Рассказ является финалистом конкурса фантастики «Система знаков» (шорт-лист) и публикуется здесь в авторской редакции. Размещение текста на сайте не гарантирует его публикацию в бумажной версии журнала.
Мне снится дом. Это очень странный сон. Оплавленный и нестабильный мир вокруг едва начинает приобретать очертания. Он словно из воска. Как и в любом бредовом сне, всё постепенно становится обыденным и привычным. Но что-то в нём не так. Я вижу здание и двор вокруг него. Но двор пульсирует, сжимаясь и расширяясь, подобно чреву огромного животного. Стены дома вот-вот рухнут, изгибаясь и наклоняясь под самыми невероятными углами. Но это не похоже кошмар. Скорее, бредовые видения наполнены некой бесконечной грустью и тоской. Мозг дремлет, но подсознание прекрасно знает, что никакого дома больше нет. Пульсирующий мир так и не успевает сформироваться и обрести форму. Из состояния болезненной дремоты меня выдергивает обжигающе холодное прикосновение. Это Мелкий.
– Ну чего?
Слова застревают в пересохшем горле. Вспоминаю вдруг, как в детстве мы съедали на спор пачку печенья «Юбилейное», не запивая его водой. Считалось, что это невозможно. Захлебываюсь в кашле, а живот осуждающе урчит при воспоминании о лакомстве в классической пестрой упаковке. Пытаюсь резко встать, но по телу прокатывается боль, от пяток до висков и обратно. Выгляжу я, должно быть, крайне жалко. Заметив тревожный взгляд Мелкого, слегка хлопаю его по плечу.
– Я в порядке. Что стряслось?
Сейчас его очередь дежурить. Я знаю, что без веской причины он будить меня не станет. А причина может быть только одна.
– Туман, – заговорчески шепчет Мелкий, тыкая пальцем куда-то мне за спину.
Я молча киваю. Усевшись на тахте, ловлю приступ головокружения. Жду секунд двадцать, затем спешно зашнуровываю ботинки. Снова замечаю, что обувь налезает всё труднее. Стянув носок, тыкаю пальцем в основание голени. На ней остается выделенная белым вмятина. Пока Мелкий не замечает, натягиваю носок обратно.
Он уже приготовил свой рюкзачок и помогает теперь собираться мне. Мелкий – большой молодец. Знает, что нужно делать. Не тратит драгоценные минуты на пустую болтовню и возню. Мы оба понимаем, что времени у нас не много. За окном ночь. Это значит, что заметить туман можно, когда он подбирается к трём хилым соснам на полянке перед хижиной. Не раньше. У нас в запасе минут десять. Этого вполне достаточно. Мелкий уже стоит у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
– Погоди. Голова что-то совсем не соображает. Воду взял?
– Взял, – кивает он. – Две полторашки у меня и четыре в твоём рюкзаке.
– Сухпай?
– Два у меня, два у тебя.
– Так, а шапка где твоя?
Шумно вздыхая, Мелкий достаёт из кармана аккуратно сложенный головной убор и натягивает его на макушку.
– Ну, теперь идём?
– Пошли.
Легонько подталкиваю его в спину и плотно закрываю дверь. Сейчас июнь, но на улице прохладно. Лучи наших фонариков мечутся в темноте, выхватывая подступающую оранжеватую дымку. Аккуратно, стараясь не подвернуть ноги в переплетении корней и гнилых веток, мы огибаем хижину и спускаемся чуть ниже по склону. Здесь стоит высоченная одинокая сосна. Такое ощущение, что остальные деревья выперли её из леса за непомерно высокий рост. С глазомером у меня плохо, но метров тридцать в ней точно есть. Мы с Мелким любим эту сосну. Она нас спасает. Это наш второй дом.
Хватаясь за поперечные ветки, мы упираемся ногами в предусмотрительно вбитые в ствол деревяшки и ползем наверх. Сначала Мелкий, за ним я. Он хоть и мал совсем, но справляется хорошо. Я за ним не поспеваю. Пальцы плохо слушаются, а одеревеневшие ноги ощущаются как протезы. Чувствую себя очень плохо. Голову при каждом движении протыкают раскаленные иглы, тошнота волнами подкатывает к горлу. Мелкий то и дело оборачивается.
– Давай быстрее.
– Не суетись, я и так на пределе сил.
– Ты заболел?
– Нет, просто устал.
Наконец мы добираемся до цели. Здесь устроена лежанка. Не знаю, кто её соорудил, но огромнейшее ему за это спасибо. Сюда туман не добирается. Это не полноценный домик на дереве. На поперечные ветки набиты доски, образуя довольно ровный настил. На случай дождя, сверху закреплена сложенная в несколько слоев полиэтиленовая пленка. Лучшего места чтобы переждать туман и не придумаешь. Раньше, должно быть, с площадки открывался чудесный вид на долину, лес и горы. Сейчас долина покрыта туманом, гор не видно вовсе, а на лес и смотреть то страшно. Он напоминает мне раковую опухоль. Мертвый и опустевший лес.
