Рассказ
Мне снится дом. Это очень странный сон. Оплавленный и нестабильный мир вокруг едва начинает приобретать очертания. Он словно из воска. Как и в любом бредовом сне, все постепенно становится обыденным и привычным. Но что-то в нем не так. Я вижу здание и двор вокруг него. Но двор пульсирует, сжимаясь и расширяясь, подобно чреву огромного животного. Стены дома вот-вот рухнут, изгибаясь и наклоняясь под самыми невероятными углами. Но это не похоже на кошмар. Скорее, бредовые видения наполнены некой бесконечной грустью и тоской. Мозг дремлет, но подсознание прекрасно знает, что никакого дома больше нет. Пульсирующий мир так и не успевает обрести форму. Из состояния болезненной дремоты меня выдергивает обжигающе холодное прикосновение. Это Мелкий.
— Ну чего?
Слова застревают в пересохшем горле. Вспоминаю вдруг, как в детстве мы съедали на спор пачку печенья «Юбилейное», не запивая его водой. Считалось, что это невозможно. Захлебываюсь в кашле, а живот осуждающе урчит при воспоминании о лакомстве в классической пестрой упаковке. Пытаюсь резко встать, но по телу прокатывается боль, от пяток до висков и обратно. Выгляжу я, должно быть, крайне жалко. Заметив тревожный взгляд Мелкого, слегка хлопаю его по плечу.
— Я в порядке. Что стряслось?
Сейчас его очередь дежурить. Я знаю, что без веской причины он будить меня не станет. А причина может быть только одна.
— Туман, — шепчет Мелкий, тыча пальцем куда-то мне за спину.
Я молча киваю. Усевшись на тахте, ловлю приступ головокружения. Жду секунд двадцать, затем спешно зашнуровываю ботинки. Снова замечаю, что обувь налезает все труднее. Стянув носок, трогаю пальцем основание голени. На ней остается выделенная белым вмятина. Пока Мелкий не замечает, натягиваю носок обратно.
Он уже приготовил свой рюкзачок и помогает теперь собираться мне. Мелкий большой молодец. Знает, что нужно делать. Не тратит драгоценные минуты на пустую болтовню и возню. Мы оба понимаем, что времени у нас не много.
За окном ночь. Это значит, что заметить туман можно, когда он подбирается к трем хилым соснам на полянке перед хижиной. Не раньше. У нас в запасе минут десять. Этого вполне достаточно. Мелкий уже стоит у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
— Погоди. Голова что-то совсем не соображает. Воду взял?
— Взял, — кивает он. — Две полторашки у меня и четыре в твоем рюкзаке.
— Сухпай?
— Два у меня, два у тебя.
— Так, а шапка где твоя?
Шумно вздыхая, Мелкий достает из кармана аккуратно сложенный головной убор и натягивает его на макушку.
— Ну, теперь идем?
— Пошли.
Легонько подталкиваю его в спину и плотно закрываю дверь.
Сейчас июнь, но на улице прохладно. Лучи наших фонариков мечутся в темноте, выхватывая подступающую оранжеватую дымку. Аккуратно, стараясь не подвернуть ногу в переплетении корней и гнилых веток, мы огибаем хижину и спускаемся чуть ниже по склону. Здесь стоит высоченная одинокая сосна. Такое ощущение, что остальные деревья выперли ее из леса за непомерно высокий рост. С глазомером у меня плохо, но метров тридцать в ней точно есть. Мы с Мелким любим эту сосну. Она нас спасает. Это наш второй дом.
Хватаясь за поперечные ветки, мы упираемся ногами в предусмотрительно вбитые в ствол деревяшки и ползем наверх. Сначала Мелкий, за ним я. Он хоть и мал совсем, но справляется хорошо. Я за ним не поспеваю. Пальцы плохо слушаются, а одеревеневшие ноги ощущаются как протезы. Чувствую себя очень плохо. Голову при каждом движении протыкают раскаленные иглы, тошнота волнами подкатывает к горлу. Мелкий то и дело оборачивается.
— Давай быстрее.
— Не суетись, я и так на пределе сил.
— Ты заболел?
— Нет, просто устал.
Наконец мы добираемся до цели. Здесь устроена лежанка. Не знаю, кто ее соорудил, но огромнейшее ему за это спасибо. Сюда туман не добирается. Это неполноценный домик на дереве. На поперечные ветки набиты доски, образуя довольно ровный настил. На случай дождя сверху закреплена сложенная в несколько слоев полиэтиленовая пленка. Лучшего места, чтобы переждать туман, и не придумаешь. Раньше, должно быть, с площадки открывался чудесный вид на долину, лес и горы. Сейчас долина покрыта туманом, гор не видно вовсе, а на лес и смотреть-то страшно. Он напоминает мне раковую опухоль. Мертвый и опустевший лес.
