САБЛЯ ИЛИ САМОВАР
Нальчик – Три года назад, когда вся российская политика свелась к помазанию нового царя, и на всем лежала мертвая печать государственного патриотизма, мне надоела моя московская журналистская жизнь, и я решил отправиться на прогулку.
Скорее, это была не прогулка, а путешествие – четырехмесячный переход от Черного до Каспийского моря через северные отроги Большого Кавказского хребта, которые вздымаются на российской окраине, на границе с Грузией и Азербайджаном.
Согласно популярной славянской фантазии, эта полоса земли со снежными вершинами, длиной 1100 километров является вотчиной воинов и бандитов. Этот стереотип отчасти соответствует действительности. Там я встретил беглого убийцу; там меня арестовали по подозрению в том, что я шпион; и там я увидел больше автоматов Калашникова, чем солдат за годы службы. Ощущение насилия было настолько мощным, что казалось, будто оно происходит прямо за углом. Но мне повезло – мое путешествие совпало по времени с короткой передышкой в партизанской войне, держащей этот регион в напряжении с момента окончания масштабных боевых действий в Чечне в 2001 году.
К сожалению, мир оказался иллюзорным, став лишь короткой интерлюдией в битве между боевиками-исламистами и российским государством, которая возобновилась с устрашающей интенсивностью и распространяется все дальше и дальше по Северному Кавказу, а также приносит террор на улицы Москвы.
Поэтому я вернулся в этот регион, чтобы совершить путешествие длиной в месяц (на сей раз не пешком) по той же самой территории, через которую я прошел три года назад. Я планировал побывать в пяти республиках – регионах Российской Федерации, соответствующих штатам в Америке. Это те районы, где конфликт ощущается наиболее остро: Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Ингушетия, Чечня и Дагестан. Четыре региона в основном мусульманские; в одном (Северной Осетии) живут православные христиане. Чечня сегодня самая спокойная республика, живущая под властью своего сатрапа Рамзана Кадырова. Ингушетия, представляющая собой полоску земли из равнин и скалистых утесов, получила способного и умелого президента, но перестрелки и взрывы там случаются регулярно. В высокогорном Дагестане, где проживает как минимум 30 народностей, жестокости в изобилии. Ситуация там осложняется необходимостью поддерживать тонкий межэтнический баланс. А Кабардино-Балкария страдает от череды бессмысленных убийств от рук экстремистов.
Я быстро понял, что война распространяется быстрее и шире, чем мне казалось. Для начала, в один из первых вечеров моего пребывания на Кавказе я увидел труп. Я был в столице Кабардино-Балкарии Нальчике, и в тот вечер возвращался в свою гостиницу, когда увидел дом, оцепленный вооруженной милицией. Во дворе дома я заметил следователя, склонившегося над трупом и светившего на него фонариком. В воскресенье 13 февраля появились сообщения о том, что жертву застрелили за час до того, как я проходил мимо. Убитого звали Ильяс Трамов. У этого 42-летнего мужчины было четверо детей, и он носил длинную бороду, какие бывают у мусульманских радикалов. По предположению СМИ, его убили, скорее всего, местные мстители, наказавшие Трамова за реальное или мнимое участие в деятельности боевиков-исламистов, которые наводят страх в этой республике, когда-то бывшей тихим и мирным захолустьем.
Да, война здесь, на Северном Кавказе идет, хотя она и не находит того международного отклика, которым сопровождаются боевые действия в Афганистане и Ираке. Это изматывающая, идущая по нарастающей война, новости о которой попадают на российские телеэкраны, не говоря уже о западных, лишь тогда, когда в Москве произойдет очередной разрушительный теракт. Но знайте: это настоящая зона огня, находящаяся на окраине Европы.
За несколько дней до моего приезда в Кабардино-Балкарию лидер боевиков, чеченец Доку Умаров, взял на себя ответственность за организацию теракта с участием смертника в московском аэропорту Домодедово, который произошел в январе и унес жизни 36 человек. Этот взрыв, в результате которого погрузившийся во мрак международный зал прилетов заполнился телами погибших, вновь активизировал дебаты на тему кремлевской дилеммы на Кавказе – дилеммы, которая возникла еще в начале 19-го века в царской России, когда ее обозначили как выбор между «саблей и самоваром». Что делать: искромсать врага на куски или пригласить его на чашку чая?
Русский генерал Алексей Ермолов, возглавивший борьбу по завоеванию чеченских и дагестанских горных районов в начале того века, предпочитал карательные меры, заявляя: «Я желаю, чтобы страх от моего имени защищал наши границы надежнее, чем оковы и крепости… чтобы слово мое для местных жителей было более неотвратимым законом, нежели смерть». И Ермолов свое слово держал, посылая войска убивать мирных жителей, уничтожать села и вытаптывать посевы в отместку за набеги горцев.
И лишь его преемник Михаил Воронцов, ставший первым царским наместником на Кавказе, приблизил победу России, применяя стратегию «завоевания умов и сердец». Он строил дороги и больницы, а также налаживал отношения с мятежными горцами, которым надоел их лидер, легендарный имам Шамиль.
Однако позднее саблю довольно часто вынимали из ножен в борьбе России за сохранение власти над Северным Кавказом. В конце Второй мировой войны Иосиф Сталин в массовом порядке депортировал чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев и некоторые другие народы в Среднюю Азию по той причине, что они якобы поддерживали немецких захватчиков, напавших на Советский Союз. Те, кто выжил (а десятки тысяч не пережили депортации), были помилованы и вернулись в свои места спустя 13 лет. Однако травма от депортации остается ключевым элементом в психологии кавказских народов, тем более, что Россия почти ничего не предприняла для признания этой трагедии. Две постсоветские войны в Чечне начинались в основном как светская вооруженная борьба за отделение от России. Но в ответ Москва использовала тактику террора, кульминацией которой стало ковровое бомбометание по чеченской столице Грозному. А это, в свою очередь, стало причиной ярких и кровавых терактов, осуществленных повстанцами, начиная с захвата московского театра в 2002 году и бойни в школе Беслана в 2004-м, когда погибли сотни людей, и кончая последними нападениями. Сегодня конфликт на Северном Кавказе мутировал, превратившись в общерегиональную партизанскую борьбу исламистов, стремящихся создать халифат, где будут властвовать законы шариата.
И все же, собираясь в свое нынешнее путешествие, я не мог удержаться от мысли, что кровопролитие здесь не является чем-то неизбежным. Я помню то радушие, с каким меня встречали и угощали чабаны, помню гостеприимство дагестанских сельчан, предоставлявших мне кров, помню озадачивающе вежливых и отнюдь не подозрительных пограничников из ФСБ, с которыми я встречался всего несколько лет назад. Безусловно, не сабля является проклятием Кавказа, по крайней мере, не только сабля.
