РАССКАЗ
Я остановился у подъезда, проверил диктофон, вопросы для интервью и нажал кнопку домофона.
– Слушаю, – отозвался певучий женский голос.
– Добрый день, это Егор Удальцович, журнал «Восьмая нота». Мы договаривались…
– Да-да, – перебила женщина, – входите. Девятый этаж.
За дверью раздался сигнал, и я зашел в подъезд, стряхнул густо облепивший одежду снег, постучал ботинками, чтобы не наследить в квартире.
Пока ехал в лифте, продолжал размышления.
Мой сегодняшний визави – молодой рок-музыкант, Владимир Лис. Вроде бы талантливый. Коллеги несколько раз бывали на его концертах (именно на его – аккомпанирующий состав был из сессионных музыкантов, которые профессионально играли, что им скажут) и все до единого остались под большим впечатлением – шоу парень устраивал знатные. Да и пел хорошо.
И все бы ничего, но вчера редактор приказал взять у этого Лиса интервью. Чего ради? Парень, может быть, и хорош, но еще недостаточно значим и известен, чтобы помещать его в раздел «Молодые да ранние». Группы и исполнители обычно попадали туда через год-два усиленной работы, а то и после первого альбома. С чего Лису такие преференции? А он уже и нос воротит – не желает встречаться где-нибудь в кафе. Мол, холодно очень. Вот и приходится ехать к нему в Марьино. Тьфу.
Лифт остановился.
Я вышел, спрятал шапку, перчатки и шарф в рюкзак и позвонил.
Дверь открылась почти сразу.
– Заходите, – сказала хозяйка, молодая женщина с бездонными глазами и длинной, какой-то…ммм…старомодной косой.
Я зашел.
– Куртку можете повесить здесь, а обувь – вот сюда, – щебетала она.
Я повесил одежду и разулся. И не переставал любоваться женщиной – она была какой-то уютной, домашней. И очень красивой.
Впечатление портил лишь гипс, наложенный на безымянный палец и мизинец левой руки. Женщина держала ее за спиной, и я не сразу заметил. А когда заметил, получилось очень неудобно – она перехватила мой сочувственный взгляд. Я смутился и поспешил отвести глаза.
– Не волнуйтесь, – жемчужно рассмеялась девушка, – это пустяки. Я вчера неудачно поскользнулась.
Я не нашелся, что ответить и, кашлянув, спросил:
– А Владимир?
– Он в студии, – ласково улыбнулась она, – пишет что-то. Пойдемте, я вас провожу.
Она пошла вперед, я следом. Шли мы недолго – много ли нагуляешься в трехкомнатной квартире? Я поймал себя на странном поведении – я шел и восхищался походкой девушки. Ладно бы – на зад пялился или, там, на ноги. Так ведь нет – я именно восхищался, тем, как она идет.
Влюбляюсь, что ли? А и хорошо бы. В такую – грех не влюбиться.
Увы, все хорошее имеет гадкое свойство заканчиваться. Мы подошли к закрытой двери, и девушка постучала.
– Володя не любит, когда кто-то входит неожиданно, – пояснила она слегка виновато и, когда никто не ответил, постучала снова.
На этот раз из-за двери донеслось: «Можно!».
Мы вошли.
Владимир Лис оказался молодым парнем, лет двадцати двух, двадцати трех. Высокий, худой – обычный юноша. Ни за что не скажешь, что гений. А поди ж ты – уже в «Молодых да ранних» нашего журнала. И ни одного ругательного отзыва журналистов. Сплошь восторги. Чудны дела твои, Господи.
Я представился. Лис поднялся, отставил в сторону гитару,0 пересел за невысокий столик, и жестом предложил мне сесть напротив.
Не поздоровавшись. Не протянув для рукопожатия руку.
Если бы не редактор, кровь из носу требовавший это интервью, я бы тут же развернулся и ушел. Не люблю, когда такие вот молодые, мало кому известные звездочки раздуваются от чувства собственной важности и выпендриваются почем зря.
Но я стерпел. Присел, достал диктофон, вопросы.
