатима тут же потупилась. А не крикнуть ли: “Фатима, я все еще люблю тебя!”
Любопытно было бы увидеть, что произойдет после этого. Все наверняка сразу умолкли бы и уставились на него. Потом на Фатиму, сидящую с низко опущенной головой. Не выдержав этого, она резко отодвинула бы стул и с горящим от стыда лицом выбежала вон из комнаты. После минутного замешательства следом за ней бросились бы Темир с Зоей. А муж бы решительно подошел к Зурибу. Дина заслонила бы собой Зураба и сказала: “Мой муж выпил лишнего, прошу вас, не обращайте внимания на его слова”…
Да, хорошее было бы представление! Правда, Фатима бы подумала: “Как хорошо, что я вовремя рассталась с этим дураком” А Дина? Зураб даже не подумал о ней, подарившей ему троих детей.
Заиграла гармонь. После продолжительного застолья гости танцевали с удовольствием, хлопали в ладоши. Первым вытолкнули в круг виновника торжества. Он пригласил на танец Дину.
Теперь Зуриб уже открыто смотрел на Фатиму. Перед ним была уже не та девчушка с косой на плече, а зрелая женщина, ставшая даже краше. Коса на затылке уложена в тугой узел, белое лицо свежо и приветливо…
Впервые Зуриб встретил Фатиму в Нальчикском парке в один из праздничных майских дней. Тогда он с приятелями подошел к танцующим и увидел много знакомых студентов. Зуриб обратил внимание на стоявшую неподалеку девушку. Совсем юная, с толстой косой, белым круглым личиком и веселыми черными глазами – просто загляденье! Он пригласил ее, она не согласилась, но Зуриб был настойчив. А потом он не отходил от нее ни на шаг. Даже умудрился договориться о встрече. Приятели, конечно, заметили это, и по дороге в общежитие все подтрунивали над ним. “Признавайся, небось, подцепил ту маленькую красотку? – не унимались они. – Это ты уме-ешь!” “Не ваше дело!” – неожиданно резко отрубил Зуриб приятелей. “Да ладно, не кипятись! Уж и пошутить нельзя”, – примирительно махнул кто-то рукой.
Оказалось тогда, Фатима, сельская девушка, приехала из Зольского района к своей тете в Нальчик. Три дня не расставался Зуриб с Фатимой. Куда только он не водил ее: на канатную дорогу, в зоопарк, в кино, в кафе. Везде им было хорошо. Даже на футболе побывали, но оттуда пришлось уйти – очень сильно, не стесняясь, матюкались болельщики.
Зуриб влюбился и с тревогой спрашивал себя: что будет, когда она уедет? Когда, поддавшись порыву, Зуриб поцеловал ее, она опустила голову и густо покраснела, но не сказала ни слова. Она была совсем неопытна и едва ли догадывалась о страсти, охватившей Зуриба. Он понял это сразу. “Мне послал ее сам Бог. Сколько детской непосредственности! Она будет моей!”.
Зуриб верил, что они сохранят свою любовь в чистоте. И строил планы m` будущее. Но жениться Зуриб пока не мог. Во-первых, он был всего лишь на втором курсе. Затем – старший брат еще не женат. Так просто не отмахнуться от этих преград. Фатима через год оканчивает школу и приедет на учебу в Нальчик. Тогда они смогут встречаться. А там и брат, глядишь, женится.
Вот обо всем этом говорил Зуриб с Фатимой перед расставанием. И она была согласна с ним. Перед самым отъездом Фатимы он подарил ей пластинку с модной в то время песней “Течет река Волга” в исполнении Людмилы Зыкиной и сказал на прощание: “Это на память. Будешь слушать и вспоминать обо мне”.
Молодые люди часто писали друг другу. Но вдруг Зуриб перестал получать письма. И ему оставалось лишь строить догадки. Быть может, с Фатимой приключилась беда? На письма, которые он слал одно за другим, он не получал ответа. Не раз Зуриб порывался поехать в родное село Фатимы, но почему-то не решался. И, в самом деле, как представить себе – он ходит по селу и спрашивает: “Где найти Фатиму?” А каково будет ей, если по всему селу станут склонять ее имя: вот мол, к ней парень из Нальчика приезжал.
