Наталья Савадян-Паронян выросла в одном из старых районов Владикавказа. Окончила живописно-педагогическое отделение Владикавказского художественного училища, затем – художественно-графический факультет Московского педагогического института, ныне – Московского государственного университета им. М. А. Шолохова. Училась самоотверженно и увлеченно, в результате, как этого и следовало ожидать, владеет профессиональной школой. С удовольствием и большой творческой пользой для себя и своих воспитанников преподает во Владикавказском лицее искусств. Является членом Союза художников России, куда, как известно, принимают не просто так, и не только в связи с наличием соответствующего художественного уровня. Многочисленные живописные и графические работы, выставки, в том числе масштабные персональные в залах Республиканского художественного музея им. М.С. Туганова, – свидетельство ее неустанно растущего творческого багажа, без которого трудно обрести признание такого рода. Она из тех счастливцев-художников, для которых творчество – образ жизни, неотъемлемая естественная составляющая каждодневного бытия, порой, даже не осознаваемое, постоянное средство связи с мировой гармонией. При этом почти смешно говорить о ее профессиональном фанатизме, приносящем в жертву искусству все и вся, в том числе и личную жизнь, поскольку Наталья Савадян-Паронян – еще и заботливая мать большого семейства, воспитавшая троих замечательных сыновей.
Очевидная станковость и жанровая камерность ее произведений не только не мешают, а напротив, скорее помогают ей находить своих зрителей и коллекционеров среди образованной владикавказской публики. Конечно, не только эти качества. А может быть, и совсем не эти, поскольку поклонники ее творчества чаще всего не могут точно вербализировать свое к нему расположение. Работы художницы просты, понятны и в то же время феноменальны.
Наталья Савадян-Паронян работает в привычной зоне традиционного фигуративного искусства. Казалось бы, все ясно, она – как говорят сегодня – традиционалист. И, безусловно – зоркий наблюдатель с уникальной эмоционально-зрительной памятью, фиксирующей не конкретное, а характерное, остро выразительное, когда образная коннотация оказывается живее и точнее бесстрастно запечатленной натуры. Ее герои узнаваемы. Их узнают друзья и знакомые. Не исключено, что они узнают сами себя. Однако в работах нет и намека на попытку решить задачу натуралистической, или же академической визуализации. Объем фигур и предметов чаще нивелирован и почти уплощен. Перспектива – условна. Она скорее авторская, нежели построенная по правилам науки. Пространство здесь обозначается и строится посредством совокупности знакомых образов-черт, не вызывающих сомнения в достоверности. И в этом условном пространстве, оказывающимся обширным синкретическим полем мыслей, ассоциаций и эмоциональной стихии души автора, симультанно сосуществуют образы из разных миров – воображаемого и реального, прошлого и настоящего, проступая из цветного марева памяти, коим предстает у Натальи Савадян-Паронян сама живописная материя. Конструкция формы, материальность изображаемых объектов для нее не особо важны. Зато характер этих объектов важен и читается сразу. Не важно, характер ли это человека, собаки или кота, птицы или самого города – главных героев ее произведений.
Старый многонациональный Владикавказ с его обитателями, общими дворами, потемневшими кирпичными домиками под черепичными крышами, повидавшими разные времена такими же старыми деревьями, многослойно существующий в пространстве ее воображения, становится одушевленным и мгновенно распознается любым, кто его знает. Его изображение не претендует на топографическую точность и даже на точность архитектурную (хотя и включает известные ротонды, башенки, эркеры и фронтоны старых владикавказских построек), оно словно составлено из случайных «неправильных» пазлов, и все-таки непостижимым образом узнаваемо. Может быть, в этом и заключается феноменальная притягательность произведений художницы, умудрившейся интуитивно запечатлеть историю души старого города («Базарчик», «Павловский переулок», «Осетинская слободка», «Красные крыши», «Вечер», «Перед грозой», «Утро», «Первый снег», «Туманное утро» и др.).
Гротесковым мир ее образов назвать нельзя, хотя присутствие юмора очевидно. И вряд ли он исполнен иронии. Саму манеру хочется обозначить стилизаторским наивом. Но будет ли это обозначение точным? Визуальный характер пластической экспрессии живописного языка Савадян-Паронян на первый взгляд к этому явлению близок. Утрированные пропорции и формы, уплощенный объем, экспрессивное взаимообогащающее сочетание пятна и линии, условное пространство, спонтанно проявляющийся мягкий юмор и острота образных характеристик сродни детскому рисунку. Но дети рисуют серьезно, «несерьезно» получается. Природа ее образно-художественного языка все-таки иная. Может быть, и потому, что к доброму юмору часто присоединяется оттенок совсем недетской ностальгии по несбыточному.