– Маш, – обронил Лис, – сделай-ка нам кофе.
Я внутренне скривился. Как по-барски, словно она ему прислуживает. Может, все-таки уйти? Нельзя интервью делать без уважения и интереса к собеседнику. Никак нельзя.
Но Маша – как ей подходило это имя, просто удивительно! – только улыбнулась Лису нежно, поинтересовалась моими вкусами и вышла.
Мы начали. Все стандартно – сначала немного о себе, чтобы было из чего делать подводку, потом обычные вопросы про творческий путь, вдохновение, кого из мэтров считает своими учителями.
Владимир отвечал многословно, с обильными лирическими отступлениями. Временами брал гитару, показывал кусочки своих песен. Надо сказать, очень интересных песен. Эдакая помесь раннего Гребенщикова и позднего Леонидова, сдобренная истеричностью Ромы Зверя, помноженной на отвязность Хендрикса. Действительно, что-то было в его музыке, что-то необычное. Я бы сказал – не от мира сего. Может, зря я на парня окрысился? Просто натура у него сильно творческая, эгоцентричная, вот Лис и ведет себя так.
Маша принесла кофе. Владимир поблагодарил, но опять вышло по-барски, словно официантке сказал. Я внутренне скривился, но продолжил интервью.
Свой неожиданный взлет Лис прокомментировал коротко: «Фишка поперла» – и больше ничего не стал говорить на эту тему, как я ни допытывался.
Правда, музыкант обмолвился, что раньше «до Маши» писал совсем другие песни, но «она стала моей музой».
В этом месте я едва не наехал, мол, что же тогда ты себя с ней так ведешь? Но сдержался. Все-таки чужая семья – потемки не меньше, чем чужая душа. Может, это он при посторонних стесняется проявлять теплые чувства? Молодой еще, не знает, как себя с любимой женщиной при мне держать. Короче, хоть и не сильно хочется, но понять можно.
Через полчаса мы закончили.
– Давайте договоримся так, – сказал я, собирая свои вещи, – я расшифрую запись диктофона, приведу все в божеский вид, потом, максимум через неделю, отправлю вам – на утверждение. А потом уже в печать. Договорились?
– Да, – сказал Владимир и взял гитару, – дорогу сами найдете?
Начиная привыкать к его беспардонности, я только вздохнул, попрощался и вышел из студии.
В коридоре Маша протирала многочисленные фотографии Владимира в рамочках, висевшие по стенам. Из-за двери зазвучала музыка.
– Закончили? – солнечно улыбнулась женщина.
– Да.
– Может быть, пообедаете? – легко и совершенно искренне предложила она.
Мне очень захотелось остаться. Но это было неправильно, и я отказался. В качестве компенсации я оставил Маше свою визитку, втайне надеясь, что у нее когда-нибудь найдется ко мне какое-нибудь, пусть даже самое пустяковое, дело.
Я еще немного потоптался в дверях, потом, сообразив, что выгляжу как подросток, который никак не может расстаться с девушкой, попрощался.
Дома я зашел в свой живой журнал и написал: «Сегодня видел самую красивую женщину мира. Через что – счастлив исключительно».
И закрыл запись ото всех, включая друзей.
* * *
Несмотря на обещание сделать все за неделю, я изготовил интервью за три дня. Стимул был сильнейший – я хотел опять увидеть Машу. А как это сделать без повода, я не придумал.
Я отправил получившийся текст Владимиру по электронной почте и почти тут же позвонил ему на домашний.
Трубку сняла Маша.
– Это Удальцович, – сказал я, поздоровавшись.
– Да, Егор, я узнала, – даже не видя ее, я понял – она улыбнулась.
– Маша, я отправил Владимиру текст интервью. Вот, хочу убедиться, что все дошло.
– Я сейчас проверю. Подождете минутку?
– Конечно.
С минуту в трубке слышались шорохи и скрипы, потом раздался Машин голос:
– Да, все дошло, спасибо.
Я в ответ тоже поблагодарил ее и положил трубку. И выругался.
