Рассказ является финалистом конкурса фантастики «Система знаков» (шорт-лист) и публикуется здесь в авторской редакции. Размещение текста на сайте не гарантирует его публикацию в бумажной версии журнала.
По дороге, местами раскрошенной от времени, усеянной остовами автомобилей, скрипела телега. Конь, худосочный, караковый, шёл рысью. Ноги его бодро отрывались от подзаросшего травой асфальта, и мускулистая туша поднималась и опускалась при каждом шаге, отчего телега тоже внешне еле заметно качалась.
В телеге ехали трое.
– Не рыгайте на цветы-ы, ведь цветы н-не вин-новаты! Что вы уж-жрались, как скоты-ы, и ваще де-ге-не-раты!..
В такт стуку копыт подпевал мужик лет тридцати с поводьями в руках. Лицо у него было азиатское, чуть округлое, без бровей и бороды, только на баках щетина, в остальном гладкий весь, как обскубленный петух; волос и тех не было – только родимое пятно на затылке, две кляксы – большая и поменьше. На солнце они рыжими казались, как деревья вокруг. Одет он был в латаную-перелатанную армейскую форму с разгрузками и множеством карманов, пухнувших от содержимого. Справа покачивались бронированный шлем с вмятинами и плотно забитый вещмешок, повешенные на чуть выступающую жердь. За спиной на ремне, впиваясь затвором в позвоночник, болталась «Сайга».
– Рус, не ори, разбудишь! – ткнул в спину вознице второй пассажир.
– Да хай просыпается, пятый час спит, как бы не отошёл! – не поворачиваясь и не сбавляя голоса, ответил возница.
По-турецки, опираясь на двуствольное ружьё-вертикалку, сидел молодой парнишка, совсем подросток. Джинсы широкие, перевязанные на щиколотках, чтобы не трепыхались, все в рисунках: звёздах, листьях, узорах, словах на английском. Что-то так и было на этих штанах, что-то потом дорисовывали. В джинсы заправлена некогда белая, а теперь изрядно пожелтевшая футболка с надписью: «FIFA2018», поверх – портупея с кобурой, сумка через плечо с патронами. На шее у подростка висели наушники, провод от них тянулся к потёртому, довоенному дисковому плееру, прицепленному к поясу. Волосы у парня были для нынешних тяжких времён длинные – до шеи, он собирал их в хвост вонючей резинкой для закрутки банок. Под боком лежала в рыжих пятнах косуха, тоже довоенная – молния заржавела, заклёпки поотваливались, так что носить её можно было только нараспашку. И даже так пришлось снять – жара стояла невыносимая. Вещи его где-то в углу телеги, у борта лежали, в потускневшем рюкзаке, на спинке которого с трудом угадывалась мультяшная большеглазая девочка с хвостиками.
В громоздкой, наскоро сколоченной «люльке» прикорнул пожилой мужчина в лёгкой рубашке, брюках и туфлях. В тени сложно было его разглядеть, да и не смотрел на него никто – спит, и хорошо.
Но телега подпрыгнула на очередной кочке, и старик, всхрапнув, приподнял голову. Щурился, пытался что-то разглядеть – свет от палящего солнца глаза жёг. И в этот момент возница продолжил петь.
– У цве-тов тычи-нок мно-ого, у ме-ня только одна-а, им удобней раз-мно-жаться, ну а мне-то-о… нахрена-а-а!1
Старик нагнулся, высунулся из-под навеса «люльки». Был он смуглый, весь в морщинах, неумело, с царапинами, выбрит. На макушке его волос не было вовсе, а над ушами висело несколько серых ломаных клоков, и то непонятно было, это с затылка идёт, или из самих ушей. Рот его, почти без зубов, был всегда чуть приоткрыт, и губы его как бы вдавались внутрь, отчего казалось, будто он постоянно что-то пожёвывает. Взгляд мутился, то и дело уходил куда-то наверх, и лишь изредка прозревал, как сейчас. Смотрел зло на спину возницы, густые седые брови хмурил.
Вислые щёки нервно затряслись, выбирая наружу гневные слова, да на седом голосе получалось слабо:
– Шепель! Ты что поёшь, бестолочь! Ты дитю такое вот безобразие поёшь? – старик указал вздувшейся костяшкой указательного пальца на подростка.
Рус повернулся к старику, улыбнулся примирительно:
– Да ладно вам, Хетаг Асланбекович, Гарик и не такое слушает! Да оно ж ни о чём, всё ж лучше, чем в тишине!
– Смысл петь бессмысленные песни, скажи мне, пожалуйста! Я это до самого Орджоникидзе слушать не намерен! Песни должны быть с идеей, иначе зачем их петь! Душа быть должна, эх, понимаешь? Вот ты как не понимал, так и не… понимал… Руслан…
Хетаг Асланбекович запнулся, взгляд его поднялся к облачному небу. Губы его сжались, рука походила из стороны в сторону, опустилась на колено, и сам старик улёгся в кресло. Бормотал что-то, засыпая, веки то прикрывались, то поднимались, подрагивая.
– Он как, нормально? – спросил Гарик, пригибаясь, чтобы лучше рассмотреть лицо пассажира.
– Да чё с ним будет! – успокоил Руслан, – Жара, он и присыпает. Он уже, походу, такой и есть, Гар. Девяносто три года человеку. У него Владик ещё Орджоникидзе! Дай бог приедем, хоть бы детей вспомнил.
Парень поставил ружьё на предохранитель и положил на дно телеги, а сам подсел к вознице.
– Начальник, ты уверен, что за эту развалину нам заплатят нормально? – уже тише спросил Гарик.
Руслан вдарил ему локтём в плечо, отчего Гарик чуть не свалился с телеги.
