РАССКАЗЫ
БОЛЕЗНЬ
Палая листва шуршала под ногами девушек. Обе брюнетки. На худенькой ржавого цвета плащ; другая, потолще, оглянулась и, заметив меня, приблизила губы к уху подружки. Засмеялись. Под плащами нет шаровар, значит, не таджички, а если да, то продвинутые. Сразу не пошлют, может, даже познакомлюсь. Я крутанул педали и очутился перед ними.
– Ой! – как будто испугались. А я строго:
– Привет, девочки. Почему не на хлопке?
– У нас уважительная причина, – сказала пышка. – А вот ты почему не помогаешь республике?
– У меня справка. Садись, кто смелая, покатаю.
– Только не меня, – прыснула пышка. – Велосипед не выдержит.
– Довезешь до дома? – спросила худенькая.
– Кроме шуток?
– А ты разве шутил, когда предлагал?
– Нет, конечно.
– Хай, Гуля, покатила я.
– Совсем с ума сошла…
– Может быть. Как тебя зовут?
– Эльбрус.
– Я Диля. Куда мне сесть, Эльбрус?
– Сюда, на раму. Держись за руль. В какую сторону едем?
– Наверх, к Водонасосной.
На подъеме я чуть не ссадил Дилю, но потом дорога выровнялась, и крутить педали стало легче. Проехали баню.
– Где ты живешь? – спросил я задыхаясь.
– Что, устал? А если бы Гуля села вместо меня? Эх ты…
– Ее бы я тоже довез.
– Ладно, расслабься. Я живу на следующей улице. Эльбрус – это гора на Кавказе?
– Да. Вообще-то друзья зовут меня Эбу.
– Ой, не могу! – засмеялась Диля и так дернула руль, что мы едва не съехали в арык. – Правда, смешно? У моей однокурсницы, твоей землячки, фамилия Ебидзе… Ай, осторожно, мы чуть в столб не врезались. Так ты грузин?
– Нет, осетин.
– А какая разница?
– Говорим на разных языках, а так никакой.
Мы помолчали.
– Вот и приехали, – сказала Диля. – Спасибо, что довез.
– Ты живешь на этой улочке?
– Вон за теми синими воротами.
– Можно, я приеду к тебе завтра?
– Как хочешь, но не раньше четырех.
Я зачастил на эту улочку. Каждый раз, остановившись у ворот ее дома, трижды нажимал на кнопку звонка. Диля появлялась в национальной одежде, пестрой, как краски осени.
– Тебе идут такие шмотки, – говорил я.
– Правда?
– Очень сексуально. А можно взглянуть на тайну под шароварами?
– А тебе очень хочется?
– Просто умираю…
– Хай, смотри.
– О Господи… Ты мне нравишься, Диля.
– Ты мне тоже.
– А у тебя правда порок сердца?
– Да, Эбу, – вздох. – Расскажи-ка лучше о себе…
И я сказал ей, что учусь в художественном училище, но сейчас взял академический отпуск из-за болезни, черт бы ее побрал. Каждый день получаю повестки из военкомата. Мне предлагают явиться туда или упекут в тюрьму за уклонение от воинской службы. Медкомиссии плевать, здоров ты или болен. Рахмата, соседа моего припадочного, тоже ведь забрали. Представляешь, два года бедняга тянул солдатскую лямку, вернулся и через месяц откинул копыта. В отличие от него я, слава богу, в обморок не падаю и не говорю: все будет «нормально». Я бы послужил родине, может, даже пошел бы добровольцем в Афганистан – куча льгот, между прочим, если живой вернешься, – но пусть сначала эти тупицы узнают, отчего у меня эта чертова пульсация, которую чувствую каждой клеточкой своего тела. Уже год как у меня бессонница, беспокойство и страх смерти. Приходится пить транквилизаторы, а они несовместимы с физкультурой. Знаешь, я могу двадцать раз подтянуться на турнике, правда, бегаю плохо, зато классно гоняю на велике. А фигура у меня как у Брюса Ли. Подозреваю, что наш участковый врач Давыдова тоже мне не верит именно поэтому, я же не слепой и вижу, какими глазами она смотрит на мое накачанное тело, когда раздеваюсь. Говорит, что от вегетососудистой дистонии еще никто не умирал…
Паузы стали длиннее… Однажды вечером я поцеловал Дилю в губы и оторвался от них только для того, чтобы сделать ей предложение.
Кружила осень листву, а я крутил педали велика, катаясь по опустевшему городу. Жизнь все еще кипела на хлопковых полях, моя же еле держалась в теле, хотя пить и курить я бросил. Болезнь не пугалась тяжелых гантелей, которые я тягал по утрам, и подтягивалась на брусьях вместе со мной. Как же избавиться от нее, думал я, набирая скорость. Обогнал троллейбус, потом «Икарус»-гармошку. Водитель в тюбетейке с удивлением посмотрел в мою сторону.
– Да пошел ты, ишак вонючий!
Болезнь снова зашевелилась во мне, зашептала:
– Герой какой, он же тебя не слышит. Вот если бы ты ему средний палец показал…
– На, смотри, мать твою!
– Молодец.
– Оставь меня в покое! Слышишь?! Убирайся!