* * *
Та недолгая передышка в боевых действиях, которую я наблюдал в 2008-м, сегодня осталась лишь в смутных воспоминаниях. Тогда казалось, что Россия со своей военной мощью может поставить боевиков на колени. В Москве четыре года не было крупных терактов, и за это время российские войска ликвидировали несколько ключевых фигур в рядах боевиков: полевого командира и террориста Шамиля Басаева, ставшего для них чем-то вроде талисмана; бывшего президента Чечни Аслана Масхадова, возглавлявшего умеренное крыло повстанцев; а также имама Абдул-Халима Садулаева, ставшего преемником Масхадова.
Но в 2009 году Умаров объявил о реорганизации бригады мучеников «Риядус Салихийн», которая готовит террористов-смертников. Вслед за этим произошла целая волна нападений новоявленных камикадзе, кульминацией которых стали две прошлогодние атаки смертниц в московском метро, унесшие жизни сорока человек, а также январский теракт в аэропорту.
Несмотря на свою малочисленность (менее тысячи человек, согласно многим оценкам) и отсутствие поддержки среди населения, боевики показали, что в состоянии осуществлять свои угрозы в самом центре России. Домодедовский подрывник, которым оказался 20-летний юноша из Ингушетии, отчисленный из колледжа за неуспеваемость, без труда добрался до столицы, а затем нанес удар по цели, прикрепив к телу 6 килограммов взрывчатки.
Но главные боевые действия разворачиваются в полутора тысячах километрах к югу от столицы. Здесь, у себя дома на Кавказе боевики, составляющие децентрализованную многонациональную коалицию из боевых групп, называемых джамаатами, почти ежедневно осуществляют нападения на милиционеров, государственных чиновников и даже на народных целителей, которых они считают язычниками. Боевики не удерживают на постоянной основе никаких территорий, но они показали, что могут умело перемещаться между безопасными домами и укрытиями в лесу, откуда наносят свои удары, осуществляют взрывы и убийства.
В свою очередь российские силы безопасности применяют жестокую тактику, включая похищения, пытки и внесудебные расправы, пытаясь подавить мятежников. Но такое сочетание методов борьбы лишь усугубляет проблему. После взрывов в московском метро Умаров заявил, что приказал осуществить эти теракты в отместку за то, что российский спецназ расстрелял в лесу ни в чем не повинных молодых ингушей, собиравших там черемшу.
Хотя милиция и агенты ФСБ начинают сегодня отказываться от самых отвратительных своих бесчинств, они по-прежнему действуют безнаказанно, преследуя родственников боевиков и консервативных мусульман, которые не имеют зачастую никакого отношения к бандитскому подполью.
В целом количество смертей на Северном Кавказе увеличивается. На вебсайте «Кавказский узел», который отслеживает потери, в январском докладе было написано, что в 2010 году в ходе конфликта было убито 754 человека, в том числе, 178 гражданских лиц (сюда не входят данные о жертвах за пределами региона). В одной только Кабардино-Балкарии количество терактов по сравнению с 2009 годом выросло в пять раз. Такие данные приводит российское Министерство внутренних дел.
И тем не менее, мне кажется глубоко несправедливым то, что регион этот повсеместно представляют как место, где царствует дикость, жестокость и бунтарский дух. Я приехал сюда, чтобы опросить жертв конфликта с обеих сторон, и я уже частично знаю, что выясню здесь: что подавляющее большинство местного населения устало от происходящего и хочет лишь одного – жить в мире, внутри единой России.
Так что же подстегивает ненависть – и как с ней бороться? Надеюсь, мне удастся это выяснить, но некоторые мотивы и движущие силы уже совершенно ясно заявляют о себе. Это коррумпированные и некомпетентные руководители, алчные деловые круги, заблудшие националисты и фанатики, плохое образование, бедность и унижения. Я собираюсь также подумать над тем, как можно бороться и с этим злом. Восстановление мира это настоятельная и приоритетная задача, не в последнюю очередь в связи с тем, что партизанская война медленно распространяется на запад в направлении черноморского побережья, где Россия через три года будет проводить зимнюю Олимпиаду. Никто не хочет, чтобы повторился Мюнхен.
* * *
Сейчас, хоть и запоздало, но Москва осознала, что использование одной только силы – это не решение проблемы. В январе 2010 года российский президент Дмитрий Медведев назначил нового представителя на Северном Кавказе. Им стал успешный бизнесмен и бывший губернатор Красноярского края сибиряк Александр Хлопонин. Хлопонин пообещал стимулировать развитие захиревшей экономики региона и снизить уровень безработицы. Теоретически это означает сокращение базы вербовки в ряды боевиков разочарованной и недовольной молодежи.
Пока же в мусульманской республике Кабардино-Балкария, расположенной в самом центре Северного Кавказа, события последних месяцев стали историей ужаса и агрессии, а не возрождения. Нальчик известен тем, что в 2005 году на него совершила нападение многочисленная группа боевиков. Нападение было сорвано, но 142 человека тогда погибли. Прошло шесть лет, и город сотрясает новая волна насилия.
В декабре исламисты застрелили муфтия республики и известного этнографа, который, согласно их утверждениям, пропагандировал язычество. В прошлом месяце они нанесли новый удар, убив пятерых милиционеров, которые обедали в сельском кафе, а также расстреляли главу поселка под Нальчиком. Были и другие нападения.
Президент Кабардино-Балкарии Арсен Каноков заговорил о том, чтобы вооружить бывших спортсменов и создать из них добровольные дружины для защиты сел. 1 февраля он заявил, что родственники боевиков должны «отвечать за тех изуверов, которых родили».
Спустя несколько дней его совету, видимо, вняли. Четыре бутылки с зажигательной смесью были заброшены во двор дома в Вольном ауле, находящемся на окраине Нальчика. Дом принадлежит родственникам подавшегося в бега молодого человека по имени Астемир Мамишев, которого подозревают в причастности к убийству муфтия. Ответственность за это нападение взяла на себя некая организация «Черные ястребы», повесившая на воротах дома записку.
В субботу вечером, когда я заглянул во двор, где лежал труп Ильяса Трамова, мне показалось, что «ястребы» нанесли очередной удар. Милиция их причастность к убийству отрицает, однако заявляет, что Трамова подозревали в террористической деятельности. Его знакомый, с которым я встретился в понедельник, эти обвинения отверг, сказав, что Трамов был просто убежденным и набожным мусульманином.
Неважно, кто убил Трамова и по какой причине, но он стал жертвой сабли, жертвой войны, которая продолжается в этих горных республиках. На этой неделе два террориста-смертника, один мужчина и одна женщина, подорвали себя в дагестанском селе, уничтожив двух милиционеров и ранив еще 30 человек. А 15 февраля в Ставропольском крае всего в нескольких километрах от того места, где нахожусь я, в перестрелке погибли пятеро боевиков и трое сотрудников милиции.
За тот месяц, когда я буду совершать свое путешествие через эти кровавые горы, я постараюсь понять, почему продолжается это безумие – и как можно положить ему конец.
