ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ
Продолжение. Начало см. «Дарьял» 1,2,3,4’06
ТРАГЕДИЯ НА ТРАНСКАМЕ
Послевоенная зима 1993 года оказалась холодной и многоснежной. Из-за большого снега в горах не было дорог во многие горные селения Южной Осетии. Послевоенная разруха давала свои плоды. Народ Южной Осетии жил впроголодь. Но если Цхинвал и близлежащие селения получали гуманитарную помощь из Северной Осетии, то отдаленные высокогорные селения Коз, Синагур, Теделет, Цон и многие другие крайне нуждались в товарах первой необходимости.
По просьбе Правительства Южной Осетии из Владикавказа на несколько дней был передан вертолет для доставки грузов в недоступные горные селения.
Руководил этой работой Резо Хугаев.
Люди были очень рады, когда мы привозили им продукты. Учитывая то, что в деревнях не было электричества и керосина для керосиновых ламп, я давал указание экипажу сливать возможное количество керосина и отдавать людям для хозяйственных нужд. Это же я делал и во время грузино-осетинской войны, когда все деревни были без электричества. Перед вылетом из Владикавказа всегда заправлял топлива больше необходимого, с расчетом, чтобы можно было раздать в деревнях керосин для керосиновых ламп.
Когда подлетали к деревне, люди уже знали, что это наш вертолет, и сверху было видно, как женщины с ведрами бежали к месту приземления. Розданный керосин в количестве 50–100 литров затем списывал за счет экономичного режима работы двигателей. И так по очереди обеспечивал многие села керосином для жизнеобеспечения людей.
От этих сотен литров топлива аэропорт не становился беднее, тем более что это топливо бесконтрольно расхищалось десятками тонн. А в высокогорных деревнях каждому литру были бесконечно рады.
И хотя я отдавал только то, что удалось сэкономить за счет умелого управления вертолетом, я выполнял эту работу только с теми экипажами, которым доверял.
Во время войны и первую зиму после войны около 80% населенных пунктов были буквально оторваны от внешнего мира. И если для обороны Цхинвала и вывоза раненых приходилось делать по нескольку полетов в день, я все равно не забывал про другие села и по возможности подсаживался к ним и раздавал соль, спички, сигареты, газеты – столько, сколько мог приобретать за свои деньги. Мы рассказывали людям про обстановку на Севере и на Юге Осетии и многие другие новости. Каждый раз прямо возле вертолета собиралось все село и минут 30–40 проходил своеобразный митинг и обмен новостями.
… Несколько дней мы перевозили муку и другие продукты в села Коз, Цон, Теделет, Синагур, Сачхерет.
Когда подлетели к Сачхерету, я сделал несколько кругов над тем местом, где целая деревня после землетрясения ушла под землю и на его месте образовался бугор. Сердце защемило и глаза наполнились слезами. Все привезенное мы передавали под ответственность сельсовета.
Я обратил внимание, как в стороне стояли кучки женщин, детей, стариков с осунувшимися лицами и с невыразимой тоской наблюдали за выгрузкой вертолета.
Я спросил: кто эти люди? Мне ответили, что это рядом живущие грузины пришли смотреть, как вертолет привез осетинам продукты. Мне стало их по-человечески жаль. Не сдержавшись, обругал руководство Грузии за то, что вместо ведения войны в Абхазии, лучше бы доставляли своему голодному народу продукты. Я обратился к председателю сельсовета:
– По возможности нужно выделить им немного муки, эти простые люди не виноваты в этой войне!
– Я постараюсь, ведь мы соседи, всегда делили хлеб-соль и никогда не поднимали оружия друг на друга. Они, ведь, и стоят с надеждой, что мы поделимся с ними, – ответил он…
По окончании этой важной работы мы вернулись во Владикавказ.
Прошло совсем немного времени, и суровая зима 1993 года принесла осетинскому народу очередную страшную трагедию.
Обильные снегопады в горах вызвали сход массы лавин на Транскаме. От святого места «Мыкалгабыра» и до селения на южном склоне хребта Рок все было завалено снегом от лавин. Причем лавины сошли одновременно, в полдень 25 февраля. Погода в этот день была штормовая. Даже на равнине, во Владикавказе шел сильный снег, дул порывистый ветер, была низкая облачность. Нетрудно представить, что творилось с погодой в горах.
На северном портале сошла большая лавина, был снесен продуктовый склад военных и милиции, охраняющих портал. Погибли 3 солдата. На южном портале около 20 человек были заблокированы лавинами. Со стороны Алагира тоже почти вся дорога завалена лавинами. На северном портале военный наряд, сотрудники МВД и несколько гражданских, общей численностью более 20 человек, оказались в снежном плену. Люди остались без продуктов питания, притом в любое время могли сойти новые лавины и окончательно завалить людей.
Все это я узнал в аэропорту, куда был срочно вызван начальником аэропорта.
– Почему военные не вылетают, если их люди оказались в снежном плену? – спросил я его (хотя заранее знал ответ: в такую погоду ни один военный летчик не возьмется лететь. Они этих гор боятся, как черта, даже в хорошую погоду).
– Они наотрез отказались от полетов в таких погодных условиях.
Впрочем, они правы, центр мощного циклона находится как раз над Транскамом и перспективы его смещения или ослабления в ближайшие 2–3 дня не предвидится, – сказал я. – Вы хотите, чтобы я вылетел на спасение людей? – спросил у начальника.
– На гизельском круге тебя уже ждут Хетагуров, Шойгу, спасатели и корреспонденты, они уже несколько раз звонили, спрашивали, когда вылетишь. Я не сомневаюсь, что ты справишься с этим заданием, но приказывать не могу, решай сам, лететь или не лететь, – сказал он.
Я и без этих разговоров был готов к вылету и выполнил бы любую работу в пределах своих возможностей, тем более по спасению людей. Но с другой стороны, когда начальнику аэропорта Каргинову надо было выслужиться перед начальством, он делал все, чтобы я выполнил тот или другой полет, даже не обращая внимания на нарушения. В таких случаях он не мог приказывать, а просто просил, чтобы я его не подвел. Но когда я делал какие-то отклонения от норм, тоже, кстати, ради людей и ради Осетии, и после этого на меня доносили, он никогда за меня не заступился, в лучшем случае занимал нейтральную позицию.