– А ты выедешь на встречную полосу с закрытыми глазами?
– Как же я устал от тебя. Ладно, смотри, я зажмурился.
– Ха, только на один глаз.
– Мерзкая поганая тварь, надеюсь, тебя раздавит вместе со мной.
– Слабо тебе, только болтать умеешь… Ай! Я не прощаюсь с тобой, дурачок. В аду встретимся…
Несмотря на то, что город был почти пустой, над смятым в лепешку телом собрался разношерстный народ. Две девушки в плащах чуть ли не бегом приближались к месту аварии. Они протолкались к трупу, и худенькая с посеревшим лицом крикнула:
– Эбу, Эбу! – и обмякла на руках испуганной подруги. Пожилые таджики в чапанах и тюбетейках строго посмотрели в сторону девушек, а одна бабулька с авоськой, перекрестившись, пробормотала:
– Шалава, должно быть, раз такими словами ругается.
МОЯ ВОЙНА В 2004-м
Нам всем нужны воспоминания,
чтобы знать, кто мы такие.
Машина развернулась у леса, где нас поджидала группа проводников… Водитель открыл борт, и в числе прочих я спрыгнул на траву. Ого, сколько тут земляники. Солдатам нужны витамины, а не протухшие консервы… Моя пахнущая оружейным маслом ладонь мгновенно наполняется ягодками, я отправляю их в пересохший рот. Очень, очень вкусно. Командир роты приказывает собираться в путь. Мне это не нравится, потому что дальше придется карабкаться на своих двоих. Подъем крутой, а выше еще круче, три километра надо идти по тропинке, чтоб до поста добраться. Сто шагов сделал, не больше, и уже чувствую тяжесть пулемета и ящиков с патронами. Плохой признак: загнусь по дороге. Перед тем как залезть в кузов «ГАЗ-66», комбат мне еще запасной ствол пытался всучить и патроны. Спасибо, не надо. По морде ему чуть не съездил, но потом раздумал. Сам же виноват. На кой черт мне все это сдалось? Кого я из себя корчу? Не наигрался еще в войну? Эй, герой, тебе сорок будет скоро, а ты все еще носишься с оружием, как мальчишка. Подумай, с кем идешь на высоту? Не стоило тащиться с юнцами, которые годятся мне в сыновья. Позор их отцам-пустобрехам, пустившим детей на убой. Теперь ясно, почему нарты смеялись над стариками: по понятиям наших предков, мужик должен был встретить свою смерть в бою, а доживший до седин – трус, и его место в жизни у параши… Черт, это и меня касается. Волосы, что ли, перекрасить? Нет, уж лучше побрить голову. Опять бандана развязалась, надо было взять ту, черную, на липучках. Если честно, я форму натовскую мечтаю купить, но она, слышал, бешеных денег стоит, а вот на кепку у меня уже есть. Завтра, если получится, поеду во Владик. Проведаю семью, кстати, и в магазин «Комбат» на Хольцмана заскочу, там, говорят, продаются всякие…
Идущий за мной ополченец – сынок Ниночки. В седьмом классе я воспылал к ней страстью. На перемене в буфете столовой всегда собиралась очередь, и я, бывало, пристроюсь к ней сзади, учащенно вдыхая запахи жареных котлет, чебуреков и прочих вкусняшек. Но как-то раз Ниночка охнула и, развернувшись, влепила мне пощечину. Ее братишка, уминавший в углу булочку с повидлом, набросился на меня. Славная вышла драчка: близняшки против несчастного влюбленного. Я повалил братишку на пол и трахнул бы, кабы не толпа вокруг. А моя любовь долбила меня по голове каблучком босоножки, так что пришлось лягнуть ее в грудь, довольно-таки выпуклую, и дать стрекача из столовой с циркулем в спине…
На следующий день я даже разбираться не стал, кто воткнул в меня железку, просто отлупил первого попавшегося под руку подозреваемого, отца вон того, с гранатометом… Чего это он ко мне повернулся? Так, изображаем улыбочку: здорово, братишка. И не трудно на себе этакую трубу тащить? А папа твой чем занимается? Гриппом, говоришь, болеет? Как же он умудрился подхватить заразу посреди лета. Ай, ай, тц, тц, приветы ему передавай… Что? Помочь мне хочешь? Спасибо, не надо, ты иди, я медленно, по-стариковски. Да, кстати, где ты купил свою форму? Во Владике на Хольцмана? Хорошая, я тоже хочу себе взять такую. Ну, давай, удачи…
Скверно, скверно, в этой роте я один из самых старших, по годам, правда, не по чину. Вечный увечный солдат. Нет, не одолеть мне этот склон, реально сдохну. А толстым в этой жизни лафа, вижу, повернули обратно. И всем понятно, почему: свинообразным не дотащить свои туши до места, где присские ребята ждут не дождутся смены. А с меня будет спрос: худой, опытный и все еще живой…
Мать твою, никак не нагуляю подкожного жирка и своей худобой привлекаю внимание легавых – за наркомана, видать, принимают. Во Владике менты на меня все время пялятся, останавливают и требуют документы. Устал от них, честное слово. Однажды отказался показать им свой помятый паспорт. Достали уже, говорю, там, где надо, вас не бывает, а во время войны так и вовсе за спины ребят прячетесь… Так они будто с цепи сорвались, обработали меня по полной. Дубинками резиновыми орудовали, суки. Зуб передний мне выбили и в обезьянник заперли на ночь. То ли от сотрясения мозгов, то ли от боли я высказал все, что о них думал. Менты сначала внимательно слушали, а после взбеленились. На бутылку меня хотели посадить. На мое счастье явился их хмурый спросонья начальник и спросил, какого черта я тут делаю. Выяснилось, что мы вместе воевали, только я не мог вспомнить, где.