Зуриб все-таки нашел выход. Он написал директору школы, где училась девушка. В письме он просил сообщить, жива ли Хажиева Фатима из десятого класса и если жива, то что с ней стало.
Вскоре пришел ответ. Зуриб вскрыл конверт. Его взгляд остановился на строчках: “Фатима у нас больше не учится. Она вышла замуж за офицера и уехала”. Зуриб оцепенел. “Вот как ты обошлась со мной, моя маленькая, тихая, красивая Фатима! Обманула… Бросила”.
Несколько дней он не находил себе места. Вдруг его осенило: “А почему я ее сужу? Она вправе сама сделать свой выбор. Ведь и я сам тоже женюсь лишь на той, которую выберу. Разве не так? Тогда в чем же дело?” Эта мысль успокоила Зуриба. Он стал веселее, а потом и забыл Фатиму. Казалось, навсегда. Но вот она снова рядом, он слышит ее голос…
Гармонь уже не играла, включили проигрыватель. Полилась мелодия танго. Зуриб не в силах больше совладать с собой подошел к Фатиме. Пригласил.
– Здравствуй, Фатима! – сказал он.
– Вы мне? – недоуменно спросила женщина, вставая.
– Да.
– Меня и вправду так зовут, но я вас не знаю. Наверное, вы меня с кем-то путаете…
“Зачем она хитрит? Стыдится, что ли, прошлого?” – подумал он.
– Фатима, – сказал Зуриб. – Я ни в чем не виню тебя. Ведь не всегда любовь заканчивается свадьбой. И все же, поверь, я очень рад нашей встрече. Столько воспоминаний…
– Вы ошибаетесь, – не скрывая страха, проговорила женщина. – Уверяю вас, мы никогда раньше не виделись. Вы говорите о какой-то другой Фатиме. Кроме моего мужа, я в жизни никого не любила…
– Фатима, оставь! – досадливо возразил Зуриб. – Разве я могу спутать тебя с другой?! Я помню все…
Танго закончилось, и танцующие вернулись к столу.
– О чем ты столько говорил с этой женщиной? – с легкой ревностью в голосе спросила Дина. – Прямо не умолкали ни на минуту.
– Да так, ни о чем.
– Ты знаешь ее? – не унималась Дина.
– Впервые вижу, – равнодушно ответил Зуриб.
– Красивая. В молодости, наверное, еще краше была, – заключила жена.
“Была и есть. Иначе я не помнил бы ее до сих пор… Но как понять ее поведение? Она ведь узнала меня. Смешно”.
– Пойду покурю, – сказал Зуриб и, подойдя к Темиру, предложил ему выйти на балкон. После непродолжительной паузы Зуриб спросил:
– Послушай, кем тебе приходится Фатима? Ну та, с которой я танцевал?
Темир улыбнулся.
– Ты успел и имя узнать.
– Имя я знаю давно. Мы были знакомы еще до ее замужества.
– Да ну?! – Фатима – двоюродная сестра моей жены.
– Фатима Хажиева. Двадцать лет мы не виделись с ней. Я сразу узнал ее, а она меня – нет. Заладила: “Вы ошибаетесь. Мы незнакомы”. Я даже разозлился.
– Кажется, я начинаю понимать! – засмеялся Темир. – Видишь ли, есть и другая Фатима, тоже двоюродная сестра Зои, дочь второй тети. Видно, ты знал другую Фатиму. Они похожи, как близнецы. Чудеса, да и только!
Зуриб растерялся. Значит, он спутал? Нет, в это трудно поверить.
– Темир, признайся: зная, что я приду, вы с Фатимой решили разыграть меня?
– Не говори ерунду. Они действительно очень похожи. И обеих зовут Фатимами.
– А фамилия тоже одна!
– Да. Их матери обе замужем за Хажиевыми.
