Марик ЛЕЙКИН. Высшая мера

БЫЛЬ

Буйное цветение зелени с наступлением весны делало ресторан «Нар» в парке культуры им. Коста Хетагурова самым популярным местом застольного отдыха Владикавказа. В другое время года с ним могли конкурировать рестораны гостиниц «Кавказ», «Терек» и «Интурист». Но когда становилось тепло и утверждались по-настоящему солнечные дни, «Нар» манил завсегдатаев питейных заведений свежестью парковой зелени, мерным журчанием Терека и созданным из его вод искусственным прудом. В такие дни столик надо было заказывать заранее, надеяться на непогоду или на редкий случай, когда кто-то из интеллигентных посетителей заспешит пораньше домой.

5 мая 1978 года старший лейтенант, 27-летний Евгений Третьяков, пришел в ресторан в компании нескольких штатских приятелей и приятельниц. Они договорились посидеть накануне и с утра сделали заказ через администрацию. Все считали, что Третьякову, несмотря на скромное звание, с военной карьерой несказанно повезло. Он во Владикавказе родился, окончил здесь военное училище, отслужил в Белоруссии и, задействовав неизвестно какие рычаги, вернулся обратно, устроив перевод в республиканский военкомат. Евгению нравился родной город, его уютные улицы, доброжелательная обстановка. Общительный и компанейский, он имел много знакомых среди сверстников.

В «Наре» Евгений с друзьями был не в первый раз. Ему импонировало то, что здесь на втором этаже такой просторный зал, и играет «живой» оркестр. И хотя децибелы в пиковые периоды создавали трудности в общении, Третьякова влекла сама атмосфера – веселая, мелодичная, бесшабашная. Танцевал он в охотку, но только под настроение. А приподнятого настроения в этот вечер у него не было: днем зарядил дождь, который продолжал моросить весь вечер, было не по-весеннему прохладно, из-за этого в ресторане даже оставались свободные столики. Алла и Вера, украшавшие их компанию, очень старались затащить его потанцевать, но он неизменно отнекивался.

Но не только погода не способствовала тому, чтобы отдохнуть по полной программе. Евгения словно муха укусила. Обычно веселый и разговорчивый, Третьяков весь день был не в духе, сам не понимая, почему. Зная, что в таком состоянии пить почти не будет, он, чтобы не подводить остальных, тем не менее, приехал в ресторан к половине седьмого на «Волге» своего товарища Яснова. Тот и вовсе слыл трезвенником, поэтому обычно в таких случаях без размышлений садился за руль автомобиля.

Как ни уговаривала компания Евгения, он выпил только бокал «Игристого», когда произносили тост за профессиональный праздник Константина Боронина, и несколько рюмок коньяка. Боронин работал начальником отдела в республиканской газетной типографии. Собственно, и собрались-то они из-за Дня советской печати, установленного в СССР в честь выхода в 1912 году первого номера газеты «Правда».

В половине одиннадцатого, когда застолье близилось к завершению, Третьяков решил сменить шумную атмосферу ресторанного зала на ночную свежесть парка.

– Пойду к машине, – сказал он приятелям, когда они подозвали официантку, чтобы та принесла счет.

– Погоди, сейчас все вместе пойдем, – сказал кто-то из своих ему вслед.

– Пока вы будете рассчитываться, я покурю на воздухе.

– Тогда прихвати с собой «Игристое», – попросил на правах старшего в компании Иналук Доев.

Третьяков, взяв бутылку, направился к выходу. Спустившись вниз, старший лейтенант обогнул здание и подошел к «Волге», которая стояла прямо у винтовой лестницы, ведшей наверх в летнюю шашлычную. Он поставил «Игристое» на капот, сам встал у стены, куда не попадали капли дождя, достал сигарету и с удовольствием затянулся.

В этот момент из ресторана вывалилась компания молодежи, которая явно была навеселе. Двое молодых мужчин накрыли своими пиджаками спутницу и попытались быстро проскочить сквозь колкий дождь. Увидев стоявшую машину, парень с шевелюрой глиняного цвета радостно, как это бывает у подвыпивших, воскликнул: «А вот и такси нам подали к подъезду!»

Третьяков, выбросив сигарету щелчком куда-то вдаль, двинулся по направлению к «Волге». Он не сделал и двух шагов, как к нему, освободившись из-под пиджаков, подскочила рыжая девушка.

– Слышь, подвези нас, а то промокнем, – сходу заявила она.

– Не могу, – ответил Третьяков, не вдаваясь в подробности.

– Ты что, плохо слышал? Или девушку не уважаешь? – вступил в разговор один из парней.

– Не могу, – повторил Третьяков. – Это не моя машина.

– Ты, чмо, да заплатим мы тебе чирик, что ты жмешься. Поехали!

– Я же сказал, что это не моя машина, со мной…

Не успел Третьяков договорить фразу, как почувствовал: что-то острое вошло в его тело. Потом боль обожгла его еще и еще, и сито дождя стало превращаться в удаляющийся экран с медленно закрывающимся занавесом. Ему виделось, что, падая, он размахивает руками, чтобы удержаться на ногах, но каждая капля, словно игла, пронзает его все сильнее, а он ничего не может поделать. Будучи с детства физически крепким и по-армейски тренированным, старший лейтенант еще сумел проползти более двадцати метров – до дверей ресторана – и даже втянуть свое тело в вестибюль, где его и обнаружили уже бездыханного.

Двое парней и девушка выбежали из парка, не обращая внимания на непрекращающийся дождь. Когда они оказались на мосту через Терек, тот, у кого были волосы цвета глины, стал скидывать с себя окровавленную одежду и бросать ее в реку.

– Скорей, нам нельзя задерживаться! – увидев, что у Тимура запутался рукав рубашки, в возбуждении подстегнул его парень ростом повыше, которого приятели звали Левчиком.

– Сейчас, – выдавил из себя первый, выдергивая руку и вместе с рубашкой бросая вниз нож.

Девушка на ходу тоже сняла с себя испачканный кровью кремовый плащ, но выбрасывать не стала, а развернула внутренней стороной наружу и перекинула через руку.

Когда они были уже за мостом, и позади осталась Суннитская мечеть, разговор возобновился.

– Ты тоже бы выбросил лезвие! – обратился на бегу Тимур к Левчику, у которого всегда был с собой самодельный нож, изготовленный под охотничий.

– Я его давно выбросил, – моментально среагировал тот, самодовольно ожидая похвалы за предусмотрительность.

– Когда ты успел? – насторожился Тимур.

– Еще когда выбегали из парка.

– А если найдут? Это же улика!

– Не найдут. Я зашвырнул далеко. Они что, все вокруг будут обыскивать? – уверенно заявил Левчик.

– Ну, смотри. А сейчас давай разбежимся. Вы с Илоной ловите машину, а я пешком доберусь, – сказал Тимур и с голым торсом, явно не по погоде, умчался вдоль берега Терека.

…Тимуру Гогиеву, записанному в паспорте Таймуразом, через три дня должно было исполниться двадцать один. Возраст для самых серьезных дел. Но он так и не преуспел в жизни. Учился ни шатко ни валко, едва осилив 8 классов. Тогда же был взят на заметку в детской комнате милиции. После этого числился в одном из ПТУ Владикавказа, затем каким-то образом поступил в техникум электронных приборов. Занятия там посещал, как все – с дозированными прогулами, особым рвением к вершинам знаний себя не утруждал и продолжал вести праздно-богемный образ жизни.

С юношеских лет Тимур верховодил в своем микрорайоне – в пятиэтажках напротив электролампового завода. Ровесники не только прислушивались к нему, но и беспрекословно подчинялись, зная о его крутом нраве и стремлении выяснять любые разногласия самым радикальным способом. Ватага дерзких юношей и девушек во главе с Гогиевым стала сущим бедствием для окружающих. Можно было надеяться, что все негативное схлынет, когда они повзрослеют. Но фундамент зла и безнаказанности уже был заложен основательный, и последующие годы выводили самую дерзкую часть этой неприкаянной молодежи на все новую и новую преступную орбиту.

До этого рокового вечера Тимур Гогиев пробыл на свободе только одиннадцать дней. Сначала за сознательную попытку ввести в заблуждение следствие и суд, чтобы выгородить преступника, он был осужден по ч. 1 ст. 181 УК РСФСР (заведомо ложные показания) на один год условно с испытательным сроком в два года. Но не успело закончиться испытание, как он вновь совершил преступление – угнал «Жигули», которые беспечный водитель оставил на улице с ключами в замке зажигания. В ходе задержания также выявилось, что Гогиев употребляет наркотики. У него нашли несколько доз и вменили статью за хранение наркотических веществ. Таким образом, из обычного учащегося техникума молодой человек превратился в трижды судимого.

В колонии он сделал все, чтобы создать впечатление о своем глубоком раскаянии. Занимая отведенное ему скромное место в преступной иерархии, в конфликтные ситуации старался не встревать, глаза тюремному начальству не мозолить. В результате Гогиеву удалось добиться того, что вместо двух лет он отсидел полтора: оставшийся срок ему скостили «за примерное поведение».

Он освободился другим человеком. Нацепил на себя восьмиклинку – кепку, сшитую из восьми кусков-«клиньев». Отличительный атрибут дворовой шпаны и уголовников, этот головной убор вошел в моду, как и известная блатная песня, не слишком давно, примерно в конце 50-х – начале 60-х годов. Но важнее внешнего облика было то, что Тимур стал наглее, ожесточеннее и увереннее в себе. Это сразу же почувствовали прежние кореша, к которым он заявился после выхода на свободу.

Его усилившуюся ожесточенность поддерживало то, что еще в СИЗО он подхватил туберкулез, который в колонии из легкой формы перешел в состояние средней тяжести. Поэтому Гогиев был зол на мир, на свою судьбу и каждый день думал об одном: побыстрее обзавестись деньжатами, чтобы рвануть на море, где и провести время под целительными лучами морского солнца.

Лев Гутман, которого с детства звали Левчиком, жил с Гогиевым по соседству – в пятиэтажке напротив. Еще мальчишками они часто хулиганили вместе. В подростковом возрасте Левчик получил кличку Буржуй – за то, что увлекся собиранием журналов «Америка» и «Англия». Тогда цветные глянцевые журналы высокого полиграфического качества были большим дефицитом, а импортные, с «загнивающего» Запада, особенно. Но Гутман доставал заморские журналы через родственников в Москве. Не то чтобы он стремился в них что-то почерпнуть, а исключительно ради «понта». Он очень гордился тем, что во всем Владикавказе считанное количество людей могло быть обладателями таких приятных для глаза и, главное, редких изданий.

Буржуй был на год младше Тимура. Но также уже прошел тюремную школу. Он был осужден на один год за хулиганство и освободился в мае 1976 г. После отсидки Левчик, и без того нагловатый, постоянно носил с собой нож, чувствуя себя с ним непобедимым.

Илона Бузарова, восемнадцатилетняя девушка с копной рыжих волос, родившаяся в семье геологов в другом конце необъятной советской страны – в далекой Магаданской области, недавно с грехом пополам окончила школу. Ее бы давно отчислили, но в те годы было не принято прибегать к столь решительным мерам без экстраординарных на то причин. Такой причиной могло стать привлечение к уголовной ответственности. Но Илона в школьную пору, несмотря на участие в компаниях, где мелкое хулиганство и дерзкое поведение было нормой, а воровство и вовсе в почете, сумела обойти стороной скамью подсудимых. И только сразу после получения аттестата она «загремела» на полтора года за кражу. Но, поскольку привлекалась впервые, суд применил по отношению к ней условное осуждение «с обязательным привлечением к труду».

Впрочем, вердикт суда так и оставался на бумаге. Бузарова и не думала его исполнять. Она, как и Гогиев с Гутманом, не собиралась трудиться. К этому все они попросту не были приучены. А привычны только к тому, чтобы взять там, где это можно, силой, а где можно натолкнуться на адекватный отпор – обманом или ловкостью рук.

5 мая в ресторане «Нар» вся эта троица отмечала освобождение Гогиева и приуроченную к этому случаю удачную кражу из квартиры. Они сидели за столиком в двадцати метрах от компании Третьякова. Водку не пили – только крепленое вино. После второй бутылки портвейна «Агдам» наступила желанная расслабленность. В разгар воспоминаний о местах не столь отдаленных, Тимур между музыкальными паузами оркестра, наклонившись поближе, негромко напел друзьям песню «Восьмиклинка», которой его научили в колонии и которую он полюбил всем сердцем.