Как же мне плохо, но еще не сдаюсь и тащу свой крест на Голгофу.
Ангел в образе маленького рыжего Матюха пришел мне на выручку.
– Давай я понесу пулемет, – предлагает он.
– Спасибо, – говорю. – Знаешь, как из него стрелять?
– Наверху разберемся.
– Дойду ли…
– Куда ты на х… денешься.
Он закинул пулемет на плечо и рванул, только его и видели.
Да, таких, как Матюх, в нашем городе раз-два и обчелся. Самый веселый и честный вулканизатор в Цхинвале. По утрам бегает трусцой по парку, затем ныряет в Лиахву, даже зимой, когда минус пятнадцать. Такой у него допинг, зато выносливый и не болеет.
Дато, младший брат Левчика, с обоими я когда-то служил в таможне, был в числе проводников, он подождал меня и пошел рядом.
– Вижу, хреново тебе, – говорит он. – Может, домой пойдешь? Все поймут…
– Далеко еще? – спрашиваю я, готовый срыгнуть застрявшее в горле сердце.
– Не близко. Дай-ка сюда бачок, хоть этим помогу.
– Спасибо. Давно не видел твоего брата. Где он?
– Наверху он, с присскими.
– Приветы ему передавай…
– Сам передашь…
– А, ну да, конечно. Хорошая на тебе форма. Где купил?
– Ребята прислали…
Мы подходим к желтому, пахнущему керосином трактору. Он в центре внимания ополченцев – хотят завести его и на нем добраться до места. Отличная идея, я тоже с вами. Вот уж повезло там, где не ждал. Пробираюсь вперед и слежу за парнем в кабине: суетливый он какой-то, ненадежный, мне такие не нравятся, и форма у него уродская. Поковырявшись, он спрыгивает на развороченную гусеницами землю и кроет матом хозяина трактора, который из вредности, а по-моему, из предосторожности прихватил с собой какую-то запчасть. Ребята признают смекалку тракториста и делают перекур. Надежда моя распята. Я не знаю, как быть, и опускаю свою потную задницу на вывороченное с корнями дерево. Отчаяние овладевает мной, впрочем, это мое обычное состояние. Даже во время секса я не могу расслабиться полностью. Боюсь, как бы мое истасканное сердце не лопнуло во время оргазма, а после минут десять лежу в ожидании инфаркта, слушая бред очередной подруги…
– Ты идешь? – спрашивает Дато, глядя вслед ребятам. – Бледный ты какой-то.
Его слова действуют на меня как рвотное. Я бросаюсь в сторону и вешаю на ветки дикого фундука гирлянды блевотины. Проводник смотрит сочувственно и вновь советует вернуться домой. Но мне намного легче, и уж теперь-то я точно никуда не сверну, и мою мать, если не дойду до конца, может, даже выше. Нет, серьезно, это ведь дубовый лес? Ну вот, на вершине я вскарабкаюсь на самое большое дерево и буду сидеть на нем, как Соловей-разбойник, а свистеть я умею. Хочешь послушать? Дато не хочет, и мы трогаемся в путь. По дороге к нам присоединяется еще и священник с бородой до пояса. На нем большой крест и автомат. Дорога трудная, хочется поговорить по душам. Беседуем. Оказывается, мы с батюшкой учились в одной школе, он младше меня на три года, я его вспомнил, и мне смешно. Я прошу святого отца простить меня. За что, удивляется тот. За мелочь, которую я отбирал у тебя в буфете…
Ура – я все-таки взобрался на эту чертову высоту. Ей-богу, даже зауважал себя, хотя осталось меня совсем немного. Еще бы, после такого дикого насилия над собой. Пар от тела так и клубился над головой. Все на мне влажное от пота, даже телефон в нагрудном кармане камуфляжа промок, но больше, конечно, я расстроился из-за подмоченной тысячерублевой бумажки. Продавцы и на хрустящую банкноту смотрят с подозрением, а такую и подавно не возьмут. Эх, плакала моя натовская кепка, хотя нет, мать на днях пенсию должна получить. На коленях да вымолю у нее копеечку. А может, мне посчастливится убить грузинского солдата? Лучше, конечно, троих. Они, я слышал, вооружены автоматами М-16, и у каждого по пистолету «Беретта», не говоря уже о красивой форме и «зелени» в карманах. Но где с ними встретиться-то? Сюда грузины вряд ли полезут, а спускаться к ним неохота…
Однако тут холодно, не простудиться бы. Жалко, бушлат не захватил, хотя комбат советовал. Но внизу такая жара была, в кустах все прятались от зноя. А здесь смотри какие дубы гнутся под ветром. Сейчас сдует палатку, вместе с командиром. Чего это он говорит по рации? Слышу: мы уже на месте, занимаем позиции… как поняли… прием…
Ребята, проведшие здесь три ночи, – знакомые все лица. Они рады меня видеть, я тоже чуть ли не кипятком писаю от счастья… Обнимаемся. Мать твою, так недолго и голубым стать. Встречаю своего вооруженного до зубов родственника, форма ему не по размеру, слишком велика.