Некоторое время мы сидим молча. Восстанавливаем дыхание после тяжелого подъема. По правде говоря, отдых нужен только мне. Воздух со свистом вырывается из груди, перед глазами всё плывет и кружится. Как в том сне. Чтобы не свалиться вниз, я прижимаюсь спиной к влажному и прохладному стволу. Где-то в глубине сознания снова шевелится перманентный страх. Боюсь я, само собой, не за себя.
– Дай водички.
Покопавшись в рюкзаке, Мелкий протягивает мне бутылку.
– Ты заболел. – снова говорит он. Но уже без вопросительной интонации.
В его голосе я слышу тревогу, страх. Есть ещё что-то. Кажется, это осуждение. Ему всего десять, но многие вещи он понимает не хуже взрослых. Пожевав губу, Мелкий добавляет.
– Я не хочу остаться один.
От его слов по спине бежит холодок. Едва не подавившись водой, я пытаюсь улыбнуться.
– С чего ты взял, что останешься один?
Мелкий молчит, как бы думая, отвечать мне или нет. Затем, всё же говорит.
– Ты был в тумане. Это плохо.
Он чертовски прав. Я молчу, но Мелкий и не ждёт ответа. Подложив рюкзак под голову, он ложится рядом. Я кладу мокрую от пота ладонь на его мерно вздымающийся бок.
– Твоя очередь дежурить. Не уснешь? – спрашивает он, не поворачивая головы.
– Не усну. Спи давай. С утречка перекусим и посмотрим, что да как. Что там там по времени?
Мелкий вскидывает руку. Часы — это его гордость. Великоваты для его тощего запястья. С кучей кнопок и функций, в основном – бесполезных. Для ребенка – то, что нужно. В темноте синим светит циферблат. Четыре утра. Через пару часиков станет светлее.
– Ну все, – тихо говорю я. – Теперь точно спи. Утро вечера мудренее.
– Почему?
– Что почему? – не понимаю я.
– Почему утро вечера мудренее?
Простой детский вопрос ставит меня в тупик. Сознание затуманено, мозг работает с перебоями. Я частенько забываю некоторые слова. Да и простейшие действия по типу «собрать рюкзак» даются всё труднее. Некоторое время я молчу, пытаясь сформулировать ответ. Но внутри лишь пульсирующая боль и ужас. И голос, повторяющий одно и то же. «Со мною что-то не так»
– Ты не знаешь? – вырывает меня из ступора голос Мелкого.
– Знаю. Просто это длинная история. Завтра все расскажу. Спи давай.
– Ну ладно.
Покрутившись на неудобном рюкзаке минут десять, Мелкий засыпает.
Боль отпускает. Надолго ли? Ненавижу дежурить. Когда Мелкий спит, я остаюсь наедине со своим болезненным сознанием, наедине с туманом. Днём мы с ним болтаем или просто молча занимаемся какими-то делами. И кажется, что всё как обычно. День как день, ночь как ночь. Но оставшись один, я думаю лишь об одном. Насколько же безвыходно и безнадежно наше положение. И что с нами будет дальше? Переживания о настоящем, страх перед будущим. Обычно они смешаны и с некой рефлексией о былом. Думать о прошлом иногда приятно, хоть и бесполезно. Теперь всё иначе. Не время для пустых рассуждений и воспоминаний. С каждым днём мне всё хуже. Нужно придумать, что нам делать дальше. Что дальше делать ему, Мелкому.
Становится светлее. На небе фиолетово-оранжевая пелена без конца и края. Сквозь редкие разрывы проглядывают облака. Такие белые, такие обычные. Это небо, если можно его так назвать, жутко давит. Всё никак к нему не привыкну. Да, есть в нем даже некое очарование. Но это опасная, угрожающая красота. Если долго смотреть на него смотреть, начинает болеть голова. Но стоит опустить взгляд и приходится смотреть на туман.
Вот и он, проклятый. Ползёт не спеша. Единственный и абсолютный хозяин обходит свои владения. Плотные, как куски ваты, клубы отваливаются от общей массы, захватывая метр за метром. Он не похож на привычный нам земной туман. Кажется, будто где-то на горе включили гигантскую сценическую дым машину. И теперь клубы глицеринового пара, повинуясь силе гравитации, ползут вниз. По сути, так оно и есть. Над вершиной висит сфера. Её пока не видно, но я знаю, что она там. Они все там, в горах. По всему миру. Сотни и сотни тысяч, возможно – миллионы. Исправно генерируют туман, который ползёт вниз к долинам. По полям, по посёлкам, по городам, до самых морей и океанов. Безмолвные и равнодушные матово-черные сферы.
