Повесть
1
В хлопотах промчалась осень. Грянули холода. Вроде бы… За достоверность сих сведений ныне не поручусь. Когда же случились они, небывалые, до костей пробирающие морозы? Не перед тем ли? А может, после? Но нам зима не особенно надобна. И за ней последовавшая весна интересна не вся. Необходим: май месяц… одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года.
В том учебно-познавательном сезоне заключительную сессию сдававшие, мы, пока первокурсники, кучковались в новом (свежеотгроханном) институтском корпусе, аж на девятом этаже, возле некоего кабинета. Не то высшей математики, не то… Назревающему действу потребные, фигурально выражаясь, герои – все собрались.
Прежде две первокурсницы…
Не припомню имени одной из них. А имя – важно. Без него не сыграть кому-то занимательной роли… Она лучезарно-игривая. Светленькая… Покороче, попроще – Све. Так ее и запишем (материализуем).
Све была залетной, откуда-то из-под Саратова. В волнующий момент она собеседовала с сокурсницей, Боинькой, в разумении моем, девочкой (кои когда-то добирались до вузов). Условно, абзацем выше, заново нареченную Све дабы не обидеть, не задеть, – “материализуем” и собеседницу… Интригующе и недлинно, пусть будет Бо.
Они обе мне нравились… Давнишнюю, при развитом еще социализме снятую фотокарточку в альбоме я изредка, но созерцаю. Потому что по сию пору на ней юна и обворожительна Све… Мои же, к Бо устремленные чувства, вообще ни с чем не сопоставимы. Она, шаловливая, тоже помещена в альбом. Альбомище. Неосязаемый, раскрываемый в моем воображении…
Так вот. Любимицы мои, Све и Бо, экзамен сдали и, остывая от недавних переживаний, подзадержались о том, о сем потолковать. Тут-то и понадобился им благодарный слушатель. И они воззвали… К кому, догадались? Нет? К вашему, о читатель, покорнейшему слуге. Скромненько так, от хода повествования шибко не удаляясь, шепну: хотя и не близко к ним располагался. Между – и даже рядом – маячили незамечаемые разные мужи. Что ж… Подошел. Подобрался, как велели, поближе.
– Слушаю…
Брюзгливо голос прозвучал. Даю понять, что нехилый (экзаменационный) барьер кем-то пока не брался.
Но эти женщины! Пусть и не вполне еще… Они разве способны осознать, проникнуться да войти в положение? И разговор у них на чем зациклился? Вы, современный мой читатель, грохнетесь со стула (и даже вместе с ним) об пол. А придя в себя, усомнитесь. Я, однако, не вру. Сущую правду глаголю. О литературе, вокруг да около нее, окаянной, судили… Слезно молю, вы их, тех девушек, простите. Неведомы им были развлечения, кои станут доступны, во множестве еще наплодятся, но лет этак через десять. Не было баров (совсем), не манили казино с рулетками. По дорогам не проносились диковинные импортные “тачки”. Крутые (по видео и натуральные) разборки не намечались… В кинотеатрах шли фильмы, ни в чем не переходящие рамок “Семнадцати весенних мгновений”. Тех самых, многомиллионной аудиторией не раз и не два прочувствованных… “Гласность” безмолвствовала, демократии -любые, хотя бы с разными поясняющими приставками, – не народились.
Студентки-первокурсницы растрачивали время в скучной беседе о бумажного происхождения материях. Я покаюсь. Ведь подойдя, не воззрился на них, как на белены объевшихся… Тема показалась избитой, исхоженной страждущими путниками вдоль и поперек. Я стерпел.
Бо и Све… Я им книгу подарил. Не мной сотворенную (бремени сего не ведал). Одну и ту же – по одному экземпляру каждой. Вначале – так вышло – Бо, затем – Све. Вы удивлены? Даже недоумеваете? Я тоже…
Еще бы не удивляться! Даритель книг… Девушкам… Я…
Все интересно получилось. Сполна речи сокурсниц разобрав, я озлился.
– Наши?! Вам не нравятся наши писатели?
Подтекст реплики тут же поясню: наши – по слухам – излемурийцы. Материк был такой, древний. Ле-му-рия. Колыбель всевозможной всячины.
– Естественно, нет! – задирающе ответствовала Бо.
Я поломал голову.
– Иду на проспект, – предложил с обиды. – Покупаю книгу. Первую попавшуюся. Вы читаете, потом объясняете, чем книга плоха…
Прошелся быстренько до ближайшего книжного магазина. Запросил книгу, любую, но своими же и сотворенную. Подали какую-то. Необъемистую, в белой картонной обложке. Роман. Фамилия автора мне ни о чем не говорит… Я себе позволил усомниться.
– Книга хорошая? – в нарушение уговора решил уточнить у продавщиц.
Утвердительный ответ. Я все же не спешу покидать магазин. Затребовал другую книгу. Автора помаститее, с “именем”. Подали еще. Потолще, прошу прощения, и обложкой покорявее. С рисунком на ней, нанесенным непросыхающе-липкой краской…
Сразу несколько факторов – подначка продавщиц, малопритязательный объем, более-менее сносное оформление – за первую книгу. Но в моем частном случае – из-за чего сыр-бор разгорелся – помните? -перевешивает один-единственный аргумент: второй автор вкушал лавров, что-то про него говорили (писали). И я уже было избрал ту книгу, что потолще, как мой взгляд наткнулся на ее цену. Заляпистого “фолианта” достоинства определялись всего-то в сорок копеек…
“И хорошо, что дешевая, – пришлось взбодрить себя перед тем, как ступить в сторону обтолпивших кассу магазина продавщиц. – Но если бы восемьдесят копеек, да хотя бы шестьдесят-семьдесят, а то сорок…” Во столько оценивалась пачка сигарет. Не наилучших. Книга, столь малостоящая. А премиленькая Све что подумает? Будто выбирал подешевле. Я растревожился. Сколько же предыдущая стоит? Ого… “Белесая лошадка” оказалась весьма в цене. Один рубль десять копеек. Примерно в такую сумму обходится в кафе обед на одну персону. И пачка сигарет, самых дорогих, только рубль. Рядом женщина держала в руках экземпляр книжицы, той же, что и я. Мои сомнения она по-своему поняла:
– Дорогая слишком…
С тем ее, тощеватую, затолкала небрежно на полку.
