1
Для начала нелишне напомнить, что у современного авангардизма (или того «нового» искусства, которое присвоило себе столь хлёсткое имя), мнящего себя молодым и новым, уже длиннющая седая борода, ибо, как известно, появился он в начале 20 века, и с тех пор его принципиальное содержание почти не изменялось. Ещё в 1917 году (воистину год знаменательный, не правда ли?) испанский философ Ортега-и-Гассет в своей работе «Дегуманизация искусства» выделил основные свойства этого «нового» направления в живописи и литературе: новый тип художника бежит как от чумы от живых форм жизни, искажая их, сводя к минимуму. Главным становится не содержание, а стиль, параноическое стремление к полному отделению стиля от содержания, т.е. человеческого, понятного и созвучного с душами многих. А поскольку вовсе без содержания обойтись порой довольно сложно, то формы живой жизни подвергаются всякой деформации, искажению, насмешке. Ирония объявляется высшей ценностью, ирония, издёвка всё равно над чем – над добром и злом, над жизнью и смертью, над порядочностью и наивностью, над культурной традицией и т.д.
Причём авангардизм позиционирует себя как искусство понятное лишь немногим, избранным, и эта поза вводит общество в ловушку. Средний интеллигент, панически стыдясь быть отнесенным к презренному среднему большинству, к которому однако принадлежит, останавливается в задумчивости перед очередным экспонатом на выставках современного искусства, будь то мусорная куча или унитаз с торчащей из него человеческой рукой. Он или скромно и ошарашено молчит, или пускается в псевдорассуждения, от которых «творцы» лишь посмеиваются (но и на ус себе мотают). Так авангардизм завоёвывает большинство. И мало у кого хватит смелости сказать, что гадость – она и есть гадость. Ну а если подобный критик найдётся, то и этот скандал новотворцы обернут в свою пользу как вернейший способ рекламы – пиар, господа, пиар! А критик будет объявлен ретроградом, ханжой, антидемократом, тупицей и даже фашистом. Мало кому хочется представляться в таком свете, и потому даже ничего не понимающие в искусстве толстосумы молча стоят перед «произведениями», прикидывая, что неплохо бы что-нибудь подкупить для собственного имиджа. И цена экспоната определяется не художественным и эстетическим качеством его, а степенью его популярности, тем, сколько сот, тысяч и даже миллионов человек о нём говорят, пишут, пускаются в псевдорассуждения, сами себя добросовестно водя за нос, протестуют, охают и ахают от наглости. Популярность, наглость заменяет качество, как это было с чёрным квадратом Малевича. Нувориш, покупая «Чёрный квадрат», покупает не полотно и то, что на нём изображено, а его известность, блик которой отныне упадёт и на него. Настоящим товаром для художника становится скандал, популярность имени, позёрство, а не эстетический уровень произведения, к которому предъявляютя всё более и более скромные требования.
Кстати, интересно, что современный художник-постмодернист даже перестал задумываться, что он изображает (за него всё объяснит рать искусствоведов), поэтому даже исчезают названия, несущие в себе нечто конкретное, смысловое: «Утро в лесу», «Девятый вал», заменяются такими названиями как инсталляция №13, или инсталляция № 666 и т.д. Кстати, на одном из знаменитых лондонских биенале произошёл такой случай. После закрытия выставки в павильон пришли уборщики (возможно, гастарбайтеры). Одна из исталляций № Х настолько убедительно изображала кучу мусора, что рабочие, недолго думая, её выбросили. Случился скандал – куча мусора, плод многомесячного труда художницы, стоила денег! Но с бедных гастарбайтеров взять было нечего. И тогда их подвергли, наверное, самому изощрённому наказанию: заставили прослушать двухнедельный курс по современному искусству!
«Не будет натяжкой утверждать, что пластические искусства нового стиля, – пишет Ортега-и-Гассет, – обнаружили искреннее отвращение к “живым” формам, или к формам живых существ». То же можно сказать и в отношении литературы и поэзии – отвращение к жизни, к созвучному человеческой душе: поэзия превращается в «алгебру метафор», а точнее – их бесконечную нудную вязь, проза в так называемый бессюжетный поток сознания (Джойс, Пруст ), до середины которого редкая птица долетит.