Я помню, носил восьмиклинку,

Пил водку, покуривал план,

Влюблен был в соседскую Зинку

И с нею ходил в ресторан.

Пел Гогиев по музыкальным критериям просто скверно, но с душой. Гутману и Бузаровой его проникновенное исполнение, а еще больше – сама песня – понравились. Слова в ней были как нельзя более кстати. Уловив удовлетворенное внимание благодарных слушателей, Тимур исполнил для них самое главное – припев, который навевал на него особенно бурные чувства и давал надежду на лучшее будущее.

Восьмиклинка, восьмиклинка –

И на лад идут дела!

Восьмиклинка, восьмиклинка –

Это блат – и все дела!

Так и просидели они за своим столиком. Слушали музыку, иногда танцевали, предавались воспоминаниям дворового детства, строили далеко идущие, амбициозные планы, которые ни в одном из предложенных вариантов не вписывались в рамки закона. А потом они вышли из ресторана и увидели у машины Третьякова…

Оперативная группа прибыла в парк через пять минут после того, как дежурный по райотделу принял телефонный звонок, и начальник смены ресторана «Нар» взволнованным голосом сообщил о трагедии. Третьяков лежал в луже крови. Кровавый след тянулся на улицу, его еще не смыл дождь. Вокруг стояли люди. К сотрудникам милиции подошли несколько человек.

– Мы пришли в ресторан вместе, – сказал один из них.

– Вы видели, что произошло?

– Нет. Евгений ушел раньше, а мы вышли, когда раздались крики, через несколько минут.

– А почему вы разминулись? Поссорились?

– Да что вы! Просто он вышел покурить у моей машины. Вон той, – и Алексей Яснов указал на стоявшую рядом «Волгу», к которой тянулся кровавый след.

Опрос посетителей и работников ресторана ничего не дал. Свидетелей убийства не было. Никаких ссор в зале в этот вечер – тоже. Что же произошло в те несколько минут, которые Третьяков провел у машины? Можно было предположить, что он просто напоролся на хулиганье, которое по вечерам бродит в парке. Если это так, то как теперь искать преступников?

Все эти и другие вопросы задавали себе сотрудники уголовного розыска Ленинского РОВД и МВД республики, на которых теперь лежала трудная задача по поиску убийц. Предварительный осмотр места происшествия выявил, помимо следов крови, только один результат: в нескольких метрах от места, где стояла «Волга», была обнаружена фуражка, которую в народе называли восьмиклинкой. Зато утром, когда рассвело и стало возможным произвести более тщательный осмотр, было найдено, по всей видимости, орудие преступления. В траве прямо у границы парка, в нескольких метрах от детского пруда и моста через Терек, молодой, но очень добросовестный сержант обнаружил нож. Уже беглый взгляд на следы запекшейся крови, оставшиеся на нем, говорил о многом.

Двадцать четыре ножевых ранения, которые судмедэксперты насчитали на теле Третьякова, из них десять тяжких – девять проникающих в брюшную полость и одно ранение в сонную артерию – переводили это преступление в разряд совершенных с особой жестокостью, что в свою очередь, неизбежно усиливало и без того большой общественный резонанс.

Убийство офицера Советской Армии в те годы было ЧП в масштабах всей страны. К тому же оно рассматривалось сквозь политическую призму обострившейся борьбы двух идеологических систем, в которой социализм никак не мог терять свою репутацию общества социальных гарантий, безопасности людей и их светлого будущего. Поэтому о преступлении на следующее утро было доложено в Секретариат ЦК КПСС, в министерство обороны и в министерство внутренних дел СССР. А еще через день во Владикавказ приехали представители МВД СССР и Генеральной прокуратуры.

Все силы были брошены на раскрытие дерзкого и циничного убийства. Едва ли не все сотрудники милиции были сориентированы на поиск. На предмет причастности к преступлению и в целях получения хоть какой-то информации отрабатывались и карманники, и те, кто занимался хозяйственными преступлениями, и мошенники.

Была составлена схема рассадки и установлены многие из тех, кто был в тот вечер в «Наре». Проведенные с некоторыми из них беседы новой информации не дали. Даже сотрудник центрального аппарата ОБХСС республики Виля Утюшев, который оказался в ресторане, не заметил ничего необычного. Это укрепило московских и местных оперативников в мысли, что посетители популярного заведения могли быть и не связаны с преступлением: не было предпосылок для этого – ни мотива, ни малейшего повода.

Через день после убийства, когда возбужденное состояние несколько улеглось и стало ясно, что вычислить их, по крайней мере, быстро вряд ли смогут, Гогиев решил сменить обстановку. Воспользовавшись подходящим поводом – проводами двоюродного брата Анзора Беликова в армию, он выехал в Горячеводск. В то время это был не крупный торговый центр Северного Кавказа, как сейчас, а курортный поселок с радоновыми ваннами, примыкавший к Пятигорску и относящийся к ведению городских властей. Беликовы жили здесь давно, с тех пор – а это было лет двадцать пять назад – как глава семьи Сергей Николаевич, талантливый молодой врач, был принят на работу в один из местных санаториев. У них был собственный дом по улице Набережной, что означало: дальше только река.

По дороге к родственникам Гогиев заехал к Казбеку Гуссоеву – своему приятелю с детских лет. Тот сумел устроиться на работу в Пятигорске на рынке, что приносило ему неплохой доход. Настолько неплохой, что Казбек мог позволить себе снимать отдельную благоустроенную квартиру, в которой он и проживал со своей любовницей Наташей Бочаровой – миловидной блондинкой с шалыми, манящими глазами. Тимур, нагрянувший вечером, посидел с ними немного и пригласил на знаменательное мероприятие, которое проводилось на следующий день.

На проводы в Горячеводске собралось человек тридцать. Большинство местных, но приехали и родственники из Осетии. Среди гостей было немало молодых – почти ровесников призывника. Казбек Гуссоев и Наташа Бочарова вписались в компанию легко, а когда после изрядно выпитого пошли уже хаотичные тосты и застольное многоголосье, то все вокруг казались друг другу родными и близкими. Гогиев все чаще поглядывал на блондинку, а та словно поощряла эти взгляды, играя лукавой улыбкой и многозначительно отводя глаза.

Когда обстановка стала совсем непринужденной, началась сумятица хождений по двору со все новыми и новыми подходами обособленных групп к столу, чтобы выпить по самым разным поводам. Гогиев, улучив момент, взял легонько Бочарову под локоть и увлек во времянку. Гуссоев в это время с местными ребятами вышел на улицу посмотреть недавно купленный кем-то из них новенький мотоцикл «Ковровец». Через некоторое время, когда любопытство было удовлетворено, а самые восторженные поклонники, несмотря на ночную темень и сладкий сон окружающих, успели сделать по кругу на ревущем «коне», все вернулись во двор. И в этот момент Гуссоев увидел, что из времянки вышли двое.

– Ну, пошли, выпьем на посошок, – обратился к гостям кто-то из хозяев, приглашая вновь к столу.

– Ты что, совсем там скурвился? – зло прошипел Гуссоев, подойдя вплотную к Гогиеву и явно подозревая, что тот успел сделать свое дело.

– Да ты че, перепил? Протрезвись! – с неменьшей злобой ответил Гогиев, давая понять, что не пойман – не вор, а потому и претензии к нему напрасны.

– А ну, мразь, пойдем выйдем, поговорим, – угрожающе тихо предложил Гуссоев.

– Ну, давай выйдем.

Они вышли из ворот и свернули за угол дома. Гуссоев достал из кармана нож.

– Тебе хана, – процедил он.

Но Гогиев не растерялся. Он знал, что налицо реальная опасность, потому как ревность в подвыпившем состоянии – штука покруче пистолета. Это бомба, действие которой можно отразить только своей бомбой. И он, краем глаза увидев лежащую у забора стопку старой черепицы, стал лихорадочно кидать ею в Гуссоева. Тот от черепичного града закрыл лицо руками. В этот момент Гогиев внезапно подскочил к сопернику, выхватил у него нож и дважды вонзил в его грудь. Гуссоев взвыл и зашатался.

Но Гогиев и не думал останавливаться. Как и три дня назад, оказавшись вооруженным, он вошел в раж. Взвалив Гуссоева на плечи, он потащил его к берегу реки. Там скинул раненого на корягу и, вцепившись в волосы, стал окунать его голову в воду. После этого вновь принялся наносить удары ножом. Бил от души. С такой силой, что сломал три ребра. Из 26 ножевых ранений 24 пришлись в жизненно важные органы – в сердце, в печень, в легкие, в гортань. Как установила впоследствии судебно-медицинская экспертиза, Гогиев продолжал наносить ножом удары после того, как Гуссоев давно скончался.

Весна принесла Владикавказу не только громкое убийство офицера Советской Армии, но и сезонный рост квартирных краж. Часть краж, по совокупности признаков которых было видно, что почерк один и тот же, тянулась еще с осени. Кражи совершались в разное время и разными способами. Как правило, пользуясь окном или вскрыв замки, воры проникали в дом или в квартиру и уносили ценные вещи.

К середине мая 1978 года перед нами и нашими коллегами из других районных отделений милиции сложилась следующая картина преступлений.

16 октября 1977 года, примерно в 21 час неизвестный преступник проник через окно в домовладение гражданки Кудаковой по улице Кастанаева, взял две хрустальные вазы и хрустальный стакан, выставив их на окно. Затем преступник зашел в другую комнату и стал рыться в женской сумке. В этот момент, услышав шум, в комнату вошла гражданка Кудакова. Преступник приставил к ее животу нож и приказал молчать, после чего вылез обратно через окно, забрал похищенный хрусталь и скрылся.

7 ноября 1977 года, примерно в 22 часа преступники через окно проникли в частное домовладение гражданки Рушайло по ул. Колхозной и унесли пальто женское зимнее с меховым воротником, пальто женское демисезонное, полупальто мужское и гитару.

9 ноября 1977 года, примерно в 21 час через окно преступники проникли в домовладение гражданки Хетагуровой по улице Тургеневской и похитили ковер размером 2,8 на 1,5 метра.

12 ноября 1977 года, примерно в 22 часа неизвестные проникли в дом гражданки Гатуевой по Зилгинскому проезду, откуда похитили принадлежащий ей ковер, а также новый серый мужской пиджак.

В ночь на 16 ноября 1977 года неизвестные проникли в дом гражданки Каллаговой по улице Калоева и похитили большой ковер размером 4 на 5 метров, сняв его со стены, женское пальто и мужскую куртку.

В ночь с 18 на 19 ноября 1977 года, примерно в 24 часа неустановленный преступник через окно проник в дом гражданина Темесова по улице Веселой и похитил ковер размером 2 на 3 метра и детскую куртку с капюшоном. Услышав шум, Темесов обнаружил пропажу ковра и приоткрытое окно в комнате, выскочил на улицу и стал преследовать вора. Заметив это, преступник бросил ковер и куртку, и убежал.

2 декабря 1978 года, в первой половине дня неизвестные проникли в дом гражданки Плиевой по улице Карла Маркса, откуда похитили следующие вещи: две хрустальные вазы для цветов и две хрустальные вазы для конфет.

6 декабря 1977 года, примерно в 19 часов проникли в дом гражданки Зипунниковой по улице Левченко и похитили ковер размером 1,5 на 2,5 метра.

6 февраля 1978 года, примерно в 15 часов неустановленные преступники путем подбора ключа открыли двери гражданки Дзгоевой по улице Некрасова, откуда похитили следующие вещи: мужское пальто серого цвета, ондатровую шапку, кримпленовый отрез.

8 февраля 1978 года, примерно в 13 часов неустановленные преступники путем подбора ключа открыли дверь квартиры гражданки Осиповой по улице Фрунзе и похитили облигации 3% займа на сумму 300 рублей, два золотых кольца, два кримпленовых отреза, 100 рублей, военный билет Осиповой и справку о ранениях, полученных ею в период Великой Отечественной войны.

22 марта 1978 года неустановленные преступники путем подбора ключа проникли в квартиру гражданина Гордейчука в пятиэтажном доме по улице Леваневского и похитили магнитофон «Орбита», электробритву, мужские сорочки, туфли, чемодан и 80 рублей.

8 апреля 1978 года, примерно в 21 час неизвестные проникли в дом гражданки Кодзаевой по улице Кастанаева, откуда похитили следующие вещи: чемодан, детскую куртку, два шерстяных костюма, импортные майки, колготки, гольфы.