Было и так, что рискуя своей жизнью и жизнью экипажа, я выполнял сложное задание, а начальник аэропорта, находясь в кабинете, в абсолютной безопасности, получал поощрения и благодарности за умелое руководство и четкую организацию данного полета. Так было при спасательном полете по поиску упавшего военного вертолета весной 1992 г., при аварийно-спасательных полетах на Транскаме 1993 г. и других эпизодах военного времени.
– Мурат Азаматович! Подпишите полетное задание, согласно пункту НПП-ГА, которое даст мне как командиру право самостоятельно принимать решение на вылет с учетом своей квалификации и профессиональными возможностями в данных погодных условиях.
В данном случае, подписав такое задание начальник – давал мне шанс не стать объектом новых доносов, которых было не миновать даже при успешном выполнении этого полета.
Минимальное время для подготовки, и мы вылетели с аэродрома по направлению к гизельскому кругу. После посадки, не выключая двигателей, принял на борт вертолета Сергея Хетагурова, Сергея Шойгу, Ирину Таболову, Руслана Тавасиева, многих спасателей и корреспондентов, которые почти заполнили вертолет.
Я сказал Хетагурову: «Погода очень сложная, с таким грузом я не смогу пройти до портала. Надо оставить минимально необходимое количество людей, остальные пусть на машинах добираются до Бурона, а там будем действовать по обстановке».
Хетагуров распорядился, и на борту осталось шесть человек. Всех предупредили, что полет будет сложным и необходимо привязаться ремнями. Повернувшись в салон, встретился взглядом с Шойгу, который сидел рядом с Хетагуровым. Раньше я этого человека не знал.
Летим низко, держа в поле зрения дорогу Владикавказ – Алагир. Над Тамиском стеной стоит даже не туман, а снежная буря с бушующим ветром. Можно пройти немного выше, чтобы уменьшить вихревые потоки, но не очень высоко, там уже облака. В предвидении сильной болтанки я дал команду экипажу и пассажирам сильнее затянуть привязные ремни и ни в коем случае не вставать с мест. И началось: на каждом шагу мы проваливались в воздушные ямы. Это была настоящая физическая работа: с плечами, согнутыми под тяжестью резких перегрузок, мы битый час «гнули горб», как докеры, пока не добрались из Владикавказа до Бурона.
А над Буроном оказалось еще хуже: вертолет невозможно было удержать в требуемых режимах. Снег и ветер не давали возможности наблюдать за окружающими горами. Такой ветер я здесь встретил впервые.
Потоки ветра по Ардонскому ущелью при столкновении с ветрами из Цейского ущелья, давали сильные завихряющие потоки, и все это на маленьком участке между горами. Я решил выполнить еще один круг над Буроном, чтобы подумать и лучше оценить обстановку. Заложил левый крен и наблюдаю за землей и воздухом. На посту ГАИ много народу, несколько сот. Низкая облачность прижимает вертолет все ниже к земле. Выход в сторону северного портала – узкое ущелье закрыто снежной бурей. Я предложил Хетагурову попробовать пройти это узкое место к «Мыкалгабыру», а дальше над Зарамагской долиной будет проще.
– Давай, пробуй! – ответил он.
Я направил вертолет на север, в узкое ущелье, и снизился так, чтобы можно было видеть землю. Я был готов ко встрече с сильным потоком ветра, двигавшимся нам навстречу, как из аэродинамической трубы. Вдруг все вокруг как бы вздрогнуло. Мне уже были знакомы эти таинственные толчки, предвестники настоящей бури. Ни бортовой, ни путевой качки. Никаких больших бросков. Вертолет также, не отклоняясь от прямой, продолжает свой плавный полет. Но несущий винт уже воспринял эти предупреждающие толчки: нечастые, едва ощутимые, чрезвычайно короткие удары. Время от времени они сотрясали вертолет. Точно в воздухе происходили точечные пороховые взрывы.
И внезапно все вокруг взорвалось. О последовавших двух минутах рассказать просто невозможно. В моей памяти всплывают лишь несколько мыслей, попыток осознать происходящее. Действуя автоматически, пытаюсь успокоить вертолет, который вдруг стал похож на необузданную лошадь, пытающуюся сбросить седока.
Из-за цейтнота мне некогда было повернуть голову назад и посмотреть, что делается в салоне. Но я был уверен, неспокойно им сиделось… Я попробую-таки последовательно воспроизвести события того полета, если его можно назвать так.
Прежде всего, мы перестали продвигаться вперед, даже при предельном режиме работы двигателей. При попытке взять вправо, чтобы компенсировать внезапный снос, я заметил, как ландшафт подо мной все замедляет свой бег и, наконец, окончательно останавливается.
Мы не делали больше ни шага вперед. Земля под нашим вертолетом как бы остановилась. Я видел, как она качается подо мной, но все на том же месте: вертолет «буксовал».
Было предельно ясно, что скорость воздуха из ущелья и скорость полета вертолета по величине одинаковы и противоположны.
В тот же миг родилось ощущение, что я подставляю себя каким-то врагам – скалам вокруг меня, которые еле видно и до которых рукой подать, потому что между ними, на самом узком участке, всего 100 метров.
Принял экстренное решение вернуться, выйти с этого узкого участка. Но радиуса для разворота между скалами не хватало. Я решил развернуть вертолет на месте и выйти обратным курсом, но внезапно понял, что этого ни в коем случае делать нельзя. Если вертолет окажется хвостом к такому сильному ветру, то он упадет, не набрав необходимую скорость, под действием сильного попутного ветра. Как я себя позднее хвалил, что додумался до этого. Предупредив экипаж, чтобы наблюдали за задней полусферой, начал двигать вертолет медленным перемещением хвостом назад, пока не вышел на более открытое место.
Произвели посадку возле реки Ардон. Выключив двигатели, я не мог разжать пальцы рук на рычагах управления. Только сейчас я почувствовал усталость. Откинувшись на спинку кресла, расслабился, закрыв глаза.
Через некоторое время Хетагуров вызвал меня наверх, к посту ГАИ. От него узнал, что за «Мыкалгабыром» лавина унесла автобус ЛАЗ. Около 40 человек погибли, как рассказывали очевидцы. На северном портале – военные, а что творится между «Мыкалгабыром» и порталом никто не знает. Но, скорее всего, там тоже есть жертвы, так как здесь был самый массовый сход лавин.
Хетагуров сказал, что Шойгу со спасателями на УАЗике попробует доехать хотя бы до места падения автобуса и посмотрит какая там обстановка. А нам необходимо ждать улучшения погоды. И они уехали.
