Алан ЦХУРБАЕВ
Строго говоря, мы не были друзьями. Я не помню такого, чтобы мы когда-нибудь созвонились просто так, без причины, просто увидеться и поболтать. До последнего времени у меня не было его номера телефона, я не знал, где он живет, и встречались мы чаще всего в компании наших общих друзей. Есть много людей, которые могут рассказать о нем гораздо больше, чем я, но я не знаю, собираются ли они это сделать, и если даже и да, это не мешает мне рассказать о том, что помню о Есене я.
Когда Есен ушел в монастырь, я уже год как жил в другом городе.
Знакомые рассказывали, что в монастыре Есен успешно опустошает винный погреб, а мне было трудно представить этого человека, не подвергающего сомнению и насмешке хотя бы что-то в этой жизни, ибо именно эти свойства его характера были им, нарочно или нет, выставлены наперед. Хотя даже здесь он проявил юмор и выбрал себе при постриге имя Ипполит, невольно вызывающее улыбку от известной ассоциации. Вскоре я приехал во Владикавказ на летние каникулы и во время одной из ностальгических прогулок случайно встретил его на улице. Любитель эпатажа, он тогда носил огромную черную бороду, расправленную во все стороны, и пугал жителей города. Мы встретились на улице Тамаева, прямо перед пивнушкой «12 стульев», сейчас ее, кажется, там уже нет. Туда мы и зашли недолго думая. Мы тогда неплохо провели время за пивом, и Есен не сказал ни слова про свой монастырь, мне это понравилось. Просто болтали, вспоминали общих друзей, хотя после третьей кружки Есен больше внимания стал уделять не мне, а пухленькой официантке за баром.
Мне трудно сказать, каким человеком был в действительности Есен, я даже не претендую на то, чтобы рассказать о его качествах, о нем как о человеке. Что я могу сделать, так это просто вспомнить какие-то истории и, может, из них кто-то узнает, каким он был.
Наверное, это все, что я могу.
Так получилось, что о Есене я узнал задолго до нашего с ним знакомства. Я еще учился в школе, когда через старшего брата ко мне попала книжка его стихов – «Записки старого подростка». Тонкая самодельная книжка с кучей смешных стихов, она до сих пор раз в несколько лет попадается мне на глаза, когда я решаю навести порядок в книжном шкафу. Но больше, чем стихи, мне понравилась тогда идея о том, что книжку можно сделать и самому, оставалось только придумать чем ее заполнить. Потом мы познакомились в университете. У него оказалась не-обычная внешность – ужасно волосатые руки и вечно желтое лицо, последствие желтухи. Глаза у него тоже были желтые и расставленные чересчур широко по бокам, из-за этого он был похож то на рыбу, то на лягушку. Есен тогда приходил на факультет со своими бумажками, собирал вокруг себя людей и начинал читать написанные накануне рассказы, стихи или что там еще… Читал и сам смеялся, как утка, была у него такая привычка. Признаться, я тогда терпеть не мог его творчества. Когда выходил очередной номер «Дарьяла» с его рассказами, я обычно пробегал их быстро и листал дальше. И только гораздо позже я наткнулся в его новом рассказе на фразу, которая заставила меня перечитать их. Я не помню о чем толком был тот рассказ, но он был похож, как мне кажется, на его жизнь – одна шутка налезала на другую, удачная на несмешную, уловить здесь сюжет было крайне тяжело, но в конце вдруг раздавался крик искреннего человека – он наконец признается себе, что только дойдя до полного отчаяния и почувствовав себя абсолютно несчастным человеком, он получил «гадкое желание жить». Вечный шут, страдающий от тяжелейшей депрессии – эта противоречивая характеристика кажется мне подходящей для него. Как и любой искренний искатель смысла, он шел дорогой саморазрушения, но делал это тихо и без лишнего шума, прикрываясь маской клоуна.
А в другой раз мы подрались. Вернее, чуть не подрались, по-дурацки все вышло. Я тогда строил из себя плохого парня, босяка.
Одевался небрежно, ходил расхлябанно, всем грубил, мне хотелось пройти через этот образ тоже. Хоть убейте, я не помню из-за чего все началось. Мы стояли в факультетском туалете и о чем-то спорили.
Потом мы начали спорить громче, я схватил Есена за грудки и с силой стукнул о стену. Потом была какая-то пауза, Есен высвободился и ушел. Уже через минуту я жалел о том, что сделал. Во-первых, он был на целых три года старше меня, уже этого было достаточно, учитывая, что повод для ссоры был ничтожным, во-вторых, он был умней и талантливей меня, ну, и в-третьих, не было никакой причины поступать так грубо. Не то чтобы я винил себя сейчас за это, нет, эта история быстро забылась, но сейчас почему-то вспомнилась.