– При чем тут цена? – срочно понадобилось за неведомого мне автора заступиться. – Зато в ней много мыслей…
Прихватив сразу два экземпляра, кроме своего, и тот, коим пренебрегла скуповатая женщина, я отправился платить. Уплатил. Выскочил из магазина и помчался. Не то экзамен сдавать, не то книги раздаривать. Популяризатор местной прозы…
Све подарок приняла, заметно взволновавшись. Книг ей никто не дарил, можно было предположить, наблюдая, сколь бережно она укладывала заполученный предмет в сумочку. Бедняжка. Она не ведала, что в дар ей преподносится второй – прижимистой женщины экземпляр, а первый, что я сам выбрал (книги, как и все на свете, надо уметь выбирать), уже уносит Бо, нечаянно, у входа в институт, со мной повстречавшаяся.
2
Наметилось занятное противостояние. Некая книга некоего автора (со всеми его творческими изысками). И той книги, того автора презабавнейшие “критикуньи” – нами с умыслом воссозданные Све и Бо. А тянут они на сподобленную роль? – вполне уместно может возникнуть сомнение. И потому – кое-какие еще о них сведения. Продолжим с Бо.
Шалунья мне в глаза “ударилась” сразу, в первый же день занятий в институте. Помнится, облюбовал я себе место аж на “камчатке”. На лекции бесстрастно обозревал мне пока незнакомых сокурсников… Сидевшая поодаль парочка приковала мой взор. Поначалу комизмом ситуации. Представьте только. Паренек, лопоухий, коротко, под петушка остриженный, без умолку стрекочет. А девушка слушает: голову вбок клоня, ниже, ниже, едва не ложась щекой на стол, задерживается, дерзко на него устремленный взгляд дразнит и будоражит. От того явно потерявшийся “лопушок”, захлебываясь, уже в голос несет ахинею о несусветных где-то своих приключениях. Запал его не скоро, но иссякает. Он выдыхается. Девушка, однако, снисхождения не ведает. Невинно восклицая, вроде как: “Неужели? А потом, что было потом?” -этим беднягу подхлестывает, заставляет молоть чуть дальше. Ближе к перерыву парень вслушивается вдруг жадно в читаемую лекцию, что-то себе в тетрадочку и записывая… На очередной лекции девушка заполучает свеже-болтливого (поначалу) другого соседа. Удивительно. Ситуация с “новеньким” повторяется с точностью до деталей. И не один раз…
Охотно к ней субъекты подсаживались, что-то ей усердно поясняли. Она не могла их речей наслушаться. Но… Говоруны вяли (видно, от ненасытного ее к ним внимания), смолкнув, застенчиво еще недолго посидев, отсаживались подальше.
Распугав с десяток “сказителей”, она серьезна и одна, пока ее не “окольцовывают” сероватые – ее же пола особи. Для сереньких она притягаема: к ней приглядываются, ее “моделируют”, ей завидуют…
Я озадачен. Не в ее ли превосходстве над примазывающимися секрет? Умозаключение, находящее себе подтверждение спустя лишь пару недель в виде коллоквиума опять же по курсу высшей математики. Преподаватель нам попался, надо воздать ему должное, перенасыщенный желчью. Крайне вредный. Его, кстати, в момент окрестили: “Вреднюга”. Он-то ехидно предложил желающим записать условие “задачки” и первому, кто решит (если кто-то решит), “автоматом” зачет за семестр. Независимо даже от посещаемости занятий. Сие не преминул уточнить покорный вам слуга. Это что-то, – ваш слуга смекает, подвигает к себе девственно-чистый бумажный лист и в поисках заветной цели мучительно застывает. Цель вроде бы зреет. Но тут… Козявка какая-то тянет руку, выскакивает к доске, решает, разъясняет… Виноват. Не козявка, а завлекающе-отшибательная Бо – вам следовало догадаться.
Последняя капля булькнула. Я едва дождался перерыва. В направлении проказницы вспорхнул. Опережая сероватеньких подружек, подхватил локоток, пухленький, теплый. Попридержал. Она же мою руку отводит. Но вышли уже в коридор. Приблизились, как водится, к окну. Я тихо, проникновенно замечаю:
– Ловко ты. Вреднюгу-то… Задачку, то есть. Молодец.
– Ты – молодец. Я тебя с первого дня в институте заприметила.
– Меня? C первого дня? – растерялся. – И, конечно, с первой же лекции, – мгновенно нашелся.
– Тебя. С первого дня. С первой же лекции, – она подтверждает. Говорит живо, за словом не лезет в кармашек. Боинькая.
“С первого дня. Как и я ее”, – приятно щекочет мысль.
– Значит…
– Лекция читалась по географии. Ты сидел на “камчатке”, скучал там один. Позевывал, глазки потирал…
– У тебя на затылке глаза?
– Я наблюдала. Так, – она подается чуть вперед, клонит голову, ниже, ниже…
– Все гениальное – просто, я восхищен. – Одним взглядом двух зайцев, – смеюсь.
– Значит, ближе к концу лекции, “географичка”, то ли подустав, то ли еще что, принялась знакомиться с подопечными – с некоторыми из них. Тут же подобралась к тебе, сказала, что хочет познакомиться персонально с поэтичным мальчиком в серой рубашке. Все оглянулись на тебя. Ты не заметил. Географичка стала в проходе между столами. Ты поднялся. Но мальчик в черной рубашке персонально знакомиться не желает, – что-то в этом духе промолвил и сел. Географичка ожглась. А ты ей еще тихо посоветовал быть ближе к рекам и озерам, что на бескрайних просторах нашей Родины пораскинулись. Это был класс!
– Лекторша грубо подлаживалась…
– Я тоже так подумала.
– Но у нее крашеные волосы, может, парик. И золотые зубы. Она мне не понравилась.
– Естественно.
Слуга, то бишь я, рассмеялся.
– Не понравилась естественно. Вдвоем-таки докопались.
Прозвенел звонок на занятие. Она пошла. Я – за ней.
– Интересная у тебя походка, – я ей на ушко шепнул перед тем, как войти в кабинет. Она меня одарила смеющимся взглядом.
Бо, вероятно, вообразила, что я не болтун, что я человек поступков. А может, вовсе не ломала голову. Захотела мне понравиться и понравилась. Возможно, она хотела, чтобы я на нее заимел определенные виды. Ну, а Све – вы помните? – сама заимела на меня виды. Лучезарная в одночасье постановила, что я ее мужчина – и все тут. Тогда как Боинькая ждала, когда до меня дойдет, что она моя женщина. Об этом я не думал. Я тогда просто не знал этого.
Но вы уловили разницу? Женщина, вынесшая решение, и женщина, ожидающая вынесения решения. Мне кажется, во взглядах расхождение решительное.