Мелкий дёргается во сне. Интересно, что ему снится? Безуспешно пытаюсь вспомнить свои детские сновидения. Но я был обычным ребенком. А Мелкий, он…Он не совсем обычный.
Я слишком привык к тишине, чтобы пропустить мимо ушей какие-либо звуки. Лес мертв, ни птиц, ни зверей, ни насекомых. Но я что-то слышу. Там внизу под плотным оранжевым одеялом какая-то возня. Вот сломалась ветка, этот звук ни с чем не спутать. Подползаю к краю платформы. Уже достаточно светло, но туман слишком плотный. Будь там хоть слон – всё равно ничего не разглядеть. Но там явно не слон. Что-то другое. Несомненно – живое.
Я слышу дыхание. «Живое» дышит тяжело, часто и хрипло. Издает звуки, которые не назвать иначе, как «ворчливое оханье». Стягивает затылок, в ушах стучит кровь. Меня покрывает холодная испарина. Всё вокруг, этот туман, сферы, гибнущий мир воспринималось мною уже как данность и почти не пугали. Но что-то живое, притаившееся в ядовитом мареве, вызвало настоящий ужас. За всё время в плену у тумана мы не встретили ни единой живой души. Здесь даже муравьев нет. Но теперь там внизу какая-то тварь. И она под нашей сосной.
Бросаю быстрый взгляд на Мелкого. Спит как ни в чем не бывало. Разбудить его? Пожалуй, не стоит. Может всё обойдется. Тварь поохает, подышит и пойдет дальше. Незачем пугать ребенка. Вдруг явственно ощущаю, как пошатнулась платформа. Через секунду снова толчок. Звонкий хруст ветки и треск сорванной коры. Ясно. Оно ползёт наверх.
На несколько секунд я впадаю в ступор. В голове огненным торнадо зарождается круговорот из паники, страха и отчаяния. Что я наделал! За недели сонного прозябания в избушке можно было выточить хотя бы захудалое копье. Теперь мы в ловушке. Из оружия у меня лишь затупившийся нож. Да и тот, кажется, я забыл на столе в избе. Слабости как не бывало. Адреналин в крови придает сил. Нужна хотя бы простейшая дубина. Пытаюсь отломать ближайшую ветку и параллельно бужу мелкого. Спросонья он не понимает, что происходит. Сосновая древесина гнётся, но не ломается, будь она не ладна. Мечусь по платформе, хватаясь то за одну ветку, то за другую. Они все либо слишком толстые и крепкие, либо чересчур хилые. Подхватив Мелкого, сажаю на ветку повыше.
– Лезь на верх, – ору я.
Почти разрываю рюкзак в надежде найти хоть что-то. Но что? Облить тварь водой? Накормить сух пайком? Твою ж мать, у меня ничего нет. Обезумев от ярости, пытаюсь оторвать доску от настила. Прибиты на совесть. Секунды, секунды. Их всё меньше. Кидаюсь к краю чтобы взглянуть вниз. Как близко тварь? Отпрянув, падаю назад. Отломанная мною же ветка больно впивается в спину.
Над краем площадки возникает огромная лохматая голова. Частично покрыта шерстью, частично розовой, пестрящей язвами кожей. Две пустые глазницы с ручейками гноя под ними. Беззубый рот, источающий невыносимую трупную вонь. Твою мать! Это медведь?
Больной и слепой, почти дохлый, но всё ещё грозный и смертельно опасный медведь. Разлагающийся хищник, который одним ударом может отправить на тот свет. Каким чудом хозяин леса не сдох в тумане? Насколько же силён был это зверь, раз ему удалось выжить? Должно быть он шатался по лесу и питался отравленной падалью. А теперь вот учуял свежее мясо.
Неуклюже, но уверенно медведь карабкается на платформу. Я застываю, обреченно глядя на уродливое, словно облитое кислотой, животное. Долго он не протянет. Но мне-то что от этого, если через секунду зверь одним ударом превратит меня в фарш? А потом он поползёт за Мелким. В голове лишь чёрная пустота, сквозь которую молнией летит мысль. Кинутся на зверя и улететь с ним вниз, в туман. Вот последний и единственный шанс спасти Мелкого. Присев на корточки, я пружиной сжимаюсь для последнего броска. Но не успеваю его выполнить.
У меня из-за спины вылетает оранжевая струя и бьет медведю прямо в морду. В ту же секунду мир наполняется болью и огнём. Я ослеп. Я не могу дышать. Изо рта течет слюна вперемешку с рвотой. Может быть медведь меня прибил, и теперь я обречён на вечные мучения в аду? Господи, как же жжёт. Судорожно перекатываясь по платформе, чудом не падаю в туман. В безумном болевом фейерверке слышу вдруг, как орет медведь. Ломая ветки, он летит вниз. Глухой удар. Тишина.
