Отрывок из повести “Бессмертие духа”
Отпущенный на долечивание срок уже кончался, но снова открылась рана на ноге, участились – после контузии – головные боли. А тут случилась беда: мать слегла с сердцем. И, кажется, надолго. Асланбек винил себя – заставил старушку волноваться, когда никому ничего не сказав, поехал в райцентр, а там вместе с руководством района отправился осматривать оборонительные сооружения и угодил под бомбежку…
Когда в доме из троих домочадцев двое больные – это не дом, это маленький лазарет.
Залухан, сама с больным коленом, крутилась, как белка в колесе. Корову подоить, поросенка, кур, уток покормить, завтрак приготовить, за больными присмотреть да еще на уроки, в школу, поспеть. Кто это выдержит! Вот и она, выбившись из сил, была вынуждена взять бюллетень. Обстоятельства не оставили иного выбора.
Стало легче. Жизнь в доме, несмотря на близость фронта, потекла размеренно. Больные пошли на поправку. Но неожиданно у матери опять случился новый приступ. Вызванный на дом врач помог, но лучше все-таки ей не стало. Залухан и Асланбек провели тревожную ночь. К утру матери стало легче, и Залухан даже покормила ее. И когда мать в конце концов задремала, то Асланбек, хоть и едва держался на ногах, сказал Залухан:
– Дай-ка натаскаю, воды, Залу. Бочку наполню. Ты же стирать собиралась…
– Это с твоей-то ногой!.. Шел бы ты отдыхать… – проворчала Залухан. – Тоже мне работник…
– А ты сама… Погляди на себя. Стоя спишь. Веки слипаются.
– Не твое дело, – усмехнулась сестра. – Твое дело – старших слушаться, здесь не армия и твои командирские погоны ничего не значат. Иди, отдыхай.
– Святой Реком, я все бока отлежал! Тахта и та устала от меня.
Неожиданно поблизости раздались гулкие удары, задребезжали стекла в окнах. Залухан вздрогнула.
– Налет? – она с нескрываемой тревогой посмотрела на спящую мать. Та проснулась и вопросительно смотрела на детей.
– Это зенитки, нана, – спокойно проговорила Залухан.
Грохот зенитных орудий стал чаще.
Асланбек с подчеркнутой неторопливостью встал и взялся за палку.
– Пойду во двор. Погляжу, что там…
… Оставляя за собой еле заметный белый хвост, с севера медленно приближался немецкий двухфюзеляжный самолет.
– “Рама”, паскуда! – чертыхнулся он и сплюнул.
Вокруг самолета вспухали разрывы зенитных снарядов, похожие на пастушьи барашковые шапки, будто кем-то заброшенные под самые облака. Вдруг самолет накренился, сверкнул на солнце.
– Горит! – Асланбек услышал крик Залухан, которая стояла на веранде.
– Как же, горит… – оглянулся на нее Асланбек. – “Раму” не так-то просто подбить. Это у нее лак блестит на солнце…
И, действительно, разведчик, словно подтверждая слова Асланбека, поднялся еще выше, потом вдруг перешел в пике, затем выровнялся и пролетел вдоль лесного склона. Видать, намеревался совершить еще один заход. Но тут что-то произошло, “Рама” качнулась и, заложив глубокий вираж, исчезла за лесом. И именно в это время из-за горы взвился круто вверх краснозвездный истребитель. Асланбек улыбнулся. Он понял неожиданный уход “Рамы”.
– Лазутчик паскудный! – выдохнул Асланбек. – Успел-таки что-то высмотреть.
– Хоть бы сбили его! – обронила Залухан и пошла к матери.
… По утрам, со стороны Эльхотовских ворот доносился едва различимый гул сражения. В последнее время он почти не затихал, и люди привыкали к нему. Асланбек понимал, что там наши стойко держались на рубежах Терека и Терско-Сунженского хребта. Тревога, которая владела хохгаронцами в связи с приближением линии фронта, постепенно оставила их. В городе стало спокойнее. Даже возобновились занятия в школах. Колхозники каждое утро с рассветом выезжали в поле – кукуруза, картофель и поздние овощи были еще не убраны. Жизнь входила в привычный ритм. Но прилет воздушного лазутчика заставил задуматься Асланбека. Видать, размышлял он, немцы готовятся к наступлению. Вот “Рама” и совершала разведывательный полет. Значит…
Мысли его прервала Залухан. Она стояла в дверях, одетая, с плохо скрываемым беспокойством на лице.