– Как дома? – спрашивает он. – Мама не болеет?
– Жить, – говорю, – без лекарств не может. А твои как?
– Нормально.
Разговор не клеится, но родственник считает своим долгом сказать еще несколько слов и морщит лоб, отыскивая нужные. Лицо его вдруг проясняется:
– А ты помирился с женой?
– С которой?
– С этой, как ее… А, ну ладно, береги себя…
– Постараюсь…
Вижу небольшую каменную часовню. Подхожу к ней и целую побеленную известкой стену. Ополченцы входят туда со свечками. А я забыл. У святого отца их, должно быть, навалом, но неудобно просить, он там внутри уборку затеял. Перед входом сталкиваюсь с Матюхом, в руке у него бутылка «Багиаты».
– И ты здесь! А оружие куда дел?
– На позиции, – говорит, – оставил. Молись скорей, пока не стемнело, я тебя тут подожду.
– У меня свечек нет. Где ты, говоришь, пулемет оставил?
Мы спускаемся к навесу из шифера, под ним длинный, накрытый полиэтиленом стол. Чуть дальше, у оврага, небольшой окопчик, напоминающий свежевырытую могилу. Я лезу туда за Матюхом. Ветер крепчает, тьма становится непроглядной. Признаться, я впервые в ночном лесу и не привык к крикам диких животных. Рядом рычит какой-то зверь.
– По-моему, это барс, – говорю я, делая приседания, чтобы согреться. – Щас замочу его.
– Ты спятил, – шепотом возмущается Матюх. – Нельзя светиться, грузины засекут нас и накроют минами. И вообще это рысь.
– Ты уверен?
– Конечно.
– Она сожрет нас?
– Не знаю.
Кроме холода, я ничего уже не чувствую. Ветер, что ли, выдул из меня остальные чувства. Вылезаю из ямы, включаю фонарик на телефоне и ползу к навесу. Слышу за собой шорох. Барс или рысь? Окликаю:
– Матюх, ты?
– Да.
– Там на столе под навесом пленка, накроемся ею, и будет у нас с тобой парниковый эффект, хе-хе.
Мы долго не можем выбрать позу под полиэтиленом. Наконец садимся спина к спине. Я еще под себя толстый, пахнущий гнилью сук подложил.
– Хорошо, – говорю, – сидим.
– Неплохо, – смеется Матюх. – Как бы нас за педиков не приняли.
– Наплевать, главное согреться. Ну, как ты?
– Жарко даже.
– И мне. Опять эта рысь, – беспокоюсь я. – За нами, что ли, охотится? Эй, киса, отвали, пока я тебе в пасть гранату не засунул!
– Ты поосторожней с лимонкой-то, – остерегает Матюх. – Черт, она и вправду рядом, я даже шаги ее слышу…
– Попробую к пулемету прорваться…
– Тсс, сиди тихо, еще в овраг свалишься…
Мимо, не переставая рычать, пробежал какой-то зверь.
– Почему рысь не загрызла нас? – спрашиваю. – И вообще, чем тут воняет?
– Ну, напукал я, – хихикает Матюх. – Защитная реакция организма на опасность.
Утром перебираемся обратно в окоп. Темно в лесу, сыро и зябко. Я снова принимаюсь за гребаные приседания, потом делаю упор лежа и нюхаю гнилую листву, отжимаясь. Матюх откуда-то притащил топор, и после фитнеса по очереди швыряем его в дерево. Я ни разу не всадил, зато сломал топорище. Да, сегодня не мой день. Все чертовски плохо. Ни воды, ни еды, мать твою, да что же это такое? Пойду спрошу командира, когда мы отсюда, на хрен, свалим. Напарник лезет в окоп и смотрит на тропу, ведущую вглубь леса. Стыдно признаться, но я могу заблудиться даже в городском парке в сумерках, а тут настоящий темный лес, где по ночам бродит не то барс, не то рысь, и этак небрежно задаю Матюху вопрос:
– Мы по этой тропинке, что ли, вчера поднимались?
Тот очумело на меня смотрит.
– Это грузинская дорога, – говорит он. – Ты скоро?
– Мигом.