Натыкаюсь рукой на распахнутый рюкзак. Вода! Прохладная, спасительная вода. Нащупав среди прочего хлама бутылку, откручиваю крышку и лью живительную жидкость себе на лицо.
Боль не уходит, но зрение возвращается. Сквозь пелену слёз я уже могу различать очертания и контуры. Не зря говорят, что вода – это жизнь. Половину бутылки я использую для умывания, оставшуюся воду жадно выпиваю. Как только горло перестаёт гореть, охрипшим голосом зову Мелкого.
– Я здесь, наверху. Всё нормально.
Его голос меня успокаивает. Становится, как будто, легче. Опасность миновала и зверя больше нет. Силы, как по щелчку, меня покидают. Я без сил валюсь на край платформы.
Прохладный лёгкий ветерок гладит лицо. Сердце стремится выскочить из груди и обрести, наконец, свободу. Гулкие удары отдаются в затылке маятниковой болью. У меня нет сил даже повернуть голову. Краем глаза вижу, как спускается Мелкий. Он кашляет и чихает. Всё же, он чувствует себя гораздо лучше меня. И слава Богу. Мелкий стягивает свою шапку, обильно поливает её водой и кладёт мне на лицо. И это помогает. Что за чудесный ребенок!
Позволяю себе полежать минуты две. Шапка не слишком приятно пахнет, но пользы от нее несоизмеримо больше. Я искренне наслаждаюсь прохладой на своём горящем лице. Ну всё, довольно. Поворачиваюсь на бок, затем пытаюсь сесть. Немного кружится голова, продолжают слезиться глаза и нос горит невыносимо. В целом, я в порядке. Хватаю мелкого за плечо и осматриваю со всех сторон.
– Ты цел?
– Ага.
Глаза у него краснющие. На носу висит сопля. На лице довольная улыбка.
– Чего смеешься? Чуть не сожрали нас с тобой.
Замечаю вдруг, что он сжимает в руке какую-то штуку.
– А ну ка, показывай. Что спрятал?
Он протягивает мне небольшой цилиндрический предмет. Верчу его перед лицом и всё никак не могу понять, что же это такое. Болят глаза, да и сиреневые предрассветные сумерки совсем не помогают. Догадавшись, включаю налобный фонарь. Ха, перцовый баллончик!
С его помощью мелкий нас спас. И себя и своего непутёвого дядьку. Я слишком устал чтобы удивляться, но откуда у него эта штука?
– Ты где это взял?
– Ты сам мне его дал. А ещё сказал использовать только в случае крайней опасности. Сейчас такой был случай?
Теперь вспоминаю. Чёртова дырявая память. Когда-то было такое. Давно, ещё в прошлой жизни.
Рукавом вытираю сопли с его носа. Он недовольно морщится. Хочется его обнять, но он это не любит. Протягиваю ему руку. Крепкое, настоящее, мужское рукопожатие.
– Такой. Именно такой
* * *
Два часа дня. Солнца не видно, но его свет всё равно прорывается сквозь пелену неба, превращая мир в сюрреалистичную фиолетовую карикатуру. Тишина такая, что я слышу речку в долине. А до неё очень и очень далеко. Туман почти рассеялся. Побрёл дальше, оставляя лишь небольшие островки в рытвинах и оврагах. Но и они скоро исчезнут.
Мы сидим с Мелким на краю платформы свесив ноги вниз. Под сосной лежит медведь. Я хорошо вижу его отсюда, и он мертв. Тело от удара лопнуло. Кости и ребра торчат во все стороны, окруженные кровавыми лохмотьями. Словно зверь был сделан из желе, которое не выдержало падения. Такой вот желейный мишка родом из тумана. Мне даже немного жаль. Бедняга боролся до последнего. Но и его могучее тело не выдержало схватки с туманом. Земной монстр проиграл в неравной борьбе монстру инопланетному.
С нескрываемым отвращением Мелкий разглядывает останки хищника. Однако, это не мешает ему жевать галеты и запивать их водой.
– Так почему утро вечера мудренее? – спрашивает он с набитым ртом.
– Потому что, – отвечаю я в назидание поднимая палец, – утром люди бодрые и отдохнувшие. И голова работает лучше. А вечером мы уставшие и сонные. Думается плохо. Вот люди и говорят, что важные решения лучше оставлять на утро. Понял?
– Понял, – он кивает. – А мы почему по утрам ничего не решаем?
Мелкий всё воспринимает буквально. И вопросы он задаёт исходя из своей особенной логики. Он не понимает, насколько сейчас точен и правилен его вопрос.
– И мы что-нибудь решим. Обязательно. Представляешь, а я и забыл как дарил тебе баллончик. Это ж года два прошло.
– Ага. А я тогда был ещё в школе. Там хулиганы были. А ты мне его дал и сказал, чтобы я его использовал, если они будут меня бить. А они не били.
– Точно. Получается, не такие уж они хулиганы. – улыбаюсь я. – И ты всё это время таскал его с собой?