В результате агентурной работы была получена информация, что к серии квартирных краж причастен молодой, но уже опытный и довольно умелый домушник Сергей Гардинов. По сведениям из воровского мира, он мог вскрыть обычный квартирный замок не более чем за три минуты. А некоторые, что попроще, открывал сразу же, как говорится, не отходя от кассы. В ситуациях с более сложными замками преступники без раздумий пускали в ход «фомку» или, если предоставлялась такая возможность, проникали в квартиру через окно.

В конце апреля за Гардиновым установили наблюдение. Целую неделю за ним ходили по пятам, но ничего подозрительного не происходило. И вот 5 мая днем он оказался у дома №7 по улице Московской. Наблюдатели, сидевшие в машине, увидели, что недалеко от пятиэтажки стояла симпатичная девушка в ситцевом платье, рыжие волосы которой в свете летнего солнца казались оранжевыми. Проходя мимо, Гардинов переглянулся с ней и проследовал в дальний подъезд. Оперативники не придали этому никакого значения: на такую девушку и они бы загляделись, если бы не работа.

«К кому же пришел Гардинов?» – задавались вопросом сыщики. Ожидание затягивалось. Вдруг из подъезда вышли двое молодых парней с чемоданом и двумя спортивными сумками. Один из них, в черных очках, напяливший на голову, несмотря на палящее солнце, фуражку-восьмиклинку, одной рукой нес чемодан, а другой сделал какой-то взмах. Второй, чуть пониже ростом, но поплотнее, тащил две набитые сумки. В этот момент затормозила машина. Это огненноволосая девица поймала проезжавший мимо автомобиль. Парни с вещами запрыгнули в него и унеслись.

Все это произошло на глазах у изумленных оперативников настолько стремительно, что они не решились бросить объект наблюдения. Тем более, что через минуту появился и сам Гардинов. Он спокойно прошел к остановке автобуса, сел в него и, доехав до кинотеатра «Дружба», пошел в кино. И только через два часа вернулся домой.

Об инциденте незамедлительно доложили первому заместителю министра внутренних дел Северной Осетии Борису Беслановичу Дзиову, которого вся милиция республики уважительно называла Бэ-Бэ. Дзиов уже знал предварительные результаты осмотра места кражи. Гардинов и неустановленные преступники, примерно в 12 часов, путем подбора ключа проникли в квартиру гражданки Демеевой, расположенную на 3-м этаже девятиэтажного дома. Они уложили в хозяйский чемодан и две спортивные сумки женскую шубу, мужской кримпленовый костюм, две пары мужских туфель, две хрустальные вазы, хрустальную конфетницу, кримпленовый отрез, и все это вынесли. Первый заместитель министра дал команду усилить наружное наблюдение за Гардиновым, постараться оперативно установить личности его сообщников, разобраться, что это за «птицы», после чего брать всех или действовать по обстоятельствам.

Оперуполномоченный Владимир Хромов, который наблюдал за Гардиновым со своим постоянным напарником, хорошо запомнил и ребят с чемоданами, и девушку. С основного подозреваемого не спускали глаз, но улик никаких не было, а, значит, неясны были и перспективы.

Хромову повезло уже через несколько дней после событий на Московской. Ему понадобилось зайти на почту, а он жил рядом – в доме, где располагался магазин «Березка» в районе «коней», как горожане окрестили площадь Дружбы из-за установленной там скульптурной композиции с двумя всадниками, символизирующими вековое единство русского и осетинского народов. Площадь торжественно открыли во Владикавказе в 1974 году, в ознаменование 200-летнего юбилея присоединения Осетии к России, но официальное название не прижилось. Со словом «дружба» у жителей уже много лет ассоциировался одноименный кинотеатр, находившийся недалеко от Центрального рынка. А возникающие в глубинах устного народного творчества названия, как и детские уменьшительные имена взрослых людей, изменению не поддаются на протяжении многих поколений.

Около почтового отделения №31, которое сверкало витринными стеклами и считалось одним из лучших в республике, Хромов увидел ту самую броскую девушку, которая, правда, в облачную погоду выглядела просто рыжей и не сильно выделялась в людской суете. Но глаз оперативника был наметанным. Хромов выждал и аккуратно последовал за ней по улице Гугкаева. Установив дом, в который она вошла, он вернулся на площадь, чтобы позвонить в министерство, и обомлел. Прямо у почты стоял тот самый парень, который обратил на себя внимание фуражкой-восьмиклинкой. Он опять был в ней.

– Парень, «двушки» не найдется? Позвонить срочно надо, – обратился к обладателю модного головного убора оперуполномоченный.

Тот порылся в карманах и молча протянул монету.

Хромов вошел в телефонную будку, которая стояла у входа в почтовое отделение, и набрал служебный номер. Одновременно он наблюдал за знакомым незнакомцем. На другом конце провода раздался знакомый голос.

– Быковский слушает, – услышал он в трубке привычные слова заместителя начальника уголовного розыска республики.

– Василий Павлович, срочно высылайте подкрепление, – почти шепотом заговорил Хромов и объяснил ситуацию.

Пока он разговаривал, к «фуражечнику» подошел еще один молодой человек, обративший на себя внимание в квартирной краже на Московской. Приятели о чем-то оживленно беседовали, а затем направились вместе в сторону улицы Леонова. Хромову ничего не оставалось, как идти на расстоянии за ними.

Когда Хромов вернулся назад, на площади, ожидая его, уже стояла машина с оперативниками. Они разделились на две группы. Теперь можно было быть спокойным: никто от их зоркого глаза ускользнуть не мог. Не было еще в истории квартирных краж случая, чтобы грабители сами прекращали свои черные дела. Поэтому в министерстве было принято решение немного подождать с арестом, чтобы поймать всех с поличным.

Почти три дня оперативники вели наблюдение за группой, как они полагали, квартирных воришек. Надо сказать, что стиль работы Бориса Беслановича был очень своеобразным. Он сам выезжал на место преступления не только, если случались серьезные происшествия, а практически на все кражи и задержания. При этом обязывал вести себя таким же образом и Быковского. Кроме того, Дзиов принимал живое участие в составлении всех протоколов, заставляя подчиненных фиксировать в них все настолько скрупулезно и досконально, что молодые сотрудники милиции поначалу недоумевали и только потом, когда что-то из этого вороха записей вдруг оказывалось крайне важным и нужным, оценивали такую дотошность по достоинству.

Бэ-Бэ не любил пустопорожних разговоров вокруг да около. Он ценил оперативника за цепкость, сравнимую с бульдожьей хваткой, и за библиотеку разнообразных сведений, которая хранилась в голове. Сам он помнил многие подробности из всех раскрытых и нераскрытых преступлений – вплоть до мелочей. А если в чем-то, бывало, сомневался, то без раздумий снимал трубку прямого телефона и звонил Быковскому: «Вася, ты помнишь, когда шел сильный дождь…» или «Вася, а вот летом, в жару…», – обычно начинал свой вопрос он. И заместитель начальника уголовного розыска должен был тут же уловить, о каком таком преступлении идет речь, и дать четкий ответ. За стремление самолично участвовать во всех оперативных мероприятиях первого заместителя министра подчиненные за глаза называли «старшим опером», а Быковского – «справочным бюро Дзиова».

Расставленная ловушка захлопнулась 13 мая 1978 года. Гогиев, Бузарова и их знакомые, Коржакова и Гвоздикова, договорились обокрасть квартиру Мирзаевых, проживающих в девятиэтажке около «танка». Поскольку окна квартиры выходили на газон, засаженный деревьями, Гогиев примерно в 20 часов по водосточной трубе влез на балкон второго этажа, проник в квартиру и открыл дверь изнутри, впустив своих сообщников. В прихожей они увидели большую хозяйственную сумку и стали укладывать в нее понравившиеся им вещи – воротник из песца, складной дамский зонт японского производства, юбку, кримпленовый пиджак, банное полотенце…

Они уже собрались выходить, как в квартиру вернулись хозяйка с сыном. Услышав их голоса, Гогиев через балкон стал спускаться по водосточной трубе вниз, пытаясь скрыться. Но группа захвата сработала четко. Всех четырех взяли на месте преступления, а вскоре эта участь постигла и Гардинова.

Арестованных, чтобы они не имели возможности вступать в контакт, рассредоточили. Большинство оставили в министерстве, а Гогиева отправили в Промышленный райотдел. Но когда на следующий день хватились, того там не оказалось. В утренней рабочей неразберихе ему удалось сбежать прямо из кабинета следователя, который отлучился буквально на минуту. Следователю тут же объявили строгий выговор, но тогда этому происшествию никто не придал серьезного значения. «Подумаешь, какой-то домушник по нелепому стечению обстоятельств ускользнул – возьмем его завтра снова», – не унывали многие из тех, кто участвовал в операции по задержанию.

Прошло почти две недели со дня убийства Третьякова. Несмотря на титанические усилия, на след преступников выйти не удалось. Как вдруг просочилась первая информация оттуда, откуда ее не ждали. Квартирные воришки находились в КПЗ несколько суток, с них взяли первичные показания, получили признание, приобщили к ним неопровержимые улики и уже готовились к официальному раскрытию серии преступных краж. Но на следующее утро ежедневный оперативный доклад принес неожиданность. Рыжеволосая подозреваемая в невинном разговоре с сокамерницей, которая была «наседкой», упомянула парк культуры и отдыха им. К.Хетагурова, а еще через какое-то время заикнулась о том, что «боится за “Нар”».

Это сразу же насторожило. Были еще раз тщательно проанализированы все известные обстоятельства дела и показания свидетелей. Сыщики пришли к твердому убеждению, что Илона находилась в вечер убийства в ресторане «Нар». На схеме посетителей, которая была составлена ранее, она вместе с двумя парнями располагалась в конце зала, противоположном тому, где находился Третьяков с приятелями. Приглашенная на очную ставку официантка уверенно опознала ее в числе своих клиентов. Бузарова, у которой после этого произошел нервный срыв, набросилась на сотрудницу ресторана так яростно, что ее с трудом удалось оттащить.

Еще через день, в пятницу, начальник уголовного розыска ОВД Ленинского района Владикавказа Константин Губаев беседовал с Илоной Бузаровой. Разговор продолжался несколько часов и затянулся до десяти вечера. Губаев считался самым усидчивым сотрудником во всем МВД. Ради достижения результата он мог говорить с подозреваемыми сутками и при этом упорно, но тактично гнуть свою линию.

Многие коллеги этим его качеством искренне восхищались, но некоторые с завистью объясняли его успехи в оперативной работе применением одной лишь тактики взятия на измор, и за глаза называли «кувалдой». Это было, конечно же, несправедливо. Ведь большинство преступников очень хитры, к тому же они понимают, что спешить им совершенно некуда. В таких длительных беседах важно было знать психологию, учитывать, с кем ты разговариваешь, каков уровень развития собеседника. И на этой основе действовать на нюансах: поймать на противоречиях, где-то поразить внезапным вопросом, а в другой раз подкинуть невзначай нужную информацию к размышлению, например, при необходимости рассказать о попытках сообщников переложить вину на своего товарища.

Желание любой ценой вырвать признание, побыстрее добиться необходимых сведений нередко приводит к обратному эффекту. Допрашиваемый может замкнуться. Поэтому нужна непринужденность и, одновременно, терпение и выдержка. Кредо Губаева было простым: подозреваемого на протяжении всего допроса надо постоянно держать под напряжением, сколько бы этот допрос ни продолжался.

С Бузаровой он так себя и вел. И был вознагражден. Уже почти ночью произошел неожиданный перелом.

– Завтра утром приходи, и мы нормально поговорим, – сказала арестованная.

– В котором часу тебе будет удобней, Илона?

– В одиннадцать.

– В одиннадцать, так в одиннадцать, – резюмировал, едва скрывая торжество, Губаев, давая в то же время понять, что с ее мнением считаются.

Будучи человеком свободных нравов, Бузарова со всеми говорила на «ты». Она с детства была безумно любимым ребенком. Единственная дочь в обеспеченной интеллигентной семье, она росла в атмосфере всеобщего внимания и поклонения, которые после возвращения родителей с Колымы только усилились. И, как это нередко случается, привычка, чтобы все делали так, как юное создание хочет, перешла под воздействием улицы в навязчивую вседозволенность.