Некоторое время сидим молча. Восстанавливаем дыхание после тяжелого подъема. По правде говоря, отдых нужен только мне. Воздух со свистом вырывается из груди, перед глазами все плывет и кружится. Как в том сне. Чтобы не свалиться вниз, я прижимаюсь спиной к влажному и прохладному стволу. Где-то в глубине сознания снова шевелится перманентный страх. Боюсь я, само собой, не за себя.
— Дай водички.
Покопавшись в рюкзаке, Мелкий протягивает бутылку.
— Ты заболел, — снова говорит он. Но уже без вопросительной интонации.
В его голосе я слышу тревогу, страх. Есть еще что-то. Кажется, это осуждение. Ему всего десять, но многие вещи он понимает не хуже взрослых.
Пожевав губу, Мелкий добавляет:
— Я не хочу остаться один.
От его слов по спине бежит холодок. Едва не подавившись водой, я пытаюсь улыбнуться.
— С чего ты взял, что останешься один?
Мелкий молчит, как бы думая, отвечать или нет. Затем все же говорит:
— Ты был в тумане. Это плохо.
Он чертовски прав. Я молчу, но Мелкий и не ждет ответа. Подложив рюкзак под голову, он устраивается рядом. Я кладу мокрую от пота ладонь на его мерно вздымающийся бок.
— Твоя очередь дежурить. Не уснешь? — спрашивает он, не поворачивая головы.
— Не усну. Спи давай. С утречка перекусим и посмотрим, что да как. Что там по времени?
Мелкий вскидывает руку. Часы — его гордость. Великоваты для его тощего запястья. С кучей кнопок и функций, в основном бесполезных. Для ребенка — то что нужно. В темноте синим светит циферблат. Четыре утра. Через пару часиков станет светлее.
— Ну все, — тихо говорю я. — Теперь точно спи. Утро вечера мудренее.
— Почему?
— Что почему? — не понимаю я.
— Почему утро вечера мудренее?
Простой детский вопрос ставит в тупик. Сознание затуманено, мозг работает с перебоями. Я частенько забываю некоторые слова. Да и простейшие действия по типу «собрать рюкзак» даются все труднее. Некоторое время я молчу, пытаясь сформулировать ответ. Но внутри лишь пульсирующая боль и ужас… И голос, повторяющий одно и то же: со мною что-то не так.
— Ты не знаешь? — вырывает меня из ступора голос Мелкого.
— Знаю. Просто это длинная история. Завтра расскажу. Спи давай.
— Ну ладно.
Покрутившись на неудобном рюкзаке минут десять, Мелкий засыпает.
Боль отпускает. Надолго ли? Ненавижу дежурить. Когда Мелкий спит, я остаюсь наедине со своим болезненным сознанием, наедине с туманом. Днем мы с ним болтаем или просто молча занимаемся какими-то делами. И кажется, что все как обычно. День как день, ночь как ночь. Но оставшись один, я думаю лишь о том, насколько же безвыходно и безнадежно наше положение и что с нами будет дальше. Переживания о настоящем, страх перед будущим. Обычно они смешаны, и с некой рефлексией о былом. Думать о прошлом иногда приятно, хоть и бесполезно. Теперь все иначе. Не время для пустых рассуждений и воспоминаний. С каждым днем мне все хуже. Нужно придумать, что нам делать дальше…
Что дальше делать ему, Мелкому.
Становится светлее. На небе фиолетово-оранжевая пелена без конца и края. Сквозь редкие разрывы проглядывают облака. Такие белые, такие обычные. Это небо, если можно его так назвать, жутко давит. Все никак к нему не привыкну. Да, есть в нем даже некое очарование. Но это опасная, угрожающая красота. Если долго на него смотреть, начинает болеть голова. Но стоит опустить взгляд — и приходится смотреть на туман.
Вот и он, проклятый. Ползет не спеша. Единственный и абсолютный хозяин обходит свои владения. Плотные, как куски ваты, клубы отваливаются от общей массы, захватывая метр за метром. Он не похож на привычный нам земной туман. Кажется, будто где-то на горе включили гигантскую сценическую дым-машину. И теперь клубы глицеринового пара, повинуясь силе гравитации, ползут вниз. По сути, так оно и есть. Над вершиной висит сфера. Ее пока не видно, но я знаю, что она там. Они все там, в горах. По всему миру. Сотни и сотни тысяч, возможно — миллионы. Исправно генерируют туман, который ползет вниз к долинам. По полям, по поселкам, по городам, до самых морей и океанов. Безмолвные и равнодушные матово-черные сферы.
Мелкий дергается во сне. Интересно, что ему снится? Безуспешно пытаюсь вспомнить свои детские сновидения. Но я был обычным ребенком. А Мелкий, он… Он не совсем обычный.