– Ловко придумано! Теперь я ни во что не верю, – с обидой в голосе сказал Зуриб. – Ищите дураков для ваших шуток. А я верю только в то, что там, в комнате сидит Фатима, которую я не только знал, но и любил. Понятно?
– Вот тебе раз! – такой неожиданный поворот дела немало удивил Темира. – Честное слово, я не знал всего этого. Но, поверь, существует другая Фатима. И если женщина говорит, что ты спутал ее с другой Фатимой, то, может быть, так оно и есть…
Ну что ж, возможно, Темир и прав. Вероятно, бывает и такое, что dbn~pndm{e сестры похожи друг на друга, как близнецы.
Застолье близилось к концу. Гости начали расходиться. Попрощались с хозяевами и Зуриб с Диной. Они вышли во двор, но не успели его пересечь, как из раскрытого окна квартиры Темира полилась песня:
Издалека долго
Течет река Волга…
Зуриб вздрогнул и застыл на месте. “Фатима! Это она! Я не ошибся. Помнит… Сохранила пластинку…”
– Красивая песня, правда? – сказала Дина.
А мне семнадцать лет…
Течет моя Волга,
– Песня нашей юности, – добавила она после короткого молчания.
– Да, песня нашей юности, – повторил Зуриб.
Потом, как бы опомнившись, встрепенулся и мягко взял жену под локоть.
– Пошли, а то дети заждались…
ТАБАК ДЛЯ ОТЦА
На одной читательской конференции меня попросили рассказать, как рождаются мои рассказы. А как объяснить, от какого толчка, от какого озарения начинается процесс творчества?.. Всякий раз это происходит по-разному. И решил я тогда вместо ответа вспомнить, как появился рассказ “Табак для отца”.
На выставке, посвященной Великой Отечественной, – это было еще в годы учебы в Москве, – я надолго задержался перед картиной, названной коротко – “Посылка”. Многие, наверно, помнят ее: госпитальная палата, в дверях молоденькая медсестра с посылкой в руках, на лице ее растерянность: только что умер солдат, которому адресовалась посылка.
Прошли годы, потрясение от картины, конечно же, стерлось из памяти. Но вот год назад я познакомился с собратом по перу из Красноярска по фамилии Кедров. Мы грелись на песчаном пляже, убаюканные шумом волны и редкой возможностью ничего не делать. Вдруг Николай Петрович взглянул на часы, вспомнив что-то, и засуетился: “Сбегаю на почту, пока не закрылась… Отец прихворнул перед моим отъездом. Два дня назад я, правда, звонил ему – говорит, вроде полегчало, но все же… Хочу вот яблоки ему послать. Посылку с юга”.
Кедров ушел, а у меня в голове завертелось слово “посылка”, оно пульсировало во мне, – и вдруг выбило в моей памяти искру, которая осветила какой-то забытый уголок. Конечно же, посылка, “Посылка”. А что же было в этом ящичке, что отправили раненому бойцу в госпиталь его родные? Да мало ли что? Прицепится мысль, будто муха назойливая. Но муху и отогнать можно, а мысль…
Что там могло быть? Как теперь узнаешь. И вообще, вряд ли художник dsl`k о содержимом посылки. Он думал о ситуации, о лицах… Лица у него получились. А в посылке было, скорее всего… А что посылали на фронт отцам, братьям, мужьям? Ну, конечно же, табак! Курево для солдат – первое дело. Не яблоки же! И тут же вспомнились слова нашей аульской поговорки сорокапятилетней давности: “Сергей просит табаку, а у нас забора нет”. Бессмыслица, да? А родилась она так: у нашего односельчанина Сулеймана жена была русская и она звала его Сергей. Прислал он как-то письмо с фронта, а жена на ломаном кабардинском жалуется соседкам: “Сергей просит табаку, а у нас забора нет”. Все было понятно: нет забора, в огороде табак вытоптан, что же теперь посылать солдату? Но аульчане, особенно мы, мальчишки, подхватили жалобу солдатки и превратили ее в стишок-насмешку…
Конечно же, в этой посылке мог быть только табак. И где только его достали? Купить, скорее всего, было не на что – время военное, голодное. Небось, одолжили. Пошла женщина с маленьким сыном к соседям просить табаку. И как, дали? Смог пацан послать отцу курево, а с ним и письмецо? Все это могло происходить вот так…
Письма от Мурадина приходили всю войну. В последнем он писал: “Я жив-здоров, и вам желаю того же. Как вы там? Мы пробиваемся вперед и вперед, прогнали немца до самой его земли – Германии. Скоро войне конец. Раз дожил я до этих дней – надеюсь, доживу и до победы, и скоро свидимся”. После этого целых три месяца не было от бойца никаких вестей.