Собралось очень много народу. Из города прибывали машины с теми, кто хотел узнать о судьбе своих родственников или знакомых: опять вокруг было горе, опять слезы. Уже стали известны имена погибших в автобусе. Родственники плакали, многие теряли сознание. Люди успокаивали друг друга.
Описывая эти моменты, даже сейчас, по прошествии десятилетия, чувствую тяжесть на сердце. И в очередной раз осознаю, сколько же мне пришлось видеть горя за эти три года пребывания в Осетии!
Люди окружили меня и умоляли еще раз попробовать, может, удастся долететь и спасти, тех, кто остался в живых.
Я места себе не находил, уединившись, думал, каким образом пройти все-таки это чертово ущелье. Не прошло и полчаса, как вернулись Хетагуров и Шойгу, сказали, что не доехали до автобуса из-за сильного ветра: «прямо переворачивает машину, потому пришлось вернуться», – сказал Хетагуров.
Люди окружили прибывших и стали требовать предпринять меры для спасения людей. Вдобавок от трех квайсинских ребят, которые за сутки перебрались по скалам, обморозив себе пальцы, стало известно, что на 87 километре между лавинами заблокирована автоколонна с людьми, 48 человек, среди них есть раненые и женщины.
– Сутки назад мы их оставили без тепла, еды и со страхом, что их вот-вот снесет очередная лавина, – говорили парни.
После этого сообщения среди людей началась паника, ситуация выходила из-под контроля, народ требовал немедленных мер. Хетагуров объяснял, что погода не позволяет проводить спасательную операцию. Для доказательства своей правоты он подозвал меня и перед народом спросил, можно лететь или нет?
– Сергей Валентинович, я предлагаю сделать еще одну попытку. Взять на борт как можно меньше людей, теплые вещи, топливо и продукты. Если доберемся до места и не сможем сесть, то хотя бы сбросим терпящим бедствие все необходимое. С нами должен полететь один из ребят, который сможет показать, где находится колонна.
После короткого совещания и подготовки всего необходимого произвели взлет. На борту были С. Хетагуров, С. Шойгу, начальник спасательной службы Р.Тавасиев и два спасателя. Даже корреспондентов не взяли, хотя они очень просились.
Я проинструктировал экипаж. Лететь будем ниже, чем первый раз. Боковые ориентиры, т.е. склоны гор, не будут видны. Будем лететь строго над высоковольтными линиями, которые проходят вдоль дороги и речки, постараемся не столкнуться со склоном горы. Скорость ветра сильная, но на такой высоте вертолет все-таки сможет медленно перемещаться вперед, а это нам и надо, чтобы не потерять линию проводов и их опоры.
Взлетели, вызвав на новый поединок стихию и горы. Сразу за Буроном встали над линиями ЛЭП и, точно повторяя их расположение, пошли над ними.
Снежная пурга и воздушные потоки рвались нам навстречу между двух отвесных каменных стен узкого ущелья с такой яростью, словно вызывали нас на бой. Единственный ориентир в этой карусели – ЛЭП. До боли в глазах цепляясь за ЛЭП, которая теперь служила для прокладки воздушной дороги к попавшим в беду людям, мы вошли в самую гущу стихии. Вокруг ничего не стало видно. С мелкой болтанкой справились хорошо, но была опасность разности скоростей встречного ветра, которые могли дать сильную просадку вертолета и его столкновение с проводами.
Болтанка стала сильнее, чем в первый раз, но видимость чуть-чуть улучшилась. Хотя от этого мне было не легче, а наоборот хуже. Правда, болтанка никогда никого не убивала, лишь бы выдержали конструкции вертолета. И вновь сегодня вертолет в глубине ущелья на три четверти вышел из повиновения. Скала то раскачивается справа налево, то внезапно вздымается в небо, а вдруг на секунду нависает надо мной, прежде чем исчезнуть за горизонтом.
Горизонт… Впрочем, никакого горизонта и нет. Меня словно заперли за кулисами театра, загроможденного декорациями. Горизонтальные, вертикальные, косые предметы ущелья создают обманчивую перспективу и предательски отвлекают мой взор от проводов ЛЭП.
Несмотря на погодные иллюзии, я доверял только этим проводам и по ним медленно, как черепаха, двигался вперед. А пройти-то надо было всего 6–7 километров до «Мыкалгабыра», а там ущелье расширяется и ветер стихает. У опытных летчиков есть очень важное достоинство, заключающееся в том, что при нештатных ситуациях, автоматически воздействуя на органы управления машины, пилот, не зацикливаясь на ситуации, способен думать на перспективу выхода из этой ситуации. И вот, автоматически управляя вертолетом, я обдумывал две мысли. Первая из них оказалась открытием: я только сейчас начал понимать причины некоторых катастроф в горах, туман для них – не прямое объяснение. Пилот просто путал на миг в этом кружении склоны гор с горизонтальными плоскостями (например, в катастрофе военного вертолета на Рокском перевале в 1992 г.). И вторая – навязчивая идея: в определенных случаях надо вернуться, а не считать возврат без результата для себя позорным и не идти вперед, недостаточно оценивая свои возможности. Мысли вернуться назад у меня пока не возникало, потому что был уверен, что если буду следовать по линии электропередач, то в любом случае выйду к тому месту, где упал автобус, а там буду действовать по обстановке.
Хетагуров подобрался к кабине и предложил мне вернуться. Я ответил ему, что пока уверен в себе, да и уже вот-вот выйдем из этого узкого места в более просторную долину, где и упал автобус. Он согласно кивнул и вернулся в салон.
Иногда вертолет зависает на месте и не двигается вперед, в то же время у него появляется мелкая дрожь корпуса.
Я, казалось, отбивался не только от нисходящих с гор мощных потоков ветра, но и от всего неба, обрушившегося на меня с высоты в виде ливнево-снежных осадков, встречавшегося мощными потоками горного ветра и закрученными вихрями от двух винтов вертолета, создавали невозможность даже на секунду зацепиться за какой-нибудь ориентир на земле, хуже того за искаженный, который может вынудить летчика к ошибочному управлению вертолетом в непосредственной близости с землей.
Поэтому несколько раз напоминал экипажу:
– Все внимание на ЛЭП! Не отвлекаться на другие ориентиры!