– Ты чё, э?! – набычился он, разведя руки в стороны.
– Уважение прояви, мелкий! – сурово отчитывал Руслан, – Этот старикан и меня, и моего отца, и мою бабку физике учил! А таких, как ты, оболдуев учил, пост-ядерные дети, на…
Подросток закатил глаза и сполз на прежнее место, бурча:
– Десять лет школ нет, радиация и гарь вокруг, общины без воды и жратвы пухнут, а он – «физика»… – помолчал и добавил уже громче, – Ещё и квадрик наш на эту телегу обменял. А в Осетию ещё сутки двигать, триста тридцать километров. Мы таким хреном в жизни не заработаем, так и будем по Кубани челночить за пожрать…
– Дать бы тебе звиздюлину, так, для профилактики… – вздохнул Руслан, но не со злобой, а тоскливо.
Выехали на участок без машин. Потравил Рус коня немного, да зажал вожжи под кирзач. Опёрся подбородком на кулак, по сторонам стал смотреть. Слева, в степи, серое пепелище. Как солью посыпали после пожаров десятилетней давности – ничего за эти годы не взошло, ни травинки, только чадит тут и там временами – на солнце сгорают остатки былых хуторов и станиц. Справа желтели сухие холмы и виднелись кусочно кавказские взгорки. Недалеко, на водоразделе он даже приметил несколько всадников. Там, в предгорных степях, черкесский клан Аджиева жил, у водохранилища, они скот разводили, что-то даже пахали. С табунами вполне могли и к трассе подобраться.
С грустью смотрел на скопление зданий вдалеке – то когда-то были кафе и придорожные отели у поворота на Курсавку. Остались только стены. Первые годы после войны здесь даже поселение было на несколько десятков человек, в палатках и машинах жили, только от жажды и голода им пришлось уйти в междуречье Зеленчука и Кубани, на юг от Невинномысска, там община процветала. С год они с Гариком здесь схрон держали, пока потолки под градом не разнесло.
Руслан обернулся, взглянул на подростка. Парень сидел в наушниках, качал головой под музыку. У него там один рок на дисках был. Десять лет не расставаясь с плеером ходит, слушает тяжёлый металл. Рус схватился за сыромятные ремни, прихлестнул коня, вытер рукавом вспотевший под палящим солнцем лоб. Не хотел говорить. И всё-таки не выдержал, дёрнул напарника.
– Обещали нормально заплатить, Гар, не переживай, – мотнул головой Руслан и продолжил, отвернувшись, – Проскочим через Минводы, в объезд Нальчика к завтрашнему вечеру уже будем. Привезём Асланбекича в Осетию, сдадим этим джигитам, или родственникам, кто его там, нахрен, встретит, нам заплатят, и мы двинем. Михалыч, красно-солнышко наш, фуфло не подсунет. Но до тех пор – потерпи, ладно? Прояви уважение. Человек всё-таки.
– Ладно, – откликнулся Гарик, ссутулившись. Примирительный тон Руслана его всегда обескураживал и оставлял без слов, так редко что-то похожее случалось.
Телега сползла в кювет, чтобы объехать десятилетнюю пробку на КПП. Колёса поднимали пепельную пыль, пассажиров в повозке шатало. Позади них всё меньше и меньше становились обвалившиеся, похожие на заточенные пики красно-белые трубы Невинномысских заводов. Солнце сползало к этим пикам, и горизонт разгорался всё ярче и ярче.
Старик в «люльке» не просыпался, как бы его не мотало, напевал только едва различимо:
– О, мæ хуры хай… азар-ма, чызгай…
***
Закат доалел в пурпур, когда показалось Пятигорье. Лесисто-скалистые Бык и Верблюд, белая змейка над Минводами, пламенный сентябрьский Бештау – вершинами цепляли свет и окрашивались малиновым. Подножья же их чернели в тени.
Впереди виделись опалённые руины некогда города – собственно Минеральных вод. Слева от трассы лежал разломанный и частично растасканный «Боинг», накрывавший ржавым покорёженным крылом кусок дороги. Взлетал, когда бомба упала на аэропорт.
В тени дырявого, щерящегося арматурой крыла и устроились перед тем, как двигать дальше. Руслан уже стоял в ОЗК, держал правой руке противогаз, чёрный, с двумя окулярами, с фильтрами по бокам, а левой гладил по спине коня, приговаривая с непривычной для себя нежностью: «Козлопасик ты тупорылый, эх…». Гарик только-только просунул руку в прорезиненный рукав. Хетаг Асланбекович сидел в люльке, смотрел на них с недоумением.
– Это чаво? – спросил он.
– Защита от радиации! – резонно ответил Руслан, – Вы в школе таких не видели?
– Так жара такая, на черта оно вам? – не понимал старик. Он хотел ещё что-то сказать, но отвлёкся на горы и замолчал, улыбаясь.
Гарик перехватил за цевье ружьё и проворчал:
– Чтоб яйца не запеклись, старый маразматик…
За что тут же получил оплеуху по затылку.
– Я те чё говорил, язва ты пубертатная? – со стиснутыми зубами выдавил Руслан.
– Ладно, ладно, – поднял руки к верху подросток, положил двустволку на плечо, – Не бурчу.
– Смотри у меня! – Руслан погрозил кулаком подростку и, развернувшись, обратился уже к пассажиру, – Хетаг Асланбекович, вам тоже приодеться надо. Дайте я вам помогу!
Старик по-прежнему глядел на горы, то на Змейку, то на склон Бештау, приговаривал что-то про себя, ритмичное и заунывное.
