РАССКАЗ
ПЕРЕВОД С БАЛКАРСКОГО АВТОРА
Это был могучий клыкастый волкодав, известный всей округе своим нравом: один на один выходил с волками, за версту чуял человека поганого. Он, пес, как-то по-людски мог чувствовать сердечную доброту. И удивлял этим всех. Известна была и его трогательная привязанность к хозяину – Аче. Аул все знает и воздает за все каждому своему обитателю – будь то зверь или человек. Вот и Тутара, как назвал собаку хозяин, запомнил…
1
Наступившая ночь только усилила тревогу Тутара: нервно обходя круглый, как луна, родной двор, заглядывая в каждый его закоулок, волкодав чуял беду. Не властный над собой, задрав большую кудлатую голову к небу, он протяжно завыл. Казалось, он изливал перед кем-то далеким и невидимым душу. Переполошились аульские собаки. Залаяли дальние, а соседские, словно понимая сказанное Тутаром, завыли еще сильнее. Резкое эхо ответило в скалах, содрогнулась ночь.
Скрипнула дверь, и на крыльцо вышел, прихрамывая, Ача, недавний фронтовик, списанный по ранению. Присел на каменные ступеньки и жадно затянулся дымом самокрутки. Подошел Тутар, и хозяин, обхватив руками голову пса, хотел привычно приласкать, но тот хрипло заскулил:
– Э-э, Тутар, что-то тебя тревожит, – удивился Ача поведению любимца.
Но волкодав не знал, как передать человеку ощущение беды, неслыханной беды, о которой ни Ача, ни род его и вообще никто на земле не догадывался.
2
Забрезжил рассвет. Тишина стала какой-то колючей. Взорвав божественный покой, в ущелье вползает колонна черных грузовиков. Наполненные бедой машины, как чудовища, рвали розовую зарю, давя колесами песню гор, гася очаги. В тревоге привстали горы. Вспухли и взревели реки. Только в ауле тихо. Аул пока спит. Горящими глазами смотрит на дорогу Тутар: «Что же аул не просыпается? Почему люди не остановят этих «черных воронов», не прогонят их?» Изо всех собачьих сил Тутар побежал с горки в аул. Но к родному двору он успел только вместе с машиной – не опередил. Какие-то люди выпрыгивали из кузова, шагали по улице, переговаривались. Псу они не понравились. Даже запах их был другим. И когда один из них, ударом сапога открыв калитку, большими шагами ступил во двор, Тутар, не дрогнув, встал перед ним. Человек и собака смотрели друг на друга. Взгляд человека был злым. «Такого в дом пускать нельзя», – подсказало сердце собаке. Человек заорал, тогда, оскалив зубы, зарычала собака. Человек рванул что-то из-за ремня, глаза пса налились кровью – он изготовился к прыжку. И тут кто-то сзади бросился на Тутара. Это был Ача.
3
Над аулом повисли плач и призывы о помощи. Плакала и жена Ачи. В доме, во дворе и в постройках сновали люди в военной форме: говорили отрывисто, грубо, подгоняли всех и торопились сами. В этом хоре из криков, брани и бряцания оружием Ача отнес к машине какие-то пожитки, перекинул их через борт, а сам подошел к Тутару, который с тревогой смотрел на все со стороны. Балкарец с трудом опустился на корточки, обнял и прижал к груди голову верного друга. Пес растерялся: в ласке хозяина была какая-то обреченность. И он жалобно, как щенок, взвизгнул, лизнул хозяина в бородатое горячее лицо, по которому текли горючие слезы. Соленые. И Тутар понял: у расставания соленый вкус.
Оторвавшись от собаки и сильнее припадая на раненую ногу, Ача в последний раз вошел в свой дом. Строил его собственными руками. Знал, казалось, до последнего гвоздя. Сейчас смотрел на все, как на чужое. Скользнул взглядом по портретам – на стене Сталин, Берия. Сам повесил – вожди, новая жизнь… А теперь – что?!
– Чья на то воля? – спросил у стоявшего рядом энкавэдэшника. Тот молча ткнул штыком в сторону портретов. И Ача отпрянул, посмотрел на них как-то косо, остро, словно видел впервые. Выругался по-балкарски. Подошел к рыдающей жене, взял на руки сына и вышел из своего дома. Навсегда. Во дворе остановился. Смотрел на родные скалистые вершины вокруг аула. Прощался. Увидев суровое лицо Ачи, перестала плакать жена. Вот муж ее – недавний фронтовик, еще не снявший военной формы. И эти тоже в форме. «Но какие же они разные», – пронеслось в голове женщины, и она испугалась: таким бледным, злым и непонятным муж не был никогда.