Как-то, еще будучи молодым опером, я возвращался поздно вечером со службы домой. Время приближалось к полуночи, но автобусы во Владикавказе ходили как в Москве – с пяти утра и до двенадцати ночи. Благополучно добравшись до Московской, я уже предвкушал долгожданный отдых после трудного дня. Чтобы попасть домой – в одну из пятиэтажек напротив электролампового завода – мне надо было пройти мимо детского сада. Оттуда доносилось что-то, отдаленно напоминавшее игру на гитаре, и громкие голоса, сопровождаемые стадным гоготом, рассекавшим ночной покой.

Поравнявшись с детским заведением, я увидел, что калитка закрыта, и пошел вдоль забора, но не найдя лаза, перемахнул через него. В центре, в детской беседке расселись на перилах человек пятнадцать приблатненных ребят и девочек. Ноги на скамейках, на столе – водка и подобие какой-то закуски. Я подошел к ним почти вплотную и ощутил сладковатый запах анаши. Аккорды стихли.

– Вы посмотрите, кто пришел! – воскликнул бард, который, по всей видимости, был здесь за главного. – Это же Миша Лейкин.

Он давал понять, что знает все и всех вокруг. Все взгляды моментально вонзились в меня. Вдруг несостоявшийся музыкант повернул голову в одну сторону, потом в другую.

– Нет, мне показалось. Здесь никого нет, – сообщил он о своем новом открытии собравшимся.

– Да, никого нет. Но если вы не уйдете, то кто-то будет, – возразил я.

– А ты помнишь, Миша…

– Все встали и ушли отсюда, – перебил я воспоминания гитариста. – Чего среди ночи шум подняли?! Людям на работу завтра идти, а вы им отдохнуть не даете!

Только тут я начал осознавать, что могу попасть в такой переплет – мало не покажется. Никакая моя боксерская подготовка и никакой табельный пистолет, если начнется заваруха, не помогут. Да и не буду же я его применять против безоружных, хотя и обкуренных и подвыпивших подростков! Пришлось брать ситуацию под контроль с помощью хитрости. Я стал потихоньку отходить к выходу, а когда до него осталось несколько шагов, призвал последовать моему примеру всю компанию.

– Чего вы ждете? Пойдемте, пойдемте за мной, – указал я им на единственно правильное решение.

– Да мы тебя сейчас сделаем, – донеслось из разгоряченной толпы.

И только один парень пытался всех успокоить. Как выяснилось впоследствии, им был Казбек Гуссоев. В это время из окон соседних домов стали раздаваться гневные крики: «Что вы там хулиганите? Сейчас милицию вызовем!» Скорее всего, это и спасло от непредсказуемых последствий.

В той ночной компании были Тимур Гогиев, Лев Гутман и их подружка, тогда еще старшеклассница Илона Бузарова.

Но Бузарова сейчас думала не о прошлом, а о настоящем. В тот вечер она подала ясный сигнал, что субботнее утро приоткроет тайну убийства. Именно об этом, а не о квартирных кражах часами толковал с ней оперативник. Вернувшись к себе, ввиду особой важности этого дела, он доложил начальнику Ленинского РОВД Маирбеку Салатову о состоявшемся разговоре. Тот сразу же набрал номер министра внутренних дел республики генерала Алексеева и сообщил ему интригующую новость.

Всю ночь Константин Губаев не мог заснуть. В лучшем случае ему удавалось вздремнуть, но он тут же просыпался, продолжая начатый во сне решающий разговор с Бузаровой. Так и дотянул до утра, отправившись сразу в министерство. Но не на допрос. В субботу начинался шахматный турнир среди сотрудников милиции, и ровно в 9 часов начальник уголовного розыска района, большой любитель шахмат, был в клубе МВД, где проводились соревнования. Выиграв одну партию, он начал играть вторую, как вдруг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он оглянулся, увидел Алексеева и, волнуясь от такого внимания, быстро проиграл.

– Ничего, лишь бы ты внизу выиграл, – показывая на первый этаж, подбодрил его Алексеев.

Конечно, и ему, как и всем, кто был в курсе наметившихся событий, не терпелось поскорее выяснить обстоятельства убийства.

Многие старые сотрудники милиции по праву считают Геннадия Александровича Алексеева лучшим министром внутренних дел за всю историю Осетии. Он приехал к нам из Саратова и очень быстро завоевал истинный авторитет среди личного состава. Импонировали его серьезные знания, широкий кругозор и интеллигентность в общении, которые он проявлял в самых сложных ситуациях как с высшими офицерами, так и с теми, кто был значительно ниже по званию. Такое сочетание профессиональных и человеческих качеств было достаточно редким, а потому и ценилось, за исключением отдельных обиженных, практически всеми.

Твердый государственник, Алексеев был безупречно порядочным. В отличие от некоторых «парадных» генералов, которым помогли взлететь по служебной лестнице стечение обстоятельств или субъективный фактор, а попросту – протекция, он добивался всего сам, лично изучал каждое серьезное дело, вникал в каждую мелочь и не раз давал очень дельные и уместные указания по проведению розыскных, оперативных и следственных мероприятий.

Из клуба министр и оперативник вышли вместе. Генерал проследовал в свой кабинет, настроившись на долгое ожидание. Вопреки предположениям, беседа не затянулась до вечера. К обеду все было кончено, и Алексеев читал явку с повинной, которую по предложению начальника уголовного розыска для смягчения участи написала Илона Бузарова. После этого, когда отпираться было уже невозможно, Коржакова на допросе также подтвердила, что со слов Бузаровой ей стало известно о случившемся поздним вечером 5 мая убийстве в парке, и что в нем принимали участие трое – Илона, Гогиев и Гутман. Оставалось найти других участников жестокого убийства, один из которых уже был у нас в руках, но вновь оказался на свободе, а второй почему-то устранился от дел и ушел от наружного наблюдения.

Через несколько дней рано утром, когда Владикавказ еще только пробуждался от сна, Бузарову привезли в парк, где прошла проверка показаний на месте преступления. Она подтвердила, что убийцами Третьякова являются также Гогиев и Гутман. К тому же при обыске в квартире Гутмана нашли джинсы, на которых сохранилась засохшая кровь. Экспертиза установила, что она совпадала с группой крови Третьякова. Кроме того, к делу были приобщены найденные на месте преступления кепка, которая, как подтвердила Илона, принадлежала Гогиеву, и нож, которым убивал Гутман.

Теперь, когда открылось действительное криминальное лицо Гогиева и Гутмана, и они из рядовых домушников превратились в убийц, их пребывание вне тюремных стен грозило новыми большими опасностями. 1 июня во Владикавказе был арестован Лев Гутман, который сразу стал давать показания. Сознавшись в убийстве, он, правда, пытался настаивать, что они с Тимуром вступились за честь девушки, но двадцать четыре ножевых ранения, которые они нанесли, свидетельствовали не в пользу столь благородного объяснения.

Перехват камерных разговоров выловил, помимо упоминания о трупе, еще одну фразу, которую произнес Гутман. «Зря мы тогда того мента не замочили», – досадовал он, рассказывая сокамерникам о своих юношеских похождениях.

Гогиев был объявлен во всесоюзный розыск, и ориентировку на него разослали по всей стране. Поскольку его не удалось задержать по горячим следам, можно было с большой долей вероятности предположить, что убийца покинул республику. Так и оказалось в действительности. В июле из Феодосии пришел ответ, что Гогиев задержан за хранение наркотиков.

В Крым вылетели сотрудники уголовного розыска МВД республики Чермен Моргоев и Алексей Варзиев. Когда они из Симферополя на такси добрались в городской отдел милиции Феодосии, то подумали, что ошиблись: здание наших крымских коллег находилось прямо на берегу моря, почти на пляже. Но курортной расслабленности не было и в помине. Осетинских милиционеров уже ждали, разместили в близлежащей гостинице и сразу же организовали встречу с Гогиевым.

Тимур начал баловаться наркотиками еще с юношеских лет, когда утвердился в качестве одного из лидеров потенциально опасной подростковой группировки. Именно с того времени за некоторыми из ребят стал тянуться дурманящий шлейф анаши. И это же послужило причиной прокола Гогиева в Крыму. Его схватили за руку вместе с другим гостем, приехавшим из солнечного Азербайджана. При обыске у каждого нашли по дозе наркотического зелья.

О, его величество случай! Насколько же удивительные повороты предлагает реальная жизнь – никаким фантастам и не снилось! Оказалось, что Тимура из-за анаши полтора месяца назад уже задерживали прямо на пляже. Но он на подходе к райотделу изловчился, кинул в глаза милиционеру растертый табак, который всегда держал при себе, и почти сбежал, как вдруг натолкнулся на брошенную ему под ноги сумку и полетел кувырком на горячий песок. И тут же Гогиева взяли за шиворот сильные мускулистые руки, похожие на тиски. Это проявил профессиональную сноровку и великолепную спортивную реакцию – кто бы вы думали? Эльбрус Калманов, сотрудник милиции из Осетии, в прошлом титулованный боксер, который, надо же, оказался в законном отпуске именно в этом месте и именно в это время. Вот и не поверь после этого в то, что каждая случайность – это все же и закономерность.

Калманов не знал тогда, кого изловил. Он просто действовал инстинктивно. И передал своим коллегам, как он считал, мелкого хулигана. Естественно, при этом он представился. Но Гогиеву повезло. В тот момент, когда он с помощью табака пытался избежать свидания с милицией, в суматохе сумел незаметно выбросить «травку» в песок. Ориентировка по нему к тому времени в Феодосию еще не поступила, и в горотделе из-за отсутствия улик его вынуждены были вскоре отпустить.

Встретившись с Гогиевым, Моргоев не стал говорить с ним об этой истории. Сидевшие напротив друг друга в кабинете начальника уголовного розыска Феодосии, они прекрасно понимали, что не пресловутая анаша и не экзотические подробности событий на пляже привели на крымскую землю посланцев Северной Осетии. Но о главном тоже не было сказано ни слова. Тимур, видимо, еще только осознавал неожиданную перемену в своей судьбе, соображая, как в этой ситуации себя вести. А задачей наших сотрудников было доставить подозреваемого во Владикавказ, где следствие расставило бы все по полочкам.

На следующий день, оформив все документы, Моргоев и Варзиев в сопровождении двух сотрудников феодосийской милиции на служебной «Волге» препроводили Гогиева в аэропорт Симферополя. Чтобы избежать ненужных эксцессов в рейсовом самолете, Варзиев пристегнул правую руку Тимура наручниками к своей левой руке и, дабы не привлекать внимания пассажиров, перекинул через «браслеты» пиджак.

Полет прошел нормально, а в аэропорту Минеральных Вод прилетевших уже встречала специальная группа во главе со старшим оперуполномоченным по особо важным делам уголовного розыска МВД республики Юрием Юриным, который вплотную занимался этим делом, как и другими убийствами и тяжкими преступлениями. В нем ценилась не только оперативная хватка, но и умение образцово изложить весь материал. Уже тогда в нем вырисовывался отличный штабной работник, и впоследствии Юрин стал начальником штаба МВД.

Благополучно доставив Гогиева во Владикавказ, ему предъявили обвинение в убийстве. Он быстро понял, что отпираться бессмысленно. Экспертиза подтвердила, что «обнаруженные в кепке, найденной в парке, короткие волосы в количестве 9 штук по своим морфологическим признакам – цвету, форме, толщине, особенностям пигмента – имеют полное сходство с волосами, изъятыми с головы Гогиева».

В ходе следствия открылась и страшная картина убийства Казбека Гуссоева, о чем нам ранее сообщили коллеги из Ставропольского края. Гогиева спросили, почему он нанес столько ударов ножом своему же приятелю, который после нескольких из них упал замертво? Тимур, не смущаясь, заявил, что «бил, пока не устала рука». Это означало только одно: его преступные наклонности развились настолько, что представляли крайнюю опасность для окружающих. Такого безжалостного и импульсивного преступника необходимо было надолго, если не навсегда, изолировать от общества.

Два убийства, многочисленные кражи, разбойное нападение, шестеро арестованных – все это требовало тщательного разбирательства, что увеличило сроки следствия, но зато оно было полным и всесторонним. Прокуратура республики передала уголовное дело в суд только в январе 1979 года. А сам процесс начался в феврале и продолжался более двух месяцев.

