Когда в горах выпадает снег, природа сменяет экспрессию живописного полотна на изысканный графический лист с обнаженной утонченностью ритмов. Именно эта завораживающая чеканность ритмов в соприкосновении с цветовым пятном всегда волновала живописца- станковиста и театрального художника Магреза Келехсаева.
Значительную часть его станковых полотен можно назвать живописным вариантом джаза, где ведущая мелодия национальной темы развивается в новые и свежие формы, порожденные пластическими диалогами с мировым художественным наследием, собственными находками и богатейшей художественной фантазией. Как всякому человеку, выросшему в горах, ему присуще стремление к всеобъемлемости мира и дуалистическое ощущение мирового пространства, бесконечно растекающегося вокруг громадой макромиров и доверчиво простирающегося под ногами во всех упоительных и мельчайших подробностях. Поэтому художник часто использует прием сближения вертикальной и горизонтальной плоскостей картины, позволяя зрителю «взлететь» над миром, его селами и городами со свадьбами и погребениями, трудовыми заботами, праздничными застольями и любовными свиданиями. Он с удовольствием интерпретирует колорит и световые эффекты Куинджи, погружая в них почти антропоморфно скругленные очертания гор, и создает образ таинственной жизни одухотворенной природы, уютно уснувшей вместе с крошечным аулом под оброненным платком ночи («Спит мой аул», «Лунная ночь»).
Другую синкретическую тенденцию в его творчестве можно обозначить как модульную, аналитическую или филоновскую. Хотя в работах Келехсаева, естественно, нет прямых цитат Филонова, влияние философии Николая Федорова, сказавшейся на творчестве русского авангардиста, в них присутствует. Магрез Келехсаев строит свои картины из живописных кирпичиков-модулей, своеобразных единиц бытия, придуманных им самим, возвращая жизнь прошлому, встраивая его в настоящее картинного пространства, где время разомкнуто и проницаемо, и вмещает не только материальное, но и незримое. Дом, модуль-архетип – начало начал в иерархии жизненных ценностей художника, из которого он создает свою модель бесконечности. Из множества домиков строятся изображения женщин, в свою очередь пребывающих в доме и являющихся его духовной основой в незыблемости наших представлений на картинах «Материнство», «Мелодия», «Коста. Семья».
На одной из них из домиков вырастает дерево. В различных трактовках – это один из самых любимых и удачных образов художника. Неслучайно в ряду его джазово-живописных тем есть и брейгелевская с ее пленительной мелодией обнаженных ветвей и звенящих вертикалей стволов. Дерево на холстах мастера – такое же одухотворенное существо, как спящие в изумрудной глубине ночи горы. Существо, слушающее музыку природы и живущее в ее власти. Стройными органными трубами тянутся к небу древесные стволы, вторя устремленности апсид аланского храма и каскадам скал («Зима. Деревья», «Аланский храм»), многозвучием тонких струн рассыпаются в облаках ветви («Любимое место»).
Магрез Келехсаев – один из художников, увидевших сходство деревьев с людьми, могучим племенем великанов, воздевших к небу руки в страстном желании полететь или в танце на ветру, а может быть и в молитве. Всеми силами устремляясь в небо, деревья остаются на земле, осеняя, защищая ее своими крыльями, как израненное крылатое дерево у маленького села, устроившегося на раскрытых ладонях гор у подножия светлого утреннего мира («Крылатое дерево»). Художник часто изображает деревья со спиленными ветвями, хотя сами спилы пишет декоративно, стилизованно и никогда – натуралистически. Зрители часто спорят по поводу этих спилов, невзирая на очевидность множества поэтических метафор их образа. Чаще всего спилы вызывают ассоциации с маленькими солнцами или чудесными цветами, заблудившимися облаками или снегом, и все-таки – это раны. Возможно синестетически они порождены воспоминаниями художника о светящемся круглом окошке в дверце железной печки, перед которым в детстве он, по очереди с братьями, учил по вечерам уроки в родном селе Чесельта, где не было электричества, как и во многих высокогорных селах. Почти всегда спилы на его деревьях обрастают лучиками новых побегов, напоминающих изящный почерк его отца, не вернувшегося с войны.
Колонна, в известном осмыслении, – символ дерева. Неслучайно ее пластический образ был использован в сценографии знаменитого спектакля «Тимон Афинский», принесшего художнику звание лауреата Государственной премии России. Символике колонны близка
лестница, по которой иногда почти невозможно подняться, если падаешь на дно, а у твоего дерева нет корней, как в не менее удачной, чем к «Тимону Афинскому», сценографии пьесы Горького «На дне» (всего художник поставил около 120 спектаклей Северо- Осетинского академического театра им. В. Тхапсаева). Деревья на холстах Келехсаева преображаются в упругие воздушные шары с золотистой чешуей листвы, увлекающие в небо достоверный, земной мир («Воспоминание»), вспыхивают цветущими фонтанами («Весна») или превращаются в нити живописного «гобелена», сквозь которые день прыгает в небо по ступенькам заснеженных крыш, напоминающих клавиши («Зима в горах», «Праздник», картины из серии «Философия села»), оплетают небо ажурным кружевом, в сетях которого золотятся поспевшие корольки («Корольки»).
Конечно, Магрез Келехсаев пишет не только пейзажи, но и тематические, бытовые, философские полотна, портреты, натюрморты, декоративные внежанровые панно, в равной степени владея виртуозной масляной техникой, языком модернизма и реалистической художественной школой, постоянно пребывая в поиске новых композиционных приемов и средств художественной выразительности. При этом в его работах всегда узнается и живет Осетия, мир ее природы, истории и народа – не только в характерных, привычных предметах и мотивах, но и в важнейшем для живописца чувстве колорита, богатого, сложного и точно выражающего национальный характер с его внутренним горением и внешней благородной сдержанностью.
