Предлагаемый очерк ставит своей целью выявить основные негативные тенденции развития общественно-политической ситуации на Северном Кавказе, оценить возможные перспективы этого развития и наметить возможные способы разрешения имеющихся в регионе проблем. Под Северным Кавказом в данном случае понимаются главным образом республики РФ, расположенные вдоль государственной границы РФ с Азербайджаном и Грузией.
Общеизвестно, что южный пограничный регион РФ уже в течение многих лет является источником политической нестабильности. В историческом плане эта нестабильность возникла приблизительно 2,5–3 столетия назад и обязана своим происхождением цивилизационным различиям между Россией, народами Закавказья и населением Северного Кавказа. Но если Российской Империи, а затем Советскому государству удавалось регулировать и балансировать эту нестабильность, то ослабление Российского государства в 90-е годы XX века привело в большой степени к ослаблению контроля за происходящими в регионе явлениями и нарастанию опасных тенденций, осложненных новыми особенностями геостратегической ситуации и стремительно меняющегося этноконфессионального состава региона. В регионе более 15 лет сохраняются очаги нестабильности в виде этнических и территориальных конфликтов. Общая нестабильность усугубляется крайне неблагоприятным экономическим фоном. Прежде чем выявить наиболее опасные тенденции, обратимся к основным узловым моментам напряженности в Северокавказском регионе.
Чеченский конфликт. Возник на стыке 80-х и 90-х годов в качестве этносепаратистского движения чеченцев и быстро принял форму открытого противостояния, каковая сохраняется до сих пор. Правовое поле, в котором развивается конфликт, по-прежнему отличается крайней неопределенностью. В зоне конфликта формально не вводилось ЧП, но фактически принимались меры, характерные для этого конституционного режима: в Чечне существуют обширные социальные группы, которые не признают суверенитета РФ на территории республики, зато признают правомочность созданных сепаратистскими правительствами органов власти и нормативной базы. Конфликт осложняется участием в нем активистов международных исламских радикальных движений. Фактическая прозрачность границы России с Азербайджаном и Грузией создает для этих сил удобную возможность подпитки повстанческих сил в Чечне. Одновременно для партнеров России на Западе кризис в Чечне является удобным инструментом политического давления на руководство страны. К механизмам воспроизводства конфликта следует отнести и сложившиеся экономические схемы, в которые вовлечены все стороны, включая пророссийскую администрацию, российских военных и так называемую «воюющую сторону». Главным и наиболее постоянным источником подпитки конфликта является нелегальная нефтеторговля, оборот которой составляет от 300 до 500 тонн в сутки. В конфликт вовлечена самая большая и влиятельная этническая группа Северного Кавказа – чеченцы. В силу большой длительности конфликта происходит не только опасная трансформация внутригруппового сознания чеченцев, связанная с утратой нормальной социально-нормативной структуры, но и экспорт конфликта за пределы республики: неформальные этнические элиты региона прочно ассоциируют Чечню с полюсом многолетнего успешного противостояния России. Крайне опасно формирование в зоне конфликта особого рода правового и политического вакуума, в котором не действуют в полной мере законы РФ. В ситуации затяжного военного кризиса нормативные схемы современного светского общества подменяются традиционными схемами кровнородственного периода, а также нормативными схемами, построенными на идеях «чистого ислама», принесенных в регион радикальными проповедниками. Поскольку и эта нормативная система реально не функционирует, происходит окончательно разрушение общественных связей, атомизация общества, возникает устойчивое и опасное девиантное развитие.
Попытки федерального центра выровнять правовое поле в Чечне и начать масштабный процесс политического урегулирования, инициированные с начала 2003 года, не являются достаточными. Удачно задуманные процедуры широкой согласительной демократии (референдум 23. 03. 2003, выборы) отданы на реализацию представителям сложившейся «пророссийской» элиты, которая обращает их к собственной выгоде. В результате широкие социальные группы оказываются по-прежнему исключены из политического процесса и отказываются признавать саму легитимность предложенных процедур. В качестве альтернативы нынешнего сценария политического урегулирования в Чечне российское общественное сознание устойчиво воспринимает усиление силового давления. Однако надежда на выход из конфликта в этом случае едва ли оправдана: характер действий федеральных силовых структур в Чечне (жесткость, неизбирательное насилие) по-прежнему способствует мобилизации новых сторонников вооруженного сопротивления. Общая оценка числа воюющих моджахедов соответствует действительности – на постоянной основе в боевых действиях против федералов принимает участие около 1,5 тысяч человек, что составляет менее 1 % населения республики. Однако полное разрушение социальной сферы и исчезновение возможности нормальной социализации индивида (право, гарантированное Конституцией РФ) приводит к тому, что мобилизационной базой повстанцев становится практически вся боеспособная молодежь. Малейшая непоследовательность России в ее нынешней чеченской политике приведет к тому, что эта мобилизационная база окажется вовлечена в реальные боевые действия против силовых структур РФ и крайне осложнит оперативную обстановку не только в регионе. Между тем минимальные средства, которые Россия может себе позволить тратить на восстановление социальной структуры Чечни, расходуются пока крайне неэффективно, и тем менее эффективно, чем большую роль в их перераспределении будет играть нынешняя «пророссийская» администрация. Контроль за фактической деятельностью этой администрации на территории Чечни крайне ослаблен, финансовые потоки непрозрачны, под эгидой администрации легализована масса вооруженных людей, ранее составлявших костяк сопротивления.