Черт! Я – журналист в третьем поколении! – не смог найти слов, чтобы еще немного продлить общение с этой женщиной. Плохо, плохо, плохо!
Чтобы успокоиться, я сделал крепкого чаю, щедро заправил его сахаром и уселся за компьютер, уныло разглядывая рыбок в мониторе.
Потом зашел в живой журнал, нашел сообщество психологов и начал писать сообщение: «Нужна консультация. Скажите, пожалуйста, что делать, если мне нравится (очень сильно) женщина, живущая с другим мужчиной. Понимаю, что неправильно интересоваться ею, но никак не могу заставить себя забыть о ней. Что мне делать?»
Я перечитал запись, сделал большой глоток чаю, почесал затылок и закрыл окно браузера. Нет. Как-нибудь сам разберусь. Нечего полоскать Машу на весь интернет.
Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, я принялся за другую статью.
* * *
Новый повод увидеться с Машей представился через два дня. Владимир утвердил текст, и у моего редактора тоже не было вопросов. Осталось только добавить фотографии. Конечно, можно было попросить, чтобы их прислали по электронной почте, но тогда не было бы повода.
Я позвонил Лису домой и снова попал на Машу. Она согласилась выделить мне несколько снимков («Володи сегодня не будет, но, я уверена, он не будет против»). Сказала, что я могу заехать за ними хоть сегодня.
Так я и сделал.
Дверь открыла Маша. Она почему-то была в темной бейсболке, натянутой почти до самых бровей. Я удивился, но виду не подал. И только потом, когда женщина посторонилась, пропуская меня в квартиру, увидел, что она постриглась почти под ноль.
– Разувайтесь и проходите, пожалуйста, на кухню, а я принесу фотографии, чтобы вы могли выбрать, – ее голос звучал вроде бы как всегда, но что-то в нем было не то. Словно Маша болела ангиной.
Я прошел на кухню и присел за стол, разглядывая обстановку. Мебель была старой, еще советской. Видимо, Владимир еще не заработал на ремонт кухни. Эта мысль неожиданно порадовала меня. Тут же подумалось: «Если бы Маша была моей женой, я бы в лепешку расшибся, но сделал бы ей приличную кухню».
В кармане запиликал мобильник. Я вытянул его – на экране хмурился редактор.
– Да?
– Егор, новость, – наш редактор не любил долгие разговоры по сотовому, – интервью с Лисом переносится на следующий месяц, так что можешь не торопиться со сдачей.
– Ясно, – сказал я, пожав плечами – А с чем это связано?
– Нашлись более важные материалы, – усмехнулся редактор, – более настойчивые. Понимаешь?
– Понимаю, – мы нередко печатали заказные материалы – музыкантов хватает, всем хочется пробиться в звезды. – Это все?
– Да, все. Отбой.
Я сунул трубку обратно в карман, и в этот момент на кухню вошла Маша, неся ворох альбомов, конвертов и просто отдельных снимков.
Я вскочил и снял часть, чтобы ей было удобнее класть ношу на стол. Она благодарно улыбнулась, я расплылся в ответной улыбке. А потом заметил, что глаза у Маши – красные и припухшие. Словно она всю ночь плакала. Я сдержал рвущийся вопрос и, положив фотографии на стол, сел обратно.
– Чаю?
– Да, с удовольствием, – ответил я рассеяно, занятый размышлениями о том, связаны ли остриженные волосы Маши с красными глазами и сипловатым голосом. Неужели Владимир, сукин сын, заставил ее постричься? Но чем ему не угодила ее коса? Хотя можно не удивляться – он, судя по тому, что я видел, вообще Машу в грош не ставит.
– Сегодня Володенька был в утренней передаче на Первом, – сказала Маша через плечо, занятая чаем. – Видели?
– Нет, – сказал я и, увидев, что Маша тянется разбирать фотографии, добавил. – Не стоит торопиться. Только что звонил мой редактор – интервью выйдет в следующем номере.
– Как? – Маша подняла на меня странно заблестевшие глаза. – Как это – в следующем?