Наталья Савадян-Паронян – опытный мастер-профессионал. В определенном смысле рождение ее пластического стиля – как раз тот случай, о котором говорил Станиславский: «Система нужна только на первом этапе. Как только пришло оно, вдохновение, забудьте систему». В то же время Савадян-Паронян вряд ли уповает на вдохновение, она – большая труженица. В ее творческом архиве бесчисленное множество эскизов и зарисовок, визуализированных мыслей. Как было сказано выше, потребность рисовать для нее – естественное состояние. Поэтому Наталья Савадян-Паронян работает во фри-стайле (но не в пластической эклектике!) – свободном стиле, когда не задумываешься, как это сделать, как не задумываются дети, считающие, что могут изобразить все, что хотят. Но, в отличие от детского творчества, за кажущейся простотой и спонтанностью ее решений стоит серьезный профессиональный опыт, использующийся автоматически и подчиненный эмоционально-ассоциативному энергетическому потоку, управляющему ее рукой и мыслью. Наивно полагать, что любой человек без специального образования легко создаст что-либо подобное. Хотя многие, глядя на ее работы, как в детстве обретают бесстрашие рисовать.
Ее кажущиеся простыми небольшие композиции структурно уравновешены, пластически организованы, стилистически органичны и целостны, а главное – замечательно решены в цвете. Колорит – гармония общего цветового решения – одна самых сильных сторон ее произведений. Как и магическое звучание отдельно взятого живописного пятна, как правило, матового, составленного из множества почти прозрачных, наплывающих мягких шепчущих мазков, очерчивающегося разноцветными мазками-линиями, длинными и короткими, закручивающимися и тающими до исчезновения. Неудивительно, что художница, одинаково успешно работающая в техниках графики и батика, масляной и акварельной живописи, легко смешивает специфический видовой изобразительный (естественно – не технологический) язык в одном произведении. Колорит в ее работах – основной и самый таинственный невербальный носитель информации о главном – скрытой истинной поэтической реальности, ради которой творили сюрреалисты. Именно она, мистическая многоликая вселенная души, эта самая поэтическая реальность обнаруживается в случайных алогичных встречах в одном картинном пространстве реальных и вымышленных героев – носильщиков с тележками и клоунов, задумчивых старушек, беспечных кутил, бродяг с лицами философов и хлопочущих хозяек, очеловеченных птиц, собак и котов среди деревьев с разноцветными стволами и города, похожего на город с картинки из детской книжки или театральную декорацию.
Фантастически равнозначно раскрываются автором в одной картине внешний и внутренний облик города. Художница словно опережает вопрос любопытного простодушного зрителя: «А кто живет внутри?». Город в ее холстах уютно смотрит на мир множеством светящихся и погасших, распахнутых и закрытых, больших и маленьких окон, в которые хочется заглянуть. И в композиционной структуре некоторых ее картин c помощью высветления осторожно и мягко очерченного, проступающего сквозь изображение улицы большого центрального пятна-окна открывается жизнь обитателей дома. В работе «Ожидание» – задумавшаяся, уставшая женщина за столом, в «Философии быта» – двое в одной постели спят, отодвинувшись и отвернувшись друг от друга, в одном из нескольких вариантов «Утра» – веселая сценка с заботливой мамашей, угощающей свое чадо. Изображая интерьер, художница непременно показывает мир за окнами, бережно сохраняя неразрывность внешнего и внутреннего ликов города. При этом в интерьере могут жить только предметы. Подобно кодам сновидений они проступают сквозь воды памяти, чтобы что-то рассказать на безмолвном языке. Человек, изображенный за окном, заглядывает в комнату, погружаясь в потоки воспоминаний, размышлений и ассоциаций («Память», «Натюрморт с ключами»).
Ее творческую вселенную питают сиюминутные впечатления от быстротекущего, как сказали бы буддисты, мира повседневности, разрастающиеся потом синестетическими побегами накладывающихся образных параллелей и коннотаций, оказывающихся неожиданными и для самого автора. Она рассказывает, как у соседей убежал большой черный петух, и три дня его не могли поймать: «Такой красивый. Я его нарисовала…». Скорее всего, соседи своего петуха узнают. Но картина вряд ли будет аналогом или заменой фотографии. Там будет то, что пока фотографии, даже художественной, почти недоступно. Или доступно очень немногим ее образцам. Возможно, в этом и заключается непостижимая тайна искусства.
