РАССКАЗ
Недавно освободившийся, вялый и потрепанный Гогило Микатадзе, который, между прочим, позор ему, отбывал срок наказания за изнасилование скульптуры, рыскал вблизи Сухого моста, в саду художников, и сверкающим взглядом искал покупателя самшита. Этот, примерно полутораметровый, толщиной с человеческую руку, местами покрывшийся мхом самшитовый ствол Гогило держал, как дубину. Судя по его энергичному ходу, агрессивным движениям тела, еще более агрессивной мимике и сверкающим глазам, создавалось такое впечатление, как будто он искал того несчастного, которого ударил бы этой дубиной по голове. Он подходил то к одному художнику, то к другому, но покупателя самшита не находил.
А жизненная история Микатадзе была таковой. Его, еще несовершеннолетним, судили за изнасилование скульптуры прыгающей в воду женщины, установленной в парке культуры и отдыха на берегу озера Лиси. Эта гипсовая скульптура стояла на пьедестале и готовилась к прыжку, была одета в купальный костюм и не делала никому ничего плохого. Наоборот, своими изысканными формами доставляла огромное удовольствие отдыхающим. А Микатадзе, у всех на глазах, цинично изнасиловал ее, после чего последовали большой переполох и многие беспорядки. Эти и другие обстоятельства суд счел отягчающими и присудил несовершеннолетнему преступнику максимальное наказание – лишение свободы на десять лет. Не пожалели бы и больше, и это было бы ему не впрок, но действующий закон не предусматривал наказания более сурового. Гогило не сидел все десять лет в тюрьме. Его через восемь лет освободили по так называемому «удо», и ему теперь было двадцать два года от роду. Небритый три или четыре дня, он был одет в вялую, будто пролежавшую во влажной торбе одежду, у него блестели глаза, а на запястье правой руки, в том месте, где чуть-чуть выпирает кость, у него была татуировка – пять точек, так называемый «бэш», знак, гласящий о том, что этот молодой «господин» был ранее судим. За восемь лет, отбытых за решеткой, с Микатадзе приключилось многое – чего стоит хотя бы то, что за совершенное «непрестижное» преступление хитромудрые зеки прозвали его Целкарванкой. Он испытал многое: одиночество, голод, холод, притеснения, насмешки, моральную и гигиеничную нечистоплотность, измену… Но несмотря на это, он уже не был в своем представлении Целкарванкой – он теперь в своем представлении был так называемым хорошим парнем, которому было море по колено, а горы по плечо, и несмотря на то, что в данный момент он был занят абсолютно безвредной деятельностью (продавал самшитовый ствол), все же делал это с такой грозностью, будто продажа самшита – нечто грандиозное. Он по-орлиному разведывал окружающую среду и пытался угадать, кто бы мог купить у него самшит.
Спиридон Микатадзе, дедушка Гогило, был простым сельским трудягой. Он всю свою жизнь занимался коллективным и своим хозяйством и, когда скончался, оставил своему потомству нормальный кров и ухоженные земельные участки. А потомки, его дети и внуки, по частям, по доскам и по гвоздям распродали почти все. Наконец, остались они с небольшим неухоженным участком и с одним ветхим домиком. Потомки временами навещали это место с целью отдохнуть и еще больше опустошить его. После освобождения, с той же целью, навестил «фамильную усадьбу» и Гогило. Там он отдохнул немного, посетил тамошних родственников, погулял, разведал, что можно было бы ещё истребить или забрать, но ничего не нашел кроме одного небольшого самшитового дерева. Это дерево Спиридон Микатадзе принес из леса и собственноручно посадил в день рождения внука Гогило. Среди внуков Спиридона Гогило не был первенцем . И Спиридон не сажал при рождении других внуков деревьев, то есть это не являлось какой-то семейной традицией, просто Спиридону Микатадзе кто-то посоветовал в день рождения внука посадить самшитовое дерево в своем саду. Родственники знали, что это дерево было посажено на имя Гогило, и поэтому не трогали его. Да и что толку было трогать – самшит был маленьким, ведь это дерево растет очень медленно.
А Гогило знал понаслышке, что некоторые резчики по дереву изготавливают из самшита ценные вещи, поэтому, не считаясь с тем, что это дерево было посажено дедом в его честь, срезал самшит, привез в город и бросил у себя дома, а когда через несколько дней подаренные деньги и продукты кончились, взял свой самшит.