– Ну да.
– А шапку как догадался водой намочить?
– Здесь написано. – Он достает баллончик и тыкает грязным ногтем в мелкий шрифт на задней части.
– Ну ты мозг! – Искренне восторгаюсь я. – Вот честно. Я бы ни за что не догадался.
Упоминание Мелкого о школе вызывает во мне неприятные воспоминания. «Мы не можем допустить, чтобы ребенок с таким диагнозом учился вместе с нормальными детьми». Директриса, ухоженная женщина лет пятидесяти с холодным и непреклонным взглядом, вовсе не хотела обидеть. Такова её работа. «Родители меня заклюют» призналась она, когда мы прощались. «Ваш племянник умный. Просто в социуме ему не место». Эх, видела бы она как Мелкий побеждает медведя. Хотя сейчас, скорее всего, та директриса уже мертва. Как и все, кто был в той школе. А мы вот с Мелким ещё держимся. После смерти его матери мы привыкли справляться одни. Может поэтому нам пока везёт. Хотя не знаю даже, стоит ли называть ли это везением.
Через час можно спускаться. Мелкий сидит молча. Для него это обычное состояние. Я тоже молчу. На душе паршиво. Паршивее чем обычно. Нельзя вот так просиживать штаны в охотничьей хибарке и ждать, пока закончатся припасы. Случай с полудохлым медведем весьма показателен. Мы оказались в западне и лишь везение, да запасливость Мелкого помогли нам справиться. Наша избушка – это та же самая западня. Только чуть побольше. Мы привязаны к этой поляне на склоне, к этой избушке, к этой сосне. Нужно двигаться, нужно что-то придумать. Да только что? Вниз нельзя, там туман. Взбираться выше? Но там сфера. И велик шанс, что туман застанет нас врасплох. А рядом не будет достаточно высокого дерева или скалы. Что тогда?
Достаю мобильник. Включаю, жду минуту. Нет сети. Заряда в батарее почти не осталось. Ещё парочка таких включений и всё. Аппарат окончательно сдохнет. На пару секунд открываю поисковик. Я сохранил последнюю прогруженную страницу полуторанедельной давности. Сплошь сообщения о чёрных сферах, зависших над Землей. Выглядит как бред, но стоит мне посмотреть по сторонам и всё это перестаёт быть бредом. Снова думаю о том, повезло ли нам с мелким, что мы двинулись в поход в тот день, когда всё началось? Повезло ли, что мы застряли на склоне горы, и туман здесь не поднимается высоко, не застаивается? Повезло ли, что Мелкий все уши мне прожужжал, упрашивая сводить его посмотреть на Эльбрус? Может, останься мы внизу вместе с остальными людьми, было бы легче?
– Сфера.
От неожиданности я вздрагиваю. Мелкий тычет пальцем вверх. Знаю я, что она там. Нет никакого желания на неё смотреть.
– Больная. Черная.
Есть у него такая привычка. Порой он как Акын. Поёт что видит. Мне с моими думами сейчас совсем не до сфер, будь они не ладны.
-А вон там, – не унимается Мелкий, – ещё одна сфера. Маленькая и белая.
Погруженный в мысли, я киваю на автомате. Нужен план. Но я не могу ничего придумать. Любой план к чему-то приводит, а куда придём мы? И для чего? Я не знаю сколько у нас времени. Вероятно, я тоже превращаюсь в живой труп, как тот медведь. Вот только у меня нет могучей силы медведя чтобы достаточно долго противостоять действию тумана. Я был в тумане лишь несколько секунд. Но этого, видимо, достаточно. И совсем скоро стану для Мелкого обузой, а не защитой.
– Ну посмотри, посмотри на сферу. Там лампочка горит, – Мелкий дёргает меня за рукав.
– Да нет там никакой лампочки, – нехотя я разглядываю внушительное сооружение, зависшее над горой. Сфера такая черная, что кажется будто это идеально круглая дыра в мироздании. Провал в холодную тьму космоса.
– Ты не туда смотришь, ну! Смотри вон туда.
Мелкий тычет пальцем вовсе не на чёрную сферу. Это где-то на гребне, гораздо правее. Прищурившись, я действительно вижу нечто. Точнее сказать сложно. Зрение после тумана тоже лучше не становится.
– А где лампочка? – спрашиваю я без особого интереса.
– Сейчас, подожди. Она не постоянно горит. Загорается, потом тухнет.
Мелкий не выдумывает. Мы ждём, кажется, минут десять. У меня уже начинают болеть глаза, когда я вижу огонёк. Загорелся на секунду и тут же погас. Перехватывает дыхание. Пока мало что понятно, но будь я проклят, если это не похоже на сигнал. Значит, там могут быть люди? Люди!