Я слишком привык к тишине, чтобы пропустить мимо ушей какие-либо звуки. Лес мертв: ни птиц, ни зверей, ни насекомых. Но я что-то слышу. Там внизу под плотным оранжевым одеялом какая-то возня. Вот сломалась ветка, этот звук ни с чем не спутать. Подползаю к краю платформы. Уже достаточно светло, но туман слишком плотный. Будь там хоть слон — все равно ничего не разглядеть. Но там явно не слон. Что-то другое. Несомненно — живое.
Я слышу дыхание. «Живое» дышит тяжело, часто и хрипло. Издает звуки, которые не назвать иначе как «ворчливое оханье». Стягивает затылок, в ушах стучит кровь. Меня покрывает холодная испарина. Все вокруг — этот туман, сферы, гибнущий мир — воспринималось мною уже как данность и почти не пугало. Но что-то живое, притаившееся в ядовитом мареве, вызвало настоящий ужас. За все время в плену у тумана мы не встретили ни единой живой души. Здесь даже муравьев нет. Но теперь там внизу какая-то тварь. И она под нашей сосной.
Бросаю быстрый взгляд на Мелкого. Спит как ни в чем не бывало. Разбудить его? Пожалуй, не стоит. Может, все обойдется. Тварь поохает, подышит и пойдет дальше. Незачем пугать ребенка… Вдруг явственно ощущаю, как пошатнулась платформа. Через секунду снова толчок. Звонкий хруст ветки и треск сорванной коры. Ясно. Оно ползет наверх.
На несколько секунд я впадаю в ступор. В голове огненным торнадо зарождается круговорот из паники, страха и отчаяния. Что я наделал! За недели сонного прозябания в избушке можно было выточить хотя бы захудалое копье. Теперь мы в ловушке. Из оружия у меня лишь затупившийся нож. Да и тот, кажется, я забыл на столе в избе. Слабости как не бывало. Адреналин в крови придает сил. Нужна хотя бы простейшая дубина. Пытаюсь отломать ближайшую ветку и параллельно бужу Мелкого. Спросонья он не понимает, что происходит. Сосновая древесина гнется, но не ломается, будь она неладна. Мечусь по платформе, хватаясь то за одну ветку, то за другую. Они все либо слишком толстые и крепкие, либо чересчур хилые. Подхватив Мелкого, сажаю на ветку повыше.
— Лезь наверх! — ору я.
Почти разрываю рюкзак в надежде найти хоть что-то. Но что? Облить тварь водой? Накормить сухпайком? Твою ж мать, у меня ничего нет! Обезумев от ярости, пытаюсь оторвать доску от настила. Прибиты на совесть. Секунды, секунды! Их все меньше. Кидаюсь к краю, чтобы взглянуть вниз. Как близко тварь? Отпрянув, падаю назад. Отломанная мною же ветка больно впивается в спину.
Над краем площадки возникает огромная лохматая голова. Частично покрыта шерстью, частично розовой, пестрящей язвами кожей. Две пустые глазницы с ручейками гноя под ними. Беззубый рот, источающий невыносимую трупную вонь. Твою мать! Это медведь?
Больной и слепой, почти дохлый, но все еще грозный и смертельно опасный медведь. Разлагающийся хищник, который одним ударом может отправить на тот свет. Каким чудом хозяин леса не сдох в тумане? Насколько же силен был этот зверь, раз ему удалось выжить? Должно быть, он шатался по лесу и питался отравленной падалью. А теперь вот учуял свежее мясо.
Неуклюже, но уверенно медведь карабкается на платформу. Я застываю, обреченно глядя на уродливое, словно облитое кислотой животное. Долго он не протянет. Но мне-то что от этого, если через секунду зверь одним ударом превратит меня в фарш?
А потом он поползет за Мелким…
В голове лишь черная пустота, сквозь которую молнией летит мысль. Кинуться на зверя и улететь с ним вниз, в туман. Вот последний и единственный шанс спасти Мелкого. Присев на корточки, я пружиной сжимаюсь для последнего броска. Но не успеваю его выполнить.
У меня из-за спины вылетает оранжевая струя и бьет медведю прямо в морду. В ту же секунду мир наполняется болью и огнем. Я ослеп. Я не могу дышать. Изо рта течет слюна вперемешку со рвотой. Может быть, медведь меня прибил и теперь я обречен на вечные мучения в аду? Господи, как же жжет! Судорожно перекатываясь по платформе, чудом не падаю в туман. В безумном болевом фейерверке слышу вдруг, как орет медведь. Ломая ветки, он летит вниз. Глухой удар. Тишина.
Натыкаюсь рукой на распахнутый рюкзак. Вода! Прохладная, спасительная вода. Нащупав среди прочего хлама бутылку, откручиваю крышку и лью живительную жидкость себе на лицо.