Неоднократно присматривался Гогило к выставленным на продажу деревянным изделиям, провел по поводу своего самшита собеседование с их авторами. Но то ли из-за неимоверно высокой цены, то ли из-за раздражающего, блатного и наглого говора не смог никому продать свой самшит. Резчики по дереву отказывались покупать, выдумывали какие-то отговорки, излагали подробно (Гогило требовал) причину отказа от покупки самшита и пытались перенаправить надоедливого молодца к другому резчику. Подходил к другому, но тот отвечал так же, как предыдущий – самшит не продавался. Он надоел всем художникам и дошел до того, что начал предлагать свой товар уже и посетителям сада художников. А среди посетителей большинство были иностранцы, притом и такие, которых оберегала охрана. Одним из таких был особо почетный сотрудник международной фармацевтической компании Павсикакиос Морфологияпуло, который был направлен в нашу страну с особой миссией: он вел деловые переговоры с тогдашним нашим министром Рисмагом Мамацашвили, с которым у него были весьма сердечные отношения, настолько сердечные, что они дружили даже семьями. Господин Морфологияпуло вместе с супругой пришел в сад художников, чтоб приобрести картины и сувениры, а сопровождали их мать тогдашнего нашего министра Рисмага Мамацашвили – Агатия Мамацашвили и четырнадцатилетний сын министра (внук госпожи Агатии) Цотнэ. Легкомысленный Гогило Микатадзе осмелился погнаться даже за ними, и его возмутительная наглость дошла до того, что почетному греческому гостю он предложил купить его самшитовый ствол: «Эээ, сир-таки, самшит ни хочиш, самшит?! Резать, резать, еф-твою, чик-чик, бздынь-чирик!»… Нечто такое сказал он почетному греческому гостю Павсикакиосу Морфологияпуло с отвратительной жестикуляцией, но пока он пытался сказать что-то еще, его толчками и пинками оттолкнули охранники. А пинками потому, что отталкивание вручную оказалось неэффективным. Что касается господина Морфологияпуло, он не разобрался в случившемся, но, тем не менее, услышав из уст Микатадзе знакомое греческое слово «сиртаки», улыбнулся, довольный. А госпожа Агатия, в отличие от него, свела брови и гневно глянула на Гогило.
Гогило определенное время продолжал сопротивляться, пытался вырваться, толкался и бодался, но вдруг замолк и замер, совершенно равнодушно принял несколько увесистых тумаков от тело-хранителей и пристально стал всматриваться в какую-то точку. Взор Гогило был устремлен в сторону греко-римского ресторана, находившегося за дорогой, а точнее, в сторону «часовых», стоящих у входа в ресторан. Они были одеты в одежду древних римских воинов – пурпурного цвета, убраны шлемами, на поясах их висели короткие римские мечи, а в руках были копья. Они, то есть часовые, привлекали внимание многих людей, но особое внимание со стороны Гогило определило то, что в римских воинах он узнал своих бывших друзей – Кначо1 и Хистава.2 Именно те Хистава и Кначо, с которыми был Гогило в парке культуры и отдыха, когда он на глазах у всех изнасиловал скульптуру пловчихи, прыгающей в воду. Это были именно те Кначо и Хистава, которые так подстрекающе ржали вместе с другими подростками-подонками (бывшими друзьями Гогило), когда Микатадзе насиловал скульптуру, и которые не предприняли ничего, не шевельнули даже пальцем в помощь другу, когда он, то есть Гогило, отбывал срок наказания. Они так же, как и остальные друзья, отвернулись от Гогило, забыли его и даже передачу ни разу не передали, не навестили его. Гогило был сердит на них, и теперь сердитый, с самшитовой дубиной на плече направлялся средь людей и машин в сторону бывших дружков.