На суде были заслушаны многочисленные свидетели. Среди них оказался и Быковский, который присутствовал при допросе Гогиева следователем прокуратуры Федором Бизиковым. Тимур, поняв, что его перспективы совсем плохи, отказался от своих показаний в ходе допроса и на суде излагал совсем иную, нежели ранее, трактовку событий. Он даже пытался «косить» под душевнобольного, ссылаясь на умершего отца. «Он говорил мне сверху: “Бей, бей!” И я бил», – сообщил он суду. Но Быковский подтвердил признания, сделанные Гогиевым в здравом уме и ясной памяти в первые дни после его задержания. А на попытку «закосить» эмоционально обратился к Гогиеву:

– Что же ты, если тебе был голос свыше, телеграфный столб ножом не исполосовал? Зачем человека убивать?

– Быковский, ты что говоришь?! Что ты мелешь?! – немедленно вступил в полемику подсудимый.

Судья, чтобы не разжигать бессмысленную перепалку, пресек ее на корню. Затем вмешался защитник. На апелляцию адвоката о неправомерности присутствия при допросе следователем прокуратуры заместителя начальника уголовного розыска, Василий Павлович ответил железными аргументами, указав на то, что Гогиев – очень опасный преступник, склонен к побегу, мог напасть на следователя, и это вынуждало держать разговор сотрудника прокуратуры с арестованным под непрерывным контролем.

После того, как Быковский покинул суд, многочисленные дружки Тимура, которых в зале судебного заседания всегда было достаточно, выскочили на улицу и стали бросать угрозы в спину офицеру. Угрожали – значит, боялись и уважали. Василий Павлович на эти угрозы не реагировал, но о них тут же стало известно милицейскому начальству, да и многим сотрудникам, находившимся в курсе этого уголовного дела. Тогда это не вызвало большого беспокойства, но позже неожиданно аукнулось.

24 апреля 1979 года Верховный суд Северо-Осетинской АССР под председательством А.Елкановой приговорил Гогиева Таймураза Юрьевича по совокупности преступлений, в числе которых совершенные с особой жестокостью убийства старшего лейтенанта Советской Армии Евгения Третьякова и Казбека Гуссоева, к высшей мере наказания – смертной казни (расстрелу). Гутмана Льва Борисовича, Бузарову Илону Казбековну – к пятнадцати и двенадцати годам лишения свободы соответственно.

Надо сказать, что общественность республики встретила приговор с пониманием. За содеянное преступники должны нести заслуженное, то есть адекватное совершенному злу наказание. Приговор так и был воспринят. Но никто – ни судьи, ни работники милиции, ни рядовые граждане – не могли тогда и подумать, что судебный вердикт не поставит точку в кровавой деятельности жестокого и дерзкого убийцы.

Посовещавшись после вынесения приговора с адвокатом, родные Гогиева и он сам решили добиваться справедливости в Верховном суде РСФСР. В кассационной жалобе от 18 мая 1979 г., написанной на 30 машинописных страницах, адвокат Цариева просила вынесенный Гогиеву приговор отменить и дело направить на дополнительное расследование со стадии предварительного следствия. Одновременно она обращала внимание на якобы имевшие место нарушения уголовно-процессуального закона со стороны прокуратуры Северо-Осетинской АССР и просила суд отметить это в частном определении.

В качестве аргументации этой просьбы от адвоката досталось всем – опять Быковскому, который дал «заведомо лживые показания» о своем присутствии на допросе Гогиева; офицерам, которые этапировали Гогиева из Феодосии во Владикавказ; следователю прокуратуры Бизикову и заместителю прокурора республики Сопоеву, «нарушившим требования ряда статей УПК РСФСР»; и, наконец, самому суду.

«В результате исключительной необъективности, действий суда с обвинительным уклоном нарушалось право на защиту, запрещая выяснять вопросы в пользу подсудимого, нарушался принцип равенства прав участников процесса, оказывалось давление и препятствие защите путем угроз, запрета задавать вопросы и т.д.», – писала в кассационной жалобе адвокат.

Она также указывала на давление обкома партии, оказывавшееся на суд, ссылаясь на высказывание матери Третьякова, которой в главной партийной инстанции республики якобы пообещали «дать указания суду, что адвокаты за защиту Гогиева будут сурово наказаны». Это уже был перебор, не подобающий дипломированному юристу, который должен был понимать, что адвокатура – отдельная, не входящая в судебную систему структура. А потому никакого наказания, даже административного, суд адвокатам вынести попросту не мог. Более того, пять из шести адвокатов подсудимых (за исключением адвоката Коржаковой) воспользовались своим законным правом обжаловать решение Верховного суда Северной Осетии в Москве, что как раз свидетельствовало о безусловной реализации принципа состязательности сторон.

По факту убийства старшего лейтенанта в кассационной жалобе указывалось, что оно носило характер самообороны, что это, оказывается, Третьяков, желая весь вечер с кем-то подраться, сам напал на Гогиева, Гутмана и Бзарову, вышедших из ресторана, стал избивать их, а те «были вынуждены защищаться с помощью ножа».

Предыдущие действия офицера, который «первым встал из-за стола», также вызвали недоумение адвоката. «Трудно сказать, кого стал ждать Третьяков – “своих” или “чужих”. Но факт, что поздней ночью все его товарищи собирались также идти домой, шел сильный, холодный дождь, а ключей от машины у Третьякова не было, и, несмотря на это, он один вышел и стоял под дождем», – указывалось в подтверждение версии о самообороне.

Понятно, что адвокат призван всеми возможными способами помогать своему клиенту, чтобы избежать наказания или минимизировать его. Но во всем нужен здравый смысл. Как можно было в целях самообороны нанести 24 ножевых ранения? Как можно было искать кого-то с целью подраться под проливным дождем, если объекты драки находились как раз в ресторане, откуда Третьяков ушел?

Чувствуя, что приведенная аргументация носит хлипкий характер и легко разбивается действительными фактами, адвокат пыталась указать и на то, что суд не исследовал личность Гогиева. В кассационной жалобе она написала:

«Верно, Гогиев был судим три раза. Однако констатирование такого факта без объективных обстоятельств свидетельствует о предвзятости к судьбе Гогиева. А ведь суд обязан не просто перечислить количество судимостей, а исследовать личность объективно, ведь первостепенной задачей наказания является перевоспитание лица, предупреждение совершения нового преступления.

Никогда не достигнет цели несправедливое, суровое наказание и безмерно обозлит, подорвет авторитет закона у лица, осужденного несправедливо, незаконно.

Подтверждением этого может быть судьба Гогиева.

Гогиеву не было и восемнадцати лет, когда 18 марта 1975 г. он был осужден за дачу заведомо ложных показаний к одному году лишения свободы. Это наказание, которое привело к исключению из техникума, стало роковым в его судьбе.

Во-первых, обосновано ли было такое суровое наказание?

Во-вторых, почему вместо окружения заботой, влиянием плодотворного воспитания судьба Гогиева стала чужой для коллектива преподавателей техникума?

Нет сомнения, что если бы он не был тогда осужден несправедливо и исключен из техникума, а, напротив, – увеличено внимание к юноше, усилена воспитательная роль коллектива и семьи, Гогиев мог не оказаться осужденным за угон машины…»

Убийство Гогиевым Гуссоева в кассационной жалобе полностью отрицалось на том основании, что, якобы, у свидетельницы Бочаровой сотрудники милиции показания выбивали угрозами и давлением. Кроме того, указывалось, что родственники, присутствовавшие на проводах, подтвердили, что Гогиев не выходил со двора, всю ночь провел во времянке, а утром, взяв у матери 11 рублей на проезд, выехал во Владикавказ.

Факт направления кассационной жалобы в высшую российскую судебную инстанцию, если учесть, что в запасе еще оставалась возможность подать прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета СССР, свидетельствовал о том, что исполнение приговора затянется на много месяцев – не менее чем на полгода. Об этом говорила правоприменительная практика.

Вскоре из СИЗО г. Владикавказа, где содержался приговоренный, поступил тревожный сигнал. Во время вывода заключенных на прогулку Гогиев, недовольный пунктуальностью контролера, попытался напасть на него. Когда он был скручен, то продолжал высказывать угрозы о предстоящей неминуемой расправе.

Этому можно было бы не придавать чересчур большого значения, но были получены агентурные сведения, что в период ожидания окончательного решения Гогиев может совершить побег. В СИЗО он, как нам было известно, освоился прекрасно, что хотел, то там и творил: полностью подмял под себя всех заключенных, имел влияние на многие внутритюремные процессы и вполне мог организовать для отвлечения внимания какое-либо массовое протестное выступление. Высоко оценивая вероятность его побега, мы учитывали и то печальное обстоятельство, что неподкупными сотрудниками СИЗО у нас, к сожалению, можно было считать далеко не всех. Никто не мог дать гарантий, что в их рядах не окажется предатель.

Исходя из всего этого, а также из того, что приговоренные к высшей мере наказания направлялись в Новочеркасск, из МВД республики в МВД СССР было направлено мотивированное ходатайство о переводе Гогиева в Нальчик, где он и дожидался бы ответа на кассационную жалобу и возможное прошение о помиловании. Москва дала на это согласие. Мы предполагали, что в новых условиях Тимура хоть немного приструнят, а, главное, будет обеспечена лучшая безопасность. А на деле вышло иначе, вернее, с точностью до наоборот.

В один из дней марта 1980 года шоком для всех нас стало известие о том, что Гогиев совершил побег из нальчикской тюрьмы. Самое горькое чувство вызвала информация об обстоятельствах побега. Он был совершен не в результате, например, многомесячного подкопа группой лиц или хитроумного плана, а самым банальным образом – с помощью 20 тысяч рублей, которые накануне неустановленные лица вручили контролеру, дежурившему в ночь побега. Это была громадная сумма, и охранник не смог устоять от соблазна. Его сразу же арестовали, завели уголовное дело и впоследствии осудили. Но какой ценой можно измерить взяточничество, приведшее к тяжелым последствиям!? И как теперь было найти особо опасного преступника?

В криминальной среде быстро распространились слухи, будто сбежавший Гогиев планирует «грохнуть» Быковского и Бизикова. К ним приставили охрану, сопровождавшую их с утра до ночи в любых передвижениях по городу. Кроме того, Быковского, который не носил оружия, Дзиов обязал иметь при себе пистолет. Время от времени коллеги разыгрывали Василия Павловича, названивая по его рабочему, а пару раз и по домашнему телефону, представляясь при этом Гогиевым. Юмор, конечно, был «черным», но для Быковского это был сигнал: пора ребятам, непрерывно его охранявшим, ставить очередной коньяк.

Оперативники очень старались выйти на след Гогиева, но это долгое время не удавалось. Все близкие родственники были в поле зрения. Поступала отрывочная информация, что он все-таки появился на какое-то время в республике. Один источник даже сообщил, что преступник намеревается сделать в Тбилиси пластическую операцию, чтобы его невозможно было узнать. Однако этот сигнал не нашел подтверждения.

Между тем жизнь шла своим чередом. Впереди были Олимпийские игры в Москве, которые бойкотировал Запад из за вторжения в декабре 1979 г. советских войск в Афганистан, но к которым тщательно и методично готовились в Советском Союзе. Много примечательных событий происходило в Северной Осетии. 6 марта 1980 года республике было вручено переходящее Красное знамя ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, а городу Владикавказу – переходящее Красное знамя Совета Министров РСФСР и ВЦСПС. Произошли существенные изменения и в правоохранительной системе. После того, как в 1979 г. в Москву на высокую должность был переведен Геннадий Александрович Алексеев, и его обязанности почти год исполнял Борис Бесланович Дзиов, появился новый руководитель милиции. Вслед за утверждением на бюро обкома партии 13 марта 1980 г. указом Президиума Верховного Совета Северо-Осетинской АССР министром внутренних дел республики был назначен Вячеслав Сергеевич Комиссаров.

Вообще же этот период можно было назвать трудным и нефартовым для Северной Осетии. Всеми горячо любимый «Спартак» в июне 1980 установил футбольный антирекорд, проиграв в первенстве страны среди команд первой лиги «Колосу» из украинского города Никополь с неприличным результатом 1:6. Но дело даже не в счете, а в том, что все шесть мячей в ворота владикавказской команды забил один игрок – Погорелов. Рекорд, который не побит до сих пор. Еще через год близ селения Эльхотово обрушился Татартупский минарет – единственный в Осетии памятник золотоордынской эпохи, о котором писали великий Пушкин, известные русские и зарубежные ученые, путешественники. Это уже был знак надвигающейся большой беды, которая и случилась в столице Северной Осетии в октябре 1981 года.