4
Ача простился с тем, что окружало его с колыбели, было его бытом и любовью, и, прижимая к груди малыша, забрался в кузов. Помог жене. Следом в машину рванулся Тутар – за хозяином. Но высокий борт псу одолеть не удалось. Заревел мотор, машина тронулась. В мольбе-прощании взметнулись руки Ачи, словно он хотел ухватиться за скалы, за вершины гор и остановить это движение, это несчастье, эту великую несправедливость, несущую горе народу. Это противоестественное движение отрывало его от земли отцов, родного очага, верной собаки. Не слыша себя, Ача крикнул: «Тутар… Прощай, Тутар!..» И еще что-то. Но рев, рев моторов заглушил голос человека, как заглушил песню рек, молчание скал, тепло очага. Однако Тутар услышал…
5
Волкодав растерялся: как ему, стражу, оставить дом в отсутствие хозяина? Но хозяин уходит как-то непривычно, не по своей воле. И пес принял решение – стрелой бросился за машиной. Колонну догнал уже за аулом. Машин было много. Совершенно одинаковые, они натужно ревели моторами на каменистой дороге, но душераздирающий людской стон перекрывал гул моторов.
Тутар безошибочно определил машину, в которой находился Ача. Отчаянно залаял, словно умоляя остановиться. Забегал то слева, то справа, то впереди машины, пытался схватить колесо зубами. Но не в его собачьих силах было остановить это гибельное движение. Смог бы, наверное, если бы творившие эту беду превратились в собак, а Тутар – в человека. Однако безгранична не только подлость. Есть еще любовь. Беспредельная любовь вела Тутара за машиной, заставляя его сердце биться все сильнее. «Тута-а-ар»… – услышал он голос хозяина, а затем увидел и лицо Ачи, стоявшего у заднего борта. Дорога круто пошла вниз, и пес, собрав остатки сил, прыгнул. Передние лапы царапнули по высокому борту, и он всей тяжестью рухнул на землю. Боль резанула, помутила его взор, но страх потерять хозяина оказался сильнее. Тутар попытался вскочить и продолжать погоню, но снова свалился: передняя правая лапа была ранена. И тогда он пополз. На Ак-сырт, возвышенность, с которой хорошо видна округа. Отсюда он мог наблюдать за колонной. И Тутар смотрел, не дыша, не мигая, не шевелясь, только чуть слышно поскуливая. Машины покидали ущелье. Их черная цепь плелась по земле. Вместе с ними уходили скалы, леса, камни. Так казалось волкодаву. Он и сам был в тех машинах, которые опустошили аульские сакли, а теперь скрывались за горизонтом.
Умолк горький стон. Миром завладела черная пустота. Жутко стало псу. Невыносимо. Вытянув вслед исчезнувшим грузовикам морду, он завыл, завыл, оглушая огромное небо. Он умолял людей не уходить, не покидать эту деревню, эту землю. Просил вернуться. Тутар молил скалы возвратить людей, заклинал горы остановить уходящих. Выл, и этот вой пугал даже волков в чаще, от него дрожал воздух. Слышали его и ставшие багровыми, будто окровавленные, тучи.
6
Охрипнув и вконец ослабев, Тутар распластался на каменистой вершине Ак-сырта. Рыдающий ветер постаревшего и поседевшего мартовского утра гладил его спину, ероша густую шерсть.
Кто знает, сколько он так лежал? Собрав силы и преодолев боль, он поднялся и осмотрелся. На Ак-сырт пришли все аульские собаки, стояли чуть в стороне. Не издав ни звука, упрямо наклонив голову, прихрамывая, Тутар пошел к аулу. Стая – за ним. Поравнявшись с аульским кладбищем, Тутар остановился. Он осматривал каждый памятник, каждую могилу. Будто что-то говорил им. И вдруг хрипло залаял. В этом лае слышался упрек лежавшим под плитами. Почему не встаете? Как вы можете спокойно лежать, когда случилось такое, когда ваших потомков увезли с родной земли?! Он хотел, чтобы надгробные камни превратились в людей…
7
Аульские собаки шли по обезлюдевшей центральной улице. Впереди хромал Тутар. Брели молча, опустив головы, зная, что в домах нет ни души. Не горит огонь, холодны дымоходы, остыли очаги, и окна, как ослепшие глаза. Мычат коровы, блеют овцы, бродят обезумевшие куры. Большое горячее сердце аула вырвано из его груди.