Чего это он трусит, думаю, грузины сюда не поднимутся, у меня нюх на жареное, а здесь таким и не пахнет. Поднимаюсь на горку и у палатки начальника вижу нашу роту. Все угрюмо молчат. Командир приветствует меня кивком головы и сообщает, что мы остаемся на вторые сутки. Так вот где таилась погибель моя, бормочу я. Нет ли у кого воды? Дурацкий вопрос, мог бы и не задавать. На нет, как говорится, и суда нет. Ладно, пойду грехи свои замаливать. Вхожу в пахнущую дымом часовню и молю Богородицу простить меня за… и вернуть подорванное на войнах и в пьянках здоровье, еще прошу у нее толику денег… Как странно, четверть века назад я стоял тут рядом с Мананой, дальней моей родственницей из Тбилиси. Ее мама, толстая тетя Кетино, с тремя пирогами в одной руке и с зажженными свечками в другой то и дело поглядывала на дочку, меж тем как древний старец, подняв полный араки рог, молил святых дать разум бедной девушке. Все надеялись на могущество здешнего дзуара, который исцелил кучу безнадежно больных. Я тоже хотел, чтобы Манана вышла отсюда умницей, хотя ничего ненормального в ней не было заметно: лицо девушки спокойное, взгляд вполне осмысленный, нормальная грудь, красивые ножки… Старик все еще молился, как вдруг Манана, обнажив лошадиные зубы, залилась смехом…
Выхожу из часовни, смотрю, ополченцы радуются, будто родниковой воды напились. Командир подходит и хлопает меня по плечу.
– Собирайся, – говорит он. – Смена идет.
Радостный спускаюсь к Матюху, но по дороге решаю разыграть его и делаю злое лицо.
– Что говорят наверху? – спрашивает напарник.
– Крысы внизу, – говорю, – приказали нам остаться на вторые сутки.
– Ты шутишь? А как же вода?
– Будем друг друга мочу пить.
– Давай я спущусь в Прис за водой.
Запиликал телефон. Ага, жена. Алло, привет. Ну, как вы там? Он ходит на тренировки? Вот молодец. Нет, с баблом пока туго… Послушай, я сейчас на посту… Мать твою, меня в любой момент могут убить, а ты говоришь о каких-то деньгах… Нет, не работаю… Потому что сократили… Ну, началось… Я на войне, ты можешь это понять? На развод подашь? Обещаю тебя сделать вдовой… Сейчас перезвоню…
– Чего тебе?
– Пригнись, грузины, – шепчет напарник.
– Какие еще грузины? Это смена. Ладно, сваливаем, я возьму пулемет, а ты бачки не забудь…
Я выскочил из окопа и пошел навстречу ребятам. У них и вода свежая, напьюсь. Разговор с женой, конечно, расстроил меня и не выходил из головы – все из-за проклятых денег, но где их взять, у кого попросить? Лес между тем заметно оживился, кругом суетились, кричали, должно быть, радовались смене. За кустами я заметил пригнувшихся парней в чудной форме и хотел подойти к ним, спросить, в каком магазине они купили такой камуфляж, но страшная догадка лишила меня дара речи. Я пригляделся: люди в чудной форме были всюду, прятались за деревьями, сидели на корточках с гранатометами. Я остановился, не зная что делать, и прислушался.
– Эй! – кричали наши с горки. – Стойте на месте! Кто такие?!
Один из парней выпрямился и, сняв кепку, вытер заросшее лицо; на боку у него болтался АКСУ с длинным магазином.
– Ми миротворци! – крикнул он с таким жестоким грузинским акцентом, что меня залихорадило и потянуло блевать. – А ви кто?!
– Это не твое дело! Зачем пришли сюда?
– Ми миротворци, – повторил небритый, снова вытирая лоб. – Осматриваем посты!
За убийство миротворца, даже грузинского, дают немалый срок, тем не менее моя рука осторожно потянулась к рычажку предохранителя. Ствол я направил на переговорщика, он был такой же миротворец, как я балерина.
С горки опять закричали:
– Бросайте оружие и поднимайтесь сюда по одному! Вы поняли, вашу мать, ткуени деда м…?!
– Твою мат! – раздалось в лесу как эхо. – Ткуени деда м…!
– Даицхот, магати деда м… (Начнем, мать их), – сказал один из пригнувшихся.
– Беги обратно в окоп! – кричал Матюх сзади.
Такой шанс – убить зараз нескольких – у меня вряд ли когда еще будет, подумал я и нажал на спуск. Затвор громко щелкнул, осечка, все, п… Переговорщик посмотрел в мою сторону и чему-то улыбнулся – я уверен, что дзуар сделал меня невидимым. Я попятился, затем повернулся и дал деру. Пока бежал, начался бой. Пятьдесят стволов, не меньше, работало одновременно. Взрывы трясли лес. Спрыгнув в окоп, я поставил пулемет на ножки и взял под прицел кусты, поправил очки, спуск, снова осечка. Мать твою, какой урод подсунул мне эту рухлядь.
– Давай жарь, чего ты ждешь! – орет Матюх.
– Заело! – кричу и перезаряжаю. На этот раз я услышал голос своего пулемета – красиво поет, ничего не скажешь.
Длинной очередью стригу кусты и все что за ними, потом прочесываю местность. Не могу остановиться, до того мне хорошо, только бы сердце выдержало такой кайф. Щупаю пульс: нормально. В пристегнутом бачке кончаются патроны. Напарник помогает ставить другой. Кажется, за той порослью трепещет жизнь, гашу ее, враждебную. Солнечный свет пробивается и к нам. Что за хрень, и так жарко. Смотрю наверх: над головами порядочная прореха, а ветки сыплются не переставая. Интересно, это наши косят макушки деревьев или грузины? Матюх, как встревоженная ящерка, выглядывает из окопа и кричит:
– Не стреляй, ствол раскалился! Патроны береги!