– Аслан, побудь, пожалуйста, возле матери, я сбегаю за доктором…
– Ей хуже?
Залухан молча кивнула, а сама, обернувшись, громко сказала, обращаясь к матери:
– Нана, не волнуйся, я скоро.
Кто-то постучал с улицы, позвал:
– Эй, хозяева, вы дома?
Асланбек открыл калитку и увидел Саулоха. Он дышал часто, уставив свои поросячьи глаза на Асланбека:
– Я из райисполкома… Немцы прорвались…
Сказал и понесся дальше.
– Что будем делать? – деловито спросила сестра.
– Иди за врачом, – сказал Асланбек. – Эта балаболка врет. Иди. Там и узнаешь. Только не задерживайся.
Залухан прикрыла за собой дверь, зачем-то постояла еще у порога, прислушиваясь к чему-то и вышла.
Улица, обычно шумная, забитая военными машинами, бричками и арбами эвакуирующихся, выглядела сейчас пустынной. Залухан шла и мысли путались в голове. Если эти слухи, – что немцы прорвались, -подтвердятся… Боже, как не ко времени слегла мать… Уехать бы, как другие, в горы. Но что скажет доктор. Если разрешит, то надо договориться с директором школы о подводе или бричке.
Залухан шла вниз по улице и чувствовала какую-то суету в домах, во дворах. Видать, не так уж и не прав Саулох…
Вдруг впереди по дороге распахнулись ворота приземистого дома и из них медленно выкатилась повозка, влекомая ишаком. Она была доверху нагружена всяким скарбом. Ишака вел под уздцы ученик Залухан, низкорослый, близорукий Хандже. В повозке на полосатом матраце сидел его младший братишка и, как настоящий возница, понукал ишака вожжами. Вслед за арбой из ворот вышла с кошелкой и оплетенной стеклянной бутылью Гошка, мать.
Залухан подумала: “Люди уезжают… Снимаются и уезжают… Вот и Гошка вдова с малолетками. А мы как же?..
– Здравствуй, Залухан, – окинула ее Гошка! – А вы, что, не уезжаете?
Залухан развела руками.
– Не знаю, что и сказать, Гошка… Говорят, немцы прорвались. Ты разве не слыхала?
Гошка только всплеснула рукой.
– Голова уже идет кругом от этих слухов. Не знаешь, кому и верить… Недавно ходил тут этот кривой, да я ни одному его слову не поверила. Что правда, то правда – здесь оставаться опасно. Но как Аминат?
– Мать серьезно больна. Вот иду за доктором. Если разрешит увезти, буду искать подводу.
Гошка взяла ее под руку и жалостливо погладила шершавой ладонью.
– Не легко вам с матерью, что и говорить. От Асланбека какой толк. Он сам нуждается в уходе. Но ты, Залухан, молодчина. Бог милостив, все будет хорошо. Ну иди, да исполнятся все твои желания.
Грустная улыбка тронула губы девушки.
– Спасибо, Гошка. Легкой дороги вам и счастливого возвращения.
2
Залухан возвращалась расстроенная. Доктора она не нашла, только прихватила у знакомого аптекаря кое-какие лекарства. На душе было нехорошо. И даже то, что слухи о прорыве фронта оказались ложными, не радовали. Ведь рано или поздно немцы прорвутся. И что тогда? Залухан подошла к своему дому и уже хотела подняться на крыльцо, как вдруг увидела на той стороне улицы молодую женщину. Залина?!
Залухан заметила – не ожидала встретить здесь нареченную своего старшего брата Сараби. Та тоже заметила ее и, замедлив шаг, остановилась.
Залухан обняла девушку, прижала к себе ее теплую, неожиданно шершавую руку.
– Неужели пройдешь мимо?
У Залины испуганно расширились глаза: разве можно, что подумают люди? Но Залухан сказала, словно укоряя.