Стая пришла на площадь – ныгыш. Здесь собирались почтенные старцы обсудить дела, поговорить с жамауатом. И вот на ныгыше в круг – совсем как люди – стали собаки и молчали. Затем страшное горе, раздиравшее их души, вырвалось наружу, и Тутар завыл первым. Он хрипел, приподняв морду, закрыв глаза, вокруг пасти клубился горячий пар. Это был плач по остывшим очагам. Голос был злым, будто он грозил кому-то. Сначала тихо, а потом все громче, присоединились другие собаки, и зазвучала великая песня беды и боли. Могло показаться, что эта песня летела вслед уходящему народу. Как стая птиц. Это собаки изгнанного народа, народа-арестанта, стоят, как люди, на том месте, где мудрецы и лучшие люди аула держали совет, и оплакивают их участь.
Тутар окинул всех взглядом и молча направился к своему дому. Как старцы с утренней молитвы, все собаки разошлись по домам.
8
Вот и родной двор. Он показался волкодаву каким-то раздавленным. В жуткой тишине ему еще слышались плач, крик, автоматные очереди. Тутар направился к топчану, где обычно сидел или лежал Ача. Лизнул спинку, затем жадно обнюхал старые чувяки хозяина и улегся, положив свою голову на них…
Громко замычала корова, и Тутар проковылял в сарай. Здесь, в отдельной клетушке, томился теленок-сосунок, а его мать страдала от тяжести переполненного вымени. Приподнявшись на задних лапах, волкодав носом скинул крючок. Дверца медленно открылась, и теленок в два прыжка оказался возле матери, припал к соску и жадно зачмокал. Пес открыл все двери, чтобы животные не оставались взаперти. Сам же резко повернулся и поспешил во двор: вдруг вернулись люди, кто знает?
9
Кругом было пустынно. Страшила безлюдность. Завидев открытые двери дома, пес содрогнулся. Поднялся по ступенькам. Горела лампа, остывал казан на потухшем огне, пахло свежим хлебом и вареным мясом. Незастланная постель… Подушки на полу… Какие-то цветные дощечки у порога… Он не понял, что это. И только понюхав, встрепенулся. Нюхал еще и еще, пока не понял: это была колыбель… Колыбель маленького сынишки хозяина. Разбитая, сломанная. Тутар помнил, как Ача нежно выносил маленького человечка во двор и показывал ему. Помнил и сладостный запах, исходивший от малыша. Пес вспомнил себя щенком, вспомнил свою мать. Снова почуял неповторимый детский запах. И завыл. Безлюдный дом наполнился собачьим плачем, плачем по сломанной колыбели, по осиротевшей сакле…
10
Наступило второе утро обескровленного аула. Оно пришло, бескрылое и бесцветное. Небо тлело на востоке. Солнце слепо взглянуло на аул сверху, а затем все заволокло тучами, и пошел дождь со снегом.
Рыдало утро. Словно осиротевшая мать по своим детям. «Как прийти на эту землю весне?» – словно спрашивало утро. И ответом ему звучал плач Тутара-волкодава. И я слышу и понимаю каждый звук и каждое слово. Я хочу, чтобы поняли этот плач люди:
Расплавив душу
Свою,
Говорит он.
Петь буду песню свою,
Говорит он.
Без устали петь буду,
Говорит он.
С каждым утром рождаться будет
Песня моя,
Говорит он.
Буду приходить на Ак-сырт,
Говорит он.
Охранять и беречь эту землю буду,
Говорит он.
Пока ты не вернешься домой,
Говорит он.
Пока руку не подашь мне,
Говорит он.
Буду стоять и звать тебя,
Говорит он.
Вечно стоять и вечно звать,
Говорит он.
11
Такова, горемыка Тутар, могучий Тутар, судьба твоя. И сегодня я слышу голос твой, рыдающий голос, парящий над пятиущельной страной Балкарией.
Летит и парит твоя песня-плач, чтобы все живое не забывало насилия человека над человеком, не повторилась чтобы снова с нами беда. Как струна между небом и землей твой неизбывный плач, чтобы никогда не забывали мы то великое переселение, то проклятое переселение.
Срываясь с Белого плато, твой голос с прежнею тоскою и силой касается моего слуха. Твой голос, от Ак-сырта до меня долетающий голос…