– Что, ё… вашу… – вот именно этими словами завел он беседу с Хистава и Кначо, паясничая и смеясь. Кначо и Хистава, конечно, узнали бывшего соратника, они чувствовали перед ним свою вину и поэтому пытались не следовать его примеру и, по возможности, предотвратить назревавший скандал: «Ва, Гогил, как дела? Когда ты освободился, брат?» – но Микатадзе не переставал кривляться и все больше наглел: «Что же вы, парни, навестили бы хоть раз меня, принесли бы хотя бы что! Или у вас раньше работы не было? Бедными, стало быть, были. Нате, нашли же работу, подогрейте хоть сейчас меня чем-то!» «Ладно, завязывай Гогил, хорош тебе!» – «Сколько же вам платят, парни?! Это что, платье, Симон3 ?!» – «Э, ладно, ну, Гогил, хватит, ну!..» – «Эээ, быть мне козлом, у тебя что, ноги побриты, ё?!…» – И точно, у Хистава и Кначо ноги былы побриты. Это было требованием администрации греко-римского ресторана, им платили по десять лари в день за олицетворение римских воинов. Они были в юности хулиганистыми, а ныне ставшими на путь исправления молодыми людьми, а циничный Целкарванка издевался над ними, и притом во время исполнения ими своих служебных обязанностей. «Кначо, ё, ва, какие у тебя хорошенькие бритые ляжки, скушать мой желудок, к тому же ты поправился, однако, Симон, дай ну хоть раз, случайно, помацать тебя за ляжку!» – и на этом обнаглевший до предела Гогило слегка присел, рукой раздвинул пурпурную тогу Кначо, погладил его бедро, ухватил за ягодицу и беспощадно-коварно-горько ущипнул. Tут уж переполнилась чаша терпения Кначо. Он с необыкновенным ревом упомянул мамины потрошки Гогило и со всей дури огрел его по голове римским щитом. У Хистава, безусловно, была самая во всем мире безмозглая и крепкая голова, и по этой причине его прозвали Хистава, но не менее крепкой и безмозглой была голова у Гогило. Эта голова отразила тяжелый римский щит как фанеру, а самшитовая дубина тем временем с треском обрушилась на римский шлем Кначо. Хистава атаковал Гогило копьём, чем временно ограничил ему возможность махать дубиной; тем временем контуженный и упавший на одно колено Кначо выхватил короткий римский меч. Одним словом, началась серьёзная драка, очень похожая на гладиаторский бой… Из ресторана выскочили сотрудники охраны, и если Кначо и Хистава были символичными охранниками, то эти были настоящими носорогами. Носороги набросились на дерущихся и, так как времени разнимать их не было, попытались пинками и толчками вытеснить их с прилегающей к ресторану территории, но ввиду того, что дерущиеся были вооружены весьма серьёзно, они все смешались – римляне, Гогило, носороги. И этот клубок с тротуара постепенно переместился на проезжую часть дороги, а потом перебрался через дорогу и оказался на территории сада художников. Там собравшиеся художники загородили дорогу дерущимся, чтобы таким образом защитить свои работы от повреждения. Но это было ещё не всё наверное, это было совпадение, но со стороны проспекта Руставели появились одетые в борцовские трико, чохи и кимоно борцы. Средь их рядов виднелся медленно передвигающийся грузовой автомобиль «ЗИЛ» с опущенными бортами, кузов которого был устлан борцовским ковром. На этот ковер по очереди поднимались борцовские пары и демонстрировали публике различные приёмы и примочки. За «ЗИЛ»-ом следовал азиатский оркестр в составе барабанщика, дудукиста и двух зурначей. Победители танцевали на кузове «ЗИЛ»-а. У большинства демонстрантов на груди висели медали за спортивные достижения, несли также различные кубки, грамоты и переходящие вымпелы. Шествие возглавляли два молодых борца – оба угрюмые, с толстыми шеями, которые с почтением несли портрет какого-то очень уродливого человека. Изображенный на фотографии тип тоже был одет в борцовское трико, на нем висела уйма медалей, а в поднятых руках он держал два огромных спортивных кубка. Это был неоднократный призёр множества престижных международных соревновании сагареджоец Варлам Киброцашвили по прозвищу Джгано (Уродина). Оказывается, Джгано только что осудили за вымогательство и присудили ему лишение свободы на десять лет. А участники борцовской демонстрации, в свою очередь, только что разгромили зал суда, избили судью, прокурора и заседателей, а теперь собирались провести митинг протеста у памятника Деда-эна в защиту Джгано. Они были чрезвычайно возбуждены и сверкающими, налитыми кровью глазами искали того, кого можно было бы разорвать еще… Процессия борцов и клубок дерущихся смешались, а мордобитие приняло совершенно иной оттенок. Но и это было не главным, катастрофа была впереди, и она не заставила себя ждать. Ведь там покупали сувениры особо почтенный сотрудник международной фармацевтической компании Павсикакиос Морфологияпуло, мать тогдашнего нашего министра здравоохранения Агатия Мамацашвили и её внук Цотне: неожиданно именно они оказались среди дерущихся, а их, как уже говорилось выше, охраняли дородные охранники – тоже приличные бизоны. Одим словом, всё смешалось – все били друг друга: Гогило, римляне, носороги, бизоны, борцы, Павсикакиос, Агатия (зонтиком), четырнадцатилетний Цотне, художники, случайные знакомые и водители автомашин. Они были сомкнуты в один большой клубок, который передвигался и крутился, как пурга, от памятника Деда-эна до памятника Мемеда Абашидзе и уничтожал всё на своём пути, как торнадо.