В результате в непосредственной близости от государственной границы России сохраняется анклав, в котором действие законов РФ и монополия государства на насилие как минимум поставлено под сомнение.
Этноконфессиональная ситуация в Дагестане. В 1999 году группа чеченских радикальных сепаратистов вместе с дагестанскими приверженцами ультрарадикального ислама предприняла попытку распространить чеченский конфликт до Каспийского побережья и таким образом вывести этот стратегически важный регион из под российского суверенитета. Ситуацию удалось спасти благодаря своевременному военному вмешательству РФ. Однако и сегодня чечено-дагестанская административная граница обуславливает сложность политической и оперативной ситуации в Дагестане. Она сохраняет прозрачность для многочисленных террористических групп. Некоторые действующие дагестанские элиты во многом сращены с чеченскими сепаратистами и в той или иной степени сохраняют с ними свои контакты.
В силу глубокого упадка экономики в Дагестане, как и в Чечне, происходит быстрый демонтаж социальной структуры и системы нормативов, свойственных светскому современному обществу. Это усугубляется падением авторитета коррумпированной местной власти и коррумпированного традиционного духовенства. В качестве альтернативы легальной политической и духовной власти общественный вес набирают религиозные фундаменталисты и этнические клановые лидеры, возглавляющие разветвленные сети организованной преступности.
По количеству исламских учебных заведений республика лидирует на Северном Кавказе. «Очищенный» ислам салафитского толка, исповедуемый в Дагестане традиционно, легко сращивается с радикальным исламом, который привносят сюда проповедники с Ближнего Востока. В результате целые районы, в особенности в горной части республики, исповедуют ваххабизм. Специальное законодательство, принятое в Дагестане для борьбы с религиозными экстремистами, неэффективно, поскольку применяется действующей властью часто только в интересах текущей политической борьбы и подавления оппозиции. Выборные процедуры (в частности, выборы в Народное собрание РД в марте 2003 года) превращаются в арену силового противостояния кланов и иногда полностью утрачивают значение политического волеизъявления народа.
Высокая степень коррупции системы республиканской власти и вовлеченность клановых этнических ОПГ в политику в последнее время усугублены рядом законодательных инициатив, якобы направленных на приведение законодательства республики в соответствие с общефедеральным. На самом деле они отвечают коренным интересам крупнейших этнических групп Дагестана в борьбе за перераспределение власти и ресурсов. В частности, новая конституция Дагестана демонтирует систему этнического квотирования, выступавшую в течение всего постсоветского десятилетия как балансир, удерживающий республику от кровопролитных столкновений. Выборы вне этнических квот приведут к доминированию аварского и даргинского населения во всех властных структурах и, как следствие, к дискриминации остальных этнических групп – 12 крупнейших и свыше сотни малых. Монополизация власти аварскими (и даргинскими) элитами, которые тесно связаны с идеологами радикального ислама, может привести к недовольству остальных этнических групп, которые уже по окончании текущей легислатуры могут взяться за оружие.
Нестабильность в Дагестане (как и на всем Северном Кавказе) усиливается оттоком русского населения, которое вытесняется из традиционных районов проживания (Кизляр, Тарумовка) внутренними мигрантами, переселяющимися на равнину с гор. Недвижимость, принадлежащая русским, под давлением скупается по дешевке, сами русские вынуждены уезжать в Ставрополье. Симптоматично, что и в южных районах Ставрополья происходят сходные миграционные процессы.
