К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА К «КНИГЕ О ГЕРОЯХ»
Le livre des Heros. Legendes sur les Nartes,
Paris, 1965
На северных склонах Кавказской гряды, в плодородных или песчаных долинах, прилегающих к ней со стороны Европы, на узкой, покрытой пышной растительностью прибрежной полосе, отделяющей горы от Черного моря, в теснинах и ущельях, по которым мчатся воды Кубани, Терека и более мелких рек, разместилась интереснейшая мозаика народов Старого света. Одни из этих народов уже жили здесь во времена, о которых свидетельствуют древние греческие и римские авторы, другие были оттеснены с севера бесчисленными нашествиями, устремлявшимися из Азии в сторону Атлантики; третьи сами явились дерзкими головными отрядами некоторых из этих нашествий; оказавшись отрезанными от основной массы, эти пришельцы привязывались к завоеванному краю и приживались на кавказской почве, привлеченные ее удивительными пейзажами, климатом и людьми. В этом – другая особенность северокавказцев: несмотря на различие в происхождении, несмотря на соперничество, на внутренние и межплеменные распри, которые так помогли русскому завоеванию, но и прекратились лишь после него, здесь сложился свой тип материальной и духовной культуры, тип, хоть и не одинаковый для всех – он имеет множество вариаций, – но очень своеобразный по сравнению с южными и северными соседями Кавказа.
Вплоть до прошлого столетия и даже позже социальное устройство здесь было феодальным и патриархальным. Набеги, шумная непоседливость не сходящей с коней молодежи, смертельные опасности, в обстановке которых привыкли жить эти села, мораль, основанная на богатых древних традициях и поддерживаемая песнями, хвалебными и насмешливыми, постоянно порождали дух геройства, возведенное в доктрину презрение к смерти, побуждали к исключительным и парадоксальным поступкам. Все это в сочетании с экономическими условиями приводило к тому, что уважение приобреталось отнюдь не показным или постоянным богатством; устройство празднеств, многолюдных пиров, ежечасная готовность к гостеприимству, безудержная и безграничная щедрость, храбрость в бою и красноречие – вот что возвышало людей, все богатство которых заключалось в прекрасном оружии и добрых конях. Пока Кавказ был обособлен, словно неприступная твердыня, этот довольно последовательно проводимый в жизнь идеал мог держаться, поскольку анархия принималась за независимость. Но иллюзия быстро рассеялась, когда великая северная империя решилась на завоевание: за треть столетия не покорившиеся без борьбы кавказские общества сумели доказать лишь свою отчаянную храбрость и свой безнадежный анахронизм. Надо ли говорить, что для ученого, а не политика сам этот анахронизм со всеми ценностями, которые он сберег живыми – а вне Кавказа можно найти лишь их искаженное отображение в книгах, – чудесно притягателен? И этим гораздо больше, чем величием природы, объясняется то завораживающее воздействие, которое Кавказ оказывал на самых выдающихся и самых впечатлительных русских людей.
В центре хребта, на север и запад от того ущелья, где русские проложили знаменитую Военно-Грузинскую дорогу, живет народ, которому исторические изыскания вот уже более трех четвертей века отводят роль, значительно превосходящую его нынешнюю небольшую численность, – осетины. До появления казацких станиц осетины в отличие от соседей – черкесов, чеченцев, дагестанцев, грузин – были единственным во всей мозаике индоевропейским народом, к тому же весьма своеобразным. Последний осколок обширной группы племен, которых Геродот и другие историки и географы древности обобщенно называли скифами и сарматами и которые в водовороте великих нашествий, под различными именами, в частности алан и роксолан, прошли по всей Европе, оставив свой след и как бы свою подпись даже во Франции в наших различных «Sermaize» – Sarmaticum1 .
Все эти людские массы, неустанно бороздившие степь и ее окраины от Средней Азии до Дуная, в конце концов исчезли, поглощенные славянскими, венгерскими, тюркскими образованиями. И только потомки алан, проявив большую жизнестойкость, сохранили речь, происхождение которой легко объяснимо. В ней явно распознаются черты скифского языка – северного, рано обособившегося брата классических иранских языков. Отсюда понятен растущий интерес к осетинам, проявляемый с конца XIX в. лингвистами, историками, социологами, фольклористами и всеми, кто с какой-либо точки зрения изучает все индоевропейское. Самую прославленную часть осетинских преданий по праву составляют сказания о Нартах.