И вот наконец последний узкий поворот, и мы выходим на «Мыкалгабыр». Здесь тоже сильный ветер со снегом, но видимость значительно лучше. Святое место завалено лавиной.
Мы увидели такую картину: с правого склона ущелья сошел мощный снежный поток, ударился о противоположный склон, поднялся по ней метров на 500–600 и спустился обратно в ущелье, увлекая за собой еще несколько лавин, ударил в автобус и еще несколько легковых машин, а потом сбросил их в реку. Обломки автобуса мы увидели внизу, возле реки. Ущелье почти все было завалено глубоким снегом, высота которого доходила почти до «Мыкалгабыра».
Видимость было ограничена, но мы все равно прошли по левому склону ущелья, по которому вся дорога была завалена сошедшими лавинами. Людей и машины мы больше не обнаружили. Обильный снегопад до нулевого предела ограничивал видимость. Практически все ущелье было завалено снегом от лавин, сошедших с левого склона. Долетели до Нара. В низине ущелья некоторые дома были под снегом. Дом-памятник Коста и мост были открыты. Я подумал еще, что в крайнем случае пострадавших можно вывезти сюда: садиться можно прямо на мост. Мне уже приходилось садиться на него во время войны в Южной Осетии.
Прошли «Чертов мост» – здесь тоже все ущелье в снегу. Реки ни разу не видели, она была полностью завалена снегом. Придерживаясь левого склона ущелья, пытались обнаружить автоколонну и людей, оказавшихся между лавинами, но так мы их и не увидели, настолько мала была видимость из-за снегопада и сильного ветра.
Подлетели к порталу. Он стал неузнаваем из-за сошедших с нескольких сторон лавин. Площадка перед туннелем была завалена глубоким снегом. Насколько позволяла видимость, я сделал пару кругов над порталом, чтобы сориентироваться, с какой стороны зайти на посадку.
Посадка затруднялась еще и тем, что над площадкой с разных сторон пересекались как паутина – провода высоковольтных ЛЭП. Одни тянулись с северного склона, пересекались с другими проводами, которые тянулись снизу по ущелью. Третьи провода тянулись с северо-восточной стороны ущелья – все они пересекались на разных высотах.
Обследовав площадку, принял решение зайти на посадку с северо-восточной стороны между проводами.
Экипаж и спасателей предупредил, чтобы при невозможности приземлиться, готовились к сбросу необходимого груза. И стал заходить на посадку.
Заходим на маленькой скорости, условно говоря, подкрадываясь. Четко слышу команды экипажа. Слева и справа склонов гор не видно, идем подбором курса. 100 метров – уже просматриваются некоторые темные предметы на земле. Все в напряжении. «Подползаем» к площадке. С приближением к земле видимость резко ухудшается, различаю только отдельные ориентиры. Слышу доклад бортмеханика: «Сзади подходит мощный вихрь». Я понял, что снижаться больше нельзя, если вихрь подойдет, могу потерять контакт с землей. Не снижаясь, подхожу ближе к площадке и тут замечаю, что одна из линий проводов ниже нашего полета, она пересекла нас справа налево. Держа ее в поле зрения, я пересек эту линию и почти оказался над площадкой. Посмотрел наверх, вторая линия проводов натянута над нами по направлению по ущелью, т.е. впереди вертолета.
До этого момента и я, и второй пилот докладывали о том, что «землю вижу!» – как и положено по технологии работы. После того, как я потерял контакт с землей, доложил второму, что «землю не вижу!». В таком случае, согласно инструкции, второй пилот, если он видит землю, обязан взять управление на себя и пилотировать вертолетом пока командир не восстановит визуальный контакт с землей.
Второй пилот пока еще с малым летным опытом, перепугавшись, что командир землю не видит, схватился за управление и резкими движениями привел вертолет в такое состояние, что мы чудом не столкнулись с рядом находившимися склонами гор или с проводами.
Двигатели взревели как бешеные, меня с большой перегрузкой вдавило в сиденье. К счастью, быстро сработала моя реакция и я дал команду: «Брось управление!». И вдруг обнаружил какую-то точку, какой-то кусок предмета на земле и до боли в глазах вцепился в него.
Даю команду: «Быстро груз за борт!» и после доклада бортмеханика: «Груз на земле!», начал медленным перемещением вперед уходить с площадки, не поднимая и не опуская вертолет, так как знал, что мы находимся между проводами. Когда вихрь отступил, еле заметно слева и вверху заметил провода и подобрал курс по ним. Кто-то сзади за спиной крикнул: «Осторожно, впереди провода!». Не поворачивая головы, ослабевшим голосом ответил: «Я вижу».
Когда мы, наконец, вышли из этой зоны, сердце мое учащенно забилось и в такт сердцу стал ощущать болевые ритмы в обоих висках. Колени непроизвольно затряслись. В первый раз было у меня такое состояние: прижмешь руками колени, они успокаиваются, уберешь руки – они трясутся.
Только сейчас я понял, в каком положении мы были, и какова была степень риска. Мои действия были настолько быстры, что организм не успел воспринять это состояние и стресс проявился позже, когда мы уже были вне опасности.
Если представить ситуацию, мы оказались в таком положении: вертолет находился между скал, до которых было менее 100 метров в обе стороны и между высоковольтными проводами, до которых было всего несколько десятков метров. И в таком положении на некоторое время мы потеряли пространственное положение, т.е. контроль над вертолетом. За это короткое время вертолет мог самопроизвольно под воздействием внешних сил или из-за ошибочного движения на ручке управления переместиться в любую сторону: если влево или вправо, мы столкнулись бы со склонами гор, вниз или вверх – с проводами.
Моя ошибка была в том, что я думал, что на площадке снег будет уплотненный из-за сильного ветра, и вертолет не поднимет такой мощный вихрь. Зная, в какой ситуации мы оказались, я долго не мог прийти в себя. Я на себе испробовал ощущение: «Неделю коленки тряслись». А вот у бортмеханика нервы не выдержали и на второй день он подал рапорт об увольнении.
По возвращении в Бурон погода стала еще хуже. Хетагуров сказал, что сегодня уже никаких полетов не будет, иначе можем «наломать дров». Он приказал всем ехать обратно во Владикавказ, а с утра, даст Бог, будет погода – продолжим спасательные работы.
Я ему предложил, чтобы вертолет с экипажем остались в Буроне, так как может быть хорошая погода с самого утра, и мы сможем сразу вылететь на место остановки колонны. А из аэропорта пока соберемся, перелетим, погода опять может испортиться. Только нужно сюда привезти заправку, иначе топлива на завтрашний день может не хватить.