ТАЙНАЯ ИСТОИЯ БЕСЛАНА
Владикавказ и Беслан – Нет ничего удивительного в том, что в этих сонных городах российской республики Северная Осетия с такой яростью ненавидят исламистских боевиков, которые несут беду в дома Северного Кавказа. Беслан печально известен самым жестоким и устрашающим нападением боевиков за последнее время, когда в результате захвата школы №1 сотни людей погибли в третий день первой четверти 2004 учебного года. Владикавказ, столица Северной Осетии, стал местом серии взрывов террористов-смертников в многолюдном центре города.
Но когда вы спросите здесь людей, кого они на самом деле винят в этих трагедиях, вы услышите нечто неожиданное: вместо того, чтобы рассматривать войну как боевое противостояние мятежников и сил безопасности, от которого в том числе страдают гражданские лица, осетины видят ее через призму застарелого этнического конфликта. Реальный враг, говорят они, живет сразу за близлежащей границей, не более чем в 20 минутах езды –в республике Ингушетия.
Это убеждение отчасти коренится в истории, а отчасти вызвано серией фатально ошибочных решений Москвы по поводу того, как лучше всего бороться с насилием, от которого страдают южные районы страны на протяжении десятилетий.
Осетины, проживающие в центре горного хребта Большого Кавказа, в основном православного вероисповедования. Владикавказ находится всего в 15 километрах от Назрани, крупнейшего населенного пункта Ингушетии, которая является преимущественно мусульманской.
Напряженность в отношениях между двумя народами уходит корнями вглубь веков. В 19-м веке осетины были ключевыми региональными союзниками России в войне за покорение окружающих их мусульманских горцев, в том числе ингушей, чеченцев и черкесов.
Затем в конце Второй мировой войны Иосиф Сталин депортировал в массовом порядке некоторые северокавказские народы в Казахстан и Сибирь по обвинению в пособничестве немецким захватчикам (на самом деле, это делали лишь немногие). Среди высланных были 92 тысячи ингушей. Когда в 1957 году их реабилитировали и разрешили вернуться домой, по возвращении они обнаружили, что часть их территории – Пригородный район – была передана Северной Осетии.
В поздний советский период ингуши добивались возвращения Пригородного района в их совместную с Чечней республику. В 1991 году после падения СССР крышка кипящего котла была сорвана. Год спустя начались боевые действия в Пригородном районе. Российская армия поддержала осетин. По меньшей мере, 600 человек погибли в боевых действиях, а также от 30 до 60 тысяч ингушей покинули свои дома.
Конфликт официально закончился постановлением Бориса Ельцина, по которому район должен оставаться в составе Северной Осетии. Но боль и гнев, порожденные этой мини-войной почти два десятилетия назад, и отсутствие каких-либо согласованных усилий Кремля по преодолению ее последствий, продолжают отравлять отношения между Северной Осетией и Ингушетией.
Более поздние события только усугубили ситуацию. В умах многих местных жителей критический момент в новейшей истории осетино-ингушских отношений произошел в сентябре 2004 года, когда группа исламистских боевиков захватила школу №1 в Беслане, городе недалеко от аэропорта Северной Осетии, известном своим водочным производством.
Налетчики взяли в заложники 1100 школьников, родителей и учителей, когда они праздновали начало учебного года, потребовав от России вывести свои войска из Чечни. За этим последовало 52 часа невообразимого ужаса. Пленных согнали в спортивный зал школы, который захватчики увешали взрывчаткой. Нескольких заложников казнили. Не менее 370 человек погибли от двух взрывов, огня и сражения, которым закончилась осада. По версии российской власти, 19 из 33 нападавших были жители Ингушетии (которая на востоке граничит с Чечней, их народы имеют много общего в культурно-языковом отношении).
Многие наблюдатели посчитали, что Беслан вновь разожжет вооруженный конфликт между осетинами и ингушами. Я был там в качестве репортера, и помню, как после осады стоял у свежевырытых могил на краю города во время похорон десятков жертв. Трое осетинских мужчин рядом со мной вполголоса матерились.
«Суки, трусы, – сказал один из них, когда я спросил его о захватчиках заложников. – Им лучше пытать детей или прятаться, как крысы в норе, чем сразиться в бою с настоящими мужчинами». Другой добавил: «Они шакалы, а не люди». Эта глубокая ненависть никуда не делась. Несколько дней назад осетинский друг сказал мне: «Боевики были в основном ингуши, перед нападением они собрались на базе в лесу в Ингушетии. Это позор, что мы не захватили их живыми. Тогда мы могли бы отдать их осиротевшим матерям, чтобы они порвали ублюдков на куски».
Ингушских боевиков также упоминали в недавних нападениях террористов-смертников. В 2008 году женщина взорвалась в микроавтобусе около центрального рынка во Владикавказе, в результате чего погибли 13 человек. Свидетели говорили, что женщина была 40-летней ингушкой, хотя ее личность не установили.
Затем в сентябре 2010 года террорист-смертник взорвал себя в автомобиле рядом с тем же рынком, убив 17 и ранив более 160 человек. Позже милиция сообщила, что это сделал Магомет Мальсагов, 24-летний житель Назрани. Он, вероятно, провез взрывчатку через контрольно-пропускной пункт между двумя республиками в баллоне для газа, который многие водители здесь используют в качестве топлива. Террорист-смертник, убивший в январе около 40 человек в московском аэропорту Домодедово, был также из Ингушетии.
Сусанна Дудиева, председатель комитета «Матери Беслана», который я посетил на прошлой неделе, высказала общее мнение лаконично: «Ингуши говорят, что не все ингуши террористы. Но мы не можем не заметить, что все террористы – ингуши».
Обе стороны в войне последнего десятилетия между исламистскими повстанцами и российскими войсками на Северном Кавказе, как правило, пытаются преуменьшить роль этнической принадлежности.
В 1990-х годах чеченские сепаратисты обосновывали свою борьбу национальным вопросом, ссылаясь на борьбу против царской России полтора столетия назад. Сегодня боевики являются частью «Имарата Кавказ» – общерегиональной коалиции исламистов, для которых вера и товарищество превыше национальных и этнических связей. В свою очередь, Кремль настаивает на том, что повстанцы получают финансирование из-за рубежа и являются частью глобальной сети джихада: справедливое обвинение, но оно игнорирует решающую роль местных факторов.
По правде говоря, этнические расколы остаются мощным усилителем конфликтов в этом анклаве степи и гор, напоминающем лоскутное одеяло из многих малых народов. В Дагестане, где проживают более 30 групп коренных народов, этническая принадлежность может обеспечить общую связь для мафиозных групп (чьи интересы, в свою очередь, могут пересекаться с деятельностью мусульманских фанатиков). Осетино-ингушское противостояние, однако, самое острое в регионе, поскольку оно сочетает в себе этнические, территориальные и религиозные противоречия.
Сегодня историческое самосознание осетин как сражающейся нации, окруженной злонамеренными соседями, подпитывается вооруженными нападениями на них и ростом исламистского повстанчества к западу от них в Кабардино-Балкарии.