Еще вспоминаю, как Есен подрался с Дейвом. Дейв не косил под плохого парня, он им был, и когда они поспорили у входа на факультет, Дейв, недолго думая, головой ударил Есена в лицо. Потом я их разнимал, потому и запомнил. После этой драки Есен стал реже приходить на иняз. Мне казалось, он потерял интерес к местной публике, и я мог понять, почему. Это был уже конец 90-х, и иняз быстро превращался из территории свободы и творчества в отстойник для дегенератов. Туда начали попадать молодые люди, которых не смогли устроить на юрфак и которые думали, что здесь тоже надо сначала залезть кому-нибудь в лицо, чтобы стать «своим».
Справедливости ради скажу, что Дейв был совсем не таким, просто его иногда заносило. А Есен тогда расстроился, это точно.
Благодаря Есену я попал в КВН. Я долго противился, ведь я никогда не мог писать шутки и не принимал участия в этих играх, но Есен нашел роль и для меня. 30-секундная молчаливая сценка, где я изображал наркомана. Не уверен, что получилось хорошо, помню, что стоял на сцене, и весь зал молчал, и только двое укуреных пареньков в первом ряду корчились от смеха. Ну что ж, если я смог кого-то тогда рассмешить, значит не зря выходил.
Зато когда Есен приходил к нам на репетиции, я его просто ненавидел. Ведь у нас была настоящая рок-группа, а он брал гитару и начинал играть свои шутливые песенки. И они были действительно смешные, особенно та мрачная песня про Владикавказ, но дело в том, что нам всегда давали слишком мало времени на то, чтобы порепетировать, и мне не терпелось поиграть настоящий рок-н-ролл.
В последний раз мы виделись с ним с полгода назад, а может, и больше. Я тогда целый месяц провалялся в больнице, и Есен все обещал зайти, но что-то помешало ему сделать это. Поэтому, когда я выбрался оттуда и восстановил силы, я сам решил навестить его.
Прихватил приятеля и пошел к нему домой. Это была восхитительная встреча, во время которой прозвучало 1498 шуток, из которых как минимум тысяча были смешными, а штук 150 безумно смешными. К сожалению, я не помню ни одной. В конце, уже поздно ночью, я едва не утащил Есена к себе домой на продолжение банкета, и он уже даже надел свою куртку, но потом все же передумал.
Общаться с Есеном, на мой взгляд, было всегда интересней, чем читать его рассказы. Хотя мы ведь не так часто общались, могли не видеться и не вспоминать друг о друге годами, и потому у меня нет сейчас ощущения физической утраты, но все равно я никак не могу поверить, что Есен умер. Говорят, можно представить, что человек просто уехал куда-нибудь и живет теперь в другом месте, но у меня никак не получается это сделать. Есена больше нет нигде.
За две недели до его смерти я позвонил Есену и, наверное, это был первый и последний раз, когда я набрал его номер просто так, узнать как дела, перекинуться парой шуточек, возникающих в разговоре, когда хорошее настроение. Так и получилось. Поговорили минуты две, не больше. Есен сказал, что до Нового года бросил пить, я ответил, что, значит, на Новый год напьемся как следует. Так и решили, на том и распрощались. Но пожалуй, я не буду ждать этого идиотского Нового года. Завтра твои похороны, Есен, это звучит нелепо, но завтра твои похороны. Сам знаешь, как это бывает, суета во дворе, брезентовая палатка, запах вареного мяса… Потом поедем на кладбище, закидаем землю в холодную могилу. А потом я напьюсь за двоих.
Прощай, Желтый, а может, и до встречи! Кто его знает, может и есть место, где снова встретимся ты, я и много наших общих друзей.
Руслан БЕКУРОВ
БОРЩ И ШАМПАНСКОЕ
– Чего желаете? – официантка смотрела на нас с нескрываемым отвращением. И я её прекрасно понимал – мы выглядели как злые нищие битники.
Есен на секунду задумался, а потом выдал:
– А принесите-ка нам борща и шампанского!
Сегодня, когда миллионы людей рассуждают о третьей мировой войне и конце света, мне страшно хочется рассказать о Есене. Понял, что никогда о нем не писал. Вот и сочинил пару строк.
Не уверен, существовала ли какая-то субкультура в среде тех, кто убивал время в неказистом здании иняза. Но если она действительно имела место, точно знаю, кто был ее культовой фигурой. Есен. Человек, который так или иначе формировал наш стиль, вкус, привычки и поведение. Странная штука – сам-то он одевался безобразно, любил ужасную музыку и, в целом, ненавидел людей.
И как так получилось, что именно этот хмурый молодой человек с желтыми глазами повлиял на нашу жизнь в разы больше, чем Сэлинджер и Курт Кобейн?
