К 160-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ
РАССКАЗ
ПЕРЕВОД С ОСЕТИНСКОГО ТАЙМУРАЗА САЛАМОВА
Кудское ущелье рассекает Кавказский хребет в самой его середине. Вокруг стоят горы-великаны, устремляя за облака свои вершины. Склоны и долины пестрят цветами, воздух полон их запаха. Высоко вверху серебром сверкают на солнце утесы, оттуда мчатся белопенные потоки. На зеленых скатах белеют, как снег, отары овец. Радостно чувствует себя человек в этих местах, и дышится ему здесь легко.
Прекрасно Кудское ущелье летом, но как тяжело жить в нем зимой! Здесь выпадает особенно много снега. Ветер несет его с севера, из-за хребта, ссыпает, словно в могилу, и он ложится на склоны слоем в человеческий рост.
В Кудском ущелье, на берегу Арагви, жили два брата – Таджи и Дзама. Оба были бездетны. Жили они богато, двери свои держали открытыми для всех, любому путнику были гостеприимными хозяевами, и добрая слава о них разнеслась по обе стороны гор. Люди молились за них, но молитвы, видно, не дошли до Бога: Таджи и Дзама так и остались бездетными.
Во времена присоединения Грузии к России выдались голодные годы. Солнце выжгло поля, хлеб не уродился. Люди, погибая от голода, меняли на хлеб все ценное, что у них было: ружье – на горсть зерна, что помещалась в стволе, саблю – на то, что помещалось в ножнах. А когда уже нечего было менять, отдавали умирающих голодной смертью детей1.
Была поздняя осень, небо хмурилось. Север дышал холодом и запахом снега, над хребтами клубились темные тучи, и у людей на сердце лежал мрак: надвигалась голодная зима, и неоткуда было ждать помощи.
Неподалеку от Косета, на берегу Арагви, жил арагвинский князь.
Однажды жена сказала князю:
– Подходит зима, а у нас нет ни мерки зерна. Что мы будем есть? Мы уже продали все, что можно было продать! У наших холопов тоже нет ни хлеба, ни скота – что с них взять? Однако есть старая пословица: «Если арба не годится для перевозки дров – она сама годится на дрова». Возьми детей Глахи и обменяй их где-нибудь на зерно.
Князь не стал возражать.
Ночью через хребты прорвался северный ветер, засвистел, завьюжил, намел сугробы. Стало очень холодно.
Глаха и Марта, двое бедняков, жили недалеко от княжеского дома. В тот вечер они улеглись спать поближе к огню, укрывшись старой буркой, а детей своих, мальчика и девочку, уложили между собой и стали рассказывать им сказки, чтобы дети забыли о голоде. Но ведь и волку голодному не спится, что же сказать о маленьких ребятах? Они долго не могли уснуть, плакали и просили хлеба. Однако сон побеждает и голод, и горе: в конце конов дети уснули.
Наутро потеплело. Солнце обласкало горы горячими лучами, утесы засверкали золотом. Земля отогрелась, снег растаял. Запели птицы. Люди вышли на улицу; Глаха с семьей тоже сидел у порога дома, грелся на солнце и в душе благодарил Бога, создавшего светило.
Вдруг перед ними вырос стражник.
– Князь требует к себе ваших детей,– сказал он.
Эти слова прозвучали как гром с ясного неба. Глаха ничего не мог понять, сердце его сжалось, и он спросил дрожащим голосом:
– Зачем же князю наши дети?
Стражник, подбоченясь, крикнул:
– Откуда мне знать, зачем они ему понадобились? Это его дело!
Он схватил детей за руки и потащил со двора. Девочке было семь лет, мальчику – девять или десять.
Поднялся крик, земля содрогнулась от плача детей и причитаний их родителей. Сердца всех, кто видел эту картину, готовы были разорваться, но вступиться не посмел никто.