«Только наша толерантность спасает ингушей от чего-то очень плохого, – сказала мне на прошлой неделе Света Джиоева, репортер газеты «Осетия Сегодня». – Даже сейчас, после всех этих взрывов, они приходят за покупками к нам на базар, и никто не беспокоит их. Но я не знаю осетина, который поехал бы в Назрань. Это слишком опасно».
Она добавила: «Вы видели среди террористов-смертников хоть одного христианина? Мусульмане должны задать этот вопрос себе, прежде чем требовать сочувствия. Мы имеем право опасаться их».
Несколько дней спустя во Владикавказе я сидел в интернет-кафе «Дикий Хакер» на улице Бутырина, наблюдая за группой мальчишек не старше 12 лет, играющих в супержестокую групповую компьютерную игру. От взрывов враги разлетались на кровавые куски мяса, а мальчишки кричали друг другу на русском вперемешку с бранными словами. «Смотри, ингуш, террорист – мочи его!» – крикнул один при виде врага.
В Беслане вражда ощущается еще более остро. Спустя семь лет после нападения на школу №1 обугленный зал, где несколько дней сидели заложники, по-прежнему остается святыней. На стенах ряды фотографий мертвых. Венки, православный крест и бутылки с водой, как символ того, что заложникам не позволили передать питьевую воду.
Я посетил комитет «Матерей Беслана» на Октябрьской улице, которым руководят жертвы и родственники жертв. Дудиева, чей 13-летний сын Заур умер в школе, говорит: «Террор по-прежнему с нами. На другой день после того, как ингуш взорвал себя в сентябре на рынке во Владикавказе, у моего мужа случился сердечный приступ от шока». (Он выжил, но прикован к постели.)
Когда я спросил Дудиеву, чего не хватает в стратегии Кремля для подавления исламистов, она сказала: «Она слишком мягкая. Я за карательные методы. Если террорист может убивать невинных людей, может убивать детей, почему нельзя казнить всю семью, которая воспитала террориста?».
Такие заявления не обязательно влекут за собой насилие. Тем не менее, в Осетии недавно произошел ряд инцидентов, связанных с нападениями или ущемлением прав в отношении 20% ее мусульманского меньшинства. После восстановления мечети в Беслане в прошлом году, матери попросили руководителей мечети не передавать призывы к молитве через громкоговоритель. Некоторые местные жители вообще были против возобновления работы мечети. «Как в нашем городе можно кричать “Аллах акбар”, когда боевики выкрикивали это над нашими умирающими детьми?» – вопрошает 79-летняя Светлана Цгоева, у которой убили 9-летнюю внучку.
В прошлом месяце в одной из деревень в южной части Северной Осетии богатый бизнесмен-мусульманин решил обустроить в своем саду молельную комнату и возвести минарет. Строительство минарета не достигло высоты и трех метров, когда местные жители, в подавляющем большинстве православные, организовали митинг протеста. На него пришли 300 человек, они ворвались в его дом, порезали шины у его автомобиля, и потребовали, чтобы он снес минарет. 493 человека подписали письмо к президенту России Дмитрию Медведеву, утверждая, что если минарет останется, в деревне поселятся фундаменталисты.
Алан Цхурбаев, популярный осетинский блогер, чей пост по спорному минарету вызвал поток комментариев, заявил, что этот вопрос обостряет противостояние, выводя его за рамки чисто антиисламских настроений: «Проблема не только межрелигиозная, но и, конечно, межнациональная. То есть, осетино-ингушская».
Он добавил: «Многие люди в Осетии готовы сложить слова «ислам», «ингуш» и «террорист» в одну цепочку. Соответственно, я уверен, что в Ингушетии столько же людей воспринимают осетин только как “бойцов, которые убивали нас”».
И действительно, у ингушей все еще не утихла боль за Пригородный район. Ингуш утверждает, что осетинские бойцы резали горло гражданским лицам, насиловали женщин и скармливали трупы ингушей свиньям, хотя эти обвинения трудно подтвердить.
Магомед Амирханов, мой знакомый ингуш, был похищен со своим полупарализованным отцом осетинским отрядом в 1992 году и находился в плену среди других гражданских лиц в течение 14 дней, прежде чем их освободили. «Я не поддерживаю терроризм, –сказал он мне в 2008 году. – Но осетины никогда не говорят о том, как мы были изгнаны из наших горящих домов, как нас убивали и избивали».
Тимур Акиев, ингушский правозащитник, заявил, что Кремль относился к Пригородному с «полным пренебрежением», эта стратегическая ошибка только играет на руку боевикам. «Боевики используют этот факт для набора новобранцев, – утверждает он. – Здесь они могут сказать: смотри, ваши люди были вынуждены покинуть свои дома, а затем им запретили возвращаться. Ты гражданин России, но правительство не защищает тебя».
Так что же можно сделать, чтобы разорвать порочный круг ненависти и подозрительности?
Москва продолжает наступать на те же грабли. Но в последнее время правительства двух республик предприняли новую попытку решить свои разногласия, проведя в прошлом году серию обнадеживающих двусторонних переговоров. Рабочая группа обсудила вопросы безопасности и возвращения ингушей. Около 30 тысяч уже вернулись после окончания конфликта, но есть еще разногласия по поводу возвращения деревень, где проходили жестокие боевые действия. (Северная Осетия говорит, что это может спровоцировать новый конфликт, а ингушские активисты настаивают, что это лишь повод, чтобы помешать возвращению еще 10 тысяч.)
Тем временем, люди на местах с обеих сторон делают пробные шаги на пути к миру. Магомед Макиев, 28 лет, ингуш из деревни Куртат Пригородного района со смешанным населением, работает в центре, финансируемом НКО, который проводит тренинги и спонсирует малый бизнес, чтобы помочь купить оборудование – ульи, швейную машинку, холодильник для продовольственного магазина. На учебных семинарах он призывает людей обеих наций встречаться и находить общий язык. Центр также организует совместные мероприятия для детей из деревень Пригородного, где ингушские и осетинские ученики ходят в разные школы.
«Мы видим, как быстро эти дети забывают о своих подозрениях, когда они собираются вместе, – сказал Макиев. – Пару лет назад мы отправили группу на поезде в лагерь отдыха под Москвой. По дороге туда осетинские и ингушские дети держались особняком в разных купе. Но на обратном пути представители двух народов полностью смешались по всему вагону, болтая и веселясь!»
ИСЛАМСКАЯ РЕСПУБЛИКА ЧЕЧНЯ
Грозный – Когда семь лет назад я впервые оказался в столице Чечни, в городе целые кварталы лежали в развалинах.
Проспект Победы, центральный городской бульвар, был усеян обломками разрушенных зданий. Пятиэтажные блочные здания вокруг площади «Минутка» за несколько лет были наполовину разрушены бомбардировками и артиллерийскими обстрелами. Казалось, жить тут было совершенно невозможно – но то тут, то там в проломе стен мелькнет тусклый свет электрической лампочки, а на балконе ветер колышет разноцветное белье, которое вывесили сушиться.