– Понимаете, – начал я, – не все начинающие музыканты такие талантливые, как Владимир. Многим помогают деньги…
Маша кинула быстрый взгляд на свой гипс и спросила:
– А можно что-нибудь сделать, чтобы интервью вышло все-таки в этом номере? Володенька очень хотел…
– Я очень хочу вам помочь, но – правда! – ничего не могу сделать. Это совершенно от меня не зависит.
– Понимаю, – Маша поджала губы. – Тогда, может быть, вы знаете, сколько стоила публикация тому, кого взяли на место Володи?
Я хотел сказать, что не знаю, но этой женщине не мог соврать. Поэтому сказал правду.
Услышав цену, Маша охнула и с минуту сидела, ломая пальцы. Я пытался ей объяснить, что ничего страшного не произошло, что месяц – это сущий пустяк, что так даже лучше, потому что слишком много информационного шума про человека – это плохо. Но она меня не слушала. Смотрела в окно и думала о чем-то своем.
– Ну что ж, – сказала она наконец, – деньги есть деньги. Тут уж ничего не попишешь. Вы, Егор, выбирайте пока фотографии – не зря ведь ехали. А я пока обедом займусь.
Я кивнул и, хоть на душе было погано, принялся сортировать фотографии: что совсем не подходит, что подходит, что нужно обдумать. Время от времени я украдкой поглядывал на Машу, хлопотавшую у плиты. Она двигалась мягко, плавно, словно плыла. В один момент я залюбовался так, что едва не попался. Она резко повернулась, и я едва успел сделать вид, что смотрю не просто так:
– Можно еще чаю?
Маша прищурилась, улыбнулась – видно, все-таки поняла что-то – и налила мне еще чая.
Потом она достала из ящика с кухонными принадлежностями молоток для отбивных и принялась ожесточенно колотить мясо. Казалось, на месте мяса она представляла того, кто пролез в журнал, на место Лиса.
Я понимающе кивнул сам себе и вернулся к фотографиям.
Буквально через минуту Маша вскрикнула и стала оседать. Я вскочил, сбросив часть фотографий на пол, и бросился к женщине. Она привалилась к шкафчикам под мойкой и шипела сквозь зубы, обхватив правой рукой пальцы левой. Белый гипс покраснел, по локтю бежала струйка крови.
– У вас есть лед?
Маша кивнула на холодильник. Я распахнул дверь и сразу увидел целую коробочку, доверху заполненную кубиками. Я схватил ее и, вернувшись к Маше, почти силком заставил ее положить раненую руку в лед. Он тут же налился красным и стал таять.
– Нужен йод и бинты.
Она мотнула головой, указывая куда-то вверх. Я обнаружил аптечку почти сразу – во втором шкафчике над мойкой. Откупорив склянку йода, я щедро залил им раненую руку Маши, успев мимоходом заметить, что кровь струится из распухшего и сплюснутого указательного пальца, по которому Маша, видимо промахнувшись, попала молотком.
– Сейчас вызову «скорую».
– Не стоит, – кривясь от боли, прошептала Маша пересохшими губами. – На зеркале в прихожей есть номер. Это мой врач, позвоните ему.
Я метнулся в прихожую и позвонил со своего мобильника. Мне ответили почти сразу
– Добрый день, Петр, – прочитал я имя врача на бумажке. – Мне нужна ваша помощь. Маша повредила руку…
– Опять?! – перебил меня доктор. – Сейчас-то зачем?
– В каком смысле «зачем?», – опешил я. – Она мясо отбивала и промахнулась…
– Ладно, не важно, – врач опять не дослушал. – Что вы сделали с рукой?
– Уложили в лед и обработали рану йодом.
– Молодцы. Ждите, я буду через десять минут.
Я вернулся на кухню.
Маша сидела на прежнем месте, по ее щекам катились слезы. Но – странное дело! – она улыбалась.
– Все хорошо, – сказала она. – Спасибо вам за помощь.
В кармане запиликал мобильник. Я достал его – на экране опять хмурился редактор.
– Слушаю.