Память услужливо высвечивает картинки.
Картинка первая. Мы – я и один мой институтский приятель, припоминается, что Ося, – на лекции “скрестили шпаги” в настольной какой-то игре. Перед нами восседает образцовая студентка Све. Она слегка не в себе. С одной стороны, ей самой надо слушать лектора, с другой – необходимо вразумить меня. Она не раз пылко что-то шепчет. Нам не до нее. “Сражение” не пускает. Но вот лекция кончается. Све оборачивается и удивленно замечает:
– Ты меня совсем не слушаешь. Так мы не уговаривались…
Она уходит. Я делаю свой ход, упреждая приятеля, интересуюсь:
– О чем-то с ней уговаривался?
Ося оторопело смотрит на меня, думает, делает ход, невинно тоже интересуется:
– У тебя с ней что-то?
– У меня? Ничего…
Я не кривлю. Ничего у меня с ней не было. Не выводил ее никуда даже под локоток.
Картинка вторая. Практическое занятие в специально оборудованном небольшом кабинете. В центре наглядное пособие. Вокруг него в единственную линию столы. Стулья и с той, и с этой стороны. Жарко. Мы – я и один мой институтский приятель, припоминается, что Зиля, -страшно зеваем, томимся, само собой разумеется, спинами к наглядному пособию. Прямо перед нами – спиной к окошку – томится Бо. Она у нас уже поинтересовалась – не заслоняет ли нам вид на природу. За окном, кстати, глухая стена “прилегающего” корпуса. Нет, скалим зубы и сами интересуемся, видать ли ей наглядное пособие. Она смеется; проявляя интерес к главному предмету практически ей действительно сужаем обзорное поле, вертит головой, сама едва не ложится на стол. В разрезе платья матово светятся ее груди, чего мы поначалу дипломатично не замечаем. Но она в том положении призадерживается, смотрит в нашу сторону, вовсе не на наглядное пособие. Мы кое о чем начинаем догадываться. Зиля удовлетворенно крякает. Он доволен. А мне ее отчего-то становится жаль. Странно щемит сердце. Я вижу. Какие они маленькие, пустоватые какие-то, сосков не видно из-за платья. Она серьезна и смотрит мне прямо в глаза. Я же… Я не знаю, что мне делать. Я смотрю ей в глаза и ни о чем не думаю. Просто смотрю. Она прижимает к столу щеку и, кажется, засыпает. Зиля разочарованно бурчит. Я его пихаю локтем в бок. Он обижен. Считает себя невинно пострадавшим. Он прав и не прав. Он, вообще-то, не при чем. И все же… пусть сидит тихо и не мешает ей спать, не то получит еще.
А я в оставшееся до конца занятия время размышляю. Меня пугают метаморфозы с ней (или в ней). Она прежняя шалунья только утром. Потом всегда непонятно стихает. Иногда наши взгляды встречаются. Она прячется за кем-то из подруг и оттуда на меня неотрывно смотрит…
Ближе остальных к ней “подстроившаяся” подружка многозначительно как-то мне замечает:
– Недогадливый ты. Или непонятливый. Или несмелый.
Вызывающе смеюсь ей в лицо. Та подружка краснеет.
– Не себя я…
Не себя имеет в виду. Мне ясно все. Подружка элементарно вспыхивает. Она отходит.
Я не робкий. Природные, по сути выражаясь, во мне ключи клокочут. Устремленность на месте срывать покровы…
Я понятливый. Но я не знаю, как быть. Не жениться же, в самом деле. И ей. Со школьной парты да под венец, то бишь в загс… Не женясь? Но мы же такие благородные. А если и нет. Куда ее? Некуда, если разобраться. Машины с откидными сиденьями нет, квартиры в городе “Неблизко до Сочи” – тоже. Проводить домой? До подъезда? А там и в подъезд… Сдалась мне такая морока! Я себе выбил – через спорткомитет – право на свободное посещение лекций. Заодно избегал и занятий -семинарских, практических… С рук со скрипом, но сходило. Потом подкатила сессия. Та, первый курс учебы памятно заключающая…
Самое время сознаться, что описанная наперед, на девятом этаже свежеотгроханного институтского корпуса случившаяся сцена не была неожиданной для меня. Надеюсь, в повествовании оттого не поубавится романтичности. Я буду рад подтверждению. Возвращаясь же на круги своя, сообщу, что страсти и томление на умственно-аналитических способностях наших героинь никак не сказывались.
Бо я никогда не примечал корпеющей над учебниками. Но слыла она круглой отличницей. Све – тоже. Хотя та вытягивала больше за счет усидчивости, со старанием на протяжении всего семестра подгрызая гранит науки. Недаром в роду линию Све вела еще с эпохи Петра Великого – с тех лет переселенцев из Западной Европы. У Бо папа – таксист (на описываемый период уже с двадцатилетним стажем езды преимущественно по городу), мама – научный работник, лицо национальности издревле необходимой.
Убежден, читатели прониклись сочувствием к автору романа, выданного, что называется, на полное растерзание. Не забыли? Сам я за тот роман особо не переживал. Интерес был один – прочитают сразу, когда на носу, буквально через неделю, очередной экзамен, или отложат на потом. Совесть от того, что кто-то отвлекается от насущных забот, не заедала. Прелестницы напросились…
Но неделя прошла. Экзамен назначен на сей раз в старом институтском корпусе (коль предыдущий был в новом). “Прием”, как обычно, с утра. В десять – я уже там. Странно, но того романиста прелестные критикуньи поблизости не тасуются. Заглядываю и в кабинет, где пытают дух студентов. Меня превратно понимают, зазывают вовнутрь. Ничего не поделаешь: вхожу, беру билет, занимаю одно из пустующих мест. Скоро заявляется Све. Она сосредоточена. И потому меня не видит. Я раздосадован. Тут же занимаю освободившееся к спеху лобное место напротив экзаменующих. Выдаю непоколебимо верные ответы, после чего горделиво удаляюсь.
В коридоре маячит Бо (по заказу). Я иду к ней.
3
Память иногда совершает открытия.