– Слышите?! – крикнул, чуть притопнув, Руслан. У него нервы тоже были не железные. Лоб нахмурил, и тот стал похож на недоваренную куриную кожу.
Старик дёрнулся, вскинул даже руки от испуга.
– Ты чего?
– Нам нужно через заражённое место проехать! – объяснял, повышая голос, Руслан, – Вот, это – ОЗК! – он достал из-под «люльки» аккуратно сложенный комплект с противогазом поверх, – Это надо надеть! Мы за час город проедем, и можно будет уже раздеваться обратно.
– Я это не надену! – возмутился старик, – Что за клоунада? И так в телеге еду, как косарь, а тут ещё… ещё…
Он снова отвлёкся на горы, и тут Руслан уже не выдержал. Сам влез в телегу, стал криком объяснять, но Хетаг Асланбекович кричал тоже, и кричал невнятно, не слыша, что за слова произносит, да и не слова это были, а набор гласных и мычания.
Так они провозились минут двадцать, пока не стало уже темнеть.
От безысходности Руслан, покрасневший от жары и злости, спустился, обошёл телегу, из-за «люльки» достал увесистый, размером с чемодан, радиоприёмник. Взял микрофон, настроил волну.
– Мародёр – Зеленчуку, как слышно? – произнёс он в трубку.
– Зеленчук слушает, – раздалось из динамика.
– Вызови Михалыча. Проблемы с грузом.
Раздались нечёткие голоса, у одного тон был повелительный.
Вскоре на связь вышел сам Михалыч.
– Ну шо там, Руся, вы как? – голос у него был хриплый, прокуренный, сурово-низкий. Совсем не шло толстому лысому увальню с усами, каким был в жизни Михалыч, завхоз Междуреченской общины.
– Да обосраться и не жить, на! – возмущался Рус, – Упёрся и всё, не хочет защиту надевать.
– …не понял… вы чё там делаете, э?
– Да итить твою мать, тебе сколько лет, или ты там бухой на радостях?! – заорал Руслан так, что старик в «люльке» опять начал возмущаться, – Мы в Минводах, тут фонит, хоть яичницу жарь, а он..!
– Ну так езжай его в объезд, я-то чё? – открестился от ответственности Михалыч.
– Слышь, трудовик-экономист, ты не омурел там?! Я тебе это «хата с краю» покажу! Куда нам переть, в Пятигорск к работорговцам, полями выжженными предлагаешь?! Сам же, сука, просил!
Из трубки ответило бурчанием, через него проскакивал отчётливый мат.
– Русь, вези, как хочешь, но завтра чтоб были в Алагире. Знаешь, какие у Елиханова родственники? Знакомо тебе слово «дипломатия»?
– Да, да, шишки шишные, а мне-то что делать?
– Вези, что! – отрезал Михалыч.
Сколько бы Руслан ни пытался дозваться нанимателя, в ответ было только шуршание помех.
Стал снимать ОЗК, кое-как скомкал, затолкал под «люльку», туда же противогаз закинул. Гарик наблюдал за этой сценой чуть поодаль, пинал пучки травы от нечего делать, и когда увидел, что напарник взбирается на телегу, сам пошёл следом, расстёгивая по пути комбинезон.
– Ну чё, Рус? – спросил Гарик, складывая свой комплект.
– Дай подумать…
Долго думал, и с телеги слезал, и из-под крыла выходил, смотрел то на руины Минвод, то на Бештау, прикидывал. Всё-таки влез на своё место, махнул Гарику:
– В Пятик двигаем, на крюк. Полями щас в Ессентуки, потом мимо бункеров не останавливаясь, авось пронесёт. Должно пронести. В схроне заночуем.
– Ты чё, шпрот вздутых объелся?! – взвился подросток, – Меня в прошлый раз эти пятигорские чуть не угнали под землю динаму крутить!
– А нефиг было лезть в трусы к дочке коменданта…
– Рус!
– Да знаю я! А чё делать, а?! У тебя идеи есть?! Давай, я слушаю! Или хочешь, чтобы он хапанул рентген сто и помер не доехав?
Парень промолчал. Сел в телегу, демонстративно накинул кожанку, надел наушники, отвернулся от возницы. Ссутулился в обнимку с двустволкой, игнорировал.
Руслан плюнул, взял поводья, да повернул коня вправо, в поля. Солнце уже совсем скрылось, небо потемнело. Сумерки расплывались по степи.
***
Проезжая мимо Кировского парка, они наткнулись на местных. Было уже за полночь, но под луной удалось их хоть сколько-то разглядеть. С юга, поднимаясь к военным санаториям, двигался конвой. Двое мужчин, вооружённых автоматами, вели четверых горцев. Они шагали коленями как-то врозь, видно было, что привыкли быть на лошади. Руслан решил, что это кабардинцы. С ними у пятигорцев отношения были не самые лучшие, периодически сталкивались.
– Эу, стой! – махнул рукой один из конвоиров, в пыльнике, с приподнятой сварочной маской на голове. Пятигорские сталкеры носили такие в дневные вылазки – отвыкли за десять лет на искусственном освещении. В одной руке он держал автомат, в другой – трещащий динамо-фонарь с рычагом, – Кто такие?
– Обоз из Междуречья, везём пассажира! – откликнулся Руслан, привстал даже, поднял перед собой керосинку, чтобы его могли разглядеть. Но не остановился. «Сайга» висела под грудью, поводья он держал поближе к прикладу, чтобы сразу отпустить их и схватиться за рукоять, – Проездом в Осетию! Человек в летах семью повидать хочет!
– Не часто тут народ в горы ездит! – заметил, посмеявшись, мужик со сварочной маской.