Боль не уходит, но зрение возвращается. Сквозь пелену слез я уже могу различать очертания и контуры. Не зря говорят, что вода — это жизнь. Половину бутылки я использую для умывания, оставшуюся воду жадно выпиваю. Как только горло перестает гореть, охрипшим голосом зову Мелкого.
— Я здесь, наверху. Все нормально.
Его голос меня успокаивает. Становится как будто легче. Опасность миновала, и зверя больше нет. Силы, как по щелчку, меня покидают. Вконец измотанный, я валюсь на край платформы.
Прохладный легкий ветерок гладит лицо. Сердце стремится выскочить из груди и обрести наконец свободу. Гулкие удары отдаются в затылке маятниковой болью. У меня нет сил даже повернуть голову. Краем глаза вижу, как спускается Мелкий. Он кашляет и чихает. Все же он чувствует себя гораздо лучше меня. И слава богу. Мелкий стягивает свою шапку, обильно поливает ее водой, кладет мне на лицо. И это помогает. Что за чудесный ребенок!
Позволяю себе полежать минуты две. Шапка не слишком приятно пахнет, но пользы от нее несоизмеримо больше. Я искренне наслаждаюсь прохладой на своем горящем лице. Ну все, довольно. Поворачиваюсь на бок, затем пытаюсь сесть. Немного кружится голова, продолжают слезиться глаза, и нос горит невыносимо. А так я в порядке. Хватаю Мелкого за плечо и осматриваю со всех сторон.
— Ты цел?
— Ага.
Глаза у него краснющие. На носу висит сопля. На лице довольная улыбка.
— Чего смеешься? Чуть не сожрали нас с тобой.
Замечаю вдруг, что он сжимает в руке какую-то штуку.
— А ну-ка показывай. Что спрятал?
Он протягивает небольшой цилиндрический предмет. Верчу его перед лицом и все никак не могу понять, что же это такое. Болят глаза, да и сиреневые предрассветные сумерки совсем не помогают. Догадавшись, включаю налобный фонарь. Ха, перцовый баллончик!
С его помощью Мелкий нас спас. И себя, и своего непутевого дядьку. Я слишком устал, чтобы удивляться, но откуда у него эта штука?
— Ты где это взял?
— Ты сам мне его дал. А еще сказал использовать только в случае крайней опасности. Сейчас такой был случай?
Теперь вспоминаю. Чертова дырявая память. Когда-то было такое. Давно, еще в прошлой жизни.
Рукавом вытираю сопли с его носа. Он недовольно морщится. Хочется его обнять, но он это не любит. Протягиваю ему руку. Крепкое, настоящее, мужское рукопожатие.
— Такой. Именно такой.
Два часа дня. Солнца не видно, но его свет все равно прорывается сквозь пелену неба, превращая мир в сюрреалистичную фиолетовую карикатуру. Тишина такая, что я слышу речку в долине. А до нее очень и очень далеко. Туман почти рассеялся. Побрел дальше, оставляя лишь небольшие островки в рытвинах и оврагах. Но и они скоро исчезнут.
Мы сидим с Мелким на краю платформы, свесив ноги. Под сосной лежит медведь. Я хорошо вижу его отсюда, и он мертв. Тело от удара лопнуло. Кости и ребра торчат во все стороны, окруженные кровавыми лохмотьями. Словно зверь был сделан из желе, которое не выдержало падения. Такой вот желейный мишка родом из тумана. Мне даже немного жаль. Бедняга боролся до последнего. Но и его могучее тело не выдержало схватки с туманом. Земной монстр проиграл в неравной борьбе монстру инопланетному.
С нескрываемым отвращением Мелкий разглядывает останки хищника. Однако это не мешает ему жевать галеты и запивать их водой.
— Так почему утро вечера мудренее? — спрашивает он с набитым ртом.
— Потому что, — отвечаю я, в назидание поднимая палец, — утром люди бодрые и отдохнувшие. И голова работает лучше. А вечером мы уставшие и сонные, думается плохо. Вот люди и говорят, что важные решения лучше оставлять на утро. Понял?
— Понял, — он кивает. — А мы почему по утрам ничего не решаем?
Мелкий все воспринимает буквально. И вопросы он задает исходя из своей особенной логики. Он не понимает, насколько сейчас точен и правилен его вопрос.
— И мы что-нибудь решим. Обязательно… Представляешь, а я и забыл, как дарил тебе баллончик. Это ж года два прошло.
— Ага. А я тогда был еще в школе. Там хулиганы были. А ты мне его дал и сказал, чтобы я его использовал, если они будут меня бить. А они не били.
— Точно. Получается, не такие уж они хулиганы, — улыбаюсь я. — И ты все это время таскал его с собой?
— Ну да.
— А шапку как догадался водой намочить?