Сегодня город почти невозможно узнать. Проспект Путина – так теперь называется бывший проспект Победы – красивая улица, вдоль которой расположились многочисленные кафе, магазины и салоны красоты. На южной оконечности проспекта возвышается крупнейшая в Европе мечеть с устремленными в небо резными минаретами. Неподалеку стремительно идет строительство группы высотных административных зданий: если особо не присматриваться, можно подумать, что стоишь на каком-нибудь перекрестке в Дубае. Повсюду огромные рекламные щиты, с которых скалится бородатое лицо человека, благодаря которому, как принято считать, совершилась эта разительная перемена: лицо руководителя Чечни, Рамзана Кадырова.
«Наш город преобразился», – заявил мне на прошлой неделе, в тот самый день, когда я приехал сюда, один владелец магазина. Но ключевой для Чечни Кадырова вопрос стоит так: какова цена этого преображения, и стоит ли оно этой цены?
В середине 1990-х Борис Ельцин направил на Грозный танки и самолеты, чтобы не дать сепаратистам возможности выйти из состава России и учредить суверенное чеченское государство. В кровавой бойне погибли десятки, если не сотни, тысяч людей, большинство из них – мирные жители. Однако в 1996 году российская армия, ко всеобщему удивлению, была изгнана с территории республики отрядами разношерстных, но чрезвычайно решительно настроенных чеченских ополченцев.
Затем в конце 1999 года, после хаоса трехлетней фактической независимости Чечни российский премьер-министр Владимир Путин снова отправил в Чечню войска. Опять для подавления сопротивления республики были использованы удары с воздуха, опять на страдания гражданского населения грубо наплевали. На этот раз Кремлю удалось одержать победу, и бойцы сопротивления отступили в горы, откуда с тех пор продолжают вести партизанскую войну против промосковских сил.
В этой борьбе обе стороны проявили себя самым отвратительным образом. Государственные службы безопасности были причастны к похищениям людей, пыткам, убийству лиц, подозреваемых в участии в мятеже, нередко на основании весьма сомнительных улик. А тем временем все сильнее радикализирующиеся исламистские боевики – ныне проникшие и в другие мусульманские республики российского Северного Кавказа – убивают официальных лиц и посылают террористов, чтобы те убивали и калечили мирных граждан в Москве и других городах.
Тем не менее, сегодня Кремль числит Чечню в списке своих побед. Миллиарды долларов были потрачены на восстановление республики. По сравнению с соседними Ингушетией и Дагестаном, в Чечне обстановка сравнительно спокойная. Имеют место отдельные инциденты с проявлением жестокости и насилия, однако в целом Грозный производит впечатление города, ведущего нормальную жизнь. Здесь не опасно выходить на улицу после наступления темноты. Здесь работают торговые центры, рестораны, кинотеатры – всего этого в пятидесяти милях отсюда, в Назрани, самом крупном городе Ингушетии, практически не существует.
В обмен на мирную жизнь чеченцы были вынуждены согласиться с тем, что на посту руководителя республики оказался человек, которому Кремль приписывает обеспечение этого мира: 34-летний Кадыров, бывший участник мятежа, перешедший на другую сторону, поставленный по главе администрации, которую поддерживает Москва.
Сегодняшняя Чечня, фактически, – одна длинная поэма признательности Кадырову. Повсюду можно видеть его изображения и изображения его отца, президента республики до того, как его убили в 2004 году. «Нация, которая рождает таких сынов, заслуживает только уважения!», – кричат лозунги. «Спасибо, Рамзан, за то, что ты заботишься о нашем будущем!» А в грозненском аэропортe продаются «жития», прославляющие Кадырова («возрождение и развитие Чеченской Республики стало [для него] священным долгом», говорится в этих трудах), и местное население называет информационный выпуск новостей на грозненском канале «Рамзан Ньюс», потому что там показывают в основном самые свежие новости из жизни чеченского лидера: Рамзан вручает ключи от квартиры бездомным семьям; Рамзан танцует лезгинку; Рамзан вскакивает с кровати посреди ночи, чтобы проверить, как обстоят дела на строительной площадке.
Любая встреча с государственным чиновником обязательно сопровождается пятиминутным хвалебным гимном в честь Кадырова. Конкурс на лучшее сочинение, проходивший в прошлом месяце в чеченских университетах под названием «Герой нашего времени. Лидер и патриот», проходил на таких условиях: «авторы должны написать о выдающейся личности чеченского народа и человеке, сделавшем огромный вклад в возрождение и стабилизацию ситуации в республике, о лидере чеченской молодежи, герое России, Рамзане Кадырове».
Судить об истинной популярности Кадырова посреди этого потока лести сложно, поскольку независимых опросов проводилось очень мало, а фальсификация выборов в Чечне принимает более гротескные формы, чем на всей остальной территории России. (В 2007 году сообщалось, что за «Единую Россию» – путинскую партию, поддерживающую Кадырова, – в республике проголосовало 99% населения).
Справедливости ради следует отметить, что у чеченского лидера действительно есть ярые приверженцы. 7 марта команда чеченских министров и бывших российских профессионалов под руководством Кадырова провела дружеский футбольный матч в Грозном против команды бразильских звезд, с 1994 по 2002 год завоевывавших кубки мира.
Я сидел на трибунах рядом с Хамзатом Джабраиловым, 54-летним бывшим советским чемпионом по боксу в среднем весе, который тренировал Кадырова, в прошлом страстного любителя бокса. «Это мой мальчик, мой красивый мальчик, – говорил мне Хамзат. – Смелый, сильный, мудрый, энергичный, хороший, красивый». На противоположном краю поля члены патриотического клуба «Рамзан» выкрикивали имя своего героя.
Остальные чеченцы, похоже, считают ореол культа личности вокруг фигуры Кадырова несимпатичным, но не настолько, чтобы прямо выступать против него.
«Вам, может быть, сложно представить себе, как тут все было десять лет назад, – поделился со мной один мелкий предприниматель, лет сорока с небольшим. – Бомбы сыпались как дождь. Бандиты похищали и обезглавливали людей. Это были жуткие времена. Наши руководители много обещали, но не сделали ничего».
«Теперь у нас есть Рамзан, и приходится терпеть это непрерывное шоу, этот цирк. Но он перестроил город в рекордные сроки. Университеты работают; у людей появилась вера в будущее. По улицам можно спокойно ходить, не подвергаясь опасности, можно заказать тур за несколько сотен баксов и слетать в Египет, можно сходить на каток. Это много значит для народа, страдавшего в течение стольких долгих лет войны».
Есть, однако, у Кадырова и непримиримые противники, не готовые к такому фаустовскому договору. Они намекают на более мрачные элементы режима Кадырова. Их голоса пока еще почти не слышны, но, возможно, их намного больше, чем кажется. Чеченское общество отличается эгалитарными традициями, здесь не было принято делать из руководителя кумира. Один молодой сотрудник чеченской неправительственной организации, лет двадцати с чем-то, сказал мне: «Терпеть не могу все это низкопоклонство и заискивание перед Кадыровым. Но открыто прекословить ему крайне опасно».