Пострадали тогда многие: поломались автомобили, были повреждены различные строения, деревья и кусты, а сломанным зубам и разбитым носам и вовсе не было счёту. А особенно пострадал один бизон, которого, между прочим, очень болезненно ранила госпожа Агатия Мамацашвили. И вот как приключилось это: г-жа Мамаца-швили, как уже говорилось, сражалась зонтиком, но этот безвредный хозяйственный предмет отнюдь не был безвредным в руке чудесной женщины. Агатия Мамацашвили была бывшей фехтовальщицей. В своё время, будучи мастером спорта международного класса, она была обладательницей золотой медали по фехтованию на VII спартакиаде народов СССР. Эта хрупкая на взгляд старушка была крепкой и жилистой. Она орудовала зонтиком, как рапирой, и колола им особо активных драчунов. В этой суматохе Агатия вдруг заметила, что к одному из её личных охранников (к бизону) подкрался и попытался его схватить один невысокий, но весьма коренастый борец. Опытный борец несколько раз отбросил в разные стороны дородного бизона и почти уложил его на землю. Появилась необходимость помочь охраннику, к тому же там рядом находился внук Агатии Цотне, который стоял так близко от борющихся, что вполне мог оказаться под упавшим на землю бизоном. Г-жа Агатия рванулась и со всей силой ткнула свой зонтик борцу-агрессору в зад. Но и борец оказался, как говорится, не пальцем деланным. Он схитрил и мгновенно произвёл невероятный приём – развернулся и приподнятого и приготовленного для низвержения бизона подставил ужасному уколу агатииного зонтика. Конечно, зонтик Агатии был не таким острым, как шпага д’Артаняна, но и задница телохранителя тоже не являлась хевсурским щитом…
Зонтик до рукоятки вонзился в тело бизона, а при доставании ещё и раскрылся, после чего ужасное рычание переросло в жалкое мычание.
Бизон мычал долго…
Что касается греческого гостя Павсикакиоса Морфологияпуло, которого Гогило Микатадзе огрел по голове своей самшитовой дубиной, то тот на целый месяц потерял память и дар речи, в этот кризисный период он помнил лишь одно слово – «сиртаки».
Получив удар дубиной, Морфологияпуло беспомощно опустил вниз приготовленные для драки кулаки, моргнул скосившимися глазами и произнёс: «Сиртаки!» – С тех пор он весь месяц повторял: «Сиртаки, сиртаки»…
«Здравствуйте, господин Морфологияпуло!» – «Сиртаки!» – «Как поживаете, господин Грамматика-пуло?» – «Сиртаки!» – Но потом память постепенно к нему вернулась, и он сумел продолжить полезную общественную деятельность. Возможно, это всё закончилось бы для многих и, тем более для Гогило гораздо хуже, но одно обстоятельство изменило всё это к лучшему, и вот что это было:
Этот греко-римский ресторан принадлежал некоему Джузеппе Пичероне и всемирно известному криминальному авторитету Иванэ Гогочури, он же Горбатый Вано. Кем был Горбатый Вано, знали у нас даже дети, а что касается Пичероне, то о нём говорили, что он являлся весьма влиятельным мафиози в Италии. Это было идеей именно Пичероне – поставить перед рестораном воинов-римлян. Он как раз в это время находился в Грузии и вместе с Горбатым Вано был в своём ресторане. И теперь, когда он своими собственными глазами узрел осуществлённую Гогило Микатадзе атаку с применением самшитовой дубины, у него родилась новая идея: для того, чтобы зрелище сделать более привлекательным, было бы неплохо, если б на римских воинов время от времени нападал выскакивающий из леса, вооружённый дубиной варвар. Вот как раз этим варваром и должен был стать Гогило Микатадзе. Пичероне ознакомил Иванэ Гогочури со своим планом и попросил привести Микатадзе поговорить, попросил также, чтобы тот не наказывал этого парня за беспредельное поведение. Гогочури по своей природе не был жестоким, к тому же в тот день у него было хорошее настроение. Такое