Том Уэйтс (англ. Tom Waits, полное имя Томас Алан Уэйтс, англ. Thomas Alan Waits; 7 декабря 1949 года) – американский певец и автор песен, композитор, актёр. В своём раннем творчестве Уэйтс смешивал такие жанры как джаз, блюз и, в небольшой степени, фолк, начиная же с 1980-х годов и по сей день он в той или иной степени играет экспериментальный рок с элементами индастриала, дарк кабаре и авангардного джаза. Для него характерны театрализованные, подчас водевильные выступления и особая манера исполнения – смесь пения и речитатива. Том обладает своеобразным хрипловатым голосом, описанным критиком Дэниэлом Дачхолзом так: «Он словно вымочен в бочке с бурбоном, его будто оставили в коптильне на несколько месяцев, а затем, когда достали, проехались по нему».
Лирически его песни представляют собой истории, рассказанные чаще всего от первого лица, с гротескными образами захудалых мест и потрёпанных жизнью персонажей. Уэйтс также был композитором таких фильмов, как «Ночь на Земле» Джима Джармуша и «От всего сердца» Фрэнсиса Форда Копполы, за саундтрек к которому он был номинирован на «Оскар». Обладатель «Грэмми» за альбомы Bone Machine и Mule Variations. В 2011 году был включён в Зал славы рок-н-ролла своим коллегой Нилом Янгом.
Большинство критиков ставят Уэйтса в один ряд с канадским автором-исполнителем Леонардом Коэном и австралийским рок-музыкантом Ником Кейвом, отмечая влияние троицы друг на друга. Так, альбом Коэна I’m Your Man занимает 9 место в личном списке любимых альбомом Уэйтса. В свою очередь, песня Тома «Tom Traubert’s Blues (Waltzing Matilda)» стоит на 8 месте в списке любимых песен Леонарда. В творчестве Ника влияние Уэйтса отмечают в альбоме No More Shall We Part группы Кейва The Bad Seeds.
Ряд авторов находят влияние творчества Уэйтса в альбомах сиэтлского музыканта Марка Ланегана Field Songs и Blues Funeral. Часто сравнению подвергаются необычные хриплые голоса обоих музыкантов.
В списке «100 величайших вокалистов всех времён» по версии Rolling Stone Том Уэйтс занимает 82 место.
Мак Монтадон, журналист таких изданий как The New York Times, Details и Radar Online, характеризует Тома Уэйтса как самого культового из культовых музыкантов современности, который всегда шёл не против и даже не поперёк течения – никакого течения для него не существовало. Автор отмечает, как в 1970-е, в пору расцвета глэм-рока и стадионного пафоса, Уэйтс под джазовый аккомпанемент пел битнические баллады о несчастной любви и сердце субботней ночи в дебрях мегаполиса, воплощая собой романтику городского дна; как в 1980-е, во время правления постпанка с одной стороны, и бездушной пластиковой поп-музыки с другой, Том обратился к радикальному арт-хаусному кабаре, изобретая собственные музыкальные инструменты и сотрудничая с выдающимися авангардистами; и как в 1990-х он стал бесспорным эталоном творческой принципиальности.
Патрик Хамфриз, музыкальный критик, журналист New Musical Express, Melody Maker, The Guardian, Mojo, автор биографических книг о Бобе Дилане, Нике Дрейке, Ван Моррисоне, The Beatles, Simon and Garfunkel, Pink Floyd и других, описал Уэйтса как колючего и язвительного, своенравного и извращённого, но многие годы доставляющего людям подлинную радость. Никто не может сравниться с Томом. Никогда не мог и никогда не сможет.
ТОМ УЭЙТС О СЕБЕ
Руки – они как собаки, идущие в те же места, в которых они уже были. Следует быть осторожным, когда игра перестает происходить в голове и переходит в пальцы. Нужно отбить у пальцев их привычки, или музыкальные исследования будут закончены, и начнется игра только стандартной приятной музыки. Я пытаюсь преодолеть привычки, играя на незнакомых мне инструментах, таких как фагот или вотерфон.