– Вот что, Егор. Заказчик передумал, поэтому интервью Лиса выйдет в этом номере. Так что давай – срочно вези фотографии. Чтобы они до завтрашнего вечера были в редакции. Понял?
– Да.
– Тогда отбой.
Я спрятал мобильник и глянул на Машу. Она улыбалась еще шире. И еще счастливее.
– Вы слышали? – спросил я ее.
– Не все, – сипло ответила она. – Но главное, кажется, слышала.
– Вы мужественная женщина. Другая бы на вашем месте в обморок упала, а вы еще успеваете о своем мужчине думать, – я старался, чтобы она не услышала в моем голосе жгучую зависть к Лису.
– Это нормально для русской женщины, – улыбнулась она. – Разве нет?
– Да, наверное, – рассеянно согласился я. – Может быть, за столом вам будет удобнее.
Я помог ей пересесть за стол, растворил в воде две таблетки «Солпадеина» и сел напротив. Маша выпила болеутоляющее и, откинувшись на спинку мягкого уголка, прикрыла глаза.
Я же, ничуть не скрываясь, любовался ей. Даже сейчас она была невероятно красива.
Через пять минут в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял взъерошенный мужчина, очень похожий на Машу.
– Где она? – пролаял он.
– На кухне.
Он бесцеремонно отодвинул меня в сторону и прошел, не разуваясь, к Маше. Я последовал за ним.
– Машка, блин, сколько можно?! – ругался он, осматривая рану женщины. – Это уже которая травма за последний месяц?
– Первая, – слабо улыбаясь, ответила она. – За этот месяц – первая.
– Не важно, – Петр дернул плечом и выругался, разглядев, наконец, что стало с пальцем Маши. – Важно, что за последний год я уже и не помню какая. Сколько можно? Ну?
– Ты же знаешь, Петя, так надо.
– Надо?.. – взвился он и тут же осекся, увидев, что я стою в дверях. – Это кто?
– Журналист. Он пришел за фотографиями.
– Понятно, – кивнул Петр и повернулся ко мне. – Вот что, друг, спасибо тебе большое за помощь и все такое. Теперь бери за чем пришел и до свидания.
– Петя, – укоризненно протянула Маша. – Не надо.
– Не учи меня, – огрызнулся он. – Это не я глупостями занимаюсь. Давай, друг, поторапливайся – мне нужно везти сестру в больницу.
Я быстро подхватил отобранные фотографии, буркнул Маше «поправляйтесь» и вышел в прихожую. Пока я обувался, Петр молчал, только изредка ругался вполголоса. Я вышел, прикрыл за собой дверь и пошел вниз пешком – не хотел занимать лифт, чтобы Петру не пришлось долго ждать. Он хоть и вел себя по-хамски, но его можно понять – все-таки не каждый день сестра такую травму получает. Или каждый? Если судить по их разговору, получается, что Маша достаточно часто травмируется, причем по своей воле. Но зачем?
Эта мысль терзала меня до вечера и только несколько бутылок пива помогли мне успокоиться и уснуть.
* * *
Я несколько дней пытался дозвониться до Маши, но домашний телефон Лиса не отвечал, а сотового я не знал. Потом навалились дела, и стало не до того. Я еще несколько раз звонил, но трубку никто не брал. Самому Владимиру я звонить не решался.
Интервью Лиса вышло, и очень удачно – в письмах читатели просили рассказать побольше о «таком интересном человеке и талантливом музыканте». Редактор приказал мне снова встретиться с ним и сделать еще один материал, на этот раз какой-нибудь репортаж с концерта.
Я позвонил Владимиру на сотовый (благо, имелся предлог), но трубку взяла Маша.
Ее голос звучал так же сочно и ласково, как раньше. Узнав, какое у меня дело к Владимиру, она огорчилась, сказав, что только вчера Лис уехал в мини-турне по клубам Киева и «вернется недели через две». А потом предложила встретиться. Сама.
Разумеется, я согласился. Разве могло быть по-другому?
Мы встретились в «Кофе Хауз» на Тверской. Маша выглядела очень счастливой. Ее волосы немного отросли, и такая короткая, задиристая прическа ей очень шла.