Мы ждём ещё десять минут. Пожалуй, это самые долгие десять минут в моей жизни. Вот он, снова огонёк. Сомнений быть не может. Как жаль, что у меня нет с собой бинокля. Мелкий видит гораздо лучше меня. Он говорит там сфера. Маленькая белая сфера. Что же это может быть?
– Ну как же ты не видишь? – в отчаянии Мелкий вскидывает руки.
– Погоди-ка! Есть одна идея.
Дрожащей рукой достаю смартфон. В камере 30 – кратный зум. Если сделать максимальное приближение – картинка не бог весть что. Размытая и искаженная, вся разбитая на пиксели. Но иногда можно что-то разобрать. Проблема в батарейке. Лишь бы хватило заряда. Мне нужна всего минутка.
Включаю гаджет. Мгновенно он сигнализирует о трёх процентах. Запускаю камеру. Три процента очень быстро превращаются в один. Через мгновение всплывает сообщение. «Отключение через тридцать секунд. Подключите зарядное устройство». Смахиваю его в сторону и лихорадочно приближаю нужный мне участок гребня. Первые секунды слегка подрагивает рука, а изображение при таком увеличении скачет как бешенное. Упираюсь локтями в колени и задерживаю дыхание. Пытаюсь тем самым максимально стабилизировать картинку. Телефон вибрирует в предсмертной судороге и отключается. На некоторое время застываю в этой неудобной позе, наблюдая своё отражение на чёрном экране. Последний процент потрачен совсем не зря. Я успел всё рассмотреть. Теперь я знаю о какой маленькой и белой сфере говорит Мелкий. Он тычет мне в бок и нетерпеливо спрашивает.
– Ну что там? Что ты разглядел?
Я улыбаюсь. Внутри странное ощущение. Кажется, я позабыл что такое радость. Но теперь, возможно, у нас появляется надежда.
– Кстати, давно мы с тобой не учили новые слова. Сейчас будет сложное. Запоминай. Об-Сер-Ва-То-Ри-Я.
* * *
У меня выпал передний зуб. Не помню, чтобы я когда-то жаловался на проблемы с кариесом. А зуб просто взял и выпал. Без боли. Периодически я корчу мелкому рожи, шепелявя и выкидывая разные фразочки. Он смеется. Мы собираем рюкзаки. Укладываем в них всё наше жалкое имущество. Впервые за долгое время в нашей хибарке царит оживление.
Страх ушёл. Почти не обращаю внимание на то, что остальные зубы тоже шатаются. Перескочив все стадии принятия, я пришёл сразу к последней. Она, вроде бы, так и называется. Принятие. Моё тело разрушается.
Логично, что туман работает именно так. Да, я знаю что использовать человеческую логику неправильно. Сферы строили не люди. Они прилетели из космоса и подчинены своим правилам, которых нам никогда не понять. Я и не пытаюсь что-либо понимать. Но мозг иногда сам подкидывает некие, вполне поверхностные, сравнения. Типа «Мы все в одной большой газовой камере».
Думаю, под действием тумана разрушается и мозг. Иначе как объяснить, что смерть меня не пугает? Напротив, с тех пор как мы заметили сигнал, я чувствую прилив сил и даже некую радость. Всё же надежда — это классная штука. У меня появился шанс пристроить Мелкого. Если бы я не был одурманен инопланетным газом, то вспомнил бы про обсерваторию. Я о ней знал. Если бы не ухудшающееся зрение, я заметил бы сигнал гораздо раньше. Я мог бы подумать о том, что на продуваемом ветрами гребне тумана не бывает. Тяжелый оранжевый туман туда ползти точно не станет. Но всё сложилось как сложилось. И на том, как говорится, спасибо. Теперь главное – дойти и обезопасить, хотя бы на время, Мелкого. Всё равно, что станет с миром. Всё равно, что будет со мной.
– Эй старичок, – зову я его. – Иди ка сюда.
Мелкий знает, когда я к нему так обращаюсь, что предстоит серьёзный разговор. Я усаживаю его на косо сколоченную табуретку. Сам сажусь на тахту напротив. Мелкий исхудал. Коричневая шерстяная жилетка поверх полосатой кофточки изорвана в нескольких местах. Джинсы перепачканы, на коленках несмываемые маслянисто-чёрные пятна.
– Помнишь, мы договорились с тобой? Ты должен делать всё, что я скажу.
– Помню. – Кивает Мелкий. – Я разве не делаю?
– Делаешь. Ты вообще молодец. И от медведя нас спас, и огоньки заметил. На этой, как её…
– Абсивартория, – тут же добавляет мелкий. – Я запомнил.
– Ну да, почти. А помнишь ещё, мы обещали всегда говорить друг другу правду?
– Помню. А я что, врал?
– Нет. Скоро мы пойдём с тобой на верх, на самую вершину. К обсерватории. И ты должен меня слушаться, даже если тебе покажется это неправильным.