С горки тоже орут:
– Остынь, не стреляй! Мы уже их трахнули!
Какие герои, думаю, а я во время боя онанизмом, что ли, занимался?
Второй бачок тоже опустел, жалко, не взял запасной ствол с бое-припасами. Сколько же патронов я потратил? Сто пятьдесят было в пристегнутом, двести в ящичке – всего триста пятьдесят. Неплохо, рифленый ствол раскалился докрасна. Вдруг правая линза вдребезги. Хватаюсь за глаз, ладонь в крови. Сердце забило тахикардию. Я лег на пустые ленты и гильзы рядом с пулеметом и прошу напарника:
– Посмотри, что с моим глазом.
– Ты ранен? – тревожится тот. – Под бровью у тебя что-то блестит, кажется, стеклышко. Не дергайся, сейчас я его вытащу. Ну вот… А хорошо мы вздрючили кеклов (грузин)…
Приступ проходит, но я все еще лежу, боясь рецидива. Телефон зазвонил. Смотрю на дисплей: жена… Опять будет мучить. Прошу Матюха сказать ей, что меня убили.
– Нет, ты что! – восклицает он. – Даже думать не хочу о том, что будет с моей женой, когда ей скажут такое…
– А ничего не будет, все они шлюхи.
– Не смей так говорить, и вообще поднимайся, кажется, смена пришла…
ОЧЕРЕДЬ
Без четверти двенадцать я начал собираться в ОВИР. Проверил документы: адресная справка, чек об уплате госпошлины, паспорт, ксерокопия паспорта, две фотографии… Так, с бумажками вроде все в порядке. Застегнув куртку, хватился шапки. На вешалке ее не было. С проклятьями заметался по квартире. Грязные следы от моих ботинок возле шкафа; у дивана; под, перед и за компьютером. В кухонном шкафу ее тоже не было. В бешенстве согнул две столовые и одну чайную ложки; разбил несколько тарелок и хотел вскрыть себе вены, но вспомнил Дафну и немного успокоился… Изможденный, опустился на трельяж в беспросветной прихожей и схватился за голову: вся генеральная уборка жены коту под хвост. Утром, собираясь на работу, она сказала:
– Сил моих больше нет убирать за тобой, свинья. Никакой от тебя радости и пользы. Ну скажи: на кой черт ты мне сдался? Тоже мне мужчина: я еще молодая женщина, но забыла, что такое секс. Вот наставлю тебе рогов, скотина, и выкину чертов компьютер, от которого ты не отходишь даже ночами, а ведь за Интернет плачу я, чтоб ты ослеп…
Подумать страшно, что она сотворит со мной, увидев такой погром. Вышвырнет за дверь – на этот раз с вещами. Скорей бы сделать чертов загранпаспорт и укатить в Америку, где меня ждет не дождется моя милая чернокожая Дафна – кузина Барака Обамы. На сайте лавмейл.ру познакомились. Долго переписывались, потом Дафна попросила номер моего мобильного. Теперь звонит чуть ли не трижды в день, нудит о любви и спрашивает, когда будет готов мой загранпаспорт. Я говорю ей:
– Дафна, милая, я делаю все, что в моих силах, но, когда вижу эти очереди у ОВИРа, впадаю в депрессию.
– Что такое ОВИР и какие еще, мазефака, очереди? Горбачев уверял нас, что развалит Союз и от него не останется даже хвоста. Может, на сайте знакомств ты приглядел себе еще и белокожую суку?
– Нет, что ты, я только черных люблю. Я собрал все необходимые бумажки, теперь их надо будет просто сдать…
– Ну тогда шевелись, мазефака, а то хип-хопер Тимбаленд взял привычку петь под моими окнами серенады. Понимаешь, моему афроамериканскому сердцу эта тема очень даже близка. Милый, я вот-вот отдамся ему.
– Не верь Тимбаленду, любимая, триппер ему на язык. И вообще в шоу-бизнесе хип-хоперы – самый развратный и ненадежный народ. Сегодня он тебе напевает, а завтра, глядишь, с Фуртадо хип-хоп-хип-хоп. Ты разве не знаешь, чем они занимаются за кадром? То-то.
– Понимаю, конечно, но я устала быть одна в своей роскошной вилле в Майами, и с яхтой без крепких мужских рук мне не управиться…
– Гм, про яхту ты ничего не говорила. Ну ладно, сегодня я пройду сквозь любую очередь.
– Удачи, любимый, целую…
Мать твою, что у меня под жопой? Ну, конечно же, шапка. В ярости плюнул в нее и натянул на лысину, как презерватив, сверху капюшон накинул. Так, ничего не забыл? Телефон в кармане… Открыл входную дверь, закрыл на ключ, спустился по зассанным лестницам и вышел на улицу.