Я люблю прекрасную музыку, которая рассказывает о чудовищных вещах.
Я родился на заднем сиденье такси на больничной парковке под щелканье невыключенного счетчика. Я появился на свет небритым и закричал: «Мне нужно на Тайм-сквер, гони изо всех сил».
Когда мои дети стали спрашивать меня о том, почему я не такой, как другие, и почему у меня нет нормальной работы, я решил рассказать им сказку. Я сказал им: «В одном лесу росли кривое дерево и нормальное, прямое дерево. И каждый день это прямое дерево говорило кривому: посмотри на меня, я высокое, могучее, прямое, правильное, прекрасное; а ты – скрюченное и согнулось пополам так, что никто даже не хочет на тебя смотреть. Так они и росли в лесу рядом, пока в один прекрасный день в лес не пришли дровосеки. Они посмотрели на прямое дерево и посмотрели на кривое, а потом сказали: давайте срубим вон то прямое дерево и вон те прямые деревья, а все кривые оставим расти. И они порубили все прямые и высокие деревья, перевели их на доски, зубочистки и туалетную бумагу. А кривое дерево по-прежнему в лесу – становится с каждым днем более сильным и более странным».
Став отцом, я усвоил одно: никогда не давай свой автомобиль тому, кому дал жизнь.
Джармуш однажды сказал мне: «Быстро, дешево и хорошо – из этих трех вещей нужно всегда выбирать две. Если быстро и дешево, это никогда не будет хорошо. Если это дешево и хорошо, никогда не получится быстро. А если это хорошо и быстро, никогда не выйдет дешево. Но помни: из трех все равно придется всегда выбирать два».
Рай для меня – это я и моя жена на трассе номер 66 с кружкой кофе, дешевой гитарой, магнитофоном с барахолки, сидящие в мотеле и смотрящие в окно на нашу машину, которая отлично ездит и припаркована у самой двери.
Канзас – лучшее место на свете. Ты просыпаешься раньше, чем господь бог, смотришь в окно и ни хрена не видишь. Потому что за окном ничего нет. Но у тебя есть крыльцо, под крыльцом спит собака, готовая загрызть любого недоумка, а в чулане у тебя стоит дробовик двенадцатого калибра. И все в округе знают, что если их бейсбольный мяч залетит на твою территорию, они его никогда больше не увидят.
Неохота говорить об этом, но когда я вижу в журнале свои интервью, я стараюсь выстилать ими дно помойного ведра.
Есть вещи, которые меня пугают: мертвец на заднем сиденье автомобиля, в глазу которого копошится муха; турбулентность на любых авиалиниях; сочетание воя сирен и поисковых прожекторов; ночные перестрелки в неблагополучных районах; когда стартер крутит, но мотор не заводится, а вокруг темнеет и собирается дождь; когда захлопываются тюремные двери; когда ваш водитель входит в крутой поворот на горном шоссе на большой скорости и внезапно умирает от сердечного приступа, а вы в этот момент на заднем сиденье; когда вы доставляете почту и встречаете на крыльце огромного добермана, пораженного бешенством, который порыкивает и скалит клыки, готовясь отгрызть вам задницу, а у вас при себе нет вкусной кости; когда в кино возникает сомнение, какой провод резать, чтобы обезвредить бомбу – зеленый или голубой; если бы победил Маккейн; немцы с автоматами; офицеры в офисах, старающиеся быть официальными; когда ты проваливаешься под лед, и тебя подхватывает течение, ты зажмуриваешь глаза, потом открываешь их и видишь, что над тобой толстый слой льда.
Единственной причиной, по которой стоит писать новые песни, является то, что ты устаешь от старых.
Жена называет меня ослом. Однажды она сказала: «Я вышла замуж не за человека, а за осла». А я подумал: «Хорошее название для альбома».
Мне нравятся ослы. Они очень себе на уме. Они никогда не будут слушать кого-то другого.
Все временно, даже вечность.
Оставьте почести сенаторам и ученым. А на моем могильном камне напишите: «Говорил же вам: я болен».