Другие указывают на то, что по-прежнему продолжаются (хотя и стали значительно более редкими) похищения людей и пытки, которыми якобы занимаются «кадыровцы», – бывшие боевики, перешедшие на работу в подразделения службы безопасности, охраняющие официальных лиц. «Они продолжают заниматься тем же, чем занимались многие годы», – рассказал мне один хорошо информированный активист-правозащитник. Самый последний случай: 22-летнего студента грозненского университета, Саида Сигаури, задержали 2 марта, в тот день, когда его брат, подозреваемый в том, что он сражался на стороне мятежников, был убит в Грозном. В ходе операции спецназа Саиду удалось позвонить родителями и сказать им, что он находится в отделении милиции в Сунженском районе Чечни, но после этого от него больше не было никаких вестей. «С каждым днем гаснет наша надежда на то, что с ним все в порядке», – говорит правозащитник.
Хотя прямых свидетельств о причастности к этому Кадырова нет, однако череда убийств его противников, в том числе и гибель журналистки Анны Политковской в 2006 году, и имевшей награды правозащитницы Наталии Эстемировой в 2009 году, вызвала гнев мировой общественности. В ближайшее время ожидается вынесение приговора по делу об убийстве Умара Исраилова, бывшего тело-хранителя Кадырова, который выступил с критикой в его адрес и два года назад был убит выстрелом из ружья в столице Австрии, Вене. Записи телефонных разговоров показывают, что убийцы сделали серию телефонных звонков партнеру Кадырова вскоре после стрельбы. (На пресс-конференции, состоявшейся на прошлой неделе, на которой я присутствовал, Кадыров отрицал свою причастность к смерти Исраилова, заявив: «Почему бы я беспокоился о том, что происходит в Австралии [именно так]? Если б я хотел, чтобы он был мертв, я бы мог убить его в Чечне, и никто бы об этом не узнал»).
Возможно, еще большая ирония заключается в том, что, при том, что Кадыров, в союзничестве с Кремлем, борется с религиозными экстремистами, период его правления в Чечне отмечен ползучей исламизацией, невиданной ни в каком другом районе Северного Кавказа.
На неофициально проводимых церемониях муллы благословляют многоженство (являющееся нарушением российского законодательства); продажа алкоголя ограничена двумя часами в день; муфтият издал строгие предписания по одеянию женщин, которые, похоже, еще более ужесточаются действиями народной милиции.
В июне прошлого года Хеда (имя вымышленное), 30-летняя чеченка, гуляла по проспекту Путина с двумя подругами. Все они были без хиджаба, который в Чечне любят носить многие женщины, но не все; подруги были в юбках, едва прикрывающих колени. Вдруг рядом с тротуаром резко затормозили две машины с затемненными стеклами.
Окна опустились, рассказала мне Хеда, во время нашей с ней встречи на прошлой неделе, и она успела заметить мужчину в военном камуфляже во второй машине. Когда кто-то выкрикнул: «Прикройте волосы, шлюхи!», – мужчина в камуфляже направил на нее оружие, и Хеда почувствовало, что что-то течет у нее по животу и по бедрам. Она посмотрела вниз и увидела, что ее юбка залита розовой краской. Ее подруг обстреляли синей краской. Мужчины, стрелявшие в женщин из пейнтбольных ружей, расхохотались и уехали.
«Я была напугана, унижена», – рассказывает Хеда; они с подругами бросились к ближайшей аптеке, где попытались смыть краску, перед тем как вызвать такси и отправиться домой.
Бывший студент чеченского государственного университета рассказал мне, что охранники на входе часто заставляют студенток распахивать пальто, чтобы продемонстрировать, что они одеты в достаточно длинные юбки. Одна женщина, русская по национальности. сказала мне, что ее предупредили, чтобы она не заходила в здание министерства в центре Грозного, не надев хиджаб.
Все это – не отдельные случайные инциденты. Международная организация Human Rights Watch 10 марта опубликовала доклад под названием «Ваша одежда по их правилам», где приводятся заявления более тридцати жертв и свидетелей оскорблений женщин из-за одежды за лето прошлого года.
После пейнтбольных инцидентов Кадыров, как сообщают, заявил тележурналисту, что он не отдавал распоряжения о подобных расправах, но «выразил бы одобрение» стрелявшим, если бы случайно встретился с ними. Женщина, которая спровоцировала подобное нападение, «должна исчезнуть с лица земли, закрыться в своем доме и никогда оттуда не выходить, потому что она вела себя неподобающим образом», – добавил он.
На пресс-конференции на прошлой неделе чеченский лидер выражался более осторожно. Он вызвал консультанта-женщину, которая кротко заявила: «Я ношу хиджаб, прежде всего, потому что я – мусульманка и обязана его носить пред Всемогущим. Никто меня не вынуждает так поступать; я это делаю с удовольствием».
Однако консерватизм в области морали, похоже, растет. Сам Кадыров, еще несколько лет назад обожавший куртки из крокодиловой кожи и бейсболки, ныне чаще всего показывается на людях в кителе с изображенным на нем полумесяцем и звездой Ислама.
25-летняя Лена Афонина, до прошлого года работавшая в студии рекламы и дизайна в Грозном, рассказала мне, как недавно в агентство пришли предприниматели, которым заявили, что их реклама с изображением женщин неприемлема. «Раньше для них было в порядке вещей использовать изображения, где у девушек волосы выбиваются из-под хиджаба, но теперь им заявили, что волосы должны быть полностью прикрыты, – сказала она. – Нам было тяжело найти такие фотографии, потому что чеченские женщины раньше так не одевались».
К концу моего пребывания в Грозном я посетил «Центр Духовно-нравственного воспитания и развития» – организацию, учрежденную Кадыровым, призванную наставлять молодежь на путь жизни в чистоте.
Меня сердечно приветствовал Ваха Хашханов, директор, в вельветовой тюбетейке, какие любят носить чеченские суфии. Он отрицал, что есть какая-то связь между государством или религиозными властями и лицами, стрелявшими из пейнтбольного оружия. Нарушители – это «хулиганы», которые должны быть задержаны и наказаны, сказал он.
Хашханов заявил, что это неправда, что охрана в образовательных и государственных учреждениях получила распоряжение следить за одеждой женщин.
Однако он добавил: «Бывает, что охранник, скажем так, может вежливо обратиться к женщине, в нашей традиционной чеченской манере, выразив уважение ко всей ее семье, ее родителям, ее братьям, со словами: “Сестра, пожалуйста, надень хиджаб; надень, в нем ты будешь красивее выглядеть”. Но так обращаются только к тем, кто действительно одет вульгарно».