– Не этот ли ложный стыд губит нас! Ну что плохого, если ты зайдешь к нам?
– Прости, в другой раз, – девушка от смущения не знала, куда деться.
– Аминат слегла… Если узнает, что ты проходила мимо и не зашла -что скажет? Каждый день ее только и хватает что на разговоры о тебе. Ну, пойдем же, – упрашивала Залухан.
Последний довод подействовал.
Она вслед за Залухан прошла в дом и подошла к Аминат. Та взглянула на нее как на постороннего человека – в усталом, измученном взгляде не было ни искорки любопытства. Залина окончательно смутилась, не знала, куда себя деть.
– Ты что, нана, не узнаешь Залину? – снимая косынку, спросила Залухан.
Аминат внимательно вгляделась в гостью.
– Боже праведный!.. Не наша ли это девочка? – она хотела даже привстать в постели. Залина мягко придержала ее.
– Ну здравствуй, здравствуй, свет моего очага. Спасибо, что проведала, – растягивая слова, проговорила больная.
– Тебе, я вижу, легче стало, нана? – сказала Залухан. – А я врача не застала.
– Врач у меня уже был. Асланбек где-то встретил его на улице.
– И что он сказал? Везти-то тебя можно?
Аминат хмуро отвела взгляд.
– Это ты у брата спроси… Чего старуху тягать туда-сюда…
– А вот посмотрим, что другой врач скажет… – снимая с Залины легкое пальто, ответила Залухан, приглашая девушку поучаствовать в семейных делах. – Может, послушаешь? – Но, увидев, как та зарделась, строго добавила: – Да не конфузься – ты же врач. Без пяти минут врач.
Залина покорно достала из своей сумочки фонендоскоп и внимательно выслушала больную.
– Идите в другую комнату, Залухан, – велела Аминат, когда Залина складывала фонендоскоп. – Посидите, облегчите души… А тебя, мое солнце, – обращаясь к Залине добавила Аминат, – я люблю. Мне бы самой следовало к тебе заглянуть. Да вот, заболела некстати.
– Мне надо идти, – прошептала Залина на ухо Залухан.
– Пойдешь, пойдешь, свет моего очага, – ласково сказала Аминат, расслышав ее слова. – Мы долго не задержим тебя. Сделай нам приятное, посиди, столько не виделись…
Залухан не сводила глаз с Залины. Какая она все-таки милая. Темные, кудрявые локоны спадали из-под легкой газовой косыночки. Глубоко посаженные темные глаза то и дело скромно потуплялись, припухлые губы робко и беспокойно вздрагивали. Если бы не война… Обе ведь фамилии уже готовились к свадьбе. Знатной свадьбе… Жених и невеста были на зависть красивы.
Вот уже скоро семь месяцев, как от Сараби нет никаких вестей. Может, его ждала лишь та дорога, которая уводит, но не возвращает? Был бы жив – нашел способ, прислал бы весточку! Быть не может, чтобы огонек, зажженный в Хохгароне, погас в чужом краю.
Залина недолго побыла в гостях, заторопилась. К столу, накрытому Залухан, она и не притронулась. Лишь отпила несколько глотков шипучего осетинского пива.
Залину не стали задерживать.
Залухан насильно сунула в сумочку Залины флакончик духов, пару шелковых чулок и вышитый батистовый платочек. Проводила гостю на улицу, а потом и до угла.
– Я тебе так благодарна, что не нахожу слов, – она прижала к себе локоть девушки и глянула в глаза. – Залина, душа моя, от нас теперь требуется терпенье. Ведь сказано: в чреве терпения – золотые дети.
Громыхая, мимо проехала полуторка, груженая конторской мебелью. За ней проследовала такая же полуторка с таким же грузом. Залухан отметила: “Учрежденческие”…
– Ну, спасибо, Залина. Очень я тебя, кажется, задержала. Ты уж прости, – извинялась Залухан.
Залина мягко улыбнулась.
– Не мучайся, Залухан, – сказала она. – Извиняться следует мне. У меня ведь положение такое.