Давно я не видел столько снега. Машины чуть ли не на брюхе ползли, гремя цепями на колесах, некоторые буксовали. Каркали вороны, молодежь швырялась снежками. Не опоздать бы. На остановке залез в маршрутку, набитую классными телками. Я сел возле брюнетки, одетой в потертые джинсы с низкой мотней, и погрузился в мечты. Вот я знакомлюсь с ней, она мгновенно влюбляется, и через какой-нибудь месяц у нас уже свадьба. Отец у нее большой чиновник. Он покупает нам трехкомнатную квартиру в центре города и устраивает меня на хорошую работу… А летним вечером мы с женой идем гулять на набережную, и на мне тоже штаны с низкой мотней. Хм, интересно, где она их достала? Завтра же пойду в секонд-хенд и хорошенько пороюсь в мешках. Может, найду себе такие же… Эй, водитель, остановитесь! Сошел у ОВИРа. Там уже народ собрался. Уродливая такая черная толпа, при виде которой мне захотелось бежать за тридевять земель к моей темнокожей Дафне и прижаться к ее большим грудям. Но возможно ли такое счастье без загранпаспорта? Придется постоять в очереди…
Пожилая размалеванная женщина в бурой дубленке поднялась по крутым ступенькам и постучалась в железные свекольного цвета двери. Выглянул худой усатый милиционер в серой, как его жизнь и служба, форме.
– Дайте талоны на очередь, – просит женщина.
– Кончились, – разводит руками мент.
– Как это кончились? – звереет толпа вместе с женщиной. – Там же ясно написано, что выдача талонов на очередь в час, а пока половина первого!
– В два часа начнется прием, – объявляет другой милиционер с внешностью Жана Рено. – Не беспокойтесь, вы все успеете сдать документы на получение загранпаспорта. Просто сначала примут тех, у кого талоны, остальных потом. Единственная просьба: будьте взаимно вежливы и не скандальте… Ну-ка, пропустите человека…
Толстый, хорошо одетый мужчина проталкивается ко входу. Через какое-то время из дверей вываливается парочка не в меру упитанных женщин в меховых шубах. Толпа ворчит по поводу исчезновения талонов. Люди задаются вопросом: у кого счастливый билет? Где эти дьяволом избранные люди? И с горьким смехом отвечают на свой же вопрос: они среди нас, чертовы невидимки… Такие разговоры мне не интересны, к тому же холодно. Скорей бы пустили в помещение отогреться. Много, много пузатых граждан прошло сквозь нашу живую, бормочущую проклятия очередь в здание ОВИРа. В начале третьего впустили и нас. Из пропускной, где образовалась давка, я пробился к другому помещению через дворик. Там было три приемных кабинета. Толпа пыталась придавить меня к стене возле дверей, но я выставил вперед локти и остался жив. Стоявшая передо мной костлявая дама в полушубке и джинсах била меня по лицу волосами, собранными на затылке в лошадиный хвост. Цель этой дурно пахнущей особы была очевидна: выбить меня из очереди и дать возможность своему знакомому занять мое место. Не угадала, голубка, я тебя сам выживу отсюда и наваляю тому, за кого ты так хлопочешь. Невидимки тоже обнаружились и качали права. Они хотели пройти в желанные кабинеты первыми. Их поддержал мент с внешностью Жана Рено. Он объявил, что бесталонные зря стоят в очереди:
– Вас все равно не успеют принять, и потому прошу вас покинуть помещение.
Вот он, момент истины, можно было спросить с него за ложь и набить морду, но все молчали. Я так понял, что правда никому не нужна, и народ можно легко обмануть. Политикой, что ли, заняться? К вечеру толпа обезумела и задавила троих с талонами. Под шумок я вытащил зажигалку и подпалил волосы стоявшей передо мной суки. Тлеющую гриву клячи народ потушил плевками. Потом позвонила Дафна.
– Ну как ты, милый? – спросила она.
– У нас не будет детей, – заплакал я в трубку.
– Как это не будет?
– Мне отдавили…
– Иди домой, мазефака. У меня в вашем МИДе есть знакомый рашен, он посодействует тебе в получении загранпаспорта. А за потомство не беспокойся, усыновим сирот с Гаити.
ДЕНЬ КУСКА
Перед тем как уехать во Владик, я решил к Куску зайти и отдать ему книжку со своими рассказами, пусть просвещается. Я про него там такое накатал – обессмертил, одним словом. А живет мой герой за городской площадью в длинном двухэтажном доме напротив театра, который сгорел лет пять назад. Меня тогда еще не вытурили из таможни, и помню, как на восстановление храма искусства у всех госслужащих оттяпали половину зарплаты. Лично мне это пошло на пользу: я бросил курить, а по утрам после пробежки в парке прыгал на турник и вертелся на перекладине как очумелый. А вот смена была жутко недовольна и строила догадки: какому уроду в правительстве опять не хватило денег на новую иномарку. Конечно же, театр не отстроили, хотя и обнесли руины деревянным забором. А зима в тот год выдалась лютая, и сухие доски постепенно исчезали. К весне вместе со снегом растаял и забор. Сейчас зрители в театр приходят исключительно по нужде, и потому в центре города, особенно в жару, вонь невыносимая.
Кусок на сей раз не заставил меня ждать на лестничной площадке. Не успел я плюнуть и уйти, как щелкнул замок, и в дверях появилось сонное лицо моего боевого друга. Он ничуть не удивился, хотя мы не виделись с ним больше года.
– Чего так рано, – зевнул он. – Проходи…
– Шустрый ты сегодня, – говорю. – Не нажрался еще?
– Я уже месяц как не пью.