Эпические герои – Нарты – известны не одним осетинам. Их соседи чеченцы и ингуши, все северо-западные кавказцы (черкесы, убыхи, абхазцы, горские татары2 , в меньшей степени кумыки на северо-востоке) тоже рассказывают интересные варианты «нартовского цикла». Но есть много оснований полагать, что, как и название «Нарт», которое так или иначе происходит от индоиранского названия героического мужа nar, представление о Нартах и главнейшие персонажи, воплощающие это представление, родились в Осетии, а потом уже были восприняты соседними народами, зачастую переосмыслены, а порой даже получили новую жизнь или обогатились новыми чертами. Кое-какие указания на связи между разными версиями нартовского эпоса – а его сравнительное изучение только началось – будут даны в примечаниях к этой книге, однако наше исследование ограничивается Осетией.
Следует добавить, что собирать эпос начали именно в Осетии сразу же после покорения Кавказа, да и впоследствии здесь всегда были люди, следившие за этим. Но вот уже лет двадцать, как разработка ведется методически и исчерпывающе совместными усилиями осетинских ученых и их русских коллег. Мною переведена большая часть сборника, представляющего коллективный труд, опубликованный в Дзауджикау, т. е. в Орджоникидзе, в бывшем Владикавказе, в 1946 г.: в форме, которая отныне стала канонической, нам преподносятся итоги этой огромной исследовательской работы, не прерывавшейся даже в суровые дни второй мировой войны.
Осетины представляют себе этих героев седой старины существами сверхъестественными (один появился на свет из камня, у другого – стальное тело, в промежутках между подвигами он удаляется на небо) и в то же время горцами на свой лад, сохранившими некоторые скифские черты, утраченные их потомками. Вот один из самых примечательных пережитков. Представляется, что Нарты живут в селении на склоне горы, разбитом на три квартала, расположенных на трех уровнях, каждый из которых занят одним из трех основных родов: наверху живут Ахсартагката (тё – суффикс множественного числа), в самом низу – Бората, а посередине – Алагата. Так вот, осетинский фольклор сохранил нам отличительное определение различий каждого из трех родов: «Бората, – говорится в тексте, опубликованном в 1925 г. М. С. Тугановым3, – были богаты скотом; Алагата были сильны умом; Ахсартагката отличались храбростью, были сильны людьми». Здесь мы сразу же распознаем индоиранскую концепцию, согласно которой любое благоустроенное общество должно объединять – в жизни в виде сословий, здесь, по-сказочному, в виде родов – три группы людей, несущих соответственно три основные функции: мудрость (т. е. магически-религиозные познания, по представлениям древних, – источник всех прочих знаний), физическую силу (в основном – ратную), экономическое благоденствие – то, что Индия утвердила в системе деления на варны: брахманы, или жрецы, кшатрии, или воины, вайшьи, или скотоводы и земледельцы. В предлагаемых читателю сказаниях три рода все еще довольно точно соответствуют этой характеристике. Хотя, даже повествуя о военных походах, сказители привычно упоминают «три рода» (ёртё Нарты, три группы Нартов), тем не менее все великие рубаки принадлежат к Ахсартагката, которых хорошо определяет Сафа4: «О Ахсартагката – большой и сильный род, ничего он не страшится, синим огнем пылает в жажде боя». В отличие от них Бората, и главный в их роду – Бурафарныг, – это прежде всего богачи, наделенные отри-цательными качествами – жадностью, глупым тщеславием, подлостью, т. е. чертами, которые этика героизма охотно связывает с богатством. Что касается представителей Алагата, то они упоминаются лишь при одном обстоятельстве, которое сейчас уже не имеет отношения к мудрости, но должно быть перенесено в религиозные рамки язычества: в доме Алагата происходят чудеса с хранившейся у них волшебной чашей Уацамонга, или Нартамонга («указующей Нарта»).
Не считая этой скифской, индоиранской черты, нартовское село, его люди и предметы ничем не отличаются от старой осетинской деревни: здесь мы находим знать, свободных плебеев, рабов; в различных вариантах сказаний действует Сырдон – незаконнорожденный, один из тех сыновей, которых осетинская знать сплошь и рядом приживала со своими служанками и которые имели особый статут и любопытное название кёвдёсард («рожденный в яслях»). Женщины, чаще всего молодые снохи, ведут себя чисто по-кавказски. Строго определенные взаимоотношения между старшими и младшими также соответствуют современной практике. Что касается жилищ Нартов – то это осетинские замкнутые дворы, с домом, отдельным помещением для гостей, конюшней, хлевом и, конечно же, башней; башни эти возвышались над каждым аулом, от грузинской Сванетии и до Чечни, как бы оповещая путника о том, что война здесь лишь притаилась, но не дремлет.