На фоне надвигающегося кризиса ограбление сберегательной кассы со стрельбой в центре Владикавказа – на площади Штыба, произошедшее в июне 1980 года, было, конечно же, громким, но сугубо уголовным делом. Правда, и оно таило в себе неведомые до поры до времени пружины, которые придавали вооруженному налету совсем другое общественное звучание.

Преступники действовали стремительно и нагло. Трое молодых мужчин ворвались в кассу днем. В руках у двоих были пистолеты. Близился обеденный перерыв, и в кассе никого из посетителей не было.

– Молчать. Где сейф? – заорал, размахивая оружием, один из бандитов, вероятно, главный.

– Он там, – указала из-за стеклянной перегородки заведующая сберкассой в дальний угол помещения.

– Открыть сейф, достать оттуда все деньги, – продолжил давать указания бандит, перепрыгивая через барьер.

Пока он лихорадочно возился в сейфе, кассир Мадина Дзоблаева попыталась, не привлекая внимания, дотянуться рукой до заветной кнопки экстренного сообщения о нештатной ситуации. Но ее движение заметил налетчик, который оставался в зале для посетителей.

– Ты что, заложить нас хочешь? – крикнул он.

И тут же прозвучал выстрел. Его произвел главарь банды. Пуля попала Дзоблаевой в бедро, она упала.

– Уходим, – быстро оценил изменившуюся ситуацию стрелявший. – Если пикнете, получите пулю, – пригрозил он сотрудникам сберкассы.

Бандит побросал наживу в какой-то попавшийся под руку кусок ткани, перепрыгнул через перегородку обратно в зал. Через мгновение налетчики выскочили из помещения и бросились бежать. Несмотря на угрозы, за ними пустилась молоденькая сотрудника сберкассы, которая кричала что есть сил, привлекая тем самым внимание прохожих. Это так нервировало грабителей, что у них выпало несколько пачек с деньгами. Тем не менее, преступникам удалось оторваться от упорной преследовательницы и скрыться.

Милиция приехала быстро. Дзоблаеву, которая, как выяснилось, была женой подполковника милиции, увезли в больницу. Врач «скорой», осматривавший рану, гарантировал, что ее жизни ничего не угрожает. Эксперты осматривали помещение и выявляли улики, оперативники разошлись по близлежащим домам в поисках свидетелей. Сотрудники уголовного розыска Ленинского РОВД допрашивали заведующую сберкассой и ее коллег.

– Вы можете описать нападавших? Как они выглядели?

– Из было трое, – заявила перепуганная заведующая. – Один прыгнул к нам. С пистолетом.

– Сколько лет ему было на вид?

– Молодой. Может, двадцать пять, а может, немного больше или немного меньше.

– Вы хорошо его рассмотрели?

– Я боялась смотреть в его сторону. Когда он выстрелил в Мадину, я не могла поднять глаза. Думала, он всех нас перестреляет.

– Но сначала вы же видели его? Как он выглядел? Высокий? Худой? Черты лица? – настаивал оперативник.

– Рост выше среднего. Курчавый такой. Много волос. Но не черные – коричневые, светлые.

– Не этот, случайно? – это подошедший Быковский достал из кармана фото Гогиева и для порядка, на всякий случай, предъявил на опознание.

– Да, очень похож, – ответила заведующая. – Очень.

Она не могла предполагать, какую бурю эмоций вызвал этот короткий ответ у Василия Павловича и наших сотрудников.

– А другие как выглядели?

– Второй, который тоже с пистолетом был, чуть пониже. И шевелюра не такая пышная.

– Сколько денег было в сейфе?

– Тринадцать тысяч. И облигаций на восемь тысяч.

Обычно в этой сберкассе столько денег никогда не было. Но тут – надо же – именно в этот день несколько клиентов сделали крупные вклады. По всей видимости, налетчики не рассчитывали на такой большой улов, потому и не взяли с собой даже сумку, а уносили деньги фактически в руках. Несколько оброненных ими упаковок с купюрами были отправлены на экспертизу, на них вполне могли сохраниться отпечатки пальцев.

Одновременно с сотрудниками сберкассы оперативники опрашивали жителей близлежащих домов. За два часа подворного обхода удалось найти только одного свидетеля. Зато какого! Шестилетняя девочка играла на улице Павленко рядом со своим домом, и когда милиционеры стали разговаривать с ее матерью, неожиданно оказалась вовлеченной в разговор и проявила поразительную память и смекалку. Она рассказала, что видела, как парень лет восемнадцати нервно ходит туда-сюда около «Жигулей». Потом еще трое подбежали к машине, запрыгнули в нее и быстро уехали. В руках у них были деньги.

– А ты не запомнила, какая была машина? – без особой надежды на удачу спросил милиционер.

– «Тройка», – последовал мгновенный ответ ребенка.

– А почему ты так решила?

– А у нашего папы такая есть, – гордо объявила девочка.

Когда открыли гараж, чтобы убедиться в версии ребенка, то выяснилось: все так и есть. Поэтому последовала новая порция вопросов, которая принесла новые интересные сведения.

– Цвет машины подскажи нам, пожалуйста?

– Синий. Темный такой.

– Ты в школу ходишь?

– Нет, я осенью пойду. Но уже умею читать по слогам и считать, – гордо объявила общительная девочка.

– А вот буквы на машине какие были?

– Они были не как у папы.

– Что значит, не как у папы?

– Ну, не такие.

– А что еще ты запомнила?

– Впереди на машине замазано было.

– Где? В каком месте?

– Я вам покажу.

Девочка прочно завладела обстановкой и потащила взрослых снова в гараж. Там она, используя отцовскую машину в качестве макета, указала, что на левом переднем крыле очевидно, была вмятина, которую зашпатлевали.

Это была реальная зацепка. Госавтоинспекции было дано срочное задание составить список всех автомобилей «ВАЗ-2103» темно-синего цвета и приступить к тотальной проверке их владельцев, обращая особое внимание на следы ремонта. Всем участковым также предписывалось сообщать о подходящих под описание автомобилях.

Проверка инспекторами ГАИ владельцев темно-синих «Жигулей» ничего не принесла. Тем не менее, усилий не ослабляли. Каждый сотрудник милиции знал, какую машину и для чего мы ищем. Более того, было дано указание останавливать и доставлять в райотделы милиции любые подозрительные «Жигули» вместе с пассажирами. Мы все-таки не могли полагаться только на показания ребенка.

И вот настойчивость привела к удаче. В один из дней командир роты ГАИ МВД СО АСССР Виктор Алехин проезжал на служебной машине в центре Владикавказа, как вдруг увидел на пересечении улиц Джанаева и Революции припаркованные темно-синие «Жигули» с московскими номерами. Но, главное – на них была шпатлевка – та самая, которую описала нам девочка. Алехин еще подумал, что из-за иногородних номеров их первоначальный поиск не дал результата. Он притормозил, развернулся, поставил свой автомобиль в двадцати метрах позади «Жигулей», передал сообщение по рации и стал ждать.

Вскоре подъехал «уазик» Быковского, который остановился чуть дальше. Тот подал Алехину знак оставаться на месте и тоже стал наблюдать за происходящим. Через какое-то время к «Жигулям» подошел юноша невысокого роста в потертых джинсах, который беспокойно озирался по сторонам. Что-то ему не понравилось, и он вдруг со всех ног бросился бежать вниз по улице Революции. За ним рванули и Алехин, и Быковский, за которым устремился на машине его водитель Анатолий Лавриненко. Беглец успел пробежать только один квартал, как его настигли и схватили.

Замначальника УГРО доставил его в Ленинский райотдел, завел к Салатову и без проволочек приступил к допросу. К этому времени Алехин подогнал «Жигули» тоже к райотделу. Сюда же незамедлительно подъехал Борис Бесланович Дзиов.

Задержанному было всего девятнадцать лет. На вид он был никому из присутствующих не знаком. Это означало, что ранее ни в каких серьезных преступлениях он замешан не был. «Как же юноша оказался участником такой передряги?» – думали офицеры.

– Фамилия?

– Тандуев.

– Имя?

– Аслан.

– Чья это машина?

– Моего отца, – по дрожи в голосе чувствовалось, что молодой человек очень возбужден.

– Ты понимаешь, почему здесь оказался?

– Нет.

– А, по-моему, ты понимаешь.

– Нет, я ничего не знаю, я ничего не делал.

– Мне кажется, что тебе лучше самому все рассказать.

– А что мне рассказывать?

– Как что? Как вы сберкассу брали. Как в сотрудника госучреждения при исполнении служебных обязанностей стреляли. Ты знаешь, что за это полагается?

Произнося эту тираду, ударение было сделано на слове «что».

– Я ничего не делал, – взмолился юноша.

– Если не делал, рассказывай, как все было. Или ты один хочешь за вооруженное ограбление и покушение на убийство отвечать?

– Я ничего не знал, меня просто попросили на машине с ними поехать.

– Видишь, какой ты сообразительный, – похвалил задержанного офицер. – Кто попросил?

– Я их не знаю.

– Тогда выходит, что ограбление совершил ты. Тебя видели жильцы дома, где ты машину поставил.

– Это не я, это они сказали там остановиться и ждать. Я, честное слово, ничего не знал. Они сказали, заедем в одно место, подождешь нас. И ушли.

– Кто они?

– Валет и Никонов.

– Валет, это который с Молоканки? – Быковский сделал вид, что ему эта кличка и эта фамилия известны, и он только уточняет детали.

– Нет, он на «Планах» живет, а Никонов – на «Привозе». Он недавно из колонии освободился.

– Но вас же четверо было. У нас это зафиксировано, – подталкивал его сотрудник милиции.

– Того я не знаю. Валет и Ника, то есть Никонов, звали его Тимуром. Они как-то даже сказали, что Тимур «под вышкой» ходит. Я сначала не понял, что это такое, а потом, когда сообразил, стал его бояться. И когда они сказали ехать, я не мог отказаться.

«Под вышкой» в настоящий момент в Осетии ходил только один человек – Гогиев. Поначалу, несмотря на то, что заведующая сберкассой по фотографии опознала Тимура, сомнения в его участии в налете у нас оставались. Мы не думали, что он может обнаглеть до такой степени, чтобы светиться там, где о его деяниях прекрасно знают. Однако последняя информация, сообщенная Тандуевым, настолько убедительно подтверждала первоначальные предположения, что о новом повороте по делу нападения на сберкассу надо было докладывать в обком и в Москву.

Но прежде для верности было дано указание ускорить сравнение отпечатков пальцев, найденных на стекле перегородки сберкассы, которые оставил преступник, перелезая через барьер, и отпечатков на упавших купюрах с отпечатками Гогиева, хранившимися в картотеке. Как и ожидалось, они совпали.

Между тем, в связи с открывшимися обстоятельствами последствий побега Гогиева, в Нальчике произошел новый виток скандального разбирательства на предмет профессионализма тамошней пенитенциарной системы. Увольнение из органов и осуждение на длительный срок заключения нечистого на руку контролера не давало гарантий, что такое в местной тюрьме вновь не повторится. Но, как это обычно бывает, когда шум стихает, все постепенно возвращается на круги своя. Поэтому к нашим соседям нагрянула новая комиссия из Москвы.

Нам же предстояло срочно раскидывать сеть, чтобы задержать Гогиева. Два убийства, дерзкое нападение на сберкассу показали, что мы имеем дело уже не с юношескими перегибами, а с действительно опасным преступником, который теперь ни перед чем не остановится. И чем скорее удастся его изолировать от общества, тем лучше.

Агаева – Валета и Никонова – Ники по месту жительства, естественно, не оказалось. Но выяснилось, где скрывался все это время Гогиев. Оказывается, они с Никоновым вместе отбывали свои первые сроки еще по «малолетке». Эта связь нам известна не была. Поэтому мы и не смогли вычислить, где мог скрываться Тимур. Но теперь надо было искать новые следы пребывания Гогиева во Владикавказе.

В ходе допроса Тандуев сообщил, что они с ребятами договорились поехать через несколько дней на море – или в Сухуми, или в Одессу. У него как раз заканчивалась сессия в институте. Встреча перед отъездом была назначена на пятницу возле дома незадачливого студента, который жил с родителями возле Планетария. В условленное время Борис Бесланович Дзиов, которого можно было принять за интеллектуала, ищущего творческого вдохновения в шуме Терека, неспешно прогуливался по набережной. Чуть поодаль в машине сидели Быковский и Тандуев. Но на встречу ни в тот вечер, ни на следующий день никто так и не пришел.