Бо шла ко мне. Я шел к ней. Стремительно. Но бездумно. Мысли в голове назойливы только сейчас – по воображаемому к ней приближению. Я размышляю. Процесс погружения в прошлое занимателен сам по себе. Реально происшедшее событие изначально ведь было прочувствовано. Ты видел. Ты слушал. Ты осязал (если было что). Нынче же переживаемое порождает мысли – прежде отсутствовавшие. Впрочем, они могли быть. Ты о них знал. Но к тебе они не имели ровно никакого отношения. Мысли хрестоматийные. Затертые. Даже такие: “В жизни каждого человека случаются примечательные события”. Вас не придавило? Идем дальше. Примечательные события западают в некие ячейки памяти и там хранятся. До поры, до времени. По мере новых наслоений (заседаний) часть “архива” подвигается ближе к краю полки. Край подразумевает тупик, если есть во что упереться. Но край – это и падение, если полка без предохраняющих приспособлений. Приспособления, кои имеются в наличии, постепенно ветшают. Падение в бездну редко желаемо и не всегда уловимо. По крайней мере, поименованными выше чувственными органами сие не охватить. Человек теряет и не находит. А полка все короче. Трудно приобрести новое, еще труднее на краю удержать старое. Именно теперь выявляется подлинный вес хранимых событий. Иное настолько увесисто, что тщетно и усилие к краю. Жизнь – тропа, подводящая к бездне. Но путь сей пролегает под звездами. Ими же он озаряем. Назначение памяти в тебе в том, чтобы зафиксировать мгновения, когда вспыхивает и горит твоя звезда. Говорят, чтобы звезда погасла, необходимо ее зажечь. Кто это сделает, как не люди окрест тебя, как не ты сам? Зажги, и она будет гореть. Человек может осознать сразу, что его звезда разгорается. Может вспомнить потом. А событие забвению предастся только с полкой, которая его хранит.
Час огня, и слагающие его звездные мгновения. Я их изведал. Звездный миг, когда ты властен жить. Властен совладать с врагом. Властен выбирать женщину. Властен над собой. Властен не властвовать…
В мгновения, возводимые ныне в качество звездных для себя, – я некоей словесной дуэли довольно рассеянно внимал. Я же, но пятнадцатилетней с той поры “выдержки”, напряженно в ту дуэль вслушиваюсь. То был мой час. И он начинался словами Бо. Она сказала:
– Признайся. Ты меня разыграл?
Я на нее недоуменно воззрился. Потом до меня доходит. Речь о книге. Бо утверждает, что ту книгу я заблаговременно прочитал и…
– Разыграл, будто купил первую попавшуюся, – Бо с упреком качает головой. – Ведь роман о тебе.
– Но каким образом?
– О тебе, о тебе…
– И вовсе не о нем, – Све очутилась рядом (опять же по заказу).
Девушки вступают в перепалку. Я вслушиваюсь. Кстати, я забыл представиться. Мое имя Лем. В ту пору редкое. Припоминается, на всем факультете с этим именем преподавателей и научных работников не имелось вовсе, студентов было три-четыре человека. Это потом уже возникла мания. Если страна Лемурия, то… Но к делу.
Све возражает:
– Лем из книги ни капельку не похож на нашего. Книжный Лем -вредный…
Выясняется, герой, от имени кого ведется в романе повествование, тоже Лем. По заказу…
Бо отстаивает свою точку зрения:
– Он не вредный. Он умный. Как наш Лем.
– При чем тут это?
– А при том, что вредности нет. Есть превосходство ума. Оттого и неприятие…
– Выходит, Лема из книги я сочла вредным потому, что он умнее меня? – Све раздражена.
– Естественно. Лем умнее и ты его не понимаешь.
Браво. Бо великолепна. Один-ноль в ее пользу.
– Я? Не понимаю?
– Ты. Не понимаешь. Лем для тебя недоступен.
Атака в лоб. Све мне остановится немножко жаль. Но я недооцениваю ее.
– Пусть так, – Све внезапно соглашается. – Но мне непонятен тот Лем, из книги…
Ловко. Счет равный. Бо зажата в угол. Чем она может ответить? Возразить, что Лем ей понятен? Уже замшело. Неуместное будет признание. Тут бы отмолчаться и Све. Просто увести разговор на другое. Однако…
– Да, из книги Лем для меня недоступен, – Све выговаривает – думая ли? – Он мне не нужен.
Запах победы пьянит. Све неосторожна. Где благоразумие и рассудительность, унаследованные от предков с петровских времен? Не унаследовано ничего? Или унаследовано, но не все? Меня осенило. Как раз все унаследовано. А через край – практичность житейская, тяга к обустройству, чтобы упрочиться, пустить на земле свои корни… Ухмылка – знак неуступчивости на моем лице предостерегает. Увы, взгляд Све караулит лишь, как бы не вырвалась из угла Бо. Све алчет победы именно сегодня, сейчас, сиюминутно. Она эту попрыгунью так долго терпела.
– Я не ищу для себя в книгах идеала.
А кто-то ей книгу подарил…
Бо оживает. Глаза у нее светятся. Она дождалась.
– Но, может, тебе идеал вовсе не нужен?
– Уже не нужен! – Све вляпалась.
Неужто на меня смотрит? Я свой взгляд роняю. Пауза.
– Он есть, – Све неожиданно присовокупляет – но грубо! – Лем, кстати, – она роется в сумке. – Тебе нужна тетрадь с конспектами. Преподаватель сказал, чтобы ты все-таки потом предъявил записи его лекций. Вот, – она протягивает тетрадь.
Я ее беру, зачем-то пролистываю. Жизненные узлы трудно развязуемы. Но иногда они спадают сами. Для того хватает считанных мгновений. Как теперь.
Све чего-то ждет. Не уходит. Больше того, прислоняется к подоконнику и смотрит на Бо. Сквозь Бо…
Я пока еще робок.
– Све, но я же ему не обещал ничего, – тихо говорю.
Бо резче:
– Ведь он уже сдал экзамен.
Мы все молчим.
– Преподаватель рассчитывает на его честность, – Све пожимает плечами.
– Но Лем не просто сдал экзамен. Он сдал его лучше всех. Сами преподаватели потом обычно говорят, что как он на их памяти не отвечал никто. Что его интересно слушать.
– Это так. Поэтому ему идут навстречу. Его знания учитывают. Как сейчас, по сданной научной дисциплине. Ведь он понапропускал занятий. Другого бы вообще не допустили…
– Учитывают знание дисциплин? – Бо качает головой. – Лем их не знает…
Новость и для меня. Я в недоумении.
– Лем знает больше. Он знает, о чем могут быть эти дисциплины…
Нескромно, но я доволен.
Недовольна Све. Чему я особого значения уже не придаю. Но я тактичен.
– Све, – проникновенно замечаю, – я ему честного слова не давал. Он решил, что я должен тетрадь. Почему? Я же ответил. А тетрадь как раз для того, чтобы я ответил.