Глаха и Марта, плача, шли за детьми. Подойдя к княжескому дому, они упали на колени. Князь, глянув с балкона, крикнул:
– Гоните прочь этих ослов, чтобы я не слышал их воя!
Слуги пинками погнали несчастных за ворота, а Глаха и Марта, плача, проклинали князя. Тот услышал их, побагровел и крикнул:
– Хосро!
К нему явился толстый Хосро.
– Беги, скажи стражникам, пусть как следует намнут им бока! – приказал князь.
Стражники догнали Глаху с женой и избили так, что на них не осталось живого места. Они с трудом добрались до домау, и Марта в тот же день умерла. Собрались бедняки, такие же, как Глаха, оплакали несчастную женщину и похоронили ее.
Глаха недолго прожил после этого – через несколько дней он тоже умер.
В тот самый день, когда хоронили Марту, князь посадил детей в хурджины,2 навьючил на коня и повез продавать. По лицам детей потоками текли слезы. Камень бы растаял от их плача, но сердце князя было тверже булыжника, горе детей не тронуло его.
Вечерело. Солнце садилось за горы. Казалось, оно спешит скрыться, чтобы не видеть страданий сирот.
Было уже темно, когда князь добрался до дома Таджи.
– Добро пожаловать! – приветствовал гостя хозяин. Князю помогли спешиться, детей тоже сняли с коня и ввели в дом.
Таджи с князем сели у огня. Женщины, обрадовавшись детям, приласкали их – и те перестали плакать, только время от времени еще всхлипывали.
Зарезали барана. В котле над пылающим очагом варилось мясо, жена Таджи тем временем пекла пироги с сыром. Вскоре был готов обильный ужин.
Таджи ни в чем не знал недостатка: при жажде пил пиво, для веселья – араку. Дом – полная чаша, вдоволь земли. Из года в год у него оставались излишки зерна.
Они долго пировали, тост следовал за тостом. Наконец ужин закончился. Убрали столы. Таджи все еще не знал, зачем к нему пожаловал князь. Такой уж был у него обычай – не спрашивать гостя ни о чем, не угостив его сначала хлебом-солью.
Теперь настало время, и Таджи обратился к князю:
– Позволь спросить тебя, куда ты везешь этих детей?
Князь ответил, подкрутив усы:
– Ищу, где бы купить зерна. Мои холопы обнищали, у них взять нечего, вот я и меняю этих двоих на хлеб.
Таджи, подумав, решил взять детей себе. Сошлись на десяти мерах зерна. Поговорили еще о том, о сем и улеглись спать. Наутро встали рано. Умывшись, снова сели за стол, потом князю отмерили его зерно, и он отправился восвояси.
Таджи предложил брату взять кого-нибудь из детей. Дзама вы-брал мальчика, а его сестра стала приемной дочерью Таджи. Девочку стали звать Гурдзыхан3, а мальчика – Гурдзыбек.
Они долго не могли забыть своих настоящих родителей и плакали по ним, но, окруженные заботой и лаской, через несколько лет забыли родной грузинский язык. Прошлая жизнь стала представляться им далеким сном,
Таджи и Дзама уже не считали себя бездетными; в их домах звучали песни, слышался смех.
Сердце человека стремится подняться по лестнице жизни до самого неба. Оттуда, с высоты орлиного полета, открывается сверкающая красота мира, и жизнь улыбается человеку. Увы, часто все проходит в мгновение ока.
Как-то летним днем Гурдзыбек вместе с женщинами доил во дворе коров. Дзама, сидя на плоской крыше дома, возился с ружьем. Он весело шутил, глядя на домочадцев, на сердце у него было светло и радостно.
Вдруг ружье выстрелило. Гурдзыбек ткнулся головой в ведро с молоком: пуля попала ему в лоб и вышла из затылка. Женщины бросились к нему, Дзама тоже сбежал с крыши. Гурдзыбек был мертв.