— Здесь написано. — Он достает баллончик и тычет грязным ногтем в мелкий шрифт на задней части.
— Ну ты мозг! — искренне восторгаюсь я. — Вот честно. Я бы ни за что не догадался.
Упоминание Мелкого о школе вызывает во мне неприятные воспоминания. «Мы не можем допустить, чтобы ребенок с таким диагнозом учился вместе с нормальными детьми». Директриса, ухоженная женщина лет пятидесяти с холодным и непреклонным взглядом, вовсе не хотела обидеть. Такова ее работа. «Родители меня заклюют, — призналась она, когда мы прощались. — Ваш племянник умный. Просто в социуме ему не место…» Эх, видела бы она, как Мелкий побеждает медведя! Хотя сейчас, скорее всего, та директриса уже мертва. Как и все, кто был в той школе. А мы вот с Мелким еще держимся. После смерти его матери мы привыкли справляться одни. Может, поэтому нам пока везет? Хотя не знаю даже, стоит ли называть это везением.
Через час можно спускаться. Мелкий сидит молча. Для него это обычное состояние. Я тоже молчу. На душе паршиво. Паршивее, чем обычно. Нельзя вот так просиживать штаны в охотничьей хибарке и ждать, пока закончатся припасы. Случай с полудохлым медведем весьма показателен. Мы оказались в западне, и лишь везение да запасливость Мелкого помогли нам справиться. Наша избушка — это та же самая западня. Только чуть побольше. Мы привязаны к этой поляне на склоне, к этой избушке, к этой сосне. Нужно двигаться, нужно что-то придумать. Да только что? Вниз нельзя, там туман. Взбираться выше? Но там сфера. И велик шанс, что туман застанет нас врасплох. А рядом не будет достаточно высокого дерева или скалы. Что тогда?
Достаю мобильник. Включаю, жду минуту. Нет сети. Заряда в батарее почти не осталось. Еще парочка таких включений — и все, аппарат окончательно сдохнет. На пару секунд открываю поисковик. Я сохранил последнюю прогруженную страницу полуторанедельной давности. Сплошь сообщения о черных сферах, зависших над Землей. Выглядит как бред, но стоит мне посмотреть по сторонам, и все это перестает казаться таковым. Снова думаю о том, повезло ли нам с Мелким, что мы двинулись в поход в тот день, когда все началось. Повезло ли, что мы застряли на склоне горы и туман здесь не поднимается высоко, не застаивается? Повезло ли, что Мелкий все уши мне прожужжал, упрашивая сводить его посмотреть на Эльбрус? Может, останься мы внизу вместе с остальными людьми, было бы легче?
— Сфера.
От неожиданности я вздрагиваю. Мелкий тычет пальцем вверх. Знаю я, что она там. Нет никакого желания на нее смотреть.
— Больная. Черная.
Есть у него такая привычка. Порой он как Акын: поет что видит. Мне с моими думами сейчас совсем не до сфер, будь они неладны.
— А вон там, — не унимается Мелкий, — еще одна сфера. Маленькая и белая.
Погруженный в мысли, я киваю на автомате. Нужен план. Но я не могу ничего придумать. Любой план к чему-то приводит, а куда придем мы? И для чего? Я не знаю, сколько у нас времени. Вероятно, я тоже превращаюсь в живой труп, как тот медведь. Вот только у меня нет могучей силы медведя, чтобы достаточно долго противостоять действию тумана. Я был в тумане лишь несколько секунд. Но этого, видимо, достаточно. И совсем скоро стану для Мелкого обузой, а не защитой.
— Ну посмотри, посмотри на сферу. Там лампочка горит, — дергает меня Мелкий за рукав.
— Да нет там никакой лампочки.
Нехотя я разглядываю внушительное сооружение, зависшее над горой. Сфера такая черная, что кажется, будто это идеально круглая дыра в мироздании. Провал в холодную тьму космоса.
— Ты не туда смотришь, ну! Смотри вон туда.
Мелкий тычет пальцем вовсе не на черную сферу. Это где-то на гребне, гораздо правее. Прищурившись, я действительно вижу нечто. Точнее сказать сложно. Зрение после тумана тоже лучше не становится.
— А где лампочка? — спрашиваю я без особого интереса.
— Сейчас, подожди. Она не постоянно горит. Загорается, потом тухнет.
Мелкий не выдумывает. Мы ждем, кажется, минут десять. У меня уже начинают болеть глаза, когда я вижу огонек. Загорелся на секунду и тут же погас. Перехватывает дыхание. Пока мало что понятно, но будь я проклят, если это не похоже на сигнал. Значит, там могут быть люди? Люди!