– Молодец, на человека стал похож…
Мы прошли темную гостиную и очутились в комнате Куска. Я рот разинул от удивления, когда увидел в углу огромный, похожий на школьную доску ЖК-телевизор. Мебель тоже была новая. Ну, думаю, этот точно не зевал восьмого. Интересно, кого он ограбил? Я снял с плеча сумку с книжками и осторожно сел на коричневый кожаный диван.
– Сделать тебе кофе? – спросил Кусок, погружаясь в кресло перед круглым симпатичным столиком, на стеклянной поверхности которого я заметил: недопитую чашку кофе, пачку сигарет, пепельницу с окурками, похожий на сувенирный гробик пульт управления и навороченный телефон.
– Я не пью кофе. Откуда такая роскошь?
– Компенсацию получил, – пробормотал Кусок. Он взял пульт и, прицелившись в экран, стал переключать каналы.
– МТВ оставь! – крикнул я, заметив на экране почти голую телку.
– Ладно, смотри. Как там погода на улице?
– Жарко даже… Так ты на эти жалкие гроши купил кожаную мебель и такой крутой телевизор? Кому ты пудришь мозги? Колись давай, я никому не скажу.
Кусок поморщился:
– Во-первых, мебель не из кожи; во-вторых, я все это взял в кредит во Владике. Будешь кофе?
– Я не пью кофе…
Телка на экране между тем залезла на стол и трясла титьками. Пела она паршиво, но фигурка у нее была что надо.
– Ты, говорят, теперь великий писатель, – ухмыльнулся Кусок. – Кто бы мог подумать.
Да никому в голову прийти не могло, что маленький Таме с левобережья станет известным писателем. Бред собачий, должно быть, я спятил, а окружающие потворствуют моему безумию. Как Дон Кихот, хотя подбитый БТР не ветряная мельница. И мертвые грузины в натовской форме возле перевернутой «Кобры» реально воняли. А тот бедолага, который в трусах валялся в луже напротив синагоги? Он лежал на боку, подтянув к животу ноги в грязных носках, и его смуглое молодое тело было сплошь в колотых ранах. На черных, красиво постриженных волосах парня я заметил бурые пятна. Но меня больше поразил его взгляд: он как будто просил о пощаде. «Это был грузинский снайпер», – произнес рядом со мной толстый мальчик и швырнул в него камнем. «Ты точно знаешь?» – спросил я и, повернувшись к трупу спиной, зашагал прочь.
Телка на экране не унималась, пищала про любовь и то бросалась в объятия мускулистого танцора в трико, то вырывалась и бежала к репмену со спадавшими штанами.
– Прости, я не зашел к твоей матери, – сказал я, кивнув в сторону стенки, за которой послышался скрип кровати. – Не хочу тревожить. Как она?
– Ничего. Намаялся я с ней восьмого. Она же не встает с постели. Пришлось закинуть ее на спину и тащить по лестнице вниз, в подвал. И тут снаряд попал в дом, потом второй, третий… Стены трясутся, пылища кругом, у матери опять приступ астмы… Упал я, она кувырком по ступенькам – старой закалки люди живучие. Все-таки дотащил ее до подвала, смотрю, а там уже соседи сидят. Неплохо, между прочим, устроились: свечки, вода, еда, постель разостлана по углам, телевизор на аккумуляторе… Ядерную войну и то пережили бы… Знаешь, что меня взбесило? Они в подвале вторые сутки прятались, и хоть бы кто-нибудь из них поднялся узнать, живы ли мы…
Кусок вытянул из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Я не удержался и тоже задымил.
– Ты же не куришь? – удивился он.
– Иногда до смерти хочется.
Телка исчезла. На экране появились Иракли с Dino MC и запели про звезды и про луну…
– А утром я вышел на улицу, – продолжал Кусок. – Вижу, на площади возле фонтана танк стоит, и грузины пьют из бутылок шампанское.
– Сколько их было?
– Четверо, один красовался в дорогом таком костюме.
– В дорогом костюме, говоришь? Может, Ираклий Окруашвили? Помнишь, он грозился захватить Цхинвал и выпить на площади бокал шампанского…
– Может быть.
– Мать твою, и ты не убил их?
– Из чего? – усмехнулся Кусок. – У меня не было оружия.
– Как это не было, когда оно под ногами валялось! Я с двумя автоматами бегал, об третий споткнулся и даже не поднял.
– Почему ж ты не пришел ко мне? Я так ждал тебя.
– Извини, брат, но я не забыл, как в 2004-м умолял тебя пойти со мной на Присскую высоту. Ты сказал тогда, что больше не возьмешь в руки оружия. Пусть воюют те, кто нахапал, это твои слова. Но, если честно, мне было не до тебя. Я думал о своей заднице и о ребятах, которые шли за мной…
«Раз, и мы взлетаем, – заливался Иракли, – два, в объятьях таем, до утра нам не уснуть…» Хорошая песня, надо будет скачать на мобильник. Я открыл сумку и, вынув одну из книжек, протянул Куску.
– Это тебе. Нет, погоди, дай ручку, подпишу. Ага, спасибо.
Я немножко подумал и написал: «Моему брату по оружию от автора. Цхинвал, 01.03.2010. Будь счастлив».