Я не знаю – только и остается, что предполагать: уж он-то бы точно придумал сейчас какой-нибудь фантастически смешной ответ на этот безалаберный вопрос.
Обязательно бы придумал.
Когда в университете был вход со стороны гостиницы «Кавказ», я каждое утро проходил «вертушку», шёл мимо ректората и уже оттуда искал глазами Есена. Если видел его коричневую куртку на ступеньках иняза, знал и не сомневался – день будет хорошим.
Была в нем какая-то неземная порода и чутьё на хорошие шутки. Есен опережал время. Именно он придумал легендарную «Чёрную слезу». Иняз как раз выиграл очередной университетский чемпионат по КВН-у, и мы сутками сидели в аудитории на четвертом этаже – писали очередные дебильные шутки и номера на следующий сезон. Вот тогда-то Есен и решил зафигачить анти-КВН – команду, которая в противоположность другим не будет шутить, танцевать и петь веселые песни.
На фестивале в «Октябре» мы вышли на приветствие в чёрных водолазках под нудный блюз Джима Моррисона. Команда называлась «Чёрная слеза», и мы с каменными лицами рассказывали со сцены грустные полуабсурдные истории.
В конце выступления выходил отряд красноармейцев и под барабанную дробь расстреливал нас из крупнокалиберного пулемета.
На «музыкалке» мы перепевали джексоновскую «I’m bad» (Я – кровать), радиохэдовский хит «Creep» (Но я – не гриб) и предсмертный гимн Фредди Меркьюри «Show must go on» (Шёл Маркс домой).
Через пять лет такой юмор станет КВН-овским трендом, но я до сих пор уверен, что первым до этого «дошёл» именно Есен.
Он вообще жутко ненавидел умничать. Его ролевой моделью был мироновский Остап Бендер с пустыми и одновременно печальными глазами. Но мне Есен больше напоминал Бастера Китона – американского комика с бледным лицом. Как-то фантастический Бастер сказал, что чем меньше улыбаешься, тем больше смеются зрители. А ещё Китон боялся, что однажды у него закончатся шутки. В случае с Есеном такой проблемы не было – цитаты из его бесчисленных блокнотов распространялись по городу со скоростью кометы.
Это были прекрасные беспечные времена – мы часто валяли дурака, много гуляли и пили, бренчали на гитарах, писали смешные и не очень истории, что-то планировали, о чем-то мечтали. Те тёплые вне зависимости от погоды деньки закончились с уходом Есена. Он и ушёл из жизни так, как обычно уходил с наших гулянок в каком-нибудь «Браво»: вроде как без суеты и ничего не изменилось, а ты сидишь и думаешь – скучно-то как.
И страшно хочется борща и шампанского.
Заур ФАРНИЕВ
Последний раз я видел Есена в рясе и пьяным. Ему шло и то, и другое.
Мы не то чтобы очень часто общались с Сергеем Есеновым. Даже очень нечасто. Впервые это случилось на моем первом курсе журфака, когда модные молодые литераторы (ставшие такими на следующий день после выхода первого «пятого» «Дарьяла») по нашему приглашению читали свои произведения на импровизированном факультетском радио. Студент иняза Есенов читал под псевдонимом «Серафим Есенович». Даже удивительно, что я помню это, хотя прошло уже 22 года. Но в этом и весь Есен. Запоминались даже мелочи.
Я никогда не мог понять, чем именно считать то, что он пишет. Вряд ли рассказы. Точно не эссе. Ну и к очеркам это явно не имело никакого отношения. Мне до сих пор это не ясно. Один заголовок чего стоил – «Даю вам слово, рыбы». Как хочешь, так и понимай. Так играть словами и смыслами мог только он. Как будто жонглировал, от чего в результате получалось что-то совершенно немыслимое. Второго такого автора я вспомнить не могу. Наверное, поэтому было ощущение, что Есену тесно. В рамках прозы, в среде знакомых, в жизни, в конце концов. Конечно, я не был его близким другом, да и просто другом тоже не был, но это ощущение тесноты – оно было заметно всем.
Пафосно прозвучит, конечно, но Есен не был человеком нашего времени. Более того, он не был человеком ни прошлого, ни будущего. Он был особенным, вневременным. То есть в любом времени для него бы не было места. А Есен вот попал к нам. И не то чтобы мы его не оценили. Как раз наоборот. Но этого ему оказалось мало. Он пытался вырваться. И в конечном итоге у него это получилось.
А до этого момента ему на самом деле очень шло – быть в рясе и пьяным. Хотя, конечно, может и неправильно так говорить. Но мы – о Есене. А в его отношении слова «неправильно» просто нет. Он бы обязательно посмеялся над ним. Смог бы.
С обычным для него серьезным лицом.