Мы ждем еще десять минут. Пожалуй, это самые долгие десять минут в моей жизни. Вот он, снова огонек. Сомнений быть не может. Как жаль, что у меня нет с собой бинокля. Мелкий видит гораздо лучше меня. Он говорит, там сфера. Маленькая белая сфера. Что же это может быть?
— Ну как же ты не видишь? — в отчаянии Мелкий вскидывает руки.
— Погоди-ка! Есть одна идея.
Дрожащей рукой достаю смартфон. В камере 30-кратный зум. Если сделать максимальное приближение — картинка не бог весть что. Размытая и искаженная, вся разбитая на пиксели. Но иногда можно что-то разобрать. Проблема в батарейке. Лишь бы хватило заряда. Мне нужна всего минутка.
Включаю гаджет. Мгновенно он сигнализирует о трех процентах. Запускаю камеру. Три процента очень быстро превращаются в один. Через мгновение всплывает сообщение: «Отключение через тридцать секунд. Подключите зарядное устройство». Смахиваю его в сторону и лихорадочно приближаю нужный мне участок гребня. Первые секунды слегка подрагивает рука, а изображение при таком увеличении скачет как бешеное. Упираюсь локтями в колени и задерживаю дыхание. Пытаюсь тем самым максимально стабилизировать картинку. Телефон вибрирует в предсмертной судороге и отключается. На некоторое время застываю в этой неудобной позе, наблюдая свое отражение на черном экране. Последний процент потрачен совсем не зря. Я успел все рассмотреть. Теперь я знаю, о какой маленькой белой сфере говорит Мелкий.
Он тычет мне в бок и нетерпеливо спрашивает:
— Ну что там? Что ты разглядел?
Я улыбаюсь. Внутри странное ощущение. Кажется, я позабыл, что такое радость. Но теперь, возможно, у нас появляется надежда.
— Кстати, давно мы с тобой не учили новые слова. Сейчас будет сложное. Запоминай. Об-сер-ва-то-ри-я.
У меня выпал передний зуб. Не помню, чтобы я когда-то жаловался на проблемы с кариесом. А зуб просто взял и выпал. Без боли. Периодически я корчу Мелкому рожи, шепелявя и выкидывая разные фразочки. Он смеется. Мы собираем рюкзаки. Укладываем в них все наше жалкое имущество. Впервые за долгое время в нашей хибарке царит оживление.
Страх ушел. Почти не обращаю внимания на то, что остальные зубы тоже шатаются. Перескочив все стадии принятия, я пришел сразу к последней. Она вроде бы так и называется. Принятие. Мое тело разрушается.
Логично, что туман работает именно так. Да, я знаю, что использовать человеческую логику неправильно. Сферы строили не люди. Они прилетели из космоса и подчинены своим правилам, которых нам никогда не понять. Я и не пытаюсь что-либо понимать. Но мозг иногда сам подкидывает некие вполне поверхностные сравнения. Типа: «Мы все в одной большой газовой камере».
Думаю, под действием тумана разрушается и мозг. Иначе как объяснить, что смерть меня не пугает? Напротив, с тех пор как мы заметили сигнал, я чувствую прилив сил и даже некоторую радость. Все же надежда классная штука. У меня появился шанс пристроить Мелкого. Если бы я не был одурманен инопланетным газом, то вспомнил бы про обсерваторию. Я о ней знал. Если бы не ухудшающееся зрение, я заметил бы сигнал гораздо раньше. Я мог бы подумать о том, что на продуваемом ветрами гребне тумана не бывает. Тяжелый оранжевый туман туда ползти точно не станет. Но все сложилось как сложилось. И на том, как говорится, спасибо. Теперь главное — дойти и обезопасить, хотя бы на время, Мелкого. Все равно, что станет с миром. Все равно, что будет со мной.
— Эй старичок, — зову я его, — иди-ка сюда.
Мелкий знает: если я к нему так обращаюсь, предстоит серьезный разговор. Я усаживаю его на косо сколоченную табуретку. Сам сажусь на тахту напротив. Мелкий исхудал. Коричневая шерстяная жилетка поверх полосатой кофточки изорвана в нескольких местах. Джинсы перепачканы, на коленках несмываемые маслянисто-черные пятна.
— Помнишь, мы договорились с тобой? Ты должен делать все, что я скажу.
— Помню, — кивает Мелкий. — Я разве не делаю?
— Делаешь. Ты вообще молодец. И от медведя нас спас, и огоньки заметил. На этой, как ее…
— Абсивартории, — тут же подсказывает Мелкий. — Я запомнил.
— Ну да, почти. А помнишь еще, мы обещали всегда говорить друг другу правду?
— Помню. А я что, врал?
— Нет. Скоро мы пойдем с тобой наверх, на самую вершину. К обсерватории. И ты должен меня слушаться, даже если тебе покажется это неправильным.
Мелкий хмурится. Наш разговор приобретает слишком серьезный тон. Изображаю карикатурную улыбку и просовываю язык сквозь щель в зубах.