Кончилась война, многие вернулись с фронта. Кого-то отправили с войны на войну, теперь с японцем, но и оттуда шли весточки. А Мурадин будто сквозь землю провалился. Жена его, Жансурат, каждый день ждала почтальона. Не дождавшись, ходила на почту. Сынишке Мурату своих тревог не выдавала, говоря время от времени: “Что-то долго твой отец не едет. Видно, он в пути, потому и не пишет. А дорога дальняя, шутка ли…” Говорила – и сама верила. Без надежды жизнь – не жизнь. Жансурат ждала. И, оказалось, не напрасно. Пришло долгожданное письмо. Жансурат вбежала в дом, задыхаясь от радости:
– Читай, сынок, скорее читай! – она читать умела, но кое-как: всего два класса отучилась и то давно, в ликбезе.
Мурат взял письмо – и сказал упавшим голосом: “Это… не его почерк, не отца”. Он развернул конверт дрожащими пальцами. “Читай же, скорее”, – матери не терпелось. Письмо было написано по-русски, к тому же почерк незнакомый. Мурат читал по складам: “Здравствуйте, мои дорогие жена Жансурат и сын Мурат! Я жив, лежу далеко от вас в госпитале по случаю ранения в плечо. Но вы не беспокойтесь, меня обязательно вылечат, врачи у нас хорошие. Мы увидимся снова, но скоро ли – не могу сказать…”
– Что это там про госпиталь?.. Он ранен, да? Боже сохрани! -g`ophwhr`k` мать.
– Ранен, говорит, в плечо, но врачи, говорит, хорошие, скоро его вылечат.
– Вот беда! И это в конце войны! О, Аллах!
– Да что ты, мама! Радоваться надо, живой ведь, – возразил Мурат.
– И то правда, – вздохнула Жансурат. – Да простит меня Бог. Вон, сколько народу погибло, а твоего отца ранило. Да уж не без этого, война. Благодарение Аллаху, он жив. Читай дальше.
Далее Мурадин спрашивал о родных, об аульчанах. И в конце приписка: “Жансурат, здесь кормят хорошо, а вот с куревом туго. Если можешь, вышли посылкой табак”.
– Что, что пишет, Мурат? Что значит “пасилка”?
– Просит табак выслать.
– Бедный мой. Раненый, да еще без курева. А здесь тоже с табаком туго. Вон все мужчины маются. Что же нам делать, сынок? Он ждет, наверное.
– Я знаю, у кого много табака, – живо отозвался Мурат. – У Халида! Я сам видел через дыру в заборе, у них там столько табачных листьев понавешано – всем бы хватило.
– Даст ли? – с сомнением сказала мать. – Сейчас табак на вес золота. Купила бы, да откуда деньги… Что же мне делать, Боже?.. – Затем лицо ее вмиг просветлело, будто она вспомнила что-то. – Это, пожалуй, подойдет. Это не хуже денег.
Жансурат поспешила в дом и первым делом нарядилась в свое лучшее платье цвета темной вишни, кое-где, правда, латаное. Затем достала что-то из чемодана, завернула в платочек и вышла за дверь, сжимая заветный сверток.
– Пойдем, сынок, сходим к Халиду. И письмо покажем. Все же он богобоязненный старик, хоть и скуповат.