Дзама молча повернулся и ушел в дом. Там он зарядил ружье, выстрелил в себя и упал навзничь посреди дома.
Поднялся крик и плач. Женщины рвали на себе волосы, царапали щеки. Сбежались люди – и они тоже плакали, узнав о случившемся. Таджи в это время не было дома – близилось время сенокоса, и он отправился в горы взглянуть на луга. За ним послали, и вскоре он появился. Понятно, что он чувствовал.
Через три дня был готов склеп. Собрался народ из трех ущелий. Таджи зарезал двух быков4. Мертвых оплакали, положили в склеп; потом, вернувшись в дом, помянули покойников, сказали: «Светлая вам память!» – и разошлись, а из опустевшего дома долго еще слышались причитания женщин.
Шло время, летели годы. Таджи стал забывать свое горе, жизнь вернулась в привычное русло.
В те же времена на берегу Терека жили три брата. Младшего звали Джиргол.
Как-то весенним днем Джиргол остановился возле дома Таджи и приветствовал сидевшего у дверей хозяина:
– Да будут счастливы твои дни, Таджи!
– И тебе счастливой жизни, юноша,– ответил Таджи. В те времена старшие не обращались к младшим по имени. – Входи в дом, угостись хлебом-солью, ты, верно, проголодался в пути.
Джиргол хотел отказаться, но у него было дело к Таджи, поэтому он поблагодарил хозяина и без лишних слов вошел в дом.
Было как раз обеденное время. Гурдзыхан собрала им на стол, они стали есть и пить, а она им прислуживала.
Гурдзыхан и Джиргол никогда раньше не встречались. Теперь, увидев друг друга, они пришли в смятение. Им обоим казалось, что сердца их стянуты раскаленными железными обручами, оба не в состоянии были произнести ни слова.
Наконец обед закончился. Гурдзыхан убрала со стола и вышла.
Как я уже говорил, Таджи сначала потчевал гостей, а потом уже задавал вопросы. Теперь, когда они встали из-за стола, Таджи спросил:
– Скажи, что за дело у тебя ко мне?
– Ничего особенного, я хотел арендовать пастбище, – смущенно ответил Джиргол.
Они договорились о плате за пастьбу – по одной овце с сотни – и Джиргол отправился домой. С этого дня и он, и Гурдзыхан горели тайным огнем.
Весна была в разгаре, вся природа пришла в движение. Джиргол пригнал свой скот на земли Таджи. Он сделал загон в зеленой долине и пас здесь свое стадо. Скот Таджи пасся неподалеку. Гурдзыхан приходила туда доить коров, она каждый день видела Джиргола, и сердце ее сгорало от любви.
Как-то раз, когда она снова пришла на пастбище, Джиргол сказал ей:
– Девушка, неужели в тебе нет ни капли жалости ко мне? Мое сердце обуглилось, превратилось в золу. Я не могу так больше, уж лучше убей меня… Вот тебе пистолет, – он протянул ей оружие.
Бедная Гурдзыхан! Ее сердце отчаянно забилось, дыхание перехватило. Она молча бросилась на грудь Джирголу, и мир перестал существовать для них. Недоенные коровы разбрелись по пастбищу. Но вот вдали появился пастух со стадом и крикнул с пригорка:
– Где ты, Джиргол? Собери свой скот!
Влюбленные разошлись в разные стороны: Гурдзыхан пошла домой, Джиргол направился к стаду. С того дня их сердца слились в одно, они поклялись, что никогда не изменят друг другу и станут мужем и женой. Пришла осень. Небо стало хмуриться, на вершинах утесов уже белел снег. Ветер нес с севера, из-за перевалов, черные тучи. Не стало слышно пения птиц – они улетели в теплые страны. Пришло время и Джирголу возвращаться домой. Что ж поделаешь, он собрался в дорогу и отправился вместе со стадом обратно.
Вот и зима настала, засвистела метелями, занесла все снегом, не оставив на земле ни одного темного пятнышка.