— А то нар-рвемся на непр-риятности.
Он смеется. Смеяться любят все дети.
— Я буду слушаться, — сквозь смех говорит Мелкий.
— А еще пообещай кое-что.
— Что?
— Ты должен будешь дойти, даже если придется меня оставить.
Улыбка пропадает с его лица. Знаю, вести подобные разговоры с ребенком жестоко. Но сейчас не до сантиментов. У нас нет выхода, нет времени, нет выбора.
— Как это — оставить?
Мелкий верит мне. Значит, я должен солгать.
— Н-ну… вдруг я упаду или поранюсь. Тебе придется бежать за помощью. Всякое может случиться. Хочу знать, что на тебя можно положиться.
— А-а-а… — Ложь срабатывает. — Я смогу. Приведу помощь. Я не боюсь. У меня баллончик есть.
— Вот и молодец. Без тебя я не справлюсь.
Еще некоторое время я раздаю Мелкому инструкции. Они не слишком четкие, местами даже путаные. Мысли в голове тяжело выстраивать в нечто цельное. Но я стараюсь, чтобы Мелкий все понял. Он вроде бы понимает. Он умный. И честный. Я тоже с ним честен. Всегда. Сейчас мне приходится лгать, но это не в счет. Пусть думает, что идет за помощью. Главное, чтобы он дошел. Я тоже постараюсь, но шансы невелики. Мелкий смеется над моей щелью в зубах. Он не знает, что левый глаз у меня больше не видит, а на ногах выпали почти все ногти. Да и не нужно ему это знать. Волосы тоже выпадают, и все тело в целом ощущается как нечто чужеродное, мне уже не принадлежащее. Боюсь представить, что творится с внутренними органами. Да и плевать. Это не имеет значения. Мне нужно всего лишь немного времени… Ну и везения.
Лес мертв. Верхушки деревьев еще сохраняют зеленоватую видимость жизни, но зона тумана совершенно точно гниет. Мы стараемся не прикасаться к покрытым слизью стволам. Частенько попадаются трупы животных. Они выглядят как лужицы. Чаще невозможно понять, кто это был. И лишь иголки ежей выдают своих безвременно погибших хозяев.
План у нас есть. Последний раз взобравшись на нашу сосну, мы прикинули примерный маршрут. Он прост донельзя. Все время наверх до гребня, затем направо, к обсерватории. Главное — остерегаться тумана.
У меня есть некое представление о том, с какой периодичностью он появляется. Это не автобус, и точного расписания быть не может, однако логика прослеживается. Десять часов сфера работает, десять — отдыхает. Плюс-минус два часа. Я оставляю в запасе три часа до и после тумана. До — мы ищем достаточно высокие деревья. После — ждем, пока туман рассеется окончательно. Есть несколько моментов, которые я стараюсь постоянно держать в голове.
Не на каждое дерево можно взобраться. Но чем выше мы поднимаемся, тем круче склон. Чем круче склон — тем быстрее ползет туман. Но здесь он поднимается не так высоко, как у нашей уютной хибарки. Все это напоминает безумную компьютерную игру, где с усложнением уровней тебе дают некие преимущества, чтобы с этими сложностями справляться. Только есть одно отличие. Если мы проиграем, то не сможем начать уровень с начала.
Я совсем плох. В ботинках хлюпает кровавое месиво, но я стараюсь не обращать на это внимания. Кашель достал. Он тоже с кровью. Приходится часто отдыхать. После десяти минут интенсивного подъема ноги начинают болеть так, что хочется кричать и выть на весь этот проклятый мертвый лес. Но мы идем еще, пока от боли не затуманится мой единственный зрячий глаз. Затем отдыхаем минут пять. А после идем снова.
Мелкий держится молодцом. Не будь его, я давно бы сдался. Нет и не было во мне никогда такой воли, чтобы терпеть и бороться ради себя. Вот ради него — да.
Сфера над нами впечатляет. Она действительно огромна. На этой высоте уже можно разглядеть и другие. Куда ни кинь взгляд — везде они. Висят неподвижно. Просто делают свою работу. Наша, как ни странно, не пугает своей близостью. Я почти уверен, что это автомат. И нет там внутри злобно посмеивающихся зеленых человечков. Сейчас уже я не рассуждаю о том, кто и зачем прислал сферы. Думаю, им тоже нет дела до нас, задыхающихся и разлагающихся в тумане. Даже для меня весь мир теперь — одна большая декорация. Еще, может быть, сутки. А потом долгожданная развязка. Покой и умиротворение.