Меня интересует не так много вещей. Знают ли пули, кому предназначены? Есть ли затычка на дне океана? Что жокеи говорят лошадям? Что думают газеты, когда идут на папье-маше? Что чувствует дерево, растущее у эстакады? Если скрипки порой звучат как кошки, означает ли это, что струны сделаны из кошачьих кишок? Когда земной шар перевернется и стряхнет нас со своей спины? Когда мы увидим смешанные браки между людьми и роботами? Действительно ли бриллиант – это уголь, у которого хватило терпения? Могла ли Элла Фитцджеральд разбить бокал своим голосом?
Мой любимый звук – это жарящийся на сковороде бекон. Если вы запишете этот звук и проиграете его задом наперед, то он будет трещать и пощелкивать, в точности как старая пластинка на 33 оборота. А этот звук сейчас не так просто найти.
Самая странная запись в моей коллекции – это пластинка «Лучшее от Марселя Марсо», выпущенная в семидесятые одной лос-анджелесской конторой. Там было сорок минут тишины, а потом аплодисменты. Продавалась она превосходно, и, естественно, я ее себе тут же купил. Я люблю ее ставить, когда приходят гости, и меня безумно раздражает, когда кто-то начинает разговаривать во время прослушивания.
Джентльмен – это человек, который умеет играть на аккордеоне, но никогда не делает этого.
Никогда не забывайте вести записи. Жизнь полна непонятного: разводные ключи, карманные ножи, собачья еда, растворимый кофе, губная помада. Надо же все это хоть как-то систематизировать.
Воспитание у меня строго церковное.
Я люблю барахолки и разборки старых автомобилей, потому что мне нравятся вещи, назначение которых мне неизвестно. Типа «Эй, чувак, а что это за хреновина?» – «А, это помада из XVII века. А это собачья еда времен «Титаника». А это шляпа со Второй мировой».
Я просто пытаюсь заколачивать доллар.
Всегда лучше сгореть, чем сгнить.
https://esquire.ru/wil/tom-waits
http://ru.wikipedia.org
ХОЛОДНАЯ, ХОЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
Кафе с перекошенной крышей
Не спит, пока все не уйдут.
Колокол плачет все тише,
Овцы к загонам бредут.
Не беспокойся за войско
В холодной, холодной земле:
Холодной, холодной, холодной
Холодной, холодной земле.
Сегодня не модно быть плаксой,
Дров у нас – полный сарай.
Ночует в камине синица,
В постели нашел невзначай
Я камень: размыло дорогу.
Бутылку мою обошли,
Чтоб переждать непогоду
В ладонях холодной земли.
Холодной, холодной, холодной
Холодной, холодной земли.
Завяжут ли ивушке ленту?
Веревку привяжут иль трос?
Закроет ли гору шиповник, –
Какой с неразумного спрос?
Уснет ли на ящике кошка
В городе или в селе?
Пока «закопаем немножко»
Грезы в холодной земле.
Холодной, холодной, холодной
Холодной, холодной земле.
Купите мне старый винчестер,
Верните ларец жемчугов.
Пустите козла отпущенья
На волю, за гребни холмов.
Пламя сожрет пианино,
Грезы отправятся в сад.
Милые вместе в обнимку
В холодных могилках лежат.
Холодных, холодных, холодных
Холодных – все весны подряд.
Копов бери на помолвку,
Писанье, веревки кусок,
Повстанцев, отважных без толку,
Солдатского мыла брусок.
Сожгите все старое платье
И пепел развейте во мгле.
И доллар как раз будет кстати
В холодной, холодной земле.
Холодной, холодной, холодной
Холодной, холодной земле.
Сорви перекошенный флюгер.
Взорви над могилой плиту.
К черту пошли всех соседей,
Всех разом и по одному.
Со мною же будь осторожен –
Пес мой, и тот не в себе.
Вышиби окна и двери
В холодной, холодной земле.
Холодной, холодной, холодной
Холодной, холодной земле.