Однако весь вид ее говорил, что она не жалеет, заглянув в дом Сараби, напротив, ей приятно было видеть их. Щеки девушки раскраснелись, а глаза тихо светились. И она вполне естественно сказала:
– Я рада, что побывала у вас.
– Кто умеет ждать, тот обязательно дождется… своего часа, – улыбка осветила грустное лицо Залухан.
– Иди, милая.
И наказывала вслед удаляющейся Залине:
– Ты, конечно, не останешься в городе, если что…
– Мы уезжаем в горы.
– Мы тоже. Надеемся – ненадолго…
3
… Всю ночь после неожиданной поездки с руководством района к оборонительной линии Асланбеку снились кошмарные сны. То за ним, отбившимся во время отступления гнались немцы, то он оказывался на широком, без единого кустика, открытом поле, где за ним увязался одинокий охотник на “мессершмитте”, выпуская очередь за очередью.
Более суток Асланбек находится под впечатлением необычного, давящего на психику сна. Смутное чувство тревоги не покидает его. Он еще на фронте стал замечать, что в критические моменты начинал молить о помощи осетинского Уастырджи, прося заступничества.
Вечером, после ужина, он, переполненный жалостью, долго, пряча взгляд, смотрел на исхудалое, в редких конопатинках лицо матери. С тревогой отмечал, что под глазами у нее заметно увеличились синевато-коричневые припухлости.
– Это ты, Асланбек?.. – неожиданно открыла Аминат глаза, заставив его вздрогнуть.
– Я, нана, я, – Асланбек склонился над матерью. – Как ты себя чувствуешь?
Мать неотрывно смотрела на сына. И это было похоже на молчаливое прощание.
Наконец Аминат устало сомкнула веки и глубоко вздохнула.
– Уснуть бы навеки, чем вот так коптить небо… – проговорила она.
– Э-э, нана, так не пойдет, – бодрым голосом пошутил Асланбек. – Не те мысли у тебя в голове, нана. Вон в горы поедем, подышишь целебным воздухом, нарзана попьешь. Глядишь, станешь опять молода, быстра точно серна. Ты же у нас еще не старая, нана!
– А ты, я вижу, отменный лекарь… У кого учился? – Пересохшие губы Аминат шевельнулись в едва заметной усмешке.- Нет, я лучше знаю. Пора мне на вечный покой…
– Опять ты за свое… – Асланбек перебил мать. – У нас ведь задачи поважнее, чем умирать. Немцев прогнать, свадьбы сыграть, возвращения воинов дождаться. Вон, сколько дел, а ты…
Аминат в ответ что-то тихо шепчет.
– Что, что? – не слышит Асланбек и низко наклоняется к ней.
– Нё бёлццёттё ( Путники. Здесь в значении – войны)… Щемит там… – голос ее дрожит, глаза скашиваются к левой стороне груди. – Чует что-то сердце… Уже третий день… О Святой Реком, сохрани и помилуй!..
Асланбек вздрагивает, но отвечает бодро:
– Возвратятся они, как миленькие, возвратятся! Я-то вот здесь, возле тебя… Но ты хочешь, чтобы все сразу. Так не бывает. Но разве мы одни в таком положении?.. Вон у Галуановых шестеро на фронте, Абагаевы пятерых ждут. Каково их матерям?
Асланбек встает и недовольно бросает:
– Какая ты все-таки непослушная, нана. Доктор же сказал, лежать только на правом боку, а ты опять на левый повернулась.
Аминат недовольно поджимает губы, седеющие брови хмурятся.
– Правый бок тоже не железный…
– Не железный, конечно, но все же давай повернемся на правый.
– Залухан… – едва слышно произносит больная.
– Не надо Залухан. Я сам, – говорит Асланбек и вдруг догадывается: стесняется мать…
Чувствуя стыд, останавливается и понуро направляется к сестре. Залухан догадывается, что нужна матери, встает и идет к ней.
Асланбек стоит возле стола Залухан со стопкой тетрадей и вслушивается в грохот машины на улице. Мимо с нарастающим шумом проносятся грузовики, крытые брезентом, ползут легкие орудия со снарядными ящиками, тащатся парные двуколки, медленно передвигается отряд бойцов. Длинная колонна. Ни начала, ни конца не видать.