Халид жил через три улицы, и по дороге Жансулат не ленилась рассказывать всем встречным о письме мужа, о его ранении, о его просьбе. Все радовались: “Слава Аллаху, жив, а рану вылечить можно. А вот насчет табака… уломаешь ли Халида? Он много насушил, да никому не дает, говорит, самому едва хватит. Раздам, говорит, а потом сам побирайся? Но вам он родня, может, и даст”.
Жансурат и сама знала: скуп старый Халид, у него снега зимой не выпросишь. Но надеялась.
Они постучали в дощатую калитку, им ответил заливистый лай. Постучали еще. Наконец, калитку открыла Гошахан, жена Халида – она-то и приходилась тетей Мурадину. Женщина обрадовалась гостям, ввела во двор. Прикрикнула на пса, и он умолк. Жансурат вновь рассказала о письме, о ранении мужа. Гошахан искренне обрадовалась: “Слава Аллаху! Войну пережил – и рана затянется, вернется, значит, домой, к сыну qbnels”, – она обняла Мурата и так, обняв, повела обоих в кухню. Это была длинная комната, здесь и еду готовили, здесь и кладовка у них была.
Хозяйка засуетилась – надо же угостить родню, не каждый день они к ней заходят. И, несмотря на протесты Жансурат, быстро, за разговорами, напекла лакумов. Подала к ним сметану. Вскоре вернулся и Халид, видный, румянолицый старик. Достаток и довольство, столь редкие в это время, видны были во всем его облике. Халид держал пасеку. Случись кому-нибудь заболеть – целебным медом можно было разжиться только у него. Не задаром, конечно, а за деньги. Или в обмен на зерно, овощи. Пол-огорода засевалось табаком – еще бы, в лавках товар редкий. Там выкинут иногда махорку вонючую или папиросы тоненькие, затянешься пару раз, а на третий и затянуться нечем. Завозили иногда папиросы “Беломорканал” – правда, дорогие, а денег у народа опять же кот наплакал.
А табак сажали в ауле многие, но не всем он удавался – ему уход особый нужен. А если и уродится, мальчишки – нет от них спасения -разворовывали. Только Халиду и еще одному-двум старикам удавался табак. Халид сделал канавки и заботливо поливал посадки, пока листья не набирали силу. Затем собирал их, любовно нанизывая на нити и развешивал по веранде. А уж тут держи ухо востро – нечистых на руку хоть отбавляй. Но и тут старика не проведешь – у него цепной пес бегает вдоль проволоки, натянутой через весь двор. Да и сам дед чем не сторож – в колхозе не работает, не отлучается из дома попусту.
Хранить табак – тоже наука. Халид листья подолгу на солнце не держит, чуть подсохнут – убирает в тень и они там доходят, источая такой аромат, что поневоле потянет заделаться заядлым курильщиком. А о вреде курения никто и не вспомнит, только бы дорваться до заветных шелестящих листьев.
А зимой Халид убирает табак во времянку. На дверь вешает увесистый замок, а единственное окошко наглухо закрывает ставней с железным прутом – поди, возьми!
Все это Мурат слышал не раз в пересказах приятелей. Самого, правда, курить пока не тянуло. И вот он здесь, у Халида и пришел именно за табаком.
В том углу, где была кладовая, он рассмотрел развешанные по стенам листья. “Вот это да! – подумал мальчик. – Да тут на все село хватит. Хорошо, что мы пришли – нам ведь совсем немного, для отца, а тут вон сколько. Когда много – жадничать не станешь”.
Халид повозился немного во дворе и наконец появился в дверях. “Э, да у нас гости! – он поздоровался, присел к очагу, над которым что-то закипало в котелке. – По-прежнему нет вестей?”
Жансурат хотела было рассказать про мужа, да постеснялась старика. B{pswhk` Гошахан.
– Радостную весть принесли нам Жансурат с Муратом. Хвала Аллаху, Мурадин жив, только ранен, сейчас его лечат. Вон, письмо прислал.
– Вот радость так радость! – поддержал Халид, – жив и слава Богу. А я, признаться, уже и… беспокоиться начал, а рана – это не смерть.