– Естественно, – Бо развивает мою мысль. – Тетрадь нужна только преподавателю. Видно, у того взыграло под конец самолюбие. Лему не нужны его лекции. А не нужны они – ни к чему и сам преподаватель.
– Надо уважать преподавателя и в том случае, если он не нужен. Хотя бы как человека…
– Я могла бы его уважать, однако он потребовал тетрадь…
– А что же ты? – Све внимательно на меня посмотрела. – Ты тоже не уважаешь преподавателя?
Я смущенно кашлянул.
– Вообще-то… Я о нем как-то и не думал. Ну, если бы он еще не зациклился на своих лекциях. Бо права… Све, знаешь… Мне не нужна твоя тетрадь.
Я аккуратно вложил в сумочку ей тетрадь. Сумку я не стал защелкивать. Не посмел.
Све вздохнула.
– Вы так похожи, – невесело улыбнулась. – Как две капли воды, -щелкнула замочком.
Читатель, прошу особого внимания. Мы на пороге расставания с одним из наших персонажей. Све нас покидает… Она свою роль уже сыграла. У нее была важная роль, не так ли? Вы рассудите, что Све послужила фоном для Бо, и окажетесь в чем-то правы. Уж так получилось. Могло быть иначе. Хотя… Разве возможен был иной исход? А если Све являлась всего лишь подсветкой, то, согласитесь, эффектной. Све, чуешь, ты сослужила добрую службу… Я снова смотрю ей вслед. У нее обычная походка. И сама она, пожалуй, была не очень сложной. Она хотела начать жить. Просто жить. И то, что с ней мы в нашей повести сожалеючи, но расстаемся, еще ни о чем, конечно же, не говорит. Сыграв свою роль, Све уедет домой на каникулы. Там, буквально месяц спустя, она выскочит замуж. Внезапно обзаведется жизни своей постоянным спутником. А может, он уже был. Где-то в запасе таился. Или не в запасе. Све, может, тоже выбирала и выбрала. Она скоро переведется на заочное отделение – так ей удобнее. Она вьет и обустраивает себе (и мужу) гнездо.
Я же оборачиваюсь к Бо.
– У тебя нет тетради с записями лекций? – интересуюсь.
– Есть, – она отзывается с удивлением.
– Дай, – я беру тетрадь. – Собираюсь показать ее…
Мне чудится, я передергиваю. Я, спохватившись, добавляю:
– Надо подумать…
Бо смеется, кажется, она меня прощает или не придает значения.
Но почему? Не передергивает ли теперь она? Я отгоняю чересчур заумные те мысли прочь.
Мы покидаем старый институтский корпус, пересекаем неспешно двор…
– Знаешь, – говорит Бо. – Меня записали… Я записалась в лагерь труда и отдыха. Поеду летом на море.
Я улыбаюсь.
– Все поедем на море. Наш курс едет четвертым потоком.
– Ты не понял. Я на все лето поеду.
Несведущему читателю для справки. Некие охватистые в те времена институты заимели на морских брегах становища, кои в научном лексиконе были поименованы лагерями труда и отдыха. Насчет труда имеются сомнения, но загорали “потоками” по две недели. В обслуге лагеря дней выходило поболе. Кажется, полтора месяца. Бо записалась (или ее записали) аж на все лето.
Я замедляю шаг. Бо не дает времени для раздумий.
– Ты тоже мог бы записаться, скажем, спасателем.
Я смотрю на нее, припоминается, насмешливо.
– Не могу, – говорю резковато. – И пол-лета на море для меня пустая трата времени. Мне это ни к чему. Спасателем. Дико…
– Я буду на кухне…
– Не хватало спасательницей. Но и на кухне… Загнешься ведь. Ради чего?
Бо серьезна.
– Потом и еду, что будет трудно. Хочу себя проверить.
Я на нее изучающе смотрю. Она решительно напускает на себя вид комсомолочки, как их изображают, из далеких двадцатых годов.
– Проверить себя хочешь…
Мы уже приближаемся к выходу. Я впереди. Я словно стремлюсь уйти. Бо не понимает. Она думает, что я на нее зол и упруго нагоняет меня. Усилие ее бедер гасится юбкой. Вслед ей оглядываются. Бо в бедрах довольно массивна; у нее крепкие, тугие икры; ноги в щиколотках некостлявы; стопа в самый аккурат, невелика… Я на нее не смотрю, но я вижу, как она уверенно вышагивает – она уже на полкорпуса опережает меня. Я отстаю. Я остро чувствую рядом женщину…
Представьте, вас уносит бурным потоком реки. Вы не можете выбраться, и вам боязно. Внезапно вас швыряет к берегу, где коряги, расщелины, где в воде полощет ветви одинокое деревце. Вам есть во что вцепиться. Надо только проявить сноровку. Вы цепляетесь за любую корягу, за кусты, за что угодно – и вы спасены. На раздумья нет времени. Должен сработать некий в вас инстинкт. Чаще всего люди используют благоприятный момент и выкарабкиваются. Но некоторые берег со всеми спасительными зацепками пропускают. Почему? Они разве медлительны, разве неловки? А может, интересно им увидеть, что дальше там, вниз по реке… Ведь этого и чего-то еще – вцепившимся не воспринять, не познать. Да и к чему спасаться, если можно еще побороться? Не всегда течение реки скрывает пороги. Может, вынесет в речную заводь. Туда, где откроется вам истина…
Нечто подобное приключилось со мной. Мы с Бо вышли к автобусной остановке перед институтом. Уже показался ее автобус, и тогда я заявил, что не поеду и со своим потоком на море. Осенью ответственные соревнования – надо, как следует, потренироваться. Не до моря. Я не поеду. Ей ясно?
Она с пониманием кивнула. По-доброму, сладко кивнула. Я так подумал и предложил:
– А хочешь, отвезу тебя домой на такси, даже ближе к подъезду…
Бо, смеясь, уже из автобуса помахала рукой.
– Потом, – ветер невнятно донес; что-то еще она намеревалась сказать, но в это время дверцы схлестнулись, и автобус отъехал.
В лагерь заспешившей Бо разрешили сдать досрочно экзамены. Она уехала. Мы же, остальные студенты, некоторое время еще совместно валандались. Перед последним экзаменом даже сфотографировались группой. Я на обговоренное место почему-то не пришел. Поленился. А может, неинтересно показалось без нее. Меня манил тогда один образ…
Фотокарточками со мной великодушно поделились. У меня их нынче аж две, в разных позициях “щелкнутых”.