Гурдзыхан стала сама не своя.
Она всегда была веселой и общительной, теперь же сделалась молчаливой и печальной. Все ее мысли были с Джирголом, и она целыми днями смотрела в сторону Дарьяла, куда он ушел,
Джиргол тоже худел день ото дня, забросил хозяйство и упрекал братьев в том, что они никак не женят его. Братья сразу поняли, в чем дело.
Кончилась зима. Земля задышала, деревья покрылись молодой листвой. На полянах запестрели цветы, наполняя воздух ароматом. Ophpnd`, проснувшись, праздновала приход весны.
Однажды старший брат Джиргола, Бицико, сказал:
– Пойдем к Таджи, сосватаем его дочь за Джиргола.
Родные согласились с ним.
Бицико взял посох и отправился в путь. Солнце уже садилось, когда он ступил на порог Таджи.
– Добрый вечер, Таджи!
– Будь здоров, Бицико, добро пожаловать!
Они вошли в дом, сели и начали неторопливо беседовать о погоде, о травах, о домашних делах. Тем временем подоспел ужин, Гурдзыхан поставила перед мужчинами фынг5 и стала прислуживать им. Таджи и Бицико выпили за здоровье друг друга. Вскоре Бицико заговорил о деле. Гурдзыхан, смутившись, оставила мужчин одних.
Таджи согласился отдать дочь за Джиргола. Сразу же договорились и о калыме. Бицико не торговался, и они остановились на пятидесяти коровах. Бицико, не откладывая, пригласил Таджи приехать за калымом через неделю. Как договорились, так и сделали. Через неделю Таджи получил то, что ему причиталось, а двое влюбленных обрели, наконец, покой.
Минуло лето. Урожай был уже убран, по берегам рек стал появляться лед, вершины гор укрылись снегами. Настал праздник Святого Георгия, и Джиргола женили.
Это были смутные времена. Грузия пришла в упадок и не могла уже защищаться от врагов. Один за другим следовали грабительские набеги.
Человек – самый большой хищник на земле. Взор его алчен, душа ненасытна. Он силой отбирает у слабого и имущество, и саму жизнь. Великие мудрецы во все времена призывали к добру и справедливости, но им так и не удалось смягчить человеческие сердца. Наверное, много веков еще пройдет, прежде чем люди поймут, кто они такие, откуда вышли и куда идут.
Ненастной осенней ночью в дверь Таджи постучали.
– Принимай гостей, Таджи!
Таджи поднялся с постели, оделся и пошел к выходу. Женщины зажгли огонь. Таджи открыл дверь, и в дом ворвались пятеро вооруженных людей – судя по всему, дагестанцев. Таджи мгновенно понял, что это за гости, и бросился к оружию, но абреки навалились на него и связали. Жена Таджи, схватив со стены кинжал, по рукоять вонзила его в живот одному из грабителей, и тот мгновенно испустил дух. Остальные выхватили сабли и зарубили Таджи и его жену. Они поймали жену Дзама, связали ей руки, забрали все, что было ценного в доме, выгнали скот и скрылись в ночной мгле, прихватив с собой несчастную женщину. Через три дня они уже были в Дагестане.
На другой день соседи заметили, что из дома Таджи никто не выходит. Они пришли узнать, в чем дело, и нашли Таджи и его жену мертвыми. Послали вестника к Джирголу и Гурдзыхан. Собрался народ. Покойников оплакали и положили в склеп рядом с Дзама и Гурдзыбеком. Гурдзыхан, войдя в опустевший дом, сняла надочажную цепь6 и повесила ее в знак траура себе на шею.