ОПАСНОЕ ВЗЯТОЧНИЧЕСТВО
Махачкала – Когда в 2008 году, путешествуя по Кавказу, я оказался в гористой местности южного Дагестана, повсюду я встречал невероятно доброе к себе отношение. Горы этой российский республики усеяны сотнями деревень: сложенные из камня домишки здесь лепятся по склонам, давая приют людям, влачащим убогое существование и зарабатывающим на жизнь разведением овец и выращивая хлеб и овощи на своих клочках земли. Все три недели моего похода каждый вечер кто-нибудь предлагал мне еду и ночлег в своем доме. И никто никогда ничего за это не просил.
Но у дагестанской щедрости есть и обратная сторона, как заявил в своем резком выступлении президент Дмитрий Медведев два года назад. Говоря о том, что питает терроризм в этой республике и на остальном Северном Кавказе, Медведев в качестве одной из главнейших причин указал «чудовищные масштабы коррупции». Дагестан, конечно, – самая гостеприимная из беспокойных республик Северного Кавказа; но она и самая ужасная. И коррупция, на которую указал Медведев, лежит в основе насилия, разрушающего самодостаточное традиционное общество.
Изолированность Дагестана сохранила нетронутыми обычаи гостеприимства и чести, присущие всем 32 народностям, населяющим эту землю. Но вместе с тем, защищенность Дагестана от внешних влияний обусловила и его уязвимость в отношении религиозного фундаментализма. В этой республике – самые глубоко укорененные исламские традиции в регионе (в седьмом веке нашей эры на этой территории жили арабские захватчики). Поэтому, когда после распада Советского Союза в 1991 году с Ближнего Востока сюда стали приезжать многочисленные религиозные миссионеры, они нашли плодородную почву для своих проповедей, к которым многие не остались равнодушны.
Консервативные салафиты, наводнившие Дагестан, вступили в конфликт с суфийскими «тарикатами» (орденами), которые здесь руководили религиозной жизнью до большевиков. В последующие два десятилетия все большее число местных жителей становились салафитами – в России их называют «ваххабитами», придавая этому слову уничижительный оттенок. Многие из них присоединились к исламистскому мятежу, распространяющемуся из Чечни.
Дагестан тяжело заплатил за свое участие в этом движении. По статистике вебсайта «Кавказский узел», в 2010 году в республике насчитывается 378 смертей, связанных с мятежом, и 307 человек было ранено (по сравнению с Ингушетией, где было зарегистрировано 134 случая смерти и 192 раненных, в Чечне эти цифры составили, соответственно, 127 и 123). В Махачкале боевики, скрывающиеся на конспиративных квартирах и на тайных базах в горах, расстреливают и взрывают машины милиции и государственных чиновников. Люди спокойно смотрят на струйки дыма и снимают обгорелые останки на сотовые телефоны.
Эту войну террористов против российского правления еще сильнее подогревает неуклюжая религиозная политика и преследования российскими службами безопасности подозреваемых в участии в мятеже и их семей; ее усугубляют неловкие экономические планы, в результате которых множество людей остались без работы, и, по словам Медведева, удушающая коррупция.
Взяточничество оказывает двоякое влияние. Во-первых, оно питает социальное недовольство, поскольку расширяется разрыв между бедными и богатыми. А во-вторых, оно подпитывает исламистское партизанское движение с его глубоко криминальными корнями, которое зиждется на вымогательстве и рэкете, обеспечивающими возможность продолжать борьбу.
Эти причины конфликта не уникальны для Дагестана. За последний месяц, пока я путешествовал по пяти республикам на российском Северном Кавказе, мне приходилось постоянно сталкиваться с рассказами об аморальных поступках. «Тут все этим пропитано, – говорит Мухадин, 40-летний продавец из Нальчика, столицы Кабардино-Балкарии, который попросил, чтобы его имя не называли. – Если кто-то занял пост в министерстве, то он тянет за собой в кабинет весь свой клан, включая самых слабоумных. На реальные способности людей никто не смотрит, никакой справедливости нет и в помине. Образованные люди, способные работать в десять раз лучше, остаются без работы и ожесточаются».
Коррупция – слишком мягкое, обтекаемое слово. Чаще всего за ним стоит просто расхищение средств. Государственные чиновники разворовывают общественные деньги, которые могли бы помочь многим семьям выкарабкаться из убожества нищеты, на которые можно было бы построить школы, спасти жизни людей в больницах.
Но коррупция – это еще и расхищение прав, расхищение справедливости.
На прошлой неделе в одном из кафе Махачкалы я встретился с Залиной Аюбовой, ее матерью Мадиной и их адвокатом Сапият Магомедовой.
Залина – тринадцатилетняя школьница. Они с мамой живут в Хасавюрте, городке примерно в часе езды к западу от столицы, который больше всего известен как место, где чеченские мятежники и генералы российской армии подписали мирное соглашение в конце чеченской войны в 1996 году.
В сентябре прошлого года Залина утром возвращалась из поликлиники домой, когда ее на улице остановил бывший одноклассник, Шамиль. Угрозами заставив девочку повиноваться, 14-летний Шамиль вместе с двумя приятелями постарше затащили Залину в заброшенный дом рядом с местной тюрьмой. Там, в этом доме; потом в гостинице; потом в недостроенном доме группа молодых людей платила Шамилю за возможность изнасиловать Залину. Один раз Шамиль брал плату 200 рублей (7 долларов), другой – 150 рублей.
Через три дня один из насильников – старший брат Шамиля, Хасим, – позвонил матери Залины, Мадине, и пообещал сказать ей, где находится ее дочь, если Мадина встретится с ним лично и никому больше ничего не станет говорить.
После мучительных сомнений Мадина, уже отчаявшаяся найти свою дочь, решилась позвонить в милицию. Они с милиционером пришли в условленное место, и Хасима сразу же арестовали. Он признал, что насиловал Залину, которую Мадина нашла без сознания на подстилке из картона в недостроенном доме. Она ничего не пила и не ела с того самого момента, когда ее похитили.
Дело выглядит совершенно очевидным. Залина провела несколько дней со своими мучителями. Она хорошо знала Шамиля, и четыре других юноши, насиловавшие ее, не пытались скрывать свою личность. Один из них признал свою вину. Врач подтвердил, что Залина была многократно изнасилована.
Трех обвиняемых в изнасиловании арестовали и предъявили им обвинение; Шамиля выпустили на поруки как несовершеннолетнего. Однако расследование было быстро прекращено. Родственники обвиняемых молодых людей пришли к Мадине, предлагая ей 600 тысяч рублей (21 тысячу долларов) или квартиру в Махачкале в обмен на то, что она заберет свое заявление по этому делу. «Когда я отказалась, – рассказала она мне, – они заявили: – Не беспокойтесь, мы знаем, что делать с нашими деньгами».
Вскоре начали происходить странные вещи. Четвертый насильник не был задержан, и было неясно, был ли выписан ордер на его арест. Мадина слышала, что он свободно разгуливал по своей родной деревне рядом с Хасавюртом.