– Хорошо, я согласен с вашим решением! А указание насчет топлива я дам. Топливозаправщик будет здесь через пару часов.
Народ, когда узнал, что начальство уезжает, начал опять митинговать и вступать в пререкания с Хетагуровым. Никакие объяснения не слушали, требовали спасения своих родственников. Люди плакали, умоляли спасти хотя бы живых.
Видя все это, я решил еще раз попробовать пролететь теперь уже на место расположения колонны, но Хетагуров запретил выполнять полеты: «Слишком опасно», – сказал он.
Квайсинские ребята, которые выбрались из той колонны и у которых остались там родственники, подошли ко мне и со слезами умоляли, чтобы полетел.
– Мы тоже полетим, пусть мы тоже погибнем, если что, – говорили они.
– Ребята, давайте дождемся, чтобы начальники и корреспонденты уехали, потом попробуем слетать, только никому ни слова, – сказал я, – а вы пока готовьте теплые вещи, бочку керосина, продукты. Все это можно взять у военных, у них старший – полковник Валера Гецаев, скажите, что от меня, он вас обеспечит. Все это на случай, если мы не сможем сесть к пострадавшим, то хоть сбросим все необходимое. Полетит только один из вас, чтобы показал место, и спасатели, чтобы ни одного лишнего человека не было на борту!
Как только начальство уехало, мы вылетели, взяв на борт все необходимое. Пробивались до «Мыкалгабырта» с таким же трудом. Над Зарамагской долиной было уже полегче, хотя шел сильный снег, что до предела уменьшало видимость.
Прошли «Чертов мост». Я подозвал парня, чтобы показывал, где могут находиться люди, если их еще не снесло лавиной. Дороги почти не было видно, все от снега сровнялось до общего склона. Проходим один поворот, снегопад усиливается, перед собой ничего не видно. Цепляюсь за отдельные черные камни и темные места в сходах лавин. Ветер усиливается, вертолет трудно поддается управлению.
– Они должны быть вот за этим поворотом, – говорит сопровождающий.
Но после поворота мы никого не видим, потому что валит сильный снег и вместе с ветром дает почти нулевую видимость.
Вдруг мы заметили на крутом склоне какие-то следы: от костра из автомобильных покрышек и деревянных бортов, снятых с машин. Я боялся подойти поближе к склону горы, чтобы не спровоцировать сход лавины. Немного продвинулись вперед и началась «проявляться», как на фотоснимке, первая машина. Все это кажется сном. Но почему-то из кабин машин никто не выходит.
– Неужели все замерзли, – с ужасом подумал я и стал подлетать поближе к первой машине. Когда люди увидели вертолет в непосредственной близости, они с трудом стали выбираться из кабин. Некоторые были ранены. Из других машин тоже начали выходить люди, еле передвигаясь по глубокому снегу. Машины были наполовину завалены снегом. Садиться вертолету было негде. Рядом скала, а над скалой свисала огромная масса снега. Возле скалы люди обозначили небольшую площадку, застелив ее чем-то вроде одеяла или матраца. Они думали, что я не смогу приземлиться, но хоть продукты и топливо мы им сбросим.
Оценив обстановку, я отвернул вправо от склона горы, чтобы попытаться зайти на этот маленький пятачок.
– Попробую все-таки произвести посадку, потому что видно: внизу есть раненые.
Экипаж предупредил, что будем подходить близко к скале, туда, где лежит одеяло. Объяснил, что от шума и вибрации вертолета может быть спровоцирован сход лавины. Колонна находится как раз между сошедшими лавинами спереди и сзади, поэтому велика вероятность, что во время подхода вертолета к колонне может сойти новая лавина. Будем надеяться на Бога и на чудо. В случае подвижки снега, я постараюсь убрать вертолет вправо в ущелье, если успею, конечно. Когда мы окажемся над площадкой, в первую очередь выбрасываем бочку с топливом, продукты и одежду. Это на случай, если не сможем забрать раненых и женщин. А если и заберем, то это останется для тех, кто не полетит, так как всех все равно не заберем.
Их было более 40 человек. Второму пилоту я приказал наблюдать за склоном горы, и как только он заметит подвижку лавины, немедленно должен предупредить меня, чтобы я убрал вертолет. Бортмеханик помогает вместе со спасателями сбрасывать груз, а после сброса груза поднимает раненых и женщин на борт. Все здоровые пока остаются на месте. Бортмеханику из вертолета не выходить, так как я могу в любой момент произвести взлет. Я буду управлять вертолетом и буду видеть только скалу и маленький пятачок (остатки костра) перед собой, поэтому мне нужны будут четкие команды, чтобы я ориентировался и действовал по обстановке.
Распределив в экипаже функции, коротким виражом, чтобы не потерять ориентир, начали заходить на площадку. Вихрь начался. Я немного повисел на месте, потом продолжил заход, опять – вихрь, я опять завис. Таким образом снизились почти до уровня площадки. Но вертолет я подвел так, что он целиком висел над пропастью. Теперь надо было его медленно левым боковым движением подводить к скале, под которой и была эта крохотная площадка.
Подошли уже к обрыву ущелья, когда вновь поднялся вихрь. Не теряя очертания обрыва, повисел над ним, ожидая, чтобы уменьшился вихрь. И стал подвигаться к площадке и одновременно смотреть на диск несущего винта, который уже был близко расположен к скале, а вертолет пока висел над обрывом. Думаю о возможной лавине. Дай Бог, чтобы она не сорвалась, а то мы все окажемся в реке после полукилометровых кувырков.
Я, глядя на диск винта, посчитал, что можно взять еще влево. Бортмеханику сказал, чтобы доложил, когда левое колесо ляжет на площадку, чтобы раненых можно было затаскивать в дверь.
По команде бортмеханика подвожу вертолет, одновременно наблюдаю за вращениями винта и скалой.
– Колесо на площадке, загрузка через дверь возможна, – услышал я голос бортмеханика.
Я посмотрел на вращающийся диск и по глазомеру прикинул: от 0,5 до 1 метра. Со скалы начали сыпаться галька и куски снега.
Мертвой хваткой держу вертолет в этом положении, причем есть небольшая болтанка, которая раскачивает вертолет.