Осетино-Ингушский конфликт. С запада зона конфликта в Чечне замыкается на другую конфликтную зону. Осетино-ингушский конфликт – последствие этнотерриториального спора между осетинами и ингушами по поводу Восточных районов РСО-АЛАНИИ, вылившегося осенью 1992 года в открытое противостояние. В настоящее время напряженность сохраняется в связи с пребыванием в Ингушетии беженцев из зоны конфликта, возвращение которых к местам постоянного проживания затруднено рядом формальных обстоятельств. Финансирование осетино-ингушского урегулирования в объеме 200 миллионов в год, к сожалению, не сдвигает проблему с мертвой точки, поскольку определенные силы двух республик заинтересованы в сохранении проблемы как политического капитала.
Выделяемые средства осваиваются неэффективно: городки беженцев в Ингушетии находятся в крайне запущенном состоянии, разрушенные дома ингушей в Пригородном районе не восстанавливаются – по крайней мере, в том объеме, который необходим для выполнения поручения президента о возвращении беженцев к местам постоянного проживания до конца текущего года.
Переселенцы из Пригородного района продолжают оставаться фактором нестабильности в Ингушетии, где они реально составляют до 10% населения — в особенности на фоне наличия в республике нескольких десятков тысяч беженцев из соседней Чечни. Масса находящихся в Ингушетии беженцев, сопоставимая в некоторых районах по численности с коренным населением, образует неблагополучную криминогенную среду, легко доступную для пропаганды религиозных фундаменталистов и поставляющую рекрутов для незаконных вооруженных формирований. Число беженцев в Сунженском районе Ингушетии периодами превышало число коренных жителей, причем этот район, как и Малгобекский, остается спорной территорией между Ингушетией и Чечней. Количественный перевес беженцев из Чечни в Сунженском и Малгобекском районах Ингушетии может привести там к территориальному конфликту между республиками. Русское население, 30 лет назад составлявшее в Сунженском районе стабильное этническое большинство, ныне почти полностью покинуло территорию Ингушетии.
Северная Осетия в свою очередь испытывает существенную нагрузку из-за присутствия на ее территории массы беженцев из внутренних районов Грузии. Тлеющий конфликт в Южной Осетии оказывает свое негативное воздействие на социально-политическую обстановку в этом регионе России, который пока остается самым стабильным форпостом государства на Северном Кавказе .
Дефрагментация правового и политического пространства РФ и радикальный ислам как альтернативный объединяющий фактор. Опасные социальные явления, возникшие и существующие в зоне чеченского и осетино-ингушского конфликта – в первую очередь, криминализация и снижение личной и общественной безопасности, – привели к дефрагментации политического пространства всего региона. Административные границы между сопредельными с Чечней субъектами федерации охраняются региональными милиционерами, укрепляются постами и по уровню мер безопасности сопоставимы с государственной границей РФ. Эти внутренние границы дороги в эксплуатации и весьма малоэффективны с точки зрения реальной борьбы с проявлениями терроризма и криминалитета. Но гораздо важнее то, что и местные элиты, и в большей степени местное население утрачивают свою ассоциативную связь с Россией. На Северном Кавказе отсутствуют атрибуты единого политического пространства России и ее суверенитета.
Тем временем вместо мощного объединяющего начала, веками исходившего от российской государственности, возникают новые объединяющие начала. Поскольку попытка создать конфедерацию народов Кавказа по этническому признаку фактически провалилась в начале 90-х годов, основным таким началом теперь остается ислам, а именно его радикальные формы, набирающие популярность в ситуации глубокой депрессии социальных функций государства и коррупции традиционного духовенства. Особенную тревогу вызывает распространение радикальных форм ислама в западном направлении. Если Кабардино-Балкарии еще удается активно пресекать деятельность религиозных радикалов, то в Карачаево-Черкесии присутствие экстремистов более чем ощутимо. Карачаевские ваххабиты проходили специальную подготовку в тренировочных лагерях тогда еще живого эмира Хаттаба под Сержень-Юртом, их интересы представлены внутри действующей, внешне лояльной по отношению к России элиты.
Религиозные экстремисты являются одним из факторов, влияющих на исход разного уровня выборов в Карачаево-Черкесии. Характерно, что на этих выборах доминирует только одна этническая группа республики – карачаевцы. Русские, бывшие еще несколько лет назад этническим большинством в КЧР, ныне занимают второе место и активно покидают республику.
Итак, основными негативными тенденциями текущего политического развития на Северном Кавказе можно назвать следующие:
Cохранение и самовоспроизводство затяжного конфликта в Чечне; экспорт конфликта за пределы республики. Формально соседние субъекты отгораживаются от Чечни и фактически расчленяют общее политическое пространство Юга России. При этом неформальные этнические и религиозные элиты региона прочно ассоциируют Чечню с полюсом многолетнего успешного противостояния России.