Вдруг подал голос второй конвоир. Он носил на лице лётный шлем с уходившей за спину трубкой, и автомат у него был не простой складской «калаш», а «сотый», с оптическим прицелом. Снял маску с трубкой, обратился:
– Слышь, друг, ты не военный случаем? – первый конвоир случайно навёл на него фонарь, показав огромный, в жилах, ожог на нижней части лица, – Или сам форму нашёл?
– Военный, родной! Ставрополь, сто шестая часть!
– Ха-ха! – посмеялся непростой конвоир, – А я лётчик был! С Будённовска! В день икс за Ессентуками разбился. А сам я с Кочубеевки!
– Гонишь! – неподдельно удивился Руслан, даже искренне обрадовался, и коня остановил, – А я с того ж района! С Прогресса, слышал?
– Это на Зеленчуке что?
– Да, оно самое, родимое!
– И как оно щас, в Прикубанье? Знаю, Елфинша всё в совете, на пенсию никак не выйдет?
– Заседает, пас-скуда! Да чё у них, живут люди. Мы-то с пацаном уже больше так, бродячие, работа обязывает, не особо и тамошние.
Пока говорили, телега уже поравнялась с конвоем на перекрёстке.
– Эу, вы как, через Нальчик, через Георгиевск? – вклинился в дружескую беседу первый конвоир, – Мы щас к «Провалу» двигаем, если вы по Фабричной к мясокомбинату, то нам до Дзержинского по пути! Или так! Может у бункера перекантуетесь, а? Ночь так-то!
И так этот конвоир ощерился гнилыми зубами с одной-единственной золотой коронкой, что угол губ у Руса дрогнул.
– Мы торопимся, родной! – улыбался Рус, и нарочно приблизил свою лампу, чтобы улыбку эту было видно, – Дед у нас нервный, лучше не останавливаться, а то помрёт, ха-ха!
Из «люльки» показался Хетаг Асланбекович, возразил:
– Не стыдно при старших так, а, Шепель? И язык же повернулся, скажи мне, пожалуйста! – он воздел палец к ночному небу и добавил, – Как был бестолочью, так и остался!
– Как скажете, Хетаг Асланбекович! – попробовал отшутиться Руслан.
– Хах, какой бойкий! – посмеялся конвоир со сварочной маской, – Сколько бы Эльбрус за такого отдал, как думаешь, Лёх?
– Да ну, такой динаму крутить не смог бы, – заметил тот, что в маске лётчика, – Дай Бог полтора-два пайка. И то два – сильно жирно. Наши вон помясистее будут, – добавил он и ткнул стволом автомата в бок пленного.
Руслану не нравилось, куда движется этот разговор. Он оглянулся, посмотрел на старика, посмотрел на Гарика. Старик ничего будто не понял, а мелкий вцепился в ружьё, внимательно слушал, готов был стрелять в любой момент.
«Так, валить надо…» – подумал Руслан.
– Ладно, мужики, двинем тогда вместе. Только вы вперёд тогда, а мы следом, дорога такая, что вы шустрее нас продвинетесь.
– Добро! – хохотнул конвоир Лёха, вернул «забрало» на место и не успел повернуться к пленным, как получил коленом по груди.
Все четверо рабов сорвались с мест и побежали врассыпную. Руслан и Гарик взялись за оружие, а конвоиры, не думая, начали стрелять. Конь попробовал встать на дыбы, но запряг не дал. Двое пленных упали замертво, ещё двое почли за лучшее рухнуть на землю и сдаться, не пытаясь уже сбежать.
– Сука, ну кто вас просил?! – злился «сварщик», – А ну встали на ноги! Плечо к плечу, спиной к нам, чтобы я видел, мать вашу! Ещё какой план высрете на свет божий, в кишках своих валяться будете, ясно?!
Горцы мелко закивали.
– Ты что творишь?! – воскликнул старик, вставший в полный рост. Трясущейся рукой он указывал на пятигорцев, – Ты что творишь, сволочь?!
– Спокойно, пердун, не кипишуй! – попытался унять его Гарик, – Нам же хуже, сядь давай!
– Вы убили человека! – продолжал Хетаг Асланбекович, на глазах у него слёзы навернулись, голос задрожал, – Вы человека жизни лишили!
– Ты угараешь, чи нет? – ответил «сварщик», помахивая автоматом, – Сильно гуманист, ёпт?
– Бросьте, мужики, в маразме он, – попытался хоть что-то сделать Руслан, а сам бросил поводья и потянулся к «Сайге».
Тут старик подошёл к краю телеги, наклонился и жидко, с брызгами плюнул. И умудрился попасть на лицо конвоира. Тот замер на секунду, утёрся рукавом и с криком: «Ты чё, козлина!?» стал поднимать автомат. Гарик вскинул ружьё, оба ствола теперь направились на «сварщика». Руслан тоже взялся за оружие, взял на мушку «земляка», стоявшего к телеге полубоком, чтобы не упускать из виду пленных. Повисло молчание. Только ветер травы и деревьев касался с едва слышным шуршанием.
– Знаете, ребят, – подал голос Руслан, злой как никогда, – Я бы и сам уже эту развалину пристрелил, но за такой финт ушами мне не заплатят. Сами понимаете. Опустим пушки и пойдём каждый, кому куда надо. Вы с рабами, мы – с дедом. И все счастливы. Ферштейн?
– Рабы? Господи, что ж творится! – вскинул руки старик, – Как вы!.. Как вы!..
Он в очередной раз споткнулся о собственную мысль, стал рыскать по сторонам тревожно, но никак не мог вспомнить, что говорил, и что его, собственно, тревожит.