Как только стало известно об участии в нападении на сберкассу смертника, в Осетию прилетел Геннадий Александрович Алексеев, который уже почти год как являлся заместителем начальника Главного управления уголовного розыска МВД СССР, и, говорят, вот-вот должен был получить звание генерал-лейтенанта милиции.

Буквально через два дня к нам поступила информация, что вся троица с миловидной официанткой из ресторана владикавказского мотеля все-таки укатила кутить на моря на добытые преступным путем деньги. На Украину и в Абхазию были посланы данные на разыскиваемых и их фото, но полагать, что это сработает в разгар сезона в многомиллионной массе отдыхающих, было бы наивно. Поэтому мы сохраняли бдительность и терпеливо ждали. Малейшая информация о разыскиваемых в криминальных кругах тут же стала бы достоянием оперативников.

Особенно мы надеялись на официантку Таню, которая носила странную фамилию – Свеклова. Родители ее были немыми, но ее миновали наследственные отклонения. Более того, она была писаной красавицей, с которой регулярно пытались вступить в более глубокий, чем ресторанный, контакт подвыпившие клиенты. Это ее тяготило, но одновременно всякий раз подтверждало ее притягательные женские достоинства. С работы Татьяна не уволилась, а отпросилась на неделю, сославшись на болезнь родной тети, которая действительно жила на Украине. Мы понимали, что если она и задержится, то ненадолго. Но только ждать было недопустимо.

Алексеев и Дзиов провели экстренное совещание. На нем было решено, что создаются две оперативные группы, которые без промедления вылетают в Одессу и в Сухуми. В первой оказались Юрий Гозюмов, Заур Хуриев и Владимир Хромов. Вторую возглавил Василий Быковский. В нее вошли также Казбек Хуадонов и Владимир Рубаев, которые были в числе тех, кто прикрывал заместителя начальника уголовного розыска, как только стало известно о побеге Гогиева.

Старший оперуполномоченный по особо важным делам МВД Северо-Осетинской АСССР Юрий Гозюмов считался одним из самых метких стрелков в правоохранительной системе. Он был чемпионом России среди работников милиции по стрельбе из пистолета. Напутствуя милицейского снайпера, Алексеев предупредил его еще раз о бдительности.

– Скорее всего, они в Одессе. Смотри, Юра, им терять нечего, Гогиев – смертник, поэтому первый выстрел должен быть твой.

Начальник уголовного розыска республики Таймураз Батагов поддержал призыв генерала.

– Даже не раздумывай. Они вооружены, при малейшей угрозе – стреляй.

Еще он попросил коллег загримироваться.

– Вас они в лицо знают, – сказал Батагов, – поэтому измените внешность. Вам товарищи из Одессы обязательно помогут.

Выпускник Саратовского юридического института Таймураз Батагов был великолепным организатором и отличным товарищем. Начальника УГРО уважали все оперативные работники и всегда прислушивались к его компетентному мнению, за глаза называя «туром» – по напористости, волевым качествам Таймураз Джетагазович, как минимум, не уступал этому благородному королю гор.

Группа Гозюмова на следующее после совещания утро вылетела на самолете из Минвод в Одессу. Посланцев Владикавказа коллеги там встретили очень хорошо: звонок Алексеева действовал лучше любого приказа. Генерал-майор милиции, начальник УВД Одессы Николай Иванович Вадько пригласил их к себе, распорядился дать машину, прикрепил местных офицеров.

– И вообще, если появится в чем нужда, обращайтесь. Обязательно поможем – по полной программе, – заверил он.

Приезжающих поселили в одной из лучших гостиниц, «Черное море», которая располагалась в центральной части города на улице Ришельевской. Там были просто великолепные для командировочных условия. Но, самое главное, что этот 11-этажный отель на 207 номеров находился в исключительно приятном месте стратегически. Недалеко от отеля располагались железнодорожный вокзал, Оперный театр и один из пляжей курортной зоны. А соседняя улица Пушкинская выводила на Приморский бульвар, к городской мэрии, Потемкинской лестнице. Рядом была и знаменитая Дерибасовская.

Это было то, что нужно. Именно здесь вероятность увидеть гастролеров была максимальной. Вместе с местными сотрудниками составляли план поиска. В гостиницах их, конечно, не было. Искали на вокзале, в аэропорту, в ресторанах, в кафе, на пляжах. Напутствия Батагова постарались при этом выполнить. Время от времени, когда возникала вероятность встречи с преступниками, Гозюмов, как ему и предписывали, держал руку под курткой на пистолете Макарова, который был наготове – с патроном в патроннике. Но другое пожелание Батагова по независящим от сыщиков причинам им выполнить не удалось.

В первый же по прибытии день, как и советовал начальник уголовного розыска, Гозюмов, Хуриев и Хромов загримировались с помощью опытных специалистов Оперного театра. Но в Одессе в конце июня стояла невыносимая жара. В такую жару грим сразу же потек, и милиционеры из Осетии, беспрерывно вытиравшиеся платками, выглядели комично. Поэтому пришлось напрочь отказаться от какой-либо маскировки своей внешности.

Тем не менее, расчет ставился на эффект неожиданности, благодаря которому сыщикам удалось бы первыми засечь преступников. Оперативники располагали фотографиями разыскиваемых. Хромов знал Гогиева в лицо. Но не только на это и не только на удачу была надежда. Местная милиция всерьез старалась оказать всю возможную помощь, подключив к делу обширную агентурную сеть. Это было большим подспорьем, но объяснялось, помимо профессиональной солидарности, прозаично. Дело в том, что высокий авторитет Алексеева в правоохранительной системе страны подкреплялся тем, что генерал Вадько и полковник Дзиов еще недавно вместе учились в Академии МВД в Москве, где крепко сдружились. Так что поддержка была обеспечена действительно «по полной программе».

Местные оперативники так постарались, что по своим каналам все-таки получили достоверные данные, что залетные гости разместились в районе Украинки. Так по-старому вся Одесса продолжала называть небольшой переулок Украинский, которому после войны дали более пролетарское название – Интернациональный, что по замыслу апологетов «правильных» наименований символизировало вечную и нерушимую дружбу народов. Украинский переулок находился в историческом районе Одессы, который назывался Дальние мельницы. Он возник вскоре после первой Отечественной войны. В 1820-е годы к юго-западу от Молдаванки, возле стоявших здесь группами мельниц образовались Ближние и Дальние Мельницы с прямоугольными сетками кварталов.

На главной улице, Мельничной, еще в прошлом веке вырос целый ряд промышленных предприятий. Самой примечательной особенностью здесь был функционировавший с 1899 года коньячный завод Шустова. Раньше было заведено, что в буфете, прямо при заводе, можно было распробовать «изделие». Старожилы о той поре рассказывали с завистью. А еще окрестные жители и кадровые работники с волнением вспоминали, как в 1944 году фашисты, отступая, подожгли завод, а бочки прострелили из автоматов. В складах было по колено напитка. Многие жители успели понемногу «нашкрябать» живительной влаги. Уцелевшие же бочки отправили, по единодушному мнению, в Москву и Киев – на дегустацию «слугам народа».

Эти подробности милиционерам из Осетии увлеченно рассказывали их местные коллеги в те редкие минуты, когда обстоятельства позволяли отвлечься от служебных дел. В целом же розыскная работа шла очень интенсивная. Информация о местонахождении группы была получена поздно вечером. Когда оперативники на следующий день обложили со всех сторон Украинский переулок, казалось, что операция вот-вот благополучно завершится. Но это было только началом причерноморских поисков беглецов. В доме, где Гогиев, Агаев, Никонов и Свеклова снимали две комнаты, их не оказалось. Хозяйка, дородная старушка, при виде милиции всполошилась.

– Чего это вы ко мне пожаловали? – запричитала она.

– Да успокойтесь, гражданочка, – подбодрил ее старший сержант Усольцев, местный участковый. – Вы нас не интересуете. Где ваши постояльцы?

– Да они еще вчера вечером уехали.

– Куда, не сказали?

– Сказали мне: «Домой, мамаша, надо срочно возвращаться на Кавказ».

– А вещички не оставили никакие? Вы позволите, мы посмотрим комнаты?

– Милости прошу.

Осмотр ничего не дал. Это была формальность, которую требовалось выполнить. Гораздо важнее теперь было выяснить, куда преступники могли податься. Прояснить это мог только тот, с кем они входили в контакт, и кто мог помочь нам установить их местонахождение в Одессе.

Незримо витал в воздухе и еще один вопрос. Почему Гогиев, Агаев, Никонов и Свеклова упорхнули аккурат накануне визита милиции? Оперативники решили сверить свои опасения с информацией хозяйки.

– На какой срок сняли комнаты ваши жильцы? Когда они собирались уезжать?

– На месяц и сняли. Еще две недели могли бы жить, – подтвердила худшее владелица апартаментов.

– А когда они собрались уезжать?

– Пришли вечером, схватили вещи и уехали. Я еще удивилась. Но они сказали, что так надо.

В такой ситуации можно было думать о многом. О том, например, что информатор вел двойную игру. Или о том, что у наших одесских коллег не все ладно в собственном ведомстве, и происходит утечка информации. С меньшей долей вероятности можно было предположить, что кто-то из преступной тройки – Гогиев, Агаев или Никонов – обладает выдающимися способностями искусства провидения.

Все оказалось гораздо прозаичнее. Милиционеров подвела злополучная жара и хождение по местам вероятного появления разыскиваемых. Те ведь тоже имели глаза. И накануне милицейской облавы зрение их не подвело, позволив спастись от ареста.

А произошло следующее. После того, как весь день осетинские милиционеры с одесскими коллегами провели на солнцепеке, обходя пляжи, бульвары и вокзалы, они единогласно решили совместить приятное с полезным в самом сердце Одессы – на Дерибасовской.

Каждая улица Одессы имеет свой имидж и шарм, судьбу и славу, достойна привязанности, признательности, любви и памяти. Но так было угодно, чтобы только одна полоса причерноморской земли на краю турецкого поселка Хаджибей обернулась, как писали в старину, «замечательной по красоте своих зданий и сосредоточенности движения» Дерибасовской улицей, известным во всем мире символом чудесного города.

И со всегдашним пиететом относились здесь к степенным негоциантам, потому что еще в начале восемнадцатого века справедливо считалось, что «наподобие древней Тиры, Марселя, Нью-Орлеана, Одесса вполне создание торговли». А Дерибасовская уже тогда являла собой своего рода витрину, блистательную и привлекающую. Здесь дышали особенными ароматами винные погребки, благоухали известные кондитерские, в ресторациях подавали изысканные заморские блюда, были в изобилии модные парикмахерские, портретные фото-живописные мастерские.

Неразрывной пуповиной с Дерибасовской было связано еще одно легендарное заведение – пивной бар «Гамбринус». В Одессе говорят: «Сколько существует Дерибасовская, столько существует и “Гамбринус”». Дьявольщина одесского разлива «Гамбринус» – название такое узнаваемое, как скажем, знаменитый пляж «Аркадия». Только одни связывают со словом «Гамбринус» романтическую историю Куприна, воспевшего дореволюционную пивную с блистательным скрипачом Сашкой, другие – вполне современный бар на Дерибасовской улице. Но немногие знают, что на самом деле Гамбринус – это имя сказочного фламандского короля, изобретателя пива, по преданию, продавшего душу дьяволу за секрет изготовления этого волшебного напитка.

Вот каким увидел знаменитый одесский пивной кабак Александр Куприн:

«…К десяти-одиннадцати часам «Гамбринус», вмещавший в свои залы до двухсот и более человек, оказывался битком набитым. Многие, почти половина, приходили с женщинами в платочках, никто не обижался на тесноту, на отдавленную ногу, на смятую шапку, на чужое пиво, окатившее штаны, если обижались, то только по пьяному делу. Подвальная сырость, тускло блестя, еще обильнее струилась со стен, покрытых масляной краской, а испарения толпы падали вниз с потолка, как редкий, тяжелый, теплый дождь. Пили в «Гамбринусе» серьезно. В нравах этого заведения почиталось особенным шиком, сидя вдвоем-втроем, так уставлять стол пустыми бутылками, чтобы за ними не видеть собеседника, как в стеклянном зеленом лесу.

В развале вечера гости краснели, хрипли и становились мокрыми. Табачный дым резал глаза. Надо было кричать и нагибаться через стол, чтобы расслышать друг друга в общем гаме. И только неутомимая скрипка Сашки, сидевшего на своем возвышении, торжествовала над духотой, над жарой, над запахом табака, газа, пива и над оранием бесцеремонной публики».