Сохранение тенденций спада в экономике, безработица до 85%, депрессия социальных и иных функций государства. Трансформация самосознания населения, связанная с утратой ориентации на Россию и демонтажем нормальной системы социальных ценностей и нормативов. Ослабление и неэффективность государственной власти. Падение авторитета государственной власти РФ.
Самостоятельные и непрозрачные местные элиты не являются эффективными проводниками политики федерального центра и одновременно не имеют социальной поддержки среди населения в силу глубокой коррупции.
Значение выборов как инструмента волеизъявления народа утрачено, поскольку сами выборы остались исключительно площадкой для относительно мирного передела местных ресурсов между представителями республиканских элит.
Возникновение вторичной нормативной системы, не связанной с институтами государственной власти РФ, а базирующейся на местных кровнородственных традициях и радикальных исламистских учениях. Авторитет последних неуклонно растет постольку, поскольку падает авторитет власти и поддерживается извне, в том числе и материально, благодаря сохраняющейся прозрачности границ.
Отсутствие реальных инструментов мониторинга и урегулирования этнических противоречий и конфликтов (нет реальной заинтересованности ).
Отсутствие инструментов регулирования миграционных процессов, как стихийных (скопление беженцев в зонах, прилегающих к территории открытого конфликта), так и текущих – миграция горцев на равнину, миграция русских с Северного Кавказа во внутренние регионы России.
Отток русских, которые безусловно остаются на Северном Кавказе социальной базой политической стабильности, имеет катастрофические масштабы, продолжается, а в некоторых районах и нарастает.
При сохранении существующих процессов в течение 10-15 лет Россия может получить на своей кавказской границе сплошной очаг нестабильности, где ее политическое влияние будет сведено к минимуму. Политическую реальность будут определять местные этнические элиты, подверженные активному воздействию исламских радикалов. Вооруженное вмешательство России в местные политические процессы может привести к большой затяжной войне, которая имеет шанс закончится отторжением территории Северного Кавказа. В то же время сокращение военного присутствия и отвод войск из региона еще вернее приведет к фактическим территориальным потерям, поскольку федеральные силовые структуры уже на сегодняшний день являются здесь, по сути, единственным атрибутом государственного суверенитета России.
Поскольку в уходе с Северного Кавказа Россия объективно не заинтересована, представляется целесообразным подчеркнуть следующие аспекты политического курса:
Антитеррористические мероприятия должны быть завершены в кратчайшие сроки: сохранение противостояния в Чечне может вызвать там неконтролируемые социальные явления, которые будут быстро экспортированы на весь регион. Необходимо повысить эффективность силовых мероприятий, оптимизировать взаимодействие федеральных силовых структур, количество и подготовку занятых в регионе войск, исключить армейское командование из теневых экономических цепочек, обеспечивающих воспроизводство конфликта. Следует более внимательно контролировать созданную в Чечне администрацию, вмешиваться в ее кадровую политику и обеспечивать полную прозрачность ее деятельности. Начатые ранее согласительные процедуры должны стать действительно всеобщими – вплоть до включения в состав кандидатов на выборные должности Чечни авторитетных представителей сопротивления.
Республиканские органы власти других регионов Северного Кавказа также должны быть полностью подконтрольны центру и прозрачны для него. Центр может и должен активно вмешиваться в процедуры их формирования, а также в местную законотворческую деятельность. В некоторых случаях прямые выборы главы региона могут быть заменены (временно) президентским назначением. Должен быть реанимирован и активизирован институт президентских представителей в республиках. Должна быть повышена эффективность управления, авторитет государственной власти России, восстановлено единое политическое пространство России на Кавказе. Для этого должны предприниматься систематические шаги – от постоянной прямой пропаганды присутствия России на Кавказе и ее положительной роли в жизни региона. Следует вести тщательный мониторинг этнических взаимоотношений и конфликтов, а также миграционный мониторинг, который позволил бы рационально регулировать миграционные потоки.
Должны быть поставлены препятствия на пути оттока русских из региона – эта этническая группа является традиционной и стабильной базой государственности и обладает большим управленческим потенциалом. Следует очень оперативно разработать федеральную целевую программу восстановления и поддержки русского населения Северного Кавказа.
Безусловно, восстановление позитивного образа России и усиление ее влияния на Северном Кавказе немыслимо без развертывания обширной социально-экономической программы, которая позволила бы относительно быстро вернуть государству его основные социальные функции, повысить уровень жизни региона и вывести его население из состояния социально-политической зоны риска.