А чего только стоит появление в пейзаже русской литературной жизни асемического письма, чем нас недавно порадовало литературное приложение к «Независимой Газете»? «Основной смысл асемического письма, – читаем мы в газете, – в создании нечитабельного текста (!), содержание которого нестабильно (?) и открыто для свободной интерпретации». То есть, отбрасывая наукообразные слова, основной смысл в бессмыслице, в некоем бредовом высказывании, которое можно повернуть и так, и эдак. «В настоящее время асемическое письмо вызвало интерес художников и критиков по всему миру, однако в России оно практически неизвестно. И вот это упущение исправлено» – радостно сообщает газета.
Надо сказать, что авангардизм – явление чисто западное, в России заимствованное в стремлении подражать Европе. Но то, что ещё может быть объяснимо любопытством к распаду и грязи сытого западного обывателя, скучающего в слишком чистом и упорядоченном обществе, то кажется кощунственным в России с её беспрецендетным трагическим опытом 20 века с его многомиллионными жертвами революций, голодовок, массовых репрессий, войн. Весь этот распад, разъятие, сюрреализм, абсурд бытия мы имели не столь давно не в воображении, не в кошмарных снах на переполненный желудок, а в реальной жизни, видели и всё ещё пожинаем его плоды, и поэтому России так необходимо не псевдоискусство, воспевающее распад, не эгопупизм, а искусство синтезирующее, восстанавливающее память и понимание. Запад пришёл к окончательному отделению искусства от жизни, рассматривая его лишь как игру, как фарс (см. того же Ортегу-и-Гассета!), в России же искусство – это продолжение жизни, своеобразный диалог с ней, длящийся суд человеческий и исторический, и в высших проявлеиях, если хотите, своеобразное религиозное служение, требующее жертвенности!
Да и что дал авангардизм в той же российской литературе за почти вековую историю с его шумливым поиском новых форм, погоней за новым и новым, которое на поверку оказывается забытым старым, с его криком, что в новое время надо писать по-новому, особым нетрадиционным языком? Он не дал ни своего Шаламова, ни Солженицына, ни Гроссмана, ни Георгия Владимова… Список можно продолжить. И самые страшные, казалось, неописуемые вещи оказались под силу не какому-то особому искусственному, а традиционному русскому языку, и стиль формировала сама тема, а не прихоть автора. А на другой чаше весов? Обериуты?.. При всём к ним уважении, как к немногим, которые жизнями заплатили за внутреннюю свободу, соотношение всё же далеко не в пользу модернизма.
На Западе дегуманизированное искусство уже прочно вошло в общественное сознание: покажите западному искусствоведу приличный осенний пейзаж – он обплюётся (так всё однозначно!), а покажите обычную палку – задумается: ведь сколько ассоциаций – орудие труда, которым обезьянка сшибёт себе на завтрак банан, оружие, которым можно хорошенько треснуть оппонента, фаллический символ, наконец! Об этом можно судить, более или менее регулярно просматривая новости культуры в программе «Евроньюс». Милый женский голосок за кадром вещает: «Не проходите мимо прекрасного!», и на экране возникает заставка – пляж, до горизонта ощетинившийся воткнутыми в песок палками. Потом покажут унитаз (излюбленный предмет мэтров авангарда), утопленника в бассейне, стеклянную нимфу, заполненную человеческой кровью (венецианское биенале) и с умным видом бродящих между этими «произведениями» высоколобых европейцев и даже их миловидных деток.
Да и в России авангардизм вовсе не думает сдаваться – он надвигается, ширится, готовый всё слизнуть своей мутной волной. Авангардистов много, они энергичны, агрессивны, их гораздо больше, чем истинно талантливых людей, которых единицы, ибо под авангардизм может подыграть любая посредственность, у авангардистов свои тусовки, на которых они весело проводят время, играя в творцов и в творчество, в дух свободы и вербуя новых многочисленных неофитов из тщеславной, не обременённой интеллектуальным багажом молодёжи. Авангардизм, как Гамельнский Крысолов, своей весёлой дудочкой уводящий детей из Отчего Мира в пустоту.