Когда услышал сообщение бортмеханика: груз на Земле! – я тут же дал команду:
– Раненых и женщин на борт!
Описывая этот момент, вспоминаю людей перед вертолетом, которые плясали от радости, что они спасены. А многие плакали, поднимали руки вверх и молились, благодарили Бога за этот день. Мне запомнился один военный в камуфляжной форме – майор. Он был их вдохновителем и организатором. Потом я узнал, что он был армянином. Армян тогда много погибло. Несколько суток они ожидали смерти, без еды и тепла. Они сожгли все, что могло гореть.
– 18 человек на борту, – докладывает бортмеханик.
– Быстро закрывай дверь, уходим, – одновременно убираю вертолет вправо в ущелье, по которому набираю скорость.
Уже в полете я обернулся в салон и сразу обратил внимание на трех женщин. Две пожилого возраста и одна молодая. Они сидели, прижавшись друг к другу, и остекленевшими глазами смотрели в потолок. Раненый со сломанным позвоночником лежал в проходе на чехлах от вертолета.
Посадку произвели на берегу реки, рядом с Буроном. Сбежалось очень много народу. Я дал команду как можно быстрее выгрузить раненых, чтобы полететь за оставшимися, пока не стемнело.
Через 5 минут мы уже взлетели и пошли по уже проложенному маршруту. Оставшиеся и не надеялись, что мы прилетим за ними и были бесконечно рады нас видеть.
Забрали еще около 20 человек и как только собрались взлететь, на горизонте откуда-то взялась какая-то собачка. Пассажиры просили спасти и ее. Очень хотелось, конечно, подождать ее, она бежала к нам, но рисковать мы не могли, лавина могла сойти в любой момент.
По пути в Бурон, я передал в аэропорт сообщение для Хетагурова, что все люди спасены. Остались только те, кто на Северном портале. Диспетчер передал, чтобы я повторил радиограмму, так как Хетагуров не поверил этому сообщению. В тот же вечер Сергей Валентинович сам давал информацию по телевидению, что все оставшиеся в живых люди спасены.
Прилетели в Бурон. Пока высаживали людей, я откинулся на спинку сидения и моментально отключился от усталости. Руки и ноги не слушались, они стали тяжелыми, как будто каменные.
Мое расслабление перебил какой-то молодой человек, который заскочил в кабину и спросил мое имя. Он плакал, стесняясь своих слез, обнял меня крепко и сказал: «Мы тебя никогда не забудем за то, что вытащил нас из рук смерти».
Эта ночь выдалась ясной и морозной, если бы эти люди остались еще на одну ночь там, то, даже не снесенные лавиной, они бы все равно погибли от переохлаждения.
На следующий день, заправившись, мы вывезли из туннеля военных. К сожалению, у них погибли 3 солдата.
Намного позже после этих спасательных полетов, я зашел на станцию техобслуживания автомобилей, чтобы забрать свою машину. Когда хотел расплатиться за ремонт, автомеханик не стал брать с меня денег. Он сказал, что за меня уже расплатились.
Я спросил: кто? Он ответил, что один молодой человек, который только что вышел из мастерской.
Я догнал этого парня и спросил:
– Почему вы заплатили за ремонт моей машины?
– Вас зовут Инал, и вы летаете на вертолете?
– Да…
– Вы, конечно, меня не знаете, но вы спасли меня во время схода лавины. Я вам жизнью обязан. Конечно, это такая мелочь – заплатить за ремонт вашей машины, но мне это было приятно. Если бы мог, то сделал бы для вас что-нибудь более ощутимое. Спасибо вам, что я живу, – и, попрощавшись, удалился.
Я смотрел ему вслед и мне, конечно, было приятно. Но с другой стороны досадно, что стольких людей приходилось спасать, а в лицо из них мало кого знаю.
… Летом 1993 года мне часто приходилось летать в Абхазию. Летняя военная кампания была ожесточенной: Сухуми неодно-кратно переходил из рук в руки. Город был почти полностью разрушен. Менялись группы ребят из Северной и Южной Осетии – это мы доставляли их туда. Были, конечно, погибшие и раненые, их мы вывозили в Осетию.
Командовал осетинскими отрядами Бибо Дзуцев. Я не знаю, по какой причине, но он часто скандалил с командиром бесланского отряда Басиевым. Вроде речь шла о том, что Басиев собрал вокруг себя ребят, склонных к наркомании. Они самовольничали, не подчинялись общему руководству. Из рассказов я узнал, что они даже занимались мародерством, хотя поверить в это я не мог. И вот, скорее всего, на этой почве у Амирана и Бибо отношения не складывались.
Отряд Басиева собирал трофейный груз и требовал, чтобы Бибо переправлял его в Осетию. А абхазы просили не увозить пока оружие из Абхазии, потому что война еще не закончена.
Бибо дал абхазам слово, что ни один ствол не будет вывезен из Абхазии. А Амиран хотел, чтобы с каждым бортом мы увозили трофейное оружие.
Помню такой случай. Наш вертолет должен был вылететь из района санатория «Осетия». Бибо должен был лететь с нами. Амиран подвез груз и сказал Бибо, чтобы он увез его с собой. Бибо отказался. Между ними произошел конфликт. Ребята Амирана сразу окружили нас с оружием наизготовку. Те, кто должен был улетать, тоже передернули затворы автоматов и встали напротив остающихся. Группа Амирана вела себя очень странно, было видно, что практически все были под воздействием наркотиков.
Амиран, обросший, в камуфляжной форме, с пулеметом и двумя пистолетами на боку, строго предупредил Бибо:
– Если этот вертолет взлетит, я его собью.
Начиналось опасное противостояние. Если бы вдруг произошел случайный выстрел, наши парни перестреляли бы друг друга и опозорили Осетию на весь Кавказ.
Бибо, разозленный, кричит своим бойцам: «Всем в вертолет! Инал, вылетаем».
Мы начали запускать двигатели, а Амиран стал бегать вокруг вертолета и рвать на себе тельняшку. Вдруг он отдал приказ одному из своих подчиненных, и тот, отбежав на 10 метров перед вертолетом, опустился на колено и направил гранатомет на кабину вертолета. «Он же ничего не соображает, – подумал я, – и может выстрелить».
Я выключил двигатели, подошел к Бибо и, буквально отчитав его, потребовал, чтобы все вышли из вертолета. Мне давно уже пора лететь во Владикавказ, дома дел полно, и я не намерен выслушивать ваши разбирательства.