Заслышав за спиной шаги, обернулся, вопросительно посмотрел на сестру:
– Уснула наконец, – бесшумно приблизившись, шепотом произнесла она.
– Слава Богу… – облегченно вздыхает Асланбек.
– Она не о себе думает. О нас…
– Не знаю, как и отвлечь.
– Все матери одинаковые.
– Что за прорва этот фронт!.. – вздыхает Залухан. – Сколько еще потребуется всего…
Вдруг, неожиданно для себя Асланбек говорит:
– Может в ней, в этой колонне… кто-то из наших… Сараби или Касаби… Тащится мимо дома, а заскочить не может…
– Я тоже об этом подумала, – сестра удивленно посмотрела на брата.
– Не удивительно. Думаем-то об одном…
Асланбек прошелся по комнате, вернулся к столу. Взгляд его упал на стопку книг возле ученических тетрадей. “Л.Н.Толстой. “Война и мир”, -прочитал он на темном стершемся переплете. Что-то толкнуло его взять том. Он наугад раскрыл книгу:
“… Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки, и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона, и опять голубые глаза графа увлажнились слезами. Ура! опять закричали голоса трехсот гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова:
Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног…
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых все больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось…”
Внезапно Асланбек замечает, что гул на улице стих, и что в наступившей тишине прошуршали по гравию чьи-то торопливые шаги под окном. Потом поднялись по ступеням порога, затихли у двери. Екнуло сердце.
Собака взбрехнула, но тут же успокоилась.
Асланбек стоял у неплотно прикрытой двери, весь превратившись в слух, чувствуя, как от тревожного ожидания у него дрожат колени.
– Кто там? – донесся с веранды голос сестры.
– Свои, свои, Залу! Это я, Сона. Отворяй, не бойся…
Асланбек встрепенулся, хлопнул себя ладонью по лбу.
– Разрази меня гром, это мой сон…
Раздался скрип открываемой двери, и он услышал сдержанно-радостный возглас соседки:
– Не пугайтесь, Залу… Сараби ваш здесь!.. Ликуйте!..
У Залухан подогнулись коленки, и она вся обмякла. Испугавшаяся Сона подхватила бедняжку, поставила на ноги.
– Где же он?.. Сараби… – голос ее дрогнул.
– Кто-то из соседей, наверно, остановил. А шел за мной.
– Ты ничего не перепутала, Сона? Не обозналась?.. Господи!..
– Да ты что, Залу?! – всплеснула та руками. – Сона пока еще в уме… Ну вот как сейчас вас – видела его. Там, за углом, возле школы. А я… дай Бог ноги, прямиком сюда! С такой вестью!.. Что я – Сараби не знаю?..
– Знаешь, конечно… – как бы оправдываясь, произнесла Залухан. – Но сейчас могла и обознаться. Время вон какое!
Хлопнула оставленная незапертой парадная дверь, скрипнули половые доски под чьими-то шагами. Со двора вновь донесся истошный, сипловатый лай Мила, но пес вдруг заскулил, громко взвизгнул и опрометью бросился к парадному входу… Было слышно, как Мила продолжал радостно взвизгивать.
– Это же он! – воскликнул Асланбек. – Встреча старых друзей… -Отшвырнул в сторону палку, он кинулся к выходу, но в это время в проеме распахнувшейся двери выросла высокая знакомая фигура. Сараби!..
… Первой пришла в себя Залухан, показав жестом в сторону комнаты, где лежала мать.
Ее следовало подготовить к вести о возвращении сына.
К матери послали Асланбека.
Аминат полулежала, вся превратившись в слух, свесив одну ногу с постели и пытаясь высвободить из-под одеяла другую. Заслышав шум шагов, вскинула на младшего сына испуганный взгляд.
– Что у вас там происходит? – прошептала старуха.
– Не тревожься, нана! – радостно сказал Асланбек. – Приятный гость… Даже очень. Только прошу, нана, спокойно, – Асланбек подобрал свесившийся край одеяла. – Приехал, нана, столько времени молчавший… Долгожданный…
Она вдруг как-то вся напряглась, застонав, попыталась приподняться.