Лёха положил автомат на плечо, вторую руку засунул в карман армейских брюк. Подошёл к «сварщику», не отрывавшемуся от вертикальных дул, и сказал:
– Пошли, Жор, хай едут. Нас тоже заказ ждёт. И так дел куча, – И не дожидаясь ответа повернулся к рабам, гаркнул на них, чтобы шли.
Жора постоял ещё с минуту, плюнул, убрал «калаш» за спину и пошёл за напарником.
Гарик и Руслан опустили оружие.
– И вы так просто их отпустите? – возмущался старик, тормоша за плечо подростка, – Они… они убийцы! И людей крадут! Надо сообщить!
Но его никто не слушал. Оба напряжённо провожали взглядом пятигорцев, ждали, когда из виду скроются. А Хетаг Асланбекович всё продолжал и продолжал. И стоило конвою скрыться во дворах, Гарик соскочил с места, толкнул старика в грудь, отчего тот упал обратно в «люльку» и завопил:
– Ты что творишь, маразматик, жить надоело?!
– Гар!
– Ты хочешь, чтобы мы вместе с тобой гнить под солнцем остались, а?! Мир сдох, понятно?! Сдох! Десять лет как всё в руинах, каждый день люди дохнут от голода, болезней и пуль, и всем насрать, кто кого убивает и кто кем управляет, все жить хотят! – он поднял ружьё и наставил его на старика, – Да я сам тебе мозги снесу, чтобы другим жить не мешал!
По голове подростка прилетело прикладом «Сайги». Парень упал на край телеги, выронил вертикалку, не удержался у низкого борта и свалился на рассыпающуюся бетонную дорогу. Со стоном, долго поднимался, держась за голову. По виску к шее у него шла кровь, в ушах звенело.
Руслан возвышался над ним, на фоне луны виделся он просто чёрной фигурой.
– А теперь залез в телегу, заткнул рот и только попробуй рыпнуться… – вкрадчиво, не крича, велел Руслан, а сам сел на своё обычное место.
Парень влез, свернулся калачиком в углу, прикрывая голову руками. И не из-за боли в голове он в неё вцепился, а чтобы никто его слёзы не видел. Но резкое, обрывистое сопение всё равно было слышно.
Конь, фыркнув, постучал подкованными копытами по дороге мимо разрушенных зданий. Сидевший в «люльке» Хетаг Асланбекович глядел на парня с ужасом. Но чем дольше ехали, тем спокойнее становился его взгляд. Старику вновь всё стало безразлично, он рассеянно глядел по сторонам, что-то вполголоса ронял, мычал мелодии. Потом вдруг опять обратил внимание на свернувшегося, хнычащего подростка и с тоскливым выражением сполз на дно телеги. Положил на спину Гарика руку. Стал мягко приговаривать:
– Бедный мальчик… бедный мальчик… кто ж тебя так?..
***
До схрона добрались ближе к рассвету. Над степью впереди уже белело, небо над горами верно разбавлялось из синего в голубой. Станица заросла за десять лет. Ездили здесь редко, только по главной дороге сохранялась ещё какая-никакая колея посреди кустарника, бурьяна и деревьев, пробивающихся через асфальт то тут, то там. Дома и дворы чернели в тени разросшихся орешников, шиферные крыши пообвалились и зияли дырами от градов, металлические – заржавели и потеряли прежний цвет. Что-то уже заваливалось от времени. Станица была такая глухая и сторонняя для устоявшихся торговых путей, что на лавочках у ворот можно было увидеть ворохи одежды и кости.
Телега проскрипела к навесу с выцветшей вывеской: «Автосервис», встала справа от бесколёсого «жигуля». Внутри уже клёны повсходили и почти достали до потолка. Одно такое деревце согнулось под днищем обоза.
– Сколько нас тут не было, два года? – поинтересовался Гарик, перезавязывая волосы в хвост, аккуратно, чтобы не трогать лишний раз перевязанный лоб, – У нас вообще хоть что-то осталось там?
Руслан не отвечая слез с телеги, описал дугу, достал из-под «люльки» как из багажника мешок с овсом и ведро. Развязал мешок, насыпал, отнёс корм коню, но тот не притронулся, только зыфарчал, закачал головой. Возница плюнул, ругнулся, вспомнил Бога и снял с коня сбрую и узду.
– Козлопас, на…
Развернулся и пошёл из-под навеса к соседнему зданию – чему-то вроде конторки в два этажа, на стенах висела оборванные баннеры с надписями большими красными буквами: «СУГ», «АВТОЗАПЧАСТИ», «СТРОИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ». Потирал нервно пятна на макушке, шеей хрустел. Гарик слез с телеги, засунул руки в карманы изрисованных джинс и поковылял следом. В дверях Руслан швырнул к ногам подростка пыльный пластиковый таз, тот загремел с эхом.
– Воду набери и кляче дай. – Руслан возился уже за шкафами у кассы, выкладывал на столы консервы, крупы, тёплую одежду, таблетки для розжига, то, что осталось с зимы двухлетней давности.
– Рус…
– Хлебало на ноль и шуруй, я сказал, – не смотря в сторону напарника, отрезал Руслан, продолжая копаться в добре.
Гарик постоял ещё в проходе, вздохнул, цокнул и взял-таки таз в руки. Вышел на стоянку, включил фонарь и повернул к Подкумку, шёл у моста по пояс в траве, цеплял репейник. Кое-как спустился к зыбкому землянистому берегу. С другой стороны реки он был хотя бы каменистый. Набрал сколько смог унести воды и перебежками понёс, расплёскивая ненароком на кусты.