Нарты собираются, стихийно или по призыву глашатая, на большой площади – ныхасе, чье название говорит само за себя, ныхас означает «слово», «речь», ибо всякий порядочный кавказец столь же красноречив, сколь и чувствителен к красноречию. В деревне имеется площадь Дележа, где распределяется добро, добытое в набегах, и площадь Игр, где готовятся герои будущих битв. Упоминается также гора, на которой говорят только правду, и еще гора молитв, но здесь наши сказания приукрашивают действительность.
Нартовский эпос погружен в мир полурелигиозных – полуфольклорных верований, в котором осетины жили еще в начале XX в. За мусульманством одних и православием других рас-познаются древнейшие пережитки язычества, следы византийского христианства, принесенного средневековой Грузией и вскоре утраченного и как церковь и как учение, а также своего рода вторичного язычества, образовавшегося в период между крахом Византии и сравнительно недавним наступлением двух великих религий. Бог, Хуцау, – это и Аллах, и христианский бог, единый бог, который носит также примечательное название Хуыцёутты Хуыцау («Бог богов»). Небо, земля, потусторонний мир населены множеством существ, которые, просят их о том или нет, гораздо чаще самого бога вмешиваются в жизнь людей. (…) Встречаются и другие наименования, в частности зэды и дуаги: не легко, а может быть, и не нужно разбирать, в чем их различие; зёд – старинное индоиранское слово, обозначающее все, чему следует приносить жертвы, по-видимому, более обобщенное название разнообразных и разного назначения сверхъестественных существ; дуаг же, или дауёг, – слово пока неясное, несмотря на четыре недавние попытки этимологического толкования; оно означает скорее покровителей той или иной области природного мира. (…) Но если эта разница и существовала в сознании сказителей, четкой она не была.
Некоторые из сверхъестественных существ – настоящие мифологические образы. Это двое: Уацилла и Уастырджи, носящие имена византийских святых Ильи и Георгия с одной и той же приставкой уац. Первый – страшный громовержец, повелитель бурь, покровитель земледелия; второй – покровитель мужчин, путников, именно в его присутствии произносится наибольшее число правовых клятв. Им приписывается много приключений, и с обоими связаны обряды. Иногда говорится во множественном числе Уастырджита и Уациллата, что, по крайней мере, в переведенных мною текстах означает не более как «род Уастырджи» или «род Уацилла», так же как Бората или Алагата означают соответственно «род Алага» и «род Бора», поскольку, подобно людям, небожители стоят во главе множества родичей и домочадцев.
Одним из главных благодетелей села считается Сафа. Он дух цепи домашнего очага (рёхыс), давший людям первый ее образец, и она играет большую роль в общественной и семейной жизни: еще в середине прошлого века родители, укладывая ребенка спать, поручали его покровительству Сафы, держа одну руку на детской головке, а другую – на цепи очага. И в других случаях самые торжественные клятвы произносили, держась за цепь: во время свадьбы перед уходом невесты из родительского дома шафер трижды обводил ее вокруг очага и в знак прощания давал ей коснуться цепи, затем в доме мужа таким же образом снова поручал ее покровительству Сафы.
Кузнец Курдалагон, горн которого находится на небе, – друг Нартов: он приходит к ним в гости и, подобно дельцу, заботящемуся о своем деле, принимает от них заказы. В наших историях на нем, прежде всего, лежит своеобразная обязанность раскалять добела героев с металлическим телом и затем погружать их для закалки в воды моря или в иную, более диковинную жидкость.
Тутыр, обязанный своим именем Святому Теодору, – повелитель волков; он им чаще всего дает волю, но иногда и сдерживает и морит голодом, заталкивая им в пасть увесистые камни. По роду своих обязанностей он часто не в ладах с покровителем овец Фалварой (имя которого происходит от пары святых Флора и Лавра). Последний обладает ангельским терпением. Он даже окривел от удара, однажды нанесенного Тутыром. Но, подобно Ликургу из спартанской легенды, ослепленному юным Алькандром (Плутарх, Лик., 11), сохранил спокойствие и не дал другим небожителям наказать обидчика.