– Он и сам так пишет, дада. Рана, говорит, тяжелая, но ничего, вылечат, – Жансурат протянула письмо. – Доктора, говорит, хорошие, и кормят хорошо. Вот только с куревом беда, совсем извелся…
При этих словах Халид кинул быстрый взгляд на стену, увешанную табаком. “Глупая старуха! – выругался он мысленно, – тащит всех в кухню – иди и смотри! Так я и знал, пришли просить табак. Что же им ответить?..”
Этот, в общем-то, добрый, разумный старик терпеть не мог, когда его о чем-то просили. И это, пожалуй, был единственный его грех, который, впрочем, перечеркивал все его достоинства.
Жансурат знала о прижимистости Халида, правда, никогда на себе ее не испытала, оттого и осмелела, тем более что прихватила с собой единственную ценность – золотое кольцо, подарок мужа к свадьбе. Только бы сам вернулся, а кольцо – Бог с ним, с кольцом!
– Дада, – дрожащим голосом начала она, – вся надежда на Аллаха, и еще на тебя. Нам бы немного табаку… “Значит, я не ошибся, – с досадой подумал старик. – Пришли табак клянчить. Именно ко мне!.. А к кому же ей идти? Табака-то ни у кого больше нет… Да, у меня есть, потому как не ленюсь, как иные. Выхаживаю, кусты как малых детей. Все, что есть – все мое, не краденое, трудом добытое! Знают это – и все равно завидуют. Странные у нас люди, послушать их – я должен добро направо и налево раздавать. Только попроси, а уж я сам бегом принесу и отдам! Глупости какие!.. Но тут, видно, не отделаться, придется поделиться. Я ведь зять им, и ко мне они по-родственному обратились”.
– Как же, как же, Жансурат! – ответил он, отводя взгляд, – понимаю все. Как не понять. Ранение тоже не шутки, дай Аллах ему поскорее поправиться да вернуться… И табаку дам, как не дать. Я Мурадина всегда любил… Правда, табак у меня нынче уродился хуже обычного, лист измельчал, да и болезнь какая-то напала – весь в каких-то пятнах…
Пламя отсвечивало на его выбритых полных щеках.
– Надо же, и что за болезнь такая? – наивно поверила Жансурат, не догадываясь, что старик говорит так всякому, кто попросит.
– Да что болезнь, тут еще и налог на табак придумали, – добавил Халид: пусть знают, какую услугу он оказывает.
Это еще больше расстроило Жансурат.
– Ах, какая напасть! Налог на табак! Мало ли других налогов?
– Да, за что только не платим. Обложили все, что можно продать. Bekhj` прибыль. Нынче и продать-то некому, кругом одни нищие, только и придут, что просить.
Будто пощечину дали Жансурат. Значит, он и ее причисляет к нищим. И Мурата это обидело: “Мы что, на улице побираемся? Мы к нему по-родственному ради отца, а он…”
– Мам, пошли домой, – грустно сказал он и встал.
Халид взглянул на них, понимая, что перегнул малость. Потом нехотя встал и, кряхтя, направился к кладовке.
– Куда торопиться, я вам сейчас табаку дам…
Гошахан обрадованно прошептала на ухо Жансурат:
– Гляди-ка! А ведь никому не дает.
Жансурат подтолкнула сына:
– Иди на улицу, Мурат, я сейчас. Только пса остерегайся.
Едва он вышел, мать развернула платок:
– Гошахан… возьми это кольцо. Денег у меня нет.
– Да ты что! – возмутилась та. – Мы что, не люди? Мы же родня! Смотри, старику не показывай: не то рассердится и тогда не даст ничего. Спрячь, спрячь… Пойду дровишек принесу, – спохватилась она и вышла.
Вернулся Халид, неся в руке свернутые листья.
– Держи, – сказал он, – пошли от меня Мурадину, пусть поправляется. Я табак не люблю давать. Ты сама, небось, слышала, но у вас случай особый.