Руслан, с двумя сумками на плече, уже вёл Хетага Асланбековича под руку в конторку. Тот напевал: «У-украдёт и позовёт тебя тё-о-омная ночь…». Гарик прошёл мимо, поставил таз перед конём. Задержался, не хотел идти внутрь. Сел на лавочку у стены, прикрыл лицо руками, глубоко вдохнул и выдохнул.
– Ну что ж такое…
В конторке Руслан ел тушёнку из банки, опёршись на стену. Хетаг Асланбекович сидел в складном гамаке, смотрел, как его консерва греется на таблетке, слушал, как эта таблетка шипит. Гарик, уже стоя в дверях, нашёл глазами свой рюкзак с мультяшной девочкой, взял его, достал чуть подсохший за день ломоть хлеба и пластиковую бутылку с водой. Стоило ему приступить к еде, как Руслан швырнул пустую банку за прилавок и пошёл на выход, сложив руки за спиной в замок.
Гарик снял с таблетки консерву, вскрыл, положил на тумбу рядом с Хетагом Асланбековичем, и тоже выбрался на улицу. Долго не мог напарника найти, но всё-таки заметил его, во дворе соседней хаты, стоящего у разросшейся, одичавшей виноградной лозы. Он рассматривал сухую, всю в чёрных пятнах зелёную гроздь.
Руслан сорвал виноградину посвежее и посимпатичнее, кинул в рот, прожевал.
– Ты чего, а если оно фонит? – побеспокоился Гарик, проходя через распахнутые ворота.
Ответом ему было молчание. Руслан прошёл в палисадник, сел на изодранный диван под козырьком веранды. Махнул подростку рукой, чтобы подошёл. Гарик опёрся на железную трубу, к которой был приварен навес, приготовился слушать.
– Скажи мне, Игорёк, ты помнишь, как я тебя встретил? – спросил Руслан, покручивая в пальцах пластиковую зажигалку.
– Рус, не надо… – отвернулся Гарик.
– Нет, надо! – Руслан посмотрел на подростка исподлобья, откинулся на спинку и достал из кармана сигарету, – Ты неделю на Татарке в техническом колодце лежал, от бомб прятался, шестилетний, блин, ребёнок. Неделю! – Тынкул он сигаретой в парня, – Ты падал в обморок, просто шагая в по дороге! Я мог тебя на месте пристрелить из жалости, или мимо пройти. Но что сделал я? Взял тебя с собой, выходил. А если бы я тогда – как ты сейчас думал, что бы с тобой было, а?
– Рус, я знаю, и я благодарен. – вцепившись в воротник кожанки говорил Гарик, – Я просто хочу жить, Рус, и приходится…
– «Приходится»… «жить хочешь»… Все всегда жить хотели! Думаешь, в бомбаре под Ставрополем нам жить не хотелось? Хотелось, потому грызли друг друга! Нас тогда шестеро из двухсот осталось, Гар. Потому что остальные перестреляли и перерезали друг друга! И офицеры первыми же глотки драли! А мне не хотелось так! Поэтому я и побежал по сплошному пожарищу, поэтому нашёл тебя, поэтому взял тебя! Человеком я остаться хотел, понимаешь? А ты! Как эти пятигорцы, пожрать, поспать, растёр да плюнул, догниваешь на пепелище…
– Что ж ты тогда не освободил тех рабов, раз такой мирный? – Гарик заходил перед Русланом из стороны в сторону, – Ты ж такой у нас правильный, а один хрен сам за себя, когда припирает! Почему, а?
– Потому что не всё в моей власти, Гар, – развёл руками Руслан и хлопнул себя по коленям. Сжал сигарету зубами, поджёг, закурил, – Где могу – там остаюсь человеком, где стоит выбор жить или умереть – выбираю жить. Важно не противоречие. А то, что я ещё пытаюсь. Я тебе про справедливость и человечность, ты мне про барыш и деньги. Я пытаюсь. Ты – нет.
– И что мне, сдохнуть?! – кричал Гарик, – Голову подставить и дать её отстрелить?! Мои планы на жизнь в мусорку выкинуть, если кому-то я на пути встану?
Руслан помолчал, глядя разочарованно на подопечного. Молча же достал из нагрудного кармана три чёрных прямоугольника и швырнул на диван. Это были довоенные смарфоны.
– Узнаёшь? – Указал Руслан на них, – Это ты собирал, забыл? Ты это в схроне зимой оставил два года назад, тебе четырнадцать было. Ты с шести лет эти смартфоны собирал, заряжал от аккумулятора и в поселениях, рылся в фотках, заметках, где мог сообщения находил. Скучал ты по родителям, и по возможности видеть людей, которые по улице не думая о голоде идут. Да ты на себя посмотри сейчас, ты же в довоенном шмотье, ты музыку полувековой давности слушаешь, тебе всё это интересно было! Ты тоже человеком быть хотел! А потом что? Продал всё к чёртовой матери, и на что спустил? На пожрать и патроны. Ничего не оставил, «в прок» закупился, на…
Руслан схватил все три смартфона и зашвырнул в палисадник. Они прошуршали по зарослям и затерялись.
Наклонившись, он потёр лоб и, упёршись локтями в колени, поник.
– Знаешь, Гар, ты вот про планы, жизнь… мы раньше тоже планы строили. Думали, что вот отучимся, посидим в штабах два годика, а дальше на попе ровно сидеть, деньги получать, жить в удовольствие. – Руслан приподнялся, посмотрел на подростка осуждающе и тоскливо, – А потом – бац – война. А потом – бац – атомные бомбы. И все в другую сторону вывернулось, резко, как серпом. Но все чаще мне кажется, что оно бы один хрен в эту «другую» сторону пошло, но прям… другую-другую.