2
Исследователь современного художественного искусства Быстрова С.П. с пафосом пишет, что художника 20 века отличает «безудержное стремление к новизне во что бы то ни стало (!). Художник-авангардист заряжен испепеляющей энергией разрушения (ну прямо большевик-чекист какой-то!), неукротимым желанием переменить, переосмыслить, переделать, переоценить. В его творчестве демон разрушения и гений созидания (?) сосуществуют как сиамские близнецы…»
Заметим, однако, что разрушение, разъятие идёт явно впереди, а что же касается синтеза, созидания, тем более «гениального» – тут всё в авангардизме гораздо менее очевидно. Повторяю, что брезгливо отвергая живую жизнь, традиции, авангардизм за сто лет своего существования не в силах был создать ничего нового, сколько-нибудь истинно плодотворного, достойного золотого фонда человеческой классики. Его созидание превращается в имитацию созидания, фокусничество, сочетание несочетаемого, вплоть до обыкновенного хулиганства (Монна Лиза с консервной банкой). Демон разрушения, стремление к разъятию, расчеловечиванию в авангардизме совершенно очевиден, с этим не поспоришь, что же касается «гения созидания», то чаще мы видим лишь пародию на созидание, в лучшем случае более или менее искусные декоративные поделки.
И потом, что значит «безудержное стремление к новизне во что бы то ни стало…»? Что значит «во что бы то ни стало»? Где-то мы уже нечто подобное слышали от одного психически нездорового немецкого философа, объявившего, что все великие дела творятся «по ту сторону добра и зла», и даже знаем, какие силы его лозунги начертали на своих знамёнах и куда они привели человечество.
Давно пора сказать, что само по себе стремление к новизне в искусстве как самоцель глубоко ошибочно и невежественно по своей сути. Искусство не наука, где подобный вектор (от нового к новому и ещё более новому) естественен и оправдан: каждое открытие обосновывает новое – физика вначале изучала свойства окружающих человека видимых предметов, затем молекулы, затем атомы, от атомов она перешла к элементарным частицам. И вот это движение к новизне пытаются механически переносить на художественную деятельность. Однако искусство не наука, и в нём не выстраивается подобный вектор – от старого к новому, от менее совершенного к более совершенному. Искусство сопротивляется и разрушает попытки выстроить подобный вектор, имея результатом хаос.
Все или почти все направления авангардизма испробованы уже в начале века, и себя, по сути, исчерпали. Надо заметить, что способ их возникновения совершенно обратен по своей сути движению науки. Наука идёт от простого к сложному, от низшего к высшему, авангардизм же в своей «неистовой» борьбе с традициями направлен в сторону постоянного упрощения и уничтожения самой природы жизни, по пути редукционализма вплоть до откровенной деградации: отказ от перспективы, отказ от светотени, отказ от рисунка, возвращение к первобытной наивной живописи, варварской экзотике, затем и вовсе отказ от какого-либо сколько-нибудь напоминающего о живой жизни образа, в литературе это отказ от сюжета, композиции, внятности письма. Живопись сведена к цветовым пятнам и несвойственным природе геометрическим формам, упираясь в чёрный квадрат Малевича, на который до сих пор истерически молятся, набивая шишки на лбах, миллионы. Кстати, открыто, что слоны, как оказалось (!) кладут цветовые пятна на холст не хуже мэтров авангарда, создавая им в пику даже более мажорные сочетания цветов.
Всё новое в науке осмысленно, в авангарде же новое – это набор бессмысленного по принципу «а что бы ещё такое придумать, чего не было» (почти по принципу книги рекордов Гиннеса): ну, сотворим экспонат из титанового сплава… или из полиэтиленовых бутылок, ну, сочиним стихотворение сплошь из матерного лексикона, ну, пусть голые артисты по сцене побегают, мелькая ягодицами и причинными местами… А что же вы хотели, господа! «Даёшь новизну!»… Увы, в отличие от науки новое в авангардизме находят не на высотах разума, а ниже пояса, в сфере инстинктов, физиологических рефлексов и актов.
Но настоящее искусство не ищет нового ради нового. Настоящее искусство обращено к человеческой душе, которая вовсе не алчет нового ради нового, а алчет счастья, выраженного в идеале Красоты, Добра и Правды. И для этого душе нужен язык внятный, и подходов к этому идеалу, как к некоему центру сферы, миллиарды – hu столько, сколько истинных художников. И в каждом из них новое, неповторимое не является следствием громких манифестов, а рождается само собой, органически. И вектор каждого истинного художника, писателя, поэта проникает с поверхности сферы к её центру на разную глубину в зависимости от степени таланта. Но достичь этого идеала невозможно, можно лишь бесконечно приближаться к нему. В этом вера в бесконечное разнообразие и бесконечное совершенствование подлинного искусства.