Жансурат повеселела:
– Благодари тебя Аллах, дада, понял ты нашу тревогу. Понимаю, как тяжело сейчас и просить и отдавать, но…
Вернулась Гошахан, и, увидев горстку табака в руке гостьи, не удержалась:
– Да ты что, старый, побойся Бога! Дай побольше. Тут всего-то стакана на два, если нарезать. Дай еще, может, Аллах прибавит Мурадину здоровья.
Старик сверкнул глазами на жену и еле сдержался, чтобы не цыкнуть на нее.
– Если я каждому просящему вот столько буду давать – я сам скоро по миру пойду.
Только теперь Жансурат сообразила, как мало выделил для раненого Халид. Надо было кольцо отдать!
Гошахан вышла, сердито хлопнув дверью, и тут же Жансурат быстро протянула колечко.
– Пожалуйста, дада, мне больше нечем платить. Оно золотое… Дай еще табаку.
Глаза старика жадно сверкнули.
– Ну, если и вправду мало, добавлю еще.. Но это… не надо. Как я bng|ls у тебя. Не надо.
– Прошу, дада, просто возьми. И все.
Он взял кольцо, быстро спрятал его и направился в свой заветный угол.
Мурат видел это с порога и подбежал к матери.
– Зачем ты? Это же папин подарок!
– Молчи, сынок, дед услышит! – испуганно прошептала мать. Она даже зажала ему рукой рот.
Гошахан вернулась, неся в переднике дюжины две яиц.
– Мурата корми получше, – ласково пошутила она, – пусть растет поскорее. Сейчас вот найду во что завернуть.
– Да что ты, не надо, – вконец засмущалась Жансурат. – У нас есть.
– Есть, да не от меня, – махнула рукой добрая женщина. – Возьмешь -и все тут.
На сей раз Халид завернул вдвое больше табаку.
– Отборные листья для тебя выбрал. Гляди, сухие, желтые. Один к одному, – он будто оправдывался перед собой.
– Как благодарить тебя, дада. Бог да воздаст тебе за щедрость.
“Что-то он больно расщедрился, – удивилась Гошахан, – неужто я его пристыдила? Куда там! Нет, просто он любит Мурадина”.
Мурат стоял, надув губы. Он-то знал, отчего Халид такой добрый. А мама еще его благодарит. А сама папин подарок отдала этому скупердяю. Вот сейчас брошусь на него и отберу!
Он был так расстроен, что не смог сдержать слез. Гошахан удивилась:
– Ну что ты, Мурат? Отца вспомнил, маленький… Не плачь, вернется твой отец, волею Аллаха вернется. А мы будем молиться за него.
– Что еще за слезы, – шикнула на него Жансурат. – Радоваться надо, вон сколько курева пошлем отцу… Нам пора, счастья и добра вашему дому.
– И вам добрых вестей от Мурадина, – пожелала на прощание Гошахан, все еще гладя мальчика по голове.
Халид тоже потрепал его по плечу.
– Держись, мужчина, тебе еще отцу опорой быть.
“Убери руку! – хотелось крикнуть Мурату. – Ты мамино кольцо взял!” Но боязнь подвести мать взяла верх и он промолчал…
Они не успели выйти, когда мужской голос окликнул Халида. Пес на цепи зашелся лаем. Хозяин попытался успокоить его, но не тут-то было. Халид открыл калитку, а пес все лаял без удержу.
За воротами ждал всадник, секретарь парторганизации Исмел Догужоков. Его за глаза звали Черным – за густую смуглоту лица с торчащими черными бровями. Оттопыренные надменные губы напоминали сытых пиявок.
– Добро пожаловать, Исмел! – приветствовал гостя старик, а сам подумал: “Вот повадился, проклятый. Что у меня, табачная фабрика?!
– Спасибо, Халид, – ответил тот, не сходя с лошади и протягивая руку. – Понимаю, что надоел тебе, но, ей-богу, погибаем без табака. И когда это кончится… Опять к тебе одалживаться.