– Не въезжаю я, Рус…
– Да будто я въезжаю! Мне уже не въезжать, а только ездить! Полжизни только и делаю, что мотаюсь, как говно, то просто так, то барахло развозить по поселкам. И без бомб бы из угла в угол мотался. И ты туда же прешься, а нахрена? Вон Асланбекович, эту несчастную физику людям вдалбливал, мир накрылся, а он все детей на Кубани учил. Верит, сука. И ты верь, сука! А я хотя бы не спиться попробую…
Сказав это, Руслан встал, пустился по ступеням во двор, со двора выбрался на шиномонтажку. Гарик проводил его взглядом и сам теперь сел на диван. Снял резинку, распустил волосы. Глядел на свои ноги в берцах, на виноград, на ворота, на розовеющее небо.
Встал, влез в бурьян. Отыскал один телефон. Экран у него был разбит. Покрутил в руке, подул на него, потёр о штанину, убрал в карман. И пошёл в конторку, зевая. Спать хотел.
***
– Кто же это тебя так, а, мальчик? – спрашивал Хетаг Асланбекович, протягивая руку к подростку.
– Упал с телеги, я вам уже говорил, – не поднимая головы, отвечал Гарик. Он крутил в руке смартфон, пока Руслан не видел. Уже успел его сто раз и разобрать, и собрать, знал, что не заработает, просто время убивал.
Проезжали Прохладный, так, по кромке. Слева – степь, сколько хватит глаз, справа – сколько хватит глаз дома и хаты. Руслан старался гнать коня, уже получившего имя «Козлопас», во весь опор, чтобы успеть дотемна приехать в Алагир. Телегу трясло и мотало. Если не считать коротких рассеянных фраз от Хетага Асланбековича, ехали в тяжком молчании.
Уже на выезде из города, на мосту через Малку, старик вдруг оживился, поднялся с кресла и тронул возницу за плечо.
– Руслан, останови здесь.
– В кусты, Хетаг Асланбекович? – попытался улыбнуться тот, но не получалось у него прикрыть свои глубокие раздумья.
– Нет. Просто посмотреть. Пожалуйста.
Руслан вдохнул, хрустнул шею, выдохнул.
– Недолго только, – разрешил Руслан, придерживая коня за поводья, – И так опаздываем.
Старик не стал выходить из телеги. Встал как мог прямо, Гарик его поддерживал. Смотрел, как жёлтая от грязи речка текла под железнодорожным мостом.
– Я помню, как мы с другом по тому мосту шли. Тайком от родителей из Сунжи. Шли в Пятигорск поступать. Отцы хотели, чтобы мы в армию. А нам в инженерный хотелось. Мы по дороге на стихи Коста песню сочинили, так, от нечего делать. Как у Пушкина про орла, а у нас – Азар.
Он стал тихонько, седым голосом напевать:
Адæмæн зæхх у сæ дарæг…
Азар!.. Ракæ мыл-иу хъарæг, –
«О, мæ бон, – иу зæгъ, –
Байстой нын нæ зæхх!..»
– Красиво… – обронил Гарик, – Непонятно ничего, но красиво.
– Ну, тебе можно, ты не осетин, – посмеялся Хетаг Асланбекович, взгляд у него был ясен, как ни разу за два дня, – Вот вроде инженеры, а всё ж тянулись… физики-лирики…
– А можно спросить? – обратился Гарик. Руслан тоже обернулся, внимательно слушал и наблюдал.
– Конечно.
– Вы же вроде всю жизнь почти в Междуречье прожили. Почему вам так нужен Владикавказ?
– Тогда это ещё было не Междуречье, а Новодеревенских сельсовет, да я и сейчас так его называю, – отвечал старик, – Я в Невинномысске на заводе практику проходил. Познакомился с Марусей, царство небесное… Она с Харьковского была. Да я там и остался, в школе физиком устроился. Дети выросли – они в Орджоникидзе вернулись. Как-то я не торопился. А потом война…
– Вы помните, что была война? – удивился Гарик. Старик вдруг перестал казаться ему таким беспомощным и слабым.
– Иногда вспоминаю, – Хетаг Асланбекович потёр веки, – Старый я. По-хорошему, и до века этого доживать не должен был, а эвоно как.
– А Владикавказ?
– Ну… я-то знаю… ну, временами вспоминаю… сын-то, Алан, младшенький, сейчас в горах. Он там важный человек, людям помогает. Знаю, что не живёт никто в Орджоникидзе. Если он ещё существует вообще. А всё тянет. Дом, как-никак. И когда забываю, что города и нет-то уже… всеми силами рвусь…
Взгляд у старика помутнился, он сильнее опёрся на подростка, попросил слабо:
– Сесть…
Гарик подвёл Хетага Асланбековича к «люльке», усадил.
– Алан, лæппу… лæппу… – бормотал старик, засыпая.
Подросток посидел возле него немного. Возница выждал паузу, а потом спросил обеспокоенно.
– Как он там? Всё нормально?
– Спит, – отозвался Гарик.
– Ну чё… двигаем? – предложил возница.
– Давай, – кивнул сам себе Гарик, развернулся, подсел к Руслану. Вцепился ему в плечо.
– Чего ты? – удивился, брови вскинул.
Парень посидел так с минуту, не отвечая. Шмыгнул носом и выдал:
– Мать с отцом вспомнил. Представил вот… что встречаю их… а они живые и здоровые.
У парня глаза были на мокром месте. Он старался держаться, но лицо кривилось, а глаза краснели. Руслан посмотрел на это, открыл было рот, хотел что-то сказать, но промолчал. Приобнял Гарика, похлопал по спине.
– Ничего, Гар. Ничего…
И прихлестнул лошадь. Солнце уже опускалось к горизонту.