Подошел и к Басиеву, которому сказал, что если он не даст мне вылететь или собьет, Осетия для него будет закрыта, а всю его родню проклянут: вертолет, как воздух, нужен Осетии.
– А теперь убери своего шакала, который собирается сбивать вертолет, я полетел, а вы разбирайтесь здесь без меня.
В последний момент, не знаю, что подействовало, но Бибо тоже сел в вертолет, и мы вылетели домой. Когда подлетали к Беслану, Бибо попросил меня передать, чтобы руководители района встретили вертолет.
Нас встретили несколько человек из районной администрации. Бибо рассказал обо всем, что случилось в Абхазии, после чего отряд Басиева немедленно вернули в Осетию. Кстати, вывозил их тоже я. После этого о Басиеве я больше никогда не слышал и никогда его не видел. Говорили, что он уже неживой, но точно не знаю, поэтому не буду говорить.
Во время полетов в Абхазию летали в основном вне трасс. Посадки производили уже не на военном аэродроме «Гудаута», а недалеко от него, на полевом аэродроме, подготовленном самими абхазами. На аэродроме стояли несколько старых Ан-2, один вертолет Ми-8 и новый вертолет Ми-8 МТВ, такой же, как наш.
Я был знаком с главнокомандующим ВВС, бывшим гражданским летчиком В. Эшба. Он мне и рассказал, как погиб «черный полковник» Майсурадзе, тот самый, который и в Южной Осетии бесчинствовал. Мост возле Кемульты, обстрел южного портала и многое другое – его работа.
Бывший гражданский вертолетчик пересел на военный Ми-24 и уничтожал абхазские деревни, безвинных людей. Эшба рассказывал, что брат его бортмеханика жил в деревне. Находясь дома, он услышал шум вертолета. «Надоел же нам этот полковник!» – с такими словами он выбежал из дома и увидел, что прямо на него несется вертолет. Он, долго не думая, дал по вертолету очередь из пулемета, и вдруг вертолет начал падать. Перелетел небольшую реку, на противоположном берегу воткнулся носом в землю и взорвался. Так нелепо закончилась жизнь самого главного грузинского летчика-нациста. Как верно говорится в русской пословице: собаке – собачья смерть! Посмертно Шеварднадзе присвоил ему звание национального героя и повысил в чине – до генерала.
Эшба рассказал мне и о гибели Гераса Табуева. Помните, я вам рассказывал про Гераса, которого я встретил в Кировограде, будучи еще курсантом диспетчерского училища, и который отправил меня в Красноярск к своему дяде Степану для поступления в летное училище?
Он работал в Сухуми командиром Ту-134. Аэропорт был под контролем грузин. Когда началась война в Южной Осетии, Герас уехал из Грузии, вывез семью во Владикавказ. Он узнал, что я работаю в аэропорту Владикавказа, пришел и попросил, чтобы его взяли летчиком. У нас тогда были Як-40 и Ми-8.
Я долго упрашивал Каргинова принять его на работу, но безуспешно. Так же как и в свое время было со мной, я удивлялся, как это высококлассного летчика-осетина в Осетии не берут на работу. И в то же время из Тбилиси Каргинов взял на Як-40 целый экипаж не осетинской национальности.
Обиженный Герас оставил семью во Владикавказе, а сам уехал в воюющий Сухуми. Аэродром Сухуми несколько раз переходил то к грузинам, то к абхазам.
Самолет Гераса находился в ожидании в аэропорту Адлер. Ждали, когда обстановка в аэропорту нормализуется. Грузинская сторона дала ему «добро» на вылет, сказав, что аэропорт уже не обстреливается. Герас вылетел из Адлера и при заходе на посадку в Сухуми был подбит ракетой, выпущенной из катера с моря. Самолет загорелся и упал в нескольких сотнях метров от берега. Весь экипаж погиб. Обидно, конечно. Лучше бы он погиб, защищая Осетию. Все время я не переставал думать, почему Осетия своих лучших специалистов выдворяет, а кадры «так себе» – приживаются.
Во время очередного прилета в Абхазию В. Эшба сообщил мне трагическую весть и о гибели людей с вертолетом. Обстоятельства гибели машины и пассажиров были такие.
В районе Сухуми одну очень важную высоту (г. Ахбюк) уже несколько дней удерживали бойцы из Осетии. Ребята оставили ее без согласования с командованием абхазской армии. Команду оставить высоту якобы дал Бибо Дзуцев, хотя я не верю, чтобы Бибо так безрассудно, без согласования с командованием Абхазской армии, принял столь важное решение.
После того, как отряд оставил высоту, туда прилетел единственный новый вертолет Ми-8 МТВ, который совершал всего лишь третий полет. Абхазы с большим трудом приобрели его, и особенно важные полеты по доставке оружия и высадке десанта в высокогорный район выполняли с помощью этого вертолета.
И в тот день вертолет прилетел на эту высоту, чтобы доставить воюющим боеприпасы. Когда экипаж убедился, что позиции пусты, они взлетели и сообщили на базу, что на высоте никого нет. С земли им приказали срочно перебросить туда отряд, пока грузины не заняли высоту.
Переговоры прослушивались грузинской стороной. Пока вертолет сел в Гудауте, взял на борт отряд, грузины заняли высоту и устроили засаду. Как только вертолет коснулся земли, его из первого же РПГ подбили. Те, кто успел выскочить, были в упор расстреляны, а оставшиеся внутри сгорели заживо. Двое чудом уцелели, в том числе правый летчик В. Эшба.
Экипаж у них был из молодых, совсем еще неопытных ребят. Сам Эшба тоже раньше летал на Ту-134 и в вертолетном деле был слаб. Я ему часто подсказывал, как лучше действовать в том или ином случае.
Кстати, я ему говорил, как нужно высаживать десант на неуверенном месте, необходимо с висения сбросить 2–3 человека и сразу же набрать высоту. Если десантники попали в засаду, то их надо поддерживать с воздуха, отсекая врага… В крайнем случае, потеряли бы двух человек, а не весь отряд.
Но они были уверены, что грузины не успеют занять высоту, и поэтому сразу произвели посадку. «Очень хорошо до этого случая воевали ваши ребята, но то, что без команды они оставили позицию, сильно навредило нам: мы потеряли 37 отборных и отчаянных бойцов. Это была непоправимая наша трагедия!» – говорил В. Эшба.