настроение у него было от вкусной пиццы, съеденной в ресторане, итальянского вина Пино и от того, что он встретился со своим старым другом Джузеппе Пичероне. Ввиду всего этого Иванэ Гогочури ни смог отказать другу и пригласил его выйти на улицу. На проспекте показались знаменитые джентльмены: Горбатый Вано и его гость итальянский мафиози Джузеппе Пичероне. Народ перестал драться и бурными овациями встретил известных криминальных авторитетов. Горбатый Вано и Джузеппе Пичероне помахали людям руками и даже послали им воздушные поцелуи. А после Гогочури дал знак собравшимся, чтобы они разошлись, а Микатадзе поманил к себе пальцем. Из-за уважения к Пичероне Горбатый Вано ограничился лишь лёгкими упрёками, а потом ознакомил Гогило с планом Пичероне и предложил ему работу. План был таким: Гогило должен был надеть одежду из грубой кожи и облезлых шкур с перьями, на голове у него должна была быть шапка с буйволиными рогами, он должен был босым и чумазым с диким криком выскочить из «леса», то есть из сада художников, должен был перейти через трассу и напасть на «римлян», которые, в свою очередь, отбивались бы от нападающего на них варвара. За эту работу Микатадзе полагалось десять лари в день. Гогило согласился, но с одним условием: он не должен был брить ноги. Это требование Гогило Горбатый Вано перевёл итальянцу. Итальянец улыбнулся, похлопал Гогило по плечу и на своём благозвучном языке заявил, что варвару брить ноги не положено.
Греко-римский ресторан расширился, разбогател и стал одним из престижных заведений в городе. Теперь его охраняли уже не два легионера, а большой отряд легионеров, и вместо одного варвара (Гогило) на легионеров нападали группы варваров, которые переодевались то в вандалов, то в гуннов, то в галлов. Иногда, когда в ресторане было очень много народу, проводились «бои гладиаторов» и даже инсценировались различные исторические события: восстание Спартака, например. Гогило, Кначо, и Хистава, как пионеры этого почина, изображали предводителей: Гогило был Спартаком, Аттилой или Ганнибалом; а Хистава и Кначо, в свою очередь – Лукуллом, Помпеем, Крассом, и т.д. Посетители ресторана наблюдали за сражениями и делали ставки. А сражающиеся стороны крушили в это время друг друга. Это развлекало жителей нашего города и посетителей ресторана. А руководство города было довольно тем, что многие молодые безработные были трудоустроены, а значит, отделены от дурного влияния улицы.
Только отдельные художники высказывали иногда робкий протест. Дело было в том, что «лагеря варваров» находились в том саду, где тбилисские художники выставляли свои произведения на продажу. Варвары разбрасывали в саду окурки и одноразовые шприцы, мочились у кустов и деревьев, сквернословили и играли в карты, иногда крали у художников работы. А впрочем, что можно было ожидать от таких как Гогило, Хистава и Кначо. Но всё же это было лучше, чем если бы они стояли целыми днями на бирже.
Владельцы ресторана, криминальные авторитеты Гогочури и Пичероне, были довольны таким раскладом дел. Особенно Пичероне был воодушевлён варварскими набегами, он теперь и в кинобизнес сунул свою мафиозную лапу. Он вёл переговоры с ведущими кинокомпаниями мира, чтобы снять высокобюджетный фильм (условное название «Падение Рима») с участием нескольких мегазвёзд кино. Эти переговоры не были лёгкими: кинокомпании, а часто и кинозвёзды требовали иногда слишком многого от учредителей. Но учредителей это не останавливало, поскольку незаменимых не бывает. Если не удавались переговоры с одной кинозвездой, то на эту роль приглашали другую, не менее яркую кинозвезду.
Что касается артистов для эпизодических ролей, то с этим проблем не было и вовсе – желающих было много.
Ведь варваров в нашем городе уйма – хоть пруд ими пруди.