Это было написано в 1906 году. Но с тех пор обычаи и нравы кабаков не изменились, как не изменились и нравы людей. Спустя семьдесят четыре года сюда, в «Гамбринус», магнитом тянуло и одесситов, и гостей города. Гозюмов с товарищами регулярно наведывались в пивной бар, спасаясь от жары и высматривая в вечно многолюдном заведении лица, которые они страстно хотели увидеть.

Но случилось обратное. Когда они однажды выходили из бара, их увидели Гогиев, Агаев и Никонов. Вместе со Свекловой они вышли из «Гамбринуса» двадцать минут назад и фланировали по одной стороне Дерибасовской, как вдруг Никонов повернулся спиной к улице.

– Братаны, на той стороне менты, – тихо произнес он.

– Чего ты гонишь? – улыбнулся Гогиев, думая, что это розыгрыш.

– Наши менты, из Владика, – прошептал Никонов. – У пивбара, сами посмотрите туда.

Там действительно стояли Гозюмов и Хуриев, ожидая, пока выйдут другие.

– Надо соскакивать, – уже серьезно сказал Гогиев.

– Они приехали по наши души, давай их пришьем и уйдем, – возразил ему Никонов.

– Нет, уедем мы, – Гогиев был непреклонен. – Может, потом вернемся.

– Да, надо сменить обстановку, тут уже надоело, – подхватил решение Гогиева Агаев. – Сматываемся, чего тут много раздумывать.

И они уехали из Одессы. Все эти детали случайной встречи на Дерибасовской были установлены позже. Пока же было ясно, что группа Гозюмова была в шаге от поимки преступников, тем не менее, ей пришлось возвращаться во Владикавказ ни с чем. Подъехала в Осетию и группа Быковского, которая тоже прошерстила лучшие пляжи и бары Абхазии – и в Сухуми, и в Гаграх, и в Пицунде.

Ситуация накалялась. Опыт подсказывал, что новая информация вот-вот придет. Все телефонные переговоры между Владикавказом и Украиной были взяты, на всякий случай, на контроль. Контакт с родителями Свекловой, с которыми общался наш коллега, понимающий язык жестов, поддерживался постоянно. Поэтому, когда Татьяна прибыла домой, на автовокзале ее уже ждали и тут же препроводили в министерство. В маленьком чемодане Татьяны была обнаружена фотография, которая прямо-таки раззадорила: Гогиев, Агаев, Никонов и Свеклова стояли на фоне Одесского оперного театра во всей красе.

Незадачливая официантка без колебаний честно выложила все, что знала. Она рассказала, как и при каких обстоятельствах они увидели Гозюмова, после чего быстро собрали вещички и разъехались – она на поезде направилась в Минводы, а они подались куда-то в Крым. Татьяна также сообщила, что Тимур и Ника вооружены. Она очень боялась, что они ее прибьют.

В это же время от наших украинских коллег пришли данные, подтвердившие показания Свекловой о вероятном пребывании группы Гогиева в Крыму. В Симферополь немедленно отправился Хуадонов, а Хромов с водителем на «УАЗике» выехали в Феодосию, где местные милиционеры помнили владикавказского Тимура.

Именно там, в Феодосии, всего через несколько дней после приезда владикавказской троицы произошло убийство. В одном из ресторанчиков возникла ссора между молодыми людьми. Разборка, в которой участвовали пятеро местных и трое приезжих, происходила на улице. Давно употреблявшие наркотики Гогиев, Агаев и Никонов на свои кулаки не надеялись. К тому же Гогиев и Никонов страдали туберкулезом. Вот почему еще они так стремились на море: здесь они чувствовали себя не только привольнее, но и лучше.

В завязавшейся потасовке Агаев быстро отбежал в сторону, выхватил из-под пиджака наган и без раздумий застрелил одного из самых ярых бойцов. Противники бросились бежать.

– Считай, что этот выстрел мой, братан, – задыхаясь, сказал ему Гогиев. – Мне терять все равно уже нечего.

– Надо двигать отсюда, – ответил ему Агаев.

Так убийство привело их к той точке Крыма, которая у видных представителей русского искусства издавна считалась местом особого вдохновения – в знаменитый Коктебель. С 1938 года он, правда, стал называться сухим и прозаичным именем Планерское, сохранив, впрочем, наряду с официальным, и свое красивое исконное название.

Планерское и Феодосию связывала шоссейная дорога, идущая в Алушту через Судак. Казалось бы, климат здесь должен быть примерно таким же, как в соседних городах и населенных пунктах Крыма. Но это было не так. В Планерском, которое приютилось под боком у могучей горы Карадаг, было несколько прохладнее и, главное, суше, что делало летнее пребывание здесь просто восхитительным.

Однако, не только рельеф способствовал образованию особого коктебельского микроклимата, а и конгломерат слоев атмосферы – горных, лесных, континентальных, морских. Хотя летнее солнце в Планерском казалось жарким, из-за свежего ветра духоты почти не ощущалось. Все поклонники Коктебеля еще с конца XIX века отмечали здоровую сухость его воздуха, благодаря которой так легко дышалось, так хорошо работало творческое воображение.

В 1888 г. здесь побывал великий Антон Чехов. В 1912 г. приобрел дачу драматург Константин Тренев, чуть позднее – писатель Викентий Вересаев. С Коктебелем связаны жизнь и творчество необычайно самобытного художника и поэта Максимилиана Волошина. В этом замечательном месте любили бывать и отдыхать Александр Грин и Илья Эренбург, Михаил Булгаков и Михаил Пришвин, сестры Мария и Анастасия Цветаевы, художники Петров-Водкин, Кончаловский, Остроумова-Лебедева, Кругликова, Р. Фальк, А. Бенуа, Латри, Лентулов, скульпторы Матвеев и Данько, композитор Спендиаров, певица Зоя Лодий и другие.

Но преступной банде было не до поэтических красот природы и не до творческих биографий выдающихся деятелей русского и мирового искусства. Гогиев, Агаев и Никонов не планировали здесь долго задерживаться, понимая, что рано или поздно оперативники сядут им «на хвост». И, действительно, сюда выдвинулись Хуадонов с Хромовым, а на другой машине – сотрудники милиции Феодосии, среди которых был кинолог с собакой.

Планерское – поселок маленький. Но в сезон численность его населения увеличивалась в несколько раз. Тем не менее, здесь контакт милиции с жителями был налажен теснее, чем в Киеве или в Одессе, что облегчало поиск преступников. Долго раздумывать сыщики не стали и тут же взяли в оборот местного авторитета Василия Субботнина.

Когда его задержали и доставили в отделение, он стал прикидываться несведущим, чем очень разозлил крымских милиционеров.

– Не станешь говорить – поставим к стенке, – напрямик заявил Субботину молоденький лейтенант.

Такие грубые и прямолинейные угрозы вынудили главного вора Коктебеля совсем замкнуться. Хуадонов и Хромов вынуждены были вмешаться.

– Можно, мы сами с ним полчаса поговорим? – обратился к коллегам, отведя их в сторону, Хуадонов. – А потом делайте, что хотите.

Полчаса вылились в двухчасовой, трудный для обеих сторон разговор, в котором решающими аргументами стали безукоризненные логические доводы, приведенные офицерами Владикавказа.

– Пойми, Василий, ты можешь, конечно, ничего нам не говорить, но это уже не преступники, это смертники, для которых не существует ни правил, ни воровских законов. Они пойдут на все и положат любого из вас, – втолковывал ему Хуадонов.

– У нас они застрелили офицера, в Пятигорске – своего порешили, в Феодосии – вашего кореша. И тебя ждет такая же участь, ты – не жилец, – вторил Хромов.

– Они не любят следов оставлять. Если они еще здесь, обязательно с тобой и твоими людьми расправятся. Если ушли – придут для этого снова, – добавил он.

И лед треснул. Субботин рассказал, что вся троица ночевала у его приятеля, но сейчас их уже там нет. Гогиев и Агаев пошли в горы, чтобы через перевал выйти на ту сторону Карадага. Никонов же остался в поселке, он в первый день подцепил на пляже одну девицу и наслаждался ее обществом в комнате, снятой ею в частном секторе.

Через тридцать минут Никонов в наручниках был доставлен в милицию и вскоре препровожден в Феодосию. А Хуадонов, Хромов, два крымских оперативника и кинолог с собакой выдвинулись в горы. Все пути отступления оттуда были надежно перекрыты плотным кольцом внешнего оцепления.

Погоня стала серьезным испытанием для милиционеров. И если в самом Планерском в тени, благодаря особому микроклимату, было сносно, в горах, на открытой местности, силы быстро убывали. Жара была настолько невыносимой, что через несколько часов автомобильных и пеших поисков сдохла собака. Овчарка не выдержала, но советский милиционер был крепче овчарки. Хотя и сыщики уже валились с ног от нечеловеческой усталости и мечтали только о том, чтобы погоня когда-либо закончилась.

Когда они подошли к горному озеру, повеяло блаженной прохладной. В тени небольшого дерева оперативники решили устроить привал. Только отдышались, как Хромов, взявший в руки бинокль, не отрывая глаз от окуляров, произнес:

– По-моему, это они, – и передал оптику Хуадонову.

На той стороне озера действительно были видны две фигуры. Они двигались по направлению к освежающей воде. Милиционеры быстро вскочили, рассредоточились и цепью стали продвигаться вперед. Когда преступники находились в пределах прямой видимости, наступил кульминационный момент.

– Сдавайтесь, вы окружены, – закричали им из укрытия.

– Кому, вам, что ли, сдаваться? Сами сдавайтесь, – после паузы, вызванной как неожиданностью, так и необходимостью консультации, закричал Агаев.

– Перестрелка бессмысленна. Сдавайтесь, так для всех будет лучше. Вы окружены в несколько колец. Все равно вы никуда не уйдете.

– Местным мы не сдадимся, – опять после паузы крикнул Агаев.

– Сдаваться будете не местным, а уголовному розыску Северной Осетии, – сообщили преступникам абсолютно достоверную информацию.

– А не врете? – не поверили они. – Пусть кто-нибудь из наших встанет и назовет себя.

Хромов поднялся во весь рост и громко, как Борис Бабочкин в знаменитом фильме «Чапаев», сказал:

– Я – Быковский!

Возникла безмолвная пауза.

– Ты слышишь, Тимур, я – Быковский, – повторил он, – Быковский, которого ты после суда грозил порешить.

По виду Хромов действительно был похож на Василия Павловича – такой же невысокий, крепко сбитый. Гогиев и Агаев издалека не сумели, конечно, точно определить, на самом ли деле это Быковский. Но решающую роль сыграла психология. Конечно, никто из местных милиционеров не мог без всяких на то оснований знать фамилию одного из руководителей уголовного розыска Северной Осетии, да еще такие подробности.

– Хорошо, своим ментам мы сдаемся.

– Медленно вставайте, бросайте оружие на землю и поднимите руки, – приказал Хромов.

Через минуту на земле оказались наган, пистолет Макарова, ракетница и два ножа.

После того, как на руках задержанных защелкнулись наручники, Агаева препроводили в Феодосию для разбирательства по убийству, а Тимура доставили на нашей машине в Симферополь. Всю дорогу Гогиев молчал, только в один момент попросил закурить и достать у него из кармана сигареты. Вместе с табаком там оказалась пачка денег.

– Мне они теперь все равно уже не нужны, – многозначительно сказал Гогиев.

– Эти деньги – на крови, они никому не нужны, – спокойно, но твердо возразил ему Хромов.

В столице Крыма Гогиева посадили в одиночную камеру и через день под усиленной охраной отправили во Владикавказ.

К этому времени ранее вынесенный приговор о применении к Гогиеву высшей меры наказания вступил в законную силу. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, исследовав материалы дела, установила, что «Верховный суд Северо-Осетинской АССР правильно признал Гогиева, Гутмана и Бузарову виновными в умышленном убийстве из хулиганских побуждений с особой жестокостью Третьякова». Коллегия также подтвердила вину Гогиева в умышленном убийстве Гуссоева.

Таким образом, шлагбаум на пути дальнейших преступлений дважды убийцы закрылся. Все постарались, чтобы он закрылся надежно, и во второй раз дорога Гогиева в Новочеркасск оказалась более удачной. Так и вышло. Судебный приговор был приведен в исполнение.