Моей истории страничка вот-вот перевернется. Под конец отмерю сверх положенного каплю интриги. Или наоборот. Самую малость, чуть-чуть отодвину завесу. (Читатель мог уже проникнуться интонациями, оглашаемыми почти надрывно.) Бо я однажды сделал комплимент. Странный; непонятно с чего мною было молвлено, что она могла бы и не в таком вузе учиться. С чего ее потянуло на мель? И мама, научный работник, могла бы себя озаботить, перевести дочь в университет. Попрестижнее который. На ценные советы я горазд. Вы могли запросто догадаться. Как ни странно, к советам прислушиваются. Иногда с пользой, чаще… Хотя вовсе бесполезных советов не бывает. Вспомните о двух концах или о двух сторонах (о двух ракурсах на модно звучащем). А может, советы -неважно и какие – ни на что не влияют. Все складывается, как должно было сложиться…
Но вас не укачало? На каплю поволоки, пожалуй, достанет. И завеса, того гляди, спадет прежде срока. А посему…
4
Кому-то самое время уехать на каникулы домой.
Тихий, мало чем и примечательный (до поры, до времени) райцентр, откуда родом покорный вам слуга, недалеко расположен. Добираться до него проще простого. До некоего перекрестка дорог, где свеже воздвигли автостанцию, от институтских корпусов езды на общественном транспорте будет полчаса, не меньше. На такси – минут десять. Припоминается, я как раз доехал до перекрестка на такси. Возможно, подвозил меня ее, несравненной, папаша. Я ему сунул “железный” рубль, он поблагодарил (или стерпел?) и отъехал. Ехать мне дальше на автобусе всего-то сорок минут, не больше. Накинуть минуты ожидания там и сям, и до дому еще в райцентре ходьбу, – и выйдет на всю дорогу полтора-два часа. Какие пустяки, если герой в настроении. Приподнятом, следует подчеркнуть. Когда витаешь в облаках. Когда все мысли об одной. Чем-то в райцентре ты вроде бы занят. Суетишься, посещаешь тренировки, наезжаешь даже в институт. Но щемит сердце, и дни – сплошное ожидание, похожи один на другой, ты нетерпеливо, только приспеет пора, отрываешь листки в календаре, что убывает почти незаметно. И тогда ты думаешь, что qnahp`kq прочитать книгу.
Жаль, не купил сразу и для себя, – запоздало грущу. Пошвыриваюсь по книжным магазинам и киоскам в один из своих наездов в областной центр. Ищите на периферии, – в мой адрес лаконичен ответ. Однако периферии дальше, чем родимый райцентр, не сыскать. Я отправляюсь в магазин, в своем роде единственный в райцентре. Спрашиваю – а вдруг? – роман того автора. Романа нет…
Не выношу общественных библиотек. В них нет духа книги – одни только запахи, идущие от книг, попользованных читателями. Книги для публики быстро ветшают. Но податься больше некуда. На пороге тряпка. Сухая. И “останки” с обеда библиотекарш на столе. Крошки хлеба, яичная скорлупа, что-то жирно-жидкое разлито на столе. Особей библиотекарш, тех, что на виду, аж четверо. Обращаюсь к одной из них, постарше и серьезнее на облик. Роман долго ищут, не находят, предлагают мне отправиться в другую библиотеку – у них, кажется, есть. Библиотек, клубов и детских садиков в райцентре достает, но не хватает. Они есть, когда не нужны, и их, считай, нет, когда позарез необходимы… Мимо другой библиотеки я решительно шагаю.
Что же. Книг всяких полно. Возьму, да какую-нибудь почитаю. Когда-то я купил книг. Даже в несколько заходов. И вот она – “лично” моя библиотека. Не все в ней книги мной читаны. Что нередко случается. Покупаешь, ложишь, забываешь. Нет – когда времени, когда настроения. Провожу по корешкам томов пальцами. Та книга, небрежно вложенная поверх ряда, – чем-то она походит на искомую. Вытаскиваю малохольно-необъемистую ее… Я не проявляю эмоций, – я тогда не отличался суеверием. Но по прошествии полутора десятков лет, ими закаленный (или размягченный), вздрагиваю. Я купил только два экземпляра, тут же подаренных… Откуда взялась она? Домашние гадают, – приезжал из соседнего райцентра мой двоюродный брат, у него, кажется, с собой была книга, и он ее, похоже, забыл. А кто-то вложил (подложил) на полочку. Кто? Он же, братан, чтобы кто-то искал и в нужный момент вытащил… Если у него точно была книга, именно эта, и он ее оставил… Я безмолвствую.
Итак, я взялся читать. Мне интересно. Читала Бо, читаю я. А героя-то, в самом деле, звать как меня. Лем… Вполне пристойно и для литературного героя. Листаем дальше. Тот Лем – вспомните – очень способный. Он прекрасно учится в школе. Лучше всех. Потому его направляют продолжить учебу. Он продолжает, завершает и, как предписывалось изначально, приезжает в родимое некое сельцо. Его ждут не дождутся родичи, друзья, ждет должность по каким-то вопросам специалиста, нехилый (в условиях сельской местности) оклад, там же подыскивают ему невесту. Ко времени, чтобы катать большое семейство, придется “тачка”, да хотя бы “Москвич” ижевский. Чего еще в деревенской жизни ценного? Корову, пожалуй, купит, или ему оную выделят. Будет таскать с работы отруби, пить парное, из-под коровы прямо, молоко…
Но все это додумывается “механически”. Тот автор и тот читатель куда менее ироничны, чем я – опережающий развитие. А подоплека в том, что книжный Лем заартачится, ибо что-то в нем щелкнуло… Улизнул человек из села в город. Потянулся к чему-то…
Улизнувший Лем устраивается на работу. Непонятно какую, однако им же сысканную. Коллектив – небольшой, свежепримечательный. Начальнички, сослуживцы разные. Город сам, в кой потянуло из села. Лему же и ему подобным в мочь любую работу расцветить. Все только ахать будут… Препоны в работе. И пряники: квартиркой (будто по настоянию публики) подогрели. Чтобы съежился, умялся в уготованную одежу и уже потом -остепенился. Но Лем, неблагодарный, гнуть продолжает линию свою. Окрест себя, в радиусе аж целой жизни, ему по-прежнему неймется…
Даже незнайка, как в то время я, чует мастера. Автор изощренно умен, и слог романный привораживает. Потянулась сразу от имени героя сопричастность. Город наш. Парк, переговорный узел… Трамвай, позванивая, заворачивает на проспект. На проспекте книжный магазин. Гарнизонная столовая, в которую хаживал и я (покуда не отравился). Из множества мелких деталей быта складывающаяся картина. Я город чувствую…
Завтра мне ехать в институт. В спортзале перед соревнованиями слет. Я откладываю на середине книгу и еду.
