I
Изгородь солнечной плоти
Любуется взлелеянной тайной
Восхождения и нисхождения
Румяного пламени
По сомкнутым векам
Винтовой лестницы.
Разбросанная неожиданность
В виде зеленоватых отпечатков,
Может быть, плесени от
Кучевых облаков
Кружится в медленном вальсе
Вокруг северной бледности
Предвкушением зрелых плодов.
Жадные ладони мучительно
Торопятся к вискам
И, остановившись на полпути,
Выпускают поводья,
Освобождаясь от мыслей.
Безумие так близко
Стоит с вечерней лампой,
Что мои жесткие ресницы
Затевают странную игру
С его разлаженным пульсом:
Прикладываются к жаровне легких
И, встрепенувшись, упорхают,
Быстроногие, легкие,
К свежим источникам.
II
Дольки лимона на глазах
Бумажной птицы,
Обретающей свое сердце
На границе изменения высоты;
Хрупкость талого снега
На тонком профиле
Непрочного затишья;
Если бы не чернила,
Пролитые на скатерть,
Нагота обмана
Была бы очевидна
Для заплаточного лба,
Склеенного из
Газетных обрезков.
Но присутствие предполагает
Действие,
Пусть даже отдаленное:
Будь то дымящаяся сигарета
Или
Сдержанность зашнурованного корсета,
Которые красноречиво
Свидетельствуют о продолжении,
А продолжения нет.
Есть упрямая вражда
Ракообразного сомнения
И незавершенных рукописей.
III
Изворотливый кит,
Превосходящий размером
Лазурную гладь океана,
Где его ищет безрезультатно
Поколение охотников,
Снимает с себя
Пышный парик фонтана
И стучится дождем ароматным
В тихие гавани
Пасмурного сознания,
Поросшего сорняком.
Стройный олень
Надкусывает мою гортань
И убегает, оглядываясь;
Травы шепотом передают
Его стремительность плавную,
Но я не следую за ним:
Мои стеклянные вены
Мечтают о старости,
О бесстрастном созерцании
Чужой борьбы и усталости
За семейным столом,
Не о любви, скорее о привязанности,
Чтобы не корчевать свои
Пшеничные волосы
Из промерзлой почвы.
А надо мной
Все дальше, к восточному водопаду,
Вздымаются брутальные
Крепости-тюрьмы,
Тянущиеся под
Капюшоном тумана
В щедрую спальню
Мягкого утра,
И все шире
На крыльях цикад
Разливается море,
Впитавшее в себя
Босоногую радость
Цветущей герани
И оливковый полдень
Беспредметного ожидания;
А надо мной
Все больше
Непостижимые алгоритмы
Приглушенного крика
В пунктирном ритме
Флегматичного будильника
И нитевидный ропот луж,
Потерянных на тротуаре
Невзрачным прохожим.
Только на клавишах ветра
Мои бледные руки, оживая,
Танцуют звонкими родниками,
Но у берегов
Первых весен
Смеющаяся ель
В ореоле света
Поила меня
Молоком рассвета,
В своей тени сжигая
Разоренную колыбель.
Впрочем, это
Не столь теперь важно.
Слишком слабая
Для случайного тепла,
Я брожу среди
Немых дробленых лиц,
Чтобы услышать их
Ясное небо.
IV
Чем глубже понимаешь,
Тем труднее чувствовать,
А сказать все-таки нечего.
Слепота отступает,
Но зрение не восстанавливается.
Суточный рубеж,
Если что-нибудь и разделяет,
То наверняка
Не яблоко.
Цельность выше конфликта
Внутриутробной двойственности,
Выше хлопнувшей двери,
А дверь – это лишь грань
Чуткости воли.
Для меня,
Человека без прошлого,
Неприлично живого,
Последняя ступенька
Многоэтажной души
Не предвещает
Ничего определенного.
V
Уплывают мечты-улыбки –
Лиловые нимфы
За жемчужной нитью,
Вьющейся по швам шеи
Расторопной вдовицы.
Рябиновая тень
Пугливой чайки
Струится по моему платью,
Озаряя зимнее молчание
Одиннадцати коридоров.
Вспыхнул костер бреда
На щеках бледных:
Мой ребенок бедный
Пестует во мне страдание –
Ах, жестокий варвар,
Не простит тебе этого мама!
Нестерпимо душная атмосфера
Белого сада
Хлынула в окна алые –
Я, мой верный,
Должно быть, умираю.