Афсати – владыка диких животных, в частности оленей, кабанов и горных косуль; охотники, естественно, ублажают его перед выходом жертвенными хлебами, ибо удача их всецело зависит от его благоволения; однако он требует, чтобы тот, кому на охоте оказано покровительство, щедро накормил бы затем бедняков деревни, иначе следующая вылазка в лес будет бесплодной.
Донбеттыр живет в морских глубинах, под водой, которой он повелевает и название которой содержит в своем имени (дон), подобно тому как на наших картах этот элемент содержат названия рек, впадающих в Черное море: Дунай, Дон, Днепр, Днестр. Второй элемент его имени происходит, однако, из раннехристианского пласта Petros, т. е. «водяной Петр». Говорят, что он держит цепь, которой притягивает запоздалых купальщиков, однако к Нартам он постоянно благоволит: события наших сказаний приводят к тому, что он становится тестем, а затем – дедом самых выдающихся героев, ибо у него есть дочери, прекрасные дочери, которых сравнивали с русалками у славян. Происхождение свое они ведут, вероятно, от той нимфы – дочери реки Борисфена, с которой, по рассказу Геродота (IV, 5), Зевс породил праотца скифов. Еще в прошлом веке ежегодно в первую субботу после пасхи девушки отправляли изящный культ дочерей Донбеттыра, обеспечивая своим домам и конюшням все блага, которые таит в себе могучая стихия вод.
Хуандон-алдар – вождь, «глава» рыб (кёфты сёр) – тип оригинальный, лишь недавно проясненный В.И. Абаевым.
Конечно, это дух и великий чародей, и тем не менее на земле у него есть вотчина, где он ведет себя как алдар, земной вождь. Имя его означает «Владыка пролива», и, как дает основание полагать Абаев, речь идет о «рыбном проливе», Киммерийском Боспоре: разве в скифском названии крупного города на этом проливе «Пантикапей» (нынешняя Керчь) не содержатся и «дорога» (раnti), и «рыба» (kapa)? Возможно, стало быть, что Хуандон-алдар – мифологическое отображение древних властителей этих мест.
Таковы первостепенные «небожители и духи». Следует прибавить к этому мир мертвых, замкнутый мир, который изображается очень подробно; там царит Барастыр (Вагаstуг) – одновременно и судья и тюремщик, а для невинных и угнетенных – гостеприимный хозяин; у Барастыра есть сторож Аминон (Amynon) – страж ворот; мы встречаем его лишь при обстоятельствах, когда перед ним возникают вопросы совести: речь идет о путешествии нескольких живых смельчаков в страну мертвых, ворота которой он не должен им открывать, и также о возвращении отпросившихся на землю покойников, которое должно состояться до полного захода солнца, хотя слишком часто допускается и после. Но бог милостив, и чудесным образом дело улаживается: не было случая, чтобы опоздавший вынужден был провести ночь среди живых.
Духи, подвизающиеся на главных ролях, не заслоняют, однако, множества второстепенных, которые по-свойски суетятся близ горы Мартов, так же как и близ осетинских сел, и на дорогах дальних походов героев. Эти представления были засвидетельствованы и описаны добросовестными местными краеведами и замечательным русским ученым В.Ф. Миллером в то время, когда все это было еще живо и свежо, так что народная фантасмагория осетин – одна из самых изученных на Кавказе.
Другая категория сверхъестественных персонажей не поразит непривычностью ни любителя европейских сказок, ни тем более читателя «Эдды»: великаны, по счастью исчезнувшие из нашего мира, во времена Нартов были еще поистине общественным бедствием. Они столь же глупы, сколь и сильны, так же неуклюжи, как и самонадеянны, и почти всегда терпят крах, но не раньше, как изрядно перепугав Нартов. Исключение составляет случай, когда некий великан-философ дает полезное наставление Сослану.
Мне хотелось сохранить простоту, можно сказать, наготу этих текстов, в которых блестящие и образные выражения редки, повторения многочисленны и о самых диковинных вещах говорится, между прочим, самыми обыденными словами. Насколько возможно, я сохранял любезные выражения, облагораживающие общественные отношения людей. Читатель с ними быстро освоится. Мне было жаль, например, сказать; «Прошу тебя» или «Прости», когда Сослан или Сырдон говорят: «Скушать бы мне твои хвори!»