Мы почти дошли до гребня. Мелкий выдохся. Все время молчит. Но не плачет. Мертвый лес редеет. Сквозь деревья маячит косой луг с пожелтевшей травой. Я с трудом стою на ногах, но близость цели придает силы. Мы проделали чертовски большой путь. Утомительный, изнуряющий, но без приключений. Сколько раз мы с тоской вспоминали нашу уютную лежанку на дереве, враскорячку пережидая туман на какой-нибудь сосне. Все это позади.
Зрение заметно ухудшилось. Слепой я уже точно буду как балласт. На очередном привале я без особых эмоций вдруг осознаю, что время на исходе. Пора. Нетвердой рукой пишу короткую записку. Мелкий должен передать ее людям в обсерватории. Черт, надеюсь, там кто-то есть. Люди, смысл жизни которых заключен в наблюдении за звездами, не откажут в помощи маленькому мальчику. Мне очень хочется в это верить. Все же в записке я умоляю их приютить Мелкого. В конце пишу о том, что буду мертв уже через несколько часов. И прошу их придумать для Мелкого какую-нибудь ложь обо мне. Моего воображения на это уже не хватает.
Теперь надо решить, как отправить Мелкого. Метров через двести будет гребень. По нему направо до самой обсерватории без отдыха и остановки. Без оглядки. Но решать ничего не приходится.
У нас на пути, на самой границе леса и луга, препятствие. Каменный уступ высотою метра в два. С обеих сторон эта ступенька упирается в скалы. Будь я здоров, легко бы мог взобраться на нее. Сейчас для меня это все равно что китайская стена. Времени мало. Совсем скоро пойдет туман. Если забраться метров на пятьдесят выше, он уже не достанет. Но здесь под уступом его территория. Об этом говорит пожелтевшая мертвая трава у нас под ногами.
Я почти ослеп, но Мелкий говорит, что обсерватория недалеко. И маячок все так же загорается каждые десять минут. Слава богу, Мелкий не понимает, что жизнь меня покидает. По пути я скрывал свое состояние как мог. Он устал сам и думает, что я тоже просто уставший. Под уступом мы устраиваем наш последний привал.
— У нас получилось, старичок! — Я прижимаюсь затылком к холодному камню. Мелкий садится рядом. — Осталось чуть-чуть. Вот, держи записку. Отдашь людям в обсерватории. Я тебя тут подожду. Ноги болят, наверх не залезу. Но тебя закинуть смогу. Беги так быстро, как только сможешь. И рюкзаки прихвати.
Он серьезно смотрит на меня большими доверчивыми глазами. Потом кивает:
— Я быстро бегаю. Ты даже отдохнуть не успеешь. Давай воды тебе оставлю. Попьешь.
— Давай, хорошая идея.
Пару минут мы лежим на мокрой траве, глядя в небо. Красивое оно все-таки, это фиолетовое небо. Говорят, перед смертью у человека вся жизнь пролетает перед глазами. Вранье. У меня в голове пусто. Я ощущаю лишь безграничную усталость. Мелкий рядом усиленно вытряхивает грязь и камни из своих ботинок. Готовится к забегу. Он все воспринимает серьезно. Сейчас это как никогда кстати.
Время. С трудом поднявшись, я подхожу к уступу. Сжимаю зубы, чтобы не закричать от боли, поднимая Мелкого. Зацепившись за камень, он ловко, как маленькая обезьянка, взбирается наверх. Закидываю следом рюкзаки. Мелкий выглядывает и коротко машет рукой. Улыбаюсь и машу в ответ. Я сказал ему, чтобы не тратил время зря. Он и не тратит. Не прощается, не болтает. В полной тишине хорошо слышен удаляющийся топот. Побежал. Делаю глубокий вдох. Затем не спеша выдыхаю. Миссия выполнена.
Спускаюсь чуть ниже и сажусь на траву. Отсюда вижу, как размытая фигурка на фиолетовом фоне стремительно несется по гребню. Хотя «вижу» громко сказано. Перепрыгивая через камни и огибая кусты, маленькая тень постепенно растворяется в сумерках. Мелкий молодец. Он добежит, я точно знаю. Всегда в него верил и сейчас верю.
Все чувства постепенно отключаются. Откидываюсь на спину. Земля такая мягкая. И боль ушла. Господи, как хорошо и приятно. Человеческое тело такая неудобная, хрупкая и недолговечная штука. Как же мне надоело таскать весь этот груз с собой.
Я устал. Мы проделали долгий путь. Теперь можно перевести дух. Единственное, чего я сейчас хочу, — это спать. Уснуть и видеть дом. Пусть не такой, как в реальности, пусть искаженный и пульсирующий, но дом. Слишком затянулся наш поход. Пора возвращаться. Веки наливаются свинцом. По телу расползается приятная теплота. В тускнеющем сознании вдруг всплывает неизвестно кем и когда написанный короткий детский стишок:
Притихли улицы, дворы,
Не слышно криков детворы.
Туман спускается с горы.