Они прибыли в Алагир ночью. Городок был не особо люден, представлял собой что-то вроде приграничной базы. Бывали здесь больше торговцы и местные сталкеры, и те ночевали в довоенных многоэтажках на юге. На подъездах обоз встретили джигиты верхом на лошадях, в противогазах под папахами, в черкесках, в руках они держали ружья, к этим ружьям в газырях лежали патроны. Осветили телегу мощными фонарями-фарами. Спросили по-русски, с акцентом, кто такие, и кого везут. Разобрать их было сложно – маски приглушали голоса. Руслан назвал имя Хетага Елиханова, отца Алана Елиханова, показал им пассажира.
– Мы вас ждали, – обратился один из джигитов, – Езжайте за нами.
Один шёл впереди, второй – позади. Прикрывали.
– Сейчас будете дома, Хетаг Асланбекович! – обращался возница к старику. Он зевнул длинно и с наслаждением, предвкушая долгожданный отдых и сон больше трёх часов, – Вы счастливы?
Но Хетаг Асленбекович всё глядел по сторонам, пытался узнать в углах домов, которые мимолётно освещали фонари конвоиров, дома родного города. Не узнавал.
– Это разве Орджоникидзе?
– Ваш сын в Алагире сейчас, – пытался втолковать Гарик, на этот раз мирно и каким-то даже почтением, – Он вас встретит.
– И повезёт в город? – по-детски спросил старик.
Гарик закусил губу, поднял ненароком взгляд к ночному небу.
– Да, Хетаг Асленбекович, он вас отвезёт.
Конюшня располагалась в здании бывшего автовокзала ближе к южному выезду. Там они должны были передать пассажира родным.
У стоянки их уже ждал мужчина лет пятидесяти. В довоенном ещё, выцветшем, каком-то диком для окружающих развалин деловом костюме с галстуком, совсем гражданского вида – полноватый, с сединой в волосах, с то ли отросшей щетиной, то ли небольшой бородой, в ночь было плохо видно. Он сонно перебирал ногами на месте, то и дело разминал спину.
Увидев телегу, он подошёл, обратился к вознице с, видимо, обычным для этих мест акцентом:
– Вы с Кубани, ребят?
– Да, с Междуречья. Везём человека.
– Меня зовут Алан, Алан Елиханов.
– А, так это вам его сдавать? – паясничал Руслан, – Ну дык… у нас товар, у вас – купец, принимайте! Хлопот он нам, конечно…
– Как он? – спросил Алан с беспокойством, пытаясь заглянуть под «люльку».
– Спит, – отозвался Гарик, – По сыну скучает. Залезай, будить ты будешь.
Руслан было хотел отчитать его за фамильярность и «тыканье». Но Алан без тени раздражения подал руку парню, чтобы влезть в телегу. Он подобрался к «люльке» поближе, осторожно нагнулся, чтобы сильно не беспокоить отца.
– Фыд, – он аккуратно дотронулся до его плеча и потряс, – Баба!
Хетаг Асленбекович открыл глаза
– Алан, лæппу, ды дæ? куыд дæ?
– O, баба, æз. Удгас дæн.
Гарик и Руслан помогли им спуститься. Отец и сын, наконец, обнялись. Алан принялся отдавать подчинённым указания, джигиты быстро соорудили бричку, в которую перетащили «люльку» с кубанского обоза. Перед тем, как отправиться в горы, он взял у своего возницы свёрток и подошёл к курьерам.
– Это вам, небольшой подарок на память, – он протянул свёрток Гарику, тот его запоздало принял, – Лошадь вашу накормят, вас завтра с утра тоже. Оплату подвезут к полудню. И передайте Василию Михайловичу, что мы свою часть договора выполним. Спасибо вам за всё!
Он крепко пожал Руслану руку и поспешил вернуться к заготовленному «экипажу».
Сели и уехали. Козлопаса, как и обещали, отвели в конюшню, напоили и накормили. Оставили в стойле спать. Саму телегу перенесли под навес. Напарники устроились в ней поудобнее, легли, наконец, спать по-человечески. Не мытьё, не еда, только сон, остальное – завтра.
Посреди ночи Руслан ткнул напарника в ногу, спросил:
– Хочешь, песню из своей молодости спою, а? – предложил Руслан, улёгшись на вещмешок, – Не знаю, со смыслом она или нет, но мне лично душевная.
– Валяй, – махнул рукой Гарик, лёжа в телеге «в полный рост».
– Ну, поехали… – он почесал лысину, вспоминая, – Я только не с начала, там оно в оригинале так невнятно пелось, что хоть плачь… кхм…
Там ревели горы, затмевая чудеса
Ревели наши голоса
Эхей!
Там ревели горы, мама
Эхей!
Там ревели горы, мама
Эхей!
Там ревели горы, мама,
Там ревели горы, мама…2
Пение оборвалось.
– Чего ты, начальник? – спросил Гарик.
– Да дальше забыл…
– Хреново!
Гарик поворочался с минуту, стал уже засыпать. Тут его снова ткнули.
– Да вот ещё думаю, – продолжал Руслан, – Может перед тем, как назад ехать, во Владик наведаться, а? Сувенир Асланбековичу передадим…
– Да где ты там сувенир найдёшь… – прилетел в ответ зевок, – Там после ледника за десять лет новых зданий не выросло.
– Да не ссы! – уговаривал Руслан, – Просто посмотрим хотя бы.
– Куда скажешь, начальник, туда и двинем, – сонно проныл Гарик и уткнулся лбом в бортик телеги, – Спокойной ночи.
– Эх, мелкий. Всем бы нам того же.
1 Чайф – «Нахреноза»
2 Miyagi & Andy Panda – «Там ревели горы»