Разные птицы – постоянные персонажи многих ее произведений. Если куры и петухи, не способные к высокому и далекому полету, узнаются сразу («Утро»), то других птиц не всегда можно определить точно. Голуби, а иногда и не голуби, с озябшими лапами на заснеженных городских улицах и крышах (серия «Городские птицы»). Белые птицы в руках у странника («Странник») и юноши («Двое в городе», «Данко») – будто приготовленные в дар – и сердце и душа одновременно. А еще птица на ее картинах может быть воплощением мечты, внутренней свободы, или просто одним из голосов города. Впрочем, художница позволяет каждому из нас обозначить птицу самому. Прозаичные воробьи или чудесные пестрые птички в «Зимнем натюрморте». Явно сказочные (кое-кто даже о четырех лапах), важно вышагивающие по земле и весело летящие над городом и женщиной, развешивающей белье в небе. Светлая, задумчивая женщина-птица, лишенная какой бы то ни было декадансной инфернальности, невесомо стоит на крыше в картине «Сон». Маленькую птицу держит в руке фея в неожиданно розовом «Дыхании зимы». Этим птицам уж точно не страшны толстые ученые коты или шкодливые коты-любимцы, восседающие на руках у своих грустных хозяек, с удивительной живостью и достоверностью изображенных художницей («Кот ученый», «Женщина с кошкой»). Именно такая, обыкновенная женщина, каких много встречается и в жизни, и на ее картинах, может мечтательно нежиться в облаках, паря, как птица, над щедрой осенней землей («Бабье лето»).
Женский образ в творчестве Савадян-Паронян часто проявляется в двух ипостасях – усталой домохозяйки и девушки-феи, принцессы, каких рисуют маленькие девочки («Фея времени», «Девушка Осень», «Королева Ночь»). Но при этом магические возможности оказываются доступными обеим. Так, например, в картине «Вечерний этюд» хлеб в руках у владикавказской старушки оказывается месяцем, а узор пестрого ее фартука – кусочком звездного неба.
То, что в картинах этой художницы поселились ангелы и птицы, вовсе не означает, что ее не волнуют проблемы земные. Тем более, что и эти персонажи тоже живут в картинах, по большому счету относящихся к лирико-поэтической интерпретации самого что ни на есть бытового жанра. Союз и конфликт, надежда и ожидание, тайна единения во множестве нюансов раскрываются в ряде интерпретаций темы «Двое». Человек становится частью натюрморта, растворяясь и уменьшаясь до величины вазы с цветами. Или, наоборот – букет разрастается до размеров дерева, осеняя и, в то же время, разделяя мужчину и женщину («Он и она», бум., акварель., 2008, «Натюрморт с куклой») в ее камерных акварелях, сочетающих мягкую стилистику лирического наива и философские размышления о взаимоотношениях между людьми. Гигантский относительно человека, словно увеличенный эфемерной линзой любви букет на подиуме улицы представляется подарком судьбы, гарантией и сенью грядущего счастья. Но если предположить, что букет все-таки обычный, маленький, то уменьшенный человек превращается в куклу – игрушку на столе судьбы. Листы «Он и она» и «Натюрморт с куклой», несмотря на некоторое различие в размерах и времени исполнения, оказываются неразрывно связанными в диптих, звучащий как лирико-философская притча. А сама техника с ее прозрачностью и эффектом растворения материального мира подчеркивает, что перед нами – иллюзия, немного грустное сновидение, игра.
Констатируя разлад, Наталья Савадян-Паронян не обличает современности и не идеализирует прошлого. Кажется, что мужчина и женщина, словно сошедшие со старинной фотографии, прошли мимо друг друга и удаляются, не оборачиваясь, каждый в свою сторону («Он и Она», х.м., 2010). Жизнь – карусель, а точнее – колесо обозрения, на которое похожа карусель на одной из ее картин. Короли, шуты и клоуны, принцессы и мечтательные простушки по очереди оказываются на самом верху, или внизу («Карусель»). Счастье же подобно воздушному змею и может улететь. Но закончившееся лето непременно вернется («Прощание с летом»).
Вполне очевидно, что картины художницы отражают ее ощущение мира. По известной классификации Кандинского (хотя изображения на них всегда остаются в зоне фигуративности) их можно отнести и к импрессиям – впечатлениям, пропущенным сквозь призму личного эмоционального опыта, и к импровизациям, передающим более субъективное внутреннее восприятие. Какое же оно, это ощущение? Теплое. Мудрое. Доброжелательное. С юмором. Она не выплескивает в мир горечи и отвращения. Не обличает, не порицает, не поучает и не высмеивает, не эпатирует, но и не впадает в слащавое умиление. Она рассказывает о мире, словно поет колыбельную. И зритель ощущает себя окрыленным и легким, подобно ее вездесущим птицам. Мы любим тех, с кем чувствуем себя лучшими и счастливыми. Может быть, в этом секрет притягательности ее творчества?