Мелкий хмурится. Наш разговор приобретает слишком серьёзный тон. Изображаю карикатурную улыбку и просовываю язык сквозь щель в зубах.
– А то наррвёмся на непрриятности.
Он смеётся. Смеяться любят все дети.
– Я буду слушаться, – сквозь смех говорит Мелкий.
– А ещё пообещай кое-что.
– Что?
– Ты должен будешь дойти, даже если придётся меня оставить.
Улыбка пропадает с его лица. Знаю, вести подобные разговоры с ребёнком — это жестоко. Но сейчас не до сантиментов. У нас нет выхода, нет времени, нет выбора.
– Как это, оставить?
Мелкий верит мне. Значит я должен солгать.
– Ну вдруг я упаду или поранюсь. Тебе придётся бежать за помощью. Всякое может случится. Хочу знать, что на тебя можно положиться.
– Аааа. – Ложь срабатывает. – Я смогу. Приведу помощь. Я не боюсь. У меня баллончик есть.
– Вот и молодец. Без тебя я не справлюсь.
Ещё некоторое время я раздаю Мелкому инструкции. Они не слишком чёткие, местами даже путанные. Мысли в голове тяжело выстраивать в нечто цельное. Но я стараюсь, чтобы Мелкий всё понял. Он, вроде бы, понимает. Он умный. И честный. Я тоже с ним честен. Всегда. Сейчас мне приходится лгать, но это не в счёт. Пусть думает, что идёт за помощью. Главное, чтобы он дошёл. Я тоже постараюсь, но шансы невелики. Мелкий смеётся над моим зубом. Он не знает, что левый глаз у меня больше не видит, а на ногах выпали почти все ногти. Да и не нужно ему это знать. Волосы тоже выпадают и всё тело в целом ощущается, как нечто чужеродное, мне уже не принадлежащее. Боюсь представить, что творится с внутренними органами. Да и плевать. Это не имеет значения. Мне нужно немного времени, вот и всё. Ну, и везение.
* * *
Лес мёртв. Верхушки деревьев ещё сохраняют зеленоватую видимость жизни, но зона тумана совершенно точно гниёт. Мы стараемся не прикасаться к покрытым слизью стволам. Частенько попадаются трупы животных. Они выглядят как лужицы. Чаще невозможно понять, кто это был. И лишь иголки ежей выдают своих безвременно погибших хозяев.
План у нас есть. Последний раз взобравшись на нашу сосну, мы прикинули примерный маршрут. Он прост донельзя. Всё время наверх до гребня, затем направо, к обсерватории. Главное – остерегаться тумана.
У меня есть некое представление о том, с какой периодичностью он появляется. Это не автобус и точного расписания быть не может, однако логика прослеживается. Десять часов сфера работает, десять – отдыхает. Плюс минус два часа. Я оставляю в запасе три часа до и после тумана. До мы ищем достаточно высокие деревья. После – ждём, пока туман рассеется окончательно. Есть несколько моментов, которые я стараюсь постоянно держать в голове.
Не на каждое дерево можно взобраться. Но чем выше мы поднимаемся, тем круче склон. Чем круче склон – тем быстрее ползёт туман. Но здесь он поднимается не так высоко, как у нашей уютной хибарки. Всё это напоминает безумную компьютерную игру, где с усложнением уровней тебе дают некие преимущества, чтобы с этими сложностями справляться. Только есть одно отличие. Если мы проиграем, то не сможем начать уровень с начала.
Я совсем плох. В ботинках хлюпает кровавое месиво, но я стараюсь не обращать на это внимание. Кашель достал. Он тоже с кровью. Приходится часто отдыхать. После десяти минут интенсивного подъема ноги начинают болеть так, что хочется кричать и выть на весь этот проклятый мёртвый лес. Но мы идём ещё, пока от боли не затуманится мой единственный зрячий глаз. Затем отдыхаем минут пять. А после идём снова.
Мелкий держится молодцом. Не будь его, я давно бы сдался. Нет и не было во мне никогда такой воли, чтобы терпеть и бороться ради себя. Вот ради него – да.
Сфера над нами впечатляет. Он действительно огромна. На этой высоте уже можно разглядеть и другие. Куда не кинь взгляд – везде они. Висят неподвижно. Просто делают свою работу. Наша, как ни странно, не пугает своей близостью. Я почти уверен, что это автомат. И нет там внутри злобно посмеивающихся зеленых человечков. Сейчас уже я не рассуждаю о том, кто и зачем прислал сферы. Думаю, им тоже нет дела до нас, задыхающихся и разлагающихся в тумане. Даже для меня весь мир теперь — одна большая декорация. Ещё, может быть, сутки. А потом долгожданная развязка. Покой и умиротворение.