Несмотря на теплый март, она не сняла перчатки. Я не сказал ни слова. Кажется, она была благодарна за это.
По дороге на встречу, я все думал, что же сказать, как же начать, и стоит ли показывать Маше, насколько она мне интересна. Но все пошло совсем не так, как я ожидал.
– Я позвала вас по делу, – взяла Маша быка за рога, даже не сделав заказ. – Вы, наверное, удивлены, но мне нужно вам кое-что объяснить, чтобы вы поняли все правильно.
– О чем вы?
– О словах моего брата. Я видела, что вы их услышали, и теперь хочу, чтобы вы поняли их правильно.
К нам подошла официантка. Я заказал первое, что увидел в меню. Маша тоже не утруждала себя долгим выбором. Официантка приняла заказ и ушла, а Маша продолжила.
– Думаю, вы поняли Петю неправильно. Я, действительно, умышленно причиняю себе вред, но это вовсе не мазохизм или еще что-то в этом роде. Понимаете?
– Смутно, – признался я.
– Ладно, – вздохнула она. – Похоже, придется рассказать все как есть.
Маша замолчала, глядя на Тверскую с бесконечным потом машин. Я не торопил ее.
Нам принесли заказ. Маша молчала. Я тоже.
Наконец, она тряхнула головой и начала говорить:
– Вы согласны, что Володя появился совершенно неожиданно и очень быстро получает известность?
– Это да, – я отпил кофе. – Как говорит мой коллега, «в этом смысле Земфира по сравнению с ним – мелочь, пшик».
– Да, – с тихой гордостью согласилась Маша, – это правда. Его еще называют «Золушкой от рока». Володенька злится, но это правда.
– Угу, – пока я не понимал, к чему она клонит.
– Вы помните сказку про Золушку?
– Конечно.
– А вы когда-нибудь задумывались, почему фея помогла ей? – спросила она. И тут же, не дав мне ответить, спросила еще: – И чего ей это стоило?
– На какой из вопросов отвечать?
– На оба.
Я пожал плечами:
– Наверное, она любила Золошку. И вряд ли ей все эти волшебные чудеса чего-то стоили – все-таки она фея.
– Насчет «любила» – это правда. А вот насчет стоимости чуда… – она бросила взгляд на свои руки в перчатках, – Володя действительно Золушка. И я – его фея. Своим взлетом он обязан мне.
– Каким образом? – я уже начал что-то подозревать, но что именно – и сам не понимал.
Маша глубоко вдохнула и выпалила:
– Когда плохо мне, ему становится хорошо!
– Как это? – я, правда, не понял.
– Очень просто, – она грустно улыбнулась. – Если мне больно, плохо, грустно, то ему сразу начинает везти. Например, снятый материал тут же ставят в номер.
– Это совпадение, – не знаю почему, но я не хотел ей верить.
– Вы думаете? – она вскинула брови. – Когда я сломала себе мизинец, ваш журнал решил сделать с ним материал. «Б-2» стоил мне безымянного пальца. Эфир на Первом – косы, которую я растила с первого класса.
Я сглотнул, отпил кофе и промолчал.
– Вы, кажется, не верите мне.
Я замялся, но Маша смотрела так пристально и настойчиво, что я сказал правду:
– Это все слишком фантастично, чтобы я поверил.
– Понимаю, – кивнула она и грустно улыбнулась. – Найдите мне сигарету.
Я сходил к барной стойке, купил «Vogue» и зажигалку и вернулся к Маше. Она раскупорила пачку, достала одну сигарету и неглубоко затянулась. Потом откинула рукав кофточки, улыбнулась мне и воткнула дымящуюся палочку себе в запястье.
Я рванулся и выбил сигарету из ее рук.
– Вы что?!
– Мне очень важно, чтобы вы поверили, – ее голос дрожал, но говорила она спокойно, словно рана не болела. – И не распускайте руки, а помогите мне. Там в сумочке йод и пластырь. Вы справитесь?
Пришлось.