Он мне рассказывал также, сколько вертолетов Ми-24 и Ми-8 захватили они у грузин, когда освободили Сухуми и аэропорт: эскадрилью Ми-24 и Ми-8, численностью 15 штук в боевой готовности. А сколько их было сбито: все черноморское побережье было засыпано обшивками и обломками сбитых вертолетов.
Я не открою секрета, если скажу, что в этом деле «помогли» и российские военные истребители, которые расстреливали вертолеты, как на полигоне. А как такое количество военных вертолетов оказалось в руках грузинской гвардии, не требует, я думаю, объяснений.
… Война в Абхазии стоила очень большой крови для абхазского народа и добровольцев из других республик. Вся Абхазия лежала в руинах. Но абхазский народ ценит свою победу, и до сегодняшнего дня делает все возможное для укрепления обороноспособности республики. Недоедающий народ отдает послед-нее для того, чтобы республика была надежно защищена. Город Сухуми до сих пор еще в руинах – нет средств на восстановление. Но постепенно обустраиваются санатории, базы отдыха. Республика постепенно восстанавливается.
В 2003 г. я был официально приглашен на 10-летний юбилей в честь победы абхазов. Побывал в Минобороны. Министру В. Эшба вручил символический «Меч защиты». Вместе с другими приглашенными посмотрел военный парад в честь праздника и был поражен их боеготовностью, начиная от обмундирования до самой современной наземной и воздушной техники. Так бывает, когда народ един, для которого Родина – свята. Я уехал оттуда с приятными впечатлениями.
… Летом 1993 г., после войны, в Южной Осетии вроде бы уже никто не стрелял и не воевал, а наш вертолет попал под обстрел. Это было так.
Комитет по геологии Южной Осетии во главе с Тедеевым за-платил за эксплуатацию вертолета для аэрофотосъемок Квайсинского рудника. Были приглашены из Москвы специалисты для этого. Дело в том, что вся документация по руднику осталась у грузин, поэтому пришлось все восстанавливать, в том числе и выполнение аэрофотоснимков.
Вылетели очень рано, пока небо не закрылось облаками, которые могли существенно помешать съемочным работам.
После Квайсы направились в Джавское ущелье, чтобы и там произвести съемку. Но здесь ущелье узкое, и съемка не получалась из-за того, что одна сторона ущелья затенялась, а другая, наоборот, освещалась солнцем.
Руководитель московской съемочной группы сказал, что надо подождать часа 2–3, чтобы солнце вошло в зенит, и тогда не будет затенять нужную нам часть ущелья. Я принял решение произвести посадку где-нибудь поблизости, заодно перекусить и отдохнуть. Начал подбирать место. От Багиата пролетели в сторону Рока и, не долетев до него, вправо ушли над просторным ущельем. Пролетев километра 2–3 по нему, обнаружил небольшую поляну возле реки. Рядом – заброшенное село. «Отличное место», – подумал я, и, сделав круг, не увидел ничего, что могло бы помешать посадке. Да никакой видимой опасности и не было. Рядом – село Рок, земля Южной Осетии, до грузинской территории далеко. Необходимо преодолеть большой горный хребет, чтобы оказаться на грузинской территории. Заходим спокойно на посадку.
Не успел опустить вертолет на колеса, как услышал знакомые щелчки по корпусу. Я уже был знаком с этими стуками, когда несколько раз попадал под обстрел.
– Не может быть! Здесь-то кто нас может обстреливать?
Вдруг бортмеханик, который уже приготовился открывать дверь для спуска на землю, заскакивает в кабину и кричит:
– Нас обстреливают из-за кустов!
Не задерживаясь ни на секунду, даю команду: «Уходим!».
Резким увеличением режимов работы двигателей, не поднимаясь вверх, на большой скорости и поднимая как можно больше пыли, чтобы не давать стреляющим возможности для прицельной стрельбы, быстро ухожу с этого места. Вроде, все системы работают. Бортмеханику даю команду осмотреть салон. На борту, кроме экипажа, находились 5 человек и могло кого-нибудь зацепить.
Бортмеханик доложил, что на борту 4 сквозные пробоины из 7,62 калибра. Одна пуля прошла в считанных сантиметрах от шеи человека, который сидит в салоне сзади. «Слава Богу, обошлось!» – подумал я.
Всем объявил, что будем садиться где-нибудь, чтобы осмотреть вертолет снаружи. Пока не убедимся, что вертолет не имеет повреждений, которые могут препятствовать безопасному перелету через перевал, лететь домой мы не можем. Ближе, чем возле озера Ерцо, места не было, и мы произвели посадку на поле. При осмотре серьезных повреждений не было обнаружено, если не считать, что чуть-чуть человека не убило. Это был Ахсар Тедеев, он вышел из вертолета бледный и долго крестился и благодарил Всевышнего за спасение.
Одна пуля попала в двигатель, но особых повреждений не вызвала. Но одна из пуль могла всех нас отправить на тот свет, как раз та, которая чуть не задела Тедеева, – она прошла рядом с троссовой тягой управления хвостовым винтом. 1,5 сантиметра спасли нас. Если бы тросс, толщиной как сама пуля, был перебит, то вертолет стал бы абсолютно неуправляемым и пошел бы вниз, кувыркаясь.
Все были, конечно, возмущены. Тогда никому в голову не могло прийти, что нас обстреляли свои же – бойцы цхинвалского ОМОНа. Это потом уже стало известно.
Накануне они угнали скот у грузин, и когда на другой день над ними появился наш вертолет, они решили, что это грузины прилетели на вертолете отбирать свой скот. Омоновцы и начали обстреливать нас из укрытия, не давая возможности даже выйти.
Вот так нас чуть не сбили свои. Я подумал тогда: грузины обстреливали, ингуши обстреливали, теперь еще и осетины. И каждый раз с Божьей помощью мы оставались живы.
… Работать становилось все труднее и труднее. Руководство республики давало все более сложные задания. Я их выполнял безоговорочно. Полеты иногда выходили за пределы дозволенного, осуществлялись с предельным риском для экипажа. Но я знал, что эти полеты необходимы для республики. Конечно, писать обо всем подробно и дотошно время еще не пришло да и не стоит, потому что на Кавказе все еще неспокойно и каждое неосторожное слово может спровоцировать неприятные инциденты.
Но я знаю, что в то время, боясь очередных конфликтов, каждая республика укрепляла свои позиции во всех отношениях.