В те времена жила в Хевском ущелье одна ничем не примечательная фамилия. Когда русские войска стали продвигаться в Грузию, горцы разделились на две части: одни были на стороне русских, другие оказывал им сопротивление. Люди из хевcкой фамилии, о которой идет речь, помогали русским, показывали им дороги. Научившись кое-как изъясняться по-русски, они завели дружбу с начальством, а то, в свою очередь, не скупилось на награды, и вскоре получилось так, что эта фамилия возвысилась над другими. Они постепенно прибрали к рукам всю округу и никому не давали поднять головы.
Многие люди, стараясь сблизиться с этой фамилией, брали себе из нее воспитанников. Отец Джиргола тоже в свое время взял на воспитание их мальчика по имени Теджиа. Тот вырос высокомерным, заносчивым и вероломным, не годился ни в друзья, ни в родственники.
Гурдзыхан оставалось две недели до снятия траура, когда Теджиа пришел к ним в гости. Был какой-то праздник, все ушли к дзуару7, и в доме не было никого, кроме Гурдзыхан.
Она приветливо встретила Теджиа, как и полагается встречать родственника, пригласила его в дом, поставила на стол еду и питье. Теджиа, выпив, захмелел и завел бесстыдные разговоры. Гурдзыхан, побледнев, гневно нахмурилась:
– Ты ведь воспитывался в этом доме и вскормлен нашим молоком, как же ты смеешь мне, женщине, носящей траур, говорить такие слова?! – сказала она и, повернувшись, пошла прочь.
Теджиа, догнав ее, схватил и бросил на кровать. Она отбивалась, кричала, но тщетно: негодяй сделал свое грязное дело и ушел.
Гурдзыхан плюнула ему вслед:
– Будь ты проклят, подлая собака! – и зарыдала.
Она, плача, оглядела комнату, достала веревку и привязала ее к потолочной балке.
– О, всевышний Боже! О, Мать Мария! Вы видите все. Вам я поручаю свою несчастную грешную душу! – с этими словами она обвязала веревку вокруг шеи и повисла под потолком.
Солнце клонилось к закату, когда люди вернулись в село. На улицах царило веселье, но вдруг из дома Джиргола донеслись крики и рыдания. На шум сбежались соседи. Веревку развязали, но Гурдзыхан давно уже умерла. Народ недоумевал, никто не мог понять, почему она покончила с собой – ведь Гурдзыхан жила с мужем в любви и согласии. Так никто тогда и не узнал тайны смерти Гурдзыхан.
Горе старит человека. Черные усы Джиргола покрылись инеем, словно осенняя трава, стройный стан согнулся, лицо побледнело, на лбу залегли морщины. Он стал заикаться, сон не шел к нему, все его мысли были связаны с непонятной гибелью Гурдзыхан. Целыми днями сидел он, неподвижный и молчаливый, на пороге своего дома, а ночи проводил на могиле жены.
Но нет такой тайны, которая рано или поздно не раскроется. Теджиа был человеком распущенным и легкомысленным, и водил дружбу с такими же женщинами. Часто, захмелев, он рассказывал им о своих похождениях. Как-то раз он был в гостях у одной из них, по имени Госази, и, крепко выпив, ночью проболтался о случае с Гурдзыхан. Но Госази ублажала не одного Теджиа, так что вскоре несколько человек уже знали историю загадочного самоубийства, а через несколько дней эта история стала достоянием всей округи. Узнал обо всем и Джиргол, и решил убить Теджиа.
Всевышний прощает многое, но не все. Через короткое время Джирголу представился удобный случай: Теджиа сам явился к нему в дом. Пьяный, он сидел, развалясь в кресле посреди комнаты, и важно разглагольствовал. Джиргол молча сидел в углу напротив и думал: «Не годится убивать его в доме. Лучше я отпущу его, а потом догоню и убью где-нибудь по дороге»…
Тем временем Теджиа, сыто икая, стал издеваться над ним:
– Ты, Джиргол, был бы хорошим человеком, если бы нашел мне на ночь какую-нибудь женщину.