Лето, но сыро. Льет дождь. Вы запомнили в райцентр дорогу? То же, в обратной последовательности. Мне повезло. Мой приятель и однокашник, интригующе когда-то поименованный Каской, на отцовских “Жигулях” в главный город области весьма кстати наметился. Каска мне рад. Просто, и как попутчику тоже. Я рад просто, как попутчику и как спасителю: летом слякоть, согласитесь…
Дальше едем вместе. По пути подбираем еще одного однокашника. Припоминается, что Махара. Я и Каска рады. Махар чем-то удручен. Сует нам ладонь. Молчит. Каска мне подмигивает. Я ухмыляюсь. Махара мы знаем. Ждем, когда его прорвет. Ход машины замедляется, будто и она вознамерилась ждать. Наконец, Махар испускает крепкое словечко.
– Что за жизнь такая пошла, – сетует. – С первого курса знаете девушку…
Наш попутчик подает вперед корпус и называет имя. Я навостряю уши.
– С моего курса? – осведомляюсь.
Махар выстреливает фамилией.
– Боинькая, интересная? – вопрошает Каска.
– Да, – произносится. – На море была, – до нас доводится. – В лагере. Так знаете?
– Знаем, – убежден Каска.
Знаю ли Бо я? Дипломатично отмалчиваюсь.
– Отчислили за… – Махар употребляет всякие словечки.
– Но-но, – предостерегаю, – что за выражения?
– Кому верить?! – с пафосом восклицает Махар.
– Все ангелочки, – встревает Каска, – пока до дела не дойдет.
– До какого дела? – я спрашиваю.
Каска смеется. Махар-всезнайка переходит к подробностям. Жара на море. На кухне. Она вышла позагорать. Я расстегиваю куртку. Приспускаю боковое стекло. Подробности начинают давить. Ветер треплет шевелюру Махара. Он смещается. Теперь я его обозреваю в зеркальце, что нависло надо мной. Рассказчик яростно жестикулирует. Подробности в жестах…
– Застал ее Борис Борисович сам, – Махар разводит руками.
– Так ее вспороли? – Каска не верит или уточняет.
– Была голая, и ее хахаль тоже…
– Голая? – хрипло интересуюсь.
– Без лифчика, без плавочек. Борис Борисович, свет включив, обалдел…
– Представляю, – Каска трещит. – Так ее вспороли? – вопрошает опять.
Дошло. Махар расплывается в улыбке. В улыбочке.
– Кто поймет их, нынешних, – внезапно посерьезнел. – С соседнего райцентра девчонки аж…
Остальное время Каска и Махар уделяют критике нравов. Говорят, как жесткосердны девицы, обманывающие будущих мужей. Вкрапливаются опять же словечки. Будто бы девичьи. Мне замуж еще… Все, что угодно, но не порть…
Подъезжаем к институту. Мои попутчики расстроены и молчат. Я с ними расстаюсь, отвергнув приглашение. Так и не поняв, какое. То ли в кафе пообедать, то ли к обратной дороге…
Я стою там, где вышел. Ливень. В моих руках нераскрытый зонт. Прохожие меня озирают. Я замечаю и перехожу улицу.
– Сейчас такие дожди, – мне говорят в институтском вестибюле. -Запросто можно облысеть…
Я машинально стряхиваю воду с волос, сушу платком их, иду в спортзал.
Из какого-то кабинета по пути мне выходит девушка в плаще. Это Бо. Припоминается, здесь кабинет ее матери. Она поднимает глаза. Она меня видит. Я приближаюсь. Я уже рядом. Она юркнула обратно.
… Я снова дома. Мне некуда податься. Мне нечего делать. Мне незачем жить. Меня зовут кушать. Иду, возвращаюсь. Лежу, пытаюсь уснуть. Мне надо отвлечься, сквозит такая мысль. Беру книгу. Я ее читаю. Автор изощренно страдает. Он что-то ищет в жизни, что-то жаждет постичь. Он ищет женщину. Женщин достает, но не хватает. Одна объявляется. Сентиментальный вариант. Всего лишь. Предложения – одно, второе… сотое… Гладко накатывают. Для чтения время не самое желательное. Я упрямо вчитываюсь. Читали… Читаю… Нечитаных страниц все меньше. Я освобождаюсь. Мысль. Я обкаляюсь. Мысль еще одна. Ночь за окнами. В комнате свет. Книга в моих руках. Я думаю. Я страдаю…
Конечно, виноват во всем. Отрицать не буду. Надо было брать, когда просилось само. Счастье или что там еще. Не приберешь ты, отнимет другой. Жизни одна аксиома. Аксиом много, ими мир дышит, и их же будто нет. До поры, до времени. Когда лицом в грязь. Когда вспарываешь собственную шкуру. Собственную обязательно. Аксиома опять же. Но что я мог поделать?!
Я роман отложу и буду ждать начала занятий.
Жду.
5
В институте начались занятия.
Мы, уже второкурсники, в сборе. Аудитория переполнена. Предстоит перекличка. Явился зам декана (декан, припоминается, у первокурсников). Тут же возник староста курса. Ждет лектор. Все сосредоточены.
Я расположился на последней скамье. Не люблю выпячиваться. Гера, мой “кент”, тоже не любит выпячиваться. Тут же всякие плащи. Их впопыхах поскидывали опоздавшие на лекцию.
Впереди меня сидит подруга Бо. Рядом, за грудой плащей… Я отвожу взор. Вполоборота к подруге устроилась Бо. Я за плащи больше не заглядываю. Но клянусь, я ее вижу (лицезрею). Верхним или каким еще зрением.
Кажется, на меня она не смотрит. Разок из-за плащей высунулась, мельком взгляд бросила – и все. А мне-то что? Она отвернулась, сидит прямо, теперь вполоборота к ней подруга. И та бросает в мою сторону взгляд. Я отрешенно сижу.
Гера, кому-то вторя, называет имя. Староста, кто проводит перекличку, озирает аудиторию, отыскивает меня, физиономия его просветляется. Я поднимаю вверх палец. Я здесь. А это значит, перекличка заканчивается: по алфавиту в списке я ближе к краю.