ТЕПЛОЕ ПИВО И ХОЛОДНАЯ ЖЕНЩИНА
Холодная женщина, теплого пива налей,
Спотыкаюсь о тени дешевых притонов, но как
Вяжет парочки джина и вермута сахарный клей
И набивший оскомину байками душный кабак!
Я, наверно, напьюсь, чтоб забыться. Дымит сигарета,
Играет оркестр нам что-то из Томми Вайнета,
Вся выпивка ночью, наверное, будет моей.
О тебе я сложу свои байки последние, детка,
Все толкутся, пытаясь пробить духоту-глухоту,
Чтобы слышать твой голос, такое случается редко,
Без меня тебе лучше, уходишь в свою пустоту.
Уплывает луна, и нет у меня ни минуты.
Время пить, а оркестр пусть бацает блюз.
Занимаю двадцатку у друга – большого зануды,
У последней таверны со мною случится конфуз.
Холодная женщина, теплого пива налей,
Спотыкаюсь о тени дешевых притонов, но как
Стало парам от вермута с джином сухим веселей!
В затрапезном притоне дешевеньком сладкий бардак,
Где выходят блондинки, а следом за ними брюнеты
Табачные. Пью и с ментолом дымлю сигаретой.
Пусть оркестр сыграет синкопы из Джонни Барнета.
Меня уже ждет у последней черты кавардак.
ШОКОЛАДНЫЙ ИИСУС
Не в походах на каждую Мессу
И в зубрежке Писания – суть.
Не в смиренной Мольбе на коленях
Обретешь свой единственный Путь!
Пусть Иисус меня, может, и любит
Даже больше всех деток Земли,
Но я, помню, вставал на колени
Лишь в кондитерской тетушки Ли!
Ах, купил бы я сладкого Бога,
Благо сладкое – мне по нутру!
Дайте мне шоколадного Бога:
После школы, а то – поутру!
…Не хочу больше видеть Альманду
И противную Заббу Аннет:
Для меня шоколадного Бога
Лучше, слаще, желаннее – нет!
…И с постели меня в этом Мире
Только Он и умел поднимать:
Нет, не Чаша с таинственной Миррой,
И не с горних высот Благодать!
…В час, когда надвигается ливень,
Наливаю я виски в стакан:
Лучше б было, конечно, Иисуса
Мне в тот день завернуть в целлофан!
…Он растекся, как бурая слякоть, –
Стал похож на весенний ручей.
Я сиропом облил его мякоть
И глотал без натужных речей…
…Ах, купить бы мне сладкого Бога,
Чтоб хватило Его – только мне,
Чтобы было его так немного,
Чтоб хватило Его – только мне…
Ах, купил бы я сладкого Бога,
Благость сладкая мне по нутру!
Дайте мне шоколадного Бога:
Слезы Божьи губами сотру…
ЗЕЛЕНЫЙ МИР
Мне казалось – тону в океане
В день, когда ты мне стала женой.
А ведь я рисковал всем, что было меж нами:
И надеждой на жизнь, и мечтой!
Ты – мое небо, о, Мэри, –
Свет и радость безоблачных дней.
Короля обращаешь в бродягу,
А бродягу – в царя всех царей!
Так давай же начнем все сначала,
Наша жизнь – это замкнутый круг!
В счастье прежнее, может, вернемся обратно, –
Там, где мир зеленеет вокруг.
Даже черви простят землепашцу,
А лицо твое – всем зеркалам:
Все вопросы в ногах у ответов,
Так давай же мириться и нам!
Когда мы уйдем, то быть может,
Мы окажемся там, милый друг,
Где оркестры играют влюбленным,
И весь мир зеленеет вокруг.
Так давай же начнем все сначала,
Наша жизнь – это замкнутый круг, –
В счастье прежнее, может, вернемся обратно,
Там, где мир зеленеет вокруг!
Тучи лунным сияньем залиты.
Лето знойное, может быть, вдруг
В нас любовь возродит подзабытую –
Там, где мир зеленеет вокруг!
Травы листья, как копья, вздымают,
И сияние щедро из рук
Неба льется на наши могилы,
И весь мир зеленеет вокруг.
Переводы с английского А. Золоева