Между тем медицинская экспертиза биологических следов на одежде Залины таинственным образом показала отсутствие связи с ДНК предполагаемых насильников. На этот раз родственники молодых людей начали утверждать, что Залина вовсе не ходила в больницу в то утро, когда была похищена (очевидно, пытаясь заставить поверить, что она присоединилась к компании насильников добровольно). Медицинская карта, подтверждающая, что она действительно была в то утро у врача, пропала из больницы и оказалась в доме отца Шамиля и Хасима, дорожного автоинспектора.
«Очевидно, понадобились определенные усилия, чтобы расстроить следствие; в ход пошли либо деньги, либо связи в правоохранительных органах», – сказала мне Сапият, адвокат Мадины, когда мы встретились с ней в кафе.
(Сапият и сама не понаслышке знакома с дагестанским правосудием. В прошлом июне она была госпитализирована после того, как ее избили сотрудники спецназа в отделении милиции в Хасавюрте. Попытки разобраться в случившемся были безрезультатны. Было даже начато параллельное расследование: несколько сотрудников милиции заявили, что Сапият, ростом 155 см и весом меньше 45 кг, напала на них. В то время Сапият защищала женщину, которую многие годы шантажировали местные милиционеры).
Что же касается мужчин, похитивших и насиловавших Залину Аюбову, вполне возможно, что они уже были бы на свободе, если бы не усилия двух махачкалинских журналистов: Заура Газиева, редактора газеты «Свободная Республика» и Наримана Гадзиева, радиоведущего и в прошлом известной на местном телевидении фигуры.
Заур, некогда выступавший в роли правозащитника, услышал об истории Залины через своих знакомых, и написал об этом большую статью. «В Дагестане подобные случаи происходят слишком часто: жертву запугивают или откупаются от нее; человека попросту убивают и закапывают, и все следы скрыты», – писал он. Нариман опубликовал статью своего друга в своем популярном блоге.
«Реакция была невероятная», – рассказал Нариман, когда я зашел к нему в офис. Он оказался плотным, коренастым весельчаком с пневматическим пистолетом, засунутым за пояс. Статью просмотрели в тот день 53 тысячи раз – она стала одной из самых обсуждаемых тем в российском интернете. «Это поражает воображение людей, ведь каждый легко может представить себе, что такое случится с его сестрой, с его дочерью».
Тот факт, что расследованию пытались помешать недобросовестные чиновники, тоже получил широкий резонанс, отметил Нариман. «Именно такого рода дела, такого рода пренебрежительное отношение к человеческой жизни и способно побудить молодых людей взяться за оружие и присоединиться к боевикам», – сказал он.
Через неделю всеобщее негодование заставило президента Дагестана, Магомедсалама Магомедова, заявить, что он берет расследование этого дела под свой личный контроль. «Как дагестанец, как мусульманин, как отец троих детей, я глубоко возмущен случившимся, – заявил он. – Попытки помочь людям, виновным в этом чудовищном преступлении, уйти от ответственности, будут жестко пресечены».
Мадина надеется, что внимание президента затруднит обидчикам ее дочери возможность избежать судебного процесса. «Эти ублюдки должны получить то, чего они заслуживают», – считает она.
Однако в более широком плане проблема, видимо, никуда не денется. В разговорах со многими жителями Махачкалы я слышал все то же описание повседневного, бытового взяточничества, абсолютно парализующего уровня.
«Нужно платить, чтобы поступить в университет, чтобы там оставаться; платить за работу, если только нет родственных связей, – говорит Расул, мужчина лет 30-ти с небольшим, который пять лет отучился в милицейской академии в Санкт-Петербурге, но не нашел возможности купить себе должность в местной милиции. – Некоторые люди совершенно бессильны; их просто вышвыривают. И в конце концов они не могут этого больше выносить. Они берут оружие и уходят в горы».
В другой раз некий бизнесмен, организовавший образовательные программы для взрослых, финансируемые государством, рассказал, как на него оказывалось давление с целью заставить его внести в списки студентов сотни «мертвых душ», чтобы чиновники имели возможность воспользоваться дополнительными средствами, выделяемыми в качестве платы за обучение. А в невзрачном офисе дагестанского отделения Российской Академии наук рабочий махнул рукой на здание у озера, которое, по его словам, прежде принадлежало Академии. «Но какой-то чиновник продал его под строительство, – сказал он мне. – И деньги попали прямиком к нему в карман».
Разумеется, подобная практика процветает по всей России. По прошлогодним оценкам самого Кремля, его убытки из-за мошенничества при проведении государственных тендеров составляют не менее 35 миллиардов долларов в год. Против некоего российского строителя-подрядчика возбуждено дело, прогремевшее на всю страну: оказалось, что он заплатил взятку в сумме 4 миллиона долларов высокопоставленному государственному чиновнику, чтобы обеспечить себе контракт на строительство роскошного жилого комплекса для Зимних Олимпийских Игр 2014 года в черноморском курортному городе Сочи.
Между тем, по мнению аналитиков, клановая природа общества в республиках Северного Кавказа означает, что коррупция здесь еще более глубокая. И даже тогда, когда речь не идет о преступлении, лидеры и чиновники мало делают для того, чтобы рассеять имидж беззастенчивого расточительства.
Два года назад Медведев попросил региональных лидеров уточнить их доходы и размеры принадлежащего им имущества. Рамзан Кадыров, руководитель Чечни, владелец позолоченного револьвера, нескольких чистокровных скаковых лошадей и коллекции дорогих спортивных автомобилей (он приобрел в 2006 году Ferrari Testarossa), в декларацию внес два принадлежащих ему объекта собственности: квартиру площадью 36 кв. метров и автомобиль советской эпохи «Жигули Лада».
В этом месяце Абдусамад Гамидов, министр финансов Дагестана, объявил тендер на покупку автомобиля Audi A8L ценой 290 тысяч долларов. (Для многих дагестанцев, с которыми я встречался, зарабатывающих около 6 тысяч рублей, или 200 долларов, в месяц, эта сумма равняется их доходу за 120 лет работы). Министр быстро отменил тендер, когда Алексей Навальный, российский борец с коррупцией, написал об этом в своем блоге, заявив, что «у президентов мировых держав автомобили скромнее».
Этот случай наглядно демонстрирует корень проблемы: Дагестан, как и большинство республик Северного Кавказа, получает очень солидные субсидии: до 65% его бюджета обеспечивается Москвой.
Однажды вечером, к концу моего пребывания в Махачкале, я отправился повидать Заура Газиева. «Уже много лет как Кремль посылает нам огромные средства из федеральных денег, – сказал он. – И, в обмен на лояльное отношение со стороны местной элиты, позволяет, чтобы значительная часть этой наличности бесследно пропадала».
Это, говорит Заур, показывает банкротство государственного управления. «И в этом повинны не только дагестанцы, – отметил Заур. – Не один чемодан [денег] остался в Москве».
«Как говорится, рыба гниет с головы».