Когда я закончил и убрал все обратно в сумочку, раздался звонок:
– Егорий, привет. Это Юра Гинзбург из «Роллинг Стоунз». Тебе удобно говорить?
– Да, – автоматически ответил я.
– Слушай, у нас тут главред решил сделать интервью номера с Лисом, ну этим, музыкантом. Может у тебя есть его телефон?
– Есть, – все так же на автопилоте ответил я. – Сегодня сброшу тебе смс-ку.
– Хорошо, спасибо! – обрадовался Гинзбург. – Сам-то как?
– Позже поговорим, – я, наконец, пришел в себя. – Пока.
Я нажал кнопку «отбой» и посмотрел на Машу. Ее лицо побелело, но она улыбалась. При всем желании я не смог найти в улыбке боли или сожаления. Кажется, она была счастлива. Как тогда на кухне.
– Это не может быть случайностью, – сказала она.
– Зачем вы это делаете? – во мне поднималась злоба. – Зачем истязаете себя? Я не понимаю!
– Это потому, что вы – мужчина, – тихо сказала Маша. – Будь вы женщиной, для вас в моих поступках не было бы ничего удивительного. Вы бы поступали так же.
– Вы про то, что русские женщины, дескать, ждут, терпят, надеются и верят? Мол, таков их крест и нет существа преданнее, чем русская женщина? Вы про это?!
– Успокойтесь, Егор. Истерика вам не к лицу, – она коснулась моих рук, сжатых в кулаки. – Я понимаю, что вы и злитесь, и ревнуете, и обижены. Наверное, на вашем месте я бы чувствовала то же самое.
Я опять промолчал.
– Да, я люблю его, и счастлива, что могу помочь ему осуществить свою мечту.
Я отвернулся и смотрел на Тверскую.
– Он детдомовский, – продолжала Маша, – я встретила его на Курском вокзале. Он пел в переходе – грязный, в порванной одежде. Я не могла пройти мимо.
Я молчал.
– Он заслужил это. Он детдоме голодал, его постоянно били, а мне родители купили трехкомнатную квартиру. Он болел и играл на плохонькой гитаре, а я каталась по заграницам.
– Мне он рассказывал совсем другую историю, – буркнул я.
– Это миф, который мы придумали вместе. Так больше подходит для рок-звезды.
– Послушайте, Маша, – я не выдержал, – но ведь вы не должны чувствовать себя виноватой из-за того, что вам в жизни повезло больше, чем ему. Это же глупо!
– Я и не чувствую себя виноватой, – мягко ответила она. – Я помогаю любимому мужчине добиться успеха и поэтому чувствую себя счастливой. Ну, кроме тех моментов, когда делаю себе больно.
Я выругался сквозь зубы. Маша сделала вид, что не услышала.
Она поднялась, надела курточку и сказала:
– Я сказала все, что хотела. Мне просто важно, чтобы вы понимали меня правильно. И все.
– Я понимаю вас. Вот только не знаю, насколько это правильно.
– Не важно, – она снова улыбнулась. – Думаю, нам не стоит больше видеться. Договорились?
– Да, – я смотрел перед собой.
– Хорошо. Прощайте.
– Береги себя, пожалуйста, – я сказал это тихо, но она, хоть и отошла достаточно далеко, услышала.
Остановилась, повернулась и сказала через весь зал.
– Я постараюсь, но обещать не могу.
И ушла.
А я еще долго сидел над остывшим кофе и просто смотрел перед собой.
* * *
Через год Владимир Лис получил «платиновую пластинку» за то, что продал больше полумиллиона копий своего дебютного альбома.
Узнав об этом, я напился, и хотел набить ему морду. Не дошел. Не набил.
Еще через год он стал первым русским музыкантом, получившим «Грэмми».
В этот раз я напился еще сильнее.
Когда спустя полгода в новостях сообщили, что его жена, Мария Лис, покончила с собой, я тут же выключил телевизор и, взяв отпуск на три недели, уехал к другу на Соловки, чтобы не знать, какая же удача привалила Лису на этот раз.
А там, на Соловках, я только и делал, что просто сидел и смотрел перед собой.