Ну и обнаглел этот Черный, при всякой надобности тут же к Халиду за табаком. А попробуй не дать. И без того нет покоя от его поганого языка, все попрекает, что Халид в оккупацию немецким офицерам дрова колол и воду таскал. А что было делать? Староста позвал старика и пригрозил: ты, говорит, пятки должен нам лизать, что не прибили тебя. Кто из нашего аула первым в колхоз подался? Ты. Значит, ты ярый сторонник советской власти. Хочешь, говорит, жить – выполняй все, что скажем. А нет – сгниешь в Сибири вроде тех, кого твоя советская власть “приласкала”. По сей день эти слова звенят в ушах Халида. И Исмел теперь его винит. Поди, докажи ему что…
– Э, Исмел, разве же это беда? Осталось у меня малость, так для тебя не пожалею, – величавый старик сгорбился и поплелся к сараю. Черный усмехнулся, глядя ему вслед: “Что, старикашка, нашел я к тебе подход? И пикнуть не посмеешь”.
– Кто этот старик? – спросила Гошахан, хотя наверняка уже и сама догадалась.
– А то ты не знаешь! – проворчал Халид. – Повадился, как коршун на цыплят, проклятый Черный, парторг.
Он осекся. Такое сказать при чужих ушах!
– Видите, парторг – и то страдает без табака. Нуждается. Видите, сколько у меня просителей…
Мурат заметил, что Халид выносит Исмелу больше листьев, чем маме за золотое кольцо.
– Пойдем мама, нам пора.
– Да, да, нам пора. Корова, небось, уже вернулась. – Она помешкала еще немного, чтобы не столкнуться у ворот с мужчинами.
Наконец Исмел удалился, Халид вернулся во двор.
– Уже уходите?.. Ну, с Богом…
Мурат шел впереди и, не оглядываясь, ворчал:
– И зачем мы пришли к этому старому жмоту? Это я виноват, я придумал… Это же память от папы, зачем ты отдала?
– Мурат, – твердо сказала мать, догоняя сына и беря его под локоть, – давай закончим этот глупый спор. Смотри, сколько табаку мы добыли. Нам сейчас важнее не кольцо, а здоровье отца. Неужели ты написал бы ему: так, мол, и так, не можем ничем помочь, не на что выменять табак. Только представь такое!
Мурат шел молча, вдумываясь в доводы матери. Ведь он жалеет о кольце не из жадности. Будь у него ценные вещи – он бы и сам ради папы хоть в воду все кинул. Но зачем старому жадине это кольцо? Ведь богаче его в ауле нет. А Исмелу он даром вон сколько отвалил. А может, Черный dem|ch заплатил? Конечно, нет, а то с чего бы старик ворчал? Просто боится, начальство все-таки. А нас можно не бояться… “Вот вернется отец – все расскажу”.
Через день Жансурат отправляла посылку: нарезанный табак, копченый сыр, сушеную алычу – пусть побалуется, родной дом вспомнит. Кто знает, может, еда из дому поможет ему быстрее всяких снадобий. Она верила, что очень скоро муж встанет на ноги, и долгожданная встреча не за горами. Но не суждено было этой надежде сбыться.
Прошел месяц, как она отправила посылку. От Мурадина не было вестей. Промозглым осенним днем почтальон принес извещение. Это страшное слово за годы войны стало сильно употребительным. Не одна и не две кабардинские женщины хватались за волосы при слове – “извещение”. Сколько матерей лишилось сыновей, сколько жен осталось без мужей, сколько детей без отцов! Кончилась война, а проклятое слово живет, ходит по свету, попадая прямо в сердца, как пуля. Угодила она и в сердце Жансурат, разбила все мечты Мурата о встрече с отцом. Не помогли и слова письма, сочиненного женой и сыном: “Мы ждем тебя, желаем скорого выздоровления и возвращения домой”.
Пасмурным осенним днем встретил Мурат старого Халида. Тот протянул руку, но мальчик дернул плечом и отстранился. Старик вздохнул и пошел своей дорогой. А Мурат смотрел ему вслед, не сознавая, что в той боли, которую он всю жизнь будет носить в себе, есть часть и от Халида.
Перевод с кабардинского Ларисы Маремкуловой