– Где он?.. – Буйная радость, словно полыхнувшее пламя пороха, обожгла и без того слабое сердце, и она потеряла сознание. Залухан схватила флакон с нашатырным спиртом и поднесла к носу матери.
Придя в себя, Аминат смущенно вглядывалась в лица окруживших ее детей. Минутой раньше, убедившись, что испуг у всех прошел, Сона, чтобы не быть лишней, извинилась и бесшумно вышла.
Больная не спускала глаз от столько месяцев молчавшего Сараби. Ей все еще не верилось, что он, наконец, здесь, вернулся к отцовскому очагу, жив и невредим… Хвала Святому Рекому, покровителю воинов, внял молитвам матери!..
Она впервые видела Сараби в военной форме. Ему очень шла темно-зеленая пропотевшая гимнастерка, на которой в малиновых петлицах тускло поблескивали не кубики, а их следы.
Сараби подошел, присел возле изголовья.
– Мы не договаривались болеть, нана, – шутливо упрекнул он Аминат. -Затем ли я отсутствовал, чтобы застать тебя в постели?.. Вы же мой тыл!..
– Мы и молчать столько времени не договаривались, – улыбнулась мать и провела горячей ладонью по исхудалой руке сына, затем метнула взгляд на рано поседевшие виски.
И вдруг всполошилась.
– Я встану… Я сейчас встану… Сколько же можно валяться!.. -попыталась сесть, но застонала и откинулась на подушку. Лицо ее исказилось от боли. Но все же проговорила: – Он же хочет моих уалибахов отведать!..
– Не волнуйся, нана, – успокоил ее Сараби. – Пожалуйста, не волнуйся. А Залухан на что?
Залухан испекла три пирога. Зарезали индюка. Позвали двух-трех соседей и близких, отметили возвращение Сараби.
Но Сараби провел дома всего одну ночь. На рассвете у ворот остановился закамуфлированный грузовик, в кузове которого на соломенной подстилке вповалку лежали и сидели продрогшие солдаты – кто в шинели, кто в ватнике.
Настойчивые сигналы подняли всю семью.
Сараби собрался быстро. Стал прощаться. Залухан и Асланбек стояли растерянные, не в силах смириться с таким скорым отъездом брата. А бедная Аминат запричитала, когда сын подошел к ней проститься:
– Мы столько тебя ждали… Так неужели нельзя пару дней побыть рядом с больной матерью?..
– Война, нана! – бодро воскликнул Сараби. – У нее свои законы…
– Нельзя так нельзя, – стонала мать.
– Не волнуйся, нана. Я вернусь. И тогда от тебя – ни на шаг. Пока же оставляю за себя Асланбека…
– Ты там гляди… – наказывала мать. – Впрочем, в глухое ухо гукай, не гукай, все равно не услышит. Знаю я тебя. Горяч чересчур. Подойди-ка, – она провела худой, дрожащей рукой по плечу сына. – Счастливой тебе дороги. Пусть покровитель путников будет всегда справа от тебя…
Сараби взял с тахты полевую сумку. Секунду задержался возле больной матери, улыбнулся. И – вышел, не оглянувшись. За ним – Залухан и Асланбек.
У порога взял в теплую ладонь руку сестры, но та не выдержала и повисла у него на шее.
– Береги себя! Слышишь? – У нее перехватило дыхание, комок подкатил к горлу. Шепнула на ухо: уезжаешь ведь, не повидавшись с Залиной. Она умрет от горя, когда узнает, что ты…
– Извинись за меня – прервал сестру Сараби. – Обстоятельства ведь… – Потом, повернувшись, брату:
– Береги мать. Ты теперь за старшего…
Занес было ногу на колесо машины, но на секунду замер в раздумье, потом вдруг резко повернулся, сжал руку Асланбека: – Прощайте…
И уже из кузова, оглядев горящим взглядом собравшихся – и своих, и соседей – дрогнувшим голосом выдохнул:
– В случае чего не оставайтесь в городе! Ни за что!..
Взревел мотор и машина, пустив серую струйку дыма, загрохотала по мостовой, увозя свой живой груз в неизвестность.