Джиргол едва не задохнулся от гнева. Не в силах больше сдерживаться, он выхватил кинжал и всадил его в жирное брюхо Теджиа. Удар был такой, что Теджиа остался пригвожденным к креслу.
Ночью Джиргол, привязав труп к хвосту лошади, выволок его со двора и бросил в поле между Окрокана и Кобом8, а сам ушел в абреки.
Когда-то осетины были многочисленным и сильным народом, но они сами довели себя до плачевного состояния. Они никогда не были крепки единством и часто убивали друг друга, проливая братскую кровь.
В ущелье Тырсыгом жила одна семья из рода Семмарзата. Однажды Джиргол заночевал у них, не зная того, что Семмарзата в близких отношениях с его кровниками. А хозяева, когда он уснул, потихоньку налили воды в ствол его ружья, затупили саблю и кинжал и послали гонца к его врагам.
Джирголу устроили засаду. На рассвете, когда он отправился в путь, его встретили в Касарской теснине двенадцать вооруженных всадников и начали стрелять в него.
Джиргол поднял ружье, но выстрела не последовало. Он выхватил саблю, но тупая сабля не наносила врагам никакого вреда. Тогда, видя, что деваться некуда, он встал, опершись о бесполезный клинок, и сказал:
– Что ж, собаки, ваша взяла.
Из ран его ручьями текла кровь, он медленно, как подрубленное дерево, упал на землю, и жизнь покинула его.
На другой день люди, проезжая по Касаре, нашли там предательски убитого Джиргола. Весть о его гибели облетела все ущелье. Тело привезли домой. Братья его умерли раньше, в доме оставалась только старая мать. Соседи сделали поминки за свой счет и похоронили Джиргола рядом с Гурдзыхан. Народ разошелся, и только рыдания старой женщины слышались из осиротевшего дома.
Так кончилась печальная история Гурдзыхан и Джиргола. А что же вдова Дзама, что сталось с ней?
Разбойники увезли ее в Дагестан и там продали какому-то наибу. Тот, в свою очередь, продал ее еще кому-то. Так за долгие годы ее продавали несколько раз, пока она не оказалась в Чечне. Там ее выкупили осетины из рода Мамсырата и привезли в Осетию, в Гизель. К тому времени она уже стала забывать осетинский язык. Когда ее спросили, кто она такая, она ответила: «Кудаг», что значит «из Куда». Так ее и стали звать.
Шли годы, Россия укрепила свою власть на Кавказе, горцы лишились прежней воли. Мамсырата решили переселиться в Турцию. Они взяли с собой и Кудаг. Их путь лежал через Дарьял, постепенно они приближались к родным местам несчастной женщины. И вот она, наконец, увидела родной дом, увидела склеп, в котором лежали Дзама и Гурдзыбек, вспомнила прошлую жизнь, все страдания, которые ей пришлось перенести, и сердце ее, дрогнув, вспыхнуло огнем, словно его сжали раскаленным железом. Вдова упала на колени и зарыдала. Слезы потоками текли по ее старым иссохшим щекам.
К ней подошла какая-то старушка, участливо спросила:
– О чем плачешь, бедняжка?
Вдова, собрав остаток воли, уняла рыдания.
– Ради всего святого, не знаешь ли ты Гурдзыхан, жену Джиргола? – с трудом произнесла она.
Старуха, вздохнув, ответила;
– Как же мне было не знать ее? Да только она давно уже умерла. И Джиргол умер, его убили кровники, – и рассказала, как было дело.
От горя вдова не смогла даже заплакать. Ее лицо покрылось мертвенной бледностью, свет померк в глазах. Она упала, ударившись головой о придорожный камень, и тут же скончалась.
Спутники похоронили ее невдалеке от дороги. «Мир тебе и светлая память!»– оказали они и отправились дальше.
До сих пор в Дарьяльском ущелье возле дороги виден небольшой могильный холмик, где похоронена вдова. Мир праху ее!
Конец и нашей печальной повести.