* * *
Мы почти дошли до гребня. Мелкий выдохся. Всё время молчит. Но не плачет. Мёртвый лес редеет. Сквозь деревья маячит косой луг с пожелтевшей травой. Я с трудом стою на ногах, но близость цели придаёт силы. Мы проделали чертовски большой путь. Утомительный, изнуряющий, но без приключений. Сколько раз мы с тоской вспоминали нашу уютную лежанку на дереве, враскорячку пережидая туман на какой-нибудь сосне. Всё это позади.
Зрение заметно ухудшилось. Слепой я уже точно буду как балласт. На очередном привале я без особых эмоций вдруг осознаю, что время на исходе. Пора. Нетвёрдой рукой пишу короткую записку. Мелкий должен передать её людям в обсерватории. Чёрт, надеюсь там кто-то есть. Люди, смысл жизни которых заключен в наблюдении за звёздами, не откажут в помощи маленькому мальчику. Мне очень хочется в это верить. Всё же в записке я умоляю их приютить Мелкого. В конце пишу о том, что буду мертв уже через несколько часов. И прошу их придумать для мелкого какую-нибудь ложь обо мне. Моего воображения на это уже не хватает. Теперь надо решить, как отправить Мелкого. Через метров двести будет гребень. По нему направо до самой обсерватории без отдыха и остановки, без оглядки. Но решать ничего не приходится.
У нас на пути, на самой границе леса и луга, препятствие. Каменный уступ высотою метра в два. С обеих сторон эта ступенька упирается в скалы. Будь я здоров – легко бы мог взобраться на неё. Сейчас для меня это всё равно что китайская стена. Времени мало. Совсем скоро пойдёт туман. Если забраться метров на пятьдесят выше, он уже не достанет. Но здесь под уступом его территория. Об этом говорит пожелтевшая мёртвая трава у нас под ногами.
Я почти ослеп, но Мелкий говорит, что обсерватория недалеко. И маячок всё так же загорается каждые десять минут. Слава богу, Мелкий не понимает, что жизнь меня покидает. По пути я скрывал своё состояние как мог. Он устал сам и думает, что я тоже просто уставший. Под уступом мы устраиваем наш последний привал.
– У нас получилось, старичок! – Я прижимаюсь затылком к холодному камню.
Мелкий садится рядом.
– Осталось чуть – чуть. Вот, держи записку. Отдашь её людям в обсерватории. Я тебя тут подожду. Ноги болят, наверх я не залезу. Но тебя закинуть смогу. Беги так быстро, как только сможешь. И рюкзаки прихвати.
Он серьёзно смотрит на меня своими большими доверчивыми глазами и кивает.
– Я быстро бегаю. Ты даже отдохнуть не успеешь. Давай воды тебе оставлю. Попьешь.
– Давай, хорошая идея.
Пару минут мы лежим на мокрой траве, глядя на небо. Красивое оно, всё-таки, это фиолетовое небо. Говорят, перед смертью у человека вся жизнь пролетает перед глазами. Враньё. У меня в голове пусто. Я ощущаю лишь безграничную усталость. Мелкий рядом усиленно вытряхивает грязь и камни из своих ботинок. Готовится к забегу. Он всё воспринимает серьёзно. Сейчас это как никогда кстати.
Время. С трудом поднявшись, я подхожу к уступу. Сжимаю зубы, чтобы не закричать от боли поднимая Мелкого. Зацепившись за камень, он ловко, как маленькая обезьянка, взбирается наверх. Закидываю следом рюкзаки. Мелкий выглядывает и коротко машет мне рукой. Улыбаюсь и машу ему в ответ. Я ему сказал, чтобы он не тратил время зря. Он и не тратит. Не прощается, не болтает. В полной тишине хорошо слышно удаляющийся топот. Побежал. Делаю глубокий вдох. Затем неспеша выдыхаю. Миссия выполнена.
Спускаюсь чуть ниже и сажусь на траву. Отсюда я вижу, как размытая фигурка на фиолетовом фоне стремительно несётся по гребню. Хотя «вижу» – громко сказано. Перепрыгивая камни и огибая кусты, маленькая тень постепенно растворяется в сумерках. Мелкий молодец. Он добежит. Я точно знаю. Всегда в него верил и сейчас верю.
Все чувства постепенно отключаются. Откидываюсь на спину. Земля такая мягкая. И боль ушла. Господи, как хорошо и приятно. Человеческое тело такая неудобная, хрупкая и недолговечная штука. Как же мне надоело таскать весь этот груз с собой.
Я устал. Мы проделали долгий путь. Теперь можно и отдохнуть. Единственное, чего я сейчас хочу – это спать. Уснуть и видеть дом. Пусть не такой как в реальности, пусть искаженный и пульсирующий, но дом. Слишком затянулся наш поход. Пора возвращаться. Веки наливаются свинцом. По телу расползается приятная теплота. В тускнеющем сознании вдруг всплывает неизвестно кем и когда написанный короткий детский стишок.
Притихли улицы, дворы
Не слышно криков детворы
Туман спускается с горы