Зам декана уходит, староста курса возвращается на место, уже лекция. Некоторые студенты (и студентки) переговариваются, оглядываются. Староста тоже оглядывается. На меня, что ли? На Геру? Который отпихивает в сторону плащи (груда их спадает), который склоняется, что-то у впереди сидящих выспрашивает. Бо, смеясь, поводит плечами.
Я на нее пялюсь. Она изменилась. Другая прическа. Открыты уши. Пожалуй, они крупноватые. Больше моих. Но у меня маленькие уши. Не в ушах новизна. Бо переменилась. Как будто сглажено лицо. Другой взгляд. _ смущен. Она женщина. Меня озарило.
Бо о чем-то перешептывается с подругой. Гера перешептывается со мной.
– Ее пропустили в списке, – он сообщает.
Я отвечаю не вмиг.
– Ее там нет, – тихо говорю и указываю на старосту, который удивленно поглядывает в нашу сторону – на Бо.
Гера заинтригован.
Со второго часа я ухожу.
На другой день я на лекции опять. Народу поубавилось. Но я сижу на последней скамье. Бо передо мной. С ней ее подруги. Я один (Гера на лекцию не пришел). На сей раз высиживаю и второй час. Бо затихла. Я, как сфинкс, непроницаем. Со второй пары лекций я ухожу.
День третий. У меня разрешение на свободное посещение лекций – вы помните? Неохота и на занятиях страдать. Я на них тоже не иду.
Прошло около недели. Бо уже нет. Подруга сообщает, что Бо перевелась в университет. Еще летом. Я пожимаю плечами. Перевелась? В первые дни приходила сюда? Видно, жаль было расставаться с подружками. Что, вообще, переводилась? А, впрочем, не все ли равно.
Подвалило слухов.
Картина: на первом этаже в вестибюле кучкуются. Махар меня подозвал.
Речь держит некий бывалый студент; у него стаж учебы в институте не меньше десятка лет; за то время женился, успел обзавестись парочкой (чтоб в армию не брали) детей. Он отдыхал в лагере на море – и он осведомлен. Подробности еще. Хахаль Бо состоял в той же лагерной обслуге, шофер, возил на кухню продукты…
Я негласно удаляюсь.
Прошло около месяца. Видел ее на улице. Даже не оглянулся. Дома взял книгу. Я ее читал и не дочитал. Книга вызывает воздыхания.
Больше одним несчастным человеком на свете.
Я читаю роман. Герой романа тоже несчастен. Он навсегда несчастен. Его имя Лем. А Лемурии нет. Когда люди дарят имена, они о чем-то думают?
Я за героя переживаю. Хищница – героиня сентиментального варианта. Она героя алчет предать. И прежде нужно, чтобы он ей поверил. Хищница – мать той героини. Хотят растоптать героя вместе. Интерпретация событий. Автор творит и уходит. Остается книга (картина, музыка). Книгу надо прочитать (картину рассмотреть, музыкой проникнуться). Всяк по-своему это делает. Кому что дано…
Зиля – вы его помните? – ко мне подступил. Усмехнулся. Зиля обожает разного рода копания. Он наблюдателен. Даже умен. Психолог.
– С пионерского лагеря ее знаю, – Зиля сообщает. – Еще с тех лет любительница повилять хвостом.
Опять лагерь…
Зиля закинул удочку и теперь напряженно за мной следит. Я натурально недоумеваю. Зиля недоволен. Он отступает.
Ося ко мне подобрался.
– Мне девушка одна нравилась, – говорит. – Но как-то вообразил ее тужащейся на унитазе. Помогло. Разонравилась.
Я пожимаю плечами. Осе нечего больше сказать.
Настал и Геры черед. Поклонник восточных систем тщательно зашифровал свою мысль.
– Когда тебе трудно, думай о том, что может быть еще труднее…
Зиля, оказывается, отступил недалеко. Он рядом и подает голос.
– Трудно, когда скользишь промежностью по лезвию бритвы, -“психолог” собой доволен.
Мои клиенты обладают развитым чувством юмора. Но непонятно, с чего меня утешают? Я Зилю хватаю, опрокидываю на стол, встряхиваю, отпускаю. Зиля встряхивает модный большой пиджак, глухо что-то бурчит. Он недоволен опять. Ося и Гера трещат. Зиля на них зыркает, но потом трещит сам. Мы все трещим.
Я снова дома и снова читаю.
Мне не по нраву выбор героя из книги. Нет идеала. Тем паче, женского. Занятны женщины, состоящие в штате. Они непосредственны. Как секретарша в романе том. Я заимею (приобрету, куплю) такую же. Приобретенной я не поверю, и меня никто не предаст.
Но чего хотела Бо? Подразумевается, когда она заявлялась в не свой институт, не на свой уже курс. Вопрос короткий. Возможен ли на него недолгий же ответ? К примеру, такой. Ясно, она хотела Лема… Меня – а я и есть тот Лем – подобная категоричность покоробит. Для чего еще хотела?
А вы, читатель, что скажете? Хочу вам для раздумий выделить поле. Сам же пока пройдусь по хозяйству, задам курам корм, отвлекусь от тяжкого писания.
… Я с вами вновь. Управился с курами, потом ко мне забегала какая-то особа. На ненадолго. Я уложился в срок. Как обычно. В пору устроенной для полов революции часть женщин мужьями недовольна, а другая часть ими была недовольна. Посему мне женщин достает. Чужих и общих. Их имели и имеют. Я их имею тоже. На одной из них я женюсь. А пока порассуждаю еще.
Неполных двадцати лет от роду я прохаживался близко к девушке сногсшибательно-завлекательной (она о семнадцати-восемнадцати годках), умненькой (невероятно), далеко не общей. Жалко, пока я ходил, девушка обернулась чьей-то.
Кабы не брались на литературные темы судачить, кабы не были знакомы вовсе… Что тогда?
А сейчас?
Но, похоже, с Бо история продвинулась. Бо незаурядная женщина. О ней даже пишут. Она сама литературный образ.
И книга, коя для прочтения. Кто-то книгу должен прочитать. Я для себя уже прочитал. Вы для себя тоже можете прочитать. Как подобает. Что значит, под настроение. Книга – когда бальзам, а когда и яд. А что книга для меня?
Книга мне вправила мозги. Я нашел себя. Я поумнел. Могу утверждать.
На книге (книгах) я свихнулся. Могу выразиться.
А Бо меня пестовала.
Прелюдия:
начата 1 июня,
окончена 31 декабря 1996 года
